Бесконечный Сансет-Бульвар (100 км) открывает перед нами по обе стороны шикарные частные особняки (и живут в них шикарно!). Только через сорок минут мы останавливаемся у виллы Текила, исключительно красивой виллы.

Я нажимаю на кнопку, и решетчатые ворота открываются. Уже отсюда я замечаю на освещенной террасе Смитта. Он ждет меня. По мере приближения, я начинаю различать результаты агрессии: лицо расквашено, шелковая белая пижама в пятнах крови.

— Спасибо, что приехали! — кричит он издали.

Он держит в руке стакан с виски. Желая, очевидно, чтобы я мог убедиться в происшедшем, раны свои он не обработал. Смитт держится достаточно мужественно. Многие на его месте уже бы вызвали полицию, помчались бы в клинику, чтобы срочно сделать пластическую операцию.

Я представляю ему Анжеллу, и он проводит нас в большую гостиную, просторную, как площадь Конкорд.

— Их визит не был для меня подарком, — шепчет он распухшими губами.

— Это самое меньшее, что вы могли бы сказать! Я слушаю вас.

Он рассказывает:

— Я только начал засыпать, как зазвонил телефон. Мужчина, представившись от вашего имени, сказал, что вы хотите со мной срочно встретиться, что это вопрос жизни или смерти, и что вы будете у меня буквально через несколько минут. И действительно, через четверть часа после телефонного звонка, позвонили у ворот. Я открыл и увидел двух мужчин в смокингах. Одного из них, высокого, я в темноте принял за вас. И только когда они подошли поближе, я понял, что ошибся, но было уже поздно что-либо предпринять, да и их вечерние костюмы внушали мне доверие.

Я пригласил их в дом. И здесь они, не проронив ни слова, вытащили из внутренних карманов дубинки и налетели на меня как очумелые. Я не мог защищаться, так как удары сыпались словно град. Я не помню, когда и как отключился. Но они не ушли, а ждали, пока я приду в себя. Заметив, что в моих глазах появился проблеск сознания, более крупный тип сказал:

— У вас есть выбор. Если вы отвечаете на наши вопросы, мы уходим, оставив вас в покое. Если вы не отвечаете, то добиваем. Все очень просто, не правда ли?

Я согласился, что все очень просто.

Тогда все тот же тип спросил:

— Это вы оформляли документы на наследство по заявлению Мартини Фузиту, проживавшей в Венеции?

Я ответил:

— Да.

— Дом в наследство получил старик?

— Именно так.

Он присел на пол рядом со мной, положил поперек моего горла дубинку и начал нажимать на нее, как бы желая раздавить мне гортань.

— Почему же тогда, — продолжал он свой допрос, — шеф парижской полиции да еще два флика с ним сопровождают наследника?

Я сказал, что вы друзья Феликса Легоржеона. Объяснил им, что наследник старый человек, как вы говорили мне, не от мира сего. Но они не поверили моим объяснениям и начали снова душить меня, говоря, что просто так такой человек, как вы, не приедет за двенадцать тысяч километров только для того, чтобы водить за руку старую развалину, унаследовавшую халупу в негритянском районе Венеции. Тип еще сказал, что вы рыщите повсюду, собирая сведения о мертвой француженке. И добавил, что такой повышенный интерес очень подозрителен.

Что я мог им ответить? Я внушал им, что всего лишь нотариус, что о смерти завещательницы обязан был сообщить заинтересованной стороне, что и сделал, что это входит в мои служебные обязанности, и что я не обязан по этому поводу советоваться ни с шефом парижской полиции, ни с самим президентом французской республики. Я сказал также, что только регистрирую заявления о наследстве и не занимаюсь сбором данных о тех, кто попал в сферу моей деятельности.

Ответы мои, очевидно, им показались искренними, так как они перестали мучить меня. Правда задали еще несколько вопросов.

— Например?

— Сообщили ли вы мне свою должность, занимаемый пост в Париже? Я ответил утвердительно. Они хотели узнать подробнее, что именно интересует вас в истории Фузиту. Я ответил, что, по моему мнению, причина в ее преждевременной смерти. На вопрос, удалось ли вам уже узнать что-нибудь о ее жизни в Венеции, я ответил отрицательно. Они настаивали! Я решительно заявил, что абсолютно ничего не знаю, так как для меня дело Мартини Фузиту такое же, как и все другие, и что пусть они обратятся непосредственно к вам. Из-за малодушия я назвал ваш адрес в Малибю, но мне показалось, что он им уже известен.

