Глава 1

Вот так и молодость пройдет, между прочим!.. Все время работа, работа, работа, а мне уже тридцать один — ну, допустим, выгляжу моложе, все говорят, — но четвертый десяток разменяла, а где?.. Где, я вас спрашиваю, банановые рощи, апельсины и луна, и какой-то древний замок… И рыцарь бедный… нет, бедного нам не надо, бедными мы уже по горло сыты. Тутусик мой, Сенечка, вполне подходит под это определение — бедный; во всех, паразит, отношениях бедный: и в финансовом, и в духовном, и даже в физическом. Такой весь ху-у-уденький. Мамсик такой. Дня не может прожить без моего крепкого плеча. Черт бы его побрал совсем, никакой личной жизни из-за него, паразита. Только что-нибудь наклюнется — тут же Сенечка, как чертик из коробочки: здравствуй, Машенька, мне что-то так одиноко, я к тебе сейчас приеду! А попробуй ему скажи, что у меня вечер занят — тут же начинает так ныть и занудствовать, что проще плюнуть и сидеть весь вечер дома, поить его чаем и выслушивать истории о женском коварстве.

Тьфу!

Вот надо же: Софья Львовна такая приятная во всех отношениях женщина, а сыночек такое беспросветное чмо. Но мне же вечно неловко сказать об этом прямо! Когда Софья Львовна заводит свою любимую пластинку: «Машенька, вы поймите, мой Сеня страшно одинок, он такой хрупкий, такой ранимый, ему так трудно в Америке с его тонкой душевной организацией…», — я просто тупо киваю, упершись глазами в чашечку с настоящим, сваренным в турке, кофе. Софью Львовну я люблю. А она любит свое дурацкое чадо и совершенно искренне считает Сенечку не инфантильным нытиком и размазней, а тонкой, страдающей и страстной натурой. Но что же мне теперь — замуж за него выйти?! А ведь, если так дальше пойдет, действительно выйду. Ужас какой.

Но главное сейчас не в том.

Главное состоит в том, что я сейчас рулю на хорошей скорости по хайвею, стремительно удаляясь от желто-серой, даже с виду вонючей тучи, обозначающей Нью-Йорк, с чувством, близким к панике. Это чувство поселилось во мне с позавчерашнего вечера, и все мои судорожные рассуждения о том, что молодость проходит, а счастья в жизни нет — не более чем попытка спрятаться от суровой действительности.

Суровая действительность обрушилась на меня неделю назад в лице потрясающего мужика — по всем статьям Настоящего Мужчины… Впрочем, тогда эта действительность еще не была столь суровой. Даже, прямо скажем, наоборот. Когда он впервые заглянул в мой кабинетик в редакции и я подняла затуманенный чтением авторских материалов взор (очки сползли на кончик носа, шевелюра растрепана, туфли валяются под столом, юбка, и без того не слишком длинная, задралась совсем уже неприлично), мне показалось, что я медленно падаю в большой провисший гамак, наполненный розовато-голубыми облаками — вот что со мной сделала его извиняющаяся улыбка. Впрочем, возможно, такой сильный эффект был достигнут благодаря жаре, от которой в этот чертов понедельник не спасал никакой кондиционер.

— Простите, — сказал Настоящий Мужчина, еще раз, для закрепления достигнутого, сверкнув безукоризненными зубами на загорелом лице. — Вы ведь редактор? Мария Верник? Ваши девочки сказали мне, что…

Мои девочки! Я неслышно скрипнула зубами. Для чего я держу этих лучезарных блондинок у себя в приемной?.. Чтобы они кокетничали с приходящими ко мне — я подчеркиваю, ко мне! — Настоящими Мужчинами? Уж наверняка стреляли глазами так, что канонада слышна была на улице. Завтра же всех уволю.

Естественно, вслух я ничего подобного не сказала, а быстро и незаметно сунула под столом слабо запротестовавшие ноги в туфли, взбила свободной рукой шевелюру, другой рукой сдернула с носа очки и, как бы в некоторой рассеянности прикусив дужку (я слышала, что это чертовски сексуально выглядит), кивком головы указала посетителю на кресло.

— Да, — сказала я, смею надеяться, мелодичным грудным голосом, — вы не ошиблись, я редактор, Мария Верник. Чем могу быть полезна?

Это хорошая фраза, гораздо лучше, чем буквально переведенная с английского «Чем могу помочь?», которую здесь используют все бывшие русские, и от которой попахивает плебейством и заискиванием. Посетитель ее оценил, что было заметно по замечательным искоркам в глубине его серых, со стальным отливом, глаз.

Боже, что это были за глаза! До сих пор плачу, между прочим. Представьте себе утонченность Пирса Броснана, этого последнего Джеймса Бонда, неподражаемую сексуальность первого Бонда, Шона Коннери, и добавьте холодноватый блеск и разящую красоту Тимоти Далтона. И вы получите почти точный портрет Настоящего Мужчины, который сидел передо мной в сереньком кресле так небрежно, как будто это было седло «Харлея», или, на худой конец, кожаное сиденье «Кэдди-конвертабл» стиля шестидесятых годов.

По идее, логичней всего пришельцу следовало представиться так:

— Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд.

И он представился почти так же:

— Моя фамилия Саарен. Ян Саарен.

— Очень приятно, — сказала я и выжидательно постучала очками по краю стола.

Блеск его глаз чуть-чуть, самую малость, потускнел, в них мелькнуло недоумение.

— Вам мое имя ни о чем не говорит?.. А между тем я часто печатал свои материалы в центральных газетах и был бы рад…

Ах, вот в чем дело!.. Я облегченно вздохнула, стараясь скрыть нахлынувший восторг. Настоящий Мужчина с экзотическим именем Ян Саарен просто пришел наниматься ко мне в редакцию в качестве журналиста!

Деловая дама, которой я стала во мгновение ока, водрузила очки на переносицу и выпрямила спину. Выражение лица сделалось внимательным и приветливым, но с некоторой долей прохлады. Я все-таки редактор и кого попало нанимать не собираюсь, даже если это сам Джеймс Бонд во плоти.

— Ну, в общем, — промямлил Джеймс Бонд, демонстрируя милую, хотя и несколько наигранную, скромность, — я принес парочку своих статей, опубликованных в Москве. Вы могли бы ознакомиться и сообщить мне свое решение по телефону.

Жестом фокусника он вынул из кармана клочок бумаги с заранее написанным номером и положил его передо мной.

Нечего и говорить, что я взялась просматривать материалы, как только за посетителем закрылась дверь. Но прежде, конечно, скинула туфли.

Перо моего коллеги привело меня в настоящий восторг. Джеймс Бонд писал легким, изящным, чуточку старомодным стилем с очаровательной долей иронии, не переходящей в пошлость и дешевый стеб. Едва закончив чтение первой статьи, я схватила телефонную трубку и начала названивать автору. Телефон не отвечал. В этот момент до меня донесся смех из приемной, и я, снова с отвращением сунув ноги в туфли, отправилась посмотреть, в чем дело.

Оказывается, этот ловелас никуда не ушел! Сидел, негодяй, в приемной, вольготно закинув ногу на ногу, одну руку перебросив через спинку стула, а в другой держа лучшую в редакции фарфоровую японскую чашку, пил, бабник чертов, чай с печеньем, а мои «девочки», Ирма и Нелли, заглядывали мерзавцу в рот и хихикали, как идиотки.

Чувствуя, как мое лицо вытягивается и приобретает устрашающее выражение ярости — судя по сжавшимся в полуобмороке «девочкам», — я собрала весь свой яд и нежно пропела:

— Ах, вы еще не ушли… Ну, что ж… Пожалуй, мне нравится ваш… стиль!

Последнее слово я прямо-таки выплюнула, и Джеймс Бонд сразу сел прямо, снял руку со спинки стула, убрал ногу с колена второй ноги, а потом и вообще поднялся — понимает, мерзавец, что допустил серьезную ошибку, продемонстрировав мне свой неотразимый «стиль». В общем, мы вернулись в мой кабинет, где я официальным тоном сообщила ему, что он может приступать к работе с завтрашнего дня — с испытательным сроком! — на этом месте я сделал паузу и подняла на него значительный взгляд.

— Может быть, нам стоит отметить это событие? — воскликнул ободренный коллега, но я тут же одернула его ледяным движением бровей, и он увял.

Итак, я торжествовала победу, не зная, что меньше, чем через неделю буду оплакивать не только серые глаза, но и упущенные возможности.

Ян Саарен приступил, как и было условленно, к работе на следующий день, вел себя скромно, на девочек даже не смотрел — я проверяла! — и выдал на-гора довольно интересное эссе об ощущениях неофита в Америке.

Когда я выходила из кабинета в своем новом летнем костюме и блузке цвета увядшей розы, являя миру свои не самые, скромно говоря, плохие ноги в итальянских босоножках, и совершала проход по редакции, время от времени склоняясь к мерцающим экранам компьютеров, так что кудри рыжей гривы падали мне на грудь, а юбка эротично натягивалась, я ловила на себе его взгляд. И сейчас, несясь как сумасшедшая по хайвею, в сторону Монтиселло, к мамочке под крыло, совершенно вымотанная допросами в полицейском участке и рыданиями мгновенно подурневших «девочек», я с болью, ужасом и сожалением вспоминала потрясающие глаза Яна Саарена. Вспоминала — и ничего не могла с собой поделать. С болью и сожалением — понятно, а с ужасом — потому что в последний раз, когда я видела эти глаза, они смотрели в потолок редакции с выражением непередаваемого изумления, навсегда отпечатавшегося в остекленевших зрачках. И ладно бы глаза. Но то, что находилось ниже, вызывало у меня даже сейчас, через два дня, приступ неудержимой тошноты. Потому что под подбородком Джеймса Бонда острым предметом, как выражаются криминалисты, — возможно, бритвой, — был обозначен второй рот, зияющий и кровавый, застывший в беззвучном крике.

 

Глава 2

Мамуля уже ждала меня, сидя на крохотной терраске, когда я, уставшая больше от нервотрепки, чем от езда, свернула к нашему бунгало. Я купила этот домишко специально для мамы, которой хотелось сосен и чистого воздуха — хотя, спрашивается, зачем человеку чистый воздух, если он непрерывно курит?! Еще больше мамуле хотелось уединения — совершенно нетипичное для наших пожилых эмигрантов стремление. Но моя мама никогда не была типичной. Ни в чем. Она и мать нетипичная. Попробовала бы я в лицо назвать ее мамулей! Боже упаси! Только «мама», и только на вы. И никаких сю-сю-сю, принятых, казалось бы, между мамой и дочкой. Сколько я себя помню, она всегда сидит за своим рабочим столом, заваленным бумагами, курит одну сигарету за другой (раньше курила «Приму», теперь, слава Богу, перешла на «Мальборо» — отрывает фильтр и вставляет остаток в простенький затрапезный мундштук), и стучит на пишущей машинке — пишет, подумать только, детективы!

— Привет, мам, — сказала я бодрым голосом, захлопнув дверцу автомобиля. — Как вы тут?.. Соседи не докучают?.. А звери?

К мамуле тут повадился один енот — разорять помойку. Я этих енотов боюсь до истерики, морды у них злющие, и вообще, они напоминают испорченных бродячих собак. А мама со своим кажется, подружилась. Ну, и неудивительно, — ее все уважают, даже звери. Не то что меня! Меня, как выяснилось, даже преступники не уважают: иначе как бы им в голову пришло зарезать моего сотрудника прямо на рабочем месте?..

— Привет, дочь, — сказала мамуля, гостеприимно отводя в сторону сигарету. В другой руке она держала пепельницу — старую, еще ленинградскую, с Медным всадником. Эту пепельницу она носит за собой по всему дому, несмотря на обилие разных других, которых я ей надарила в изобилии. Впрочем, как и мундштуков. Я специально ходила по индийским лавкам, привозила ей мундштуки неописуемой красоты: и костяные, и резные эбонитовые, и агатовые, — видеть не могу это обкусанное безобразие, в которое она упрямо вставляет свои сигареты! Но надо знать мою маму. Пепельницы мои стоят по всему дому девственно чистыми, мундштуки валяются в ящиках стола, а в руках у мамы все та же латунная дрянь с Медным всадником, и в зубах — нищенский белесый мундштучок с металлическим ободком.

— Как у вас тихо! — сказала я, с удовольствием снимая туфли и шлепая босиком по нагретым доскам террасы, прошла вслед за мамой в кухню и втянула носом запах свежей заварки и мяты. Моя мама очень плохая хозяйка, но вот чай она заваривает бесподобно. И еще умеет делать восхитительные черные сухарики!

Точно услышав мои мысли, мамуля подвинула ко мне по красной клетчатой клеенке глубокую миску, полную чудесных сухариков. Все эти дни я на нервной почве почти ничего не ела, но тут, под маминым крылом, почувствовала вдруг волчий голод и здоровую радость молодого животного, добравшегося до желанной кормушки. Поэтому я набросилась на сухари, не успевая подливать себе ароматного чаю, а мама больше курила и неторопливо прихлебывала из своей синей кружки. Между глотками я старалась рассказать ей как можно подробней все, что случилось у меня за последнюю неделю. Мама не перебивала меня, только изредка кивала, показывая, что слушает очень внимательно.

Когда я наконец отвалилась от стола, за окном начали сгущаться сумерки. Мамуля потянулась к лампе, и кухню залил желтый, теплый свет, свет семейного очага.

— Спасибо, мама, — сказала я, стараясь скрыть неуместные эмоции. — Хотите, я зажгу камин?

— Ты останешься ночевать? — недоверчиво спросила мамуля. — А полиция? Тебя не хватятся?

— Ну, мама, я же не преступница, — я пожала плечами. — Копы за эти дни так вымотали мне нервы, что будет только справедливо, если они поживут денек — другой без меня. Мне просто необходим выходной!

— Это хорошо, — мамуля согласно кивнула. — Тогда, разумеется, зажги камин, но сначала прими душ и переоденься. Твоя пижама в старом комоде на чердаке, там же постельное белье.

Да, я забыла сказать — в доме имеется чердак, низкое помещение, в котором, по замыслу строителей, полагалось разместить третью спальню. Но мама считает, что ей ни к чему еще одна комната, а я, когда приезжаю, вполне могу переночевать и в гостиной. Поэтому чердак мы используем как чулан, и я подозреваю, что между моими визитами туда никто не заходит.

Свет на чердаке не горел. Тихо чертыхнувшись, я несколько раз безрезультатно щелкнула выключателем Лампочка, видимо, опять перегорела… Придется действовать на ощупь, а это значит, что пыли и паутины на мне будет вдвое больше, чем обычно. Ага, вот комод. А это что? Кресло? Его никогда не было… Неужели несносные соседи навязали мамуле какую-то мебель, а она не сумела отказаться?..

Внезапно в кресле что-то шевельнулось. Не веря своим глазам, я застыла, уставившись на темный предмет в углу. Движение повторилось, и черная тень, переместилась ближе. Кажется, я заорала. Не помню. Но в следующую секунду я уже летела вниз по лестнице чуть ли не кубарем, едва не сбив с ног встревоженную мамулю.

— Что такое, Мария? — спросила она строго, но в ее тоне чувствовалось беспокойство. — Почему ты так орешь?.. Что…

— Мама!.. — пролепетала я, задыхаясь, — у нас на чердаке… интрудер!

Мне было не до смеха. Я шла себе спокойно на собственный чердак за пижамой и вдруг обнаружила… нет, я не знаю, что именно, — может быть, там просто засел какой-нибудь очередной енот. Мама, кстати, тут же высказала это предположение.

— Может быть, это Бесси, — сказала она не слишком уверенно, но довольно спокойно. — Бесси, это ты?

Боже, да она не просто подружилась с этим кошмарным животным, а и дала ему имя! Не удивлюсь, если он на него отзывается.

Мы обе прислушались. Чего мы ждали? Что сверху раздастся голос енота: «Да, это я»? Стараясь, чтобы мой голос не дрожал, я грозно крикнула:

— Эй, вы! Кто там? Я сейчас позвоню в полицию!

Интрудер молчал. Мамуля решительно начала подниматься по лестнице.

