К моему возвращению в Модлинс заградительные барьеры уже окружали место выброса опасной жидкости и полузасыпанный склеп, но предупредительных надписей нигде видно не было. Второй гроб по-прежнему находился на траве, там же, где я видела его в последний раз, и был зачем-то наполовину прикрыт синим брезентом.

Большую часть траншей успели засыпать землей, и Гейл бегом пересекла рабочую площадку, чтобы встретить меня у ворот.

— Надписи… еще не успели… распечатать, — выпалила она, запыхавшись.

— Ничего страшного. Главное — остальное сделано. А почему второй гроб остался на склоне? — указала я пальцем на непорядок.

— Я ведь говорила утром по телефону — вы сами должны все увидеть.

Недомолвки уже действовали мне на нервы.

— Ты не можешь прямо сказать, что там такого особенного, если без меня не обойтись?

— Трудно объяснить, — оправдывалась она, пока мы шли к гробу.

— Ни перчаток, ни масок не захватили, — вспомнила я.

Гейл покачала головой.

— Нет нужды. Это я и хотела сказать, когда произошел несчастный случай. Не сомневайтесь. — Она ускорила шаг и подошла к гробу раньше меня. — Опля! — Гейл жестом циркового фокусника сдернула брезент.

Крышка гроба была сдвинута назад ровно настолько, чтобы открылось женское лицо, бледное, но с румянцем на щеках. Голубые как небо, широко распахнутые глаза смотрели прямо на меня. Я знала, что содержащийся в свинце яд способен приостановить разложение трупа, однако покойник, что лежал передо мной, казался просто живым.

До меня не сразу дошло, что я смотрю на раскрашенную скульптуру.

Я тряхнула головой, не веря собственным глазам.

— Согласна, — сказала Гейл. — Полный абсурд.

Позолоченная корона с лиственным орнаментом и овальное лицо нежных телесных тонов — несомненные признаки благородства. Значит, или королева, или святая. Принимая во внимание место обнаружения, скорее всего религиозный образ. Вуали под короной нет, светлые волосы. Красные губы скромно сжаты, но на них играет едва заметная полуулыбка. Если не считать тончайшей паутины кракелюров — трещинок не толще человеческого волоса, со временем появляющихся на лаковых покрытиях, — никаких повреждений окрашенной поверхности. Даже не прикоснувшись к статуе, я знала, что она вырезана из дерева.

Не иначе как полихромная деревянная скульптура. В прекрасном состоянии и почти в натуральную величину.

— Редкая находка, правда? — Гейл прямо распирало от гордости.

— Не сомневайся.

— Интересно, сколько ей лет?

— Не могу сказать, пока хорошенько не осмотрю.

— Если она деревянная, то ведь есть научные методы датировки.

— Возможно, придется ими воспользоваться, но позднее. Сейчас и речи быть не может, чтобы к ней прикасаться. И потом, гораздо интереснее, если мы с тобой сами определим возраст.

— То есть вы определите. Я плохо разбираюсь в средневековой деревянной скульптуре.

— Я и сама не такой большой знаток, хотя мне пришлось изучать археологию искусства и архитектуры, чтобы получить степень магистра. Докторская диссертация была об использовании разбитой скульптуры в качестве каменной засыпки в строительстве после роспуска монастырей. Можешь представить, сколько интересного я могу рассказать в дружеской компании!.. Ладно, прежде всего перенесем ее в тень. Гроб все равно утратил герметичность и ни от влаги, ни от насекомых не защитит. А скульптуру, думаю, потому-то в него и упрятали. Нужно сделать все возможное, чтобы условия хранения не изменились.

— Прохлада, темнота и низкая влажность?

— Именно. По ходу дела сфотографируем. Или ты уже успела?

— Не удержалась. — Из вместительного заднего кармана джинсов Гейл извлекла цифровую камеру.

Я обошла гроб, чтобы посмотреть, как он сделан. Ничего особенного — прямоугольная коробка, стенки припаяны к завернутым, как у пирога, краям основания и крышки.

— Как же вы его открыли?

— От времени спайка стала хрупкой. Когда земля над склепом обвалилась, удар пришелся по крышке и припой раскрошился. Сдвинули запросто. Сердце оборвалось, когда я увидела, что внутри.

Я еще не решила, где работать со статуей после того, как мы ее вытащим. В портативной кабине, которой мы пользовались для очистки и восстановления найденных скелетных фрагментов, было чересчур жарко и слишком яркое освещение. Да ее уже и разобрать успели.

— Непонятно, почему она оказалась на кладбище, да еще в гробу. — Гейл никак не могла отойти от волнения, и голос у нее дрожал.

