Остались только слезы

Дар Фредерик

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

 

 

Глава I

— А какой у вас рост?

Я в нерешительности взглянул на ассистента режиссера. Если вы статист, вам частенько задают каверзные вопросы, вроде этого, и ваш заработок в большинстве случаев зависит от вашего ответа.

Я попытался отделаться непринужденной гримасой.

— Ну, приблизительно? — настаивал ассистент.

Это был высокий блондин неопределенного возраста, с плоским лицом, вдобавок приплюснутым толстыми очками в золотой оправе. Он производил впечатление человека, не принимающего кино всерьез, однако работу свою выполнял прилежно.

— Около ста семидесяти пяти…

Он пожал плечами.

— Так я и думал: вы чересчур малы!

Эти слова уязвили мое самолюбие и больно кольнули мой желудок, ибо первое было слишком велико, а второй — слишком пуст.

— Чересчур мал? Вам, что, нужен какой-нибудь гигант?

— Ну, почему же, просто гвардейская форма, которую доставил Траунер, рассчитана на мужчину не ниже метра восьмидесяти…

— Но ведь можно подрубить?

— Траунер не желает, чтобы переделывали его костюмы!

Надо было плюнуть, тем более, что я явно действовал ассистенту на нервы, а прослыть занудой в этом проклятом ремесле совсем ни к чему. Только в этот день я забыл позавтракать, так же, впрочем, как накануне пообедать.

— Послушайте, в любом случае могу ведь я примерить эту проклятую форму…

— Не стоит…

— Знаете, можно и ошибиться… В костюме есть сапоги?

— Да, но…

— Тогда, если брюки чересчур длинные, их можно заправить в сапоги, и никто ничего не заметит!

На этот раз он не выдержал:

— А как быть с рукавами, умник? Их вы тоже заправите в сапоги?

От его разгневанного тона у меня внутри все начало болеть.

— Не орите так, месье… От вас несет чесноком! Меня вы не сможете в этом упрекнуть, поскольку вот уже два дня я глотаю только кофе со сливками…

Высокомерным жестом он указал мне на дверь. На жалость его не возьмешь. Каждый день он видит столько подыхающих с голоду, что у него от них — не сочтите за игру слов — несварение желудка.

Я собрался было освободить помещение, когда в комнату вошла женщина: это была великая актриса Люсия Меррер. Я нарочно не употребляю слово «звезда», ибо частенько оно ни о чем не говорит.

Люсия Меррер обладала слишком большим талантом, чтобы приклеить ей этот ярлык. Это была актриса, актриса настоящая! До сих пор мне не приходилось встречаться с ней, хоть я и сыграл в качестве статиста немало более или менее хороших ролей в более или менее дурацких фильмах. Она выглядела старше, чем я думал. На экране она казалась от силы сорокалетней, а здесь в кабинете ей можно было дать лет на пятнадцать больше.

На ней был рабочий грим, и, чтобы не испачкать блузку, она подложила под подбородок розовую бумажную салфетку.

Поверх костюма для съемок актриса накинула огромных размеров шерстяной жакет, который делал ее похожей на американского авиатора.

Она зашла в соседнюю комнату позвонить, услыхала, вероятно, мою ссору с ассистентом и потому окликнула меня:

— Подождите минутку!

Еще никогда я не видел такого живого взгляда, таких темных глаз. Однако она вовсе не походила на южанку. Не знаю, помните ли вы ее, но она скорее напоминала шведку с черными глазами.

Ассистент, предпочитая не вмешиваться, осторожно выжидал.

Я занимался тем же, тщательно стараясь справиться с румянцем, заливавшим мое лицо.

— Это на роль гвардейца? — спросила она у ассистента.

— Да, мадмуазель Меррер… Только вот реквизитор принес от Траунера…

— Я слышала…

Она продолжала внимательно меня изучать — примерно так же разглядывают какую-нибудь вещь перед тем, как ее приобрести.

— У этого мальчика интересная внешность, — прошептала она. — В роли гвардейца он будет прекрасен. У большинства статистов невозможные рожи, Альберт. Ну, прямо, подручные мясников…

— Это даже не роль, — тяжко вздохнул ассистент, выражая таким образом свое недовольство.

— Тем более! Юноша, который молчит, для того только и нужен, чтоб на него смотреть; он должен быть красив, это элементарная вежливость по отношению к публике, вы не находите?

Альберт, должно быть, привык к капризам знаменитостей. Он немедленно сдался.

— В некотором смысле вы правы, мадмуазель Меррер… Только сами знаете, продюсер во всем ограничивает… Каждый вечер проверяет мои расходы и придирается… Если он увидит счет за такси, на котором пришлось ездить за другим костюмом, мне влетит…

Я не проронил ни звука. Моя судьба решалась без моего участия. К тому же я думал про себя, что Люсии понравилась моя физиономия, но может не понравиться голос; когда имеешь дело с капризными созданиями, достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы все испортить.

— Пошлите служебную машину…

— Она уже задействована…

— Тогда возьмите мою. Придется моему шоферу выпить в баре на несколько аперитивов меньше, вот и все… Дайте малышу костюм, пусть подберет себе по росту…

И она вышла, когда я уже собрался мысленно ее благодарить. Мы остались с ассистентом вдвоем. Похоже, он не слишком на меня злился. Просто пожал плечами, слегка ухмыльнувшись; за такую гримасу, будь она положена по роли, его прогнали бы со сцены.

Написав требование для костюмера, он протянул мне бумажку со словами:

— Разбирайся сам с ее шофером, найдешь его в баре.

Неожиданное «тыканье» звучало вполне по-дружески.

— У этой женщины есть сердце, а? — пробормотал он.

— Да уж, она может даже поделиться с бессердечными!

* * *

Я должен был участвовать в съемках всего два дня, но в кино всегда случается что-нибудь непредвиденное. В последнюю минуту график съемок весь переиначили, и я, прежде чем начал сниматься, провел в студии четыре дня. Четыре дня, за каждый из которых я, как порядочный, получил свой установленный профсоюзом минимум.

Получив свои денежки в конце первого дня, целиком заполненного бездельем, я тут же заказал в ресторане на студии хороший кусок свинины. Кухня здесь превосходная. Затем отправился пешком до Жуанвиля покупать цветы. Ничего более оригинального, чтобы отблагодарить Люсию Меррер за ее доброту, я придумать не смог. Я выбрал букет роз, хотя, учитывая время года, это была чрезмерная роскошь. Но дарить актрисам гвоздики нельзя — плохая примета. В этом мире фальши все жутко суеверны.

Я вернулся автобусом на студию и спросил, где находится уборная Люсии. Я думал, Люсия на просмотре текущего материала и потому растерялся, увидев ее лежащей в комнате на диване. На ней был тонкий, как паутина, пеньюар, который давал возможность познакомиться с ней получше. Она читала свой сценарий, держа очки перед глазами. Хотя она была в помещении одна, кокетство не позволяло ей нацепить их на нос.

Она с досадой взглянула на меня, недовольная внезапным вторжением. Потом, видимо, меня узнав, отложила толстую, скрепленную металлической спиралью тетрадь. Любезная улыбка оживила ее красивое подвижное лицо. Это лицо было словно некий экран, на котором могли возникнуть тысячи неожиданных «крупных планов».

— А, вот и мой гвардеец!

Я вошел. Неловким жестом показал свои цветы и положил их на туалетный столик, опрокинув при этом добрых полдюжины разных флакончиков.

— Если вы позволите, мадам…

— Очень мило, малыш… В нашем ремесле благодарность — явление редкое…

Похоже, она была искренне рада. Встала, взяла со столика мой букет. И тут только я заметил огромные корзины цветов, которыми была заставлена ее уборная. По сравнению с этими величественными сооружениями из дорогих цветов, мой букет выглядел так, словно его привезли из-за города на электричке.

— Закройте дверь… Я страшная мерзлячка.

Я закрыл дверь, раздумывая при этом, что имела в виду актриса и не следовало ли мне закрыть дверь снаружи, а не изнутри. И все-таки остался в маленькой душной комнатке, где от многочисленных собранных в ней цветов исходил приторный запах оранжереи.

— Как вас зовут?

— Морис Теллан…

— И вы хотите стать актером?

Вопрос меня оскорбил. Я не хотел стать актером: я и был актером. О, разумеется, пока неизвестным, но все-таки хорошим.

— У вас уже есть какие-нибудь работы?

— Несколько крошечных ролей в кино и интересная роль в «Лунатиках».

— Сколько вам лет?

— Восемнадцать…

— Вы учились у Симона?

— Нет, в Тулузской школе…

Она рассмеялась.

— Какой вы смешной! Знаете, из вас получился бы чудесный «Великий Мон»…

Я знал, что могу «чудесно» сыграть множество «чудесных» персонажей.

— Только надо спешить, — вздохнул я.

— Почему?

— Пока я еще достаточно молод…

Она снова засмеялась.

— Достаточно молод! Говорить так в восемнадцать-то лет…

Мне все не верилось в свое счастье. Я, никому не известный парень из провинции, чью шею еще украшают юношеские прыщи, и вдруг — в артистической уборной самой Люсии Меррер. И спокойно беседую с ней… Я уже обдумывал, в каких восторженных выражениях напишу об этом событии матери.

Внезапно лицо Люсии стало строгим, почти торжественным.

— Быть может, вы станете великим актером, Морис…

Она назвала меня Морисом! И сразу же высказанное предположение приобрело силу пророчества.

Все это время я стоял перед ней как истукан, а она продолжала говорить со мной, нюхая мои розы.

— Кого вы хотели бы сыграть, Морис?

Должно быть, журналисты задавали ей такого рода дурацкие вопросы, а теперь она, наверное, хотела озадачить меня.

— Адама, — слегка подумав, решился я.

Ее тихий смех ласкал слух.

— Любопытный ответ. И почему же вы бы хотели быть Адамом?

— Потому что Адам еще не знал, что существует смерть.

Лицо Люсии омрачилось.

— Значит, вы тоже думаете об «этом»?

— И немало…

— В вашем возрасте!

— Дело не в возрасте, а в склонности… Осознаешь или нет!

— Скажи-ка, а вы не глупы, мой мальчик…

Опять этот проклятый румянец, с которым я не могу справиться, от которого горит лицо. Я едва не обжегся, прикоснувшись пальцами к вискам.

Она выдернула из моего букета одну розу — красный чуть распустившийся бутон — и протянула мне.

— Возьмите, хочу отплатить вам… Если любите сувениры, можете засушить его в книге…

Я схватил цветок. Для меня он вдруг перестал быть простой розой за восемьдесят франков. Не знаю даже, попрощался ли я, уходя, но долго еще вспоминал ее странную, чуть грустную улыбку.

Розовый бутон, который я с благоговением сжимал в руке, был похож на эту улыбку.

* * *

В последующие три дня я видел Люсию лишь мельком во дворе киностудии или в баре. Каждый раз она была в обществе разных известных личностей, и это отбивало у меня всякую охоту подходить к ней.

Наконец на четвертый день был мой черед играть. Играть — это громко сказано, учитывая то, что мне предстояло изобразить: я должен был стоять по стойке «смирно», пока Люсия Меррер беседовала с президентом какой-то там республики. В определенный момент она роняла перчатку, президент неизвестной республики этого не замечал. Мне следовало, проявив вначале некоторую нерешительность, подобрать перчатку и протянуть ее Люсии. Люсия с улыбкой благодарила меня… Как вы можете судить сами, в этой ситуации мне трудно было продемонстрировать свой талант.

Фильм назывался «Белокурое приключение», и несколько реплик, произнесенных персонажами в моем присутствии, давали мне все основания думать, что это будет удручающе посредственная картина.

Перед началом съемки Люсия подошла ко мне, чтобы пожать руку. Она внимательно осмотрела меня и сказала, что мундир сидит на мне бесподобно. Затем режиссер дал команду приступить к репетиции предстоящей сцены, и Люсия, «входя в роль», утратила всю свою любезность.

В конце дня реквизитор прошелся по павильону с номерной доской в руках, на которой было написано, что мадмуазель Меррер устраивает аперитив. Разумеется, статисты в подобных возлияниях не участвовали, но Люсия, прежде чем покинуть павильон, отделилась от группы актеров и бросила мне:

— Надеюсь, вы останетесь?

И я остался. И получил право на стакан чего-то, который опустошил, стоя один в углу. Генеральный штаб картины со всей серьезностью обсуждал съемки, а рабочие постановочного цеха тем временем опорожняли бутылки. Я и не надеялся, что она будет разговаривать со мной, но все-таки мне было слегка грустно. Статист в фильме — это пария.

