По обычаю православной церкви кандидат в священники обязательно должен жениться. Это меня ободряло, так как я в течение шести лет любил девушку-землячку Марусю Бондаренко и хотел соединить с ней свою судьбу. Маруся, закончив педучилище, категорически заявила, что не пойдет за меня замуж, если я буду священником. Отказ любимой девушки я принял как личное поношение за Христа. Даже во имя искренней любви к ней я не смел отказаться от служения богу, ибо знал, что по евангельскому завету кто любит отца, мать, братьев, сестер и других больше, чем Христа, тот не достоин его. Я буквально понимал слова евангелия, что «всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Матф. XIX, 29) и утешал себя этим.

Проблема женитьбы — серьезная проблема для каждого кандидата в священники, потому что далеко не каждая (даже верующая) девушка согласна стать женой служителя культа. Вопрос о выборе жены специально разбирается на уроках пастырского богословия. Согласно каноническим правилам и постановлениям высшего духовенства, невеста будущего священника должна разбираться в основных вопросах православия, быть верующей, скромной, смиренной и — на что обращается особое внимание — целомудренной.

К самому же кандидату в священники такие требования не предъявляются.

Учащиеся духовных учебных заведений не освобождаются от службы в Советской Армии. Не призываются только принявшие монашество или священство.

Были случаи, когда не желавшие идти на военную службу спешили жениться и стать священниками или принять монашество. Так, Григорий Теслюк, воспользовавшись отсрочкой, поспешно женился на дочери священника и, несмотря на «великий пост» (когда венчать не разрешается), тайно обвенчался в церкви при закрытых дверях, а архиепископ Никон срочно сделал его попом. Этому усердно способствовал протоиерей В. Кремлев. Благодаря ризам и кадилу избежал службы в армии и Анатолий Воронецкий. Скороспешно женившегося Воронецкого одесский архиепископ Борис безотлагательно посвятил в сан священника и назначил благочинным в райцентр Саврань на Одесщине.

Некоторые кандидаты в священники женятся только для того, чтобы принять сан.

Церковное начальство констатирует, что у подавляющего большинства служителей культа — несчастливые браки. Многие хорошо мне знакомые священники живут со своими матушками, мягко выражаясь, как кошки с собаками. А немало других официально развелись со своими женами. Ни благодать божия, ни уроки пастырского богословия не удерживает батюшек и матушек от семейных скандалов.

В марте 1955 года в кафедральном соборе Ленинграда я был посвящен в сан диакона, а в мае — священника. В июне того же года окончил духовную академию. Еще будучи на четвертом, последнем, курсе академии, я начал работу над сочинением по патрологии на тему: «Письма св. Василия Великого как источник сведений о его жизни и деятельности» и продолжал ее уже служа на приходе. Совет Ленинградской духовной академии за эту работу присудил мне степень кандидата богословия. Кроме того, я задумал собрать материал и написать книгу в защиту христианства от нападок нехристианских религий, а особенно от атеизма. Но осуществить это мне не пришлось.

Обстоятельства моей службы священником настроили мои мысли на новый лад, а добросовестный, критический подход ко всем явлениям церковной жизни окончательно раскрыл мне глаза. Острые противоречия в жизни духовенства и самих верующих поразили меня с особой силой.

Служебную практику мне довелось проходить в Ленинградском Никольском кафедральном соборе под руководством духовника протоиерея Константина Быстреевского. Было время «петровского поста». Но, несмотря на пост, «отцы святии» Николай Ишунин, Василий Ермаков, Алексей Довбуш, Иван Птицын, Николай Юрченко, Николай Кузьмин и сам Быстреевский распивали в алтаре водку и закусывали колбасой и ветчиной.

— Только «столичную», «московскую» не бери, — говорил отец-духовник Кате-алтарнице, суя ей в руку комок денег.

— А если не будет «столичной»?

— Возьми коньячку.

Из уст соборной братии я узнал, как протодиакон Симеон Сергеев чуть не задушил в алтаре протоиерея Птицына за интриганство; как того же Птицына за коварные проделки схватил за горло диакон Довбуш. Видел собственными глазами, как во время богослужения разъяренный Птицын (за то, что алтарница не положила вовремя углей в кадило!) так хлопнул дверью пономарки, что висевшая над дверью икона богородицы свалилась на пол и разбилась вдребезги. А он даже не оглянулся! Довбуш, под общие шутки и остроты, рассказывал, что когда он служил в ленинградской церкви «Кулича и пасхи», то вместе с диаконом Константином Федоровым, священником Виктором Сашиным и Анатолием Морозом бутылки от выпитой после службы водки закатывали под «святой престол». А когда была нужда в деньгах или пространство под престолом было заполнено, они диаконской свечой выкатывали бутылки из-под престола, сдавали в магазин и взамен брали бутылку, а то и две водки.