— Мама, нет! — истерически воскликнула я. И, устыдившись и сникнув под мамулиным холодным взглядом, добавила почти нормальным тоном: — Там темно и ничего не видно. Давайте захватим фонарик…

Фонарик лежал в одном из кухонных шкафов, и я его довольно быстро нашла. Мамуля, к счастью, вняла голосу разума и ждала меня на том же месте, не попытавшись проникнуть на чердак, что было бы не удивительно, зная ее характер. В общем, мы вдвоем (я впереди, чтобы загладить свою трусость) под ненадежной защитой фонарика поднялись по лестнице. Я толкнула скрипучую дверь и лихорадочно выставила перед собой фонарь, как дуло револьвера. Широкий луч, описав дрожащую дугу, упал на пол в углу и тут же открыл нашим испуганным взорам человеческую фигуру, свернувшуюся в клубок. Человек лежал на боку, длинные волосы рассыпались по полу, колени были подтянуты к груди. Мои же собственные колени трепыхались, как разваренные макаронины на сильном ветру.

Бродяга?.. Маньяк?.. Труп?.. Ох, нет, только не это!..

Я быстро опустилась на колени рядом с предполагаемым трупом и тронула его за плечо. Труп повернул голову и посмотрел на меня полными ужаса глазами. Я отшатнулась с криком, который можно было бы назвать диким, если бы он не был таким тихим и хриплым, как будто горло мне внезапно стиснула удавка. Впрочем, голос у трупа на поверку оказался еще более хриплым.

— Мария?.. — прошептал он, и, могу поклясться здоровьем мамули, этот голос я уже слышала при значительно более приятных обстоятельствах, а именно — в своем собственном кабинете неделю назад. Строго говоря, и это лицо я тоже уже видела — в последний раз оно было выпачкано кровью.

Я подумала, что сейчас упаду в обморок. Но от этого меня удержали две мысли. Первая — о мамуле, которая меня проклянет за такое проявление слабости. А вторая — более прозаическая, о волосах. У лежащего передо мной на пыльном полу человека было, несомненно, лицо убитого Яна Саарена, но при этом — длинные пепельные волосы ниже плеч. За три дня они никак не могли так отрасти!.. Впрочем, я где-то слышала, что у трупов очень быстро растут волосы, ногти и борода. Украдкой посмотрев на его руки, я этого не заметила и перевела взгляд на его лицо, снова вспомнила это же лицо на полу редакции, и опять чуть не упала в обморок. На сей раз мне помешало то, что труп сделал это раньше меня: то есть закатил глаза и обмяк.

— Господи, — сказала я в отчаянье, отодвигаясь от его головы, которая стукнулась об пол в двух сантиметрах от моей голой коленки. — Ну, почему они все взяли манеру умирать у моих ног?!..

Тут вмешалась мамуля. Она решительно оттеснила меня в сторону и сурово передернула плечами.

— Он не умер, — спокойно сказала она. — В обморок упал, скорее всего, Шок. Психическая нестабильность.

— Делать мне нечего, — взвыла я, — как только возиться с психически нестабильными трупами!.. Ах, мама, вы же ничего не знаете! Этот интрудер… вторженец… вылитый убитый. Ну, мой сотрудник. Ну, Джеймс Бонд… Ну, этот Ян Саарен.

— Вот как? — мамуля подняла брови и сунула руку в карман за сигаретами. Сигарет в положенном месте не оказалось, и она досадливо нахмурилась. — Ты думаешь, мы сумеем вдвоем снести его вниз, в гостиную?

Я вздохнула, поднатужилась и взвалила бесчувственное тело на плечо. Почему мне всегда приходится подставлять плечо мужчинам, кто-нибудь может мне объяснить?!..

 

Глава 3

Я всегда говорила, что неприятности имеют дурацкое обыкновение связываться между собой и заплетаться в замысловатые клубки. Кроме всего прочего, они, как правило, образуют цепные реакции, и отцепиться от них, раз начавшихся, практически невозможно. Мало того, что этот двойник моего зарезанного Джеймса Бонда влез в дом к моей маме, как последний грабитель. Мало того, что упал в обморок на чердаке, и мне пришлось тащить его вниз на своих хрупких плечах. Мало того, что очнулся он только часа через полтора, и я уже собиралась, наплевав на все, вызвать «скорую». Так он еще, очнувшись, продемонстрировал полную неспособность соображать и вообще ведет себя, как грудной птенец, только что выпавший из гнезда!

Все мужчины такие.

Вообще-то, надо было вызвать службу «911», сдать им этого интрудера и спокойно лечь спать. Любой законопослушный гражданин так бы и поступил, а я, если не возражаете, являюсь абсолютно законопослушной гражданкой. У меня бизнес, я серьезная женщина, и вообще — положение обязывает. Но загадочное сходство убитого и этого длинноволосого негодяя не давало мне покоя.

Пока этот негодяй лежал на моем законном диване в гостиной, являя собой беспомощную, еле живую копию Джеймса Бонда, убитого на прошлой неделе у меня в редакции, мы с мамой пили чай на кухне, причем мама курила одну сигарету за другой, и строили предположения.

— Допустим, братья, — медленно сказала мамуля, выпуская дым в сторону открытого окна. — Здесь существует несколько вариантов. Вариант первый: он что-то знает, и за это убийцы брата хотят убить его тоже.

— А почему он прибежал ко мне? — не слишком почтительно перебила я. Мамуля даже не нахмурилась в ответ на мое хамство: когда речь идет о серьезных вещах, она не обращает внимания на такие мелочи, как семейная субординация.

— Вероятно, его тайна как-то касается тебя. Может быть, он хотел тебя предупредить.

— А может быть, он решил, что это я зарезала его братца, и явился сюда, чтобы отомстить убийце — то есть мне!

— Такой вариант тоже не исключен, — спокойно согласилась мамуля и стряхнула пепел. — Он явно неуравновешенный тип, к тому же, кажется, страшно напуган.

— Вот интересно, чем он напуган? — задумчиво промолвила я. — Предстоящим актом мести?..

— Если он явился сюда мстить, не исключено, что именно этим. Все-таки он производит впечатление человека, далекого от преступного мира.

— Ну, хорошо, какие еще могут быть причины его появления? Мама, вы же пишете детективы, ну, напрягитесь, пожалуйста!

Мамуля налила свежего чаю в свою опустевшую чашку.

— В детективах нормальные люди исходят из вечного посыла: кому выгодно. Таким образом, прежде всего, мы должны выяснить, кому была выгодна смерть твоего сотрудника, почему его убили. Итак, будем рассуждать здраво, — сказала сказала она решительно и в подтверждение своих слов энергично опорожнила пепельницу в мусорное ведро. — Выгода от смерти русского… ну, эстонского или какого там еще, журналиста может быть такой…

Тут она задумалась и закурила новую сигарету, машинально оторвав от нее фильтр и укладывая его на скатерть в аккуратный рядок предыдущих фильтров.

— Например, деньги. Допустим, он задолжал кому-то из этих нынешних бандитов, сбежал в Америку от долгов, но они его нашли и убили. Это первый вариант. Вариант второй: он узнал чью-нибудь тайну, стал, к примеру, опасным свидетелем чего-нибудь… В наше время и в той удивительной действительности, которая нас теперь окружает, всякое возможно — мафия, разборки, наркотики, убийства… да что угодно. Вариант третий: убийство на почве ревности. Судя по твоим рассказам… впрочем, я и сама видела, — мама кивнула в сторону гостиной, — убитый был невероятно хорош собой. Значит, может иметь место, во-первых, супружеская неверность: жена узнала о его похождениях и зарезала мужа. Во-вторых, опять же супружеская неверность, но на этот раз обманутый муж нашел любовника супруги и зарезал… В-третьих, его убила любовница. В-четвертых, любовник.

У меня вырвался протестующий крик:

— Что?!.. Какой любовник?.. Вы имеете в виду — его любовник? Нет, с этим я категорически не согласна. Можете мне поверить, мама, Ян Саарен был стопроцентный натурал, без малейших признаков голубизны. В конце концов, я бы почувствовала! Я все-таки женщина, хоть и редактор газеты.

— Хорошо, — покладисто кивнула мамуля, — любовника исключим. Все равно остается достаточно много вариантов любовной линии. Например, — мама выпустила дым и остро взглянула на меня из-за дымовой завесы, как из засады, — например, убийцей может оказаться какой-нибудь твой поклонник, пронюхавший, что ты неравнодушна к новому сотруднику.

Я сначала вытаращила глаза, а потом безудержно расхохоталась, несмотря на драматизм ситуации. Перед моим мысленным взором предстал Сенечка с горящими очами и огромным столовым ножом, крадущийся по коридору редакции.

— Мам, — сказала я, отсмеявшись, — это абсолютно исключено. У меня, кроме Сенечки, нет постоянных поклонников. А подозревать Сенечку… это все равно, что подозревать соседского котенка в том, что он разорвал в клочья бульдога. С таким же успехом мы могли бы заподозрить Сенечкину маму — она могла убить Саарена во имя счастья своего единственного сыночка…

— А что, — мама кивнула и выложила на скатерть очередной фильтр. — Ты, к сожалению, не можешь себе представить, на что способна мать ради своего ребенка…

Я с сомнением посмотрела на мамулю. Интересно, на что она хоть когда-нибудь была способна ради меня?.. Сколько себя помню, я росла, как трава, хотя и в строгости. Даже если я болела ангиной и лежала с температурой сорок, мама все равно не отходила от письменного стола. Лекарства мне давала бабушка, а компрессы делала соседка Люся, медсестра из районной поликлиники. Но вслух высказывать свои сомнения я благоразумно не стала.

— Нет, — сказала я вместо этого, махнув рукой. — Софья Львовна с бритвой в руке — это настолько абсурдно, что даже подозрение в гомосексуальности, которое вы, мама, высказали пять минут назад, перед этим меркнет. Мне надо вас познакомить. Софья Львовна даже не божий одуванчик, а… я и слово затрудняюсь подобрать. В общем, она — воплощенная душа, даже не душа, а дух бесплотный. А бесплотный дух физически не способен удержать в руках режущий предмет.

— Ну, внешность может быть весьма обманчивой, — сказала мамуля, и в ее голосе мне почудились нотки ревности. На звание бесплотного духа всегда претендовала она, не отходящая от письменного стола ни ради еды, ни ради низменных плотских утех. Как она умудрилась родить меня — просто уму не постижимо.

В это время из гостиной донесся стон, и мы с мамулей, как по команде, встали и метнулись туда. Точнее, это я метнулась, а мама пошла со всегдашней своей спокойной неторопливостью, очень прямая, держа на отлете руку с сигаретой, вставленной в потертый мундштук.

Наш интрудер лежал на диване, укрытый до пояса пледом. Его глаза были открыты и полны невыразимой муки.

— Вы кто? — спросила я, не давая ему опомниться. — Как вы сюда попали?

Он смотрел на меня так, как будто я спросила у него, сколько будет 2 37 486 умножить на 12 588. Я спохватилась и застегнула пуговку на блузке. Подумаешь, нежности!.. В конце концов, я не виновата, что она всегда расстегивается. К тому же, у меня не настолько большая грудь, чтобы от этого можно было потерять дар речи.

— Кто вы? — повторила я нетерпеливо, склонившись над нашим то ли гостем, то ли пленником. От наклона пуговка опять расстегнулась, и гость и на этот раз ничего не ответил.

Я метнула на мамулю беспомощный взгляд. Она уже успела сесть в кресло и теперь наблюдала мои манипуляции с блузкой с нескрываемым интересом. Я рассердилась. Опустившись возле дивана на колени, чтобы больше не пришлось наклоняться, я в третий раз повторила свой вопрос:

— Вы меня слышите? Кто вы такой? Вы брат… Яна? Как вы узнали этот адрес?

Строго говоря, это был не один вопрос, а три, или даже четыре, и я уже приготовилась к тому, что он опять не раскроет рта. Но он его все-таки раскрыл и произнес тихо и хрипло, с душераздирающей интонацией:

— Слышу… Мне дала Нелли…

Подумаешь, удивил! Как будто Нелли способна отказать такому красавцу… То есть, что это я? Речь, конечно, идет об адресе!

На всякий случай я уточнила:

— Адрес? Адрес дала Нелли?

Он кивнул, прикрыв глаза. Ну, слава Богу, хоть что-то прояснилось!

Окрыленная успехом, я уже хотела задать гостю еще несколько наводящих вопросов, например: кто убил Яна Саарена, но тут вмешалась мамуля.

— Хотите чаю? — спросила она с тем особым выражением, которое появлялось у нее только при разговоре с ее любимыми студентами из Литинститута — Димой и Женей. Да еще, пожалуй, с енотом, регулярно разоряющим помойку.

Негодяй, лежащий на диване, посмотрел на нее с благодарностью и слабо кивнул.

— Маша, принеси мальчику чаю, — величественно распорядилась мамуля, совсем, как в Москве, когда кто-нибудь из ее любимцев слишком заглядывался на мои ноги.

Выходя из комнаты, я услышала, как она ласково спрашивает:

— Вы брат Яна Саарена?..

И ответ, пригвоздивший меня к месту:

— Нет… Я — Ян Саарен.

 

Глава 4

Со всей твердостью, на которую была способна, я налила в большую синюю чашку не успевший еще остыть чай и недрогнувшей рукой внесла чашку в гостиную, сумев не расплескать содержимое и не запнуться на пороге.

Я чувствовала, что мое лицо напоминает застывшую маску, но с этим, к сожалению, ничего нельзя было поделать. А вы представьте себя на моем месте, господа! Я уже слегка привыкла к мысли, что на моем диване в гостиной лежит двойник убитого несколько дней назад журналиста Яна Саарена — и тут вдруг оказывается, что это не двойник, а сам убитый собственной персоной! И, заметьте, безо всяких признаков трупного окоченения, разложения, или что там еще бывает у покойников!..

Я села в кресло, причем страдальческий взгляд покойника сам собой переместился на мои колени, и выпрямилась с ледяным видом.

— Итак? — сказала я зловеще. — Я вас слушаю, молодой человек.

Молодой человек взял себя в руки и даже сделал неуклюжую попытку принять сидячее положение.

— Я… — он откашлялся, с благодарным кивком принял чашку чая, отхлебнул, старательно отводя глаза от моих ног, и продолжил: — Я действительно Ян Саарен.

— И это вас зарезали в моем офисе! — тоном общественного обвинителя перебила я.

— Да… то есть нет! Конечно, нет… Пожалуйста, не перебивайте, у меня и так все путается в голове, — взмолился поверженный Джеймс Бонд и едва не выронил из рук чашку. — Можно, я все-таки сяду? Мне как-то неловко… в таком положении…

Я милостиво кивнула, и он радостно сел, держа чашку на весу.

— Так вот, — сказал он уже более твердым тоном. — В редакции зарезали моего сводного брата Эдуарда. Вы, наверное, заметили, что мы с ним невероятно похожи, хотя у нас разные отцы. Мы оба, по словам мамы, вылитый дедушка, мамин отец… ну, это не имеет отношения к делу… Эд моложе меня на два года… был.

Его лицо слегка скривилось, точно от боли, но он справился с собой и продолжал:

— В тот день… если позволите, я хотел бы закурить! — он взял сигарету, протянутую мамулей, с благодарностью кивнул, прикуривая. — Так вот… в тот день Эд пришел ко мне в редакцию после окончания работы, чтобы подвезти меня на своей машине… А я как раз в это время вышел купить себе кофе и чего-нибудь перекусить… я, если вы помните, работал над интервью… Все уже ушли домой. Меня не было от силы двадцать минут, дверь я оставил открытой…

— Это неслыханно! — не выдержала я. — Как вы могли оставить открытой дверь в редакцию?! Да еще в отсутствие сотрудников. Там, между прочим, материальные ценности. А если бы что-нибудь пропало?..

Тут я осеклась, потому что случившееся в тот вечер было, все-таки, посерьезней, чем пропажа материальных ценностей. Взяв себя в руки, я кивнула:

— Продолжайте. Вы оставили дверь открытой и ушли за кофе. Когда вы вернулись…

— Когда я вернулся, — его голос слегка дрогнул, — все было кончено. Вы знаете, что я там увидел.

— Погодите! — Мамуля выпрямилась в кресле и сверлила гостя орлиным взором. — По-моему, первым вашим шагом должен был стать звонок в полицию. Но вы этого шага не сделали. Наоборот — пустились в бега. Из этого нетрудно сделать вывод, что вы прекрасно поняли, что происходит. Видимо, убить должны были вас. Я права?

