Погода еще неистовствовала, когда я вбежала в холл брукфилдского дома. Градины колотили по стеклянной крыше оранжереи, где накануне вечером мы с Финианом разговаривали. Промокшая насквозь, я стояла у входа, дрожа от холода. Из-за ненастья в доме было темно, и, увидев приближающуюся через холл неясную фигуру, я даже не была уверена, что это Финиан. И лишь когда ощутила его руки, поняла, что мне ничто не грозит.

— Ты вся дрожишь, милая. Что случилось?

Пока я рассказывала об увиденном, он повел меня в гостиную. Огонь, горевший летом в камине, меня и удивил, и странным образом успокоил. Приятно пахло торфяными брикетами, пошедшими на растопку. Артур прикорнул на кушетке ногами к огню, Бесс растянулась на коврике между ним и каминной решеткой.

Финиан усадил меня в кресло, поближе к камину, а сам присел на кушетку рядом с отцом. Старик проснулся, приоткрыл один глаз и лежал молча, пока я не закончила свой рассказ о том, что произошло у реки. Финиан задумался, пытаясь найти объяснение случившемуся, а Артур довольно рассмеялся.

— Браконьеры, — пояснил он. Хотя после удара у старика были проблемы с речью, понять его было нетрудно. — Старый фокус… Подстрелили кролика… разрезали… подвесили. Личинки мух падают в реку. Форель тут как тут. Мотыля на крючок насадил — только успевай таскать! Безотказная штука.

— Приманка браконьеров? Ты уверен?

— На сто процентов. Проверь, сам увидишь… канавка на ветке остается… след от бечевки. Они ж годами так промышляют.

Уверенность Артура и чуть дурманящий пахучий дымок из камина помогли мне успокоиться, а Финиан нашел нам вполне подходящее для хмурого летнего дня занятие.

— Пойдем займемся историей статуи, — предложил он. — Я уже прилично накопал, давай заканчивать.

— Голосую двумя руками. — Я встала с кресла и повернулась к Артуру. — После ваших слов на душе легче, чего не скажешь о желудке. Отвратительный способ рыбалки.

— Не по правилам игра, — согласился он, имея, очевидно, в виду браконьерские методы, а не участь бедного зверька.

Финиан повел меня через холл в свой кабинет.

— Что ты с ума сходишь из-за какого-то кролика?

— Потому, наверное, что перед тем мысли невеселые в голову приходили. По правде, сейчас больше всего меня волнуют наши отношения. Для тебя они мало что значат. Строишь свои планы, а обо мне и не вспомнишь.

Финиан сел за компьютер.

— Знаю и прошу прощения. Целиком ушел в дела. Обещаю обо всем подумать — о нас с тобой то есть. Дай день-другой. — Судя по глазам, он говорил совершенно искренне.

— Тогда не больше двух дней. — Как там Галлахер сказал? — Смотри не тяни.

— Не волнуйся.

— Ладно, поехали.

Финиан нажал клавишу, и наша поисковая система была готова к работе.

— Сейчас распечатаю, что накопилось, и ты почитаешь, пока СИТО обрабатывает информацию.

— Очень хорошо.

Первое документальное упоминание о каслбойнской святыне относилось к 1259 году. В нем отмечалось, что образ почитается «с первых лет начала века», а также, что «ирландцы и англичане соперничают в преклонении перед ним» — мысль, повторяющаяся и в более поздних записях. Иными словами, под благотворным влиянием Каслбойнской Мадонны гэльское и англо-норманнское сообщества объединились, а вражда между ними свелась к стремлению переусердствовать друг друга в ревностном служении Пресвятой Деве. Возможным следствием явился изданный в том же году указ, по которому «каждый, кто попытается ограбить или обидеть паломника, идущего на поклонение оной святыне, а также возвращающегося с богомолья домой, будет обвинен в тяжком преступлении и лишен королевской защиты».

