Глава 1

Маленький старичок с физиономией лакея на пенсии заканчивает свой йогурт, жеманничая, как стареющая поэтесса, затем вытирает тонкие губы, приглаживает прилипшие к бледному черепу оставшиеся четырнадцать волосков и спрашивает:

– А вы знаете анекдот про человека, купившего своим детям хамелеона?

Поскольку я не знаю, то отвечаю «нет», а поскольку хорошо воспитан, то не добавляю, что не имею ни малейшего желания его узнать...

Мне надо подумать, а он может идти со своим хамелеоном к чертовой бабушке.

Мы проехали только Бар-де-Дюк, и старикашка хочет как можно дольше посидеть в вагоне-ресторане и окончательно затрахать своего визави.

– Так вот, – начинает он, – один человек покупает своим детям хамелеона, чтобы показать, как это животное меняет свой цвет.

– Очень интересно, – говорю я, погружаясь в океан мыслей...

– Он кладет хамелеона на красную тряпку, – продолжает старикан.

– Кто? – рассеянно спрашиваю я.

Старикашка с четырнадцатью волосками ошарашенно выпучивает глаза.

– Ну... тот человек, – бормочет он.

– Какой человек? – продолжаю я, думая совсем о другом.

– Ну тот, что купил своим детям хамелеона...

Я возвращаюсь на землю, если так можно выразиться, поскольку нахожусь в скором поезде/несущемся по лотарингским равнинам со скоростью сто сорок километров в час.

– Ах да...

Старичок приглаживает свою шевелюру... Я смотрю на его чайник и спрашиваю себя, действительно ли это волосы или он каждое утро рисует себе эти линии тушью.

– Он кладет хамелеона на красную тряпку, и хамелеон становится красным, – продолжает он. – Кладет на черную – хамелеон становится черным... Кладет на кусок шотландской ткани, и... хамелеон взрывается.

При этом старичок начинает хохотать.

– А дальше? – спрашиваю я.

Он становится унылым, как фильм Бунюеля.

– Вы не поняли?.. Хамелеон взорвался... Взорвался потому, что его положили на шотландку – ткань в разноцветную клетку.

Он снова смеется, надеясь заразить меня своим весельем.

– Очень смешно, – мрачно говорю я.

Это его обескураживает. Он насупливается, а я пользуюсь этим, чтобы обдумать свои дела.

Смотрю на котлы: одиннадцать часов. В Страсбур мы приедем сразу после полудня... Только бы успеть! Обидно проделать такой путь за просто так...

Я знаю, что дорога каждая минута. Так сказал большому боссу врач. Наш клиент не доживет до конца дня. Если к моему приезду в нем останется хоть атом жизни, я должен буду во что бы то ни стало вырвать у него его секреты...

Дело началось бестолково, как и всегда...

Один тип, живший в гостинице в Страсбуре, попал в больницу с острым приступом полиомиелита. Его сразу сунули в «стальное легкое». Случилось это вчера вечером. Спасти его уже невозможно, тип вот-вот загнется, если это уже не произошло.

Дирекция отеля собрала его багаж, чтобы отправить в больницу. Среди персонала гостиницы оказался любопытный. Он полез в чемодан больного и нашел там... Угадайте что?

Бомбу, всего-навсего... Не какую-нибудь примитивную самоделку, а клевую штуковину с часовым механизмом, отличным детонатором и прочими удобствами, разве что без центрального отопления, ванной комнаты и туалета.

Естественно, обнаружив такое, парень завопил от ужаса. Явились полицейские, просмотрели бумаги больного, но при нем оказалось только удостоверение личности на фамилию Клюни; как выяснилось, фальшивое. Поскольку в Страсбуре в самое ближайшее время должны начаться международные переговоры о подписании торгового договора с Германией, полицейские сказали себе, что у парня были недобрые намерения насчет переговоров, и известили Секретную службу.

Шеф, у которого нюх, как у охотничьей собаки, отправил на место меня, сказав, что дело настолько темное, что прояснить его может только мастер.

Я начал с телефонного разговора с главврачом больницы ранним утром.

– Этот тип обречен, – сказал он мне. – Он скоро умрет.

– С ним можно разговаривать?

– Нет, он в «стальном легком».

– Установите в аппарате микрофон, чтобы был слышен малейший шепот.

– Он уже не способен даже шептать.

– Его можно «подстегнуть»?

– Возможно, но надо спешить...

– Приготовьте все, я выезжаю, – сказал я. И вскочил в скорый поезд.

Теперь вы понимаете, что старикашка с четырнадцатью волосенками и допотопными анекдотами действует мне на нервы.

Служащий вагона-ресторана как раз принимает оплату счетов. Я бросаю ему две «косых» и говорю, что сдачу он может оставить себе, чтобы его мамочка имела обеспеченную старость, и отваливаю в тот момент, когда отставной лакей предлагает мне рассказать анекдот о двух педиках, которые не ладили между собой, но не хотели разойтись, потому что оба были католиками!

 

Глава 2

Над Страсбуром, когда я туда приезжаю, светит ласковое солнце. Смотрю на крыши, но аистов там не больше, чем интеллекта в глазах постового полицейского.

Воспользуюсь случаем, чтобы сделать вам одно признание: сколько раз я ни приезжал в Страсбур, я не видел там ни одного аиста.

На площади перед вокзалом стоит черная машина с полицейским за рулем. Тип в шляпе и непромокаемом плаще стоит перед тачкой. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это бравый парень из Секретной службы.

Направляюсь к нему.

– Спорю, – спрашиваю, – что вы ждете меня? Он смотрит настороженно.

– Комиссар Сан-Антонио?

– Он самый.

Агент подносит два пальца с коротко остриженными ногтями к полям своей шляпы.

– Я действительно ждал вас, господин комиссар. И открывает мне дверцу.

– Как Клюни? – спрашиваю.

Он пожимает плечами.

– Когда я уезжал четверть часа назад, он еще жил, но был очень плох... Честно говоря, сомневаюсь, чтобы вам удалось вытнуть из него хоть слово.

– Посмотрим.

Он угощает меня сигаретой, но я отказываюсь: за время пути я и так выкурил две пачки.

Больница находится недалеко. Это унылое серое здание, как и все больницы Франции.

Мой спутник ведет меня по лабиринту коридоров, пропахших эфиром и агонией. Он останавливается перед дверью с надписью: «Вход строго воспрещен» и тихо дважды стучит. Никто не отвечает «войдите», но миленькая медсестра открывает дверь. Маленькая пухленькая блондиночка из тех лакомых кусочков, что так приятно встречать в путешествии.

У нее серьезный вид, причиной которого является присутствие в палате двух мужчин в белых халатах. Если судить по их строгой манере держаться, это медицинские светила местного значения.

Один из них лысый, в очках с тонкой золотой оправой, другой – тощий, с острым носом. У обоих благородная внешность и умные глаза.

Они смотрят на меня с интересом. Им обо мне рассказали, и они знают, что в Секретной службе моя должность соответствует директору клиники, так что они идут ко мне, протягивая руку, с явным почтением...