Последний из электриков, какой-нибудь жалкий ассистент — и то являются составной частью съемочной группы… А статист — нет! Он — предмет обстановки, не больше. Недолговечный элемент декораций… И вообще он никто! Просто загримированное лицо, от которого требуется не проявлять интереса к главным актерам и выглядеть «естественно», это «задник» подлинной жизни… Он безропотен от природы. Все, что он просит — это свой гонорар; все, на что надеется — это «попасть в кадр»; все, к чему стремится — это произнести однажды реплику, которая выведет его из состояния оцепенения…

Во время аперитива никто не обратил на меня внимания. Я был здесь незваным гостем, бедным родственником… Мой стакан «мартини» смахивал на милостыню. Я даже не мог сравнить его со стаканом вина, который иногда наливают почтальону в благодарность за услугу.

Я осторожно поставил стакан на край стола и незаметно исчез среди всеобщего оживления.

Как раз в тот момент, когда я выходил со студии, от остановки отъехал автобус. В это время суток следующего пришлось бы ждать не менее получаса. Я решил пройтись пешком до Шарантона. Этот день, который я провел в свете прожекторов, утомил меня и расстроил… Небольшая прогулка в сумерках пошла бы мне на пользу.

Когда я добрался до того места, где начинается короткая шарантонская автострада, меня обогнал «крайслер» Люсии Меррер. Проехав немного вперед, машина остановилась, затем дала задний ход, и я сообразил, что Люсия решила меня подвезти… Чувствуя как от волнения сильней заколотилось сердце, я побежал к машине. Люсия была одна. Я не сумел открыть дверцу, и Люсии пришлось наклониться, чтобы нажать ручку изнутри.

— Садитесь! — сухо сказала она.

Вид у нее был озабоченный и недовольный. Я уселся рядом. Сиденье из белой кожи показалось мне просторным как скамья в каком-нибудь зале ожидания. Люсия нажала педаль, и машина, шелестя шинами, тронулась с места. В салоне было тепло, витал какой-то легкий и вместе с тем неотвязный аромат.

— Благодарю вас, — пролепетал я. — И еще спасибо за аперитив…

Она промолчала в ответ, все ее внимание, казалось, было сосредоточено на дороге.

Когда мы съехали с автострады, Люсия словно вспомнила о моем присутствии.

— Вы прекрасно сыграли гвардейца…

То был один из идиотских комплиментов, которые я не переношу.

— Манекен из «Галери Лафайет» справился бы не хуже!

Она незаметно окинула меня быстрым взглядом.

— Перед камерой все имеет значение… Возвращая мою перчатку, вы посмотрели на меня именно так, как надо.

— Вы полагаете, что среди двух тысяч пятисот метров пленки кто-нибудь заметит это взгляд?

— Может быть…

Какое-то время мы молчали. Люсия медленно вела машину вдоль набережных. Я невольно восхищался грациозностью ее) движений. Сегодня она была по-настоящему красива. Во всей ее манере держаться чувствовалось какое-то высокомерие.

— Что вы думаете о фильме? — вдруг спросила она.

Я помедлил с ответом.

— Говорите же, — настаивала Люсия.

— Но я почти ничего не видел…

— Ну, а что вы скажете о сегодняшней сцене?

— Дурацкая сцена…

Она не стала возражать и, только остановив машину на красный свет, повернулась ко мне с задумчивым видом.

— Почему?

— Да потому, что она начисто лишена оригинальности! Все это видено уже сотни раз… Жаль разменивать такой талант, как ваш, на подобные фильмы!

— Дюмаль — замечательный режиссер!

— Конечно! А Лувуа — замечательный автор диалогов, а Белстайн — замечательный продюсер… И самое интересное, что фильм получится замечательный… Но замечательный стандартный фильм…

Я замолк, сам испугавшись всего, что наговорил.

— Простите, если я вас обидел.

— Вы меня не обидели… Как вы сказали, вас зовут?

— Морис… Видите, и имя тоже стандартное…

Я вздохнул. Мне хотелось бы высказаться, но никак не удавалось сформулировать свои мысли.

— В сущности, вы обвиняете кино в условности?)

— Да.

— Но, мой маленький Морис, таковы вкусы публики, а мы работаем для нее!

— Не надо потакать вкусам публики! Надо ее воспитывать…

Она рассмеялась заученным смехом.

— Вы молоды, Морис. По сто с лишним миллионов за фильм — воспитание дорого обойдется! Продюсер — это коммерсант, а коммерсант создан для того, чтоб зарабатывать деньги…

Люсия пожала плечами.

— Отбросив сказанное, вполне разделяю ваше мнение…

Мы приближались к Ратуше.

— Вам куда?

— Безразлично… Вообще-то я живу на авеню де л'Обсерватуар в комнатке для прислуги, но гостиной мне служит весь Париж! Так что здесь или там…

Люсия Меррер остановила машину у тротуара, и я собрался было выходить, как вдруг она схватила меня за руку.

— Какой у нас сегодня день? — спросила она.

— Вторник…

Она помолчала в раздумье, будто ей предстояло принять важное решение.

— Поехали ко мне ужинать…

Это было столь неожиданно, что я не нашелся, что сказать. Она молча тронула машину. Лишь оказавшись перед ее роскошным особняком на бульваре Ланн, я нашел в себе силы возразить.

— Мадам Меррер…

— Да?

— Лучше не стоит…

— Почему?

— Не знаю. Но чувствую, что мне не следует принимать ваше приглашение…

Она припарковала машину у огромной кованой решетки. Крыльцо ослепительной белизны по эту сторону решетки вело к стеклянной двери с ручками в виде бронзовых рук. Все это выглядело шикарно, необычно и тем не менее напоминало мне тюрьму.

Люсия взяла свои перчатки, сумочку и очки, лежавшие рядом с ней на сиденье.

— Идемте!

— Нет!

— В таком случае постарайтесь объяснить…

— Ну что ж… Видите ли, завтра вы, оставаясь в этом великолепном доме, забудете сегодняшний вечер. А я в своей шестиметровой комнатке не смогу больше думать ни о чем другом. Я боюсь, понимаете?

Она пристально взглянула на меня. И я впервые заметил в ее темных глазах какой-то странный завораживающий блеск.

— Не надо бояться, Морис. Жизнь принадлежит тем, кто ни перед чем не отступает…

Пожав плечами, я вышел из машины, открыл Люсии дверцу и затем последовал за ней в дом.

* * *

Дверь открыл слуга в белом смокинге, словно сошедший со сцены. Увидев меня, он не проявил ни малейшего интереса. Он был занят только своей хозяйкой, она поглощала целиком все его внимание. Это был не тот тип лакея, для кого великие люди не существуют. Напротив, у него постоянно был такой вид, будто он просит автограф.

Снимая с Люсии манто, он действовал так, словно распаковывал драгоценную безделушку.

— Поставьте еще один прибор, Феликс…

— Хорошо, мадам…

Она открыла какую-то дверь. Я снова последовал за ней, продвигаясь с осторожностью исследователя, рискнувшего забраться в еще не изученные пределы Амазонки.

Это роскошное жилище пугало меня куда больше, чем джунгли! Вслед за Люсией я вошел в гостиную размером с наш съемочный павильон, не меньше. Здесь стоял обитый телячьей кожей гигантский диван, такие же кресла и рояль, на котором возвышалась самая большая лампа, которую мне довелось когда-либо видеть. Стены были обтянуты лимонного цвета шелком, а пол целиком покрывал толстый ковер.

— Извините, я на минутку, только переоденусь.

Я уселся в одно из кресел, поскольку диван, почему-то напоминавший мне спрута, вызывал у меня чувство ужаса. Эта комната, несмотря на весь свой блеск и богатство, производила грустное впечатление. Здесь пахло затхлостью, будто дом нежилой.

Слуга вкатил в гостиную столик с напитками. Должно быть, ему дали соответствующие указания, ибо он поинтересовался любезным тоном:

— Что месье будет пить, виски или портвейн?

— «Уильям Лоусон'с».

Если бы клиентам в барах наливали такие порции, бары быстренько прогорели бы. Он заполнил до половины большой стакан, положил в него кубик льда и подал мне сифон. Я не осмеливался нажать на рычажок из боязни промахнуться, не туда направить струю и осквернить сверхъестественную белизну ковра. Я бы себе этого никогда не простил.

— Вероятно, месье пьет чистое виски?

— Да, именно…

Слуга улыбнулся мне с таким видом, словно этот факт заслуживает чрезвычайной похвалы, а затем покинул меня, оставив в тишине и одиночестве. Чтоб скоротать время, я пил свое виски, ощущая, как внутри у меня постепенно разливается благотворное тепло. После второго глотка я почувствовал себя гораздо уютней, и моя робость уступила место едва сдерживаемому возбуждению. Когда появилась Люсия Меррер в ниспадающем широкими складками кимоно из синего атласа с белой отделкой, я, кажется, был почти пьян.

— Идемте к столу, Морис.

Оперевшись на громадный подлокотник, я постарался вытащить себя из кресла. Но сумел это сделать лишь с третьей попытки: мой зад точно был налит свинцом.

* * *

Столовая, такая же просторная, как и гостиная, была обставлена более изысканно. Редкие растения вдоль стен, гигантское окно, выходящее в сад, откуда в комнату поступал свет… Мы сели друг против друга. Для двух приборов стол был слишком уж велик. Должно быть, мы напоминали жертв кораблекрушения, цепляющихся с двух сторон за плот.

— У вас потрясающий дом, — сказал я, запинаясь.

— Все это слегка напоминает собор, — вздохнула Люсия. — Но я вынуждена здесь жить — вопрос престижа… Однако у меня есть крошечный домик в Моншове, где я провожу уикэнды. Там я чувствую себя по-настоящему дома.

Для начала Феликс подал нам спаржу. Я плохо себе представлял, как ее едят, и старательно подражал Люсии. Это было тем более просто, что она ела спаржу руками.

Во время ужина она сумела меня разговорить. Расспрашивала о моем детстве, о причинах, побудивших меня выбрать профессию актера. Казалось, все это в высшей степени ее интересует. Когда я наконец поведал ей свою жизнь, я набрался храбрости и сам задал несколько вопросов. Многое мне было известно о ней из специализированных изданий, но хотелось услышать все от нее самой, ибо журналисты частенько склонны поэтизировать.

Она рассказала мне, что была замужем за англичанином, потом развелась и до недавнего времени жила одна. Теперь же вместе с ней живет ее племянница.

Поскольку я удивился, что не вижу этой самой племянницы, Люсия сказала, что вечером по вторникам девушка берет уроки пения у одной известной певицы, так как обладает весьма красивым голосом. Мне стало ясно, почему перед тем, как пригласить меня на ужин, Люсия Меррер поинтересовалась какой день недели.

Нас прерывали частые телефонные звонки. Каждый раз Феликс отвечал, что мадам ужинает в городе. Затем, приоткрыв дверь, тонким слащавым голоском сообщал имя звонившего. Люсия одобрительно кивала и тут же возвращалась к прерванному разговору.

В конце концов я не смог удержаться от замечания:

— Слава ко многому обязывает, не так ли?

— Даже слишком! Бывают минуты, когда мне хочется сменить профессию, имя, лицо и поселиться где-нибудь в тихом местечке, поближе к природе. Вдали от нее нет настоящей жизни!

— Есть, — прошептал я, — есть. Ваша. Уверен, что если б ваше желание исполнилось, вам очень скоро стал бы недоставать Париж, киностудии, сцена, премьеры, коктейли, устремленные на вас взгляды…

— В самом деле, возможно, — согласилась она. — Я так люблю все это…

— Когда выпадает счастье жить необыкновенной жизнью, не надо об этом сожалеть.

Она улыбнулась с легкой грустью.

— Я лишь играю в сожаленье…

Отодвинув тарелку с суфле, она встала из-за стола. Я последовал ее примеру с большой неохотой, поскольку никогда еще мне не доводилось пробовать такого вкусного десерта.

— Знаете, чем мы сейчас займемся, Морис?

— Нет.

— Идемте…

Люсия схватила меня за руку и потащила в свою комнату. По сравнению с остальными, она была небольшой. Модерн здесь уступил место «Людовику XV», и казалось, будто вы разом пересекли невидимую границу: на вас снизошел мир и покой.

— Тут нам будет лучше, — объявила Люсия, — эта комната как-то уютней, вы не находите?

— Я как раз об этом подумал.

Она взяла с изящного комода розового дерева свой сценарий.

— Каждый вечер я учу и репетирую сцены на завтра. Обычно мне подает реплики Мов; вас не затруднит сделать это вместо нее.

— Напротив. Теперь я смогу хвастать, что был вашим партнером.

