Бывают дни, когда добиться успеха так же просто, как сварить яйцо. А бывает и наоборот; вы зовете его, называя самыми ласковыми именами, но он не внемлет вашему зову.
Сегодня, впрочем, газета «Франс-Суар» очень точна, что касается гороскопа для скорпионов, значит для меня. Это самый благоприятный период для ругани и всякого рода конфликтов. И ничего другого!
Неудачи в служебных делах, вялость интимных чувств, неприятный визит, а для тех, кто не остерегается, еще впридачу и воспаление поджелудочной железы. Короче, не период для великих подвигов...
Самое лучшее, что я могу организовать сам себе, не ожидая милости звезд, так это как можно скорее забраться под крылышко своей милой мамочки Фелиции. Все мужчины, особенно сильные, испытывают временами огромную потребность вернуться в материнское лоно, чтобы отогреться в нем сердцем. Это случается каждый раз, когда они оказываются на пределе своих сил, когда в своих мытарствах им не за что зацепиться, когда их охватывает отчаяние и безысходность... Бывают в их жизни такие ситуации, которые и разрушают их души, и закаляют их. Ведь тлеющий огонь ничего, кроме дыма, не дает! Детство, видите вы, это болезнь, от которой не удается излечиться никогда.
Нас называют мужчинами, но, по сути своей, мы остаемся все теми же мальчишками, но только уже с морщинистыми рожами! Вы понимаете?
* * *
Войдя в дом, я убеждаюсь, что «Франс-Суар» не солгала. Обещанный мне неприятный визит налицо: мой кузен Гектор. И надо же было ему явиться именно сегодня после такого длительного перерыва. Когда я вхожу в столовую, он сидит в любимом кресле моей Фелиции. Выражение его лица сегодня еще более постное и злое, чем обычно.
Ему всего тридцать первый год, но вынутый из шкафа костюм делает его похожим на хронического вдовца, его серо-черный галстук вызывает приступ удушья. Но вот пробор в волосах под христианского демократа у него получился безукоризненным.
Безгубое лицо кузена кривится в улыбке.
— Здравствуй, Антуан,— говорит он, как будто мы находимся с ним в исповедальне.— Ты всегда опаздываешь, как я вижу.
— Всегда,— соглашаюсь я.— Что поделаешь, мой бедный Гектор, я не работаю как ты в министерстве, где те, кто вырывается вперед, ждут тех, кто опаздывает.
Он хохочет.
С дымящейся супницей в столовую входит Фелиция.
Она бросает мне отчаянный взгляд, зная, что я не выношу нашего кузена Гектора. Она боится, как бы на почве моей антипатии к нему между нами не возникла ссора.
— Ну, что Тотор — начинаю я свою дерзкую атаку,— ты, я вижу, готовишься к зимней спячке?
Он едва не проглатывает ложку.
— Что-о?
— Что слышал! От тебя смердит нафталином! Это по поводу чего, хотелось бы мне знать, ты вырядился в траурные одежды?
С этого начинается наш светский обмен любезностями через стол,— что-то вроде пинг-понга.
— А ты по-прежнему не собираешься жениться? — лезет ко мне в душу потертый пингвин.— Или ты предпочитаешь оставаться в холостяках? Так что, веселее?
И почему некоторые индивиды, вроде кузена, испытывают настоящий оргазм от своей желчности! Откуда она в них? Вы скажете, что причиной являются камни в железах внутренней секреции? Ничего подобного! Злость кормит их, очищает кровь в венах! Проявление желчности — это нормальная функция их организма.
— Все дело в темпераменте, Гектор! — отвечаю я.— И потом, не все же могут, как ты, получить страховку на случай помутнения мозгов!
У кузена отщелкивается вставная челюсть, и ему не остается ничего другого, как отправить ее концом ложки обратно.
— Антуан,— стонет он,— как ты можешь говорить такие ужасные вещи в присутствии своей матери!
— Не кипятись, Тотор,— я мило улыбаюсь ему насколько это в моих силах.— Маман у меня не стеснительная!
Я не успеваю сказать ему все, что хочу: меня останавливает пронзительный телефонный звонок. Фелиция бледнеет. Она уже знает, что после звонка, настигшего меня дома, я долго не задерживаюсь рядом с ней.
— Может, мне подойти к телефону? — спрашивает она нерешительно.
— Ну что ты, мама. Подумай сама.
Я оставляю ее вместе с Гектором и грибным соусом.