– Мюллер, – представляется первый.

– Розенталь, – говорит второй.

– Сан-Антонио, – называюсь я и поворачиваюсь к странному аппарату, занимающему центр комнаты.

Не знаю, видели ли вы «стальное легкое». Занятная машина.

Разглядывать пациента в этом железном ящике неудобно. Самое впечатляющее то, что он лежит горизонтально.

Наклоняюсь над стеклянным окошком. Смотрю. Моя первая мысль: никогда раньше я этого человека не видел. Вторая: это не какая-нибудь дешевка. У него умное лицо с правильными чертами, тонкие светлые усы, светлые волосы с проседью.

Вижу, озвучивающая аппаратура на месте.

– Он жив? – спрашиваю.

Это трудно понять, потому что малый абсолютно неподвижен.

– Да, – отвечают эскулапы.

– Что-нибудь говорил?

– Нет...

– Вы можете дать ему стимулятор, чтобы привести в сознание?

– Все готово, – отвечает второй врач, чья фамилия Розенталь Он считает нужным объяснить мне: – Это средство еще не отработано до конца. Я видел; как в Швеции благодаря ему мои коллеги добились заметного улучшения в состоянии больного, но эффект очень кратковременный.

– Это все, что мне нужно, – цинично уверяю я. – Начинайте.

И отхожу в глубь зала.

Оба эскулапа склоняются над маленьким столиком и начинают возиться с пузырьками, ампулами и шприцами

Затем они подходят к жутковатого вида аппарату, открывают люк сбоку и делают пациенту инъекцию, после чего закрывают люк.

– Остается только ждать, – заявляет врач в очках.

– И скоро начнет действовать ваш наркотик?

Они хмурят брови. Мне кажется, они представляли себе аса секретной службы совсем не таким.

– Если этот препарат еще может подействовать, – объясняют они, – мы получим результат в течение часа.

Медсестра сходила за стульями для всей компании, и мы рассаживаемся вокруг адской машины, ловя через стекло возможные реакции малого.

Я пользуюсь этим, чтобы спросить моего местного коллегу

– Вы отправили фотографию и отпечатки этого человека в службу идентификации?

– Да, но на него ничего нет.

– Вы нашли какой-нибудь его след до приезда в отель?

– Никакого. Он приехал на частной машине. Водитель остановился на некотором расстоянии от отеля. Машина черного цвета Но все было настолько обыденно, что швейцар не может припомнить ее марку.

– А за время проживания в гостинице его никто не навещал?

– Нет.

– И никто не звонил?

– Никто.

– Короче, он словно с луны упал?

– Примерно так.

– Вот только он не упал с луны. Вы сообщили газетчикам его заглавие?

Он смотрит на меня совершенно ошеломленный.

– Его... что? – переспрашивает он.

– Его фамилию! А фото?

– Нет, мы сохранили все в строжайшей тайне. Когда мы обнаружили эту бомбу, то поняли, что дело серьезное.

Естественно, они побоялись рисковать. Меня даже устраивает, что они оставили дело нетронутым.

– Внимание, – говорит мне один из врачей. – Он приходит в себя.

 

Глава 3

Тип действительно открыл глаза.

Он моргает, и его взгляд останавливается на лицах, склонившихся над ним.

Он открывает рот, но оттуда не выходит ни единого звука. Он хочет что-то сказать, но не может.

Думаю, мне предстоит непростая работа. Смотрю на лысого врача.

– Он проявляет все реакции, на которые вы надеялись?

– Да, – отвечает он мне.

– Он может проявлять их лучше?

– Не знаю... Надеюсь, что да...

Я размышляю и говорю себе, что если субъект находится в своем уме, то на мои вопросы может отвечать глазами – моргая.

Беру микрофон и подношу к губам.

– Вы меня слышите? – спрашиваю я.

Больной не шевелится. Его взгляд останавливается. Должно быть, обдумывает вопрос. Ему требуется время, чтобы понять его смысл и осознать, что обращаются к нему.

Я секунду жду.

– Если вы меня понимаете, – продолжаю я, – просто опустите веки

Мы ждем, не сводя глаз с ящика, сохраняющего жизнь человека, как лампа сохраняет жизнь пламени.

Вдруг псевдо-Клюни слабо моргает.

– Понял, – констатирую я.

Я стараюсь формулировать вопросы так, чтобы он мог отвечать «да» или «нет».

– У вас был приступ полиомиелита, – говорю, – вы находитесь в «стальном легком» понимаете?

Новый взмах ресниц.

Странный допрос. У меня такое ощущение, что я участвую в фильме ужасов.

– Вам стало немного лучше, но, возможно, это ненадолго. Короче, мы не можем быть уверены в вашем выздоровлении. Поэтому, если вы хотите кому-нибудь сообщить, что с вами случилось... Вам есть кого предупредить?

Он остается неподвижным. Светло-голубые глаза ничего не выражают; видят они меня или уже нет? Судя по их странному блеску, это весьма сомнительно.

Думает ли он? Доходит ли до него смысл слов?

Я поставил успех всей партии на этот вопрос... В таком состоянии он вряд ли понимает, что я полицейский, а доносящиеся до него слова являются официальным допросом.

– Кого надо предупредить?

Если умирающий сумеет ответить на этот вопрос, я смогу начать расследование, дойти до истока...

Это самое главное. – Кого надо предупредить?

Тут я замечаю, что он физически не может ответить на этот вопрос, поскольку не в состоянии говорить,

Он может отвечать только «да» и «нет».

Надо найти систему...

– Вам есть кого предупредить? Он моргает.

– Женщину?

«Да», – отвечает он, опуская веки.

– Она живет в Страсбуре? Неподвижность.

– В Париже?

Неподвижность.

Черт, не могу же я перебирать все города мира!

– Она живет во Франции?

Это слишком обще, но что делать?

Он отвечает утвердительно.

– Хорошо... В большом городе?

«Да».

Мне все больше и больше кажется, что я играю в «города». Но эта не игра, а трагедия.

Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один.

Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции.

– В большом городе на востоке? Неподвижность.

– На юго-востоке? Неподвижность.

– На юге? Взмах ресниц.

– В Марселе? Неподвижность.

– В Ницце? Неподвижность.

– В Канне?

Он моргает.

Наконец появился хоть какой-то результат... У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне.

– Эта дама живет в квартире?

«Да», – говорят мне его опущенные веки.

– В центре города?

Я вздрагиваю...

– Ее фамилия Клюни? Неподвижность.

Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту.

– Вы меня хорошо понимаете?

«Да», – отвечает он.

– Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак.

Я начинаю: «А.. Б...»

Он делает знак.

– Ее фамилия начинается на "Б"? – спрашиваю я.

Утвердительный знак.

– Прекрасно. Теперь вторая буква.

Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на "Л" он делает мне знак.

– Вторая буква "Л"?

«Да». Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается "А". Я считаю нужным уточнить:

– Значит, ее фамилия начинается с «Бла»? Утвердительный знак.

– Продолжаем.

Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до "Т", а он так и не подал мне знак.

