Говорящий по-французски американец — большая редкость, Вот почему я был крайне удивлен, когда услышал в трубке приятный мужской голос, великолепно владеющий французским.

— Говорит Джейм Смитт.

— Какой? Первый, второй или третий?

— Третий. Отца и деда уже нет в живых!

— Я предполагаю, что уже поздно выражать вам свои соболезнования.

— Не поздно. Они погибли на прошлой неделе в авиакатастрофе при посадке самолета в Чикаго.

— Я огорчен.

— Итак, как вы понимаете, я звоню потому, что получил ваше письмо, касающееся наследства вашего друга. Хочу сказать, что именно я регистрировал завещание мадемуазель Мартини Фузиту.

— Как давно?

— Три месяца назад.

— Ей было только сорок четыре.

— Именно так.

— Слишком молодая для того, чтобы составлять завещание, не так ли?

— Не совсем так! Мне встречались и двадцатипятилетние завещатели.

— Но они же не умирали после этого через три месяца?

— Нет.

— Какое впечатление произвела на вас эта женщина?

— Довольно приятное. Она, очевидно, увлекалась алкоголем, — признаки этого пагубного увлечения угадывались под макияжем. Но выглядела она моложаво и одета была, как бы сказали в Париже, шикарно.

— Не намекала ли она вам на то, что ей угрожает опасность, что она чего-то боится?

— Ни слова.

— Вы видели ее всего лишь один раз?

— Дело в том, что простая операция по оформлению завещания не требует последующих контактов с клиентом.

— Да, конечно. И что же завещала она Феликсу Лeгоржеону?

— Все свое имущество.

— Что туда входит?

— Небольшой домик в бедном районе Венеции.

— И сколько же примерно стоит эта собственность?

Мой собеседник громко рассмеялся.

— Речь идет о горстке долларов. Но это лучше, чем ничего, как говорил мой милый дед. Но наследник должен прибыть сюда. Я мог бы свести его со своим другом, который занимается недвижимостью. Тот бы помог наследнику продать жилье с учетом затрат на дорогу. К тому же это хороший повод посетить Калифорнию, если он еще не бывал здесь!

— Я постараюсь организовать его поездку. Скажите, нет ли у вас информации о родственниках клиентки, проживающих во Франции?

— Никаких. Оформление завещания дело простое и не требует биографических данных.

Мы прощаемся как два человека, уверенные во взаимной симпатии.

— Лиза, зайдите ко мне! — прошу я свою секретаршу.

Лиза, дочь недавно погибшего комиссара полиции Лешо,

работает всего лишь восьмой день. Чтобы работать, она оставила учебу на юридическом факультете.

— У меня есть очень важное задание для вас! Запишите: Мартини Фузиту. Двадцать лет назад она училась на факультете социологии. Отыщите любую информацию того времени. Что-нибудь должно быть в архивах факультета.

— Я сейчас же займусь этим вопросом, месье директор!

У меня появляется желание попросить девушку называть

меня просто Антуаном, но, подумав, решаю не делать этого, так как мои парни подумают, что я уже трахнул ее, а мне не хотелось давать повод для подобных домыслов, так как дочь моего друга — для меня свята.

* * *

В полдень я иду в больницу проведать Жереми. Он находится там после перелома бедра. Застаю его на специальном стенде за разработкой суставов. Он старательно поднимает и опускает груз, подвешенный к ноге, и при этом жутко сопит своим похожим на боксерскую перчатку носом.

Он радостно улыбается мне, и я могу убедиться в отличном состоянии его тридцати двух зубов.

— Ты делаешь успехи! — поздравляю его.

— Приходится! Что тебя привело ко мне?

— Меня? Ничего! Зашел проведать.

— Не хитри! Я знаю тебя. Когда ты чем-то озабочен, то морщины у твоих глаз становятся более глубокими.

— Спасибо за морщины!

— Не обижайся! Они у всех появляются после восемнадцати лет. Ведь стареть начинают с самого рождения. Выкладывай! Легче станет.