Телефон находится в холле. Снимаю трубку и сразу же получаю удар по ушам от раздавшегося на другом конце провода сильнейшего чиха.
— Да хранит вас Бог! — говорю я вместо привычного «алло».
— Я схватил капитальный насморк,— сообщает мне голос Берюрье.
В доказательство сказанного он чихает еще раз,— дисгармония звуков при этом напоминает грохочущую неполадку в системе передачи старого автомобиля.
— О, лучший из дураков, ты что, звонишь мне только затем, чтобы пожаловаться на свой недуг? Ты бы лучше заглянул в ближайшую аптеку!
— Ты думаешь, что у меня есть время заботиться о себе... Я звоню тебе по поводу нашего клиента. Есть новости...
— Что случилось?
— Вечером намечается работа...
— Что?
— Сейчас все объясню... Я действовал по инструкции. Тип живет около площади Вольтера, Леон-Блюм по-старому...
— Все наоборот!
— Что ты говоришь?
— Это раньше площадь Блюм называлась площадью Вольтера!
— Послушай, Сан-Антонио! Умоляю тебя, сейчас не время для исторических справок!
Такого рода призыв Толстяка не может оставить меня равнодушным.
— Я слушаю тебя,— перехожу на серьезный тон.
— Так вот, я со всей ответственностью выполняю свою задачу... Через некоторое время после того, как мы доставили итальянца до дома, оттуда выходит дама... Милая... Пухленькая ... Тебе знаком такой тип женщин! Правда, немного широковата в бедрах...
— Прости меня, Берю,— останавливаю я поток анатомических подробностей,— если ты пытаешься довести меня до дрожи от перевозбуждения, то зря утомляешь себя. Я только вчера имел свидание с ББ.
Чихание и гоготание сливаются воедино и порождают такой силы ударную волну, от которой бы, наверняка, лопнула барабанная перепонка, будь она хоть чуть-чуть послабее.
— Так вот, эта краля подходит ко мне...
— Что ты говоришь?
— Представь себе! Подходит ко мне и говорит: «Я жена Диано...»
— Что дальше?
— «Мой муж предупреждает вас, что все состоится сегодня ночью... И что произойдет это на заводе «Вергаман» в Булонье».
Слова его закружились в моей голове словно карусельные лошадки.
— Ты предупредил об этом Старика?
— Пока нет.
— Откуда ты звонишь?
— Из бистро, что напротив дома.
— Хуже не придумаешь! А если он уже смылся?
— Не волнуйся. У меня хороший обзор. Я постоянно слежу за входом в его дом.
— Ты с машиной?
— Нет.
— Я сейчас отправлю к тебе Шарвье с каретой. Но только смотрите мне там!
— За кого ты меня держишь? — обижается Берюрье.
— За того, кем ты есть на самом деле, Толстяк. Я понимаю, что это не блестящий комплимент, но истина дороже!
Я обрываю связь с коллегой, так как события требуют немедленной связи со Стариком.
Немедленной, но Старика нет на месте. Говорят, что он на совещании у министра, что он буквально минуту назад как вышел. Раз вышел, значит не скоро вернется. Министры, они народ ленивый, любят долго заседать, осознавая свою ответственность перед народом, не то, что мы, которые вопреки им, действуем решительно, быстро, чем удивляем всех.
Звоню Шарвье... Этот молодой красивый парень, который совсем недавно работает со мной, уже проявил свои бойцовские качества, так необходимые в нашем ремесле.
— Отправляйся к Берюрье по известному тебе адресу. Будьте максимально внимательны и ответственны. Имейте в виду, что за нашим клиентом могут следить и другие. Поэтому не очень засвечивайтесь там. Но вычислив их, следите за ними особенно тщательно. От них можно ждать всяких гадостей!
— Понял, шеф...
— Ги, дай трубку Пинюшу...
— Он в кафе.
— Тогда забеги туда и передай, что я жду его звонка. Скажи, что это очень срочно.
— Положитесь на меня.
Возвращаюсь в столовую.
— Предполагаю, что звонила женщина! — пытается шутить кузен Гектор с улыбочкой, которая бы привела в ужас самого Иуду.
— Ты не ошибся! Усатая красавица в подкованных туфлях, таких, как у тебя.
Я обращаюсь к своей Фелиции:
— Дела таковы, маман, что через четыре минуты я должен исчезнуть!