Один из врачей касается моей руки.

– Можете остановиться. Он умер.

 

Глава 4

Полный финиш!

Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан...

Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими!

Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать.

Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену – или мать, или кого еще – в пекло?

Ни фига не понятно!

Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением.

Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции.

– Пошли?

Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой.

– Странное дело, а? – спрашивает он.

– Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок.

Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение.

– Куда хотите ехать? – спрашивает он.

– В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему:

– Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации.

– Хорошо.

Машина останавливается. Я выхожу из нее один.

– Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие?

– Конечно.

– Хорошо.

– Вам прислать машину?

– Не надо, обойдусь своими силами.

Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами.

Я его успокаиваю кивком.

Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля.

Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес.

Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации.

Тип, похожий на Эриха фон Строхейма, только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову

– Что угодно месье?

Я показываю удостоверение.

Он сгибается пополам.

– К вашим услугам, господин комиссар

– Я пришел по поводу вчерашнего типа, – говорю я ему.

– Я так и думал, – шепчет он почтительным тоном

– Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас

– Я все рассказал вашим коллегам

– Моим коллегам – может быть, – говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку:

– Он приехал вчера, не так ли?

– Да, вчера утром.

– В котором часу?

– В десять.

– Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала?

– Минут пять, не больше.

– Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет.

– Нет, ни одного. Последний – скорый из Брюсселя – приходит в десять минут девятого.

Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля... Если только он не зашел к кому-нибудь.

– Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины?

– Не швейцар, а грум.

Я указываю на паренька в синей ливрее

– Этот?

– Да.

Я делаю мальчишке знак подойти.

– Иди сюда, сокровище.

Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это «что-то» делает парня любезнее.

– Вы хотите со мной поговорить, месье?

– Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ.

– Это правда, месье.

– Он приехал на машине?

– Да.

– Какой она была?

– Черной... Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами...

– Сколько народу было в машине кроме него? – Один мужчина... Но я на него не смотрел...

– Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?

– Нет.

Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку.

– Спасибо, можешь идти.

Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.

– Он попросил у вас отдельный номер?

– Да.

– Сказал на сколько?

– Всего на одну ночь.

– Хорошо.

Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?

– Он поднялся в номер сразу?

– Да.

– А потом?

– Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед.

– Вызовите гарсона, обслуживавшего его.

Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ.

– Он сейчас придет.

– Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле?

– Нет.

– К нему приходили?

– Тоже нет.

– Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку?

– Нисколько.

Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку.

Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере.

– Что он делал, когда вы вошли?

– Читал.

– Что?

– Книгу.

– Как он был одет?

– В рубашку и пижамную куртку.

Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал.

Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж?

– Его чемоданы были разобраны? – спрашиваю я гарсона.

– Только один.

– А второй?

– Второй стоял в глубине комнаты.

– Он вам что-нибудь сказал?

– Ничего особенного...

Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму:

– Как обнаружили, что он болен?

– Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла... Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло... Она закричала...

– Понимаю...

– Мы вызвали «скорую», и клиента увезли в больницу.

– Давайте поговорим о... находке, сделанной в его чемодане.

Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением.

– Произошел очень неприятный инцидент, – говорит он. – Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье.

– И дальше?

– Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки.

– Конечно.

– Тогда я себе позволил...

– Взломать замок?

– Нет, не взломать... У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья... ту штуку... Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию...

Я киваю.

– Ясно. Вы говорите «мы». Кто еще был с вами?

– Грум, дежурный по этажу и горничная...

– Ладно, спасибо.

 

Глава 5

Я мчусь в полицию, где нахожу моего сопровождающего. Он выкладывает на стол чемоданы и шмотки покойничка. На одежде нет никаких бирок... Что касается чемоданов, если не считать бомбы (обезвреженной местными саперами), в них нет ничего подозрительного: нательное белье без меток, предметы туалета...

Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность.

Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает?

Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику.

Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на «Бла». Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги.

Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа.

– А пока, – говорю, – я бы хотел позвонить в Париж.

Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик.

– Это Сан-Антонио, – говорю я.

– А! Я с нетерпением ждал от вас известий... Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке.

– Совершенно точно, – говорю я в заключение, – что дело настолько таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал... Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе.

Босс молчит.

– Алло! – кричу я, боясь, что нас разъединили.

– Алло, – отвечает он.

Новая пауза, потом он спрашивает:

– Что собираетесь делать?

– Ехать в Канн! Поезд скоро...

– Езжайте, – соглашается он. – Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение.

– Дежурство в морге что-нибудь дало?

– Ничего... пока.

Я ему благодарен за это «пока».

– Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами.

– Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем,

– Это вам сообщил ваш нос, патрон?

– Допустим, – отвечает он. – Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь.

– Какую?

– По фотографии бомбы, присланной сюда фототелеграфом по моей просьбе, наши эксперты определили, что она русского производства!

Поскольку я обалдело молчу, не зная, что сказать, он добавляет:

– Счастливого пути.

Щелчок.

Замечаю, что моя сигарета погасла, снова прикуриваю ее, кладу на заляпанный чернилами стол ноги и с наслаждением затягиваюсь.

С одной стороны, я ищу пропавшего русского дипломата, с другой – нахожу свалившуюся с неба русскую бомбу... Надо признать, нюх у Старика действительно неплохой?

Я перебираю в памяти мою коллекцию трупов: Одеревенелый (ему я разнес морду пулей уже мертвому); малышку Фриду разорвало на куски из-за ее благосклонности ко мне; Рашель выпала из окна... с моей помощью; лже-Клюни помер, когда я его допрашивал.

Трупы, и опять трупы! И все в большей или меньшей степени на счету некоего Сан-Антонио.

Это в конце концов надоедает. И зачем?

А я знаю? Ведь не ради конверта, что правительство дает мне в конце каждого месяца.

Может, ради куска трехцветной тряпки, болтающейся над госучреждениями? Но я не ура-патриот.

В жизни есть страховые агенты, виноторговцы, рабочие заводов «Рено», полотеры... А есть те, кто может жить только на грани. Необязательно на грани закона, главное – на грани жизни и смерти.

Я из их числа.

Это как цвет кожи: если родился негром, то негром и останешься, нравится тебе это или нет.

Это не выбирают...

– Вот фотографии, господин комиссар, – говорит вошедший полицейский.

Я шумно вздыхаю и гашу сигарету о каблук.

 

Глава 6

Старшего комиссара каннской полиции я знаю потому, что мы уже встречались во время одного расследования, что я вел на юге.

Это коренастый брюнет с падающими на широкий лоб вьющимися волосами, смутно напоминающий быка.

У него быстрые глаза и сильный южный акцент.

– Зачем приехали? – спрашивает он.

– Играть в угадайку, – отвечаю.

– А! Могу я вам помочь, коллега?

– Может быть, – соглашаюсь я. – Цель моего приезда – найти женщину с фамилией, начинающейся на «Бла», которая знает этого человека.

Достаю фото Клюни.

Пеллегрини – это фамилия моего приятеля – смотрит на изображение.