По окончании практики я получил назначение в Смоленскую церковь (что на Васильевском острове) Ленинграда. Настоятелем там был протоиерей Павел Тарасов. Когда о моем назначении узнал Быстреевский, он со вздохом сказал:

— Жаль, что ты попадешь под начало Тарасова. Ведь Тарасов может сделать тебя пропойцей, таким как сам. Он ведь пьет, не зная меры. Не раз, бывало, мертвецки пьяного, его погружали в машину и везли из церкви домой, где сгружали, как бревно. Да и в семейном отношении он неустойчив.

— Теперь он не пьет уже, — вмешался в разговор священник Ермаков. — Теперь у него склероз сердечный.

— Ну, одним словом, будь осторожен, — напутствовал Быстреевский, и мы распростились.

Восемь лет богословской учебы остались позади. Впереди — деятельность священника в пределах старинного Смоленского кладбища и в приземистой одноименной церкви, пропахшей ладаном, свечной гарью и лампадным маслом.

Приехал я в Смоленскую церковь за час до вечерни. Завтра — день святого князя Владимира. Служба должна быть торжественная. Настоятеля еще не было. Я отправился в часовню блаженной Ксении, где бывал ежегодно в период весенних экзаменов. Часовня — своего рода филиал Смоленской церкви. В тот день служебную чреду в часовне нес игумен Феодосий. Он из бывших обновленцев. Свое отступление от православия искупил монашеством.

Из часовни мы пошли в храм, где Феодосий представил меня соборной братии смоленской церкви. Вскоре приехал настоятель Павел Тарасов. Он на ходу чмокнулся с каждым, придерживая левой рукой два креста на шее.

— А вы что? — обратился он ко мне тоном, в котором слышалось недовольство.

— Прибыл по назначению в ваше распоряжение, — ответил я заранее приготовленной фразой.

Так 27 июля 1955 года я влился в штат Смоленской церкви, который состоял из 9 священников, 3 диаконов и 3 псаломщиков. Так началась моя пастырская деятельность на приходе.

Чего только я не увидел, чего не услышал за трехлетнее служение священником! Мне довелось быть свидетелем постоянной грызни между служителями бога. Взаимоотношения их образно можно выразить так: друг друга они готовы утопить в ложке воды. Особенно, если дело касается доходов!

Я был свидетелем неоднократных скандалов в алтаре протоиереев Павла Тарасова и Владимира Молчанова, Владимира Демичева и Павла Маслова, видел, как издевался Тарасов над протоиереями Григорием Лысяком и Петром Жарковым, слышал, как они ругали друг друга нецензурными словами.

Позже я разгадал недовольство, с которым принял меня настоятель в первый день. Не имея высшего богословского образования, но будучи беспредельно честолюбивым, Тарасов не терпел тех, кто закончил духовную академию. Особенно это раскрылось, когда к нам был назначен Лысяк, престарелый священник, давно закончивший духовную академию. Лысяк стал бельмом на глазу Тарасова. Последний неутомимо искал случая, чтобы придраться к Лысяку, унизить его и оскорбить. Когда однажды в проповеди Лысяк обличал верующих старух, которые в парикмахерской делают завивки, Тарасов накинулся на Лысяка и стал винить, что тот выступает против косметики, гигиены. Помню, спор закончился тем, что Тарасов в конце концов квалифицировал проповедь Лысяка как контрреволюционную, а проповедника — как контрреволюционера.

— Да будет благословен сей день, в который я избавлен от Молчанова, — довольно заявил Тарасов, когда Молчанова, одного из его главных «врагов», назначили настоятелем Димитриевской церкви.

Любопытно, что Тарасов с Молчановым грызлись до припадков, но объединялись, когда хотели напакостить третьему лицу. Так, они совместно разыскивали в г. Боровичах улики против протоиерея Александра Медведского, который якобы в 20-х годах отрекся от сана, а теперь был настоятелем Никольского кафедрального собора. Совместно они вели интриги и против ненавистного им секретаря епархии протоиерея Сергея Румянцева.

Однажды за литургией, небрежно переливая из одной чаши в другую, протоиерей Павел Маслов пролил «кровь господню» на престол, облил себе руки, епитрахиль. Протодиакон Александр Краснов, служивший с Масловым, что-то сказал со злорадством. Взбесившийся Маслов затопал ногами, назвал протодиакона «мерзавцем» и изо всей силы ударил кулаком о «престол господен». И это после того, как они троекратно лобызались, взывая «Христос посреди нас, и есть и будет!»