Она молчит, но я понимаю ее молчание. Она снова остается одна. Правда некоторое время с ней побудет этот обормот. После десерта он предложит ей сыграть в шашки. Она согласится, чтобы не обидеть нашего родственничка. Она у меня очень доброжелательная, моя Фелиция, и совсем не меняется с возрастом!
Опять звонит телефон.
— Ты прямо нарасхват, как я вижу! — злословит кузен.— Эти дамы тебя атакуют капитально.
— Я ведь обслуживаю их на дому. Сейчас вот принимаю заявки!
— Антуан, это месье Пинюш! — кричит из холла Фелиция.
Только она называет старого оборванца «месье».
По его голосу понимаю, что он уже опрокинул не один стаканчик красного вина.
— Ты сказал, чтобы я...— начинает он своим ангельским голоском.
— Я знаю, что я сказал. Если ты ещё не окосел окончательно, то как можно скорее распрямляй свои крылья...
— Что за инсинуации, шеф! — протестует он голоском евнуха.
— Не играй в оскорбленного дедушку! Я знаю, что в юности ты сыграл много ролей, увлекаясь театром, но роль, которую ты пытаешься разыграть сейчас, совсем не твоего амплуа. Бери немедленно такси и приезжай ко мне в Сен-Клу!
— Ты приглашаешь меня на обед?
— Вместе с ангелами, дорогой мой...
— Как хорошо! А то с самого утра у меня во рту не было даже крошки...
— Фелиция приготовит бутерброд для тебя... Не вздумай только, оборванец, заходить в гастроном!
Его вздох напоминает первые признаки дождливого муссона.
— Лечу!
И действительно, через четверть часа на аллее сада показывается худенькая фигура Пино. Он входит в дом со шляпой в руке и склоняет голову перед моей Фелицией, бормоча в ее адрес интеллигентные любезности.
Тронутая изысканными манерами моего коллеги, Фелиция сообщает гостю:
— Я приготовила вам угощение.
Пинюш немного жеманится, а потом все-таки опускает бутерброд в карман, обещая съесть его позже.
Я увлекаю его за собой к выходу.
— Куда же вы, Антуан? — протестует Фелиция.
— Вы видите, как он обращается со мной,— жалуется Пино.— Пойдем, палач! — Это уже ко мне.— Но я знаю, что ты все равно любишь меня!
— Я боготворю тебя, Пинюш! Ты украшаешь мою жизнь, как гипсовый Пьерро, играющий на мандолине, что стоит на буфете в столовой Генриха II.
— Куда мы? — спрашивает он, когда мы выходим из дома во влажную ноябрьскую ночь.
— На ипподром.
— Опять?
— Опять...
Прихрамывая, он бежит со мной до самого гаража.
— В моем возрасте я уже заслуживаю хотя бы немного покоя.
— Терпение, мой друг! Еще немного и ты получишь право на вечный покой! Кстати, что ты предпочитаешь
больше, георгины или хризантемы?
* * *
Довольно скоро мы оказываемся у завода «Вергаман», что расположен на берегу Сены. Я как-то в одной из газет читал, что это опытное производство по разработке летательных аппаратов будущего.
Получив по пути от меня всю информацию, Пинюш выражает скептицизм:
— В этом деле может быть только две версии, и обе не в нашу пользу. Первая: Диано искренен с нами. Но тогда команда Гранта не могла не заметить, что мы идем по ее следу. Вторая версия — следствие первой. То есть, нас заманивают в ловушку и похоже, что мы шагаем туда к огромной радости для наших врагов...
Я соображаю. Он во многом прав. Мы авантюрничаем на скользком пути. Я тоже думаю, опираясь на свою интуицию, что Грант и его компания знают, что мы идем по их следу и готовимся нанести удар. Это что, остановит их? Смешно надеяться! Тогда следуйте моей логике, если вы еще способны делать это. Мы сомневаемся, что они сомневаются! Значит, мы не должны делать ничего того, что они ждут от нас! Понимаете? Нет! По вашим осунувшимся лицам я понимаю, что вы начисто лишены полета фантазии. Вы совсем запустили свой мозг, дорогие мои! Вам надо употреблять побольше рыбы, источника фосфора... Я убежден, что вам уже ничто не поможет, но все-таки попытайтесь. Тем более, что это вам обойдется совсем недорого!
Мы останавливаемся на берегу реки в тени деревьев. Отсюда хорошо виден единственный вход на территорию завода. Над кирпичным забором натянуто еще и ограждение из колючей проволоки, которая, вполне возможно, находится под напряжением, так что перелезть через забор практически невозможно.