Теперь у бывшего Джеймса Бонда дрожали не только руки, но и голос. Но он все-таки, надо отдать ему должное, был невероятно красив даже в этом малопочтенном положении. И кое-какое достоинство все же сохранял.

— Да, вы правы. Я действительно воспользовался смертью Эда… как последний подонок. Испугался за свою шкуру… — он твердо взглянул мамуле в глаза. — Хорошо, я все расскажу. Эта история не отличается оригинальностью… Видите ли, в бытность российским журналистом я раскопал несколько довольно дурно пахнущих секретов… За ними стояли очень большие люди. В общем, вы понимаете — мне пришлось срочно уносить ноги. Я отправился к Эду, который уже пять лет жил в Америке, впрочем, как и все наши родственники. Надеялся, что здесь меня защитит американское государство, — он слабо усмехнулся. — Как видите, ничего не вышло. Они нашли меня. Просто ошиблись и зарезали не того, кого следовало. Умирать во цвете лет я не хотел. И поэтому взял документы Эда, сунул ему в карман свои и сбежал.

— Вы что, направились прямо сюда? — недоверчиво спросила я.

Саарен кивнул.

— Вначале я запаниковал и просто ездил некоторое время по городу безо всякой цели, чтобы успокоиться… оплакивал брата… трясся от страха…

Он взглянул на меня своими невероятными глазами, полными боли и мужества, и я была вынуждена отвести взгляд и машинально расправить юбку на коленях.

— Я… — он запнулся, невольно проследив за моими руками. — В общем, когда я успокоился, то решил уехать из города. Но куда?.. Однажды в офисе, листая подшивки, я увидел детектив, который меня так увлек, что я спросил девочек, нет ли у них еще произведений этого автора, и вообще — где можно купить его книги…

Я метнула в мамулю взгляд — она вспыхнула от радости, но тут же приняла вид пресыщенной славой нобелевской лауреатки.

— И девочки с гордостью сказали мне, что все детективы для газеты пишет мама нашего редактора, которая живет круглый год в горах, в какой-то глуши, и никогда не приезжает в город… В тот день… — он запнулся, — в общем, я вдруг вспомнил об этом по какой-то ассоциации. И позвонил Нелли. Сказал, что мне срочно нужно с вами связаться, Мария, — он вздохнул, — по поводу интервью. Но я не могу вас найти, телефон не отвечает. Нелли тут же предположила, что вы у мамы в горах и дала телефон… и адрес. Я вел машину и дрожал от мысли, что как раз в этот момент полиция, возможно, вызванная каким-нибудь добропорядочным гражданином, осматривает тело моего брата. Они могли снять отпечатки и определить личность убитого. Тогда машина меня выдаст… Я оставил ее в лесу, не доехав нескольких миль до вашего дома, и стал добираться пешком. Фонарика у меня не было, и я, разумеется, заблудился в кромешной темноте, свалился с обрыва, кажется, вывихнул ногу, ударился о какой-то камень затылком и потерял сознание. Пришел в себя от того, что мое лицо обнюхивал какой-то зверь…

Я не смогла сдержать легкого крика ужаса: если бы меня обнюхивала даже мышь, у меня бы наверняка случился инфаркт! Какой он, все-таки, смелый!..

Смельчак бросил на меня взгляд украдкой, видимо, уловил перемену в моем настроении и слегка приободрился. Могу поклясться, что заметила в его глазах радостный огонек!

— Наверное, это был енот, их тут полно, — хладнокровно прервала мамуля наш обмен взглядами. — Ну, и что было дальше? Как вам удалось выбраться?

Раненый герой скромно пожал плечами.

— В общем-то, я и сам удивляюсь. Уже слегка рассвело, но в лесу было еще совсем темно. Зверь, который меня обнюхивал, удрал, как только заметил, что я пошевелился, однако я представления не имел о том, водятся ли в этих лесах более крупные животные, и решил, что нужно как можно скорее выбираться. К счастью, у меня очень хорошее врожденное чувство направления, и довольно скоро я увидел небольшое шоссе… Ориентируясь по указателям, пошел по его краю, вышел к вашему городку… Когда я добрался, наконец, до вашего дома, уже смеркалось. Я потратил некоторое время, чтобы убедиться наверняка, что это именно тот дом, который мне нужен… У меня еще оставались кое-какие сомнения, но позже, уже в темноте, подкравшись к одному из освещенных окон, я увидел на камине эту фотографию…

Он кивнул в сторону каминной полки: там стоял мой портрет. Не знаю, как он меня узнал: на снимке у меня были две аккуратные косички и надетая впервые школьная форма. Слава Богу, что мамуле не пришло в голову выставить на всеобщее обозрение фотографию меня в годовалом возрасте: голая попа и все остальное, улыбка до ушей, демонстрирующая три зуба, и задорный бантик на практически лысой башке. Это, я думаю, очень затруднило бы опознание.

Вообще-то, описание злоключений героя уже начало меня раздражать. Что это за привычка у мужчин — вечно бить на жалость? Тут я вспомнила, что мне пришлось, вдобавок, тащить его вниз с чердака буквально на своих плечах, и совсем разозлилась.

— Ну, хорошо, — сказала я сварливо. — Остальное опустим. Предположим, в редакции был убит ваш брат, а не вы. А как вы объясните это?

И я обличительным жестом указала на его голову.

— В самом деле, волосы же не могут так отрасти за три дня, правда? Если только вы не покойник, а мы, кажется, уже выяснили, что нет.

— Ах, это?.. — он с довольно дурацким видом подергал себя за длинную пепельную прядку. — Это парик. Я его купил где-то по пути на всякий случай… Не знаю, как мне удалось не потерять его во время моих злоключений.

Джеймс Бонд ухватил себя за волосы на затылке и стянул парик жестом, каким Фантомас в старом фильме снимает маску. Потом он посмотрел на меня, пригладил свои собственные волосы и нерешительно улыбнулся. Ослепительно блеснули зубы, и я уже готова была простить красавчику все его слабости и упасть в его объятья, когда в комнате, как в каком-нибудь дурацком боевике, раздались выстрелы.

 

Глава 5

Надо сказать, наш гость среагировал мгновенно: он, как кот, метнулся к мамуле, сшиб ее на пол и задвинул под прикрытие диванной спинки, на лету каким-то образом успев зацепить плечом мое кресло и опрокинуть его, так что я оказалась лежащей посреди ковра в странной позе и с креслом на голове.

Выстрелы продолжали греметь, и я, наверное, растерялась, потому что вместо смирного отползания куда-нибудь в сторонку, свалила с себя тяжелое кресло, встала на ноги и начала отряхивать юбку. По идее, меня должна была бы немедленно настигнуть пуля, однако очень скоро я с удивлением убедилась, что по мне лично никто не стреляет, хотя все вокруг громыхает и звенит, рассыпается осколками и взвизгивает. А ведь я продолжала стоять, как статуя, представляя собой весьма привлекательную и заманчивую мишень. Вокруг разлетались вдребезги стекла в мамулиных картинах и моя коллекция керамических кроликов. Почувствовав, как во мне поднимается глухое бешенство, я выпрямилась и расправила плечи, грозно сделав шаг вперед по направлению к окну, из которого стреляли.

Не знаю, на что я надеялась — может быть, поймать этих бандитов?.. Но мне помешали. Ян, до этого смирненько лежавший за диваном, кинулся на меня и повалил. Мы с ним сплелись на ковре в неразрывный клубок, потому что я очень не люблю, когда на меня неожиданно набрасываются, и всю свою злость обратила на попытки пнуть его в пах. Сказать по справедливости, мне это не удалось, потому что мой спарринг-партнер оказался достаточно ловок и изо всех сил защищал свое достоинство, стараясь при этом не причинить мне вреда. Думаю, мы с ним представляли совершенно невероятное зрелище для нападавших, которые перестали стрелять и, похоже, затаились.

Каким-то образом Яну удалось оттащить меня под прикрытие мебели прочь от сектора обстрела. Мы немного полежали, тяжело дыша и сверкая друг на друга глазами, а потом он приподнял голову и прислушался.

— Похоже, они ушли, — заключил он, в конце концов, и начал подниматься.

— Нет! — с неподобающим волнением воскликнула мамуля и схватила его за руку. — Не вставайте! Погодите еще немного… вдруг они вернутся.

Мы полежали еще немного. У меня затекла нога.

— Вы как хотите, — объявила я, — а я встаю. У меня юбка помнется, и вообще — нужно вызвать полицию.

Полицию нам вызывать не пришлось: едва успев встать, я услышала завывание сирен, а через несколько мгновений внизу захлопали дверцы полицейских машин и усиленный мегафоном голос предложил выходить по одному.

— Что будем делать? — спросила я. — Между прочим, Ян, вас убили несколько дней назад. Как вы объясните копам свое внезапное воскрешение из мертвых?

Он стиснул челюсти — это ему очень шло, — и сообщил:

— На чердаке, под комодом, документы моего брата… водительские права, что-то еще… Я поднимусь и возьму. Никто не станет проверять, надеюсь. Если только… если только они не нашли в лесу машину. Могли уже найти — я оставил ее там два дня назад.

— В общем, ничего другого мы все равно не придумаем, — решительно сказала мамуля и огляделась по сторонам в поисках своих сигарет. Я подала ей раскрытую пачку, лежавшую на тумбочке возле лампы, она поискала по карманам халата зажигалку, не нашла и, пожав плечами, пошла к дверям, держа в руке незажженную сигарету.

Ян молнией взлетел на чердак и успел присоединиться к нам, когда мы выходили на террасу.

Боюсь, наша процессия выглядела не лучшим образом: я, босиком, со спутанными волосами; мамуля, утратившая свое всегдашнее царственное спокойствие — у нее даже слегка дрожали пальцы, сжимающие незажженную сигарету; и Ян — исцарапанный, прихрамывающий, растрепанный, как пациент психушки.

Мы, не сговариваясь, сообщили полицейским одно и то же: неизвестно кто, неизвестно зачем и из каких побуждений обстрелял нас, мирно пьющих чай в гостиной. В доказательство мы продемонстрировали озабоченным копам изуродованный интерьер и показали, из какого окна стреляли. К счастью, местная полиция была не слишком искушена в разгадывании детективных загадок, поэтому они не догадались выяснить, кто из нас где стоял и сидел — иначе им, несомненно, показалось бы странным, что в меня ни разу не попали. На личность Яна они тоже не обратили особого внимания — я, скромно потупившись, сообщила офицеру, что Ян — мой любовник, а офицер был слишком занят разглядыванием моих ног, чтобы внимательно приглядеться к документам. Так что, даже если машину уже обнаружили, он не связал имени владельца с личностью моего гостя. Впрочем, американские полицейские только кажутся увальнями, и, вполне возможно, он вспомнит об этом факте позже, когда мои колени исчезнут из его поля зрения. Я покусала губу и сказала:

— Кстати!.. У моего друга на днях угнали машину.

Ян вытаращил на меня глаза, но потом до него дошел смысл моего тонкого хода, и он согласно закивал, с готовностью вытаскивая из бумажника документы на автомобиль.

Офицер с интересом посмотрел на него, повертел в руках протянутые бумажки и спросил:

— Почему же вы не заявили раньше?..

Ян посмотрел на меня, и я поспешила принять экстренные меры: как бы невзначай повела плечом, отчего на блузке расстегнулись сразу две пуговицы, залилась нежным румянцем и скромно сказала:

— Понимаете, офицер… у нас с моим другом бывает так немного времени, чтобы побыть вдвоем… ну, в общем… я уверена, вы можете это понять: у вас на лице написано, что вы очень страстный мужчина… — офицер покраснел от удовольствия и важно кивнул. — В общем, мы не вылезали из кровати последние двое суток… и попросту не заметили пропажи автомобиля!

Коп посмотрел на Яна с уважением и некоторой завистью и, выполнив еще какие-то формальности, полицейские, наконец, уехали.

За всеми этими событиями начало светать, и за окнами принялись активно чирикать вспугнутые стрельбой птицы. Мамуля выглядела довольной, ее глаза сверкали. Оправившись от первого шока, она почувствовала себя в гуще событий настоящего детектива, и ей теперь хотелось немедленно приступить к расследованию его обстоятельств. Что касается меня, я ничего не чувствовала, кроме усталости: мне банально хотелось спать, кроме того, я опасалась, что на бедре, которым я стукнулась, когда Ян сшиб меня вместе с креслом на пол, появится ужасный синяк, и собиралась принять душ и как следует помассировать это место. От размышлений о синяке меня отвлек возглас мамули:

— И все-таки, куда же девалась моя зажигалка?..

— Возможно, вы обронили ее в гостиной, — услужливо сообщил Ян и похромал по коридорчику, собираясь отыскать потерю. Мы с мамулей последовали за ним.

Зрелище разоренной гостиной не прибавило мне хорошего настроения. Подобрав с пола любимого коричневого кролика с отбитым ухом, я погрозила кулаком в сторону окна и полезла под диван, чтобы отыскать ухо и посмотреть, нельзя ли его приклеить. Под диваном валялась моя записная книжка, развалившаяся на несколько частей. Пухлые странички усыпали пол за диваном, адреса и телефоны, записанные наспех на салфетках и разрозненных листках и засунутые в книжку, рассыпались, несколько визиток отлетели к камину. Я, изо всех сил стараясь быть оптимистичной, подумала, что все к лучшему — теперь у меня есть повод завести, наконец, новый еженедельник и аккуратно рассортировать все нужные имена и адреса. Тут мое внимание привлек мятый листок, лежащий отдельно рядом с каким-то булыжником. Я подняла его (не булыжник), расправила и прочла крупные печатные буквы: «Если хочешь жить, держись подальше от этого типа!»

 

Глава 6

Ни мамуля, ни Ян ничего не успели заметить: я быстро скомкала листок и зажала его в кулаке. Вообще-то, надо было бы найти для него местечко поукромнее — что-нибудь вроде тех мест, которые обычно используют женщины в качестве тайника. Но беда в том, что лифчиков я не ношу, а для чулок было еще жарковато. Поэтому я, не подавая виду, продолжала собирать разбросанные части своей развалившейся записной книжки, и в процессе совершенно естественным жестом засунула скомканный листок за пухлую кожаную обложку, чтобы на досуге поразмыслить над таинственным посланием.

У меня начала болеть левая коленка — а это, господа, первый признак того, что неприятности гарантированы. Я не особенно суеверная — во всяком случае, от черных кошек не шарахаюсь, не боюсь тринадцатого числа и не плюю поминутно через левое плечо. Но, если у меня заболела левая коленка!.. Вот представьте: в первый раз она у меня болела в восьмом классе — и Димка Черняк из параллельного «Б» позорно переметнулся от меня на школьном вечере к этой идиотке Леночке Маковой.

Второй раз коленка у меня болела на вступительных экзаменах во ВГИК, и ехидная дама в приемной комиссии сказала, что, если это — басня «Ворона и Лисица», и если вообще тут кто-нибудь похож на ворону, то она — Наполеон Бонапарт. Разумеется, я не была похожа на ворону! Еще чего не хватало… На ворону была похожа как раз она, о чем я тут же прозрачно намекнула, в результате вылетела со второго тура и больше попыток повторять не стала.

В третий раз коленка у меня болела, когда я выходила замуж за Кулагина — к счастью, этот брак просуществовал всего полгода, иначе бы я в конце концов задушила благоверного своими руками.

Ну, вот, а в четвертый раз у меня болела коленка, когда я познакомилась с Сенечкой… Кстати, что-то давно он не звонил, чтобы поведать об очередной драме, постигшей его в коварных капиталистических джунглях. Я так завертелась с этим убийством, что совершенно про него забыла.

Вот, говорят, не буди лихо, пока оно тихо! Не успела я закончить свою мысль, как зазвенел телефон. Поскольку я стояла ближе всех к трубке, я ее и взяла, с нехорошим, надо сказать, предчувствием.

Ну, так оно и вышло! Сенечкин до боли знакомый голос с нарочито бодрыми интонациями, сквозь которые, тем не менее, прорывалась якобы тщательно скрываемая грусть, сказал мне в ухо:

— Привет, девчонка!..

За этим последовал громкий и убедительный вздох, чтобы его бодрый тон случайно меня не обманул.

— Привет, — сказала я, закатила глаза и села в предупредительно подставленное Яном кресло.