Она нашла намеченные для завтрашних съемок эпизоды. Затем усадила меня рядом с собой на кровать, чтобы я мог вместе с ней следить за текстом.

Это была любовная сцена в полутонах. Люсия присутствует на балу, и вот наступает неизбежный момент, когда героиня выходит подышать свежим воздухом на террасу. Следом появляется страстно влюбленный в нее герой и начинает болтать разный вздор про ночь, тишину и так далее.

Мне все это казалось надуманным и унылым.

Люсия два раза прочла текст, запинаясь на каждом слове, словно ученица только что научившаяся читать. Потом, шагая по комнате, повторила его наизусть. У нее была потрясающая память. Я сказал ей об этом, и мои слова вызвали у нее улыбку.

— Это азбука ремесла. Если хочешь сыграть роль, надо поскорей забыть про текст.

Она щелкнула пальцами.

— Итак, вы готовы, приступим?

— Извольте…

Первым начинал мой персонаж, он произносил какую-то фразу вроде: «Не сердитесь, если я нарушил ваше одиночество». На что Люсия отвечала: «Я знала, что вы придете». И наступала тягостная тишина, которую, как водится, при озвучивании заполнят тихой музыкой. Затем герой подходил поближе и выдавал длинную тираду насчет того, как он радуется этому свиданию наедине.

Когда я покончил со своей репликой, Люсия, вместо того, чтобы продолжить, улыбнулась мне со словами:

— А знаете, Морис, у вас неплохо получается!

Я совсем не рассчитывал на комплимент. Я просто с выражением прочел текст.

— Вы смеетесь надо мной!

— Вовсе нет. Ну-ка, посмотрим, повторите еще раз… Не торопитесь… Наберите воздуха.

На этот раз я постарался вовсю.

— Нет, — сказала Люсия, — держитесь совершенно непринужденно… Не «изображайте»… Предположим, вы спрашиваете, люблю ли я клубнику… Ведь не станете же вы при этом декламировать? Тем более, что персонаж здесь настроен игриво.

— Но вместе с тем он в напряжении, — заметил я. — За пустыми словами — желание не упустить свой шанс… Ведь это важно, а? Так что нормально, если он держится натянуто!

— В жизни это было бы нормально. Но кино — искусство иллюзии. Перед камерой надо всегда играть наоборот, помните об этом. Не забывайте, что объектив нарушает соразмерность. Малейшее движение лица приобретает чрезмерное значение, вы понимаете?

— Понимаю.

— Хорошо, давайте…

Я было начал снова, но остановился.

— Вы репетируете со мной, но играть, увы, буду не я…

— Мне это доставляет удовольствие. И потом… скоро, наверное, вам придется играть подобные роли.

— Если б ваши слова сбылись!

— Но они сбудутся. Я уверена, в вас что-то есть.

Мы продолжили нашу репетицию. Мне было безумно интересно. Еще никогда я не чувствовал себя таким счастливым, и хотелось, чтоб этот урок актерского мастерства длился всю ночь.

Мы прозанимались с час, и не хватало только команды «Мотор!». Люсия была готова к съемкам.

— Ладно, хватит! — объявила она, забирая у меня сценарий и бросая его на ковер.

Она казалась усталой, взгляд пустым.

— Вы сегодня устали, мадам… я… я прощусь с вами.

— Да, мне надо отдохнуть, — прошептала она. — Работа — великое чудо, не правда ли?

— О, да!..

Я встал, собираясь откланяться, но в тихой уютной комнатке прощаться было как-то неудобно. Обстановка не годилась для обычных формул вежливости.

— Спасибо, — вздохнул я. — Сегодня вы подарили человеку самый прекрасный вечер в его жизни.

Она полулежала на кровати и смотрела на меня отсутствующим взглядом.

— Это правда, Морис?

— Правда…

— Идите сюда!

Я приблизился к кровати. В глазах Люсии вновь появился этот необыкновенный блеск, ее взгляд ожил.

— Подойдите ближе, вы боитесь?

Мое сердце забилось, я ощутил жгучую боль в груди.

Люсия схватила меня за руку и силой усадила на кровать.

— Поцелуйте меня, — в ее тоне прозвучал приказ.

Тут мне стало страшно. Я взглянул на ее поблекшее усталое лицо, на складки вокруг рта, на морщинистые веки.

Она была старше меня на тридцать лет. Все мое существо воспротивилось, оттолкнуло ее. Чувство отвращения в одно мгновение заставило исчезнуть то восхищение, которое я испытывал перед ней. Она превратилась просто в перезрелую даму, годившуюся мне в матери.

Люсия была слишком проницательна, чтобы не понять, что во мне происходит. Вместо того, чтобы остудить, это, похоже, привело ее в еще большее возбуждение. Сильной рукой она притянула меня за затылок и опрокинула на себя. Ее искусные губы искали мои. Я не посмел уклониться, но крепко, как мог, сжал рот.

Она не стала настаивать и резко оттолкнула меня. В ее сверкающем взгляде появилось выражение холодной ярости, от которого мне сделалось не по себе.

— Жалкий кретин, — пробормотала она, тон при этом был почти любезный.

Я встал и, пятясь, добрался до двери, но остановился на пороге, не решаясь уйти. Взгляд Люсии завораживал, приковав меня к месту.

— Уходи, малыш, — спокойно сказала она, закидывая руку за голову.

Я вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.

 

Глава III

Феликс заботливо проводил меня до ограды. Оказавшись на бульваре, я глубоко вдохнул влажный вечерний воздух. В голове гудело. Я был ошеломлен и удручен случившимся и не совсем еще понимал значение того, что произошло. Ноги у меня дрожали, как после быстрого бега, и мне никак не удавалось двинуться с места.

У дома остановилась ярко-красная спортивная машина. Из нее вышла девушка. Она с удивлением посмотрела на меня, словно старалась понять, как я мог оказаться здесь. Ей, наверное, было столько же лет, сколько мне. Она была красива, с хрупкой фигуркой, светлыми волосами, в васильковом идеально сшитом костюме. Ее взгляд смутил меня… Я побрел прочь от дома Люсии и вскоре дотащился до ближайшей станции метро.

* * *

Я уснул на рассвете, всю ночь перебирая в уме события минувшего вечера. Я нанес Люсии Меррер страшное оскорбление. Тысячи мужчин во всем мире отдали бы все на свете за то, чтобы держать ее в своих объятиях, а я, несчастный идиот, отказался от королевского подарка, который она готова была мне преподнести… Я говорил себе, что этот инцидент весьма неблагоприятно отразится на моей карьере. Люсия теперь «позаботится» об этом. Перед моим носом захлопнутся все двери.

Проснулся я поздно еще более опечаленный, чем лег в постель накануне. День не развеял моих опасений, а напротив, усугубил их.

Два эпизода, в которых я участвовал, снимались с перерывом. Если все шло по графику, мне надо было явиться на студию лишь через день. Мысль о встрече на съемках с Люсией приводила меня в ужас. Это было свыше моих сил. Еще немного, и я б собрал вещички и вернулся в родные края искать нормальную работу.

Доев остатки сардин с размокшими сухарями, я вышел из дома. Мне был необходим Париж, его звонкий приветливый голос, его дружелюбные улицы… Я пересек Люксембургский сад, шагая по аллеям. Приятно пахло зеленью. В задумчивом небе плыли облака, сквозь которые проглядывало солнце…

Я дошел до бульвара Сен-Мишель, где проветривали свои отягощенные знаниями мозги мои ровесники-студенты, и внезапно нос к носу столкнулся с Люсией. Она лежала на фронтоне здания какого-то кинотеатра с мундштуком в зубах, впившись в меня неподвижным взглядом… Сквозь разрисованный картон я будто почувствовал ее трепещущую плоть. Вдруг меня охватило желание увидеть, как она двигается, услышать, как она говорит. Я уже смотрел эту картину, она вышла на экраны по меньшей мере года четыре назад, но меня интересовал не фильм.

Взяв в кассе билет, я вошел в зал в тот самый момент, когда погас свет и начался первый сеанс.

Она играла роль шпионки. И, разумеется, соблазняла своими прелестями немецкого дипломата в турецком посольстве. В фильме были довольно смелые сцены, когда слегка распахивалось ее шелковое дезабилье… У Люсии были великолепные длинные ноги, стройный девичий стан и роскошная грудь, в подлинности которой не приходилось сомневаться. Обычно эта показная чувственность не слишком меня трогала. Но вот любопытное явление: постепенно вчерашнюю сцену как бы дополнило происходящее на экране. В каком-то неописуемом смешении картин я отождествлял себя с персонажем, добивающимся Люсии. Я был так же одержим страстью. Я желал Люсию, как не желал еще ни одну женщину. Воспоминание о вчерашнем вечере причиняло мне страшные муки. Я лихорадочно сжимал подлокотники кресла. И задолго до окончания фильма устремился на улицу. Мне казалось, что на шумном бульваре наваждение исчезнет, однако напрасно.

Вдоль тротуара медленно катилось в поисках клиентов такси. Я остановил машину.

— Сколько до Жуанвиля?

— Франков шестьсот…

У меня оставалась тысячефранковая купюра. Не раздумывая, я бросился на сиденье.

— На студию Сен-Морис и побыстрей…

Я понятия не имел, что скажу Люсии. Но мне необходимо было как можно скорей увидеть ее, поговорить… Вдохнуть ее запах.

Мы пересекли мост дю Пале и поехали вдоль набережных. Не прошло и двадцати минут, как такси остановилось у киностудии. Я рассчитался с водителем и вошел в ворота. Толстый жизнерадостный сторож приветливо мне улыбнулся.

— Где сегодня «Белокурое приключение»? — крикнул я ему на ходу.

— Загляните в павильон «Б».

Значит, в том же, где и вчера… Я кинулся туда бегом. Но уже горел красный свет, и мне пришлось довольно долго ждать у дверей, сдерживая свое нетерпение. Наконец свет погас, и один из рабочих постановочного цеха приоткрыл массивную дверь. Я поинтересовался у него, освободилась ли Люсия.

— Она не участвовала в этом эпизоде, — сказал он. — Сейчас отсняли выход президента.

Итак, я прождал напрасно. Я устремился по коридору, где находились артистические уборные. Разумеется, Люсии принадлежала лучшая из них. Она была расположена в глубине коридора, сразу после гримерной. В дверях торчал ключ. Я набрал в грудь воздуха и постучал.

— В чем дело?

Я не стал отвечать, а просто вошел. Люсия была в своем бесподобном прозрачном пеньюаре. Гример накладывал ей на грудь слой жидкой пудры, поскольку предстояли съемки в вечернем декольтированном платье. Оно лежало на диване. Люсия увидела меня в зеркале и движением, в котором было столько женственности, запахнула на груди пеньюар.

— Ну и манеры! — недовольно сказала она.

— Я постучал!

— Но я не давала Вам разрешения войти.

— Простите. Мне нужно с вами поговорить…

— У меня нет времени, сейчас мой черед…

— Вас подождут!

Она резко обернулась, и гример — русский, по имени Иван — выронил из рук охрового цвета губку.

— Что с вами, мой маленький Морис, вы выпили?

— Нет, даже кофе не пил.

— Заходите после съемок следующего эпизода.

— Я хочу поговорить с вами сейчас же!

— Исключено! Выйдите отсюда!

Я стоял, не двигаясь с места, и произносил слова, помимо воли слетавшие с моих губ.

— Выслушайте меня, если я сейчас уйду, то брошусь под первую же машину!

Я знал, что так и поступлю. И боялся, что она этого не поймет.

Люсия принужденно рассмеялась.

— Какой упрямец! Оставьте нас на минутку, Иван!

Гример, известный своей любовью к мальчикам, верзила с серебристыми волосами и светлыми глазами, постоял в нерешительности и, наконец, вышел, смерив меня уничтожающим взглядом. Когда дверь за ним закрылась, я быстрым движением закрыл ее на задвижку. Страсть, овладевшая мной, была так сильна, что у меня подкашивались ноги.

— Что ж, слушаю вас!

Я приблизился. Люсия не отрывала от меня встревоженного взгляда, пытаясь разгадать мои намерения.

Я склонился к ней и неумело прижался губами к ее губам, только что подкрашенные гримером. Она отпрянула.

— Ну нет, малыш, только без этого!

На секунду я заколебался, но тут же понял, что если отступлю, то стану посмешищем и не выдержу позора. Люсия встала, чтоб оттолкнуть меня. Разум мой словно помутился, я бросился на нее и опрокинул на диван, нисколько не заботясь о прекрасном вечернем платье. Она отбивалась, рыча как животное. Я обеими руками схватил ее за волосы и крепко держал, не давая шевелить головой. Она открыла рот, чтобы закричать. Не знаю почему, но в этот момент я подумал, что ее голова напоминает мне череп; однако это не охладило мой пыл. Я заглушил ее крик поцелуем…

Казалось, мне ни за что не утолить сжигавшей меня необычайной страсти.