— Послушай, Пино,— обращаюсь я к коллеге,— тебе придется пойти к противоположному углу забора. Оттуда ты сможешь держать под наблюдением сразу две стены. С этой же точки я тоже вижу две. Таким образом, мы сможем одновременно наблюдать по всему периметру.
Он молчит. Я толкаю его локтем в руку. Пино начинает ругаться и скулить: — О-йой-йой!
— Что с тобой?
— Я укусил себя за губу.
— Что за чушь?
— Я хотел съесть бутерброд. Посмотри, мне кажется, что я истекаю кровью.
— Откуда у тебя кровь? Тебя пришлось бы разрезать пополам, чтобы получить хоть одну каплю крови! Пошел, алле-оп!
Не переставая браниться, Пинюш покидает машину.
— Послушай,— шепчу я ему вслед.— У тебя еще что-нибудь кроме бутерброда есть?
— Конечно! Пистолет!
— Вот и хорошо. А то знаешь, на пикнике иногда без него никак не обойтись!
Пино растворяется в темноте.
Часы показывают двадцать минут одиннадцатого. Я настраиваю себя на терпеливое ожидание событий, которые должны произойти здесь в ближайшее время.
Мне не сидится. Меня съедает нетерпение, а я, в свою очередь,— чехлы сиденья!
Но время неподвластно нам! Очень легко обмануть жену, коллектив, лучшего друга (самое простое!), можно даже обмануть самого себя, но время не обманешь! Оно сопротивляется, оно протестует! А казалось бы, ну что там, секунда! Подумаешь! Даже минуты кажутся такими короткими, когда, например, звонишь в Лондон. Сейчас же, в темноте, я ощущаю каждую секунду. И каждая из них мне кажется бесконечной! В такие минуты ожидания меня постоянно осаждают мысли о том, что я мог бы сделать полезного за это напрасно уходящее время.
Например, из собственного опыта: за одну секунду я расстегиваю гульфик своих брюк; за десять прочитываю первую страницу газеты «Франс-Суар»; за три минуты я могу сварить яйцо всмятку; за час покорить любую женщину; за два часа помыть свой автомобиль; а за три — сделать два оборота вокруг Земли.
Я вынужден прерваться: недалеко от меня останавливается такси и из него выходит Диано.
Он в черном костюме, в черной рубашке и в черных туфлях. В руках у него пакет. В нем, конечно же, нужный инструмент: отмычки от всего города. Движется он осторожно, оглядываясь по сторонам. Меня он не замечает. Диано недолго возится с входным замком... И снова я жду. Но теперь уже легче: операция началась!
Итак: Диано на своем месте, а мы на своем. Каждый занят своим делом, своими проблемами. Карты брошены, игра начата!
Продолжаю наблюдать за своим полупериметром. Я предполагаю, что Берюрье и Шарвье находятся где-то рядом. Заделались под невидимок! Неплохо работают.
И снова ожидание. Странным, на первый взгляд, кажется то, что происходит в глубине завода, и вообще все, что связано с этим делом. Диано сейчас очищает сейф, и мы позволяем ему.
Больше того, он это делает с нашего благословения. Он рискует своей жизнью, так как завод, безусловно, охраняется. И мы позволяем ему рисковать своей жизнью, даже заставляем. Разве это не странно? Если ему удастся выкрасть секретные документы, то он передаст их тому, на кого работает. Это тоже будет сделано с нашего согласия. Это тоже странно! Не много ли странностей? — спросите вы. Отвечаю: немного! Это поможет нам в главном: выйти на, гнездо шпионажа в нашей стране.
Мой пульс начинает беситься! Стараюсь успокоить его. Все будет нормально, как говорил мой старый друг граф Тюрен, обладающий холодным рассудком и железной волей: «Ты дрожишь, каркас, но если бы ты знал, куда я сейчас понесу тебя, то сразу бы умер от страха». Я предчувствую беду, как, наверное, предчувствуют животные все страшные катаклизмы в природе. И меня охватывает чувство вины. Может, и не надо было посылать Диано исполнять волю Гранта, а защитить его и постараться вытянуть из него побольше сведений об этом шпионе. И полученных данных, может, вполне хватило бы, чтобы заманить Гранта в ловушку.
Но уже поздно что-либо менять. Игра начата!
Я встряхиваю головой, прогоняя пессимизм. Я ведь человек действия! Не так ли? Даже дамы могут подтвердить это!
