Курьер коменданта морского порта, ожидающий нас около таможни, не выражает никакого интереса к приближающейся к нему великолепной троице. Ему поручено встретить трех спецагентов, а не каких-то едва держущихся на ногах обладателей трех картонных чемоданов, купленных в первой попавшейся дешевой лавке.

Я выхожу вперед и грациозным движением руки предъявляю ему свое служебное удостоверение.

В ответ кивок головы и краткое:

— Следуйте за мной!

Мы проходим за барьер, где таможенники упаковывают изъятые у пассажиров контрабандные сигареты. Молодой офицер с подозрением рассматривает моих друзей. Их нельзя не заметить. Пино, грустный и печальный, как сам траур. Берю выглядит не лучше: нос похож на недозревший помидор, глаза красные, флюс увеличился до вызывающих беспокойство размеров.

— Первый раз в жизни сажусь на паром,— сообщает он доверительно офицеру.— Скажите, это не опасно?

Пораженный импозантной фигурой и внешностью Берю, тот теряет дар речи.

— Не удивляйтесь, пожалуйста,— вазелиню я уши офицеру.— Так надо. Его поведение заранее оговорено. Он находится в образе.

Выходим на причал. Прямо перед нами во всем своем великолепии покачивается на волнах теплоход «Либерте».

— Мой Бог, как он огромен! — выражает свой восторг Берю.— Если бы не увидел своими глазами, то ни за что бы не поверил.

Наш проводник подводит нас к трапу, прогнутому, словно спина ишака. Это впечатление усиливается еще больше, когда по нему начинает подниматься наш Берюрье.

На конце трата пассажиров встречает группа юнг в красных униформах, усеянных золотыми пуговицами. Преодолев подъем, он делает три шага по палубе и в изнеможении опускается, выдохнув лишь из себя: «Отдых!» Чемодан его раскрывается, демонстрируя скудность багажа: новые рубашки и галстук. Юнги закатываются от смеха: они впервые видят пассажира с таким стерильно пустым чемоданом.

Берю закрывает свой чемодан, и мы благополучно достигаем нашей каюты 594 второго класса с четырьмя койками в два яруса у противоположных стен.

Сопровождающий нас офицер вынимает из кармана конверт.

— Здесь сто тысяч франков, месье комиссар. Здесь же талоны на питание в ресторане, а также пропуск-разрешение на свободное перемещение по всему кораблю. Вам предлагается так же предварительный список пассажиров. Окончательный список всех присутствующих на борту будет готов через день. Месье комиссар, хочу доложить вам, что я полностью в вашем распоряжении. Кроме того, служба радиосвязи на судне предупреждена, что вы можете пользоваться ее услугами в любое время дня и ночи. Мы внесли вас в список пассажиров под вашими настоящими фамилиями, сменив лишь ваш род занятий...

— Прекрасно,— говорю я и протягиваю офицеру руку.

Мои пять он пожимает своими десятью.

Вот мы и одни. Пино уже устроился на нижней койке, накрыв лицо шляпой.

В каюте появляется стюард. После представления и знакомства, он кратко рассказывает нам об особенностях быта на борту. Он неожиданно замолкает, уставив глаза в одну точку. Этой точкой оказывается Берюрье, который только что взобрался на верхний ярус, сняв пиджак, рубашку. На нем осталась только тельняшка темно-серого цвета. Именно она так привлекла внимание стюарда.

Я любезно выпроваживаю слугу сервиса и напускаюсь на Берю:

— Знаешь, Толстяк, бывают моменты, когда ты напоминаешь помойный ящик из квартала бедняков!

— Почему ты говоришь так?

— Посмотри на свой наряд! И сколько же времени ты носишь его не меняя?

Он пожимает плечами.

— Ты напрасно упрекаешь меня, Сан-Антонио! Тельняшки такого типа не стирают. Они расползаются от воды!

— Не хочешь ли ты сказать, что ни разу не стирал ее?