— Куда же ты пропала? — с нескрываемым упреком произнес Сенечка. — Я тебя везде ищу…

— Сенечка! — сказала я так громко, что даже мамуля вздрогнула. — Иди ты знаешь куда?.. У меня сотрудника убили… — тут я запнулась и посмотрела на Яна, пытаясь понять, убили у меня все-таки сотрудника, или нет. Но тут же решила — какого черта! — труп есть? Есть. Неважно, что это не Ян. Все думают, что Ян. И я не собираюсь тут объяснять истинное положение вещей. Тем более, что мне и самой оно не совсем ясно.

— Как — убили? Серьезно?.. Насмерть? — Сенечкин голос экзальтированно дрогнул.

— Нет, наполовину, — язвительно сказала я. — Конечно, насмерть, а ты думал?! У меня весь офис был кровью залит… по колено. И коридор, — про коридор я добавила для пущего страху, очень надеясь, что чувствительный Сенечка не захочет слушать дальше, бросит трубку и отправится искать валерьяновые капли. Но не на такого напала!.. Надо знать Сенечку, господа. Поскольку убили, к сожалению, не его, теперь остановить его расспросы мог бы только прямой выстрел в сердце. И контрольный в голову. Его интересовало буквально все: кого убили, когда, кто, за что, в какой позе лежал труп, как он выглядел, кто его обнаружил и что при этом сказал… Я отвечала коротко и раздраженно, поминутно посылая Сенечку в разные неприглядные места, но он не обращал на это внимания и продолжал свои расспросы. А напоследок сообщил, что его интересуют все эти факты и подробности, потому что он, видите ли, собирается провести сенсационное журналистское расследование! Нет, вы слышали такое когда-нибудь? Журналистское расследование! Каков наглец! Да из Сенечки журналист, как из меня — спиральная галактика! Это я ему и сказала и с чувством швырнула трубку. Трубка грохнулась на рычаг и тотчас же зазвенела вновь.

— Ну, я ему сейчас выскажу!.. — прорычала я и схватила трубку, как орудие убийства.

Но вместо Сенечкиного нытья мне в ухо ударил совсем другой голос — баритон, который можно было бы даже назвать приятным, если бы не отвратительный тон: покровительственный и слегка насмешливый:

— Ну, что, идиотка, получила письмецо?..

Я набрала воздуху, чтобы ответить, но он продолжал:

— Смотри, будешь продолжать путаться с этим покойником — сама не снесешь головы.

— А с кем же мне путаться? — спросила я агрессивно, не надеясь, впрочем, на ответ.

Но ответ, тем не менее, последовал:

— Да хотя бы со мной. Я довольно интересный мужчина; судя по тому, что я о тебе слышал, мы будем прекрасно смотреться вместе.

— Пошел вон! — прошипела я сквозь стиснутые зубы, очень осторожно положила трубку на рычаг и некоторое время еще гипнотизировала ее, не убирая ладони.

Мамуля и Ян тоже замерли каждый на своем месте, ожидая, что телефон зазвонит. Потом мамуля нарушила затянувшееся молчание:

— С каких это пор Сенечка стал употреблять такие вульгарные слова, как «путаться»?

Я махнула рукой:

— Он не употреблял. Это был не Сенечка… — и осеклась, поняв, что сейчас придется все выложить. Мамуля с выражением крайней заинтересованности приподняла бровь, а Ян просто сверлил меня глазами. По-моему, он что-то знал. Или о чем-то догадывался.

Я пожала плечами и с деланной неохотой сказала:

— Это был один мерзавец… он мне все время звонит. Я все забываю сдать его копам. Сначала звонил в редакцию. Потом домой. А теперь уже и сюда добрался. Узнаю, кто ему мои телефоны выболтал — не знаю, что сделаю…

— А что ему нужно? — проявила любопытство мамуля.

— Как будто вы не знаете, мама, что ему нужно! — целомудренно вздохнула я и потупилась. — Что всем этим подонкам нужно? Звонят, говорят сальности, провоцируют женщин на реакцию… и получают от этого моральное и физическое удовлетворение. Что-то вроде эксгибиционистов, которые распахивают плащик перед испуганными школьницами… Да ну его! Давайте лучше быстренько здесь все приберем и пойдем спать. Утро вечера мудренее.

— Ну, я думаю, вы и без моей помощи справитесь, — объявила мамуля, царственно поднимаясь с распоротого пулями дивана. — Я сварю кофе — если кто-то еще хочет, говорите сразу. А потом пойду к себе и еще немного поработаю над повестью.

Я подумала, не выпить ли мне тоже кофе. Сна, надо сказать, не было ни в одном глазу, но я понимала, что у меня просто еще не прошел нервный шок. А что будет потом — подумать страшно. Если я завтра буду разваливаться на куски, жизнь никому не покажется медом — уж что-то, а держать сотрудников в строгости я умею…

Но тут я вспомнила, что собиралась назавтра взять выходной, так что смогу спать весь день — во всяком случае, до полудня точно, а потом надену старенькие шорты поверх купальника и через лес сбегаю к горной речке, окунусь пару раз — и буду как новенькая.

Вот так примерно я мечтала, когда заметила, что Ян уже довольно давно сидит передо мной на полу в позе почтительного пажа и что-то говорит, неотрывно глядя мне в глаза. Видимо, у меня был отсутствующий вид, потому что на его лице я заметила признаки беспокойства.

— Простите, — спохватилась я и машинально прикрыла коленку. Вернее, попыталась прикрыть, что при моей юбке и при мамулиных глубоких продавленных креслах было изначально безнадежным делом. Ян бросил невольный взгляд вниз и слегка покраснел. Надо же, какая неиспорченность! Держу пари, что он и в глаза-то мне смотрел, чтобы не видеть всего остального.

— Я немного задумалась, — пояснила я беспечно и слегка повела плечами. Это получилось у меня совершенно непроизвольно, я всегда так реагирую на мужские взгляды, но пуговица на блузке только этого и ждала — она не просто расстегнулось, что еще как-то можно было бы понять, — нет, она предательски отлетела и закатилась куда-то. Я попыталась проследить траекторию ее движения, но тут Ян перестал держать себя в руках, и нам стало не до пуговицы.

Впрочем, я минут через пять опомнилась и зашипела, отдирая от себя его горячие руки:

— Нет, не здесь же, черт тебя дери, мамуля может войти!..

Следующие минуты две или три рот у меня был залеплен поцелуем, а когда я, наконец, вывернулась и вскочила, было уже поздно: в дверях стояла мамуля.

— Все-таки кто-нибудь хочет кофе? — спросила она, пронзив меня ледяным взором. — У меня там осталось примерно на полторы чашки.

Ян, смущенно держась за моей спиной, чтобы не шокировать пожилую леди своим… хм… недвусмысленно мужественным видом, пролепетал что-то насчет полного согласия получить всего полчашки, а я, придерживая на груди распахивающуюся блузку, опустила голову и, как нашкодившая школьница, выскользнула мимо застывшей в позе холодного презрения мамули в коридор и оттуда — на кухню.

За кофе мамуля подчеркнуто обращалась только к Яну, так и лучась при этом дружелюбием и гостеприимством. Она давала нам обоим понять, что виновницей непристойной сцены считает исключительно свою распутную дочь, в чьи коварно расставленные сети попался белоснежный агнец. Сколько я себя помню, она всегда так поступала. Разуверившись в том, что ей удастся когда-нибудь сделать меня безупречной, мамуля решила, что придется жить с тем, что есть — что выросло, то выросло, как говорится. Я знаю, что она была бы гораздо счастливее, если бы я была тихой дурнушкой в очках, с прыщиками на носу и короткими кривыми ногами. По крайней мере, тогда ей не пришлось бы за меня беспокоиться. Да и воспитательный процесс по созданию стопроцентной леди из гадкого утенка шел бы куда успешней, если бы утенок был в наличии…

Покончив с кофе, мамуля благосклонно улыбнулась Яну, который предупредительно поднес зажигалку к ее очередной сигарете, и сказала:

— Пора, наверное, подумать о ночлеге. Вы не возражаете, если вам придется сегодня ночевать в гостиной? Все равно в этом доме нет другого места. Не сочтите за труд, Ян, подняться на чердак и взять в среднем ящике комода два комплекта постельного белья. Полосатый комплект — для вас… И там, в углу, стоит раскладушка. Если бы вы были столь любезны и принесли ее ко мне в кабинет, я была бы вам очень благодарна.

Ясно. Мамуля хочет, чтобы я сегодняшнюю ночь провела у нее на глазах.

Ян поспешно выразил полное согласие принести все, что угодно, и отправился на чердак. Послушав, как под его ногами заскрипела лестница, мамуля неожиданно повернулась ко мне и, пристально глядя мне прямо в глаза, сказала:

— А теперь скажи мне, что за бумажку ты подняла с пола в гостиной и спрятала под обложку своей записной книжки?

 

Глава 7

Я, в общем-то, так и знала, что от мамулиного острого взгляда ничто не укроется: она, несмотря на всю свою неприспособленность к реальной жизни, порой бывает невероятно наблюдательна. Отрицать наличие записки было бесполезно, и я молча встала, пошла в гостиную, взяла с кресла свой растрепанный блокнот, завалившийся за подлокотник во время нашей с Яном любовной коллизии, и вернулась в кухню.

Мамуля ждала, нетерпеливо постукивая мундштуком по ногтю указательного пальца.

Я достала бумажный комочек из-за обложки и протянула ей. Она развернула записку, впилась в нее ястребиным взором, потом молча сунула в пепельницу и подожгла.

Ян шумно спускался по лестнице, раскладушка цеплялась за перила в узком проеме, бумажка догорала, и мамуля быстро растерла обгорелые клочки и вытряхнула пепельницу в мусорное ведро под мойкой.

Когда Ян появился в дверях, мы обе вели себя абсолютно непринужденно: мамуля стояла спиной к двери, наливая в чайник воду из-под крана, а я собирала со стола грязные чашки.

— Вот, — сказал Ян, опуская раскладушку на пол. — Куда ее поставить?..

— Отнесите, пожалуйста, в мой кабинет, — приветливо сказала мамуля, ставя наполненный чайник на плиту. — Маша вас проводит.

При этом она прищурилась в мою сторону, чтобы и мне, и ему сразу стало ясно, что никаких вольностей в своем кабинете она не потерпит. Ян бледно улыбнулся и поднял раскладушку на плечо. Я забрала у него постельное белье и, протискиваясь мимо в дверном проеме, чтобы указать дорогу, слегка задела его бедром. Бедный Джеймс Бонд ощутимо вздрогнул, что, кажется, не укрылось от мамулиного взора: я услышала, как она сурово хмыкнула.

В кабинете Ян, старательно не глядя в мою сторону, начал раскладывать шаткое ложе там, где я ему указала. Это было несложно, но наш гость возился намеренно долго, может быть, ожидая, что я ему что-нибудь скажу. Но я молчала, глядя на его склоненную спину и красивые широкие плечи. Все-таки судьба ко мне сурова, господа. Такой мужчина!.. Такой красивый, стройный, с такими глазами!.. С такими зубами, бровями, с такой фигурой… И, кажется, все-таки авантюрист и гад. Других на моем жизненном пути почему-то не встречается. Какая несправедливость!.. Взять хотя бы Калугина, или того аспиранта из нашего института, который потом оказался двоеженцем, а прикидывался погрязшим в науке холостяком… Или вспомнить тренера Лео в спортивном зале, который я начала посещать прошлой весной. Сплошное обаяние и сто восемьдесят фунтов загорелых мышц. Весь — воплощение спортивности, чистоты помыслов и дружелюбия. Что вы думаете? Оказался голубым, как небо над Флоридой…

Я не знала, в чем именно Ян со мной нечестен, но чувствовала, чувствовала, что здесь что-то не так… Да и коленка продолжала болеть — а это, господа, безошибочный признак грядущих неприятностей.

Ян, наконец, закончил свою возню с раскладушкой и выпрямился. Волосы упали ему на лоб, и весь его вид напоминал обиженного мальчишку. Мне страшно захотелось его поцеловать. Ну, да, я понимаю, что в таких обстоятельствах это было бы, по меньшей мере, неразумно, и я этого, конечно, не сделала, но где-то возле желудка засел червячок и точил меня изнутри, точил… Ян бросил на меня тоскливый взгляд, я ответила вежливой улыбкой, он забрал свой комплект белья и ушел.

Через пять минут появилась мамуля, села в серое вертящееся кресло перед компьютером и выжидательно взглянула на меня. Я как раз закончила стелить постель и со вздохом опустилась на раскладушку, потирая злосчастную коленку.

— Итак?.. — сказала мамуля, понизив голос. — Что ты на все это скажешь?

— Я, вообще-то, вас хотела спросить о том же, — призналась я. — Лично я пока блуждаю в потемках. Одно только несомненно: любовную линию следует исключить. Я еще допускаю, что отчаявшаяся жена, любовница, любовник жены или муж любовницы могли в припадке ярости зарезать Яна… ну, то есть, его брата, перепутав с Яном. Но выследить его здесь и открыть стрельбу… Нет, это, по-моему, совершенно невозможно. По тем же причинам можно сразу исключить всяческих претендентов на мое драгоценное внимание. Я уже говорила вам, что это сомнительно даже без стрельбы, а уж со стрельбой…

— Значит, остается одно, — заключила мамуля. — Деньги. И, видимо, очень большие деньги. Сюда же можно отнести разного рода контрабанду, наркотики и тому подобное. Признайся честно: ты как-нибудь, хоть краем, касалась таких вещей?

— Да вы что?! — вскинулась я. — Мама, как вы могли подумать?.. К тому же — при чем здесь я? Если речь идет о наркотиках и другой такой же нелегальщине, это само по себе является достаточным поводом для поножовщины, стрельбы и всех этих бандитских штучек. А то, что я оказалась замешанной — так это просто моя дурацкая планида…

— Нет, — мамуля решительно покачала головой. — Ты явно «при чем». Ты что, забыла? — она остро взглянула на меня. — В тебя же не стреляли!

Нет, этого я не забыла. И это казалось мне самым странным во всей истории с убийством и стрельбой. Кто бы ни стоял за всем этим, он почему-то очень не хотел, чтобы хоть один волосок упал с моей головы. Я не настолько самовлюбленная идиотка, чтобы предполагать, что причиной этому является моя небесная красота. Значит, причина в чем-то другом. В чем же?..

— Деньги? — спросила я со вздохом, глядя на мамулю. — Но какие деньги?..

— Очень большие. За другие никто не стал бы пачкаться, — мамуля пристально смотрела мне в глаза, и мне, как в детстве, стало неуютно под ее взглядом. — Маша, если ты что-нибудь знаешь об этом, лучше скажи сейчас. Я должна быть готова.

Меня охватил стыд, хотя я, собственно, ни в чем не была виновата. Но дурацкое стечение обстоятельств, грозившее превратить мою жизнь в кошмар, не должно было касаться мамули! А теперь, получается, ее жизнь подвергается опасности. Если при этом еще учесть, что лично мне ничего не грозит, — меня, похоже, никто убивать не собирается, — то получалось совсем плохо. Получалось, что я останусь в стороне, оберегаемая и драгоценная, а моя мамуля может запросто угодить под шальную пулю или что-нибудь еще, не менее отвратительное. Нет, я должна как можно скорее во всем разобраться!

— Кроме записки, был еще звонок, — призналась я, глядя в пол. — Помните, в гостиной? Звонивший спросил, получила ли я записку и посоветовал держаться подальше от Яна.

— Это он сказал «путаться»? — спросила мамуля, отставляя в сторону пепельницу.

— Да, — ответила я со вздохом. — Он предложил мне прекратить путаться с покойником — видимо, имея в виду Яна, и сообщил, что лучше бы я спуталась с ним, потому что он представительный мужчина и мы могли бы составить хорошую пару.

— Чертовщина какая-то получается, — задумчиво сказала мамуля. — Нет, на любовь все-таки не похоже, у нас же тут, кажется, не Сицилия…

— Да, никакой любви я в его голосе не услышала, — подтвердила я честно.

— Значит, деньги, — энергично кивнула мамуля. — Скажи мне со всей откровенностью, может быть, у тебя вдруг появились большие деньги? Или возможность получить большие деньги?.. Да не просто большие — огромные?..

