Хочу вам сразу сказать, что в больнице царит сильная суматоха. Журналисты со своими вспышками трудятся от души, несмотря на протесты персонала. К счастью, появляется наряд полиции и разгоняет этих стервятников.

– Вам не трудно почесать мне макушку? – умоляет Пинюш. – Представьте себе, эти волнения вызвали у меня крапивную лихорадку.

Берю скребет его котелок своими длинными ногтями. Довольный Пино закрывает глаза в знак благодарности.

– Что случилось? – спрашиваю. Переломанный шмыгает носом и выталкивает языком изо рта кончик забившихся туда усов.

– Я спал. Услышал приглушенные голоса, открыл глаза и увидел убегающую белую фигуру. В палате стояло пороховое облако. Эти господа (он показывает на перепуганных соседей по палате) и я сам так кашляли, что чуть не задохнулись. Убийца навинтил на ствол оружия глушитель,

Я обращаюсь к двум другим пациентам – любезным выздоравливающим старичкам.

– Видел ли хотя бы один из вас убийцу, господа?

– Я, – отвечает тот, что постарше.

Он толстый, желтый, с белой лысой головой.

– Я принял его за ночного дежурного и не обратил особого внимания, – разглядывая меня, шепелявит этот дед, проживший три четверти века.

– И что же?

– Он обошел все кровати и посмотрел на нас по очереди. Его горло перехватывает от волнения.

– Что было дальше? – не отстаю я. Больной указывает мне на роковую койку и приподнимается на локте, чтобы посмотреть на нее.

– Тогда он вытащил из кармана револьвер и начал стрелять в нашего соседа по палате.

– Ничего ему не сказав?

– Ни единого слова. Впрочем, бедняга спал.

– В некотором смысле, – замечает Берюрье, – это хороший конец. Лично я, если бы мне разрешили выбрать, как помирать, выбрал бы смерть во сне. Просыпаешься у святого Петра, он выдает тебе веночек, а ты еще не просек, что к чему, и разве что не суешь ему двадцатку на чай, потому что считаешь, что это официант...

Я останавливаю Толстяка посреди его рассуждений.

– Где тело? – спрашиваю я маленькую медсестру, прекрасную, как день, когда я ходил собирать клубнику с моей кузиной Иветт.

– В морге больницы.

– Я бы хотел нанести ему короткий визит вежливости.

Нежная девочка не придирается к моим словам и с милой улыбкой ведет меня по коридорам больницы. Мы садимся в лифт, задуманный и сделанный, чтобы перевозить людей в горизонтальном положении, и приземляемся в хранилище холодного мяса. Покойник лежит на тележке, покрытый простыней, которую киска приподнимает, и я оказываюсь нос к носу с месье лет пятидесяти с хвостиком и самым заурядным лицом. Этот тип был средним французом во всей его красе; ничто не предвещало ему финал от пуль наемного убийцы.

– Кто он? – спрашиваю.

– Его фамилия Лотен, он был булочником, страдал язвой желудка.

– Ну что же, можно сказать, он от нее вылечился, – шепчу я. – Как убийца дошел до его койки?

– Я дежурила, – отвечает симпатичная совальщица градусников, опуская простыню на лицо булочника. – Пришел этот санитар. На плечах у него было наброшено пальто. Он меня спросил, где лежит доставленный днем стекольщик, который выпал из окна.

Я быстро хватаю ее за крылышко. Она даже не пытается вырваться. Наоборот, этот контакт ей, кажется, приятен.

– Вы видели раньше этого санитара?

– Нет, никогда, но здесь столько персонала... Я подумала, он из другого отделения.

– Дальше?

В комнате холодно, может быть, поэтому девочка прижимается ко мне. Что вы об этом думаете?

– Я ответила, что он лежит в палате "Б" на койке номер три. – Она розовеет. – Я ошиблась. Этот больной занимает койку номер четыре.

Не знаю, ребята, разделяете ли вы мое мнение (если нет, я не заплачу), но, по-моему, бывают дни, когда ваш ангел-хранитель заслуживает благодарности. Пинюшев, во всяком случае, заслужил неоновый нимб! Судите сами, как сказал один судья, уходя в отставку. Пинюш вываливается из окна четвертого этажа, но остается жив, потом спасается от пуль профессионального убийцы, потому что у дежурной сестры пусто в голове. Вдруг я начинаю испытывать к этой рыженькой большую нежность за то, что она спасла жизнь моему Пино.