— Естественно! О, какой ты сегодня несправедливо злой!

Я не возражаю! Усталость лишает меня всякого желания

продолжать дискуссировать с Берюрье. Я падаю на койку, но перед тем, как погрузиться в сон, слышу, что наше судно начинает дрожать, как старый трамвай.

— Отплываем? — спрашивает меня Толстяк.

Похоже...

* * *

Просыпаюсь я через два часа, разбуженный странной мелодией, доносящейся из коридора. Любопытство поднимает меня с койки, и я приоткрываю дверь. Передо мной стоит официант из ресторана, вооруженный странным инструментом, в который он дует и еще стучит по нему сверху рукой!

— Это что, парад трубачей? — спрашиваю я.— Или что?

Он блаженно улыбается.

— Это сигнал к обеду, месье...

Я поражен. Надо же такое придумать! Компания «Трансатлантик» делает успехи: это новшество гораздо приятнее, чем примитивный звонок.

Слова «сигнал к обеду» пробуждает в моем бездонном желудке острейшее чувство голода. В одну шеренгу становись!

Я закрываю дверь каюты и начинаю орать:

— Помогите! Мы тонем! Шлюпки на воду! Женщин и детей вперед! Флики остаются на борту!

Забыв, что спит на втором ярусе, Берю резко вскакивает и ударяется головой о потолок. Затем откидывается назад и приземляется на полу на все свои четыре конечности.

— Какой-то негодяй шарахнул меня доской по башке,— возмущается он, потирая вторую шишку на голове.

Просыпается и Пинюш. Обострившиеся черты лица делают его похожим на околевшего кролика.

— Меня тошнит,— жалуется он.— Я думаю, что это разыгрался мой панкреатит.

Я выхожу из себя:

— Реликт человеческий, забудь о своем панкреатите! Вы сейчас же приводите себя в порядок! Я больше не буду таскать повсюду с собой подобных грязнуль. Я не свинопас! Итак, вы сейчас моетесь, бреетесь, меняете одежду, иначе я вас выброшу за борт!

Пораженные моей решительностью, коллеги начинают самым тщательным образом приводить себя в порядок. Закончив все перечисленные мною процедуры, они появляются передо мной, уже похожие на людей. И мы, не теряя времени, отправляемся в ресторан, что располагается на нижней палубе.

За нашим столиком № 3 уже сидит дама неопределенного возраста. Она встречает нас сладкой улыбкой.

На ней оранжевая кофточка в фиолетовых цветочках, юбка в красную и зеленую клетку, на шее колье из разноцветных пластмассовых сердец.

Конечно же, мои друзья стараются изо всех сил завести знакомство с соседкой по столу. Дама немного говорит по-французски, а Пино блещет своим английским. Чтобы покорить даму, он произносит фразу «I wish you a merry Christmas» с таким чудовищным акцентом, от которого бы даже волосы на голове Юла Бриннера встали дыбом. Одним словом, за нашим столом царит душевная атмосфера.

Берюрье очень быстро опустошает бутылку белого бургонского и приступает к красному бордо, что стоит на нашем столе. Не забывает он и об американке, понемногу спаивая ее.

Я постоянно возвращаюсь в мыслях к той задаче, которую поставил перед нами Старик. Интересно, как предполагает он, мы можем найти документы? Если на теплоходе около тысячи пассажиров и тонны багажа! Невозможно ведь все перерыть! И даже если бы мне удалось это сделать, то мой обыск вызвал бы массу нареканий и даже международный скандал. Глядя на интернациональное сборище в ресторане, я по-настоящему понимаю всю масштабность задачи, стоящей перед нами... Они никогда не согласятся на обыск... Не говоря уже о том, что это нежелательно для авторитета самой компании «Трансатлантик». Иностранцы любят этот французский паром, потому что на его борту прекрасно кормят и царит здесь атмосфера доброжелательности.

Тогда как же?

— Ты о чем думаешь? — спрашивает Толстяк, лицо которого иллюминировано как четырнадцатое июля.