— Мама, я же говорю вам, — устало сказала я и опять потерла коленку. — Газета приносит мне кое-что, но об этом даже говорить смешно: есть люди, которые зарабатывают гораздо, гораздо больше! Взять любого из моих рекламодателей… А у меня речь не идет не то что о миллионах — даже о сотнях тысяч… Я ведь плачу сотрудникам, плачу типографии, не ворую материалы из других газет и журналов, снимаю офис… Да оборудование… Нет, мама, какие там огромные деньги! Даже об очень больших говорить не приходится.

Мамуля задумчиво покивала, глядя в окно, но я видела, что мысли ее находятся где-то очень далеко.

— Возможность получить большие деньги… Возможность получить… Маша, ложись-ка спать. Утро вечера мудренее.

— А вы? — спросила я, почувствовав вдруг ужасную усталость и едва сдерживая неучтивый зевок.

— А мне нужно еще кое-что проверить. Возможно, я не права, но появилась тут у меня одна догадка…

Мамуля решительно поднялась с места, выключила верхний свет и включила лампу на своем письменном столе, а я зевнула уже открыто, лениво стянула одежду и завалилась на раскладушку, натянув на себя простыню до самых ушей и представляя, как я сейчас усну и буду спать долго-долго, наплевав на все убийства, вместе взятые.

Но, стоило мне закрыть глаза, передо мною ясно встало лицо Яна — такое, каким оно было в тот первый визит в мою редакцию: ясные серые глаза, безукоризненные зубы, чудесная улыбка Джеймса Бонда, широкие прямые брови, темные ресницы и волосы, родинка под левым глазом, придающая его красивому мужественному лицу какую-то мальчишескую прелесть… Стоп!!!

Я вскочила, едва не сломав раскладушку. Смятые простыни слетели на пол. Я двумя руками вцепилась в свою растрепанную гриву, с ужасом глядя перед собой. Родинка!..

Мамуля, разбиравшая какие-то бумажки в ящиках своего стола, вздрогнула от неожиданности, расплескала чай на ковер и с удивлением обернулась ко мне. В ее глазах вместе с понятным недовольством читался невысказанный вопрос.

— Родинка, — прошептала я. — Мама, это все-таки не Ян.

Мамуля мгновенно сообразила, о чем я говорю, — надо отдать ей должное: у нее, в отличие от меня, мозги работают одинаково стабильно в любых условиях.

— Если это не Ян, — сказала она медленно, поворачиваясь в кресле вокруг своей оси, чтобы оказаться лицом ко мне, — то возникают два вопроса. Первый — кто этот человек. На этот вопрос мы, пожалуй, можем ответить. Брат Яна. Неважно — близнец или погодок, или даже сводный братец, о котором он упоминал, — это все равно. Человек, очень на него похожий. До такой степени, что их можно спутать не только на фотографии, но и живьем…

Мамуля слегка задумалась и уточнила:

— Ну, или в виде трупа.

Глядя в стену над моей головой, она потянулась за сигаретами, машинально оторвала фильтр, вставила сигарету в мундштук, прикурила и задумчиво сказала:

— Вопрос второй: зачем ему понадобилось вертеться вокруг тебя, выдавая себя за покойника? Вообще-то, все это, кажется, совпадает с возникшей у меня идеей… Послушай, Маша, ты не могла бы налить мне чаю и воздержаться от вопросов на некоторое время? Куда же задевался мой синий портмоне…

Вопрос о чае был равносилен приказу, мамуля вернулась к своим бумагам, что-то бормоча себе под нос и перестав обращать на меня внимание, и я со вздохом встала и поплелась на кухню.

На кухне было полутемно и тихо. Горела одна-единственная тусклая лампочка над плитой, по углам притаились чернильные тени, и я поспешила зажечь верхний свет. В этом свете в проеме двери, ведущей на террасу, неожиданно возникла высокая фигура, и я вскрикнула от неожиданности.

Лже-Ян испуганно смотрел на меня, выставив ладони вперед, как бы призывая не кричать. А я и не собиралась. На сегодня в этом доме уже звучало достаточно шума, чтобы еще добавлять децибелов. Но негодования в моем голосе все же было достаточно:

— Что вы здесь делаете, Ян?

Я на всякий случай решила по-прежнему называть его Яном и вообще делать вид, будто ни о чем не догадываюсь. Вообще-то, больше всего мне сейчас хотелось все ему выложить и посмотреть, как он будет выкручиваться. Но внутренний голос призывал хранить молчание, и я к нему прислушалась. У меня и без того хватало проблем. Мало ли, как отреагирует лже-Ян, если я призову его к ответу? Вдруг выхватит пистолет из какого-нибудь укромного места и застрелит меня прямо на кухне? Или, еще хуже, бритву… Бр-р-р…

— Я выходил подышать, — объяснил лже-Ян смущенно. — И заодно посмотреть, все ли спокойно. Не спится, знаете ли… После всех этих передряг…

— Ну да, вы-то выспались, — желчно заметила я, намекая на его долгую отключку, и занялась чаем, демонстративно повернувшись спиной к собеседнику.

Он, явно ощущая неловкость, помялся у меня за спиной, побродил туда-сюда по кухне и выдавил:

— Ну, я, пожалуй, пойду. Попытаюсь все же уснуть. А вы, Мария, спать не собираетесь?.. У вас был тяжелый день…

Я не удостоила его ответом, и он ушел.

А я, задумчиво размешивая сахар в мамулиной чашке, подумала о том, что, если бы не его сомнительные цели, ложь и маскарад с покойником, я бы сейчас отнесла мамуле чай и потихоньку прокралась в гостиную. Потому что, господа, этот лже-Ян все-таки был невероятно хорош и так похож на своего погибшего двойника… Я с тоской вспомнила его глаза, вздохнула и убрала сахарницу в шкаф.

Мамуля, не отрываясь от своих бумаг, отхлебнула чаю и хмуро уставилась в стену, постукивая карандашом по какой-то слежавшейся бумажонке, похожей на советское свидетельство о рождении. Кажется, это и было свидетельство о рождении. Мое?.. Или мамулино?

Мамуля задумчиво разгладила бумажку, потом вздохнула, подняла на меня глаза и сказала:

— Маша, единственная теория, которая объясняет буквально все, выглядит слишком невероятно, поэтому лучше нам сейчас лечь спать и на какое-то время забыть об этих странных событиях. Но, с другой стороны, если мои догадки верны, тебе грозит опасность. И опасность, Маша, со стороны мужчин. Скажи, с тобой в последнее время не пытались знакомиться какие-нибудь жгучие красавцы?

Я подумала пару минут. Вообще-то со мной, что скрывать, постоянно кто-то пытается познакомиться. Но не учитывать же длинного негра на Бродвее, который шел за мной пять кварталов?..

Пару-тройку недель назад, правда, возник некий Стивен, действительно красавец-мужчина, но немного не в моем вкусе: похожий на Бандераса. Гипнотический взор, роскошные мускулистые плечи, узкие бедра… но он был слишком уж мачо, а я таких не люблю.

Ну, вот, а потом появился Ян Саарен, и он-то, я вам скажу честно, имел все шансы на успех. Если бы его не зарезали.

Все это я честно изложила мамуле, и она задумчиво покивала, соглашаясь с какими-то своими мыслями.

Честно говоря, мне очень хотелось услышать ее теорию происходящих событий, но надо знать мамулю. Она ни за что не скажет, если не хочет говорить. Но она, кажется, хотела.

— Маша, — сказала она и внимательно посмотрела на меня. — Ты знаешь, кто был твой отец?

 

Глава 8

Вот это новости!..

Мамуля никогда, ни при каких обстоятельствах, сколько я себя помню, не разговаривала со мной об отце. Был период в моей жизни — лет двенадцать тогда мне было, пожалуй, — когда я начала отчаянно интересоваться этим вопросом. Но, поскольку никакой информации у меня не было и взять ее было неоткуда, я начала фантазировать и дофантазировалась до того, что мой отец был засекреченный разведчик типа Штирлица и погиб, выполняя опасное задание правительства. Фильм «Семнадцать мгновений весны» очень, надо сказать, способствовал возникновению этого мифа в моей детской голове.

С тех пор, если бестактные школьные подруги спрашивали меня, где мой папа, я принимала загадочно-грустный вид и отмалчивалась, а на настойчивые вопросы отвечала: «Он погиб…», — сознательно употребляя «погиб» вместо «умер», чтобы подчеркнуть необычайность моей семейной ситуации. И дальше молчала, как партизанка, чем немало способствовала распространению слухов о моей таинственности и загадочности.

Впрочем, однажды я под большим секретом, со слезами на глазах, изложила лучшей подружке миф про Штирлица, в который сама к тому времени поверила до глубины души. Естественно, об этом на следующий день говорила вся школа, а мамуля, вернувшись с родительского собрания, наказала меня лишением прогулок и телевизора на целый месяц. Но при этом удовлетворять мою жажду генеалогических знаний не стала, так и не подняв завесу тайны над личностью человека, которого когда-то любила.

В общем, мамулин вопрос об отце застал меня врасплох. Что, собственно, я должна была знать о своем отце, и, главное, каким образом, — если она мне никогда ни словечка о нем не рассказывала?.. Поэтому я неопределенно пожала плечами и честно ответила:

— Нет, я не знаю, кто был мой отец.

Мамуля неприметно вздохнула и долго молчала. Я ждала, затаив дыхание. Когда я решила уже, что она обо мне забыла, и осторожно попыталась распрямить затекшую от неудобной напряженной позы ногу, мамуля, наконец, оторвалась от созерцания трещины на стене под потолком и перевела взгляд на меня.

— Маша, — сказала она. Я видела, что каждое слово дается ей с трудом. — Видишь ли, Маша… Твой отец был очень известным человеком.

После этого она опять напрочь замолчала.

Я терпеливо ждала. Раз уж мамуля решила нарушить обет молчания, хоть что-то она должна сказать.

Сделав несколько затяжек, мамуля опустила глаза к столу и начала рассказывать.

— Так вот. Он был очень известным человеком. Имя тебе знать не обязательно. Я никогда не была его женой, но мы… любили друг друга. В начале семидесятых годов он уехал в Америку и с тех пор мы не виделись. Никогда. Но он время от времени посылал деньги на твое содержание. Он знал, что у него дочь. Делать это регулярно он не мог — ты понимаешь, что это было совершенно нереально тогда… но, когда кто-нибудь из множества его знакомых бывал в Нью-Йорке… они редко отказывались поменять рубли на доллары и привезти эти рубли с собой. Помимо всего прочего, это было им выгодно… — она вздохнула. — Он никогда не посылал никаких, даже самых маленьких подарков. Ни одной игрушки… Ни платьица… Ни фотографии… Я очень обижалась тогда. Даже не хотела брать деньги — из гордости. Но у меня были сложности с работой, и приходилось… Иначе мне просто нечем было бы тебя кормить.

Мамуля опять замолчала, попробовала остывший чай и отодвинула от себя чашку.

Я решила дать ей передышку — рассказывая мне все это, она просто старела на глазах. Я взяла чашку и пошла на кухню подогревать чайник. Мне уже не хотелось ничего знать ни про какого отца, но я понимала, что мамуля слишком долго молчала, и теперь ей нужно выговориться.

Чайник потихоньку пыхтел, закипая. За окнами серел рассвет. Я распахнула окно и выглянула, с наслаждением вдохнув прохладный утренний воздух, наполненный ароматом сосен, срезанной травы и мха. На лужайке перед домом возился у мусорных бачков растрепанный енот, похожий на лохматую собаку средних размеров.

Чайник засвистел, и я поспешила его выключить, чтобы не разбудить нашего самозванца. Мне совсем не хотелось, чтобы он встал и подслушал мамулин рассказ, что бы там этот рассказ ни значил для нашей истории. А что-то он, видимо, значил, если мамуля через столько лет нарушила обет молчания.

Я налила чай, размешала сахар и понесла чашку в кабинет, в коридоре остановившись на несколько секунд, чтобы послушать, не проснулся ли лже-Ян. В гостиной все было тихо.

Мамуля сидела на прежнем месте, и в руке у нее дымилась новая сигарета. Я молча открыла окно — в кабинете было совершенно нечем дышать. Прохладный воздух ворвался внутрь, и дым сизыми клубами начал перетекать через узкий подоконник. Я некоторое время бездумно следила за ним, пока мамуля молча прихлебывала чай.

А потом дым внезапно изменил направление — как будто где-то снаружи открылась дверь.

Несколько секунд я смотрела на бледную струйку, а потом вскочила и выглянула в коридор.

Никого.

Я на цыпочках прошла на кухню. Там было пусто. Я вернулась и осторожно заглянула в гостиную, ожидая увидеть сладко спящего лже-Яна. Но на диване никого не было — только смятые простыни.

Решив, что гость отправился в туалет, я подкралась к двери ванной, — но свет там не горел, и дверь была самую чуточку приоткрыта. Чтобы удостовериться, что там никого нет, я включила свет и внимательно оглядела все, вплоть до корзины с грязным бельем. Естественно, кроме нескольких скомканных полотенец, я ничего не обнаружила.

Тогда я предположила, что наш приятель решил подышать утренним воздухом, вышла на террасу, потом не удовольствовалась этим и обошла дом вокруг. Лже-Ян как сквозь землю провалился.

Я вбежала в кабинет и выпалила:

— Мама, он сбежал!

Мамуля вздрогнула — я оторвала ее от невеселых мыслей.

— Кто сбежал? — спросила она, хмурясь.

— Да этот… наш… Ну, самозванец!

— Сбежал? — мамуля еще больше нахмурилась. — Странно. Может быть, он пошел прогуляться?

— В седьмом часу утра? — я недоверчиво покачала головой. — Возможно, конечно, что он не мыслит своей жизни без утренней пробежки по пересеченной местности… Да еще после такой ночки, какая нам выдалась!

— Может быть, он пошел посмотреть свою машину, — высказала мамуля предположение. — Садись, Маша. Если он сбежал — на здоровье. Хотя этот факт кажется мне странным. Но мы подумаем об этом позже. А сейчас ты должна дослушать все до конца.

Выпив чаю, мамуля немного взбодрилась, ее голос звучал уже более твердо, и в глазах появился знакомый блеск.

— Итак, Маша… Главное заключается в том, что твой отец был очень богатым человеком. Очень. Не по нашим меркам богатым, Маша. По самым высоким американским стандартам.

— Был? — спросила я проницательно: я уже начала, кажется, понимать, в чем дело.

— Да, — мамуля кивнула, опустила голову, но я успела заметить на ее лице выражение неподдельной боли. — Он умер полгода назад… Нет, уже семь месяцев. Все это время… все это время, живя в Америке, я надеялась на случайную встречу… Часто представляла себе, как это будет. — Мамуля опять потянулась за сигаретами.

Я сидела ни жива, не мертва — впервые в жизни я видела свою мать такой… Она всегда была точно закована в латы — сдержанная, полная достоинства, таящая все свои чувства. Теперь в ее голосе звучали боль и обида той, давней, совсем молодой женщины, покинутой любимым. А в глазах — разочарование, печаль, тоска…

— Я, если ты помнишь, поначалу часто ездила гулять в Манхэттен, — мамуля пожала плечами, словно стесняясь своих глупых надежд. — Думала — вот однажды, гуляя по улицам, встречу его… Да, я знала его телефон — один из его друзей дал мне его, знала адрес. Но никогда не писала ему писем. И он не писал… Никогда, ни строчки. Ты понимаешь, что сама навязываться ему я не могла, поэтому так ни разу и не позвонила, хотя несколько раз была возле дома, где он жил. Потом… потом я перестала надеяться на встречу. Да и не узнал бы он меня теперь… через столько лет. И я стала жить здесь. Никуда не выезжая. Старалась забыть о нем… Боюсь, он так никогда и не узнал, что его дочь совсем рядом.

Мамуля помолчала, потом тряхнула головой и заключила:

— В общем, все это дело прошлое. Он умер. Я узнала об этом случайно. А в свете нынешних событий… Маша, всему, что происходит вокруг тебя, может быть только одно объяснение. Если, конечно, ты мне не лжешь и не впуталась в какую-нибудь сомнительную историю.

Я поспешно замотала головой. Мне очень хотелось, чтобы мамуля высказала свои предположения вслух. Я уже поняла… Но мне нужно было это услышать, чтобы поверить.

— Маша, — сказала мамуля и прикусила губу. — Я предполагаю, что твой отец… что он завещал тебе свои деньги.

