Грут предложил заехать в гостиницу и выпить по стаканчику перед сном; я отказалась, и сначала меня отвезли домой. На прощание я махала рукой вслед уезжавшему такси, когда дверь за моей спиной открылась. Обернувшись, я увидела в дверном проеме чей-то силуэт. Странно — мама была дома и почему-то на моей половине. Но когда загорелось наружное освещение, удивиться пришлось еще больше — передо мной стоял Финиан.

— Значит, сегодня вечером ты была занята?

— Я все объясню, Финиан. Дело в том… Понимаешь, так получилось…

— Тут и объяснять нечего. У тебя было свидание с другим.

— Это неправда.

Он хмуро улыбнулся.

— Не считай других глупее себя, Иллон.

— Питер позвонил, чтобы узнать, где можно нормально поесть. Я посоветовала «Мэйфлай», и он пригласил меня на ужин. День выдался тяжелый, я устала, проголодалась и не стала отказываться.

— Возможно, зря, — бросил на ходу Финиан, направляясь к машине, припаркованной рядом с «фрилендером». С заднего сиденья такси я не увидела его «рейнджровер». Прежде чем в него сесть, он обернулся. — У меня нашлось время, и я сделал, что обещал.

Он захлопнул дверь и, объезжая задним ходом вокруг дома, ни разу не взглянул в мою сторону. Я только услышала, как взвизгнули покрышки, когда он рванул прочь.

Совсем не похоже на Финиана: он явно вышел из себя, и едва ли можно его винить. Я устало поплелась к себе, закрыв за собой дверь. Финиан открыл ее своим ключом, а у меня был ключ от его дома. Он оставил в гостиной свет, но, даже не входя в нее, я почувствовала их запах: на чайном столике в хрустальной вазе стояли свежесрезанные цветы жасмина и бергамота, а комната была наполнена их ароматом. У меня защемило сердце, и я почувствовала себя по-настоящему виноватой. Плюхнулась на кушетку, стряхнула босоножки и уставилась в потолок.

Хоть я и старалась не подавать виду, ухаживания Грута мне, безусловно, нравились. Но он скорее всего искал ни к чему не обязывающей мимолетной связи, а я рисковала будущим. Что я о нем знала? Да практически ничего. Он вполне мог быть женат, почему нет? И ведь я не скрывала, что обручена с Финианом. Если он просто задался целью переспать со мной перед отлетом, благородным его поведение не назовешь. Только мое-то чем лучше?

Любопытно послушать, что скажет Фрэн, когда узнает. Звонить слишком поздно, да и уверенности нет, что она дома, а не на дежурстве. Поговорю с ней при первой возможности.

Я сбросила ноги с кушетки, села и, пригнув к лицу стебель жасмина, ощутила весь аромат цветов. Рядом с вазой, в коричневом ненадписанном конверте, лежали заметки Финиана. Вокруг разбросаны губная помада, записки, квитанции, ключ от Центра исторического наследия, пачка фруктовых пастилок, о которой напрочь забыла… Собираясь в ресторан, я вывалила на столик содержимое сумки, отобрала все необходимое и переложила в мамину вечернюю сумочку, которую брала с собой. Ничего, приберусь позднее — сейчас меня больше всего интересовал конверт.

На первой странице — записка Финиана:

«Ссылки на образ Пресвятой Девы в Каслбойне в хрониках 1400–1550 гг. Соответствующие записи встречаются на протяжении трехсот лет, но для начала я решил сосредоточиться на второй половине этого периода — ста пятидесяти годах до того, как судьба его решилась, и упоминания о нем исчезли из хроник».

Записи пятнадцатого века особого интереса не представляли, несмотря на многообещающее начало, отмечавшее, что король Генрих IV «согласно древнему обычаю и по просьбе приора обители Пресвятой Девы в Каслбойне принимал под свое покровительство всех паломников, как вассалов, так и ирландских мятежников, идущих в сей монастырь на богомолье». Это доказывало, что образ почитался не только коренными ирландцами, но и колонистами — верноподданными английской короны. Далее Финиану удалось отыскать лишь неоднократные упоминания о его чудодейственной исцеляющей силе. Их кульминацией стал невероятный рассказ о том, как в 1444 году под воздействием образа «некая женщина с большим животом, которая, как полагали, носила в себе ребенка, произвела на свет кошек»!