Упомянутый протоиерей Маслов — бывший протодиакон. Он любил рассказывать в алтаре похабные анекдоты, вспоминал о кутежах и попойках, имевших место в его молодости. «Если бы собрать всех детей, рожденных от меня повсюду, вполне можно было бы укомплектовать детский садик», — цинично хвастался он. Маслов утверждал, что, идя на богослужение, он выпивал бутылку водки, ничем не закусывая, и очень любил повторять, что «ежели с хорошей закусью да безвозмездно, то батюшке всевышний разрешил пить до бесконечности».

Я наблюдал болезненную жадность попов к деньгам, был свидетелем страшных скандалов за неправильно разделенный рубль, булку или яблоко. Совершая основные моменты службы, воздевая руки перед престолом, Тарасов спрашивал казначея — псаломщика Владимира Павинского о сегодняшнем доходе. Мне довелось быть свидетелем грубого нарушения во имя рубля установленных церковью канонов, когда отпевали самоубийц, служили панихиды по некрещеным, венчали без свидетельства из загса, крестили без свидетельства родителей и без веры восприемников и т. д. Я видел, как Николай Одар-Боярский, Александр Краснов, Борис Романов, Януарий Демин и другие приступали к службе без подготовки, часто в пьяном виде.

А сколько раз приходилось видеть, как в алтаре под видом причащения священнослужители самым настоящим образом упивались вином! Подавляющее большинство их имеет больше оснований считаться поклонниками Бахуса и Амура, нежели служителями христианского бога.

Иосиф Киверович, не успев закончить духовной семинарии, стал священником и служил одно время в Смоленской церкви. В употреблении спиртных напитков он не знал меры. Однажды он куда-то исчез. Жена поспешила заявить в милицию. Через неделю его на шли у любовницы (одной из богомолок!), где он все это время кутил и пьянствовал. Пропив несколько тысяч рублей, Киверович обратился к настоятелю за помощью, предварительно распустив слух, что его-де обокрали. Тарасов из «братской кружки» в виде пособия дал ему 8 тысяч рублей и долго после этого хвастался, что исполнил евангельский завет «просящему у тебя дай…»

Священник Василий Бутыло рассказывал, что однажды благочинный городских церквей Ленинграда протоиерей Николай Ломакин спросил его:

— Ты, отец Василий, готовился к службе?

— А как же? Конечно, — отвечал тот. — Прослушал утреню, прочитал акафист, последование ко причащению, трезвился, постился.

— О святая простота! Разве это подготовка? Этакая подготовка к богослужению устарела. Двести граммов водочки, ветчинки столько же — вот подготовка в наше время. Учись, отче, у меня, а то скоро ноги протянешь!

Протоиерей Константин Быстреевский свидетельствовал, что Ломакин действительно часто служил в кафедральном соборе в нетрезвом состоянии.

Из курса теоретического богословия мне было известно, что существует семь так называемых таинств, а из практического поповства я узнал, что нелегально существует и восьмое «таинство». Это — перепродажа свечей. В воскресные и праздничные дни свечи, поступающие от верующих на подсвечники, не успевают сгорать. Свечница собирает их в ящик, а затем передает за свечной стол, где староста или его помощник меняет мелкие свечи на крупные, причем меняет как ему заблагорассудится. Одна свечница призналась мне на исповеди, что однажды передала на обмен 600 свечей по 5 рублей и 750 свечей по 3 рубля, а получила 10 свечей по 25 рублей и 30 свечей по 10 рублей. Остальные необмененные свечи снова пошли в продажу, а деньги — в карман настоятеля. Перепродавая таким образом одни и те же свечи, настоятели делят с «доверенными людьми» тысячи рублей еженедельно.

А каким репрессиям подвергались те, кто осмеливался раскрыть это «таинство», могут рассказать, например, священник Николай Фомичев, регент церковного хора Юрий Трофимов и другие, испытавшие за это травлю и гонение из прихода в приход. Известно, например, что игумен Иван Иванов был снят с должности настоятеля Волковой церкви только за то, что раскрыл задолженность своего предшественника Алексея Верзина в сумме 127 тысяч рублей, которые он употребил на приобретение дачи в Мельничных Ручьях (под Ленинградом).

Мне пришлось быть очевидцем, как писались доносы друг на друга и как вышестоящим духовенством освящалась ложь.

