— В первую очередь — о служебных делах, — начал Галлахер, когда мы уселись. — На Даррена Бирна пока ничего нет, но мы до него доберемся, недолго осталось.

— Не слишком ты меня успокоил.

— Поверь, все делаю, чтобы отправить его за решетку. Если на секунду покажется, что ты в опасности, звони прямо Имону Дойлу — хоть днем, хоть ночью. И советую на ближайшие несколько дней перебраться к Финиану.

Я не стала ничего объяснять.

— Вчера вечером наскочил на одного репортера — Эдди Сагрю, знаешь такого?

— Встречались.

— Он сказал, что Бирну самое место в ку-клукс-клане с его взглядами на иммигрантов, — парень их не скрывает, когда кокаина нанюхается. А после недавних расистских статеек Эдди и еще пара журналистов пообщались с редактором «Айрленд тудей» — объяснили, какой мерзавец у них зарплату получает. У Эдди такое впечатление, что редактор сам уже понял.

— Судя по последнему выпуску газеты, так и есть.

— Заправила стриптиз-клуба Мик Макаливи тоже сейчас чувствует себя как уж на сковородке, и не потому, что солнце припекает.

— Он подтвердил, что Латифа грозилась уйти из его заведения?

— Не отрицал. Заявляет, что вел с ней переговоры. Она сказала, передаю дословно, что работать девушкой эскорта не может по медицинским показаниям. Тогда он предложил ей заплатить три тысячи евро и идти куда хочет — золотое сердце у человека. Если допустить, что девочка пыталась откупиться, ссора с братом из-за денег выглядит правдоподобно. Но Макаливи мы еще потрясем, а Бену Аделоле доверять особенно не будем.

Я промолчала. Меня устраивало, что Аделола под подозрением, и не было смысла все усложнять.

— Теперь о личном. Настойчивость без ответа не осталась. Вечером у меня с Фрэн свидание — у нее ночные дежурства закончились.

— Рада за вас, Мэтт. Надеюсь, все будет хорошо.

О Груте ни один из нас словом не обмолвился. Распрощавшись с Галлахером, я вернулась в центр последний раз взглянуть на статую, прежде чем звонить Мюриэл Бланден.

Выяснив, что она сделана в середине четырнадцатого века, осталось поломать голову и сообразить, где именно. На мой взгляд, такие прически и рукава характерны для итальянцев. Как, впрочем, и реалистичная форма груди, близкая той, что я видела у тосканской мраморной скульптуры, датированной периодом после 1345 года — она считается самым ранним изображением Марии Кормящей в итальянском искусстве.

Пока все указывало на Италию, за исключением красной мантии и естественной, непринужденной позы статуи. Кроме того, сама тема «мать, кормящая ребенка грудью» не слишком типична для Италии того времени.

Что касается готической позы, она больше характерна для Германии, Франции или Испании. И если скульптор был итальянцем, то — как я начинала подозревать — вряд ли работал у себя на родине. Композиция внутри статуи выполнена в стиле немецкой скульптуры середины — конца четырнадцатого века — примеров достаточно. Поэтому я с уверенностью предположила, что статуя вышла из мастерской на берегах Рейна, нанимавшей на работу резчиков из Италии.

Последние сомнения рассеялись, когда, вернувшись в офис, я прочла лаконичное письмо, присланное Мюриэл Бланден по электронной почте.

Результаты исследования осколка короны: в состав материала входят клей животного происхождения, карбонат кальция и частицы сусального золота.

В Средние века, благодаря своей доступности, карбонат кальция, то есть мел, для грунтовки использовали в северной Европе. На юге, особенно в Италии, предпочитали гипс — сульфат кальция. Ковчег, заказанный монастырем Пресвятой Девы, был шедевром немецкой технологии и итальянского дизайна.

Загрузив в компьютер последние фотографии статуи, я отправила их Мюриэл Бланден электронной почтой, а заодно позвонила ей по телефону, пока Пегги варила на кухне кофе. Мне ужасно хотелось поговорить с кем-то способным оценить замечательную находку. Только тут я вспомнила, что Финиан ни разу не попросил показать ему статую.