— Ума не приложу, — призналась я. Версию о похороненной в свинцовых гробах супружеской паре оставалось только забыть. — Сейчас меня больше всего интересует, где ее хранить.

— А чем плох Центр исторического наследия?

Я слегка призадумалась. В начале месяца мы устроили небольшую выставку в городской библиотеке и Центре исторического наследия Каслбойна. Название, конечно, громкое, но речь шла всего лишь о просторной комнате, в которой проводились выставки, встречи и книжные презентации. Скорее всего муниципалитет даст согласие на временное хранение — ведь статуя найдена на принадлежащей ему территории. Впрочем, кто их знает? Не важно. В любом случае право собственности на найденный артефакт принадлежит государству, и оно это право реализует, передав статую в Национальный музей.

— Разумное предложение, — одобрила я. — Подбери двух крепких парней, чтобы сдвинуть крышку до конца и извлечь статую. Пусть наденут защитные комбинезоны, маски и прочные резиновые перчатки. Не жалей пузырчатой пленки — ее надо как следуют обернуть — и попроси Пегги организовать перевозку в центр. А я пока обговорю детали с Домиником Ашером.

Возвращаясь к машине, я испытывала противоречивые чувства радости и тревоги. Очень похоже, что нам удалось обнаружить нечто исключительно важное. Но как такая вещь угодила на чумное кладбище? Почему рядом с ней погребены человеческие останки?

Я села в машину и попыталась найти подходящий ответ. Тщетно. Никогда раньше подобного не случалось — ухватиться не за что. Тогда я решила позвонить Финиану. В молодости он преподавал историю, всегда интересовался фольклором и мог подсказать что-то полезное.

— Наверняка ты сразу же подумала о Каслбойнской Мадонне — было первое, что он сказал.

Финиан ошибался, но я знала, что он имел в виду чудотворный образ Пресвятой Девы, широко известный в Средние века. В католической церкви Святого Патрика, где я пела в хоре, было его витражное изображение.

— Разве та статуя не погибла во времена Реформации?

— По официальным данным, ее уничтожили. Однако есть версия, что она уцелела, ее где-то скрывали последующие сто лет, и только потом солдаты Оливера Кромвеля, размещавшиеся в городе, пустили ее на дрова.

— Так или иначе, Каслбойнской Мадонной наша статуя быть не может. Даже уверенности в том, что это образ Пресвятой Девы, у меня пока нет.

— А если это Женщина-Смерть?

По спине побежали мурашки. Занимаясь предварительной исследовательской работой до начала раскопок, я слышала одну «историю с привидениями» — о кладбище Модлинс и Женщине-Смерти. Тогда я пропустила ее мимо ушей.

— Напомни, пожалуйста, подробности.

— Ты не против, милая, если мы поговорим об этом позже? У меня сейчас дел по горло — наступила горячая пора, начало туристического сезона.

— Конечно.

Когда я поднялась на третий этаж и вошла в кабинет, Доминик Ашер стоял, наполовину высунувшись из окна.

Я опустилась на стул перед его письменным столом и вежливо кашлянула. Ашер разогнул спину и поставил на пол комнатную лейку.

— Пришли, Иллон?.. Хочу вот как следует полить цветы перед выходными. — С моего места цветочный ящик за окном видно не было, но я узнала наполнивший кабинет сладкий запах желтофиоли.

Ашеру перевалило за сорок. Он уже начал лысеть со лба, причем не самым удачным образом: неумолимо отступая к темени, черная шевелюра оставляла за собой неопрятную нашлепку из редких спутанных волос, сквозь которую просвечивал скальп. И это при неожиданно густых кустистых бровях. Его манера говорить тоже была странной. Подвижные губы практически не участвовали в артикуляции. Слова и фразы выходили изо рта, как листы бумаги из принтера.

Он сел за стол и оглянулся на окно.

— Сегодня желтофиоль не часто увидишь. Небось и в Брукфилдском саду ее не найти?

Ну разумеется, типично провинциальный менталитет. Имелось в виду, что теперь, когда Финиан добился всеобщего признания, он зазнался и почивает на лаврах, вместо того чтобы заниматься делом.

— Никогда не интересовалась, — поставила я точку. На такие подковырки лучше не обращать внимания. — Какие меры приняты по утечке жидкости?

— Да еще эта утечка, — буркнул недовольно Ашер. — Я переговорил с главным городским инженером и Службой здравоохранения. К счастью, все произошло далеко от жилых кварталов, да и продолжения не предвидится. Поэтому они считают, что особых причин для беспокойства нет.

— Возможно. Хотя было бы нелишне установить там ночное дежурство.

Ашер бросил взгляд на часы, висевшие на стене за моей спиной.

— Самое большее, что я могу сейчас сделать, это поручить нашему сотруднику охраны приглядывать там за порядком.

