Должно было быть по меньшей мере два часа ночи, когда я очутилась перед домом. Артур и мама давно уже спали. Я не сразу решилась будить их. Щека моя горела, сердце тоже. Я подобрала горсть камушков и бросила в окно спальни. Мама никогда не спит крепко. Тотчас за ставнями загорелся свет, потом приоткрылась створка окна, и я увидела ее маленькое треугольное личико и растрепанные волосы, падавшие на лицо прядями, похожими на струи дождя.

— Это я, мама!

— Бог мой, который час?

Ее возглас вернул меня к действительности. Если я расскажу ей все, она никогда не позволит мне вернуться к Рулендам, а я уже начинала тосковать по «острову».

У мамы не было домашнего халата; когда она вынуждена была подыматься среди ночи, то набрасывала старую накидку своего отца, бывшего почтальона. Пока она собиралась, ворчливый голос Артура спрашивал ее о чем-то. Было нечто невыразимо тягостное в этой ночной возне внезапно разбуженной супружеской пары.

Наконец мама открыла дверь. Я едва вошла, как она закричала:

— Что случилось, ты плакала?

— Я завтра объясню.

— Нет, подумайте только! Именно сию минуту ты мне расскажешь, в чем дело, моя милая!

Когда она произносила «моя милая», вы могли быть уверены, что дело добром не кончится. Она не называла меня так с того дня, как я прогуляла урок из дополнительных занятий. В ночной белого полотна рубашке добропорядочной женщины, в изношенной накидке, мама выглядела смехотворно. Ну прямо-таки карикатура в жанре Альдебера или Роже Сама.

— Выкладывай, я слушаю!

Было слышно, как наверху этот идиот Артур натягивает штаны и ищет тапки под кроватью.

— Быстро выкладывай, пока Артура нет!

— Хозяева устраивали прием… Один гость напился… Когда он хотел полапать меня в углу, я дала ему пощечину…

— Правильно сделала, — согласилась она. — Ну а потом?

— Потом мне стало стыдно… Что в этом непонятного? Я и ушла…

— Ушла просто так?

— Ну да, просто так! В таких случаях не раздумывают!

Мама казалась огорченной и не до конца поверившей мне. Она чего-то не схватывала в моем рассказе, чуяла подвох, но не осмеливалась уточнять из-за Артура, который уже спускался, сотрясая шаткую деревянную лестницу.

Даже принаряженный, Артур все равно выглядел невзрачно, а разбуженный среди ночи, с сонной физиономией, он был так жалок, что хотелось плакать. Рубашка, что он носил днем, служила ему также и ночной. Он никогда не расставался с сомнительной свежести майкой, опасаясь простудиться из-за застарелой болезни легких. Небритый, с набрякшими веками и видневшимися сквозь дырявые тапки большими пальцами ног он напоминал фото из журнала «Детектив»: садист месяца!

Вот уже несколько недель я не заходила к ним. У меня сжалось сердце, когда я увидела их снова, таких похожих и несчастных, с физиономиями, которые бывают у плохо питающихся людей. Я сожалела о своем поведении, о ночном бегстве… Нет, решительно, дом Артура не был спасительным пристанищем.

— Что там еще произошло?

Это было в его манере — это самое «еще». Как будто в моих привычках было поднимать их с постели в два часа ночи.

Я не нашла в себе смелости пуститься в объяснения, и мама сделала это за меня.

— Америкашки принимали у себя…

Америкашки! По какому праву она называла их так? Откуда этот презрительный тон? Ну и вид был у нее, бедной дорогуши, с ее заячьей губой! Почему же она чувствовала себя выше Рулендов? Я угадывала, что людям, усвоившим раз и навсегда готовые идеи, нелегко понять других.

— …Они там набрались, и один стал приставать к Луизе, она залепила ему пощечину…

Глаза Артура сверкали диким торжеством.

— И само собой, хозяева ее выставили?

— Нет, она сама убежала!

Он был немного разочарован, но нашел выход.

— Я всегда знал, что этим кончится.

— Почему ты так говоришь? — возмутилась я.

— Я вспоминаю то воскресенье, когда ты кобелилась перед ними в саду… Да я с самого начала говорил, что все они — грязные твари.

Как бы охотно я вцепилась ногтями ему в глаза.

— Я покажу им завтра, этим заморским птицам, где раки зимуют!

— Они здесь ни при чем. Пьяный гость может случиться в любой компании!

— Ты смотри-ка, она их еще защищает! — ввернул Артур. — Что же ты, красавица, явилась сюда в такой час, если ты так за них держишься?

— Ах, так! Тогда я возвращаюсь!

Я была уже у двери, когда мама схватила меня за руку.

— Отправляйся в свою комнату!

— Но…

— Немедленно!

Я казалась себя десятилетней. Я подчинилась.