* * *

Когда мы поднялись с дивана, я не решился на нее взглянуть. Мне было стыдно. Предаваясь любви, она вела себя как старая шлюха, и меня это глубоко шокировало. Потом я увидел в широком зеркале туалетного столика ее отражение, и тогда мне стало стыдно за себя. Люсия выглядела безобразно. Хуже того — комично! В порыве страсти я испортил ее грим — толстый слой пудры, помаду… Все это размазалось по лицу страшными пятнами, пятнами, которые разрушали гармонию этого лица, стирали его красоту. Оно напоминало размалеванную краску туземца. Слипшиеся от пота волосы придавали некоторое сходство с пьянчужкой с картины Домье. Господи, вот бы пришли сейчас ребята из «Синемонда»! Фотограф, которому посчастливилось бы снять Люсию в этот момент, обеспечил бы себе безбедное существование до конца дней!

Она подошла к туалетному столику.

— Взгляни, что ты натворил! — сказала она, увидев ужасное отражение в зеркале.

С помощью специального лосьона и ватных тампончиков Люсия сняла остатки грима. Это было лучшее из того, что она могла сделать. Придется гримироваться заново.

Интересно, что без грима она выглядела куда моложе.

— Иди сюда, милый…

Я подошел и опустился перед ней на колени. Она прижала мою голову к своей трепещущей груди, ласковым жестом провела по моим влажным от пота волосам.

— Я знала, что ты придешь и именно так все произойдет… Вчера я тебя испугала, верно?.. Но только потом ты думал обо мне всю ночь… И потом…

Она замолчала, приникнув к моим губам поцелуем.

 

Глава IV

Вернулся Иван, чтобы закончить свою работу. Увидев Люсию без грима и заметив беспорядок на диване, скомканное платье и мою помятую одежду, он и бровью не повел. Лишь позвал костюмершу и велел ей подгладить платье, пока он сам заново причешет Люсию.

Я умирал от стыда. Тихо сидя в глубине комнаты, я старался, чтобы обо мне забыли. Были все основания считать меня жалким альфонсом, ублажающим средних лет даму. Именно так и думал обо мне гример, именно так будут думать на студии все. Сплетни здесь распространяются быстро.

Это благодатная почва для пересудов и клеветы. Под лучами прожекторов она расцветает пышным цветом.

Когда Люсия была готова, она повернулась ко мне и бросила тоном, не терпящим возражении:

— Жди меня здесь!

Я согласился тем более охотно, что испытывал потребность остаться одному. Как только Люсия ушла, я растянулся на диване и почти сразу заснул.

Меня разбудил легкий шум. Открыв глаза, я увидел белокурую девушку, которую встретил накануне, выходя из дома Люсии. Она, не шевелясь, стояла в дверях и с любопытством меня разглядывала. На ней было черное платье и белое манто, подчеркивающие золотистый цвет ее волос. У девушки было красивое аристократическое с тонкими чертами лицо, голубые задумчивые глаза. Вся она производила впечатление какой-то необычайной хрупкости.

Увидев, что я проснулся, она вошла и закрыла за собой дверь. Я встал. Волосы у меня были растрепаны, веки поднимались с трудом. Честно говоря, я предпочел бы в этот момент очутиться где-нибудь в другом месте.

— Вы кто? — спросила она.

— Морис Теллан…

— Что вы делаете в уборной моей тети?

— Э-э… Я… я ее жду.

— Она знает, что вы здесь?

— Она-то мне и сказала, чтобы…

Похоже, девушка была в недоумении. Присмотревшись получше, я в конечном счете решил, что она моложе меня, но производит впечатление личности вдумчивой и серьезной.

Она уселась в единственное кресло. Я же не осмеливался снова занять место на диване и стоял в смущении, прислонившись к стене.

— Странно, — тихо произнесла девушка, — тетя мне никогда о вас не говорила…

— Я знаком с ней всего несколько дней…

— Вы актер?

— Да.

— Играете в том же фильме, что и она?

— Да.

— Кого?

— О, это крошечная роль…

Она сидела, закинув ногу на ногу и дерзко с каким-то спокойным бесстыдством рассматривала меня. А я украдкой любовался ее грациозной фигуркой, чистым лицом.

— Странно, мне кажется, я вас где-то видела… Вы много снимались?

— Нет…

— Постойте, кажется, припоминаю, это было вчера, около дома. Вы выходили от нас, не так ли?

— Да.

Очевидно, я по своему обыкновению покраснел как рак, ибо она нахмурила брови.

— Но Люсия не говорила мне о вашем визите… Как же так?

— Это не такое уж, знаете, важное событие.

Она впервые улыбнулась. При этом у нее сделался еще более грустный вид.

Я почувствовал, что должен продолжить разговор, если не хочу показаться полным кретином.

— Вы поете?

— Ах, она вам сказала?

— Да. У вас как будто красивый голос?

По тому, как она пожала плечами, я понял, что она отнюдь не считает себя второй Мадо Робен.

— Мой красивый голос — это одна из выдумок Люсии. Ей непременно хочется, чтоб я была артисткой, но поскольку я не умею «правильно» говорить, она придумала мой голос. Но, между нами, я ни за что не пойду в оперу, даже как зритель, потому что терпеть ее не могу…

Я рассмеялся. В чувстве юмора ей не откажешь.

— Кажется, вас зовут Мов.

— Еще одна выдумка Люсии. Мое настоящее имя — Клер… Ей нравится переиначивать своих приближенных, скоро вы и сами убедитесь. Это немыслимое существо!

В этот момент появилась Люсия. Со лба у нее струился пот. Увидев нас вдвоем, она резко отступила и нахмурила брови.

— Что ты здесь делаешь, Мов?

— Ты же видишь: болтаю с Морисом…

— С чего это ты надумала сегодня прийти, ведь ты киностудию терпеть не можешь.

— Мне было скучно без тебя…

Люсия села к туалетному столику и вытерла лоб. У нее был раздраженный и недовольный вид.

— Ты мне не рассказывала об этом мальчике, — заметила Мов, словно меня тут вообще не было.

— Я как раз собиралась это сделать…

— Вот как?

Я переводил взгляд с одной на другую, смутно догадываясь о существующей между ними какой-то непонятной вражде.

— Да. Только что я приняла важное решение относительно Мориса.

Мов повернулась ко мне, смерив осуждающим взглядом. Она сердилась, что в нашем разговоре я не упомянул об этом «важном решении». Но поскольку я понятия не имел, о чем идет речь, я был удивлен не меньше, чем она.

Воцарилось напряженное молчание.

— Ах так? — наконец выговорила Мов.

— Я хочу сама поставить фильм, — заявила Люсия. — Ты знаешь, что эта мысль уже давно не дает мне покоя…

— Знаю, конечно. Итак, ты решилась?

— Да. Я откажусь от роли в той пьесе, которую мне предлагают подготовить к началу сезона, и в сентябре-октябре буду снимать свой фильм…

— Ты нашла подходящий сюжет?

— Нет; исполнителя!

— Его? — девушка указала на меня подбородком.

— Да.

Мне казалось, я вижу сон. А эта новость звучала просто как грандиозная шутка. Мов сняла ногу с колена и сбросила с себя манто. В своем черном платьице она походила на маленькую сиротку из приюта. Но в хрупкой фигурке уже ясно угадывались будущие очертания ее прекрасных форм.

— Ну что ж, браво, — бросила она мне. — Какое же будет у вас амплуа?

Я не нашелся что ответить и кидал отчаянные взгляды на Люсию. Она повернулась ко мне и улыбнулась.

— Я попытаюсь раздобыть какой-нибудь сценарий в духе «Великого Мона». Ты не находишь, что он похож на героя Алена Фурнье? Я хочу сделать свежий чистый фильм… с множеством натурных съемок…

— Отличная идея…

Мов встала, покружилась по комнате, затем, подхватив за рукав свое манто, набросила его на плечи.

— Ну, ладно, я пошла, — вздохнула она.

— Ты не подождешь меня?

— Нет. Хочу поработать над моим пиано…

— Раз ты идешь домой, не забудь сказать Феликсу, пусть приготовит голубую комнату…

— Для Мориса?

— Да… Для работы мне удобней, чтоб он жил с нами.

Девушка встала передо мной и не отрывала от меня взгляда, пока я не стал красным как свекла.

— Ну что ж, Морис, до скорого…

В ее голосе звучало едва уловимое презрение. Она вышла из комнаты, и ее каблучки звонко застучали по коридору. Когда их стук затих, Люсия заперла дверь на задвижку. Затем подошла ко мне и раскрыла свои объятия.

А я буквально оцепенел от изумления. Только что Люсия приняла важные касающиеся меня решения, даже меня не спросив. Я был ее игрушкой. Эта мысль меня испугала, но показалась привлекательной.

— Что ты на это скажешь, Морис?

— Я не понимаю…

— Знаешь, все так и есть, как я сказала! Я думала об этом, пока шла съемка. Я займусь твоей карьерой, милый… Я сделаю из тебя великого артиста!

— О, Люсия…

— Вот увидишь! А тем временем я не желаю с тобой расставаться…

Она легонько куснула меня за ухо. Объятия ее обнаженных рук становились все крепче. Я закрыл глаза.

 

Глава V

Вечером после съемок мы отправились ко мне за вещами. Я не хотел, чтобы Люсия поднималась вместе со мной. Лифтом я пользоваться не мог, а мое жилище имело уж больно жалкий вид. Но она проявила настойчивость и решила непременно меня сопровождать.

Когда я открыл дверь, Люсия с минутку постояла на пороге, не отваживаясь войти. Она молча разглядывала мою бедную каморку, куда сквозь грязную форточку проникал сероватый свет. Всю обстановку составляли кровать, белый деревянный стенной шкафчик, на котором стояла газовая плитка, и стул. Единственным комфортом этой напоминающей тюремную камеру комнатенки являлась маленькая раковина.

— Видите, — прошептал я, — полнейшее убожество.

Я стыдился открытой консервной баночки из-под сардин, лежавшей на шкафчике рядом с молочной бутылкой и моей зубной щеткой…

Кровать была разобрана, постельное белье не менялось уже около месяца.

Наконец Люсия вошла и, обернувшись ко мне, улыбнулась.

— Это чудесно, Морис!

— Вы смеетесь надо мной?

— Ах, ты не можешь понять, насколько трогательна эта комнатка. Как невинна… Чиста… Здесь пахнет юношей…

Я не знал как себя вести. Я чувствовал, что слова Люсии искренни, но относил ее взволнованность насчет некоторого снобизма, и в самом деле не понимая, что она могла найти живописного в душной неуютной норе с затхлым воздухом.

Люсия подошла к кровати, над которой висела фотография моей матери. Люсия взглянула на снимок.

— Это твоя мать? — спросила она.

— Да.

— И давно сделана фотография?

— В прошлом году…

— Боже, как она молодо выглядит!

Подошел поближе и я. Мама улыбалась мне со снимка. Рядом с ней стоял Вилли, наша старая овчарка… А на заднем плане виднелись соседские розочки, образующие живую изгородь. Мама и впрямь молодо выглядела. Гораздо моложе, чем Люсия.

— Ну, ладно, давай укладывать твои вещи.

Я вытащил из-под кровати старый картонный чемодан, весь залепленный гостиничными наклейками, которые мне привез один приятель с Кубы. Но лучше от этого чемодан не стал.

Люсия помогла мне уложить мой второй костюм и белье. Затем я снял со стены фотографию матери и вложил в сборник пьес Ануя (ее подарок).

— Ну, вот, — вздохнул я.

Держа в руке свой чемодан, я с тайным волнением оглядывал убогую комнатку, послужившую приютом моим первым надеждам и разочарованиям. Люсия, вместо того, чтобы направиться к выходу, села на кровать.

— Морис, я хочу, чтоб ты взял меня здесь!

— Здесь! — повторил я, как попугай.

С этим жалким чемоданом в руке у меня наверно был идиотский вид.

— Да. Иди ко мне…

Я покорился, и все началось снова. Но теперь это было гораздо более… более искусно. Инициативу проявляла она. Люсия предавалась любви так же, как играла на сцене: вкладывая всю свою душу, всю себя целиком. Убогая обстановка, жалобный скрип старого матраца ее возбуждали. Когда немного позднее я вытянулся рядом с ней на постели, она прошептала мне на ухо:

— Сохрани эту комнату, Морис… Мы будем часто приходить сюда, хорошо?