Я наблюдал из ряда вон выходящее пресмыкательство попов перед высшими церковными чинами, видел унижение человеческого достоинства со стороны высшего духовенства по отношению к низшему.

Проповедуя верующим трезвение и пост, сами священники не соблюдают ни того, ни другого. В Никольском соборе, в Смоленской, Волковой и других церквях после богослужения в алтаре начиналось служение чреву: пили коньяк, «столичную», «московскую», оправдывая себя тем, что пьют «труда ради бденного». А пьянство в пост (когда нельзя есть мясное) оправдывалось тем, что спиртные напитки не содержат в себе жиров.

Восхваляя с амвонов религиозную мораль, проповедуя «не прелюбы сотвори», попы (за весьма редким исключением) не могут похвалиться соблюдением этой заповеди. Мне стало известно, что многие попы, кроме жен законных, имеют неофициальных, которых они именуют «духовными дщерями» (то есть, дочерьми).

Возьмем хотя бы того же протоиерея Тарасова. Долгое время он водился с певчей Зинаидой. После ее смерти он связался с певчей Николаевой, разведенной, еще не старой женщиной.

Не раз видел я, как церковная машина направлялась за Тарасовым в Языков переулок, где живет Николаева. (А когда он был снят с должности настоятеля, неоднократно приходилось видеть, как он поджидает ее у Тучкова моста или на углу 8-й линии и Среднего проспекта на трамвайных остановках.) Часто даже во время богослужения Николаева заходила к Тарасову в его кабинет, помещавшийся смежно с алтарем и имевший боковой ход. Кабинет Тарасова мы прозвали «капищем» не только потому, что он курил в нем, но и потому, что поклонялся в нем своей любовнице.

Однажды во время «всенощного бдения», когда всем служителям положено было выходить из алтаря на середину церкви и петь «Хвалите имя господне…», Тарасова не было.

— Где же отец настоятель? — спросил у протоиерея Владимира Смирнова молодой диакон Иван Шашков.

— Там, у себя, — ответил тот, кивком головы указывая на кабинет — «капище».

— Что же он там делает так долго? — допытывался диакон.

— Не знаю, вероятно, молится, — лукаво улыбнувшись в бороду, ответил Смирнов и принялся поправлять на себе ризу.

Вдруг щелкнул замок, открылась дверь «капища» и оттуда выбежала растерянная, раскрасневшаяся певчая Т. Николаева, а через минуту вышел и сам настоятель.

— Ага, вот как молился! — воскликнул изумленный Шашков.

— Не соблазняйся. Они, вероятно, спевку делали вместе, — съязвил Смирнов.

Тарасов, ничуть не смутившись, надел ризу, перекрестился, поцеловал престол и впереди всей соборной братии зашагал на середину церкви.

«Хвалите имя господне…»

Раньше мне казалось, что не только духовенство исполняет свои обязанности по призванию, но даже певчие поют потому, что веруют, любят церковное дело. Но, как я потом убедился, священнослужители вовсе не думают о боге, они… служат. А певчие? Попойки, любовные похождения, ссоры, скандалы и драки между ними — обычные явления. Вопрос о существовании или несуществовании бога и для певчих не имеет никакого значения. Они тоже поют не потому, что веруют, а потому, что им за это платят.

— Почему ваши певчие да и вы, Алексей Степанович, никогда не креститесь, не становитесь на колени, как это делают батюшки? — спросил я однажды помощника регента Глазова.

— Сравнили! — воскликнул он. — Батюшки достаточно получают, чтоб креститься и становиться на колени. Платите и нам столько, и мы будем падать на колени и креститься.

Выше я упоминал о молодом диаконе Иване Шашкове. Характерная черта его — практичность. После окончания семинарии он отказался поступить в духовную академию.

— Академия семью мою не будет кормить, — сказал он и стал диаконствовать в одной из церквей города.

Будучи приближенным престарелого митрополита Григория, Шашков предусмотрел, что лучше хорошенько устроиться пока митрополит жив, чем попусту тратить в академии еще четыре года. Служа диаконом, Шашков одновременно (на всякий случай, как он говорил) закончил курсы шоферов и получил права. Человек он неплохой, но страдает одной слабостью — страстной любовью к деньгам, к скопидомничеству. Мы с ним часто и подолгу беседовали; он знал мое настроение, я — его. Он не верит ни в какого бога и не скрывал от меня своего неверия.

— Все это ерунда, — говорил он о религии.

И довольно критически осуждал поповское сословие, религию, обряды, богослужение и даже верующих. Старых священников называл «пережитками капитализма», а верующих — «реакциями». Когда я твердо решил порвать с религией, он одобрил, неподдельно радовался. Но сам не хотел бросать диаконство.