Они еще о чем-то поговорили между собой, а потом все тот же верзила заявил:

— Мы не станем добивать вас, но только при условии, что вы не сообщите о нашем визите в полицию. Иначе ваш шикарный особняк и ваша контора исчезнут в огне! Для больницы же — вы упали с лестницы!

Вот и все. После их отъезда я выпил немного бурбона, и решил проинформировать вас о том, что произошло.

— Вы достойный уважения человек, Джеймс! Спасибо и браво вашему мужеству и стойкости!

Я пожимаю ему лапу.

— Теперь надо заняться вами. Сейчас мы отвезем вас в клинику. Вы только подскажите, где лучше могут подремонтировать ваш портрет?

— Мы отвезем его в клинику Честертона-Леви, — решает Анжелла.

— Вы живете один? — интересуюсь я.

— Недавно развелся: жена ушла от меня со своим киношником. Служанка спит над гаражом. Она ничего не слышала.

— Не могли бы вы описать мне поточнее своих агрессоров, Джеймс?

— Я бы предпочел не делать этого, — отвечает сконфужено Смитт. — Я не думаю, что это привентивная акция ваших коллег.

* * *

Сдав этого отважного парня в руки медиков, я остаюсь наедине с Анжеллой. На плечи наваливается усталость, и сон начинает заигрывать с моими глазами.

— У вас очень неспокойная жизнь, — замечает она.

— Спасибо.

Чтобы охладить раскаленное до бела любопытство Анжеллы, я кратко посвящаю ее в суть франко-американского приключения.

— Значит, вы шеф парижской полиции?

— В данный момент, да! Но чувствую, что если и дальше буду продолжать колесить по планете, чтобы улаживать дела своих друзей, то меня уволят. Мои поступки слишком ортодоксальны для моих обязанностей. Правда, президент Республики относится ко мне неплохо... Только вот президенты приходят и уходят, а флики остаются...

Она провела своей нежной рукой по моему гульфику, проверяя все ли на месте.

— Чем займемся, вернувшись к себе?

— Я украл у вас, дорогая, столько времени!

Она трогает с места так же стремительно, как Сан-Антонио бросается в любовь.

— У меня появилась идея, моя сладенькая. Не могли бы вы доставить меня на стоянку такси?

— Стоянка такси! Куда прикажете?

— Вестчестер.

— О'кэй!

Такая услужливость меня покоряет. Ты понимаешь? Я ведь еще и не трахнул ее по-настоящему. А что же будет, если я доведу ее до оргазма?

— Но я не могу воспользоваться вашей добротой, любовь моя. Вам надо отдохнуть. Завтра появится ваш босс и, значит, пуговичка на ваших шортах должна быть на месте.

Она улыбается.

— Не будьте так щепетильны! Мне приходилось проводить ночи и похуже, да еще в компании отвратительных мне людей.

* * *

Я, конечно же, не могу сидеть спокойно рядом с такой отзывчивой девушкой и предлагаю своим рукам обширное поле деятельности.

Анжелла не выдерживает моих посягательств и шепчет:

— Если вы будете продолжать, я вынуждена буду остановиться.

Поскольку я очень тороплюсь, то прекращаю свои замысловатые движения. Меня не покидают мысли о святом отце. Если агрессоры Джеймса Смитта прекрасно информированы о всех моих действиях, то, несомненно, они знают и о моем визите в святую обитель. Они уже могли побывать и там, чтобы допросить отца Мишикуля.

Вот и церковь. Из приоткрытых дверей с горящими в темноте глазами на ночную прогулку украдкой выходит кот.

Толкнув дверь, я вхожу в коридор. Сердце, как пишут в романах, сжимается от ужасного предчувствия.

Буквально ворвавшись в комнату, я вижу происшедшее: передо мной распятая на столе Граc. Ее задушили банным полотенцем. Но этого садистам показалось мало: они сунули в ее рот палку, обернутую бумагой, и подожгли.

Анжелла охает и теряет сознание.

Я с трудом привожу ее в чувство и вывожу на двор, усаживаю на садовую скамейку.

— Подожди меня здесь, дорогая. Я недолго! — обещаю я ей, прежде чем вернуться в церковный приход.

Мишикуль лежит на своей кровати в тонкой ночной рубашке и кальсонах, — такие носил зимой мой папа.

Убили его сокрушительным ударом по затылку.

Как настоящий римский католик, я осеняю себя крестом перед останками святого отца и опускаюсь на низенькую скамейку для того, чтобы произнести свой экспромт.