Я пообещал.

* * *

Феликс с важным видом взял у меня из рук чемодан. Презрение лакея выразилось в том, как он, неся чемодан в комнату, держал его подальше от себя. Люсия потащила меня в гостиную, где Мов старательно разыгрывала гаммы. Наше появление ей не помешало. Она вела себя так, словно не замечала нашего присутствия. Я прекрасно видел, что она дуется. Мое вторжение было ей явно не по душе. Мне придется проявить немало терпения и уступчивости, чтобы ее приручить.

— Мов! — окликнула Люсия девушку.

Та, наконец, оторвала пальцы от клавиш и резким жестом опустила крышку рояля. Раздался стук, отозвавшийся в огромной гостиной звуком выстрела.

Люсия окинула девушку гневным взглядом.

— Мов, проводи Мориса в его комнату…

— А, что, Феликса нет?

— Покажи ему комнату, Мов. И проверь, есть ли у него все необходимое!

Мов сидела, раскачиваясь на вращающемся табурете. Внезапно она встала.

— Что ж, хорошо. Извольте, начнем осмотр.

Люсия дала мне знак следовать за Мов. Мы пересекли холл и поднялись по внутренней лестнице, ведущей на второй этаж. Моя комната располагалась как раз над спальней Люсии. Позднее я понял, почему она выбрала именно ее: прямо под моим окном шла пожарная лестница. Эта лестница справа доходила до балкона Люсии. Таким образом я мог, как стемнеет, потихоньку навещать ее, когда заблагорассудится, не боясь быть увиденным с улицы, ибо наши окна выходили в тенистый сад.

Моя комната не имела абсолютно ничего общего с той, которую я только что покинул. Здесь стояла изысканная мебель лимонного дерева, а стены были обклеены голубыми обоями. К ней примыкала туалетная комната, облицованная голубым кафелем. На специальном столике стояли радиоприемник и телевизор.

— Ну, как, пойдет? — спросила Мов, не скрывая издевки.

С тех пор, как мы вышли из гостиной, она не произнесла ни слова. Мой нелепый чемодан, лежащий на изящном столике, так же не вязался со всей этой роскошью, как, скажем, мусорное ведро.

На враждебность Мов я ответил спокойной невозмутимостью.

— Послушайте, если я правильно понял, вы не одобряете мое присутствие в этом доме. В таком случае мне лучше уйти!

Она пожала плечами.

— Готово! Уже чувствуется ее влияние! Теперь у нас в доме целых два артиста, многообещающий факт…

Я взялся за чемодан.

— Прекрасно, я ухожу…

Но она продолжала стоять у двери, загораживая выход.

— Не валяйте дурака. Если вы уйдете, я окажусь виноватой и мне достанется.

— В самом деле?

— Еще бы! А когда Люсия бесится, тут уж держись, честное слово…

Она улыбнулась.

— И вообще не думайте ничего такого. В конце концов мне наплевать, если вы и будете здесь жить. Вы или кто другой!..

Она ушла, оставив меня в растерянности.

В ожидании ужина я принялся распаковывать свои вещи.

* * *

За столом Люсия говорила нам о своем будущем фильме. Похоже, она действительно решила осуществить свой план и дать мне возможность попытать счастья. Она только что созвонилась с одним из своих продюсеров, тот проявил заинтересованность, и теперь она искала хорошего сценариста, который сочинил бы для нас что-нибудь подходящее. Люсия хотела, чтобы диалоги были готовы к окончанию съемок «Белокурого приключения» и мы могли сразу же взяться за работу.

Она собиралась осуществить необходимую подготовку за лето и в начале сезона приступить к съемкам. Для меня все это по-прежнему оставалось чем-то из области фантастики. Все произошло слишком быстро! Я думал про себя, что дело тут просто в прихоти Люсии. Как только появятся первые трудности, она откажется от своих прекрасных замыслов, а мне предоставит вернуться в мою серенькую жизнь статиста. Пока же во всяком случае она твердо верила, что ее планы реализуются. Эта женщина обладала невероятной энергией, для нее не существовало преград.

К концу ужина от всего сказанного Люсией у меня голова шла кругом. Мов слушала молча, ограничиваясь кивком или коротким, всегда уместным замечанием, когда Люсия призывала ее в свидетели.

Она вышла из-за стола, не дожидаясь нас, и с некоторой развязностью пожелала нам приятного вечера.

Когда она ушла, внезапно наступила странная тишина. Люсия протянула над столом руку и завладела моей. Пальцы у нее были сухие и холодные, и их прикосновение было мне неприятно.

— Мне кажется, ты чем-то обеспокоен, Морис? — прошептала она.

— Так оно и есть.

— В чем дело? Ты волнуешься из-за фильма?

— Нет, из-за Мов! Она меня не выносит.

— Ты полагаешь? Просто она ревнует, все девчонки такие. Если б я купила собаку, она испытывала бы те же чувства. Это пройдет. Все лишь дело привычки!

Понизив голос, она добавила:

— Сегодня ночью закрой дверь на задвижку и спустись ко мне в спальню по пожарной лестнице…

У меня было желание отказаться. Я боялся снова увидеть эту комнату, где накануне повел себя как последний дурак.

— Договорились?

— Да.

— Главное, постарайся не упасть!

Почему я подумал в эту минуту, что она опять играет; что она играет всегда? Для нее не существовало границы между повседневной жизнью и сценой. То была состарившаяся Джульетта в вечных поисках Ромео, способного подать ей реплику.

Я пробрался к ней спустя час, переодевшись в пижаму. В ожидании меня она оставила окно открытым, и, появившись на балконе, я различил в темноте комнаты ее силуэт.

— Не двигайся! — прошептала Люсия.

Я застыл на месте, уверенный, что ее насторожил какой-то подозрительный шум. Через несколько мгновений она шагнула мне навстречу.

— Боже, как ты прекрасен!.. Мне хотелось посмотреть на тебя при свете луны. Ну, просто восхитительное создание!

Мне стало неловко.

— Если вы и в самом деле это думаете, не говорите об этом мне…

— Но почему же, малыш?

— Да потому что меня это смущает!

— Он стыдлив словно девица! — воскликнула Люсия приглушенным голосом, полным страсти. — Ах, милый, я от тебя без ума!

Полагая, что она ждет моих ласк, я обнял ее за талию. Но она высвободилась.

— Нет, не надо… Сегодня мне бы хотелось, чтоб ты просто лежал рядом со мной. Просто так… Ты недоволен?

По правде говоря, ничто не могло меня обрадовать больше.

Я бросился ничком на кровать. Люсия улеглась рядом, чуть выше, обхватив мою голову рукой.

— У тебя волосы пахнут маленьким мальчиком. Ах, это божественно, Морис! И я чувствую твое дыхание на своей коже.

Другой рукой она перебирала мои волосы.

— Послушай, Морис, ты мне ответишь только, если ответ «да». Ты меня любишь, скажи?

— Да.

Мне было стыдно. Нет, я ее не любил. Наоборот, я начинал ее ненавидеть. Ее животная страсть, ее ужимки были мне противны… Уж лучше бы она потребовала новых объятий, а затем я вернулся бы к себе.

В конце концов я заснул. Впрочем, Люсия тоже. Постепенно она умолкла, дыхание стало более ровным… И мы почти одновременно погрузились в сладкое забытье.

* * *

Когда я проснулся, уже занимался день. Меня разбудил предрассветный холодок, проникший в раскрытое окно. Я замерз. Облокотившись на подушку, я взглянул на спящую Люсию. Зрелище поистине разоблачительное. Люсия спала с открытым ртом. Вообще-то она не храпела, но дышала шумно, тяжело, и каждый ее вздох заканчивался стоном, отчего мне казалось, что этот ее вздох последний.

Когда у нее были закрыты глаза, ее веки напоминали веки какого-нибудь земноводного — тяжелые, выпуклые. На впалых висках кожа была морщинистая. Приглядевшись, я увидел корни ее волос — унылого цвета седина. Но в особенности я не мог отвести взгляд от ее увядшего, бледного без помады, рта с отвислой нижней губой.

Она внушала мне ужас. Я пристально, не отрываясь, смотрел на нее, позволяя чувству омерзения целиком овладеть мною. Но, поступая таким образом, я как бы создавал таинственные чары, во власть которых сам добровольно отдавался.

Однако я сумел справиться со своим двусмысленным экстазом. Бесшумно ступая, подошел к балкону и поднялся к себе в комнату. Закрыл окно, задернул шторы, ощупью добрался до кровати и улегся на прекрасные свежие простыни. Здесь по крайней мере они были чистыми!

 

Глава VI

Мне никак не удавалось снова заснуть. На этот раз я осознанно вкушал всю прелесть комфорта, погрузившись в состояние тихой эйфории. Впервые с тех пор, как я очутился в Париже, я чувствовал себя в безопасности, обрел уверенность в завтрашнем дне. И знал, что если даже я для Люсии всего лишь каприз, знакомство с ней принесет мне пользу.

Общаясь с ней, я почерпну немалые знания о профессии, которую выбрал и к которой чувствовал призвание.

В тепле и покое уютной постели время прошло незаметно,

И когда я наконец уже почти засыпал, в дверь постучали. Я решил, что Феликс несет мне завтрак, и пошел открывать. Но это оказалась Мов.

Она была одета в тесные джинсы, уж слишком обтягивающие ее юные формы, и красный свитер. Довольно короткие волосы были схвачены лентой на затылке.

— Здравствуйте, Мов…

Интересно, что ей от меня понадобилось. Я понятия не имел который час. Взглянул на свои часы, лежавшие на тумбочке у кровати, но они стояли; я забыл накануне их завести.

Мов закрыла дверь и уселась на пуф.

— Ложитесь в постель, а то еще простудитесь, — сказала она.

Я снова лег.

— Хорошо спали?

— Отлично!

— Еще как! — она усмехнулась. — Вчера вечером я минут десять тарабанила в вашу дверь, а вы не слышали…

Необычайной голубизны глаза смотрели на меня, не отрываясь. Я отвел взгляд.

— Я… Я страшно устал… и сразу же заснул…

— А, вот оно что!

Она подскочила к окну и отдернула шторы.

— Господи, взгляните же на солнце! Скоро девять!

За окном бушевала весна. Яркое солнце ворвалось в комнату, разом озарив ее всю своими лучами.

Мов распахнула окно и, глубоко дыша, проделала несколько гимнастических упражнений. Потом облокотилась о подоконник.

— Скажите, — спросила она, — а вы видели пожарную лестницу у вас под окном? Если случится пожар, вы первым спуститесь в сад!

Она резко повернулась и легким шагом приблизилась к моей кровати.

— Если вам захочется потренироваться, просто так, ради забавы, смотрите, не потревожьте мою тетю; ведь ее комната прямо под вашей, не так ли?..

На сей раз намек был вполне ясен. Я с трудом проглотил застрявший в горле комок.

— Я в эти игры не играю, Мов…

— Ну, конечно… Да я об этом просто так упомянула… Надо же вам знать все ходы и выходы, а?

И, бросив на меня язвительный взгляд, она вышла из комнаты.

* * *

За завтраком мы собрались все втроем. Я сразу же заметил, что Люсия постаралась для меня вовсю: она уже наложила на лицо искусный макияж, и, благодаря специальным кремам, ее кожа приобрела определенную свежесть, что вполне могло ввести в заблуждение. Я с некоторым трудом вызвал в памяти спящую Люсию, с ее огромными веками, с открытым ртом.

Мы пожали друг другу руку. Ее рукопожатие было со значением. Она умела вкладывать особый смысл в самые обычные повседневные жесты.

— Как провели ночь, Морис?

— Спасибо, прекрасно…

Она мазала маслом дымящиеся тосты. При этом масло слегка шипело.

Люсия избегала смотреть на меня, ее несколько стесняло присутствие Мов.

— Вы сегодня участвуете в съемках? — спросила она.

— Нет, только завтра.

— Все отменяется.

— Почему?

— Начиная с этой минуты вам начнут создавать рекламу. Нельзя же кричать о новом таланте и в то же время заставлять вас играть какого-то гвардейца.

Она осторожно маленькими кусочками откусывала тост, чтобы не испортить макияж. Но когда она пила, ее губы оставляли на чашке противные отпечатки.

— Я позвонила Блонвалю, это лучший агент по связям с прессой в мире кино. Он займется вами…

Я слушал, не проронив ни слова. И сегодня утром меня еще не покидало ощущение нереальности происходящего. Мне казалось, что все это касается кого-то другого, не меня.

— Выслушайте меня, мадам, — сказал я, наконец, допив свой кофе.

Мов подняла на меня взгляд, заинтригованная торжественностью моего тона.