Моя комната средних размеров, но из-за отсутствия почти всякой мебели — там только узкая железная кровать, стул и вешалка — она кажется просторной. Я плакала, раздеваясь. В комнате пахло сыростью, заплесневевшими обоями. Простыни были ледяными, а когда я поворачивалась в кровати, ее сотрясала то и дело выскакивавшая пружина старого матраца. Я мечтала провалиться в сон. В моем состоянии окунуться в небытие было пределом мечтаний. Мне хотелось забыть о Джессе Руленде и его полном отчаянии взгляде, об ошеломленном выражении на лице мадам, когда лампочка на потолке осветила ее, лежавшую полуголой под генералом… Еще какие-то лица крутились в бешеном танце в ночной темноте — мой кавалер, крепыш в очках, француз с проволочной пробкой в глазу… Мне слышались подирающий по коже звук раздавленного стекла под ногами танцующих, завывания чернокожих певцов со стопки пластинок на автоматическом проигрывателе. Колеблющееся пламя свечей меняло знакомые очертания предметов. Когда я погрузилась в сон, все участники вечеринки виделись мне мертвыми, и только церковные свечи озаряли их окаменевшие маски.

— Луиза!

Голос мамы, делавшийся странно пронзительным, когда она принималась кричать.

Я тут же проснулась, снова оказавшись лицом к лицу с ночными кошмарами. В комнату пробивался тусклый свет. Сквозь окно были видны трубы химического завода, выплевывавшие коричневатый дым.

— Луиза!

— Да!

— Спускайся!

Сколько могло быть времени? По почти неуловимым признакам, скорее некоторому состоянию воздуха, я чувствовала, что день давно настал.

Я натянула черное платье, единственное, что у меня здесь было. Из кухни доносился бодрящий запах кофе.

Что всегда было у нас в доме первоклассным, так это кофе! Мама варит его с той маниакальной тщательностью, с той преданностью, на какую способны лишь истинные любители. У нас может не оказаться сыра к макаронам, но кофе всегда высшего качества.

Я толкнула дверь кухни. Первое, на что упал взгляд, потому что я искала его глазами, — был большой будильник на буфете. Он показывал десять часов. Артур, следовательно, уже отправился на работу, что было чертовски кстати.

— Доброе утро, мам!

Ее чопорный вид заставил меня повернуть голову, и только тогда я увидела мадам Руленд. Опираясь о стену, она сидела перед чашкой дымящегося кофе, свежая и улыбающаяся.

— Хелло, Луиза!

Именно так! «Хелло, Луиза!» Мадам знала, что я застала ее в тот момент, когда она вытворяла свои грязные штучки с генералом, но держалась как ни в чем не бывало, не испытывая ни малейшего смущения.

— Добрый день, мадам.

— Не очень устали?

— Нет, мадам.

Она пришла за мной. Конечно, я была довольна, но с опаской подумала, что она могла рассказать матери. На ходу сочинив ночью эту историю, я не ожидала, что мадам может явиться собственной персоной. Похоже, ничего страшного не произошло, так как мама удостоила ее кофе.

Я застыла, как однажды на устном экзамене, когда преподаватель просил меня перечислить производные соединения углеводорода. Я знала, что ответить, но не осмеливалась произнести ни слова. Положение представлялось мне фальшивым — из-за матери и мадам, у которых не было ничего общего друг с другом. Тельма в кухне Артура, перед чашкой кофе — нет, это казалось нереальным. Я испытывала то же чувство, что и во время того экзамена: я не могла отделаться от ощущения, что экзаменатору было глубоко наплевать на соединения углеводорода — возможно, больше, чем мне, — ведь для работы на заводе Риделя не имело никакого значения, буду я их знать или нет. Все это было чистой условностью. Игрой, подобной Большой лотерее или Телелото.

— Хочешь кофе, Луиза?

— Да, мама.

— Мадам Руленд (она произнесла «Роланд») пришла за тобой. Она удивлена, что ты убежала. Я сказала ей, что мне все это не по душе. Гость, даже из высшего света (ее голос дрогнул при этих словах), не может позволить себе «выходки» по отношению к молодой девушке. Я тебя достойно воспитала, ты образованна и кроме того…

Ох, уж эти излияния доблестной матери, готовой доказать иностранной патронессе, что ее дочь не лыком шита!

Между тем Тельма разглядывала, даже с некоторым восхищением, наш почтовый календарь. В тот год, помню, на нем была изображена девочка со светлыми косичками, сидящая на белом пони. Мадам были смешны двусмысленные нравоучения моей матери. Она пришла за мной, потому что теперь я была нужна ей. Я была удобным подспорьем, позволявшим ей жить по своему усмотрению.

Мама повернулась в ее сторону.

— Уж не знаю, разумно ли будет разрешить ей вернуться к вам, мадам Роланд! Молодая девушка в семнадцать лет…

Джесс, должно быть, облегчил задачу жене. Тельма достала из кармана две банкноты по десять тысяч франков, сложенных вчетверо, и положила их на клеенку у сахарницы. С банкнот смотрело тонкое лицо Бонапарта; его серьезный взгляд был прямо устремлен на маму.

— Что это? — прошептала она испуганно.

— Мой муж сказать мне, что это Луизе за хорошую работу на уик-энде!

Бедная мать замерла с открытым ртом. Не знаю, что для вас представляют двадцать тысяч франков, у нас они всегда считались внушительной суммой. У некоторых две бумажки по десять тысяч франков проскальзывают сквозь пальцы. Окажись у нас такие нежданные деньги, мама способна на чудеса. Ну вот, например. Когда у нее набирается нужное количество премиальных купонов, она отправляется к бакалейщику и на пятьсот франков набирает такого, что и представить трудно!

— Если моя дочь согласна вернуться, я тоже не имею ничего против, мадам. Мы предпочитаем по-простому.