Девятью годами позже епископ Мита учредил монастырь Пресвятой Девы, «в коем хранился образ Богоматери». Примерно в то же время засвидетельствованы «многие чудеса исцеления под воздействием святыни, как то: слепые прозрели, немой обрел дар речи, обезножевшие встали и пошли». Запись, вероятно, была призвана придать законную силу решению англо-норманнских священнослужителей забрать образ под свою опеку. В 1272 году епископ заложил собор Святых Петра и Павла в Олдбридже. Все говорило о том, что характерное для тринадцатого-века интенсивное развитие религиозной сферы затронуло и Каслбойн. Следующей записью в хрониках стало уже знакомое мне самое первое упоминание больницы Магдалины. В 1273 году приор монастыря Пресвятой Девы распорядился взимать налог с паломников на содержание святыни и больницы для прокаженных.

В том же году некий лорд Робер де Фэ, вернувшись из Святой земли, передал монастырю Пресвятой Девы «священную реликвию, кою благородной рукой своей спас в Иерусалиме, — достойнейший дар, ибо, по утверждению некоторых, точно так же обрел Каслбойн образ Пресвятой Девы». Очень любопытно. Де Фэ, должно быть, вернулся с реликвией из Крестовых походов. В этом случае «точно так же» могло означать, что чудотворный образ в Каслбойн завезли крестоносцы.

У меня был вопрос к Финиану:

— Можно отвлечь на секунду?

— Давай, — сказал он, не отрываясь от компьютера.

— Напомни, который из Крестовых походов пришелся на первые годы тринадцатого века.

Он откинул голову, наверняка закрыл глаза, и через несколько секунд ответ был готов.

— Злополучный четвертый. Начался в 1198 году, целью был Египет. Но крестоносцы задолжали венецианским банкирам, и те послали их грабить Константинополь, что они и сделали против воли папы римского. Поход стал смертельным ударом для Византийской империи и положил конец надеждам на примирение Римско-католической и Православной церквей.

Совсем как заключенная в рамочку краткая справка из путеводителя.

— Спасибо, то, что нужно. — Неужели чудотворный образ попал сюда после разорения Константинополя?

В начале четырнадцатого века ничего особенного не отмечалось:

1312 — образ Пресвятой Девы многие чудеса сотворил, и щедрые приношения были приняты.

1336 — в марте месяце Морис Тьюит назначен попечителем больницы прокаженных Святой Марии Магдалины. В мае парламент принял постановление о пожаловании монастырю Пресвятой Девы двух водяных мельниц на реке Бойн на поддержание негаснущего огня восковых свечей пред образом Богоматери.

Важная запись относилась к 1343 году:

Джеффри Балф, епископ Мита, в послании приору Томасу предложил установить в монастыре Пресвятой Девы новый ковчег в срок до 1350 года, объявленного его святейшеством папой Клементом юбилейным, [18] для чего из денежных пожертвований паломников изыскать требуемые средства.

На этом материалы Финиана закончились. Словно продолжения захватывающего сериала я ждала, пока он сделает следующую выборку, охватывающую период «черной смерти». В окно были видны облака, прозрачные и высокие, как след самолета в разреженном воздухе, протянувшийся по бледно-голубому небу. Почудилось, что где-то в доме звонит телефон, но тут Финиан передал мне новую распечатку.

1345 — великое множество людей стекалось к святыне, и были среди них англичане, валлийцы и фламандцы.

Вот первое увиденное мной документальное свидетельство того, что Каслбойн посещали паломники из Нижних стран.

1347 — в сентябре месяце Морис Тьюит, попечитель больницы, предан суду за кражу имущества и пожертвований больных паломников. Жена его с позором отправлена в монастырь. Сам же злодей приговорен к умерщвлению голодом ad dietam и должен разделить судьбу Доннкада Макмарроу.

Странная запись. В ирландских средневековых хрониках немало белых пятен, и трудно сказать, почему этот случай удостоился регистрации: то ли по тем временам он считался особо тяжким преступлением, то ли зафиксирован случайно, поскольку сведения о более значительных событиях утрачены. Придется разбираться.