Я удивлен его проницательностью: действительно, в последнее время меня явно кое-что волнует. Рассказываю ему все, что связано с наследством Феликса.

— Я не понимаю, зачем рассказываю тебе про это? Все так элементарно просто!

— Не говори так, Сана! — возражает он, поправляя блок с грузом, к которому прикреплена его нога. — Ты слишком хороший сыщик, чтобы не понимать этого! Лично я нахожу нескладной эту историю с наследством и странными поступки самой женщины, которая сначала насилует профессора, потом оставляет учебу, родителей, Францию, чтобы смыться в США, никого не предупредив об этом. Устраивается в Лос-Анжелесе, достаточно зарабатывает, чтобы приобрести дом. Проходит двадцать лет. Женщина знает, что должна отдать концы, и поэтому решает оставить свою халупу бывшему профессору, который когда-то пробудил в ней любовь. Так вот, чтобы в ее возрасте составлять завещание, надо быть уверенным в своей близкой кончине. Согласись, если бы она не была уверена в своей смерти, то разве стала бы завещать свою хижину человеку, который старше ее на двадцать лет?

— Это понятно.

— А если понятно, то надо немедленно начинать поиски следов Мартини здесь, в Париже. Согласен?

— Согласен.

— Теперь вопрос: веришь ли ты в то, что Мартини Фузиту стала бы завещать французу, к тому же живущему во Франции, свое никчемное жилище, расположенное в двенадцати тысячах километрах от него?

— А почему нет, если ничем другим она не располагала? Завещание — это акт верности и любви. Нельзя дать больше того, что имеешь.

— Но твой Смитт сказал, что она выглядела достаточно элегантно.

— Да.

— А это-то никак не вяжется с жалкой хибарой!

— Я знал очень бедных женщин, которые вкладывали все свои пиастры только в тряпки!

— Ты собираешься что-то предпринимать, шеф?

— Что, по-твоему, я должен предпринять?

Жереми не отвечает, а начинает сосредоточенно терзать свою искалеченную ногу, и через некоторое время лицо его покрывается потом и становится похожим на маску из черного дерева.

— Ты не очень скучаешь в больнице?

— Скучать не приходится. Мое племя навещает меня ежедневно. Я даже сумел вселить нового жильца в свою Рамаде!

— Франция не забудет тебя! Получишь пособие, — вздыхаю я. — Кому и что ты хочешь доказать своей «черной ордой»?

— То же самое, что и Масиас своей рыжей!

— Инстинкт размножения — самое страшное бедствие мира, — нравоучительно говорю я Жереми и, пожелав ему дальнейших успехов на том же поприще, покидаю его.

* * *

Весна в этом году ранняя. Выйдя из больницы, я не мог не остановиться перед клумбой с первыми подснежниками. И в этот момент чья-то рука ложится на мое плечо. Пинюш!

Импозантный, в шубе, подбитой изнутри мехом, в каракулевой шапке, он похож на старого боярина, бежавшего из святой Руси от революционного трибунала.

Его желтозубая улыбка дарит мне порцию нежности.

— Как чувствует себя Отелло? — спрашивает он, кивнув в сторону больницы.

— Крутит педали и делает детей! — подвожу я итог своему визиту.

Я прощаюсь со старым хрычом, — хочу побыстрее посетить дом номер шесть в квартале Вожирар. Этот адрес в архиве факультета нашла Лиза — здесь в годы учебы проживала Мартини Фузиту.

Четырехэтажный дом в стиле тридцатых годов. Входная дверь более толстая и массивная, чем в феодальном замке.

Я вхожу в подъезд и останавливаюсь перед списком жильцов. Фамилия Фузиту в нем не значится.

— Вы кого-то ищете? — интересуется крепкая дама, вошедшая в дом следом за мной.

— Фузиту, — отвечаю я.

Толстуха поднимает глаза к потолку, с которого свисает массивный светильник.

— Это было так давно!

— Вы знали ее?