— По-твоему, ее спрятали для сохранности накануне «черной смерти»? — сказала она после того, как мы все подробно обсудили и я принялась за вторую чашку кофе. — Любопытно, что происходило в то время в Каслбойне.

— Тогда слушай. Летом 1348 года страсти в городе накалились из-за новомодной статуи, которую собирались установить в монастыре. Кто-то отверг ее из теологических соображений; по мнению других, как только она вместе с реликвией оказалась бы в святилище, глубоко почитаемый чудотворный образ мог уйти в тень. Против обеих группировок выступил епископ, приор монастыря, возможно, монахи и, очевидно, коренные ирландцы. На фоне тупиковой ситуации в городе объявились странного вида заморские паломники, которые не пожелали приближаться к монастырю и игнорировали богослужения. Они заявили, что тоже против статуи. Надо полагать, за их возражениями стояли не щекотливые теологические тонкости, а высокая цена, за нее уплаченная, — к этому я еще вернусь. И без того взрывоопасная ситуация вышли из-под контроля. В результате ковчег вместе с реликвией спрятали от беды подальше. И тут вспыхнула эпидемия чумы. Чужаков подозревают в том, что заразу принесли они, и для пущей убедительности, понятно, обвиняют в ереси. А потом те умирают, как и многие другие. Могу догадываться, что, когда болезнь пошла на спад, противники статуи не были заинтересованы в ее возвращении. Скорее всего свалили на ковчег последствия эпидемии — нечего, мол, покушаться на дорогой всем образ, узурпируя его место в храме. На том дело и закрыли.

— Ну и ну, поразительно. Так кем, думаешь, были странные пилигримы?

— Не сомневаюсь, что членами секты. Одна такая по описанию вполне подходит — «Братство свободного духа». Имела адептов в Рейнской долине, Фландрии и Голландии. Известно, что ходили они в обносках одежды наподобие монашеской, с разноцветными заплатами на капюшонах, наставляли против богатых храмов и частной собственности. Им вменялось в вину небрежение церковными службами и промискуитет. Помнишь эмблемы, которые мы нашли в могиле вместе с тремя телами?

— Такое не забудешь. — Как-то я попросила Мюриэл принять участие во встрече с горожанами, проходившей в Центре исторического наследия. Моей темой были скелетные останки, а она согласилась рассказать о других находках, включая эмблемы паломников. В итоге Мюриэл одновременно развеселила и смутила аудиторию, когда отважно углубилась в детальное описание, иллюстрируя его слайдами. На одной из эмблем была изображена вульва в шляпе и с фаллосом вместо посоха; на другой — три фаллоса тащили на носилках вульву, увенчанную короной. Забавные, но грубо-непристойные, они умышленно оскорбляли все, с чем их владельцы неизбежно должны были встретиться в Каслбойне — паломников, их набожность и чувства к Пресвятой Деве.

Так распорядилась судьба, что континентальные европейцы, создавшие великолепный ковчег, разделили ответственность за его бесславный конец в подземном склепе. Но действительно ли оборванные чужеземцы, приплывшие сюда по реке летом 1348 года, принесли с собой «черную смерть», мы никогда не узнаем.

Как археолог, я испытывала полное профессиональное удовлетворение. Дополнив результаты добросовестных раскопок документальными свидетельствами и обоснованными умозаключениями, мне удалось восстановить захватывающую страницу истории, причем это только начало, многое ждет впереди. Зато сыщику-любителю похвалиться было особенно нечем — держа в руках столько ниточек, я плохо или совсем не представляла себе, куда они могут привести. И, наконец, как особу весьма скромных габаритов, после двух чашек кофе — трех, считая выпитую в компании Галлахера, — меня здорово взбудоражил избыток кофеина.

Побочный эффект оказался неожиданным: не в состоянии и дальше оттягивать неизбежное, я бросилась разыскивать Грута. Еще раз показаться в гостинице не хватило духу; оставалась больница — если он там еще не появился, значит, скоро приедет.