— Поздравляю тебя, Антуан, ты наконец-то понял, что история Мартини Фузиту не так проста! Но разве ты мог себе представить, что она будет такой кровавой? Чем же занималась здесь эта девка? В каких тёмных делах замешана? Она должна была знать что-то очень важное, если убийцы дошли до такой степени зверства. Выходит, парень, и ты можешь получить с лихвой в любой момент! В этой дикой стране твоя жизнь ничего не стоит.

На гвозде над кроватью отца висят четки с крупными бусинками. Не задумываясь, я снимаю их с гвоздя: реликвия ценна тем, что заставляет лишний раз задуматься. Сейчас пришло как раз время, чтобы немного отполировать своими пальцами святые четки Раймона.

Я думаю, что они долго издевались над несчастной черной служанкой на глазах у святого отца, пытали и его. Но что он мог сказать им обо мне, если я не исповедывался перед ним?

Внимательно осматриваю помещение, но ни окурка, ни сломанной спички, ни коробка из-под спичек с каким-нибудь адресом или номером телефона. В руках мертвых тоже ни волоска, ни пуговицы их мучителей и убийц.

— Поехали! — я обнимаю продрогшую Анжеллу, стараясь передать ей хоть немного своей необузданной энергии.

— Вы не вызываете полицию? — удивляется она.

— Я сам полиция, Анжи! Если я приглашу сейчас своих местных коллег, то они заберут у меня массу времени и моей личной свободы, а затем будут еще очень долго мучить как свидетеля, кстати, и вас тоже. Я займусь этим сам.

Она соглашается со мной.

* * *

В «Резиданс» мы возвращаемся почти в четыре часа утра,

— Вы простудились? — удивленно спрашиваю я Анжи (сегодня я называю ее так), заметив, как она клацает зубами.

— Я простудила душу, — шепчет она. — Эта распятая на столе женщина в святой обители! Мне этого не забыть никогда. — Она вздыхает. — Я так взволнована... Вам, наверное, скучно будет спать со мной.

— Сочту за счастье, дорогая! В вашей комнате или в моей?

— В моей, если вы не против.

Она увлекает меня в свою комнату. Стены, занавеси, постель, мебель — все в розовых тонах.

Мы жадно выпиваем по два стакана тоника, словно мулы испанских контрабандистов; раздеваемся, и я спрашиваю, кивая на ее элегантную постель:

— Я справа или слева?

— Посередине, — отвечает она.

Я понимаю смысл ее ответа, когда она прижимается ко мне с такой силой, что даже и подъемный кран не смог бы нас разъединить.

Побежденные усталостью, мы засыпаем мгновенно, соединив в единое наши тела и дыхания.

Проснувшись очень рано, я соображаю, имею ли я право на дальнейший сон. Но нет, по мне, сон — всего лишь каприз. Но что делать тогда в этой роскошной постели, если все мои друзья еще дрыхнут? Самое лучшее сейчас — перебраться в свою комнату, заняться изучением бумаг, собранных в домике Фузиту.

Я сообщаю Анжи о своем решении, когда она появляется из ванной комнаты, и добавляю, что нам желательно расстаться еще до того, как горнист сыграет подъем. К тому же и у нее могут быть свои дела.

Она соглашается, но сначала набрасывается на меня, целует и уверяет в том, что до меня у нее никого не было.

Классическая формула: «Ты не первый, но ты единственный». Я не могу называть любовью все то, что было до тебя. Твой трудяга заслуживает того, чтобы не простаивать зря!

Она уговаривает меня еще «прилечь на минутку», но я остаюсь непреклонным и благополучно убираюсь восвояси.

Я думаю, что ты поймешь меня, и не осудишь. Я сторонник жесткого режима, при котором работа и удовольствие должны чередоваться в разумных количествах.

Итак, что я делаю? Ложусь досыпать или сажусь за работу?

Одержимый, я выбираю второе.

А где же три пакета?

Ни черта себе! Они исчезли! Что это значит?

Надо подумать: все это слишком загадочно.

Спокойно! Эти бумаги могла выбросить уборщица, посчитав, что набитые доверху полиэтиленовые пакеты предназначены для мусорного ящика.

Одно горе с этим обслуживающим персоналом, который в своих стараниях не знает меры! Уборщица не допускает, что для богатого владельца бумажный мусор может представлять какую-то ценность.

А может, это Пинюш решил на досуге покопаться в бумагах?

Узнаю через час-другой, а сейчас все-таки надо немного вздремнуть.