— Совсем немного. Мадам умерла в тот год, когда я начала работать здесь гардьеном.

— То есть?

Женщина начинает считать, загибая на руках пальцы, но, поняв что их недостаточно, оставляет в покое свои фаланги и восклицает:

— Я точно помню, что это было в тот год, когда Миттеран захватил власть в свои руки!

Я чуть-чуть корректирую знания своей собеседницы относительно того, как оказалась власть в руках нашего главы государства, так как не принято поучать тех, от кого хотят что-то выведать.

— Понятно! Она жила одна?

— Это была абсолютно одинокая женщина. Вдова. Муж ее покончил жизнь самоубийством, а еще раньше их единственная дочь уехала в Соединенные Штаты Америки. Несчастная женщина умерла от тоски. Она практически ничего не ела: только кофе с молоком утром и вечером. Она почти не поднималась с постели. Я заботилась о ней до последнего дня. Однажды утром, найдя ее без сознания, я вызвала скорую помощь. Мадам Фузиту увезли в больницу, где она через день и скончалась.

— Скажите, а она рассказывала вам что-нибудь о своей дочери?

— Ничего. Как-то пришло письмо на имя Мартини Фузиту. Мадам не стала его вскрывать и попросила меня отправить его обратно с пометкой «Адресат выбыл», добавив, что вот уже десять лет, как дочь ушла из дома. Я не стала расспрашивать ее, так как поняла, что ей трудно говорить на эту тему.

— А о своем муже она рассказывала вам?

— Только то, что он покончил с собой из-за своего честолюбия.

Печальная история! Я не могу оставаться равнодушным к чужим страданиям.

— А вы, случайно, не родственник этой семьи?

— Нет... Я зашел, чтобы сообщить о смерти дочери. Но, к сожалению, не осталось ни одной души, которая могла бы скорбеть об этой утрате.

* * *

Конечно же, маман отказалась от моего приглашения поужинать в ресторане, заявив, что у нее уже почти готова фасоль с бараниной. Но я все-таки убедил ее в том, что ее блюдо мы сможем подогреть и съесть позже.

Но соблазнила ее, несомненно, возможность полакомиться устрицами в ресторане «Мариус и Жанетт», они были слабостью моей Фелиции.

Маман быстро переоделась. Фиолетовое платье с аметистом в брошке, серое пальто с каракулевым воротником, немного краски, легкий мазок губной помады, — и вот она уже готова «на бал к герцогу».

Кокетливая и элегантная, она выглядела моложе своих лет. Однажды в кафе я был страшно удивлен, заметив, как какой-то старый хрыч пытается ухаживать за ней. Это было выше моих сил, и я решительно решил дать иной ход событию: я вылил свой стакан бордо в его тарелку и попросил как можно скорее скрыться с моих глаз, пообещав за это оплатить его счет. Моя старушка расцвела от гордости за такого скандального сына. Сын — ревнивец, такое встречается не так уж часто!

Открыв дверцу автомобиля, чтобы предложить маман занять в нем место, я увидел, как рядом с нами остановился «роллс-ройс» и из негр вывалилась целая орда: Пино, Берю, Маркиз и Феликс. Не выражая особой радости по поводу высадки такого многочисленного десанта на своей территории, я ждал объяснений.

— Я думаю, что мы вовремя! — ликует его сиятельство. — Вы уезжаете?

— Да, мы приглашены с маман на ужин к нашим друзьям, — сочиняю я.

— Мы ненадолго, — обещает мне Толстяк. — По два стаканчика вина на нос и разойдемся!

— Мы опаздываем! — сопротивляюсь я.

— Ты позвонишь сейчас своим корешам и извинишься за опоздание! Зато у нас есть что-то сногсшибательное для тебя! — не сдается упрямец.

Пока я пытаюсь удержать свои позиции, моя маман, сверхгостеприимная женщина, незаметно покидает автомобиль и торопливо направляется к дому.