1348 — в июле приор Томас писал епископу: «Верноподданные короля из жителей города обратились ко мне с петицией, прося не водворять в монастырь новый ковчег (к коему, на удивление, коренные ирландцы отнеслись благосклонно) и разъясняя просьбу тем, что образ Девы творил чудеса еще до того, как Робер де Фэ привез реликвию из Иерусалима. Народ пребывает в смятении, а горожане и паломники, приверженные образу, угрожают ковчег уничтожить». Епископ Джеффри отвечал приору Томасу, что ковчег и главное сокровище святилища следует укрыть в надежном месте, где хранить до окончания междоусобицы, а заботу сию возложить на Джоанну, Comitis Marchiae.

В следующей записи говорилось о появлении необычных паломников и начале эпидемии «черной смерти».

— Нашла! — закричала я, вскочив со стула и размахивая бумагами перед носом Финиана. Его удивленное выражение меня развеселило.

— Эй, угомонись, — запротестовал он. — На уроках я всегда говорил, что история должна быть развлечением, но не до такой же степени.

— Потрясающе! Прежде всего — за месяц до того, как в Каслбойн пришла чума, — в городе разгорелся нешуточный конфликт из-за нового ковчега, заказанного для монастыря Пресвятой Девы. С нашей точки зрения — всего лишь споры по поводу каких-то маловразумительных церковных дел, но это не так, понимаешь? Совсем не так!

Финиан моргнул, как сова.

— Сейчас объясню. В конце концов, ковчег и главное сокровище, которое ты вчера вечером упоминал, передали на хранение Джоанне, Comitis Marchiae то есть…

— Джоан, графине Марча. Джоан Мортимер.

— Точно. Теперь угадай, о каком ковчеге шла речь.

— Понятия не имею.

— А я думаю, о той самой статуе, которую мы нашли на прошлой неделе. Ведь логично предположить, что, раз вокруг ковчега поднялся такой шум, вещь была незаурядная. Потому Мортимер и спросил меня, полая ли она. Никогда не видел, но хорошо знал о ее предназначении.

— Предназначении? Я считал, что ковчег — небольшой контейнер из дерева или металла, ну, может, из стекла. А тут статуя почти в натуральную величину. И что в ней собирались хранить?

— Какую-то реликвию, с которой лорд Робер де Фэ вернулся из Иерусалима.

Финиан пощипывал бороду — верный признак озадаченности.

— У них уже была статуя. Зачем заказывать еще одну?

— Ключевой вопрос. Те, кто верил в реликвию де Фэ, столкнулись с теми, кто не сомневался в чудотворных способностях образа Пресвятой Девы. Вторая группа, очевидно, опасалась, что привезенная реликвия, помещенная в новый ковчег — натуральной величины статую — и установленная в монастыре, затмит образ Девы, а то и лишит его чудотворной силы.

Финиан не оставлял бороду в покое.

— Что-то я пока не улавливаю.

И тут меня осенило — как током ударило.

— Ну конечно! Теперь все становится на свои места. Ох, Финиан… — Мои объятия окончательно сбили его с толку.

Я вернулась на место у окна.

— В хрониках, ранних и более поздних записях, упоминается «образ» Пресвятой Девы. Мы как-то само собой решили, что речь идет о скульптуре, хотя никто никогда этого не говорил. Если образ привезли из Четвертого крестового похода — иными словами, после разграбления Константинополя, — вполне вероятно, что он был византийской иконой. И, значит, Каслбойнская Мадонна — картина, а не статуя!

Финиан снова по-совиному моргнул.

— Теперь понятно, что происходило в Каслбойне в конце 1340-х, — продолжала я. — Вообрази ситуацию: епископу очень хочется получить красивый новый ковчег для реликвии Робера де Фэ, и он торопится — приближается святой юбилейный 1350 год. Собраны немалые деньги, их отправляют на континент вместе с описанием заказа, скорее всего расплывчатым. В Европе как раз мода на солидных размеров ковчеги и полихромную деревянную скульптуру. В Германии и Франции мастера набили руку на том, что пользуется спросом — статуях Девы Марии с Младенцем, причем Марии Кормящей. И наш заказчик получает ковчег, но, увы, не совсем такой, как некоторые ожидали. Рядом с ним их любимая икона меркнет: разодетая, совсем как живая, соблазнительная женщина не чета закопченной картине, которая не больше нынешней средней величины фотографии в рамке… А вдруг она оборвет те незримые нити, что за сто пятьдесят лет связали сердца и души верующих с Каслбойнской Мадонной? Нет уж, спасибо — такого нам не надо.