Точно!.. Я мысленно поздравила себя с правильным предположением. В самом деле, в эту схему вписывалось буквально все: невероятные красавцы, жаждущие со мной познакомиться и подружиться, братцы-близнецы, или кто они там… Труп. Стрельба. Видимо, денег было столько, что конкуренты передрались. Все просто: они узнают о наследстве, решают поживиться, для этого разыскивают наследницу и вступают с нею в определенные отношения, которые благополучно заканчиваются свадьбой. Гости, цветы, медовый месяц… Потом молодые счастливы какое-то время, а потом жена неожиданно умирает… Хорошенький подарочек приготовили мне мои красавчики! Я почувствовала, как кровь закипает у меня в жилах от ярости. Когда я в гневе, господа, я забываю обо всем! Негодяи! Подонки! Воспользоваться доверчивостью слабой женщины!.. Их расчет был очень прост: один из красавцев должен был очаровать меня до того, как я узнаю о завещании, потому что потом, будучи очень богатой невестой, я могу отбиться от рук и начать высматривать арабских шейхов или итальянских графов. А о завещании они могли узнать из газеты — адвокатская контора Петра Рабиновича достаточно регулярно сообщает о розыске наследников таких-то и таких-то… Нет, газета — это не то. Она могла попасться мне на глаза раньше, чем они доберутся до меня. Значит, кто-то из них был достаточно близок к покойному… или к его адвокату… И, наверное, узнавших тайну было несколько, вот они и не поделили лакомый кусочек…

От этих мыслей меня отвлек телефонный звонок. Я машинально взяла трубку и услышала надтреснутый от волнения голос Софьи Львовны:

— Машенька!.. Машенька, это вы?.. Я страшно беспокоюсь, детка! Сенечка пропал!..

 

Глава 9

Чертов Сенечка!.. Ну, как его угораздило?.. Я-то сразу поняла, что внезапное исчезновение этого растяпы связано с моими неприятностями самым тесным образом: он же, черт бы его побрал, возомнил себя великим репортером и взялся провести журналистское расследование убийства Яна Саарена! Как будто без него мне было мало неприятностей…

Я положила трубку и с пылающим лицом стукнула кулаком по своей многострадальной коленке.

Бедная Софья Львовна!.. Она обожает сыночка Сенечку до самозабвения, и, если я еще не совсем застервенела в безжалостной Америке, я должна хотя бы попытаться его найти!

Я подняла глаза и встретила выжидательный взгляд мамули.

— Что случилось? — спросила она.

— И этот тоже исчез! — махнула я рукой. — В смысле, Сенечка. Это Софья Львовна звонила… куда он мог подеваться? Если с ним что-то случилось, Софья Львовна не переживет. А я никогда себе не прощу. Дурак несчастный! Кто его просил соваться?..

— А ты считаешь, он все-таки сунулся? — мамулины глаза потемнели.

— Ну, да… Я так думаю. Помните, он звонил — заявил, что собирается расследовать убийство в моей редакции. Его могли просто прихлопнуть, как муху, судя по делам, которые творятся вокруг… И что мне теперь делать?

Мамуля поджала губы, подумала секунд тридцать и сказала:

— Первым делом, тебе нужно принять душ и выпить кофе. Потом ты поедешь в город и попытаешься очень осторожно узнать, не видел ли кто Сенечку. И держи меня в курсе, пожалуйста!

— А вы уверены, что не хотите поехать со мной? — спросила я нерешительно.

Очень уж мне не хотелось оставлять мамулю одну. Но мамуля всегда все вопросы решала единолично, как Сталин.

— Разумеется, я уверена, — сказала она холодно. — Что это с тобой?

Однако мой разнесчастный вид ее несколько смягчил, и она добавила:

— Не беспокойся, со мной ничего не случится. Я никому не нужна. Всем этим… авантюристам нужна ты. Причем, живая и, желательно, здоровая. Поэтому пока ничего особенно ужасного тебе, по моим прикидкам, не грозит. Но соблюдать осторожность все же не помешает.

Мамуля посмотрела мне в глаза:

— Тебя могут похитить и попытаться силой выдать замуж за какого-нибудь негодяя, понимаешь? Если не получится сделать это добром, они вполне могут пойти на преступление… Пытки, наркотики… А, когда ты станешь законной супругой, тебя заставят подписать завещание в пользу мужа. А потом просто устроят тебе несчастный случай. Легко и непринужденно, так что никакая страховая компания не подкопается — я читала про такие штучки. Поэтому я и говорю, что ты должна быть предельно внимательной и постоянно оставаться на глазах у людей.

Я потерла ноющую коленку и почувствовала, что начинаю злиться. Быть похищенной, зверски пытаемой, посаженной на иглу и насильно выданной замуж мне совершенно не улыбалось. Да, господа, удружил мне незнакомый папочка, ничего не скажешь!..

В злости я бываю настолько ужасна, насколько мила в хорошем расположении духа. Поэтому злить меня никому не советую.

Ощущая внутри просыпающегося монстра, я пружинисто вскочила и отправилась в ванную — тщательно почистила зубы, стремительно приняла душ, завернулась в халат и, стараясь не расплескать клокочущую во мне злость, помчалась наверх, на чердак, чтобы достать из комода свои старые джинсы.

Поднимаясь по лестнице, я почти представляла себе, что там меня встретит очередной незваный гость, но чердак был пуст. Выдвигая нижний ящик комода, где лежали мои вещи, я опустилась на корточки и вдруг заметила краешек конверта. Забыв про джинсы, я схватила свою находку и поднесла к глазам. Это был телефонный счет на имя Эдуарда Мицкявичуса. Видимо, наш лже-Ян выронил его, когда прятался на мамулином чердаке. Эта находка так меня взбудоражила, что я, схватив джинсы и забыв задвинуть ящик комода, слетела по лестнице пулей.

Мамуля выбежала мне навстречу из кухни с несвойственной ей поспешностью. В ее глазах плескалась тревога.

— Что случилось?! — крикнула она. — Там опять кто-то есть?..

О, господи, не хватало только пугать мамулю. Я, устыдившись, но все же ликуя, протянула ей конверт.

Мамуля бегло осмотрела его и подняла на меня глаза.

— Адрес, — сказала она, и я торжествующе кивнула головой.

Она нахмурилась и указала в сторону кухонного стола, на котором уже исходили паром две чашки крепкого кофе. Я не заставила себя упрашивать и уселась на табурет, с удовольствием вдыхая кофейный аромат.

— Маша, — сказала мамуля, строго глядя мне в глаза и нервным жестом отрывая фильтр от сигареты. — Я не думаю, что пойти туда будет умным поступком.

Надо сказать, что мой ум… как бы вам объяснить… В общем, он плохо уживается с моей красотой. Всегда или ум перевешивает, или красота. В данный момент, когда на расстоянии взгляда не было ни одного объекта мужского пола, а я сидела на мамулиной кухне в халате, с полотенцем на голове и без макияжа, я могла себе позволить немного ума. Поэтому я не отвела глаз и сказала:

— Мама, я вовсе не собираюсь идти туда одна. Сразу же по приезде в город я наведаюсь в редакцию и позвоню оттуда этому детективу, который ведет дело об убийстве. Этому… как его… ну, да, Горчику. Все ему расскажу… ну, не все, конечно, но кое-что. И мы поедем к нашему Джеймсу Бонду вместе. Я не думаю, правда, что он там появится, но чем черт не шутит… Там могут остаться какие-нибудь улики… Вообще что-нибудь интересное. К тому же, там вполне может оказаться засада, и тогда Горчик сразу всех возьмет и посадит в тюрьму.

Мамуля покачала головой и отпила немного кофе.

— По-моему, ты начиталась моих детективов, — сказала она недовольно, как будто чтение мною ее захватывающих повестей и романов не вызывало у нее тайной гордости. — В жизни все гораздо сложнее. Этот твой Горчик может оказаться плохим полицейским, и его просто пристрелят, а тебя тотчас же запихнут в машину и увезут в какое-нибудь уединенное место. Или он тебе не поверит. Или там ничего и никого не окажется, и тогда тебе придется краснеть… Впрочем, это самый удачный вариант, который даже принесет какую-то пользу: ты не так часто краснеешь, моя дорогая.

Мамуля просто не может меня не воспитывать! И это, заметьте, сейчас, когда мне не пятнадцать лет и когда вокруг меня, фигурально выражаясь, свистят пули!..

— Мама, — сказала я, пораженная неожиданной мыслью. — А зачем им сдалась я?.. Ведь чего проще — явиться сюда, отобрать или украсть документы… ну, свидетельство о рождении там, что-то еще, что у вас есть… Подобрать девицу, похожую на меня, заявиться с нею к адвокату, получить по завещанию все, что причитается, потом выдать девицу замуж за кого требуется… Как по нотам! А нас с вами можно просто убрать, чтобы не путались под ногами!

Мамуля задумалась. Видимо, нынче утром мой ум основательно перевесил мою красоту, что было, собственно, не так уж трудно, после бессонной-то ночи.

— Да, ты права, — наконец, сказала мамуля. — Этот вариант вполне возможен. И, если наши оппоненты не дураки, они могли уже до этого додуматься. Следовательно…

Мамуля тяжело вздохнула, с сожалением заглянула в свою опустевшую чашку и заключила:

— Следовательно, не будем терять времени и давай собираться.

Она еще не закончила фразы, а я уже лихорадочно влезала в джинсы. Мысль о том, что, возможно, в эту самую минуту наши враги приближаются к дому, чтобы тихонько зарезать нас и забрать документы, заставила всю мою кровь превратиться в лед. Мамуле было проще сохранять спокойствие: она не видела моего залитого кровью офиса и Яна Саарена с перерезанным горлом. Представить себя с такой же зияющей раной от уха до уха мне было невыносимо. А еще невыносимей было представить на этом месте мамулю… При мысли об этом ко мне начала возвращаться злость. Поскольку я не имею детей, весь мой нерастраченный материнский инстинкт, похоже, протух и превратился в ненависть ко всему, что покушается на членов моей семьи. Моя семья невелика — я да мамуля, но время от времени я включаю в нее людей, которые становятся мне близки: нескольких подруг, Сенечку и Софью Львовну…

То, что злость начала возвращаться, было хорошим признаком — она поможет мне не трястись от страха. Потому что в страхе я невероятно глупею, а это сейчас совершенно некстати.

К тому времени, как мамуля вышла из своей комнаты, одетая в удобный костюм, с небольшой сумкой в руках, я уже стояла у порога, позвякивая ключами, и глаза мои горели неукротимым огнем.

 

Глава 10

Мамулю с ее драгоценной сумкой я, от греха подальше, отвезла к ее приятельнице Белле Аркадьевне — женщине крупной, бодрой, отважной, способной, в случае чего, выдержать схватку с гренадерским полком. Но по пути мы с нею завернули в офис к одному хорошему человеку. Этим человеком был адвокат Володя Голдстерн, который когда-то очень помог мне в одном деле. У Володи была курчавая борода и голубые глаза, именно это обстоятельство заставило меня тогда обратить на него внимание, а с тех пор, как он мне помог, я испытываю к нему стойкую симпатию, замешенную на искреннем уважении: Володя, — я вам скажу, господа, — это голова!

В офисе мы провели сорок минут, кое-что обсудили, я сделала пару звонков, и мы с мамулей поехали в Бруклин.

Оставив мамулю у суровой с утра Беллы Аркадьевны (обе тут же уселись на кухне пить кофе и дымить сигаретами), я опять села за руль и, почувствовав дикий голод, помчалась в пельменную на Брайтоне, где всегда невероятно вкусно кормят. Ну, да, — пельмени в одиннадцатом часу утра!.. Может быть, для чьей-то фигуры это и вредно, но я, представьте, вполне могу себе такое позволить. Не каждый день, разумеется. Но и не каждый день за мной охотятся кровожадные негодяи, способные ради денег на любую подлость по отношению к беззащитной женщине.

Горчик уже сидел за угловым столиком, уткнувшись своим длинным носом в маленькую рекламную газетку с незамысловатым названием «Новый Нью-Йорк». Когда я появилась в дверях, как прекрасное, хотя и несколько запыленное, видение, он покосился на меня из-под очков в тонкой металлической оправе и слегка кивнул. Я заказала себе двойную порцию пельменей и кофе и уселась напротив него, машинально расправив плечи и изящным жестом убрав со лба пару растрепанных прядок. Не то, чтобы я хотела произвести на детектива впечатление, но это инстинкт: когда передо мной сидит мужчина, мне, исключительно для поднятия тонуса, требуется чувствовать свое влияние на него.

Горчик был довольно симпатичный — даром, что коп, — слегка похожий на пережившего тяжелое детство Ричарда Гира, вытянутого в длину до метра девяносто, в ущерб весу и ширине плеч. У него были проницательные черные глаза, впалые щеки и высокий лоб. Особого интереса к моим прелестям я в нем не заметила, но очки он все же поправил и даже попытался слегка выпрямить сутулую спину.

Поглощая пельмени, я рассказала ему обо всех событиях последних дней.

Горчик слушал, не перебивая, в его черных глазах тлели какие-то угольки и временами пробегали искры. Глядя на эти искры, я подумала, что, возможно, нью-йоркские детективы не даром едят свой хлеб. И, может быть, этот Горчик сумеет захватить всю шайку. Или две шайки, потому что в моих злоключениях явно чувствовалось наличие двух конкурирующих групп.

Когда моя тарелка, наконец, опустела, детектив вежливо кашлянул, давая понять, что намерен перейти к делу, и спросил:

— Конверт с адресом у вас при себе?

— Да, вот он, — я достала из кармана джинсов слегка помявшийся конверт и протянула его Горчику.

Он пробежал глазами адрес, аккуратно свернул конверт, встал и засунул его к себе в карман. Потом посмотрел на меня и кивнул.

— Что? — я сделала вид, что ничего не понимаю.

— Всё, — пояснил детектив. — Вы можете идти. Я вам позвоню, как только что-нибудь узнаю.

— Извините! — сказала я агрессивно и выпятила грудь. Наверное, не нужно мне было этого делать, потому что у бедняги слегка отвисла челюсть и глаза на секунду утратили осмысленное выражение. — Извините, — повторила я тише и даже прикрыла грудь обеими руками. — Но я, разумеется, иду с вами. Во-первых, я журналист. А во-вторых, вся эта история меня касается напрямую.

— По-полиция, — почему-то заикаясь, сообщил Горчик, — на то и существует, чтобы…

— Я все равно поеду следом, — перебила я. — Можете меня арестовать, пытать, истязать…

Горчик вздрогнул и слегка оживился: кажется, ему понравилась эта идея.

— …Бить плетьми, связывать, приковывать наручниками к батарее, — продолжала я вдохновенно, следя за его реакцией.

Горчик с явным трудом вынырнул из дебрей своего воображения и нервным жестом поправил очки.

— Хорошо. Поедем туда. Вы останетесь в машине, я посмотрю… — он неопределенно пошевелил пальцами. — И, если все спокойно, подам вам знак, что можно войти. Возможно, понадобится опознать…

Он слегка замялся, а я замерла.

— Опознать?.. Вы имеете в виду… труп?..

Детектив нахмурился. Ох, неспроста он так быстро сдался!

— Мисс Верник, — начал он, пристально глядя мне в глаза своими черными угольками, — мне показалось, что вы очень стойкая женщина. Все эти события… Вы не производите впечатление дамочки, впавшей в истерику. И должны отдавать себе отчет, что на квартире у лже-Саарена вполне может оказаться труп. При имеющихся обстоятельствах…

Мне стало стыдно, я слегка покраснела и кивнула. Детектив смягчился.

— Впрочем, если этот ваш Мицкявичус не дурак, он не станет наведываться в свою квартиру, а попробует отсидеться где-нибудь на нейтральной территории. У меня есть некоторое подозрение, что он сам и прикончил братца — и, к сожалению, не ради ваших прекрасных глаз, а ради банального обогащения… В общем, посмотрим на месте. Может быть, в квартире есть что-то, что может навести нас на след преступников.

Он указал в сторону двери, я встала, стараясь держаться уверенно, и, оставив на столе несколько купюр, вышла вслед за Горчиком на улицу.

— Мы поедем на моей машине, — сказал он на ходу. — Сюда, пожалуйста.