— О твоих глупостях,— отвечаю я.

— Но это ведь входит в мою программу действий.— Бузит он.— Ты что, забыл об этом?

Пино рассказывает даме на франко-английском — о кишечной непроходимости с фатальным исходом у его дядюшки Альфреда. Это возмущает Берюрье:

— Ты только глянь на нашего отца, как он обхаживает американку. В его возрасте это отвратительно! На что он надеется, этот Пинюш, если то, что у него в кальсонах, уже давным-давно затянуто паутиной!

— Оставь его,— успокаиваю я Берю.— Может ему и удастся взять ее на мушку!

Берюрье не успокаивается.

— Когда я думаю...

— О чем ты думаешь?

— О своей супруге, которая осталась одна дома... Наше путешествие туда и обратно займет дней пятнадцать! В мое отсутствие она опять спутается с парикмахером.

— Ну и что?

— Как это, ну и что? Сразу видно, что ты не женат.

— Мне так больше нравится! Послушай меня, Толстяк, ей не захочется изменять тебе в эти пятнадцать дней. Потому что измена не доставит ей никакого удовольствия.

— Почему?

— Все очень просто. Самое возбуждающее в измене, это чувство страха быть застигнутым врасплох... Но поскольку ты далеко, то и страха никакого нет. И она не будет и думать об измене... Вот увидишь, как она будет оплакивать тебя, когда ты умрешь! Разлука всегда идеализирует, Толстяк... Когда ты вернешься домой, ты будешь для нее самым желанным рыцарем. Правда, тебе придется сменить носки и купить за три франка букетик роз, и тогда ты заслужишь право на большой экстаз.

Он пожимает мою руку. Глаза мужественного мужчины туманят слезы.

— Спасибо, Сан-Антонио, ты великолепный парень!

Пинюшу до нас нет никакого дела.

— Как ты думаешь, эта посудина надежная или нет? — спрашивает меня Берю.— Я так бы не хотел, чтобы произошло кораблекрушение! Ты знаешь, что я не умею плавать!

— Знаю... И понимаю твой страх.

— Меня больше всего страшит то, что моя милая жена останется вдовой. Что она станет тогда делать без меня? Любовник ее женат...

— Она накинет на голову черный платок. Но ты не беспокойся за жену. Женщины гораздо сильнее, чем кажутся внешне...

Я замолкаю. Произнесенные мною слова «черный платок» настраивают мои мысли на деловой лад. Женщина, что получила документы от Болемье, тоже скрывала лицо за черной вуалью... Она была одета в черные одежды... Эти траурные одежды, думаю я, она не выбросила после встречи. У нее не было времени, да и такой поступок мог бы привлечь внимание окружающих. Получается, что одежды эти находятся в ее багаже.

Да... да... да... Подождите, подождите... Дайте мне подумать немного... Мне кажется, я на правильном пути... Да, да! Так и есть. Именно так: это все вяжется, стыкуется, уточняется потом, конкретизируется... Послушайте! Давайте зададим себе этот вопрос и сами же ответим на него. Ожидавшая Болемье девушка была агентом или связной агента, которой было поручено получить от инженера документы. Уверен, можно, не боясь проиграть, заключить пари с кем угодно, что она нарядилась в траурные одежды, чтобы замаскировать свое лицо от любопытных глаз. Тогда этот наряд должен быть совершенно случайным в гардеробе женщины, которая сыграла в маскарад. Вывод: если я нашел бы черное платье и черную вуаль среди нормальных одежд, то я мог бы рассчитывать на 100,2-процентный успех, то есть почти положил бы свою руку на интересующие нас предметы.

Проблема остается той же, а именно: как покопаться в багаже пассажиров, чтобы найти вдовий наряд и секретные документы.

Меня осеняет идея. Яркая, словно освещенный ринг во Дворце спорта во время чемпионата мира.

Я поднимаюсь из-за стола и прощаюсь с мисс Дюшнок.