Фотография безупречна. Ребята из лаборатории придали лицу мертвеца живое выражение, и ошибиться может любой. Любой, но только не такой опытный человек, как Пеллегрини.

– Э, – бормочет он, – да ваш малый кажется мне немного мертвым.

– Да не немного, а целиком... Его физиономия вам ничего не напоминает?

– Совершенно ничего. Этот никогда не был в числе моих клиентов.

Первое разочарование! Не то чтобы я верил в чудеса, но все-таки смутно надеялся, что мой типчик окажется давним знакомым каннской полиции.

Профессиональная деформация! Всегда надеешься, что подозреваемый уже имел с нами дело.

– Для меня нет сообщений?

– Ни единого.

– Ладно. Мне остается только начать поиски той дамы. Пеллегрини подмигивает.

– А мы не можем перед началом осушить по стаканчику анисовой?

– Гм, – начинаю я, – я ведь приехал не затем, чтобы надираться...

– В моем бистро, – продолжает Пеллегрини, – есть телефонная книга...

Я смотрю на него. Я так увяз в своих неприятностях, что даже не подумал об этом простом и в то же время безотказном способе.

– Хорошо! Пошли...

Блан, Бланше, Бланшон, Блаве, Блаветт. И все! Не надо пугаться заранее. До того как открыть телефонную книгу, я воображал, что фамилий на «Бла» пруд пруди. Как видите, ничего подобного... Пять! Всего пять, не больше...

Меня наполняет волна радости.

Если дело и дальше пойдет так, я, может быть, разберусь в этой истории.

– Над чем вы работаете? – спрашивает мой коллега.

– Над одной запутанной чертовщиной! Я впервые в жизни сталкиваюсь с делом, в котором знаю виновного с самого начала, но все равно не могу его раскрыть. А дело – международное и крайне важное! К тому же выделенное мне время лимитировано, и этот лимит скоро истекает... Вот, старина, над чем я работаю! Добавлю, что у меня начинают сдавать нервы и я мечтаю все бросить и посвятить себя петанку... Меня заколебали жмурики, и я хочу немного побыть с живыми. Вполне законное желание, а?

Пеллегрини из тех парней, что никогда не ломают себе мозги над философскими вопросами. Он смотрит на меня.

– Вы, – говорит он, – просто созданы для драки и без нее не проживете... Выпейте-ка лучше еще стаканчик... А потом сходим в порт. Очень успокаивает нервы.

Хороший совет.

– Сначала я навещу компанию Бла, – отвечаю, а потом мы могли бы встретиться за буйабесом.

– Я слышу голос мудрости, – уверяет Пеллегрини.

Пункт первый – Блан. Меня принимает сам Блан – старичок, одетый в синий комбинезон, рубашку в клеточку и с кепкой на голове. У него на носу сидят очки в железной оправе, одна из дужек которых прикреплена проволокой. Он смотрит на фотографию, которую я ему показываю.

– Нет, никогда не видел этого типа!

– Ваша жена здесь? Он пожимает плечами.

– Если его не знаю я, она не знает тоже, – утверждает он с изумительной уверенностью, характерной для чистых душ.

– Можно все-таки показать ей снимок?

– Мели! – орет он.

Является Мели – бабища в стиле рыночной торговки. Она выслушивает мою басню и смотрит на карточку.

– Нет, я его не знаю, милок...

Ей очень жаль. Кажется, Мели обожает детективы

Я убираю фотографию в карман.

– Простите за беспокойство.

Бланше – адвокат. Он совсем молод, серьезен, как римский папа, имеет такой вид, словно только что проиграл процесс года.

– Я его не знаю, комиссар, – заявляет он.

– А мадам Бланше?

– Мадам Бланше не существует. Моя мать умерла, а я не женат.

Ничего удивительного. Какую девчонку прельстит его унылая физиономия?

Я оставляю его, чтобы навестить кого-то по фамилии Бланшон.

На этот раз не существует месье Бланшона. Дверь мне открывает старая грустная дама.

– Мадам Бланшон?

– Да, месье.

– Полиция. Мы занимаемся установлением личности этого человека... Вы его знаете? Она смотрит на снимок.

– Нет, впервые вижу!

Как и все остальные, она спрашивает меня, по какой причине я спрашиваю это именно у нее. Я объясняю, что нам известно, что указанный человек имеет знакомых в Канне, чья фамилия начинается с «Бла»...

– Он убийца? – спрашивает она.

– Не знаю, мадам... Простите за беспокойство...

Я вычеркиваю ее фамилию из своего короткого списка. Поганая работенка! Я выполняю то, что должен делать инспектор из районного комиссариата.

Остались две фамилии.

Когда я прихожу к Блаве, они сидят за столом. Они живут в скромной квартирке в бедном доме, провонявшем горячим оливковым маслом.

Оба супруга толстые, грязные и окружены целой стаей мальцов. Фото не производит на них никакого впечатления, скорее тревожит то, что я из полиции.

Я спешу отвалить. Горло щекочет неприятное предчувствие. Остается навестить всего одного «Бла». Если и это ничего не даст, я прокатался на юг за просто так...

Мое сердце замирает, когда я подъезжаю к комфортабельному дому с лифтом и видом на море.

Читаю фамилии на почтовых ящиках. На одной спотыкаюсь – Моника Блаветт! Имя выгравировано красивым шрифтом на медной табличке. Женщина! Одинокая женщина!

Сверившись со списком жильцов на стене, узнаю, что милашка обретается в квартирке, построенной на крыше.

Я поднимаюсь на лифте на восьмой – и последний – этаж. Оттуда на крышу ведет короткая каменная лестница.

Жилище малышки Блаветт просто прелесть. Представьте себе маленький домик в стиле бунгало, с круглой беседкой, увитой цветами. Зонтик от солнца в оранжевую и зеленую полоску. Плетеная садовая мебель. Или эта киска дочь короля сыра, или краля короля шоу-бизнеса. Чтобы оплачивать такую фантазию, нужна уйма деньжищ.

Подхожу к двери из лакированного дерева, тянусь указательным пальцем к кнопке звонка... и вздрагиваю. Посередине дверь пробита массой маленьких дырочек. Я прекрасно знаю, что такие круглые дырочки проделывают не древесные черви. Если это сделала не очередь из «Томпсона», то я – ваша бабушка.

Дырочки совсем новые! Осколки дерева еще блестят и запачканы порохом.

Звоню

Никто не отвечает В этой домушке стоит полная тишина. Для очистки совести звоню снова.

Поскольку терпение никогда не входило в число моих достоинств, я зову на помощь свою отмычку. Этот очень полезный инструмент, подаренный мне одним вором, которого я избавил от крупных неприятностей, обладает чудесной способностью договариваться со всеми замками. Я в два счета справляюсь и с этим, но, хотя язычок отошел, дверь не открывается. Может, закрыта на задвижку? Нет, она все-таки немного сдвинулась.

С силой толкаю дверь плечом. Она открывается сантиметров на пятьдесят, и я пролезаю в щель. И тут же замечаю нечто крайне неприятное!

В прихожей лежит девушка. Это ее труп блокировал дверь изнутри.