— Подожду еще, — говорил он, — поднакоплю денег на «Волгу», а там прощай кадило и да здравствует шоферский руль!

— Иван! Неужели тебе деньги, «Волга» дороже чести, совести, твоих убеждений?! Вспомни, как мы с тобой потешались над поповскими интригами, скандалами, драками, над выдумками в богослужении, богословии и обрядах! Оставь мертвым погребать своих мертвецов! Выйди на светлую дорогу правды, и ты осудишь и проклянешь свое прошлое: кадильный дым, свечной угар, поповское мракобесие!

Вспоминая Шашкова, не могу не вспомнить диакона Вениамина Филиппова. Он не сомневающийся, не колеблющийся, а убежденный безбожник. Его слабость — выпить «изрядно». Придет, бывало, утречком на богослужение с тяжелой, еще не отрезвившейся головой и ищет, чем бы похмелиться. Выпьет двухсотграммовый церковный ковшик кагору, приготовленного для причастия, и навеселе начинает богослужение.

Когда нам вместе приходилось совершать богослужение, главной моей задачей было удержаться от смеха или скрыть смех от взоров верующих. Между молитвами и священнодействиями он умел вставлять такие словечки, прибаутки, так искусно успевал рассказать анекдот, что не засмеяться было невозможно.

Вениамин! До каких пор ты будешь играть в прятки? Объяви открыто о своем неверии и оставь протоиерею Михаилу Ипатову возможность существовать на приношения темных верующих или находящихся в каком-нибудь горе людей! На что-либо другое он уже не способен. А ты? Неужели ты боишься работы? Ты молод, вся жизнь твоя еще впереди! Не лицемерь! Не убегай от жизни — иди ей навстречу!

В церковном мире Ленинграда священник Филофей Поляков известен более своими любовными похождениями, чем проповедничеством и служением.

Поляков весьма предприимчивый человек: сам писал иконы, делал фотоснимки, провел телефон прямо в алтарь, поместив его с внутренней стороны иконостаса.

— Горе́ имеем сердца! — воздевая руки, возглашает отец Филофей.

Вдруг звонок. Отец Филофей устремляется к телефону:

— Алло! А, это ты?.. Позвонишь, милушка, чуть попозже, сейчас я занят: у меня основной момент службы, — шепчет батюшка в телефонную трубку и, подойдя к престолу и опускаясь на колени, продолжает:

— Благодарим господа!

Накануне больших церковных праздников в церквях совершается вечерня с так называемым «благословением хлебов». «Хлебы» эти (каждый из них вдвое меньше 50-копеечной булочки) после благословения разрезаются на мелкие крохи и раздаются верующим. Отец Филофей в этом отношении оказался подлинным новатором: «хлебы» он брал себе для своих «духовных дочерей», а для верующих велел резать батоны или просто городские булки, заранее принесенные из хлебного магазина.

Однако то, что совершили священник Владимир Поляков в Одессе и Николай Одар-Боярский в Ленинграде, превзошло всякие границы греха: они занимались деторастлением (в то же время имели жен), за что попали на скамью подсудимых. И это — носители «божественной благодати», проповедники религиозной морали!

Мои собственные наблюдения пополнялись откровенными признаниями прихожан на исповеди или в личных беседах.

Я наблюдал пренебрежительное, грубое отношение духовенства к простым верующим, слышал, как слово «верующие» заменяется у них словом «бабки» (мужчин в церквях почти не бывает). Я был свидетелем насмешливых рассказов о верующих. Однажды Филофей Поляков, сотрясаясь от смеха, поведал нам, как он «исцеляет» больных:

— Приходит ко мне больная бабка, просит исцелить головную боль. Я беру пирамидон, благословляю крестным знамением, даю и говорю ей дозу и время приема. Приходит с кашлем — благословляю кодеин. Приходит с запором — пурген. И что вы думаете? Через несколько дней приходят, руки мне целуют, благодарят за выздоровление, называют меня чудотворцем…

Многие верующие до сих пор не желают обращаться к врачам, не хотят идти в больницу, а идут в церковь за просфоркою. Однако, когда заболевает кто-либо из служителей культа, он обязательно обращается к врачам (да еще к знаменитым). Почему же бог не исцеляет их, не избавляет от смерти?