— Да, Морис?

— Вы так добры, что верите в меня, но…

— Что?

— Предположим, что я не потяну на главную роль?

Кажется, Люсия была раздосадована. Ей не нравилось, когда нарушали ее планы.

— Я слышала как вы прочли одну реплику, мне этого достаточно. Поверьте, я в этом разбираюсь: вы можете достичь многого, У вас прекрасные данные…

— Не беспокойтесь, Морис, — вмешалась Мов. — У моей тети заиграет и последний чурбан.

Таким вот образом все завертелось, закрутилось. У продюсера в «портфеле» нашелся один литературный сценарий, именно то, что хотела Люсия. Некий крупный специалист в данном вопросе, приступив к работе под руководством моей… благодетельницы, быстро закончил обработку сценария. Короче, я попал в водоворот событий. Разумеется, все, кто принимал участие в постановке нового фильма, не строили на мой счет каких-либо иллюзий. Для них я был просто возлюбленным, жалким альфонсом, ради которого идут на безрассудство, пусть оно и недешево обойдется. Ибо Люсия вкладывала в эту авантюру немало денег. По правде говоря, она поступала так не только ради меня. Как она и сказала мне в самом начале, она уже давно лелеяла мечту попробовать себя в качестве режиссера! Впоследствии мне пришлось убедиться, что таково честолюбивое стремление каждого актера, хорошего или плохого. Не знаю почему, но все они страдают этой своеобразной манией величия, которая внушает им желание очутиться по другую стороны камеры.

Тот факт, что я был совершенно неизвестен, Люсию устраивал. Для своего режиссерского дебюта она нуждалась в послушном мальчике. Если б она для своего боевого крещения выбрала какого-нибудь знаменитого коллегу, дело наверняка пошло бы туго.

Мы были так охвачены энтузиазмом совместной работы, что наша любовная страсть отошла на второй план. Иногда поздно вечером все по той же пожарной лестнице я пробирался к Люсии, но у нас всегда заходил разговор о фильме и даже вид расстеленной постели нас не отвлекал. Зато случалось, мы заглядывали в мою бывшую комнату, забираясь туда по черной лестнице. Люсия как бы испытывала потребность унизить себя, опуститься. Она жила в такой роскоши — шелк, хромированный металл, мягкая кожа, тонкие ароматы, — что уродство этой лестницы, убожество нищей комнатушки, жалкая железная кровать с грязными простынями давали ей своеобразный отдых.

В любви она не знала меры, вела себя как ненасытная самка, отбросив всякую стыдливость.

Я старался изо всех сил удовлетворить ее страсть, однако мое отвращение к ней все росло. Но что любопытно: когда я сжимал ее в объятиях, я забывал «настоящую» Люсию и думал лишь о Люсии «вымышленной». То есть, я ухитрялся больше не видеть стареющую актрису с увядшим, несмотря на все старания институтов красоты, лицом; я видел знаменитые персонажи, воплощенные ею на экране, увековеченные волшебством кино.

Да, я предавался любви с экранными героинями. Обнимал по очереди то чувственную шпионку, то светскую кокетливую даму, то загадочную преступницу… Все зависело от игры воображения. Люсия, казалось, была от меня без ума. С каждым днем я чувствовалу как она делается еще покорней, еще восторженней в своей любви ко мне. Порой испытываемая ею страсть сообщала ей некое величие, которое не могло оставить равнодушным.

Во взгляде было столько восхищения, жесты были столь нежны, а улыбки так ласковы, что меня охватывало смутное волнение.

Чем прочнее я обосновывался на бульваре Ланн, тем меньше старалась бывать дома Мов. Она умудрялась не показываться нам на глаза несколько дней подряд, возвращаясь поздно вечером, уходя рано утром и стараясь питаться в наше отсутствие. Люсия не обращала на это внимания. Свою роль тети она исполняла весьма плохо. Люсия занялась исключительно мной, нашим фильмом и больше для нее ничего не существовало.

У меня появились элегантнейшие костюмы, смокинг, тонкое белье, импортная обувь… Я сопровождал Люсию повсюду. Я встречал множество знаменитостей, которые делали вид, будто принимают меня всерьез…

Но эти выходы в свет были мне в тягость. Откровенно говоря, мне было неловко везде таскаться за Люсией. Некоторые взгляды красивых женщин смущали меня, волнуя мое сердце. Что думали обо мне эти жеманные красавицы? Быть может, презирали за то, что ради материальных выгод я пренебрегаю влюбленностями в кругу своих ровесников?

Роль послушного песика меня утомляла. Вопреки ожиданиям Люсии начало съемок было назначено на июль. Техническая группа поработала быстро и хорошо.

Вижу, я еще не пересказал вам сюжет фильма, вполне, однако, заслуживающий интерес. Это история юноши, который, вернувшись из пансиона, догадывается, что у матери есть любовник. Разумеется, он страшно подавлен, прежде всего оттого, что почтение, которое он испытывал к ней, целиком вытесняет чувство презрения; а еще потому, что он очень любит отца и боится, что тот откроет правду.

Он делает все возможное и невозможное, чтобы как-то загладить опрометчивые поступки матери, вплоть до того самого дня, когда эти поступки выходят за всякие рамки и он убивает мать, чтобы отец не узнал-таки истину.

Конечно, когда вот так пересказываешь, все это кажется несколько мелодраматичным, но авторам удалось создать «атмосферу». Были великолепные сцены без лишних диалогов… Напряженное молчание, выразительные взгляды. В самом деле, о такой роли можно только мечтать. Любой актер в Париже пошел бы на все, лишь бы ее получить.

Вот я и шел на все.

Продюсер вбил себе в голову, что роль преступной матери должна сыграть Люсия. Вначале она отказалась, ссылаясь на то, что она еще никогда не выступала в таком амплуа и ее долг насколько возможно отдалить момент, когда ей придется «разочаровать свою публику». Но продюсер, который не разделял ее абсолютной веры в меня, хотел уменьшить риск, обеспечив участие в фильме такой знаменитости, как Люсия.

В конце концов она согласилась. Это стало одной из скандальных подробностей, которую решил как следует использовать для рекламы ловкий пресс-агент. Ну, разве не забавно: великая актриса впервые исполняет роль матери, а в роли сына — ее любовник?

На следующий день после того, как Люсия в принципе дала свое согласие, Мов снова пришла ко мне в комнату.

Как и тогда, в то первое утро, на ней были те же самые джинсы и красный свитер. Я обратил внимание на ее осунувшееся лицо и синие круги под глазами.

Не знаю почему, но я был рад, что она зашла. Когда она появилась, я подумал, что, сам того не подозревая, скучал по ней.

— Привет! — тихо поздоровалась она, закрыв за собой дверь. — Я вам не помешала?

— Напротив. Я чертовски рад вас видеть, Мов. Чем занимались все это время?

Девушка, не отвечая, уселась верхом на стул. Протянула руку к пачке сигарет, лежащей на камине, и закурила.

— Смотри-ка, вы, значит, курите? — сказал я. — Что-то я раньше не замечал.

— А это недавно…

— И вам нравится?

— Нет. Но надо же быть как все…

Я спрыгнул с кровати, приблизился к Мов и приподнял ее лицо за подбородок.

— Ну-ка, взгляните на меня…

— Это еще зачем! — она отстранилась.

— Мов, вы больны!

— Еще что!

— Я же вижу! У вас бледная физиономия… И эти круги под глазами… — Непринужденным жестом я хотел взять ее за руку, чтобы проверить пульс, но она оттолкнула меня.

— И часто вы изображаете из себя доктора Кнока?

— Вам следует обратиться к врачу…

— Не действуйте мне на психику, Морис! В конце концов мое здоровье вас не касается! К тому же я прекрасно себя чувствую. Просто в последние дни постоянные кутежи…

Я опешил.

— Кутежи?!

— Ну, да, хожу на вечеринки, пью, курю, позволяю себя лапать разным придуркам и ложусь спать под утро…

— Мов!

— Ох, не смотрите на меня такими глазами! Вы мне не отец…

— Она усмехнулась. — Всего-навсего дядя!

От последних слов я вздрогнул как от удара хлыстом.

— Что вы сказали?

— Чистую правду… Я знаю, она не всегда звучит красиво, но бывает трудно удержать ее при себе. Я старалась как могла, Морис, но теперь чаша переполнена!

Меня пугал ее голос, он был лишен интонаций. Однако каждое произнесенное слово было тщательно продумано.

— Да что с вами такое?

— Кажется, Люсия собирается играть в вашем фильме роль матери? Я прочла об этом в газете…

— Ну, да… и что с того?

— А то, что я нахожу это смешным, более того — неприличным.

— Полно, Мов!

— Никаких «полно, Мов»! Если Люсия утратила всякое чувство собственного достоинства, то мы должны ей напомнить о нем. Вот и все! Представьте себе на минутку: эта женщина играет роль преступной матери того, кто на самом-то деле приходится ей любовничком! И это к тому же известно всем!

Я пребывал в растерянности и чувствовал, что возражать бесполезно. Но надо же было что-то сказать. Бывают случаи, когда отрицание очевидного является элементом житейской мудрости.

— Стыд и срам, Мов!

— Я просто в восторге, что вы нашли подходящие слова. И вправду, стыд и срам! Вот почему этого не должно быть.

— Что вы еще придумаете?..

— Не стоит протестовать, Морис. Мне все известно. Несколько вечеров я пряталась в саду и видела как вы занимаетесь воздушной акробатикой на пожарной лестнице. Этого вам достаточно?

Я опустил голову, сгорая от стыда.

— Вот почему я не хочу, чтобы она играла эту роль…

Наступила гнетущая тишина. Я надеялся, что Мов уйдет, но, похоже было, она решила остаться у меня еще; докурив первую сигарету, она уже прикуривала от дымящегося окурка вторую.

— Мов, я хочу, чтоб мы с вами поговорили…

Она пожала плечами, всем своим видом давая понять, что это бесполезно.

— Ваша тетя — актриса со своими… э… причудами. Великий артист — существо необычное. В том, что она не осталась равнодушной к моей молодости и позволила себе каприз, нет ничего особенного и тем более возмутительного.

Я не могу оправдать себя в ваших глазах, это невозможно. Согласен, Мов, я жалкий карьерист, не пожелавший упустить свой шанс; такое выпадает раз в жизни… Однако если я и не люблю Люсию, то по меньшей мере испытываю к ней почтение, которое с избытком восполняет любовь…

Мов встала.

— Я пришла не для того, чтобы присутствовать на вашем сеансе самоанализа, Морис. Я только хотела вас предупредить, что если Люсия будет играть эту роль, я здесь не останусь… Вот и все…

— Но почему вы, в конце концов, придрались к детали, касающейся работы? Какого черта, она ведь актриса! И тот факт, что в фильме она играет мою мать, никак не отразится на ее положении в обществе.

— В данном случае отразится! Вы сами прекрасно понимаете. Блонваль делает ставку именно на эту двусмысленную ситуацию. Он строит рекламу на скандале.

Мов удрученно покачала головой:

— Люди внушают мне отвращение.

Она вышла из комнаты, не закрыв за собой дверь.

* * *

Я провел отвратительное утро. За обедом мы оказались с Люсией наедине. Феликс в ответ на наш вопрос сообщил, что мадмуазель Мов только что уехала, сев за руль своего автомобиля. Я решил, что мне представилась прекрасная возможность рассказать Люсии об утреннем разговоре с ее племянницей.

Разумеется, некоторые детали нашей беседы я опустил. Люсия задумчиво выслушала меня.

— Значит, люди судачат? — тихо произнесла она, когда я замолчал.

— Как видите…

— Но это же хорошо! Блонваль просто чудо! Говорила же я тебе, что это лучший пресс-агент в Париже.

Ее реакция меня огорошила. Я-то думал, она расплачется, откажется от роли, может, даже будет бить себя кулаком в грудь.

— Послушайте, Люсия, вы, очевидно, не понимаете, что ваша племянница жестоко страдает от такого положения вещей…

Она обхватила меня за шею и стала покусывать за ухо.

— Надо что-то предпринять, — сказал я, решительно оттолкнув ее от себя.

Взгляд у Люсии сделался неподвижным, почти злым.

— Мов всего лишь наглая девчонка. Я запрещаю ей судить обо мне! Моя личная жизнь ее не касается, так же, как и моя работа…

— Она сказала, что уйдет из дома, если…

— Ну, что ж, пусть уходит! Во всяком случае я не позволю, чтоб семнадцатилетняя девчонка указывала мне, как себя вести.