— И началась свара?

— Еще какая. Я думаю, Джоан Мортимер наняла надежных людей, которые спрятали и статую, и «главное сокровище» — чем бы оно ни было. Позднее их всех скосила «черная смерть», и о тайниках позабыли. Сокровище, возможно, отыскали, а следы статуи навсегда затерялись. Пока общество оправилось от эпидемии, много воды утекло.

— А может, ее намеренно оставили лежать подальше от людских глаз, — предположил Финиан.

— С какой стати?

— Из-за раздоров, которые она спровоцировала.

— Слишком ценная вещь, могли ведь продать.

— Возможно, с ней связано что-то еще, оскорбительное для людей.

Сейчас мне было хорошо с Финианом. Как в старые времена. Я задумалась над его словами.

— Знаешь, мне и самой нечто подобное приходило в голову — верующих могло шокировать ее сходство с Марией Магдалиной. Но раз коренным ирландцам она понравилась, значит, едва ли воспринималась как чересчур неортодоксальная. В христианской традиции кельтов к Богоматери относятся с благоговением.

— Самое поразительное, что после всех событий образ — будь то икона, статуя или фреска — просуществовал еще двести лет.

— Действительно, трудно поверить. — Впрочем, заняться этим лучше в другой раз. — Сейчас давай снова просмотрим записи. С латинским у меня все в порядке, а чтобы кого-то казнили голодной смертью, никогда не слыхала. Что значит ad dietam?

Финиан сомкнул руки за головой и откинулся на спинку стула.

— Страшный приговор. Приводился в исполнение с жестокой изощренностью. В первый день тюремного заключения несчастный получал три кусочка черствого хлеба. На следующий — три глотка воды из лужи. И так день за днем, пока не умирал.

— Жуткое наказание — не важно, за что.

— Несомненно. Тем более что имелась куда более приятная альтернатива — раздавить, завалив тяжелыми каменными плитами.

— Очень смешно. Ты прямо как тот весельчак, что ad dietam придумал. А кто такой Доннкад Макмарроу?

— Папаша Дермота Макмарроу, того, что привел в Ирландию англонорманнов из Уэльса и изменил весь ход нашей истории. Доннкад был гнусным типом, и когда правил Дублином, его там терпеть не могли.

— А умер как?

— Сограждане прикончили во время заседания в зале собраний. Но запомнился он больше тем, что произошло после. Тогда верили, что животным нив коем случае нельзя прикасаться к покойнику — табу. Так вот, в знак презрения, когда хоронили, в гроб вместе с ним положили дохлого пса.

— Господи… — Неужто правда?

— Что с тобой? — Финиан привстал со стула, встревоженный моей реакцией — я шлепнула себя ладонью полбу, не сознавая, что делаю.

— Все в порядке. Просто… очень может быть, что в свинцовом гробу лежали останки Мориса Тьюита. Его признали виновным в краже вещей и денег у паломников и приговорили не только к смерти от голода, но и к тому, чтобы он разделил судьбу Доннкада Макмарроу.

Но если это Тьюит, почему или каким образом подле него оказался гроб, в котором спрятали статую?

— Тебе его имя нигде больше не попадалось?

— Нужно посмотреть. — Финиан повернулся к компьютеру. Я вспомнила, что из двух гробов тот, что со статуей, был поменьше, — возможно, предназначался для женщины?

Снова послышался далекий телефонный звонок. Странно, параллельный телефон Финиана на столе почему-то молчал.

— Непосредственно о нем ничего найти не могу. А вот жена его упоминается в связи со смертью в 1362 году.

— Что там о ней сказано — слово в слово?

— Рождество: Фьоннюала Ни Шелле, вдова Мориса Тьюита, умерла и предана земле на кладбище монастыря, где окончила дни свои, подвергнутая епитимье за грехи мужа.