Сколько можно было бы рассказать о любовных похождениях и пьяных оргиях епископов Сергия и Михаила, архиепископа Никона, митрополита в отставке Серафима, архимандритов Онуфрия, Доната, Сергия, о целом ряде епископов, архимандритов, игуменов, иеромонахов и монахов, об их неестественной любви к мужчинам, особенно к мальчикам, которых они держат при себе под видом келейников-послушников, рассказать о ненасытной жадности этих служителей божьих, их стремлению к наживе, накопленных ими за счет темноты верующих миллионах рублей, многочисленных дачах, автомобилях, золоте и бриллиантах!

«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, а собирайте себе сокровища на небе…» — поучает евангельский Христос. Следовать этому завету священники рекомендуют с амвонов только простым верующим, а сами неутомимо собирают себе сокровища и роскошествуют здесь, на земле, посмеиваясь за кулисами алтарей над фантазией мнимого Христа, призывающего собирать сокровища на небе. Попы всех рангов убеждены, что этот евангельский завет устарел: ведь от моли есть действенный земной препарат — нафталин; против воров — государственный закон, домашняя прислуга и овчарки; а против ржавчины — золото: оно не ржавеет.

Некоторые из верующих думают так: «А что мне там до попов, до кликуш: я хожу богу молиться, хожу в церковь, а не к попам». Но это ложное самоуспокоение. Ведь кто совершает весь религиозный церемониал в церкви и вне церкви? Духовенство. Для кого это все совершается? Для верующих. Отсюда следует вопрос: неужели искренне верующему безразлично, кто совершает? Попу, конечно, безразлично, для кого служить, ибо он за это много получает. А верующему должно быть не безразлично. Подумал бы верующий, что если священник знает все тонкости религии, но ведет себя не так, как проповедует, значит, он сам не верует, значит, не проникся той идеей, которую с амвона преподносит простым людям за деньги. А не проникся он ею потому, что она оторвана от жизни, ложна, без нее можно обойтись. Нередко говорят, что за проступки священнослужителей и верующих людей нельзя винить религиозные идеи. Внешне кажется, что это верно. Но если духовенство всех времен и народов, как правило, грешило и грешит против проповедуемых идей, то какова же цена этим идеям?!

За три года служения я слышал в алтаре разговоры, споры, толки обо всем, но только не о боге. Доходы, денежная кружка, интриги и кляузы, приключения пьяниц и развратников, похабные анекдоты, женщины, различные блюда, сорта вин, табака — вот темы, которые обычно интересуют церковников. Если же и говорят о чем-нибудь другом, то чаще всего о мелочных вопросах церковного устава или практических тонкостях внешней стороны богослужения, но только не о боге, не о заповедях, не о добродетели.

Вполне был прав Белинский, когда писал в письме к Гоголю: «большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, схоластическим педантством да диким невежеством… Неужели же в самом деле вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа?.. Не есть ли поп на Руси, для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?»

Я убедился, что противоречие между жизнью и вероисповеданием имеет место и в среде верующих. Нравственное поведение их не соответствует тому, что они исповедуют. Молящимся, стоящим в церкви на коленях, ничего не стоит перессориться между собой, обругать друг друга словами, которые неприлично произносить даже вне церкви. А когда подходят к кресту или за «освященной» водой, устраивают такую толчею, какой вы не увидите ни в магазине, ни на вокзале… Наблюдались даже случаи рукоприкладства. И все это на фоне церковного богослужения.

Поведение многих верующих в общественных местах, в семье, в квартире никак нельзя назвать нравственным. Сами же они очень любят «обличать» безбожников, обвиняя их во всех смертных грехах.

Я знал постоянно ходившую в церковь молодую девушку по имени Серафима, которая избила свою мать за самое безобидное замечание — не читать книг до полуночи, а на следующий день пришла в церковь каяться. Старая женщина Анна, прослывшая молитвенницей, осуждала молодежь за пение и танцы на «страстной седмице», но ей ничего не стоило на той же «страстной седмице» убить двух соседских куриц, зашедших в ее двор. Я знал многих верующих женщин, которые своим поведением отравляли жизнь соседям, хотя прекрасно знали о существовании евангельского завета «любить ближнего своего, как самого себя».

Должен признаться, что я старался не быть пассивным созерцателем безобразий, чинившихся в среде церковников. Считая, что божья благодать, полученная мною при посвящении в сан, требует служить истине и дает право быть посредником между богом и людьми, я, естественно, вступил, как мне казалось, в спасительную борьбу со злом. Вел с прихожанами братские разговоры о нравственности, с отдельными из них спорил на богословские темы, выступал в среде членов причта, обличая отступников от заветов Христа, выражал возмущение самодурством настоятелей, которые руководствуются своими прихотями, а не каноническими правилами и т. п. Но ревность моя и обличения оставались гласом вопиющего в пустыне.