Попытка поднять интерес к святыне с помощью сенсационных небылиц свидетельствовала об ослаблении религиозных чувств верующих и об упадке монастырской культуры. Уже закладывались предпосылки английской Реформации шестнадцатого века. Просматривая записи о чудотворной силе святыни, я дошла до 1538 года. В июне архиепископ Браун из Дублина писал Томасу Кромвелю, главному министру Генриха VIII: «Образ Пресвятой Девы в Каслбойне суть такой же обман, как распятие из Боксли, и подобно оному идолу должен быть уничтожен».

«Идол» и «обман» были обычной для того времени характеристикой тысяч религиозных образов, призванной оправдать их уничтожение в развязанной государством в конце 1530-х годов войне с традиционными верованиями. С не меньшей яростью, чем нынешние талибы, солдаты Генриха VIII крушили, обезображивали или сжигали статуи, распятия, усыпальницы, церковную мебель, витражи, картины, фрески и тексты.

Сравнивая Каслбойнскую Мадонну с «Распятием из Боксли», Браун сопоставлял несопоставимое, умышленно путая теологию с кукольным представлением. Распятие, хранившееся в аббатстве Боксли, было хитроумной диковиной — сотворить такую не постыдился бы сам Волшебник из страны Оз: благодаря потайным проволочкам и пружинкам статуя Христа шевелила головой, руками и ногами, открывала и закрывала глаза, улыбалась, хмурилась и даже могла прослезиться. Трудно представить, что сбегавшиеся поглазеть на нее люди принимали происходящее за нечто большее, чем ярмарочный балаган. Если не считать письма епископа Брауна, ни в одном упоминании Каслбойнской Мадонны и намека не было на что-либо подобное.

Следующая запись, сделанная осенью того же года, свидетельствовала, что архиепископ Браун получил санкции сверху и добросовестно исполнил свой долг. «Октябрь. Хранившийся в монастыре Каслбойна наичудотворнейший образ Пресвятой Девы, к коему стекались с богатыми приношениями богомольцы со всей страны и из-за ее пределов, принародно предан сожжению, а дары паломников вывезены. Стоимость многих ваз, драгоценностей, колоколов, серебряной и золотой посуды, украшений из золота и серебра составила 186 тысяч фунтов, 15 шиллингов и два пенса. Все монастырское имущество конфисковано парламентом и пожаловано королю».

То, что статуи и мощи святых привлекали к себе немалые богатства, беспокоило отцов Церкви еще до того, как Генрих, выбрав подходящий момент, одной рукой уничтожил в праведном гневе святыни, а другой — прикарманил те самые ценности. Только сейчас я задумалась об этой стороне истории с каслбойнской реликвией. Сколько же добра там скопилось? Поговаривали, будто дорогие пожертвования святилищу Пресвятой Девы в Уолсингеме занимали площадь размером с теннисный корт.

А судьба самого образа? Едва ли стоит сомневаться, что он действительно уничтожен — «принародно предан сожжению». Тогда что за скульптура стоит сейчас на сцене Центра исторического наследия? Хроники пятнадцатого и шестнадцатого веков не давали никаких оснований предполагать существование двойника чудотворной статуи ни до, ни после ее исчезновения. Придется заняться более ранними источниками. Прежде чем статуя отправится в Национальный музей, нужно еще раз как следует ее осмотреть и постараться понять, почему она оказалась в склепе.

После вопроса Мортимера, полая ли статуя, я вновь подумала, что, возможно, она служила контейнером для какой-то реликвии. Пустоты в скульптурах нередко использовали в подобных целях. Мастеру могли заказать раку для мощей в виде части тела, которая будет в ней храниться, или же ковчег — как полое скульптурное изображение лица, связанного с находящейся внутри святыней.

Телефон в холле зазвонил. Я посмотрела на часы — 1.20 ночи. В трубке мужской голос захлебывался от ненависти:

— Стивен Болтон умер. Тебе тоже конец, тварь.

Я бросила трубку и отшатнулась, словно звонивший мог дотянуться до меня по телефонным проводам. Нужно быстро сообразить, что делать. «Беги отсюда, Иллон. Не важно куда — лишь бы подальше!»

В летнем платье, босиком я бросилась в спальню; из одного ящика комода вытащила какое-то белье, из другого — футболку, прихватила джинсы и свитер, отложенные для стирки, выудила кроссовки из-под кровати. Бу, мой кот-мейнкун, должно быть, где-то во дворе, но сейчас не до него. А позвонить в полицию можно и по мобильнику…

Я пронеслась по комнатам, закрывая распахнутые окна, сунула ноги в попавшиеся на глаза сандалии. Пора уходить. Выключила наружный свет, огляделась по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, побежала к машине.