* * *
Капля за каплей истекает время промозглой ночи. Уже почти час, как Диано скрылся за дверью завода. Осень развешивает клочья тумана на блестевшие ветви деревьев. Мимо меня проезжает пара полицейских на мотоциклах. Говорят, что одна ласточка не делает весны. Не сделают погоду и эти две. Пусть проезжают мимо своей дорогой. У них своя задача! Треск их мотоциклов постепенно поглощается расстоянием, и набережная вскоре снова становится пустынной и печальной. Ни шума, ни звука. Правда, изредка раздается жалобный скрип. Это гуляка-ветер пытается расшевелить застывшие от холода и изморози ветви старых лип.
Мне кажется подозрительным то, что ни моих людей, ни людей Гранта не видно даже на горизонте ночной набережной. То ли сырой холод разогнал их по теплым углам, то ли они, и те, и другие, замаскировались словно хамелеоны.
Когда, наконец, большая стрелка часов совершает полный оборот, заводская дверь слегка приоткрывается, и оттуда выскальзывает Диано.
Он беглым взглядом оценивает обстановку, а затем, втянув голову в плечи, почти бегом устремляется по набережной в сторону моста. Ему страшно! Когда Диано удаляется от меня метров на пятьдесят, я потихоньку трогаю с места. Стараюсь ехать в тени деревьев. Итальянец тоже избегает освещенных мест, прижимается к забору. Неужели он не слышит шум моего автомобиля? Неужели ему неинтересно, кто преследует его: друг или недруг?
Диано неожиданно останавливается. Правда, его замешательство длится всего несколько секунд. Я понимаю в чем дело: автомобиль моих коллег (я узнаю его издали!) перегораживает путь Диано. Он не намерен поворачивать назад, а лишь слегка свернув в сторону, продолжает свой бег. Куда?
Я приветствую друзей взмахом руки, проезжая мимо них. Они же мой жест воспринимают как сигнал к действию
и стартуют словно ошалелые, уходят далеко вперед, как бы демонстрируя Диано и мне, что путь свободен.
Интересно все-таки, куда он направляется?
Черт возьми, почему он такой трусливый? Знает ведь, что мы находимся рядом с ним?
Чего и кого он боится?
Я не успеваю найти возможный вариант ответа, как ночь разрывает выстрел. Итальянец падает, как будто споткнулся о край тротуара.
Я резко торможу, выскакиваю из машины и, сунув два пальца в рот, свищу во всю мощь легких... Подхожу к распростертому телу Диано. Он убит наповал. Пуля снесла половину черепа и теперь почти безголовое тело итальянца напоминает филе селедки.
Ко мне лихо подкатывает автомобиль моих двух каскадеров.
— Негодяи, сволочи! Они все-таки убили его! — негодует Берюрье своим низким басом, который заслуживает того, чтобы украшать Миланскую оперу «Ла Скала».
— Выстрел сделан со стороны Сены... Берю, ты оставайся рядом с телом... Ты, Ги, идешь вдоль берега до самого моста,— распоряжаюсь я и, вытащив из кобуры свой 38 калибр, спускаюсь по лестнице с набережной к Сене.
На приличном расстоянии угадывается тень человека. Она приближается к предмету, качающемуся на волнах. Лодка? Значит, у стрелявшего есть сообщник. Значит, убийство Диано было спланировано заранее. Знали они и его маршрут после ограбления сейфа!
Убийца впрыгивает в лодку и мгновенно запускает двигатель.
Я поднимаю пистолет, но лодка пляшет на волнах, поэтому посланные ей вдогонку три пули только лишь взрывают на поверхности реки три белых фонтанчика. Лодка удаляется в сторону моста. Это феноменально, но она, действительно, плывет к мосту, на котором появилась фигура Шарвье.
Я уже знаю, что произойдет сейчас. Мой юный коллега — обладатель трех бронзовых медалей и четырех шоколадных, полученных им в конкурсе по стрельбе из пистолета. Он смог бы устроиться на работу в метро, чтобы компостировать билеты выстрелами из пистолета, окажись безработным, что вообще маловероятно.
Как только лодка подходит к мосту, раздаются один за другим два выстрела. Лодка теряет управление, описывает большую дугу и на полной скорости врезается в борт стоящей на якоре шаланды.