— Что ж, должна сказать, мне нравится, как все совпало, и круг замкнулся. В конце концов, Морис Тьюит и статуя оказались в одном склепе, бок о бок, в свинцовых гробах, а оплатили все паломники, которых он беззастенчиво обкрадывал.

Финиан снова принялся терзать бороду.

— Объясни еще раз, только медленно.

— Морис Тьюит грабил богомольцев, приходивших в Каслбойн поклониться святыне. Жертвы подыскивал среди тех, кто останавливался в больнице Магдалины — самых слабых и больных, нуждавшихся в уходе. Можно предположить, что кого-то он даже убивал — такое и сегодня случается, — но тогда без научных методов доказать убийство было невозможно. Я думаю, часть украденных денег Тьюит потратил на строительство склепа и свинцовые саркофаги для себя и жены. В те времена гробница или мавзолей становились способом заявить о себе, о том, что ты собой в этом мире представляешь. На грабежах он попался в тот период, когда паломники приходили с небольшими дополнительными суммами денег, чтобы жертвовать на затеянную епископом подготовку к юбилейному году. Преступление сочли настолько отвратительным, что приговорили виновного к чудовищной смерти и позорным похоронам — в одном гробу с мертвой собакой. А жену, которую, видно, подозревали в соучастии, силой отправили в монастырь. Она знала, что даже после смерти оттуда не выйдет, а останется лежать на монастырском кладбище и ничего от преступлений мужа не выиграет.

Те, кому Джоан Мортимер поручила спрятать статую, знали эту историю и решили использовать стоявший в склепе пустой гроб. Они проникли в подземелье, уложили статую в саркофаг, после чего вход в склеп снова замуровали. Все очень разумно с точки зрения безопасности: во-первых, кладбище было закрытой территорией, во-вторых, на нем в нарушение строжайшего табу похоронили животное — такое кого хочешь отпугнет. Вспомни легенду о Женщине-Смерти. Почему шарахались лошади путников, проезжавших мимо кладбищенских ворот?

— Пес из преисподней?

— Он самый. Мы никогда не узнаем, собирались они вернуться за статуей или нет. Если отвлечься от символов на витраже — ключа к ее местонахождению, — вполне допустимо, что со временем о ней забыли.

— А «главное сокровище»?

— Не исключено, что оно где-то в старом соборе, если верить легенде. Да и витражное окно в церкви это подтверждает.

— Кстати, о символах. Получается неувязка со временем, когда все эти события происходили. Я имею в виду фритиллярию — лилию прокаженных. Маловероятно, что в Ирландии она тогда росла. Думаю, завезли ее не раньше шестнадцатого века. И кто бы ни использовал ее в качестве одного из ключей на витраже, сделал он это намного позже, чем спрятали статую.

— Мисс Дьюнан! От отца Берка я знаю, что, как благотворительница, она оплатила витражное окно в церкви и была последним живым представителем старинного рода из Каслбойна. Ключи могла придумать она.

— Получается, знала, где находятся тайники. А было ей известно, что в них хранится?

— Не обязательно. Она понимала, что, если не оставит после себя ключи, секрет умрет вместе с ней. Потому и заплатила за витраж, посвященный Пресвятой Деве, — лучшего места для ее символов не придумаешь. И, конечно, имела право настаивать, чтобы их включили в композицию круглого окна.

— Подведем итог. Итак, ты полагаешь, что обнаруженная в гробу статуя — церковный ковчег, и что она явилась причиной беспорядков в городе незадолго до эпидемии «черной смерти». В результате ее поместили не в церкви, а в склепе под часовней больницы Магдалины, спрятав в гробу, предназначенном для жены больничного попечителя. В то же самое время где-то прячут и «главное сокровище» святилища Пресвятой Девы. В обоих случаях руководила всем Джоан Мортимер. Потом разразилась эпидемия чумы, и о тайниках либо забыли, либо предпочли не вспоминать. В период Реформации чудотворный образ Девы — византийскую икону, как ты считаешь, — захватили и сожгли. Триста пятьдесят лет спустя мисс Дьюнан жертвует деньги на изготовление витражного окна для новой католической церкви и передает в мастерскую указания относительно символов. А еще через сто лет вы находите статую.