Регистратор ничего не знала и по моей просьбе вызвала Кору Гейвин.

Когда Кора пришла, я извинилась, что отрываю от дел, объяснила, что жду Грута, но хотела бы задать несколько вопросов, касающихся Бена Аделолы.

— Спрашивай, не тяни, — согласилась она.

— По дороге в больницу он говорил что-нибудь о Терри Джонстоне?

— О человеке, который здесь умер? По-моему, нет.

— Может, спрашивал о нем, интересовался, от чего умер?

— Насколько помню, нет. А что, они были знакомы?

— Работали вместе. Похоже, он почему-то вычеркнул Джонстона из своей жизни. Согласись, ведь странно: едет в ту самую больницу, где лежал его бывший сослуживец — все газеты об этом кричали, — и хоть бы слово о нем сказал.

— Что, если постеснялся?

— Вряд ли. Как-никак товарищи по работе. Терри даже подменял его, когда было нужно.

— Ну, тогда не знаю.

— Извини, Кора. Просто я вслух рассуждаю. Кстати, как там доктор Абдулмалик со своей семьей?

— Вернулись в Египет, побудут там немного. Мы взяли ему замену на пару недель.

— Наверное, Грут тоже скоро уедет.

— Чем скорее, тем лучше.

— И что ты его так невзлюбила?

Она огляделась, нет ли кого поблизости, потом кивнула, чтобы я отошла от окошка регистратуры.

— Не люблю говорить плохо о коллегах, но нарушителей профессиональной этики защищать не собираюсь. — Она вопросительно посмотрела мне в глаза, словно я и так все знала или подозревала.

Если речь шла о сексуальной ориентации, при чем здесь профессиональная этика? Разве что…

— Не уверена, что я…

Кора наклонилась к моему уху:

— Он пьет на работе. Не просыхает.

— Тогда понятно. — Она не представляла, какое я испытала облегчение.

Посмотрев на часы, Кора вздохнула.

— Слушай, я тебя задерживаю… Непременно сыграем в теннис, и скоро, — бросила я ей вдогонку.

Я присела в холле, чтобы дождаться Грута. От нечего делать включила мобильный — проверить, нет ли сообщений. Одно было от Финиана: «Позвони или приезжай. Есть что обсудить».

Я позвонила, и он сразу поднял трубку.

— «Нэшнл траст» ждет моего решения. И я его принял, Иллон. Закрываю Брукфилд в конце сезона. То есть навсегда закрываю — без оговорок. Мэйв согласна позаботиться об отце, а он любит внуков и не против переезда в Галловей.

— А?..

Было слышно, как Финиан глубоко вздохнул.

— Предлагаю отложить свадьбу до Нового года или пожениться до моего отъезда в Англию.

Такая перспектива меня совсем не привлекала.

— Значит, я останусь здесь?

— Могли бы устроить медовый месяц в январе.

— Ясно.

— Тогда давай оставим до Нового года.

Словно я затерявшийся багаж, который гоняют туда-сюда.

— Знаешь, Финиан, я не собираюсь ждать еще год. Время уходит для нас обоих. Но свадьбы на скорую руку, приуроченной к окончанию туристического сезона, мне не нужно. Пора решать: или — или.

— Да-да, понимаю. Еще раз как следует все обдумаю.

— Будь добр. Обдумать как следует действительно не помешает.

Человек достаточно тонкий, Финиан понимал, что я на пределе и лучше не спорить. А еще, что точка поставлена. Говорить дальше было особенно не о чем, и мы попрощались — сдержанно и прохладно.

Десять минут спустя, в половине четвертого, приехал Грут — волосы спутаны, небрит, отчего выглядит старше, блуждающий, затуманенный взгляд. Очевидно, головная боль затронула глаза. На плече болтается кожаная сумка, словно он собрался в спортзал. Я подумала, что не худо бы ему туда отправиться — размяться хорошенько, принять душ и побриться.

— Господи, Иллон, вы-то что здесь забыли? — удивился он, увидев, что я иду ему навстречу, и облизнул пересохшим языком потрескавшиеся губы. — А я, признаться, с похмелья.