Она получила автоматную очередь в грудь, отчего в грудной клетке образовалась дырка размером с суповую тарелку, через которую вытекла вся ее кровь. Одна из пуль угодила ей в левый глаз, и он жалко висит у нее на щеке, как волчок на веревочке...

Я справляюсь с сильнейшим желанием блевануть. Каким бы закаленным вы ни были, а подобное зрелище потрясает всегда. Делаю широкий шаг через красную лужу и иду в квартиру искать телефон. По-моему, помощь Пеллегрини будет мне очень кстати.

 

Глава 7

Пеллегрини морщится, глядя на труп.

– Как они ее! – шепчет он. – Милашка и охнуть не успела!

Он вдыхает приятный запах этого кукольного домика, построенного между небом и землей. Да, он создавался для любви и радостей жизни, а не как декорация для убийства.

– Почему вы попросили меня приехать одного? – с любопытством спрашивает он.

– Потому, – отвечаю, – что мне кажется разумным принять некоторые меры.

– Какие?

Вместо ответа я задаю ему вопрос:

– Почему девушку убивают, не входя в ее квартиру? Потому что хотят только ее смерти! Ее не собирались ни грабить, ни насиловать. А почему кто-то может хотеть смерти девушки?

– Месть? – предполагает мой коллега.

– Возможно. Но кто может ей мстить? Отвергнутый поклонник или ревнивая соперница? Сомневаюсь, чтобы тот или другая воспользовались автоматом. Такие игрушки, к счастью, не всем доступны. Значит, остается другой, более вероятный мотив: девушку убили, чтобы не дать ей заговорить!

– Кто-то знал, что вы ее ищете?

– Получается так. Но я обдумаю это позже, а пока у нас есть более интересное занятие Пеллегрини выходит на крышу.

– Этот труп переворачивает мне всю душу, – признается он. – Что вы придумали, Сан-Антонио?

– Нет никакого трупа, Пеллегрини. Слышите? Трупа нет. Женщина тяжело ранена. Он разевает свои моргалы.

– Может, я тупой, но чтоб черт меня взял, если я понимаю, что это вам дает! Я кладу ему на плечо руку.

– Эти ублюдки убили девушку, чтобы заставить ее молчать, но поскольку стреляли через дверь, то не могли проверить, насколько хорошо выполнили работу Они считают, что прикончили ее, потому что это очень вероятно, но уверенными в этом быть не могут. Поэтому я решил, что девушка чудом осталась в живых. Если не возражаете, версия будет такой: малышку нашли истекающей кровью, с несколькими пулями в груди, но по счастливой случайности ни один жизненно важный орган не задет. Она очень слаба, потому что потеряла много крови. Ей сделали переливание, и есть надежда, что завтра она будет в состоянии говорить...

– Понимаю... – одобряет Пеллегрини. – Вы надеетесь, что убийцы постараются ее добить?

– Совершенно верно. Если люди идут на риск убрать девушку, значит, твердо решили заткнуть ей рот навсегда. Мы устроим им мышеловку. Вот почему я позвал вас одного. Мне необходимы надежная больница и надежные люди, чтобы доставить ее труп. Я не хочу, чтобы прошел слух, что моя история – туфта. Пеллегрини размышляет.

– Один мой друг руководит клиникой. С ним будет легко договориться, но нельзя быть уверенным в молчании санитаров, шофера «скорой» и сиделок. Я хочу вам предложить другую вещь...

– Какую?

– Мою жену.

Я не сразу въезжаю.

– Вашу жену?

– Ну да... Я велю ей приехать сюда. Она сыграет раненую. Ожидая ее, мы спрячем труп. Таким образом в тайну кроме нас будет посвящен только врач, а за него я отвечаю. Он парень надежный. Мы с ним вместе были в партизанах.

Не дожидаясь моего мнения, он снимает трубку телефона и сообщает своей благоверной о роли, исполнения которой ждет от нее.

Он кладет трубку и поворачивается ко мне, весь светясь.

– Она у меня романтик. Согласилась с восторгом. Так что у меня будет свободная ночь – нет худа без добра! Ладно, еду к моему приятелю, чтобы ввести его в курс дела. Как только моя женушка будет тут, позвоните по этому номеру.

Он уходит, и я остаюсь наедине с мертвой девушкой. Воспользовавшись этим тет-а-тет, я обыскиваю квартиру, но это ничего не дает. Меня охватывает нервозность. Я закуриваю сигарету, но тут же бросаю ее. «С меня хватит!» – говорю я себе. За те две недели, что я занимаюсь этим говЕнным делом, все, к чему я прикасаюсь, разваливается, как карточные домики.

Я мотаюсь из одного конца Франции в другой, таскаю на себе трупы, отправляю людей на тот свет, допрашиваю... И все без малейшего результата.

Приманка в парижском морге, кажется, рыбку не привлекла... Если бы было что-то новое, шеф бы меня предупредил. Кстати! Надо ему звякнуть.

Сев в кресло на плоской крыше, я осматриваю пейзаж, совсем близкое море, пальмы... Не хватает только стаканчика виски. Не знаю, заметили вы это или как, но за последнее время я стал почти трезвенником. Если трезвость годится для верблюдов и воздушных акробатов, то мне это не подходит. Даже наоборот. Чтобы мои мозги фурычили на должном уровне, им нужно горючее.

Иду порыться в баре и нахожу как раз то, что хотел, – нераспечатанную бутылочку виски. Вот что значит постараться как следует.

Я в два счета отвинчиваю крышку, смотрю на просвет и приставляю горлышко к месту, которое добрый боженька дал мне для этой цели, ко рту то есть. Раз бутылка полна, мне не приходится особо запрокидывать голову...

Посасывая виски, прищуриваюсь. Солнечный луч бьет мне прямо в зенки. Это тем более странно, что стою я не только в тени, но и повернувшись спиной к тому, что поэты называют дневным светилом!

Солнечный луч пляшет по крыше.

Такое впечатление, что какой-то ребенок развлекается, пуская солнечные зайчики мне в глаза. Мне это не нравится. Совсем не нравится...

Смотрю в сторону, откуда идет луч... Это окно современного дома на противоположной стороне улицы. Угол шторы на том окне немного приподнят.

Солнце отражается не от чего-нибудь, а от линзы подзорной трубы.

Кто-то наблюдает за мной, прячась за шторой, и не знает, что солнце выдало его присутствие. Я вижу в этом счастливый знак. Если солнце встало на мою сторону, можно рассчитывать на полный успех!

 

Глава 8

Шаги на крыше заставляют меня обернуться. Приближается симпатичная невысокая женщина. Сейчас она выйдет на открытое место и попадет в поле зрения наблюдателя.

– Стойте! – кричу я.

Она останавливается.

– Вы мадам Пеллегрини?

– Да...

– Не ходите сюда: кто-то следит за домом в подзорную трубу. Оставайтесь где стоите!

Я закуриваю сигарету и небрежным шагом направляюсь к ней.