Мицкявичус жил на тихой улочке под названием Десмонд Корт. Два ряда одинаковых красных кирпичных трехэтажных домов образовывали тупичок, нужный нам адрес находился в середине правого ряда, на первом этаже. В соседнем дворе возился на грядке старый китаец. Руки у него были испачканы землей, он покосился на нас, осторожно высаживая какие-то маленькие кустики в рыхлую землю, но не проявил ни интереса, ни дружелюбия.

Горчик велел мне подождать в сторонке, поколдовал с замком, и дверь открылась, впуская его внутрь. Я ждала минут пять, чувствуя, что пальцы у меня, несмотря на теплый день, начинают мерзнуть. Наконец, Горчик появился в окне и сделал приглашающий жест. Я вдохнула воздуха, как перед прыжком в воду, и вошла.

В квартире было довольно чисто, если не считать тонкого слоя пыли, говорящего о том, что сюда не входили несколько дней. На первый взгляд, все предметы в комнатах находились на положенных местах — во всяком случае, явного беспорядка заметно не было. Пока я рассматривала книжные корешки на полке, Горчик что-то делал в кухне. Потом мое внимание привлекла фотография, стоявшая на письменном столе рядом с компьютером: на фоне океана, кажется, на набережной в Бенсонхерсте, стояли в обнимку оба наших близнеца, Ян и Эдуард. На фотографии их сходство не казалось таким разительным — Ян был, вроде бы, чуть-чуть повыше и волосы у него были потемнее. Я, задумавшись, взяла в руки снимок и провела пальцем по ямочке на подбородке одного из братьев, и в этот момент меня окликнул Горчик, моя рука дрогнула, рамочка упала на пол, и стекло в ней разбилось. Чертыхнувшись, я подняла выпавший снимок и машинально перевернула. На обороте быстрым мужским почерком было написано: «Н. Дж. Матаван. Фонтан.»

Сбежав по ступенькам вниз, в кухню-гостиную, я увидела, что детектив открыл нижний кухонный шкафчик, где обычно хранятся помойное ведро и моющие жидкости, и внимательно рассматривает грязную синюю матерчатую сумку, небольшую по размерам, похожую на те, в которых слесари-сантехники носят свой инструмент.

Я подошла поближе и склонилась над сумкой вместе с Горчиком.

Коп откинул матерчатый клапан, и сумка распахнулась. Внутри, кроме промасленной тряпки и парочки гаечных ключей, лежал пластмассовый футляр — в глубоком детстве я видела точно такой же у соседа дяди Гриши: в нем хранилась опасная бритва. Горчик открыл футляр — на потертой фланелевой подкладке лежала сложенная бритва с костяной ручкой. Антиквариат. Похоже, именно этим антиквариатом неизвестный убийца перехватил горло Яну Саарену.

Горчик поднял голову и спросил:

— Ну, что?

— Что — что? — переспросила я, не в состоянии оторвать глаз от футляра с бритвой.

Детектив не ответил. Он вздохнул, аккуратно упаковал футляр, стараясь не прикасаться к его поверхности, и выпрямился.

— Придется объявлять вашего красавца в розыск, — сказал он, не глядя на меня. — Видимо, он и есть убийца. Отвезти вас домой?

— Да, пожалуйста, — ответила я вяло. Внутри у меня что-то тоненько ныло. Не признаваясь в этом самой себе, я все-таки надеялась, что лже-Ян не врал мне, и что к смерти брата он не имеет отношения. Но, после того, как мы нашли бритву, эта надежда померкла.

Горчик окинул меня острым взглядом и вдруг спросил:

— А что это у вас в руках?

— Что?.. — я растерянно посмотрела на свои руки, обнаружила фотографию и подала ее копу с тяжелым вздохом.

— Так-так, — сказал он, изучая мое лицо, и я мысленно поежилась: если он смотрел на подследственных таким взглядом, они должны были просто штабелями падать на колени и признаваться во всех своих преступлениях. Мне признаваться было не в чем, и я совершенно непроизвольно облизнула губы и повела плечом.

Глаза детектива неожиданно затуманились, рука потянулась к моей груди. А я, совершенно неожиданно для себя, почувствовала, что совсем не буду возражать, если он меня коснется. И чуть-чуть, совсем незаметно, подалась вперед. Жесткие мужские пальцы скользнули по шелку блузки — там, где соски, и голова у меня по-настоящему закружилась. Черт, неужели я такая распутная?.. Это была моя последняя мысль: в следующую секунду я перестала думать вообще, отдавшись сладкому течению умелого поцелуя. Горчик прижимал меня к себе все сильнее, а я слабела все больше, чувствуя бедром что-то жесткое, точно железо.

— Что это… — прошептала я, окончательно теряя сознание.

Он вдруг отстранился.

— Пистолет, — услышала я хриплый голос, и детектив повернулся ко мне спиной, поправляя нечто в своем слегка нарушенном туалете.

— Ммм?.. — я прислонилась к стене, чтобы не упасть, а Горчик, не сказав ни слова, стремительно вышел на улицу.

Я побежала за ним, и увидела, что он стоит рядом со старым китайцем, продолжающим копаться в своем крохотном огородике. И не просто стоит, господа! Этот Горчик, этот сутулый, носатый бруклинский коп в потрепанных штанах разговаривал со стариком по-китайски!..

— Вы что-то узнали? — спросила я робко, помня о поцелуях, когда он, кивнув мне головой, направился к своей машине.

— Узнал, — ответил он коротко. — Садитесь. Я отвезу вас домой.

Вся моя слабость тут же испарилась.

— Ну уж нет! — ответила я решительно. — Я поеду с вами.

— Куда это? — он вытаращил на меня свои черные глаза. — Вы не имеете…

— Чего это я не имею? — я подбоченилась. — Мне кажется, я имею достаточно, чтобы убедить ваше начальство в сексуальных домогательствах с вашей стороны!

Горчик с ужасом посмотрел на меня и поднял руки:

— Все, все!.. Вот этого только не надо… не надо! Хорошо. Едем вместе.

 

Глава 11

Городишко Матаван в штате Нью-Джерси очень походил на типичные американские патриархальные городки, которые так любят показывать голливудские режиссеры в дешевых фильмах ужасов: маленькая ратуша с часами, красное кирпичное здание почты, тусклый колокол у ворот пожарной команды, несколько красивых церквушек, в одной из которых был устроен итальянский ресторан, серое здание масонской ложи, увенчанное затейливой кованной короной, много зелени, местами уже расцвеченной желтыми и красными пятнами, большое озеро, к которому террасками сбегали дома, построенные еще в позапрошлом веке…

Я внезапно поняла, что уже осень: темнело рано. В Нью-Йорке это было незаметно — вечерняя жизнь, с ее огнями, автомобилями и сотнями прохожих продолжалась так же интенсивно, как жизнь дневная. Но здесь, в этом крохотном старомодном городишке, осень, тишина и вечер придавали всему вокруг какой-то зловещий оттенок затаившейся неясной угрозы.

Машина еле ползла, прижимаясь к тротуару, Горчик с мрачным и сосредоточенным видом вглядывался в окрестные дома. Мы оба почти всю дорогу до Нью-Джерси молчали, детектив только изредка, нахмурив колючие брови, отрывался от дороги и бросал взгляд на атлас, разложенный на соседнем сиденье, а я сжалась в комок сзади и начинала уже дрожать то ли от холода, то ли от нервного напряжения.

Внезапно Горчик затормозил. Справа от нас возвышался роскошный дом, похожий на барские усадьбы из экранизаций Чехова: белые колонны, высокий портал с террасой, увенчанный куполообразным закруглением, из центра которого перед входом свисал на толстой цепи огромный кованый фонарь. Высокие окна и двери позволяли представить нетипичные для американских жилищ четырехметровые потолки. Я залюбовалась точно светящимся в темноте строением, и решила, что обязательно когда-нибудь куплю себе такой дом. Он явно был возведен в позапрошлом веке — сейчас таких не делают. Немного приглядевшись, я заметила посреди лужайки довольно большой серый камень, на котором готическим шрифтом было написано: «Фонтанный дом. Постройка 1885 года». Свет фонаря не доходил до центра лужайки, поэтому, чтобы разобрать выцветшую надпись, мне пришлось прижаться носом к стеклу.

— Фонтанный дом, — пробормотала я слегка охрипшим от долгого молчания голосом. — Вы думаете — здесь?..

— Не знаю, — Горчик напряженно вглядывался в сумерки. — Но проверить нужно…

Из осторожности мы проехали подальше, припарковались в нескольких кварталах от цели и пешком вернулись назад.

Фонтанный дом белел в темноте, как сказочное видение из далеких времен. За ним, в глубине большого участка, светилась белым кружевом беседка, окруженная темными кустами, кажется, цветущими, потому что ветерок доносил слабый аромат. Высокие, закругленные вверху окна слабо сияли изнутри, чуть раздвинутые белые драпированные шторы позволяли разглядеть высокую лестницу с темными полированными перилами, ведущую на второй этаж, тусклый блеск старинных застекленных шкафов и паркета.

— Вам лучше вернуться в машину, — прошипел голос детектива у меня над ухом, прерывая мои романтические видения. — Я должен оглядеться.

— Нет!.. — я отчаянно замотала головой. — Пойдем вместе!

Но Горчик проявил твердость.

— Я не имею права рисковать свидетельницей, — сказал он сухо и поправил кобуру. — Вы останетесь в машине и будете терпеливо ждать моего возвращения. В противном случае, я обращусь в ближайший полицейский участок и оставлю вас там. В конце концов, я нахожусь на службе, а вы, простите, путаетесь у меня под ногами.

Вне себя от возмущения, я открыла рот, собираясь ответить ему по достоинству, но вместо этого выпрямилась, гордо отвернулась и пошла к машине. Наглец! Я — путаюсь под ногами?.. Я?.. Да я никогда в жизни не путалась ни у кого под ногами, даже у родной матери!.. Вспомнив мамулю, я неожиданно для себя тихо всхлипнула. Мамуля сидит сейчас, наверное, с Беллой Аркадьевной у нее на кухне, пьет свой неизменный кофе, и не знает, что ее бедная дочь вынуждена мотаться по каким-то заброшенным городишкам с мерзким грубияном и хамом, типичным представителям семейства копов, носатым уродом, не имеющим понятия о том, как обращаться с женщиной…

Мои шаги гулко отдавались в тишине улицы, и я не сразу заметила странное эхо… За мной кто-то шел!

Уверенная, что это одумавшийся Горчик догоняет меня, чтобы извиниться, я поспешно смахнула слезу, выпрямилась и решила не оглядываться до тех пор, пока он сам меня не окликнет. Я даже специально чуть-чуть замедлила шаги, чтобы не слишком быстро дойти до машины и дать ему время собраться с духом.

Горчик повел себя как-то странно: он ничего не говорил, просто ускорил шаги и вдруг… вдруг схватил меня сзади так, что я не могла шевельнуться. Я не успела даже вскрикнуть. Твердая ладонь зажала мне рот, и незнакомый голос прошипел в ухо:

— Хашш, бэби!..

«Грабитель?..» — подумала я в ужасе и растерянности. Но откуда, скажите, в таком задрипанном городишке, да еще на главной улице, да еще в восемь часов вечера, взяться уличному грабителю?..

Я попыталась вывернуться из объятий незнакомца, но у него руки, по-моему, были сделаны из железа. Он только крепче прижал меня к себе, и я, скосив глаза, увидела длинную черную прядь, щекочущую мне щеку.

«Индеец, — подумала я безнадежно. — Ну, все правильно. Индеец Джо. Старинный дом, беседка, дама в шелковой шали, маленький американский городок…»

Поняв, что схожу с ума, я начала выкручиваться с удвоенной силой. Незнакомец стиснул свои клешни так, что стало больно дышать, и зловеще проговорил:

— Я сказал — умолкни! Тихо! Пошли!

Мы свернули в переулок, потом еще раз свернули, бандит протолкнул меня в какую-то калитку, я почувствовала легкий аромат цветов и, увидев перед собой белое кружево беседки, поняла, что нахожусь на задах Фонтанного дома.

Подталкивая меня в спину, Индеец Джо поднялся вместе со мной по ступенькам заднего крыльца, открыл плечом дверь, и мы оказались в каком-то просторном полутемном помещении, кажется, в кухне. Из полуоткрытой двери в дальнем ее конце падала полоска света, бандит повел меня туда, и я, жмурясь сослепу, вошла в освещенный коридор. Мой провожатый подтолкнул меня к двери, ведущей налево, в глубь дома, несколько ослабил свою хватку, и я уже собиралась вырваться, когда он сам внезапно выпустил меня, и я оказалась в самом красивом кабинете из всех, в которых мне доводилось бывать на своем веку.

Такую кабинетную мебель я раньше с завистью рассматривала в витрине антикварного магазина в Манхэттене: темное благородное дерево, никакого лака, лак — это дешевка, только полировка, только коричневая стеганая мелким квадратиком кожа, твердые прямые спинки и подлокотники, высокие и узкие застекленные шкафы с книгами, сдержанный свет настольной лампы, изящное бюро, огромный письменный стол…

За столом, в кресле с очень высокой спинкой, сидел, господа, потрясающий мужик. Черноволосый и синеглазый, в домашнем халате со стегаными атласными лацканами и манжетами, надетом поверх безукоризненной сорочки с галстуком. Брюки на нем, наверное, тоже были, но я не разглядела их из-за широкого стола.

При виде меня он, как воспитанный человек, поднялся с кресла, и его твердый мужественный рот тронула приятная улыбка.

— Ну, вот и вы, Мария! — произнес он так, точно всю жизнь ждал одну меня, и вот, наконец, дождался. — Садитесь, дорогая, чувствуйте себя как дома. Собственно, вы дома… Потому что этот дом, Мария, как и все, что вы здесь видите, как и еще многое другое, принадлежит вам.

 

Глава 12

Красавчик смотрел на меня с доброй улыбкой милого дядюшки и слегка барабанил пальцами по крышке стола, выстукивая что-то похожее на праздничный марш. Я внезапно ощутила с невыносимой остротой, что на мне старые, вытертые джинсы, волосы встрепаны, глаза ненакрашены, а на майке спереди пятно от кофе. Все это было настолько неуместно среди окружавшей меня роскоши, что мне захотелось сначала проснуться, потом спрятаться под кресло, а потом провалиться сквозь землю. Слова хозяина дома (или не хозяина?.. управляющего, или как он там называется?) отдавались в моей бедной голове бессмысленным эхом. Хозяин, или кто он там, видимо, принял мое молчание за вполне понятное радостное остолбенение, потому что улыбнулся еще приятнее — если только такое возможно, — и произнес:

— Я понимаю ваше замешательство. Давайте выпьем с вами по чашечке кофе с ка-а-апелькой коньяка и все спокойно обсудим. Договорились? Если хотите умыться, переодеться, я распоряжусь…

Умыться? Переодеться?.. Это он намекает мне, что я выгляжу чучелом?! Знакомая злость обожгла мне щеки, я выпрямилась со всей решительностью, на которую была способна в этот момент, и величественно кивнула:

— Да, я бы хотела умыться, переодеться и вообще привести себя в порядок. Однако сомневаюсь, что у вас найдется все необходимое… например, косметика, которой я привыкла пользоваться.

Его улыбка стала чуть насмешливой, он развел руками и склонил голову:

— Попробуйте и убедитесь!..

Он нажал неприметную кнопку где-то в недрах стола, и сказал, не повышая голоса:

— Инес, проводи мисс Верник в ее комнату.

Буквально через две минуты дверь отворилась, и на пороге появилась высокая худая женщина лет сорока с лицом злой колдуньи и опасным огоньком в странно прозрачных зеленых глазах. Я встала и проследовала к выходу, не удостоив красавчика больше ни словом. Зато он сказал мне в спину:

— Я бы просил вас, Мария, спуститься в гостиную после того, как ваш туалет будет закончен. У нас есть о чем поговорить.

Я не ответила и в сопровождении молчащей, как рыба, Инес вышла из кабинета.

Мягкая ковровая дорожка вела к лестнице. Мы поднялись на второй этаж, и моя провожатая, вышколенно склонив голову, жестом указала мне на двустворчатую белую дверь слева, затем сделала шаг и толкнула створки одной рукой. Ее движения были точны, учтивы и аккуратны, как будто она всю жизнь изучала правила поведения идеальных слуг, но огонек, не до конца притушенный ресницами, нет-нет да и вырывался из-под век.