— Подождите, сейчас воды принесу.

Я направилась к автомату с напитками. Грут поплелся за мной, и, когда я вручила ему бутылку минеральной, выпил ее до дна.

— Неплохо погуляли ночью?

— И не говорите. Перебрал, правда, немного. Остановиться не мог. — Он неловко улыбнулся. — Угадайте, с кем последним я пил?

— С Россом Мортимером. Я видела, как утром вы зашли к нему в номер.

Грут застонал.

— Боже, точно. В котором часу это было?

Я ничего не ответила. Несло от него как от винной бочки.

— Вы намерены проводить вскрытие в таком состоянии?

Грут оскорбленно расправил плечи.

— А что, вы за меня проведете? Почему нет, раз вы такая вся правильная? Боюсь только, запах не понравится!

Он напролом бросился во вращающуюся дверь и исчез в больничных коридорах.

Я не обиделась. Посмеялась бы, не будь все так серьезно. Что делать? По-видимому, Галлахер знал о тяге Грута к спиртному, но претензий к работе не имел. Бывший полицейский из другой страны, временно облеченный полномочиями главного патолога, мог стать идеальной мишенью для мелких придирок со стороны ирландских рядовых служителей закона, а то и вызвать открытое возмущение. Однако те, кто его знал, прекрасно о нем отзывались.

Возможно, мы все, за исключением Коры, заблуждались. Что, если она и есть тот маленький мальчик из сказки о новом платье короля, сказавший правду, которую другие предпочитали не замечать? Едва ли ее можно упрекнуть в ханжестве. Я своими глазами видела, на что Грут способен. Но это не повод сомневаться в его компетентности.

По дороге домой я думала, что посоветовал бы отец. Актеры терпимее многих относятся к пьющим, только это не означает, что они пьют больше других. На мой взгляд, сказывается их уязвимость — постоянно приходится убеждать себя, что пусть сегодня участие в спектакле сводится к реплике «кушать подано», зато на прошлой неделе ты играл Гамлета, а в следующем месяце, Бог даст, получишь небольшую роль в кино и хотя бы рассчитаешься по счетам… А возможно, как ни странно, дело в том, что из вечера в вечер им приходится выходить на сцену трезвыми как стеклышко. П. В. Боуи просто не мог заявиться на работу после попойки, как позволил себе Грут. Тем не менее его выходку отец воспринял бы спокойнее, чем я. Он сожалел, когда алкоголем губили талант, и осуждал пьянство, но понимал, насколько тесно и безысходно оно связано с творчеством. А еще, пожалуй, со знакомой усмешкой заметил бы, что Грут все равно не оперирует живых, да и работа у него не из приятных.

Вспомнив отца, я, вернувшись домой, сразу же позвонила в лечебницу. Он слабел, но держался. Маму уговорили вернуться к Бетти и немного отдохнуть. Пожалуй, лучше ее не беспокоить.

Заглянув в офис, я предупредила Пегги, что до следующего утра меня не будет. В ванной, разглядывая себя в зеркале, убедилась, что за последние пять дней лицо на столько же лет постарело. Первой реакцией было завалиться в постель и спать, спать и спать, а потом непреодолимо потянуло куда-нибудь пойти, что-то сделать. Но не могла же я, когда отец при смерти, нарядиться и отправиться на поиски развлечений. Да и не в них нуждалась. Мне казалось, я хочу измениться, стать иной, как необыкновенная скульптура в Центре исторического наследия, — то есть, конечно, я, только совсем другая.

«Не забудь поесть, Иллон». Еда! После более чем легкого завтрака у меня, кроме кофе, маковой росинки во рту не было. Но я слишком устала и не хотела стоять у плиты. Посплю часок, потом по телефону что-нибудь закажу.

Отлежавшей во фруктовой вазе грозди я оторвала банан и съела, чтобы не ложиться с пустым желудком. Потом пошла в спальню, задернула шторы, поставила будильник, стащила с себя одежду и рухнула на кровать.