– Не двигайтесь. Если приедут санитары, скажите, чтобы они тоже не выходили на крышу. Пусть ждут меня. Я сейчас вернусь...

Спускаюсь по каменной лестнице, прыгаю в лифт, и вот я уже на улице.

Я заметил серьезные ориентиры... Окно, из которого за мной следили, находится на верхнем этаже соседнего дома, между окном со шторой оранжевого цвета и другим, с красной шторой. Ошибиться невозможно.

Я спрашиваю себя, кто может быть наблюдателем. Может, это просто маньяк, любящий подглядывать за соседками? Но я хочу удостовериться, так ли это. Перехожу улицу. Интересующий меня дом похож как родной брат на тот, откуда я только что вышел. Молодая и вполне пригодная к употреблению консьержка трет пол щеткой, защитив руки резиновыми перчатками.

– Простите, мадам, – обращаюсь я к ней со своей самой неотразимой улыбкой, – вы можете мне перечислить жильцов восьмого этажа?

– А вам зачем? – беспокоится она.

– Допустим, единственная цель моего вопроса – удовлетворение естественного чувства любопытства, – отвечаю я, доставая свое удостоверение.

Оно не производит на нее особого впечатления. В наши дни полицейское удостоверение не имеет в глазах молодежи былого веса.

– На восьмом, – отвечает она, – живут: учитель плавания (он сейчас на пляже), учительница – она уехала на каникулы, и одна квартира сдается.

– Повторите! – кричу. – Сдается квартира? Я лет сто не слышал от консьержки эту фразу!

Она пожимает плечами.

– Это я неправильно выразилась. На самом деле ее пока сдать нельзя. Владелец помер, а наследнички не чешутся.

Я размышляю.

– Это та, что посередине?

– Да...

– У вас есть ключ?

– Нет.

– Ничего страшного... Там сейчас кто-нибудь есть?

– Да нет, я же вам сказала...

– Все сходится, спасибо. Я иду по коридору. – Э, вы куда? – кричит милашка.

Я пока не могу ей ответить, что интересуюсь незанятыми квартирами, используемыми в качестве наблюдательных пунктов.

– На небо, – отвечаю. – Поднимусь на восьмой, чтобы быть к нему поближе!

Она забывает закрыть рот.

Подойдя к двери, навостряю уши. Ни единого звука!

Меня наполняет сомнение.

А если я ошибся? Если это просто забытый на подоконнике блестящий предмет? Хотя сейчас это не так уж важно.

Нажимаю на звонок.

Опять тишина.

Я без тени сомнений второй раз за день прибегаю к помощи отмычки.

Этот замок не упрямее предыдущего. Захожу в прихожую, где стоит затхлый запах.

Быстрый расчет позволяет мне определить, в какой комнате находился наблюдатель.

Поворачиваю ручку и отскакиваю в сторону, ожидая получить порцию маслин.

Ничего такого не происходит. Опять-таки тишина, густая, хоть ножом режь...

Осторожно заглядываю в комнату. Она пуста... Я захожу, иду к окну, поднимаю угол шторы и ясно вижу крышу с хижиной покойной малышки Блаветт.

Смотрю по сторонам. Ничто не позволяет предполагать, что недавно здесь кто-то находился... Хотя нет – запах..

Довольно резкий запах, который я уже где-то вдыхал. В этом я абсолютно уверен. Видите ли, в числе прочих моих достоинств есть и отличная память на запахи... Да, этот резкий запах туберозы уже где-то щекотал мой хобот... Но где? И когда?

Я вспоминаю.

Я глубоко вдыхаю, чтобы хорошо запомнить ассоциации, которые он у меня вызывает, потом осматриваю остальные помещения квартиры. На кухне есть незапертая дверь, ведущая на черный ход. Это через нее слинял наблюдатель, услышав мой звонок. Я действовал как последний идиот. Зря я подчинился условностям... Сейчас мне только не хватало заделаться в джентльмены.

Выскакиваю на площадку, к лифту. Если немного повезет, консьержка может увидеть таинственного наблюдателя... Кроме того, ему придется сбегать вниз восемь этажей, и у меня есть шанс догнать его на лифте. Однако меня ждет новое разочарование. Молодая консьержка здесь. Стоит и с любопытством заглядывает в квартиру...

Раз она здесь, то не могла видеть выход на сцену интересующего меня человека.

– Куда выходит черный ход? – спрашиваю.

– В тупик, рядом...

Я бросаюсь в лифт, не обращая внимания на ее вопли.

На улице я быстро нахожу тупик, о котором мне говорила церберша. Естественно, там никого нет.

Как меня надрючили!

Я издаю такое мощное ругательство, что оборачиваются человек двенадцать.

Все, можно возвращаться к моим жмурам, настоящим и фальшивым!

 

Глава 9

В больнице все дрыхнут. Палата, куда положили бабу Пеллегрини, находится в глубине коридора, на втором этаже.

Палата двухместная, кровати отгорожены раздвижным занавесом. Я его задернул и устроился во второй части комнаты, ожидая дальнейших событий с пушкой в руке.

Тереза Пеллегрини, таким образом, занимает первую кровать. Ее голову обмотали марлей для большего правдоподобия... Я слышу ее ровное дыхание и через дырку, проделанную в занавеске, вижу маленькую часть лица. Ночник заливает палату болезненным голубым светом, как раз достаточным, чтобы я мог прочитать статью в только что вышедшем номере одной ниццкой брехаловки. Она озаглавлена:

ТАИНСТВЕННАЯ ДРАМА В КАННЕ

Подзаголовок:

Молодая женщина расстреляна из автомата через дверь своей квартиры

Написавший статью журналист постарался от души, используя уже готовые штампы.

В каждом абзаце есть «чикагские методы», «несчастная девушка», «таинственные гангстеры» и тому подобное. Но в целом все представлено отлично. В заключение сказано, что девушка в клинике Рондо в тяжелом состоянии. У нее многочисленные пулевые ранения, две пули прошли в двух сантиметрах от сердца и так далее. К счастью, не поврежден ни один жизненно важный орган. Крайняя слабость раненой не позволила полиции допросить ее, но после хирургического вмешательства и многочисленных переливаний крови, возможно, завтра она подвергнется первому допросу.

Это именно то, что я хотел. Может, даже с некоторым перехлестом!

Если парни, замочившие девчонку, хотят навсегда закрыть ей пасть, эта статья должна их встревожить. Или логика вообще ни гроша не стоит, а мозги лучше сразу положить на дальнюю полку

Я откладываю брехаловку, чтобы погрузиться в глубокие размышления.

Бледный свет способствует эффективности работы моего чайника.

Запах, витавший в пустой комнате, терзает меня, как приступ крапивной лихорадки... Поэтому я интенсивно эксплуатирую мое серое вещество.

Где я уже вдыхал этот запах?

Ну-ка, какие ассоциации он у меня вызывает?

Он ассоциируется с зеленью и смертью... Зелень и смерть!

Я подскакиваю. Готово! Нашел!

Это запах духов дочери Бункса.

Так от нее пахло в то утро, когда она появилась передо мной в готическом холле ее усадьбы в Шварцвальде.