Следует сказать, что я не встретил поддержки ни среди молодых, ни среди старых священнослужителей. Даже мой бывший друг священник В. Лесняк, с которым мы четыре года просидели за одним столом в духовной академии и который хорошо знал мою неподдельную религиозность, тоже нашел, что я излишне «ревную по боге».

— Зачем тебе эта борьба? — говорил он. — Каждый должен спасаться как может. Ведь Ломакин, Тарасов, Медведский, Румянцев, Лукин и прочие шутя свернут тебе шею.

— Нет, извини! — возражал я. — Девиз «спасаться кто как может» можно отнести к простым верующим. А ведь мы избраны самим богом быть светом миру, солью земли, городом на верху горы, мы должны показывать пример, идти впереди стада Христова, а не плестись позади стада, должны водить пасомых на место злачно, а не в пустыню, поить их живою водою слова божия, а не соленою, — горячился я.

Но все-таки Лесняк оставался при своем мнении, что каждый будет отвечать за себя на «том свете», а здесь не стоит «дразнить гусей».

В целях повышения религиозного сознания и нравственного совершенствования верующих я усердно проводил работу среди прихожан: ближе знакомился с ними, совершал индивидуальную исповедь, а не общую, вел душеспасительные беседы, произносил плановые систематические проповеди в церкви (чаще вечерами после «акафиста») о взаимоотношениях верующих с богом и своими ближними, о любви к ближним, о молитве вообще, о молитве «Отче наш…», о 9 заповедях блаженства, о 10 заповедях «закона божия» и т. д. Но потом убедился, что это напрасный труд. Я безотчетно начинал сознавать, что все эти заповеди и заветы устарели, что они чужды современному человеку. Эту мысль я усиленно отгонял от себя, не хотел соглашаться, что религия отжила свой век и теперь является тормозом в развитии науки и культуры.

Как-то между священником Александром Денисюком и мною зашел богословский спор. Бывший псаломщик, окончивший еще до революции духовное училище, Денисюк, как оказалось, не допускал к причастию невенчанных женщин. Доходило до курьезов: он не исповедовал даже вдов, давным-давно оставшихся без мужей, но не венчавшихся в свое время. Я доказывал, что такая строгость неразумна, поскольку вплоть до X века церковный обряд венчания не был обязательным для всех. Точнее: венчание первоначально (в течение веков) было привилегией царей, царских фамилий и высших аристократов. И только в X веке византийский император Лев VI в своих законодательных новеллах предписал всем вступающим в брак гражданам Византийской империи обязательно принимать церковное венчание. Но Денисюк и слушать не хотел, усматривая в моих аргументах ересь. Свое же мнение он подтверждал единственной ссылкой на практику своего знакомого протоиерея Петра Чеснокова из Новгородской области.

В то же время святые отцы не соблюдали никакой «строгости» по отношению к детям. Вопреки церковным каноническим правилам и гражданским законам СССР, запрещающим «совершение религиозного обряда над детьми вопреки воле родителей, хотя бы и по просьбе родственников», и Чесноков, и Денисюк (да и вообще все попы!) ничтоже сумняшеся крестят детей и исповедуют, и причащают.

С настроением ревнителя православия я отправился на Обводный канал в духовную академию, чтобы взять нужный свод канонических правил и, как говорится, на строке доказать Денисюку, обличив его невежество. В садике, за которым находится здание духовной академии, я встретил иеромонаха Леонида (в миру Лев Львович Поляков), преподавателя истории русской церкви.

— А, отец Павел! Мир тебе и твоим домочадцам!

Мы поздоровались и по-христиански облобызались.

— Послушай, я слышал, что ты не на шутку вступил в брань с попами, — начал он. — Зачем это тебе? У тебя семья, дети. Плюнь ты на них и на их деяния. Заранее скажу, что ничего ты не добьешься, тебя еще и обвинят и грязью обольют с ног до головы. Это, милый человек, такой мир! Ты же изучал историю церкви. Помнишь, в течение веков, между патриархами и папами, епископами, попами и монахами сколько было кляуз, интриг, доходивших до убийств, подкупов, пыток. Я в начале своей пастырской деятельности тоже возмущался, обличал неправды таких зубров, как Ломакин, Тарасов и иже с ними, но кончилось тем, что мне набили, как говорится, и в хвост и в гриву и заставили смириться.

— Нет, отец Леонид, я не согласен с вами, — запротестовал я. — Вы смирились, я смирюсь, другой смирится… А почему же высшее духовенство не смиряется? Разве заповедь о смирении касается только простецов и рядовых священников? Нет, за правду надо стоять, что бы там ни было.