— В склепе оказалось еще кое-что — деревянная статуя, лежавшая в свинцовом гробу.

По выражению лица Ашера я поняла, что сейчас он думает только о том, какими неприятностями ему это грозит.

— Сама еще толком не видела и не могу сказать ничего определенного, — продолжала я. — Центр исторического наследия согласен принять ее на хранение, если, конечно, вы не против.

Ашер нахмурился.

— Я… Я не возражаю.

— Пока я не поставила в известность Национальный музей, пусть до конца недели останется здесь. Все это время ключ от центра должен быть только у меня.

— Даже когда библиотека работает, он обычно закрыт, если в нем не проводятся какие-нибудь мероприятия.

— Я в курсе. У меня должна быть возможность входить и выходить из центра когда понадобится. Да и неловко взваливать ответственность за сохранность статуи на персонал библиотеки.

— Уговорили. Я их предупрежу. — Он снова посмотрел на часы. — А теперь давайте наконец подпишем акт передачи.

Все документы лежали у него на столе. Моя подпись давала муниципалитету «добро» на использование территории кладбища в целях развития городской инфраструктуры. Его подпись подтверждала, что отныне всю ответственность за происходящее там муниципалитет берет на себя.

— Вперед, Доминик. Можете строить свою транспортную развязку. — Я положила перед ним подписанный бланк разрешения на строительство.

Он откинулся на спинку кресла, придвинул документ поближе и постучал по нему средним пальцем. Ну-ну, оказывается, еще не все.

— Неужели вы, господа, нисколько в ней не заинтересованы?

— «Вы, господа» — это, простите, кто?

— Да вы и ваши дружки-археологи. Стоит заикнуться о городском строительстве, тут же поднимаете крик. Зато всегда готовы попользоваться результатами.

Возможно, Ашер терпеть не мог людей, которые, с его точки зрения, лезли не в свое дело. Однако такой откровенной грубости он раньше себе не позволял. Я не собиралась оставлять ее без внимания и уже готова была высказать все, что о нем думаю, когда на столе зазвонил телефон. Разговаривая в трубку, он сдвинул в сторону газету, лежавшую поверх ежедневника, в котором ему понадобилось что-то уточнить. Я сразу узнала первую полосу таблоида «Айрленд тудей» двухнедельной давности и поняла, почему управляющий так на меня ополчился.

По словам журналиста, освещавшего мою встречу с городской общественностью в Центре исторического наследия, во время дискуссии по поводу проводившихся раскопок я, дескать, обвинила «отцов города» в близорукости за готовность уничтожить кладбище ради строительства транспортной развязки, а также резко критиковала планы развития Каслбойна.

Ашер закончил разговор и сделал пометку в еженедельнике.

— В следующий раз, Доминик, когда вам захочется говорить со мной таким тоном, — сказала я, — потрудитесь проверить, насколько ваша информация соответствует истине.

— Что вы имеете в виду?

— Я абсолютно уверена, вас задел репортаж Даррена Бирна, в котором он якобы меня цитирует.

— А вы, значит, ничего подобного не говорили…

— Кто-то спросил, много ли еще в Каслбойне такого, что мне хочется разрыть и перекопать. Я ответила, что раскопки есть форма научного исследования, причем не единственная в работе археолога. А также добавила, что не хотела бы видеть свой город изрытым вдоль и поперек даже с археологическими целями, если в конечном итоге он превратится в очередной Гигантский торговый центр. Я не высказывалась против сноса кладбища, не критиковала городское руководство, не употребляла слово «близорукость». Бирн вставил это в репортаж, чтобы всех перессорить. И, похоже, преуспел.

— Даже если так, все равно очевидно, что вы не упускаете случая укусить руку, которая вас кормит.

— Если и кусаю, то не до крови. Потому что прекрасно понимаю, что благодаря так называемому развитию имею возможность зарабатывать на жизнь. Но все равно я не буду молчать, видя, как постепенно уничтожаются самые привлекательные особенности моего родного города — именно те, что делают его уникальным, единственным в своем роде. Я не выступаю против перемен как таковых — археологи лучше других знают, что люди всегда стремились видоизменить ландшафт. Меня до глубины души возмущают рекламные щиты аукционов, призывающие приобретать недвижимость в историческом Каслбойне с его замечательным средневековым культурным наследием. А ведь именно оно безвозвратно гибнет от той застройки, которая ведется с одобрения муниципалитета.

— Вы даже не подозреваете, какое на нас оказывают давление. Мы сопротивляемся изо всех сил, но это все равно что пытаться остановить прилив. — Лицо Ашера омрачилось. — Некоторые люди пойдут на что угодно, лишь бы урвать свое.