Спорить не имело смысла. Люсия поцеловала меня в губы. Это был искусный поцелуй, предназначенный для первого плана. От прикосновения ее губ меня замутило. Напрасно я изо всех сил старался думать о ее великолепной характерной роли в «Даме одного дня», этот поцелуй был невыносим.

Я сделал движение, высвобождаясь из ее объятий, и сказал:

— Ох, кстати, сегодня нам должны представить окончательный вариант текста!

Люсия хотела было рассердиться, но, услышав про работу, успокоилась.

— Тебе придется немедленно взяться за дело, Морис. Я даю тебе неделю, чтобы выучить роль… Мы не станем работать как остальные, репетируя по кусочку изо дня в день в съемочном павильоне…

Когда я скажу «Мотор!», к тому моменту все будут знать свой текст целиком. И потом каждый вечер перед тем, как покинуть студию, я определю места для завтрашних съемок.

Говоря о работе, Люсия порозовела от возбуждения. Эта женщина жила только для себя… Разумеется, ее искусство являлось неотделимой частью ее личности.

Мы еще долго говорили о будущем фильме. Но о чем бы я теперь ни думал, перед моим мысленным взором вставало измученное лицо Мов. Я видел ее с сигаретой, она неумело затягивалась, и от дыма у нее на глазах выступали слезы.

 

Глава VII

В этот же вечер мы должны были присутствовать на генеральной репетиции спектакля в «Мишодьер». Но, поскольку Мов еще не вернулась, я попросил у Люсии разрешения остаться дома под тем предлогом, что мне якобы не терпится прочесть сценарий, который нам только что принесли. Она улыбнулась в восторге от моих благих намерений.

— Как хочешь, мой мужичок!

Я буквально взвивался, когда Люсия меня так называла. Она это видела, но моя злость ее забавляла, и потому она не упускала случая, чтобы по любому поводу обратиться ко мне именно таким образом. Иногда даже, будто забывшись, в присутствии третьего лица, что усугубляло мои мучения. Для меня было непостижимо ее бысстыдство. Словно она непременно желала, чтобы характер наших отношений ни для кого не оставался тайной. Она была горда, что имеет восемнадцатилетнего любовника, будто этот успех был важней, чем все ее достижения актрисы!

Когда Люсия ушла, я в самом деле почитал сценарий. Однако чтение не могло поглотить мое внимание целиком. Я прислушивался, подстерегая возвращение Мов. Когда у дома тормозила машина, я кидался к большому окну в гостиной в надежде увидеть красный спортивный автомобиль. Я был обеспокоен. Утренняя стычка с Мов очень меня расстроила.

До сих пор мы с Мов сохраняли некий статус-кво. Не проявляя по отношению друг к другу чрезмерной симпатии, мы сосуществовали вполне мирно; свое презрение ко мне она никогда не выражала иначе как ироническим взглядом или двусмысленным замечанием.

Около десяти, когда я дочитывал описание последнего эпизода, зазвонил телефон. Интуиция подсказала мне, что это Мов, и потому я не удивился, когда исполненный важности Феликс пришел сообщить, что со мной желает говорить мадмуазель.

У нее был странный голос, низкий, гортанный. Она спотыкалась на каждом слове и, казалось, собиралась с силами, чтобы их произнести.

— Это вы, Дон Жуан?

— Мов, вы пьяны!

— Как сапожник, добрый мой друг…

— Какой стыд!

— Только без проповедей, ваше преподобие, приберегите их лучше для личного пользования…

Я не сообразил, что сказать в ответ. В трубке послышалось пьяное хихиканье.

— Скажите-ка, Морис, вы поговорили со старухой?

Я возмутился.

— Прошу вас проявлять уважение к вашей тете, Мов!

Она расхохоталась:

— Вы ее удостаиваете своим вниманием, а я, я должна ей оказывать почтение, вот умора! Послушайте, Дон Жуан, у вас прямо культ стариков…

— Люсия — не старуха, вы прекрасно это знаете и…

— Ага, конечно, это ходячая добродетель! Ну, так как, вам удалось ее переубедить?

— Я с ней поговорил, да…

— Какая была реакция?

— Ну, в общем…

— Она и слушать не стала, а? Ей плевать, что я страдаю из-за ее капризов! Она…

До меня донеслось приглушенное рыдание. Я завопил в трубку: «Алло! Алло!» Но Мов не отвечала.

— Мов! Алло! Мов, ответьте, умоляю вас… Мов, вы слушаете?

Тихий вздох на другом конце провода. Значит, Мов еще у телефона.

— Где вы находитесь?

— В одном бистро, в Сен-Жермен-де-Прэ…

— Одна?

— Нет, с приятелями…

— Как называется заведение?

— «Под хмельком».

— Я приеду за вами…

— Исключается!

— Почему?

— Во-первых, потому, что я не хочу отсюда уходить, а еще потому, что это клуб… Нужна членская карточка, чтоб войти…

Она бросила трубку. Я чуточку подождал, прежде чем сделать то же самое. Когда послышался щелчок и нас разъединили, я уже принял решение во что бы то ни стало привести Мов домой.

Я переоделся и вышел на улицу. Стоянки такси поблизости не было, и какое-то время мне пришлось идти пешком, пока, наконец, я нашел машину. Вечер был душный и пасмурный. Над городом нависли тяжелые низкие тучи…

Водитель не знал, где находится бистро «Под хмельком», и мы довольно долго кружили по кварталу Сен-Жермен, прежде чем отыскали адрес этого клуба. Нам в конце концов помог полицейский, старый и усатый. Судя по его пренебрежительному тону, он был весьма невысокого мнения о посетителях сего заведения.

Оно помещалось в подвале пузатого здания, какие можно увидеть только в Париже. Мов припарковала автомобиль, въехав прямо на тротуар. Ветерок шевелил листок протокола, засунутого под «дворник». Я расплатился с таксистом и направился к низкой двери, из-за которой доносились звуки оглушительной музыки. Спустившись вниз по трем ступенькам, я очутился на площадке, где за жалким столиком из белого дерева скучал одетый в смокинг господин. Именно он следил за входом. Напротив его наблюдательного пункта виднелась железная дверь, к которой я двинулся, не обращая внимания на мрачного часового. Однако такой не упустит возможности поразвлечься.

— Месье, попрошу!

Я сделал вид, что не слышу. Однако открыть дверь не представлялось возможным: снаружи ручки не было, дверь открывалась электрокомандой от стола.

Пришлось все-таки обратиться к этому типу. Он разглядывал меня с озабоченным и вместе с тем насмешливым видом, поглаживая потертые отвороты своего смокинга.

— В чем дело? — тихо произнес он.

— Послушайте, будет очень мило с вашей стороны: если вы поднимете шлагбаум!

— Вы являетесь членом клуба?

— Нет, но если настаиваете, могу внести вступительный взнос…

— Не так сразу: у вас должно быть двое поручителей.

— Я наверняка найду их внутри.

Он явно наслаждался ситуацией. Его лицо с совиными глазами, бледное лицо человека, привыкшего к ночному образу жизни, оживилось.

— Но вы не можете войти, сами понимаете, раз вы не член клуба, вот в чем загвоздка. Что называется, порочный круг!

Я похлопывал ладонью по железной двери. За этой дверью находилась Мов, а я не мог к ней пробраться. Это привело меня в страшную ярость.

— Порочным кругом я называю ваш грязный кабачок! Я пришел за молоденькой девушкой, которую сюда затащили. Схвачу ее под мышку и тут же смотаюсь, понятно…

Он пожал плечами.

— Сматывайтесь прямо сейчас. Мне не нравятся наглые типчики, которые любят устраивать скандалы.

Я подскочил к столу и, схватив этого субъекта за отвороты, которые он так нежно полировал, прорычал ему прямо в физиономию:

— Девушке, о которой идет речь, всего семнадцать, то есть, она несовершеннолетняя. Она только что говорила со мной по телефону, и это позволило мне убедиться в том, что она вдрызг пьяна! Добавлю, что эта девушка — племянница Люсии Меррер, актрисы Люсии Меррер. Если вы немедленно не откроете, я позову полицейских и будете разбираться с ними, ясно?!

По некоторой неуверенности, появившейся у него во взгляде, я понял, что победа за мной. Я отпустил его. Он покрутил шеей, чтоб вернуть воротничок на место. Потом нажал кнопку у себя за спиной, и железная дверь открылась. Звуки, доносившиеся из-за закрытых дверей не шли ни в какое сравнение с реальным шумом. Грохот стоял невообразимый. Я буквально покачнулся от несущихся из мощнейших усилителей неистовых звуков негритянского джаза. Но еще громче, чем музыка, раздавались возгласы, вопли, смех посетителей. У человека, попавшего сюда с улицы, создавалось впечатление, будто он окунулся в атмосферу какого-то безумного праздника.

Я спустился по ступенькам, ведущим в низкий сводчатый зал, освещенный одними свечами, и стал искать в полумраке Мов. Но напрасно я таращил глаза, я ее не видел. Чтобы найти девушку, надо было идти от столика к столику и заглядывать каждому посетителю в лицо… Меня толкали пары, пытавшиеся танцевать между столиков, некоторые женщины на глазах у своих спутников окликали меня или тянули за рукав.

Я шел, продираясь сквозь этот людской агломерат, оглушенный шумом, задыхаясь от духоты и тяжелого запаха зверинца, стоявшего в темном подвале. Господи! Человечество, должно быть, переживает полный упадок, если получает удовольствие от пребывания в подобных местах!

Наконец-то в глубине зала я углядел Мов. Она сидела в веселой компании за самым большим столом: сногсшибательно одетые девицы и три парня в джинсах и свитерах. Они тоже шумели, как все. Один из юнцов перекинул ноги Мов через свои и глупо смеялся. Мов была единственной, кто не участвовал во всеобщем веселье. Она держала в руке стакан с виски и пила из него маленькими частыми глотками.

Я подошел вплотную к столу и позвал:

— Мов!

Все замолчали и уставились на меня. Девушка повернула голову в мою сторону.

— Гляди-ка, — усмехнулась она, — Дон Жуан пожаловал! Как вам удалось войти?

— Кто это? — спросил Мов ее приятель.

— Постельный дружок моей тети!

Они расхохотались, один громче другого. Им показалось, что это удачная шутка, и они встретили меня с распростертыми объятиями.

— Присаживайтесь, старина, — предложил мне приятель Мов, высокий близорукий парень.

— Мов, идемте, прошу вас! — сказал я, стараясь, чтоб мой голос звучал потверже.

Она покачала головой.

— Нет, миленький Морис. Мне здесь ужасно весело!

Стоя перед этими пьяными дураками, я чувствовал себя каким-то неполноценным.

— Если это место вам кажется забавным, мне от души жаль вас, Мов.

— Ну, вы-то как известно предпочитаете альковы пожилых дам…

Я ударил ее по щеке. Она выронила стакан на стол. Парень вскочил, хотел вцепиться в меня, но ему мешал край стола. Поза у него была неустойчивая, и я легоньким щелчком усадил его на место.

В этой адской сутолоке никто ничего не заметил. Мов смотрела на меня не отрываясь, взгляд у нее сделался злым.

Я протянул ей руку, словно маленькой девочке.

— Идемте же! К чему устраивать скандал?

— Скандалы — пожалуй, по вашей части!

— Поговорим об этом потом, а сейчас, умоляю вас, уйдем…

— А я умоляю вас оставить меня в покое! Пригородный Дон Жуан!

Последовал взрыв всеобщего смеха. Длинный парень с близорукими глазами обратился к своим товарищам:

— Эй, ребята, вы не находите, что этот тип ужасный скандалист? Надо бы его вышвырнуть отсюда…

Но остальные не слишком рвались в бой. Похоже, они пребывали в нерешительности и плохо держались на ногах… Однако им не хотелось оплошать перед девушками.

— Давай-ка, — сказал мне один из них, — топай… Иди трахай свою старуху и оставь нас в покое, тебя, кажется, никто не трогал!

Я схватил его за ворот свитера и приподнял с табуретки.

Надо сказать, парень я сильный, наверное, потому, что с детства много занимался спортом.

— Отпустите меня! — пробормотал юнец.

Я и впрямь его отпустил, но добавил при этом тумака, от которого он перелетел через свой табурет.

Когда же я обернулся, приятель Мов, схватив со стола огромную рекламную пепельницу, расквасил мне ею губы. Удар был очень сильный и буквально меня ошеломил. Я поднес руку ко рту. Из разбитых губ на галстук струйкой стекала кровь. Затихнув при виде этой картины, остальные смотрели на меня в смущении.

Мой обидчик пожал плечами.

— Послушайте, вы сами нарвались, — сказал он тихо. — Присядьте, старина, выпьем что-нибудь… Вам заказать виски или джин с тоником?

Я покачал головой.