— Куда ты? — волнуется Берюрье.

— Пройдусь по палубе... Встретимся в баре.

Я оставляю их со своей жертвой, которая в компании двух френчменов ведет себя как девчонка, которой предлагают сыграть партию в лап-лап!

Я же, одержимый своей идеей, устремляюсь вперед,

словно бегун с факелом в руках!

* * *

Я нахожу офицера в его каюте. Он предлагает мне сесть и спрашивает, пью ли я пунш. Отвечаю как всегда: кроме сиропа и жавелевой воды, я пью все, что пьется.

Бармен-любитель начинает колдовать и вскоре подает потрясающий напиток! Даже в лучших барах Панамы такого не отведать! После первого глотка становится очень хорошо, после второго — еще лучше, а после третьего — уже ничего не ощущаешь.

— Итак? — спрашивает он.— Вы начали свое следствие?

Не слишком ли он любопытен, этот продукт Высшего военно-морского училища? Но вы ведь знаете Сан-Антонио! Это великое молчание! У меня есть внутренний замочек! Ничего не видел, ничего не слышал!

— Для выполнения своей миссии,— начинаю я атаку,— мне крайне необходима помощь ваших стюардов, особенно тех, которые обслуживают каюты.

Он слегка приоткрывает рот:

— Объясните!

— Пожалуйста: я ищу женщину, в багаже которой должны находиться траурные одежды. Я уверен, что в настоящее время она сняла их и спрятала в чемодан.

— Что еще?

— Ничего. Это несложная задача для стюардов, имеющих свободный доступ в каюты пассажиров. Понимаете? Речь не идет о досмотре багажа. Требуется всего лишь беглый осмотр с целью выявления траурного наряда.

— Досмотр, осмотр, обыск... Очень тонкая грань между этими понятиями, месье комиссар.

— И все же она есть.

Он закладывает палец за воротник и проводит им вокруг шеи... Его океанически голубой взгляд тускнеет.

— Я постараюсь организовать эту работу.

— Спасибо... Когда я смог бы получить ответ?

— Не раньше, чем завтра до обеда. Стюарды делают уборку кают раз в день по утрам. Но имейте в виду, что я ничего вам не обещаю. Я должен буду поставить в известность капитана, а он, может и не разрешит проведение такой операции.

— Скажите ему, что это в интересах Франции.

— Это действительно так?

— Да. Прежде чем паром пришвартуется в Нью-Йорке, я должен завладеть очень важными документами. Мне нужна ваша помощь!

— Рассчитывайте на меня!

Я отказываюсь от второго стакана пунша и покидаю офицера.

* * *

Тандем Берю-Пинюш я нахожу около доски объявлений, на которой вывешена программа мероприятий на весь рейс. Они не знают, чему отдать предпочтение: им, как маленьким детям, хочется все и сразу!

Я увожу их на верхнюю палубу. Стоит великолепная погода. На горизонте видны берега Англии. Непорочные чайки несутся над пенным валом за «Либерте», наполняя воздух воплями старых дев. Я беру напрокат три шезлонга. И мы комфортно устраиваемся в них, подставив свои рожи щедрому солнцу Атлантики.

Пино, сообщив нам не без удовлетворения, что не боится больше морской болезни, тут же засыпает.

— Как ваша американка? — спрашиваю я Берю.— Где она?

— Пошла отдыхать к себе в каюту. Я хотел увязаться за ней, попросив ее показать мне коллекцию японских эстампов, но этот старый козел Пино запретил. Он ужасно ревнивый! Старый ревнивец — это же настоящий кошмар! А я собрался уже было вполне серьезно наставить рога своей супруге, хоть один раз в жизни!

Чтобы успокоиться, он закуривает сигару, которая пахнет дымоходом.

— Я вообще хотел переспать с иностранкой,— продолжает он ностальгически.— Это должно быть шокирующе!

— Не горюй, дружище! — успокаиваю я его.— Пока Пино спит, ты мог бы нанести даме визит.