Я утвердительно кивнула — ничего существенного Финиан не упустил.

— Только один вопрос: почему о тайниках знала мисс Дьюнан, а не Мортимеры?

— Могу предположить, что она происходила из семьи, которой графиня поручила укрыть ковчег и сокровище. В неспокойные времена предметы религиозной культуры нередко передавались семьям, которые могли обеспечить их безопасность, — потомственным хранителям, если можно так выразиться.

— Гм. Пожалуй, так оно и есть. Насколько я знаю, Джоан умерла вскоре после эпидемии и, наверное, не успела ничего рассказать близким. А если бы и успела, все равно в пятнадцатом веке никого из каслбойнских Мортимеров в живых не осталось.

— Выходит, Росс Мортимер не может быть потомком их рода.

— Похоже, нет.

— Странно.

— Я знаю, ты его подозреваешь, но разве Галлахер не убежден в его невиновности?

— В том, что случилось в моем доме, в угоне автомобиля и попытке меня переехать он, ясное дело, не виноват. Но, кроме него, есть другие. Думаю, все началось с Терри Джонстона, как-то причастен Бен Аделола, и я абсолютно уверена, что замешан Даррен Бирн. Они гоняются за сокровищем, однако теперь почему-то решили, что внутри статуи его нет.

— Или хотят убедить в этом тебя. Ты хоть приблизительно догадываешься, что они ищут?

— Исходя из информации, которую выдала СИТО, реликвия, привезенная Робером де Фэ из Иерусалима, и есть «главное сокровище».

— Сама понимаешь, такой ответ мало что меняет.

— Может, и мало. Только вряд ли им даже это известно.

Деликатно постучав в дверь, заглянул Артур.

— Простите, что отрываю от работы… — Он посмотрел на меня. — Тут какие-то люди рвутся с тобой поговорить… по телефону. Уже несколько раз звонили…

Тяжело опершись одной рукой на дверь, а другой на трость, старик с трудом повернулся, чтобы уйти. Я поднялась, собираясь последовать за ним.

— У меня звонок отключен, — вспомнил Финиан. — Можешь отсюда. — Он повернулся на стуле, пропуская меня к телефону.

— Иллон, это Мэтт Галлахер. Мы с Питом в больнице Святого Лоумана. Кое-что произошло, и тебе, думаю, следует знать. В палату интенсивной терапии поступил еще один больной — мужчина по имени Джозеф Нгози.

У меня сердце оборвалось.

— Отец…

— Знаю, отец Аджи, одного из друзей Стивена Болтона. Ты ведь расспрашивал их семью насчет ножа?

— Нож мы изъяли, на нем засохшая кровь. Мальчишка нашел его на дереве и принес домой. Даррен Бирн в газете упомянул фамилию семьи, и утром у ворот больницы такое началось — чуть ли не уличные беспорядки. Ко всему еще доктор Абдулмалик самовольно покинул работу.

— Самовольно?

— Ну да. Слушай, Пит хочет… Подожди, не вешай трубку, он мне что-то говорит…

Финиан слегка меня подтолкнул.

— Что происходит?

От растерянности я только головой покачала.

В трубке снова раздался голос Галлахера:

— Слушаешь? Пит считает, ты должна приехать в больницу. На месте легче разобраться, что к чему. А что до самой болезни, говорит, он был прав. Я согласен, не повредит вместе собраться, включая доктора Гейвин — если ее разыщу.

— А почему вдруг ее нужно искать?

— Послушай, приезжай, как только сможешь. Мы в больничной столовой. Только здесь пациентом себя не чувствую.

Я на ходу рассказала Финиану обо всем, стараясь ничего не упустить.

— И спасибо за помощь, — добавила я, остановившись у дверей, чтобы поцеловать его в щеку. На мгновение вспомнился отец, когда он, уходя на работу, благодарил маму за то, что помогала ему разучивать роль. Сердце сжалось от недоброго предчувствия, но я решила, что сейчас лучше об этом не задумываться.