— Мов, вы по-прежнему отказываетесь уйти со мной?

Девушка встала. Она выглядела бесконечно усталой. Я пропустил ее вперед. Остальные не произнесли ни слова. Шагая друг за другом, мы добрались до выхода.

Надзиратель у двери вытаращил глаза, увидев мой окровавленный подбородок. Однако вопросов задавать не стал.

Я сел в красный автомобиль. Мов вытащила из-под «дворника» бумажный листок и выбросила в канаву. Затем села за руль. Ей понадобилось некоторое время, чтобы разыскать ключ от зажигания. Пока она безрезультатно рылась в сумочке, я прикладывал к разбитому рту носовой платок. Губы страшно распухли. Наверное, я был сейчас похож на негритянского боксера. Во рту ощущался привкус, от которого меня мутило.

Наконец Мов тронула машину. За все это время мы не проронили ни слова. Мов ехала вдоль набережных по направлению к Тро-кадеро… Однако вместо того, чтобы въехать на мост, остановилась напротив Эйфелевой башни и повернула ко мне свое бледное личико.

— Мне ужасно жаль, Морис…

Я взглянул на нее.

— Да ну, глупости… Я сам виноват. Если б я не влез в вашу жизнь, у вас не было бы причин искать утешения таким образом…

Она осторожно обхватила мое лицо руками, смотрела на мой окровавленный рот, и в ее голубых глазах блестели слезы. В неудержимом порыве она прильнула губами к моим разбитым губам.

То не был настоящий поцелуй; то было нечто большее и вместе с тем менее значительное. Какое-то мгновение Мов не отрывала своих губ, она пробовала вкус моей крови. А когда отстранилась, ее губы тоже были красны, и это придавало ей какой-то странный вид.

Я не стал ничего говорить. Я испытывал чувство радости и одновременно печали.

Мов повернула ключ, мотор тихо заурчал.

— Морис, я хотела бы вам кое-что сказать…

— Скажите…

— Это секрет!

— Тогда не говорите!

Играть в джентльмена было ни к чему, уж очень ей хотелось высказаться.

— Морис… Люсия мне не тетя, она мне мать!

Я на секунду прикрыл глаза, сожалея, что не оглох до того, как Мов произнесла эти слова.

— Вы понимаете, почему мне стало так обидно, когда я узнала, что она хочет играть в фильме роль вашей матери? Из кокетства она меня всегда держала от себя вдали, скрывала так, что во всем Париже и десяти человек не найдется, которым известно, кто я на самом деле. Я воспитывалась далеко отсюда, в самых лучших заведениях, но никогда не видела Люсию…

Как-то несколько месяцев назад я решила, что с меня хватит и написала ей, чтоб напомнить о своем существовании и сказать, что желаю жить рядом с собственной матерью. Она приехала за мной, и мы заключили эту гнусную сделку! Я превратилась в ее племянницу, чтобы не мешать ее карьере… Она прямо тряслась от страха, что ей предложат амплуа «матери»! И вот ради вас…

Она опустила голову на руль. Если б она выплакалась, ей стало бы легче, но слезы не шли.

Я положил руку на ее нежный затылок.

— Мов… Наверное, теперь я уйду. Мне больше нечего делать в вашем доме…

Она заговорила не сразу. Мотор все работал, но Мов и не думала трогаться с места. Наконец, она подняла голову. Ее лицо было бледным как полотно.

— К чему вам уходить, Морис… Это ничего не изменит! Она такая как есть! В сущности, вы тоже ее жертва…

— В сущности, да, — прошептал я, пораженный этой мыслью.

— Я думаю даже, вы отличный парень! По-своему…

— Да, Мов, по-своему…

Она включила скорость, и мы доехали до дома, не обменявшись ни словом.

Нам больше нечего было друг другу сказать.

 

Глава VIII

Утром я спал допоздна и когда проснулся, моя постель была залита ярким солнцем. Этот радостный золотисто-желтый свет напомнил мне Мов, особенно тот странный поцелуй, который она мне подарила. Мысль о нем возвращалась острой болью, как воспоминание о былом горе, заставшее вас врасплох. Лишь вчера я открыл для себя эту хрупкую девушку-подростка. Теперь я понимал природу ее недуга. Люсия вела себя по отношению к ней поистине недостойно. На протяжении многих лет Мов ждала свою мать. Придумала некий сказочный образ, который реальность потрудилась разрушить. В итоге Мов поняла, что вместо материнской любви, теплой и нежной любви, о которой она мечтала, она столкнулась лишь с безграничным эгоизмом и сумасбродством избалованной актрисы. Люсия отвергла ее, забыла, поместила в укромный уголок своей жизни, как убирают подальше фамильную мебель, которой стыдятся, ибо она уже не соответствует роскоши вашего жилища.

Я предавался этим мрачным мыслям, когда в мою дверь постучали. Это был Феликс. Второго такого слуги, как он, наверное, не было во всем Париже. Парень был предан Люсии всей душой. Он преклонялся перед ней до такой степени, что служить ей являлось для него священнодействием. Кто знает, может быть, он втайне ее любил? У Люсии, вероятно, была целая толпа преданных воздыхателей.

— Мадам просит вас к себе…

Со мной он держал себя церемонно, выражая таким образом свое неодобрение и зависть.

— Хорошо, сейчас спущусь…

Люсия подарила мне роскошный халат из синего бархата. Облачаясь в него, я сам себе казался чародеем-волшебником. Быстро умывшись, я накинул халат и спустился (не воспользовавшись пожарной лестницей) к своей любовнице. Я был очень против нее настроен… Теперь я ненавидел Люсию окончательно. При мысли о том, что придется снова ее видеть, выказывать любовь, меня трясло от раздражения.

Люсия, ожидая меня, постаралась вовсю. Впервые она напялила на себя какое-то немыслимое платье в китайском стиле, которое делало ее похожей на куклу, выставленную в ярмарочном тире. Волосы она подвязала лентой из розового бархата. Следовало бы издать указ о том, что этот цвет предназначен лишь для юных девушек. На даме в возрасте, вроде Люсии, он выглядит непристойно.

— Здравствуй, мужичок!

Сжав кулаки, я подошел к кровати, где Люсия читала сценарий нашего фильма, делая для себя пометки.

Она подставила мне губы для поцелуя, но, увидев мой распухший рот, вскрикнула:

— Морис! Что случилось?!

— Поцеловал дверь вчера вечером, когда шел спать. В темноте не заметил, что она приоткрыта…

— Но это ужасно, надо обратиться к врачу…

— Еще не хватало! Через два дня все пройдет!

Она обхватила мою голову рукой. Широкий рукав платья задрался, и я с отвращением почувствовал на своих щеках прикосновение ее кожи.

— Мой мужичок очень стойкий, — просюсюкала она.

Сам не знаю, как я сумел удержаться и не ударить ее. Я весь был словно заряжен электричеством. И заряд был отрицательный!

— Ты прочел сценарий Морена, милый?

— Да.

— Ну, и что ты скажешь? Неплохо, правда?

После этого я не мог утверждать обратное. Впрочем, насколько мне позволяло судить мое торопливое чтение, работа была действительно стоящая.

— Да, отлично.

— Единственный упрек, который я могу высказать Морену, касается персонажа матери…

Разумеется. Как все актеры она внимательно изучала только свою роль.

— Видишь ли, — продолжала Люсия с вдумчивым видом, — он сделал из нее чувственную, легкомысленную, циничную женщину, которая думает только о возлюбленном и совершенно не занимается своим ребенком. Это неправдоподобно… Жена может забыть о муже, может даже его ненавидеть… Но она остается матерью!

Я не верил своим ушам! И это говорит она! Она, которая, ради того, чтоб продлить молодость, выдавала свою дочь за племянницу; она, которая не воспитала своего ребенка, оставляя его томиться по пансионам и лишь изредка — и с неудовольствием — вспоминая о его существовании.

— Ты так не считаешь?

Я взглянул ей прямо в глаза.

— Совершенно верно, Люсия. Мать остается матерью.

— Ну что ж, — сказала она, как ни в чем не бывало, — я рада, что ты разделяешь мое мнение… Я попрошу Морена добавить несколько эпизодов с участием матери и сына. Это то, чего не хватает в его сценарии. Надо бы сделать живее диалоги. У его персонажей речь всегда выразительна, но суховата. Согласен?

— Да!

— Мне кажется, ты сегодня какой-то рассеянный. О чем ты думаешь?

Ей бы следовало спросить «о ком?» Я думал о Мов. Мне хотелось увидеть ее, обнять… В этом желании не было ничего «физического». Просто меня переполняло чувство нежности к ней.

— Извините, но из-за этого «столкновения» с дверью я плохо спал.

— Морис…

Я покраснел. По тому, как вдруг изменился, став строгим, ее тон, я решил, что сейчас последует какой-нибудь каверзный вопрос. Вопрос действительно оказался непростым, но не в том смысле, в котором я опасался.

— Морис, почему ты никогда не обращаешься ко мне на «ты»?

Я растерялся. Не мог же я ей сказать, что наши с ней тридцать с лишним лет разницы являются для этого достаточным основанием.

— Я… я перед вами преклоняюсь, Люсия… К Богу не обращаются на «ты».

Мои слова ей польстили.

— Дурачок! — сказала она, целуя меня.

Этим утром Люсия была в прекрасном настроении. Она думала только о нашем фильме. Вся постель была усыпана листками, на которых она на скорую руку записывала разные мысли относительно будущих мизансцен.

— Ты не представляешь! — воскликнула она. — У меня появилась насчет тебя одна идея. Тебя будет одевать известный модельер, а не обычный портной. Надо, чтоб в этом фильме ты выглядел поэтично…

— Вы не боитесь, что я буду смахивать на гомосексуалиста?

— Какие глупости! Ты есть отрочество, понимаешь? У отрочества еще нет пола… Положись на меня… Я знаю, чего хочу, и не сомневаюсь в правильности своих решений!

— О, я вам полностью доверяю…

Я покинул ее и направился в комнату к Мов.

Девушка слушала какую-то пластинку с записью современной музыки. Она выглядела еще хуже, чем в предыдущие дни, напоминая больную птицу.

— Можно войти?..

— Что ж, заходите…

Мов выключила проигрыватель, и в наступившей тишине я почувствовал себя совсем растерянным. Прикрыв за собой дверь, я уселся у подножья кровати и пробормотал:

— Только что я видел вашу мать…

Мне бы хотелось смотреть Мов прямо в лицо, но я невольно отводил взгляд от ее грустных голубых глаз.

— Вот как?

— Мов, я ненавижу ее… Я чувствую, что не смогу больше играть роль мерзкого альфонса. Я хочу уйти… И будь что будет с фильмом…

— И будь что будет со мной, — добавила Мов.

— Почему вы так говорите?

— Да потому, что это правда, Морис. Кроме вас, у меня никого здесь нет! Дурацкая ситуация, но ничего не поделаешь…

Я наматывал на руку угол покрывала.

— Мов…

— Да?

— А если мы вместе выберемся из этой мышеловки и удерем?

Она вздрогнула, потом окинула меня долгим взглядом. На ее бледных губах появилась улыбка.

— Спасибо, что предложили, Морис. К сожалению, это невозможно осуществить.

— Почему?

— Ведь мы несовершеннолетние! Люсия нам такую выходку не простит! Она нас разыщет, и вашей карьере и моей свободе наступит конец!

Мов была права.

— Да, верно. Но в любом случае не надейтесь, что она откажется от роли. Напротив, она хочет ее дополнить.

Мов усмехнулась. При этом на ее лице появилось выражение упрямства, которое сделало его еще более скорбным, чем грусть.

— Что ж, пускай! Постарайтесь справиться с ролью, Морис…

— Я постараюсь.

Мне по-прежнему хотелось взять ее на руки и убаюкать. Я подошел к креслу и наклонился к ней. Мов, думая, что я хочу ее поцеловать, резко выставила вперед руку, как бы отталкивая меня и защищаясь.

— Ну уж нет! — воскликнула она. — Ладно, я еще согласна существовать за кулисами жизни собственной матери, но пользоваться после нее ее альковом — это слишком!

Слова Мов причинили мне боль. Она поняла и, словно пожалев о сказанном, кинулась мне на грудь.

— Ох, простите меня, Морис…

Наконец-то я смог крепко прижать ее к себе и баюкать.

— Ничего, ничего, — шептал я, касаясь губами непослушных завитков у нее на висках. — Ничего страшного, Мов. Я получил лишь то, что заслуживаю…

И тут она дала волю слезам. А я, обнимая ее, с горечью размышлял о том, что весьма грустно, если в восемнадцать лет тебе уже все в жизни осточертело.