Я обнимаю ее за талию и выдаю фирменную награду комиссара Сан-Антонио: влажный поцелуй с засосом в губы. Ей это нравится.

Вы мне заметите, что место не располагает к такого рода занятиям. Правда, конформисты несчастные? Надо ли мне вам сообщать, что мне начхать на ваши замечания и вы можете использовать их вместо свечей от запора?

Я прекрасно знаю, что больничные работницы не наследственные святоши, но моя обычная честность заставляет меня сказать, что эта медсестра большая специалистка по взаимоотношениям с мужчинами. Основные свои способности в этой области она мне демонстрирует в лифте. Мы останавливаем просторную кабину между подвалом и первым этажом и начинаем большую игру дуэтом.

Я в ослепительно прекрасной форме. Впрочем, надо признать очевидное: малышка ослеплена своими собственными возможностями.

Импровизация – это целая наука, но я в ней академик. Спросите эту малышку и услышите, что она вам ответит. Она мне выдала сертификат качества, но я забыл его в ящике, где хранятся мои парадные подтяжки.

Когда я возвращаюсь, Берю грызет конфеты. Пино с кислым видом сообщает мне, что Толстяк разграбил тумбочку его соседа, и категорически отмежевывается от действий своего коллеги. Пожав плечами, Берю показывает мне на свою жертву: маленького старичка, чей нос почти соединяется с подбородком, который спит, издавая звук работающего миксера.

– Ты только взгляни на него, – цинично говорит он. – У него такой бодрый вид, что он приведет в восторг всех могильщиков: его ж совсем не надо гримировать. А потом, он не может грызть карамельки своими деснами, а клыков у него не осталось ни одного. Кроме пюре и йогуртов, он вообще ничего не может есть. Времена, когда он мог грызть конфеты, давным-давно прошли. Ты узнал чего-нибудь новенькое?

– Я узнал, что ликвидировать собирались Пино, но произошла ошибка, и маслины достались его соседу. Переломанный зеленеет.

– Как это: меня хотели ликвидировать? – возмущается он. – Что я сделал?

– Это наверняка дело рук наших друзей из консульства. Слушай, Пинюш, постарайся собрать все твои воспоминания на пресс-конференцию. Тебя хотят убрать, потому что во время визита к алабанцам ты видел или слышал нечто важное. Нечто такое, что они хотят во что бы то ни стало заставить тебя забыть. Понимаешь?

Он качает своей жалкой головой.

– Я рассказал тебе все, что видел.

– А слышал? Ты ведь говорил, что секретарь разговаривал по телефону в соседней комнате, пока ты ждал?

– Он говорил на иностранном языке! – протестует Пино. Я тыкаю пальцем в его котелок.

– Почеши в этом месте! – умоляет он. – Так чешется, что с ума сойти!

Я выполняю его просьбу и, скребя пальцем его башку, заявляю:

– Значит, он говорил вещи огромной важности, Пино, и они хотят убить тебя на случай, если ты знаешь алабанский.

– Не шути, – сурово перебивает меня Загипсованный. – Речь идет о смерти человека.

Толстяк тихонько посмеивается, доканчивая карамельки, стыренные у соседа своего коллеги по палате.

– Надо поместить в брехаловках объявление, – шутит Гиппопотам. – «Старший инспектор Пино сообщает типам из консульства Алабании, что им нет необходимости его убивать, потому что он не знает их языка».

– Я ничего не понимаю! – возмущается Переломанный. – Надо им сказать!

– А с другой стороны, – продолжает Неподражаемый, – раз кокнули не тебя, то чего волноваться?

Берю такой. Добрая душа, но свою чувствительность особо не показывает. Бережет для друзей. Для него смерть человека – это всего лишь несколько слов в хронике происшествий.

– Ты косвенно стал причиной смерти двух мужиков за один день, – иронизирует он, – Ты просто чудовище, Пинюш!

Я отдаю распоряжение, чтобы нашего друга поместили в одноместную палату и поставили перед ее дверью ажана. После этого мы оставляем его наедине с крапивной лихорадкой.