В тот момент я не обратил на это внимания. Она была так красива, что я не мог отделить запах духов от всего ее очаровательного существа.

Именно так.. Зелень.. Темная зелень леса... Смерть – ее лжебратца, Фриды, Рашели.

Я щелкаю пальцами. Наконец у меня есть уверенность, что оба дела связаны между собой, что интуиция шефа его не подвела. У меня есть доказательство этому... Для жюри присяжных оно, конечно, не годится, но зато дает мне внутреннюю уверенность в своей правоте, а именно это самое главное.

Мой радостный жест заставил вздрогнуть малышку Пеллегрини.

– Что с вами? – шепчет она дрожащим голосом.

– Ничего... – отвечаю я.

Я знаю, кто следил за мной из окна дома напротив... Это была дочка Бункса – прекрасная белокурая Кристия.

– Ничего, – шепотом повторяю я. – Ничего страшного, не волнуйтесь, моя милая!

Значит, в деле участвует банда нацистов... Человек с русской бомбой был одним из них... Они узнали, что перед смертью он заговорил и я отправился в Канн на поиски женщины, чья фамилия начинается с «Бла».

Как они могли это узнать? Загадка. Но я знаю, что, внимательно присмотревшись к ней, смогу ее разгадать... В общем, начинается копошение... Как червяков на трупе.

А я люблю, когда дело двигается!

Жену Пеллегрини, видно, охватило беспокойство.

– Мне страшно, – признается она.

Да, эта череда часов в тишине, прерываемой время от времени далеким звонком или стоном, давит на нервную систему...

– Ну что вы, – говорю я, подходя к ее кровати – Чего вы боитесь, моя милая дама? Я же тут.

Я взмахиваю пистолетом.

– И он со мной!

– Мне страшно, – повторяет она и добавляет: – Останьтесь рядом со мной..

Официально я обычный врач малышки Блаветт и потому провожу ночь у ее постели Это версия для персонала клиники Поэтому не будет ничего неприличного, если я останусь возле нее, но я предпочитаю прятаться за занавеской.

– Нет, нет, – едва слышно шепчет она, словно прочитав мои мысли, – не уходите!

Она хватает меня за руку. Ее ладони мокрые.

Она привлекает меня к себе... Что себе воображает милашка Пеллегрини? Что я скакну к ней под одеяло и стану успокаивать?

Делать мне больше нечего, что ли?

Нет, все-таки все бабы одинаковы! Несколько душноватая атмосфера, приглушенный свет, тет-а-тет с неплохо сложенным парнем – и любая заводится!

Я чувствую на своем лице ее дыхание. Ей было бы спокойнее, если бы я лежал рядом с ней... Отметьте, что она стоит того, чтобы ею заняться, но я здесь не за этим. А кроме того, если коллеги станут делать друг другу подлости, что станет с моралью?

– Послушайте, как сильно бьется мое сердце, – вздыхает она, кладя мою руку под свою левую грудь, которую я немного щупаю. Не экстра-класс, но еще упругая.

У меня начинает кружиться голова. Чувствую, что меньше чем через четверть часа у Пеллегрини появится такое развесистое украшение на голове, что он не сможет пройти под Триумфальной аркой, когда приедет в Париж.

Но мой ангел-хранитель не дремлет. В тот момент, когда я собираюсь начать сеанс, в дверь стучат.

 

Глава 10

Я сую руку в карман, где лежит моя пушка.

– Войдите!

Дверь открывается Это медсестра и одна из ее коллег.

– Я пришла сделать укол, – говорит она.

Почему у меня сразу возникает ощущение, что что-то не так?

С врачом было условлено, что за Терезой Пеллегрини будут ухаживать, как за настоящей раненой, но колоть будут воду.

– Доктор сказал, что это вас укрепит..

Нет ничего странного в том, что медсестра, отвечающая за восьмую палату (в которой находимся мы), входит со шприцем в руке. Странно то, что ее сопровождает коллега.

– Кто эта мадемуазель? – спрашиваю я.

– Моя сменщица, она скоро заступит на дежурство, – отвечает медсестра. – Поскольку она новенькая, я ей объясняю ее обязанности..

Ничего не скажешь, все нормально!

Так почему у меня появляется неприятная щекотка в груди? Может, из-за голоса девушки? В нем звучит старательно скрываемая тревога... Это практически незаметно, но я обладаю таким козырем, как интуиция, и она мне подсказывает, что тут что-то нечисто.

Девушка взяла руку Терезы, засучила ей рукав и водит по коже пропитанной спиртом ваткой... Тем временем новенькая стоит немного в стороне и внимательно смотрит. Малышка полна сострадания, это видно по ее глазам... Но какого дьявола она все время держит правую руку в кармане своего белого халата?

Я, зевая, обхожу кровать.

– Мне кажется, ей стало немного лучше, – говорю я. Оказавшись рядом с новенькой, я внезапно хватаю ее правую руку. Она пытается вырваться, но уж если я в кого вцепляюсь, то намертво, как бульдог.

Я заламываю ей руку, и она вскрикивает от боли. Сунув руку в ее карман, я извлекаю из него миленький шпалерок.

– Странный рабочий инструмент для медсестры, – усмехаюсь я.

Вторая девушка положила шприц на ночной столик и упала на кровать вся в поту и жутко бледная.

– Господи, – икает она, – как я испугалась... Эта женщина пришла ко мне со шприцем в руке и сказала: «Доктор просит вас сделать этот укол пациентке из восьмой палаты». Я ее не знала и ответила, что должна спросить у доктора, потому что он дал мне четкие инструкции. Тогда она наставила на меня револьвер и сказала, что если я откажусь подчиниться...

Девица с пушкой чувствует себя очень плохо.

Тереза в своей постели не лучше.

– Смотри, – говорю я лжемедсестре, – как я вас облапошил. История с раненой – туфта, западня, в которую ты попалась... Nставьте нас, – приказываю я настоящей медсестре и Терезе Пеллегрини, – Мне надо очень серьезно поговорить с этой дамой!

Обе выходят из палаты. Я небрежно поигрываю двумя пушками.

– Ты работаешь на Бунксов, так? – спрашиваю я ее.

Молчок.

Хотел бы я знать, какое лекарство от трепа пьют члены этой банды! Из них не вытянешь ни единого слова...

Тем хуже для них. После случая с малышкой Рашель я стал приверженцем жестких методов.

– Ладно, продолжим чистку, моя милая, – решаю я. – Это займет некоторое время, но я уничтожу вас всех!

Я валю ее на кровать двумя сильными пощечинами и крепко привязываю простынями.

Сделав это, беру шприц.

– Укольчик достанется тебе, солнышко ты мое...

Она вся напрягается; ее лицо становится грязно-серым. Я задираю ее юбки. У нее очень красивые точеные ноги, ягодицы крепкие, в форме яблока.

Втыкаю иголку ей в мясо. Она вздрагивает.

– Ладно, – говорю, – теперь можно побеседовать. Или будешь говорить, или я нажму на поршень шприца. Надеюсь, ты меня понимаешь, а?