Я сдаюсь! Истинный демократ Берю приглашает дремавшего за рулем шофера присоединиться к веселой компании. И через час мы уже сидим за большим столом, поглощая фасоль с бараниной в качестве закуски.

Расстаемся в половине первого ночи по Гринвичу. К этому времени уже выпито двадцать две из двадцати четырех бутылок бургундского вина. В коротких интервалах между тостами незваные гости открыли мне причину своего визита: Пино, наш богатый и щедрый итальянец Пино, приглашает нас всех в Лос-Анжелес, чтобы «пощупать» наследство месье

Феликса, и обещает оплатить все расходы.

* * *

Ты, мой верный читатель, должен помнить, что я в своем романе «Аль Капот» уже описывал события, происходившие в Лос-Анжелесе и в его пригороде — Венеции. Это произведение получило широкий резонанс, так как проливало свет на дело Кеннеди.

Короче, оказавшись снова в столице кино, я испытал чувство, будто и не уезжал никогда отсюда. Престижное слово «Hollywood» большими белыми буквами выделялось на зеленом фоне холма, голубое небо и знойное солнце просто ошеломили нас.

В этот раз мы остановились в отеле «Сакраменто».

Наш итальянский богач не поскупился. Он не только оплатил наш перелет, но и взял на себя все затраты по проживанию в Штатах, в том числе и Маркиза, который по-прежнему продолжал «петь петухом» каждые шесть часов несмотря на смену часовых поясов.

Своими петушиными трелями несчастный Лагранд-Буре привел в умиление стюардесс, так как подобного пассажира компания «Эр Франс» еще не знала.

Нельзя не сказать и о том, что наш верный друг Берю имел несчастье на борту самолета обожраться блинами с икрой и острой приправой. Он проглотил свою порцию, порцию Феликса и Маркиза и еще четыре раза обращался за добавкой к стюардессам. Результат — острое расстройство желудка, неукротимый понос.

Сильнейший приступ настиг его в тот самый момент, когда мы проходим через вращающуюся дверь отеля. Берю так стремительно бросился вперед, что тяжелое «веретено» прокрутило его дважды вокруг оси, прежде чем выбросить на улицу.

Этот трюк осложнил состояние Александра-Бенуа, привел его в ярость, и он начал поносить всех и вся:

— Бордель! Идиоты! Негодяи!

Вторая попытка проникнуть в отель ему удается. В фойе он торопливо подбежал к швейцару в желто голубой форме.

— Где туалет, мужик? Где здесь туалет? Скорее, — стонал он. — Иначе я не отвечаю за последствия!

Но такое эмоциональное обращение вновь прибывшего клиента не трогает швейцара, так как он не знает французского языка; к тому же неожиданный крик петуха отвлекает его внимание.

Изнеможденный недугом, убитый равнодушием швейцара, Берю не в силах больше терпеть, он бросается в соседний салон, снимает штаны и, присев у тропического растения в кадке, начинает его удобрять.

Две престарелые дамы, занятые чаепитием, прекращают попивать свою теплую водичку и пытаются сообразить, что же происходит рядом с ними. Одна из них, почти слепая, которой с трудом удается рассмотреть фугас Толстяка, спрашивает у подруги, не слон ли это сбежал из зоопарка.

— Простите меня, — наконец вежливо обращается мужчина, заметив онемевших дам. — Когда тебя настигает такая напасть, то не приходится долго соображать: небольшое удовольствие носить дерьмо в штанах. Это была бы настоящая катастрофа! Я пытался найти туалет, но... не успел. Я хочу вам посоветовать перейти на террасу, оттуда открывается великолепная панорама на океан... Да и ваши напудренные носики только бы выиграли от этого.

Освободив кишечник, Берю поднимает листочек и, подтерев зад, кладет его сверху на результат своих мучений. Затем, одевая на ходу штаны, подходит к застывшим в оцепенении старухам.

— Милые дамы, уверен, что каждый, окажись на вашем месте, тоже был бы шокирован такой неординарной ситуацией. Поэтому примите мои извинения и благодарность за вашу снисходительность.