Бросив запасную одежду на пассажирское сиденье и возясь с ключом зажигания, я сообразила, что после всего выпитого вечером садиться за руль рановато. Ничего, отъеду подальше от дома и обязательно сбавлю скорость.

Я выбралась на дорогу и повернула в сторону Дублина. Переночую у тетушки Бетти. Финиан моему появлению вряд ли обрадуется, да и звонивший с угрозами человек отыщет меня в Брукфилде без труда.

Бетти жила в десяти километрах от города, дом ее стоял довольно далеко от шоссе. Я позвонила в справочную и попросила соединить с отделением полиции в Каслбойне. Там не отвечали. Что-то, очевидно, уже началось.

Так и оказалось. На подъезде к Олдбриджу полицейский автомобиль частично перекрыл дорожную развилку, и теперь ни в сторону Дублина, ни в сторону моста было не проехать. Пока молодой офицер полиции расставлял заградительные конусы, окончательно блокируя выезд из города, его напарник разбирался с транспортом, двигавшимся со стороны Дублина.

Я притормозила, и полицейский, нагнувшись, обратился ко мне через опущенное стекло. Это был тот же парень, что дежурил у больничных ворот.

— Придется возвращаться, — заявил он.

— А в чем дело? Где-то авария?

— Ничего такого. Мы перекрываем все дороги. Въезд и выезд из города запрещены.

— Почему?

— По решению властей в Каслбойне вводится карантин.

— Вы не шутите? Это связано с… инфекцией?

— Да, мэм. А теперь, если не возражаете…

— Еще как возражаю. Мне только что звонили по домашнему телефону и угрожали расправой. В вашем участке никто трубку не берет. Черта с два я буду сидеть и ждать, пока этот тип явится и нападет на меня.

Полицейский вздохнул.

— Подождите минуту, — сказал он. Потом отошел от машины и пробубнил что-то в рацию, висевшую на груди. Последовал невнятный ответ. — Поговорите с сержантом. — Он повернулся и не спеша направился к своему автомобилю. Второй офицер перебросился с ним парой слов и пошел в мою сторону. Узнав его, я успокоилась. Последние несколько месяцев мне не раз приходилось иметь дело с сержантом Имоном Дойлом. Человек он был покладистый и обычно старался помочь. Я вышла из машины, захлопнула дверь и прислонилась к ней.

Подойдя, Дойл оглядел меня с ног до головы и лишь потом вспомнил, кто я.

— Так это вы?

Мое имя еще не всплыло в его памяти, но он знал, с кем разговаривает.

— Сразу не догадался — форма, так сказать, у вас непривычная. — Очевидно, Дойл ни разу меня в платье не видел. — В чем проблема?

— Мне только что звонили по телефону и обещали убить.

— Вы знаете, кто угрожал?

— Да нет… Может, кто-то из родственников или друзей семьи, потерявшей ребенка.

— Можно поподробнее?

Я рассказала Дойлу о Стивене Болтоне и встрече с его родителями.

Дойл сдвинул фуражку на затылок и почесал шею околышем.

— Переживают люди. Может, выпили с горя. Они ж родители, вот и завелись, только вас увидели. Все равно что по коленке стукнешь, а нога дернется — от головы не зависит. Не стал бы я всерьез воспринимать. А у нас — сами видите, — кивнул он на полицейский автомобиль. — Напрягаемся как можем. Только вечером приказали выставить патрули на всех подъездах к городу, пока военные не подтянутся.

— Военные?

— Без них не обойтись. У полиции людей не хватает. И заниматься мы должны проблемами вроде вашей, а не такой ерундой.

— Можно понять, что из города никого не выпускают, но почему въезжать не дают?

— Чем меньше народу, тем меньше риск подхватить заразу. А потом, что делать с приезжими — им же обратно захочется?

Я полагала, что от карантинных мер как средства контроля за распространением инфекционных заболеваний специалисты почти полностью отказались. Нужно будет Грута порасспросить.

— Куда, кстати, вы направлялись? — спросил Дойл.

— К своей тетке, она живет неподалеку от Галтрима.

— Так и быть… — Он снова посмотрел на свой автомобиль. — Будем считать, что вы проехали здесь до нашего появления, идет? — Дойл подмигнул.