— Милый человек, пойми ты, что моральное разложение попов, а в связи с этим и отступление от древних церковных постановлений неизбежно. Так же неизбежно, как, скажем, неизбежно было в свое время разложение дворянского класса. Время, голубчик, время и условия жизни сделают все.

Сказать правду, я был ошеломлен как откровенным признанием моего бывшего преподавателя, так и новизной его мыслей.

— Еще раз повторяю: это такой мир… Запомни! — похлопывая меня по плечу, сказал отец Леонид, и мы распростились.

Я был взволнован до глубины души. «Это такой мир! Это такой мир…» — звучал в ушах зычный голос иеромонаха.

С течением времени я твердо убедился, что действительно «это такой мир». Преподаватель догматического богословия в семинарии, ныне покойный протоиерей Александр Васильев писал мне из Одессы: «Ты знаешь, мне довелось служить во многих местах. И убедился, что хорошо там, где нас, попов, нет. Я рад, что ты согласен со мной. И такие места есть. Поверь, дорогой, что недалеко то время, когда этакие места будут повсюду. Вот эти самые Дуцыки, Шапошниковы, Монаховы, Кремлевы и иже с ними (имена их ты сам веси) сами не верят ни во что и верующим жизни не дают».

Иеромонах Леонид, вероятно, и не думал, что случайная встреча и короткая беседа произведет в душе моей такой переворот и даст толчок тому, что случилось год спустя.

До сих пор не пойму, как мог отец Леонид с такими убеждениями, пониманием и опытом принять впоследствии назначение на должность инспектора Московской духовной академии, а затем дать согласие быть епископом.

Отец (теперь-то уже «владыка») Леонид!

Неужели честолюбие превозмогло в Вас убеждение и ясное понимание того, что представляет собой церковный мир?! Думаю, не одному мне было бы отрадно наряду с многочисленными статьями бывших церковников прочитать в газете и вашу статью о разрыве с «этим миром».

Толчок был дан. Я метался, искал выхода из тупика, искал разрешения многих вопросов. Ни один поступок, ни одна фраза церковников не проходили бесследно в моем сознании.

О многом пришлось передумать. Как-то не укладывалось в сознании: с одной стороны — бог, святость, искупление, всемогущество, а с другой — дьявол, зло, грех, преследующий человека от колыбели до могилы. А где же бог, его всемогущество, его благодать, промысл, ангелы? Священнический опыт подсказывал: приходят в церковь люди с нечистой совестью — молятся, каются и все равно снова грешат. Получается, что ни постоянное хождение в церковь, ни молитвы, посты и поклоны, ни благодать божия, ни таинства — буквально ничто не может избавить верующих от пороков. Тысячи людей, прошедших у меня на исповеди, жаловались на слабости, грехи и пороки. Не встретился ни один человек, который считал бы себя исполнителем всех заповедей и не имел бы за собой худых поступков. И все это на фоне авторитетного библейского учения: «Всякий, пребывающий в боге, не согрешает… Всякий, рожденный от бога, не делает греха…» (I Иоанн, III, 6, 9).

Возникали многочисленные вопросы, требовавшие убедительных ответов. Если все люди грешны, — рассуждал я, — и виновата в этом сама природа человека, то, значит, бог создал человека несовершенным. Но разве справедливо наказывать человека, если бог создал его с недостатками? Если же в грехе виновен дьявол, значит, он сильнее бога. Даже распятие «сына божия» не победило дьявола и его «греходеяний», несмотря на усиленное уверение церкви, что дьявол побежден, грех уничтожен. И почему был распят безгрешный, ни в чем не виновный «сын божий», а не дьявол, который сам согрешил, ввел в грех людей и вводит доселе? Логика вещей требует, чтобы наказан был виновный, а тут получается наоборот. И кому нужна молитва? Если богу, то он не «вседовольный», как учит церковь, и слишком эгоистичный. Если молитва нужна богу, чтобы напомнить ему о той или иной нужде человека, то он не «всеведущ». Если же бог «всеведущ» и знает все нужды каждого человека, но не посылает помощи без молитвы, то почему он не посылает ее и после того, как человек усердно молится, постится, бьет тысячи поклонов? А ведь в библии прямо сказано, что верующие в бога «чего ни попросят, получат от него» (I Иоанн, III, 22). Если же молитва нужна грешному человеку, то зачем тогда Христос, богородица, апостолы и другие праведники молились? И как быть с теми людьми, которые не нуждаются в молитвах?

Так незаметно я начал критически относиться к богословским знаниям, полученным в семинарии и духовной академии.