Это, несомненно, чудо, но менее пожилая американка, как оказалось, говорит по-французски. Забыв про экскрементную часть инцидента, и не в силах избавиться от острого желания утолить свое любопытство, она просит Толстяка показать ей еще раз свой фугас, если, конечно, это возможно.

Не будучи застенчивым, Берю показывает то, что хочет увидеть женщина.

— Если у вас это считается хорошим тоном, то я могу доставить вам удовольствие, показав настоящую французскую коллекцию,— предлагает любезный француз и зычно кричит: — Феликс! Ты не найдешь минутку, чтобы дамам из высшего общества кое-что показать?

Дважды просить профессора не приходится. Он спешит на зов друга, так как у него есть что показать.

Та, что почти слепая, достает из своего ридикюля лупу, чтобы усилить впечатление.

— My God! My God! — повторяет она, словно декламируя фразу из Шекспира.

Расстроганный вниманием престарелых дам, Феликс заявляет, что он тронут до глубины души и что в благодарность хочет им показать еще один образец мужского достоинства. Следующий повсюду за ним словно тень, Маркиз расстегивает свой гульфик.

Старухи переживают кульминационный момент своей жизни! Глаза их, не в силах остановиться ни на одном из выставленных напоказ объектов, находятся в постоянных бегах. Но пальма первенства все-таки принадлежит Феликсу.

Вопли, крики, пикантный запах привлекают внимание клиентов отеля. И конечно же, все реагируют по-разному. Пастор, например, предлагает срочно позвонить в полицию, многозначительно поглядывая при этом на помощника директора отеля. Женщины умоляют немного подождать, чтобы наглядеться всласть, а если это по карману, то и пощупать. А у официанта даже выпадает поднос из рук.

Управлять ситуацией взялся высокий лысый мужчина в больших очках-бабочках. Это оказывается не кто иной, как сам Гарольд Ж. Б. Честертон-Леви, известный продюсер студии «Глория Голливуд Пикчерс», автор таких шедевров как «Моя жена — мышеловка» или «Дорогая, иди скорее, у меня стоит!»

Он оценивающе осматривает трех самцов со спущенными штанами, затем, преисполненный собственного достоинства, приближается ко мне.

— Это ваши люди? — спрашивает он меня.

— Это мои люди, — отвечаю я.

Он щелкает пальцами, и рядом с ним появляется юная особа, очень блондинистая, очень стройная, в очень широких черных шортах и в пиджаке из очень белой кожи.

— Анжелла, — обращается он к девушке (продюссер произносит «Ангюэлла»), — договоритесь о моей встрече с этим месье на завтрашнее утро.

— Хорошо, месье Леви.

Магнат вцепился в пуговицу моей куртки.

— Прикажите вашим феноменам одеть штаны и прекратить хвастаться своим оружием до особого распоряжения!

И ты знаешь что? Этот мужик меня настолько покорил, что я послушно пообещал ему:

— Хорошо, месье Леви.

Кинодеятель уже собрался было уйти, но задержался, увидев, что к нам подходит помощник директора отеля. Он предлагает нам немедленно убраться из гостиницы и считать себя счастливчиками, поскольку он не стал вызывать полицию.

Продюсер (он все-таки скрутил пуговицу с моей куртки и сжимал ее в ладони в качестве залога!) прерывает его монолог:

— Выселять таких необыкновенных людей из отеля — настоящее преступление! Вам никогда не сделать карьеру, Адлер! Я завтра же поговорю с директором отеля, моим другом Танербаумом!

Помощник директора начал бледнеть, исходить слюной, аплодировать коленями и обогащать букет запахов, забивший плотным облаком холл отеля «Сакраменто».

— Анжелла, — снова обратился к девушке продюсер международного класса, — устройте этих месье в «Резиданс де Малибю» и отмените завтрашнюю встречу. Я их увижу сегодня в конце дня!

Такова была его воля!