Я улыбнулась и благодарно кивнула, потом открыла дверь и забралась на сиденье. Фары идущей со стороны Дублина машины осветили все вокруг.

— Придется подождать, — сказал Дойл.

Пока полицейский заворачивал подъехавшего водителя, я передумала уезжать из Каслбойна, опасаясь, что вернуться смогу очень и очень нескоро.

Когда озадаченный Дойл подошел узнать, что случилось, я уже сделала полный разворот и ждала его, не выходя из машины.

— В какой-то мере чувствую себя ответственной за происходящее, — объяснила я. — Лучше останусь, а то подумают, что испугалась и сбежала.

— Тоже верно. Не торопитесь… — Из кармана рубашки он достал небольшой блокнот, что-то написал, вырвал страницу и протянул мне. — Здесь номер моего мобильного телефона — на всякий случай.

До поворота к дому оставалось метров сто, когда показался дальний свет фар автомобиля, выезжавшего на дорогу по нашей подъездной аллее. Я сбросила скорость, собираясь свернуть, и тут передо мной проскочил темный седан с боковыми обтекателями и литыми колесными дисками. Взвизгнув тормозами, он умчался в сторону города. Подъехав к дому, я припарковалась со стороны фасада. Взяв с собой фонарик, вышла из машины и на мгновение испугалась, когда автоматически включилось наружное освещение.

Я внимательно все оглядела. Входная дверь закрыта. Легкий порыв ветра долетел с реки, и я сразу почувствовала знакомый запах. В одном из окон что-то шевельнулось — бриз колыхнул занавеску. Ну конечно, кто-то проник в дом. Уезжая, я не включила сигнализацию.

Я подошла к окну. Оно было открыто, но стекла целы. Черт побери! Видно, отвлеклась, когда нашла сандалии.

Теперь запах стал заметно сильнее — разило едкими октановыми парами бензина.

Вернувшись к ведущей в холл двери, которой обычно пользовалась мама, я вошла в дом и включила в гостиной свет. Бензин лили через открытое окно, и он растекся по блестящему деревянному полу.

И тут я заметила какой-то свет снаружи, в глубине дворика с другой стороны дома. Там что-то горело. Что-то, свисавшее с дерева.

Когда открывала заднюю дверь, ноги подгибались. Куда подевался Бу? Выдернув из клумбы вилы, я бросилась к яблоне, на ветке которой раскачивался пылающий огненный шар.

Бриз раздувал огонь, искры летели вверх и пропадали в листве. То, что горело, походило на присланное из преисподней по случаю Хэллоуина тыквенное чудище с разинутой пастью, изрыгающей оранжевое пламя.

Когда я ткнула его вилами, оно рухнуло на землю и, подпрыгивая, покатилось к моим ногам; наверняка обожгло бы голые пальцы, не пусти я снова в ход вилы. Всхлипывая, я отталкивала от себя дымящийся кошмар, не смея посмотреть, что там, и зная — все равно придется. Огненный язычок все еще лизал оставшийся на ветке обрывок веревки.

И тут меня осенило. Они подожгли домик для птиц, сплетенный в форме тыквы. Сначала я пристроила его на ветках у самого ствола яблони, надеясь привлечь вьюрков, когда придет пора высиживать яйца. Позднее пришлось перенести гнездо подальше в сторону из-за акробатических, хотя и безуспешных, попыток Бу добраться до садившихся на его край птиц. Вьюрками, само собой, я так и не обзавелась.

Где же все-таки проклятущий кот?

Я вернулась в дом и позвонила Дойлу. Он пообещал прислать пожарную бригаду и передать полицейским постам описание автомобиля.

— По крайней мере мы точно знаем, что выехать из города никто не сможет, — постарался успокоить меня сержант, но легче не стало. — Как только кто освободится, пришлю понаблюдать за вашим домом.

— Вы советуете не ложиться?

— Судя по всему, если что и произойдет, то позднее. Так что на вашем месте я бы немного поспал.

Стоя у дверей, выходящих во двор, я все не могла решить, то ли закрыть их, то ли оставить нараспашку, чтобы выветрился запах бензина. И вдруг ощутила легкое прикосновение к голени. Бу! Мурлыча, он терся о мои ноги, а задранный кверху хвост щекотал меня под коленкой.

— Где же тебя носило? — спросила я, присев на корточки и поглаживая серую голову и белую пушистую шерстку под подбородком.

Как всегда, Бу счел вопрос риторическим и лишь продолжал мурлыкать.