Я взбегаю на набережную и не узнаю ее. Тело Диано окружено толпой ночных ротозеев! Откуда они взялись? Еще совсем недавно набережная поражала своей пустынностью. Я понимаю, что люди любят кровь не только в виде жареной кровяной колбасы! Они жаждут кровавых зрелищ! И чем обильнее потоки крови, тем сильнее их впечатления. Циркового представления им уже недостаточно! Пресытились! Как только где-то появляется труп, они уже тут как тут, слетаются, словно принадлежат к семейству кондоров!
Как они противны мне, эти любители острых ощущений! Надо только видеть, как они толкают друг друга локтями, чтобы поближе приблизиться к лежащему на земле...
Что поделаешь, эти вампиры в домашних тапочках собираются жить вечно! А как же, они ведь ощущают себя сверхчеловеками рядом с бездыханным телом!
Берю и Пино разгоняют толпу любопытных.
Я начинаю ревизию сумки Диано. В ней ничего, кроме инструмента! Конечно же, он служил итальянцу не для ремонта будильников...
В карманах его тоже пусто! Что это может означать? Не удалось открыть сейф? Или?..
Дело приобретает иной оттенок.
Вскоре прибывает машина криминальной полиции. Я сообщаю им некоторые данные и спешу к Шарвье.
Пораженный метким выстрелом Шарвье, убийца Диано уже лежит на брусчатке набережной. Здесь тоже толпа, но большую ее часть составляют матросы. Они и помогли Шарвье вытащить тело убитого на берег. Я не верю своим глазам: это же Грант!
— Может и не надо было стрелять на поражение? — спрашивает меня юный коллега.— Но, заметив, что вы промазали, я решил не дать ему уйти...
Я похлопываю его по плечу.
— Нормально!.. Ты правильно сделал, старик!
— Комиссар, я первый раз убил человека...
Я понимаю его смятение и душевные муки. Когда-то давно я пережил подобное потрясение. Убить человека,— это совсем не то, что метко стрелять по мишени, когда сердце наполняется радостью от каждого удачного выстрела.
— Малыш, не ломай качан! У него в жизни все равно было больше шансов умереть от пули, чем от свинки! И потом, он ведь очень спокойно грохнул итальянца, не мучаясь и не сомневаясь.
Карманы Гранта тоже пусты! Я потрясен! Мое предчувствие не обмануло меня. Мы на ложном пути! В какие-то четыре минуты лопнула хорошо спланированная операция...
Кажется, весь квартал собрался у моста. Сурки в пижамах изображают из себя мыслящих существ. Мужчины с дипломатическими мешками под глазами, с бесцветными губами, с нездоровым цветом кожи... Дамы с блестящими от макияжа лицами, растрепанные, уродливые. Ужас! Есть от чего бежать без оглядки в общество бретонских моряков «Радость гомосексуалистов!»
Чтобы рассеять толпу, я одеваю на лицо маску свирепости.
— Дамы и господа, пошли бы вы отсюда... спать! Представление окончено... Продолжение вы прочтете завтра в ваших любимых газетах.
Будучи гражданами законопослушными, зрители начинают расходиться. Смешные идиоты по жизни! Среди них найдутся и такие, которые отметят этот ночной переполох еще одним оргазмом, отчего у некоторых из них родятся припадочные дети!
Нет, нет, не такие они уж и плохие люди,— за внешней придурковатостью скрывается интеллект. Правда до него не так легко достучаться даже им самим! Когда они начинают думать, то даже слышно, как в их черепках раздается треск, как будто кто-то колет орехи.
— Программа действий? — интересуется Берю.
Я только сейчас обращаю внимание, что нос Берюрье стал еще крупнее, еще фиолетовее, а одна щека еще толще.
— Ты что, Толстяк, забеременел на одну щеку? Или у тебя флюс?
Он начинает так сильно чихать, что я уже начинаю опасаться, не спровоцирует ли это зарождение внеочередного тайфуна в природе.
— У меня начинается абсцесс,— жалуется Берю, закончив чихание на все и всех.
— Ты, наверное, хочешь сказать, заканчивается,— поправляю я его.— Насколько я понимаю и созерцаю результат, то вся твоя жизнь была посвящена абсцессу. Ты ведь ему подарил свое тело! Результат налицо: сплошной абсцесс!
Добрые глаза Берю упрекают меня в злоязычии.
— Ну что же, вольные стрелки, я обещаю вам дивертисмент высшего класса!
— Куда идем? — спрашивает Берю.
— На завод «Вергаман».
— Прямо сейчас?
— Ты знаешь, что говорят в подобных случаях? Время не властно над храбрыми!