– Да, – едва слышно выдыхает она.

– Ты француженка?

Я предпочитаю начинать с невинных вопросов, чтобы постепенно продвигаться к более сложным вещам.

– Да.

– Ты состоишь в организации Бунксов?

– Да.

– Ты знаешь, где прячут русского атташе?

– Я не в курсе...

– Не советую упрямиться!

– Клянусь, я не знаю!

Она это почти выкрикнула.

Что-то заставляет меня поверить, что она не врет. Эта девчонка сходит с ума от ужаса и уже не может сопротивляться. Она полностью в моей власти.

– Значит, ты не в курсе?

– Да.

– А насчет типа, умершего в Страсбуре?

– Он был моим мужем.

Я чешу клюв.

– Твоим мужем?

– Да.

– Его роль в банде?

– Я не знаю...

– Не знаешь?

– Да! Я его больше не видела... Он меня бросил ради этой девки!

Для меня это луч света.

– Ради Блаветт?

– Да.

– И ты продолжаешь оставаться в организации?

– Да.

– Ты знаешь Бунксов?

– Только дочь...

Я резюмирую ее историю. Мне кажется, эта девчонка почти ничего не знает. Она пятое колесо в телеге. Ее выбрали добить раненую потому, что знали о ее ненависти к той.

– Чем обычно ты занимаешься?

– Я связная.

– Где ваша штаб-квартира?

Она молчит. Догадываюсь, что на этот раз она просто колеблется. Чтобы помочь ей решиться, я снова беру шприц.

– Нет! Нет! – кричит она.

– Тогда отвечай!

– Штаб-квартиры нет... Организация как таковая не существует... Время от времени приходят приказы...

– Есть же место, где ты можешь связаться со своими руководителями в случае неприятностей?

– Нет!

Все ясно! Они не дураки. Их главарь Бункс установил одностороннюю связь. Он может сколько угодно строить из себя франкофила, возглавлять лиги по сближению между нашими странами, поддерживать боннское правительство... У нас против него фактически ничего нет – лишь одни предположения, и он всегда останется чистым благодаря своим деньгам и связям. Союзники и даже наше правительство за него. Бороться с ним все равно что срывать гору – результата не дождешься

– Как ты добралась сюда?

– Меня привезли на машине.

– Кто заговорил в Страсбуре?

Она не понимает.

– Как вы узнали, что я еду допрашивать эту Блаветт?

Врубилась...

– А... Кто-то следит за вами несколько дней... Он видел, как вы уехали в Страсбур, а потом в Канн, и руководство поняло, что вы допросили Леопольда и он рассказал о своей любовнице...

– Она в деле?

– Нет. Видно, они боялись, что он ей что-то рассказал...

В общем, все это дало мне очень мало. Моя цель – похищенный русский – все еще вне пределов досягаемости.

– Тебя ждут на улице? – спрашиваю я вдруг.

– Да...

– Кто?

– Двое мужчин в машине. На углу улицы. Я подхожу к окну и выглядываю наружу. В сотне метров дальше стоит машина. Я снимаю трубку телефона и звоню Пеллегрини. Только бы он не смотался погулять под предлогом, что сегодня ночью он холостяк! Нет, снимает трубку.

Он узнает мой голос еще до того, как я назвал свое заглавие.

– Получается? – спрашивает он.

– Все отлично. Но мне нужна помощь. Перед больницей стоит машина с двумя парнями. Они ждут лжемедсестру, которую я держу тут. Возьмите побольше людей и захватите этих урок. У меня есть все основания полагать, что это злые мальчики, так что берите с собой пушки и не стесняйтесь ими пользоваться, ясно?

– Понял!

– Действуйте быстро!

– Считайте, что я уже там. Он кладет трубку.

– Вот видишь, – говорю я девочке, – твоя история подошла к концу. Скажи мне, милая, дочка Бункса здесь, так?

– Да.

– Знаешь, где она прячется?

– Нет...

– Ничего страшного!

Я проверяю, насколько крепко она связана.

– Я ненадолго уйду. Только не пытайся удрать. Все, что тебе удастся, – получить содержимое этого шприца в задницу, понимаешь?

Она все прекрасно понимает.

– Пока, красавица!

Я выхожу.

В коридоре стоят медсестра и мадам Пеллегрини.

– Дежурная хотела поднять тревогу, – сообщает мне верная жена моего коллеги, – но я ей помешала.

– Правильно сделали. Не волнуйтесь, я сейчас вернусь. Остановившись под козырьком подъезда больницы, я смотрю в сторону машины. Надеюсь, парни не потеряют терпение, а Пеллегрини не задержится.

Я уже слышу рокот мотора. Машина на большой скорости выскакивает из-за поворота, резко тормозит и останавливается перед тачкой сообщников «медсестры».

– Выходите с поднятыми руками! – орет Пеллегрини. На это предложение отвечает сноп искр. В машине полицейских слышится крик. Автомобиль бандитов катит задним ходом. Полицейская машина преграждает ему путь. У сидящих в ней нет выхода... Полицейские открывают огонь, но бандитская машина продолжает катить. Тип, сидящий в ней за рулем, знает вождение. Он быстро разворачивается посреди шоссе. Машина поворачивается передом ко мне, и луч фар выхватывает меня из темноты. Рой пуль пролетает над моей головой, потому что я предусмотрительно упал на колени.

Поднимаю мой шпалер и выпускаю две маслины, чтобы ослепить машину. Поскольку она поравнялась со мной, я прижимаюсь к стене и делаю еще два выстрела. Слышу крик. Машина идет зигзагами и врезается в металлический занавес магазина велосипедов. Раздается жуткий грохот. Верх иронии в том, что как раз напротив пострадавшего магазина находится табличка: «Больница. Соблюдать тишину!».

Я бросаюсь вперед.

Думаю, можно вызывать катафалк. Один из двух типов прошиб башкой лобовое стекло, и из его разрезанной сонной артерии хлещет, как вода из открытого крана, кровища. А второму одна из моих последних пуль снесла верх черепушки и вышибла мозги.

Подбегает Пеллегрини.

– Падлы! Суки! – орет он. – Они убили Жереми, моего заместителя!

– Им конец, – сообщаю я.

Начинаю обыск мертвецов. При них нет ни клочка бумажки. Бунксовская тактика выжженной земли доказывает свою эффективность.

Я сильно разозлен.

– А пошло все... – говорю. – Я возвращаюсь в Париж. Займитесь трупами: отпечатки, фото... Заберите девушку, лежащую в палате наверху, найдите владельца машины... По мере получения данных пересылайте их мне в Париж, хорошо?

– Договорились.

– Заодно прочешите все гостиницы и семейные пансионы города. Ищите некую Кристию Бункс. Она очаровательная девушка лет двадцати, блондинка, загорелая... Настоящая красотка. Если случайно найдете, приставьте к ней толкового человека и следите за всеми ее действиями.

Я протягиваю ему руку.

– Мне очень жаль, что так получилось с вашим замом. Но с ним бы ничего не было, не выбери он такую говЕнную работу, как наша!