— Ты, как всегда, прав! Я представляю, как она удивится, увидев меня на пороге!

— Это похоже на приглашение на вальс!

Берю встает с шезлонга, откатывает рукава своей новой рубашки, соскребает ногтем с галстука пятнышко томатного сока и исчезает...

Я снова остаюсь наедине со своими мыслями. Как была бы прекрасна жизнь, если бы не груз огромной ответственности, так неожиданно свалившийся на мои плечи... Простите, мысль банальная! Я знаю, что всего в нескольких метрах от меня находится то, ради чего я плыву к берегам Америки, то, что я должен во что бы то ни стало найти! А мне не за что зацепиться, кроме как за черную вуаль.

Мысль о черной вуале не дает покоя... Возможно, дама уже и избавилась от нее? Это ведь сделать совсем несложно но...

Женщина, которую я ищу, возможно даже рядом со мной, в одном ряду шезлонгов? Может, это она читает «Life», пристроив свой шезлонг рядом с Пино? Она спокойная... Она думает, что все удалось... Она отравила Болемье... Грант должен был застрелить Консея... Других свидетелей нет: путь свободен!

Нет, не усидеть мне на месте. Слишком я взволнован. Чтобы успокоиться, решаю подняться повыше... Крутая лестница приводит меня к красным трубам чудовищных размеров. Между ними терраса под навесом. Здесь расположились пассажиры первого класса. Молодые люди заняты игрой в классики, элегантные месье в возрасте уткнулись в книги, читают всякую белеберду, но зато книги в кожаных обложках. Дамы доверительно отдаются лучам солнца...

До чего же ужасное сборище! Если бы вы только видели эти головы, эти тела, эти физиономии!

Безобразные толстухи и толстяки! С жировыми складками на ягодицах, на животе, на руках... Груди подобны мешкам с мукой. И все это покрыто краской, золотом, шелком, претензией. Толстогубые улыбки, липкие взгляды, словно недопеченные пирожки! Ах, богатые дамы! Прекрасно обеспеченные, варикозные, целлюлитозные, разжиревшие, но все равно достойные! Краснощекие и красногубые! Черно-, зелено-, рыже-, голубо-, каре-глазые! И еще желто-... Желто-зеленые, как испорченное мясо. Потому что они все испорчены, эти достойные дамы! Прежде всего, удачей! Потом возрастом! Испорченные их мужьями, испорченные снизу доверху и сверху донизу, слева-направо... Испорченные и снаружи и внутри... И они все ждут чуда от солнца.

Я драпаю подальше от такого зрелища. Мои уши улавливают собачий лай. Очень любопытно: собака на пароме! Я поднимаюсь еще выше и оказываюсь на небольшой платформе. Передо мной низкая дверь. Решаюсь рискнуть и узнать, а что за ней? Небольшое помещение, похожее на конуру, а в нем клетки для собак. И даже два жильца есть в этой псарне, на лай которых я и пришел. В одной клетке отвратительный пекинес с глазами-пуговичками, а во второй — не менее отвратительный толстый боксер.

Я пытаюсь заворожить их своим ангельским голоском: «Что за очаровательные песики...»

Пекинес сразу же попадает под мое очарование. Боксер же продолжает выражать недовольство, лупя себя обрубком хвоста. У меня появляется желание даже погладить их... Иногда животные помогают вернуть утерянный комфорт душевного состояния. Вот уже и боксер со своими острыми клыками и отвислыми слюнявыми щеками с толстым ошейником кажется мне даже симпатичным.

Когда я уже решаюсь протянуть руку между прутьев ограды клетки боксера, в дверях псарни появляется силуэт.

Я поднимаю голову и встречаюсь с небесно-голубым взглядом нежного создания.

Она изящная, хрупкая, с маленькой грудью и слегка глупо-наивным выражением лица.

Что бы я хотел сказать вам еще о ней? Ах, да!

Она в глубоком трауре! На голове нее черная повязка.