Двери распахнулись, и я увидела большую квадратную комнату: высокий потолок, окна от пола до потолка, занавешенные изящно задрапированными белыми шелковыми шторами. Французская дверь, ведущая на просторный балкон, была приоткрыта, и свежий ночной воздух чуть колыхал драпировки. Здесь не было ни вычурной роскоши в стиле Людовика, которую я почему-то ожидала увидеть, ни бросающихся в глаза дорогих вещей. Напротив — все было просто, удобно и изящно. Довольно широкая кровать с белым покрывалом из стеганого атласа, белый меховой ковер, букет цветов на прикроватной тумбе, уютный свет лампы под сборчатым шелковым абажуром нежно-персикового цвета, трюмо, кресло-качалка, чуть приоткрытая дверь в дальнем конце, ведущая, очевидно, в ванную комнату, — вот, пожалуй, и все убранство.

Мысли в моей голове все никак не желали приходить в порядок. Неужели к моему приезду здесь готовились? Но почему?.. Или эта комната предназначена для гостей женского пола?.. В любом случае я должна быть готова ко всему. Интересно, где Горчик? Чертов детектив мог вообще еще не обнаружить моего исчезновения — это значит, я должна рассчитывать исключительно на себя. А если его, так же, как меня, поймали?.. Тогда мне придется не просто самой выбираться из странных обстоятельств, в которые попала, но и попытаться помочь Горчику.

В общем, мне требовалась передышка. А там видно будет.

Я махнула рукой, отпуская горничную. Дверь за нею закрылась совершенно бесшумно, но я постояла несколько секунд, прислушиваясь, не повернется ли ключ в скважине. Не повернулся. Хозяева, кто бы они ни были, демонстрировали мне свое доверие и доброжелательность. Ну, что ж, посмотрим…

Первым делом я отправилась в ванную.

Ванная мне понравилась. Она была, пожалуй, размером не меньше гостиной в моей квартире, но при этом удивительно уютная. Если бы у меня была такая возможность, я бы в ней поселилась, — сказала я себе, с удовольствием оглядывая очаровательный интерьер, выдержанный в приятной персиково-бежево-коричневой гамме. Напротив умывальника с широкой мраморной полкой и большим овальным зеркалом над раковиной находилась ниша с окном, в которую вместо подоконника был встроен рундучок, как в купе поезда, с откидывающейся крышкой — видимо, для белья. Крышка была мягкой, стеганой, на ней лежали несколько подушечек, и этот уголок так и манил присесть и отдохнуть. На мраморной полке раковины стояли флакончики и баночки, осмотрев их, я убедилась, что это линия Эсте Лаудер для ухода за сухой и нормальной кожей — интересно, как они догадались?.. Рядом с раковиной, на небольшой этажерке среди вьющихся растений лежала стопка пушистых полотенец, стояли мыльница с куском душистого мыла и стаканчик с несколькими разноцветными зубными щетками, упакованными в пластик. На вешалке висел мягчайший махровый халат именно того лососевого оттенка, который мне больше всего к лицу. Я уже не говорю о том, что халат был моего размера. В дальнем углу комнаты, на возвышении, располагалась утопленная в пол круглая ванна — вокруг нее были живописно расставлены ароматические свечи, флаконы с шампунями, кондиционерами, пенками и гелями; большая фарфоровая тарелка в виде ракушки, наполненная цветными перламутровыми шариками для ванн, красиво выделялась на розоватом мраморе. Над ванной, на полукруглом подоконнике широкого окна-фонаря заботливые хозяева устроили пленительную оранжерею — плети растений свисали к самой ванне, некоторые из них были покрыты цветами.

Я вздохнула и заглянула в нечто вроде алькова, отделенного от основного помещения арочным проемом. Ну, ясно — унитаз, биде, душевая кабина. Приоткрыв дверцу кабины, я обнаружила именно то, что ожидала: не банальный душ с единственным раструбом над головой, а свою давнюю мечту — множество дырочек в стенах и потолке, обеспечивающих настоящий водяной массаж. На полке возле унитаза лежала увесистая стопка женских глянцевых журналов. Я нервно рассмеялась: похоже, неизвестные хозяева изучили все мои привычки доскональнейшим образом. Интересно только, для чего им это понадобилось?..

Это сейчас неважно, — одернула я себя и решительно начала стягивать джинсы. В конце концов, все должно хотя бы отчасти объясниться после того, как я приведу себя в порядок и спущусь в гостиную. Поэтому нечего попусту терять время, а лучше выжать из этой ситуации максимум пользы — позже мне может и не представиться такой возможности.

Я понимаю, что это было довольно эгоистично с моей стороны, но не воспользоваться всей этой сдержанной и элегантной роскошью я просто не могла! Поэтому я приняла ванну, потом прохладный душ, потом накрутила на голове тюрбан из полотенца и не спеша умастилась кремами, надела халат и вернулась в спальню.

В ящичках трюмо, как я и ожидала, нашлись щетки, расчески, заколки и гребешки именно тех форм и стиля, которые я люблю больше всего, а также несколько наборов косметики на разные случаи жизни. Я уже ничему не удивлялась, решив принимать все как должное, и занялась своим лицом. Вначале я хотела только слегка освежить поблекшую после всех треволнений кожу и чуть подкрасить губы. Но, увлекшись, что было вполне простительно, если учесть ассортимент косметики, изобразила себе роковой взгляд, которым пользуюсь только в самых исключительных случаях, и даже подчернила пикантную родинку на щеке.

После этого я решила проверить содержимое платяного шкафа и сразу обнаружила изысканный и строгий черный бархатный костюм, к которому буквально на днях приглядывалась в витрине одного чертовски дорогого бутика в Манхэттене. Естественно, что я немедленно схватила его, чуть не забыв о белье и чулках. Я думаю, господа, излишне упоминать о том, что и то, и другое, не говоря уже о туфлях, нашлось в шкафу, и все точно моего размера. В некотором остолбенении держа в руках итальянские замшевые туфли фасона сороковых годов, о которых давно мечтала, я подумала о том, что пора бы уже и проснуться — сказка что-то слегка затянулась, — но потом отбросила эту мысль, как трусливую и бесполезную, и решительно оделась.

Струящийся черный бархат шел мне невероятно!.. Я даже замурлыкала от удовольствия, глядя на себя в зеркало, потом присела на пуфик и, подобрав несколько изысканных заколок, соорудила прическу, подчеркивающую мою стройную шею и гордую посадку головы — надо же было довести образ до конца. А потом я спустилась в гостиную.

Видимо, хозяин решил устроить для меня настоящий прием — в гостиной горели свечи, на покрытом белоснежной скатертью столе мерцал хрусталь, матово светились фрукты в больших вазах, смутно белели букеты цветов. Давешний красавчик стоял у окна с еще одним, высоким и широкоплечим, и вместе они составляли абсолютно киношный дуэт красавчиков, поскольку второй был блондин. При звуке моих шагов оба обернулись, и взгляды их совершенно одинаково отразили неподдельное восхищение. Ну, еще бы — я не зря нарисовала себе роковой взор. Вскинув голову и расправив плечи, я намеревалась триумфально спуститься по нескольким оставшимся ступенькам, когда вдруг почувствовала слабость в коленях.

Блондин был Ян Саарен. Живой и здоровый, с абсолютно целым, не перерезанным горлом, да еще и глядящий на меня так, будто никогда в жизни не видел никого красивее.

В следующую секунду я поняла, что ошиблась. Разумеется, это был не Ян. И не его брат. Во всяком случае, не тот брат, который прятался на чердаке у моей мамули. Очень возможно, что это был третий брат из этой же семейки — только моложе лет на пять, более высокий и более широкоплечий, чем оба предыдущих, с более светлыми волосами и той невыразимо трогательной неуверенностью в глазах, которая немедленно вызывает во мне мощный всплеск материнского инстинкта. Во всем остальном этот третий был одно лицо с обоими братьями — те же глаза, тот же рот, та же ямочка на подбородке… Кажется, меня решили допечь этими джеймсами бондами, отштампованными по одному образцу. Интересно, когда этого зарежут, найдется ли у них в запасе еще один?.. Меня разобрал нервный смех, и я почувствовала, что уголок моего рта начал дергаться.

Ну, уж нет, — подумала я с ожесточением. Истерики вы от меня не дождетесь. Я даже в обморок не упаду. Это вы, голубчики, падайте в обморок от моей небесной красоты — я вам сейчас продемонстрирую все, на что способна.

Я взяла себя в руки и, улыбаясь самой загадочной из своих улыбок, завершила торжественный спуск в гостиную, легко, почти невесомо ступая на высоких каблуках.

 

Глава 13

Сказать, что меня окружили вниманием — значит, ничего не сказать. Красавчик хозяин (или не хозяин), усадив меня в кресло, собственноручно принес из бара, спрятанного в нише у лестницы, бутылку коньяка и пузатые коньячные рюмки. Поближе ко мне была подвинута немыслимой красоты антикварная тарелка с крохотными бутербродами — я не разобрала, что на них было сверху, но, по-моему, там присутствовала икра, копченый угорь, кажется, какие-то экзотические плоды… Вторая тарелочка, поменьше, но тоже антикварная, сияла прозрачными ломтиками лимона. Еще на столике, у которого я сидела, имели место фрукты, крекеры, шоколад. Красавчик составил мне компанию, причем, обслуживал меня, как вышколенный официант, ловя малейшее желание. Блондин, которого я про себя называла Саарен-младший, ничего не ел, даже не присел к столу. Он стоял поодаль у окна с рюмкой коньяка, время от времени пригубливал краешек, но, кажется, за все время так и не выпил ни глотка. И не сводил с меня глаз. Глаза у него были странные — такие темно-серые, что казались черными, в них зрачок почти сливался с райком, и только к самому краю радужки они светлели, становились похожими на небо над Парижем. Не то, чтобы я бывала в Париже, — откровенно говоря, как-то не довелось, — тем не менее, я могла поклясться, что парижское небо именно такого цвета, как его глаза. А это плохой признак, господа. Видите ли, я вполне могла побывать в Париже, и не один раз. Но что-то меня удерживает. Может быть, страх потерять мечту, свое тайное сокровище. Ведь если я прозаически поеду в турагентство, куплю путевку, сяду в самолет и просто прилечу в Париж, это будет уже не Париж…

Романтики меня поймут.

В общем, если цвет мужских глаз напомнил мне небо над Парижем, — это значит, я втюрилась. Очень неприятно в этом признаваться, но я человек честный.

Да, забыла: глаза Саарена-младшего я так хорошо рассмотрела, когда он пригласил меня потанцевать. Может быть, это у них было предусмотрено, но, как только я сделала глоток кофе, послышалась музыка — она лилась со всех сторон, видимо, из хитро спрятанных колонок, и была прелестна. Мой блондин сделал два или три шага на своих длинных ногах, совершенно бесшумно ступая по ковру, и во мгновение ока оказался возле меня — второй красавчик даже приподняться не успел. Я подняла голову ему навстречу и увидела эти странные глаза, и замерла, чуть дыша, и встала, трепеща, как кролик под взглядом удава. Он протянул руки и осторожно прижал меня к груди, как будто хотел не танцевать со мной, а просто обняться и так стоять всю жизнь. Я бы не возражала, кстати.

Ну, что вам сказать?.. Каюсь, я забыла про все на свете: про зарезанного Саарена номер один, про Горчика, про Сенечку… Забыла даже про мамулю, не говоря уже о предполагаемом наследстве. Я нежилась в теплых объятьях Саарена номер три, время от времени поднимая голову, чтобы встретиться с ним взглядом, и каждый раз трогательная растерянность, спрятанная в глубине его глаз и никак не вяжущаяся с внешностью супермена, заставляла мое сердце мучительно и сладко сжиматься. Этот огненный спазм расслаблял мои колени, и они подгибались; охватывал грудь, и соски болезненно набухали под черным бархатом; опалял рот, обжигал голову, оставляя пальцы леденеть, а щеки пылать. Честное слово, я никогда не испытывала таких чувств к мужчине!.. Мне хотелось плакать от его близости, клянусь.

Когда музыка закончилась, мы еще несколько долгих секунд стояли, прижавшись друг к другу, я боялась дышать, боялась поднять глаза, и в голове у меня застряла одна-единственная мысль: чертов брюнет даже не представил нас друг другу!..

Потом мы вернулись к столику, и я схватила чашку со своим остывшим кофе так поспешно, что та опрокинулась, и темная жидкость разлилась по столу. Я отшатнулась, чтобы спасти свой костюм, и поймала взгляд брюнета. Странный взгляд. Что в нем было? Разочарование?.. Гнев?.. Он, видимо, нажал какую-то кнопку, потому что появилась Инес и молча, не поднимая глаз, начала приводить в порядок стол. Похоже было, что я страшно неприятна этой женщине.

Глядя на ее худую спину, (некоторые умеют выражать неодобрение даже спиной!), я вдруг испугалась. С моих глаз как будто спала пелена, и я представила, как это выглядит со стороны и что сказала бы мамуля. Одна, в незнакомом городишке, куда приехала с полицейским детективом, чтобы разыскать убийцу, в компании с предполагаемыми преступниками, — пью кофе с коньяком, принимаю ванну, влюбляюсь в одного из них… И все это в течение каких-то полутора часов!.. А в это время детектив, возможно, уже убит! И меня вполне может ожидать та же участь. Или, как предполагала мамуля, меня попытаются накачать наркотиками, выдать замуж, а потом окончательно посадить на иглу и, в конце концов, убить. Ради папенькиного наследства, будь оно неладно!

Я даже не знала, существует ли оно на самом деле, это наследство, ведь мы с мамулей могли только строить предположения, но чувство смертельной опасности, внезапно охватившее меня, росло и росло до тех пор, пока я не ощутила, что мне трудно сдерживать паническую дрожь. Мысли скакали и путались от страха. Я попыталась взять себя в руки и вспомнить, что я ела и пила в этом доме. Может быть, в пищу или напитки были добавлены наркотики? Нет, я бы уже почувствовала неладное. Что нужно от меня этим людям?..

Давя подступившую панику, я даже сумела кокетливо улыбнуться, повернувшись к этой парочке, брюнету и блондину.

Господи, какой у него беззащитный взгляд!..

Нет, нет, нет, я больше не буду даже смотреть в его сторону. Это делает меня слабой, пылкой идиоткой с мозгами не в том месте…

Инес собрала свои тряпки и бесшумно исчезла за какой-то дверью.

Мужчины вернулись к столу, музыка опять заиграла, и мой блондин склонил безупречно постриженную голову, приглашая меня на танец. Нет уж, дорогой, хорошенького понемножку! Чтобы опять не расклеиться, я смотрела в точку, расположенную между его классически красивых бровей, и изо всех сил старалась говорить беспечно.

— Простите, нет. Я совсем забыла — я никогда не танцую с незнакомыми мужчинами, а нас никто друг другу не представил.

— Как?! — картинно вскричал брюнет. — Разве я вас не познакомил?.. Простите, простите, мисс Верник!..

— Разумеется, я вас прощу, — сказала я, сопровождая свои слова царственным жестом, — если вы будете так любезны исправить вашу ошибку.

— О, конечно, конечно, — брюнет с готовностью встал. — Мисс Верник, разрешите представить вам моего близкого друга, даже почти родственника… Андрей Саарен. Энди, это мисс Верник, журналистка, редактор самой популярной эмигрантской газеты и, как ты имел возможность убедиться, невероятно красивая женщина. И невероятно богатая, кстати…

Я с улыбкой перебила его:

— Кстати — о богатстве. Вам не кажется, что вы сами тоже забыли представиться? И все эти разговоры о доме… Вы ведь упомянули, что этот дом принадлежит мне?

— Совершенно верно, — с готовностью подтвердил он. — Разве я не представился?.. Я удивительно рассеян сегодня! И в этом нет ничего необычного, мисс Верник, — наш городок нечасто посещают такие женщины, к тому же, я как раз собирался звонить вам завтра — и вдруг вы здесь сама, собственной персоной… Есть отчего сойти с ума, а не только стать рассеянным! Каюсь и готов искупить свою вину на коленях!

Он и в самом деле опустился на одно колено, склонил голову и представился:

— Алекс Попович, адвокат. Могу ли я рассчитывать на то, что вы когда-нибудь простите мне мою невоспитанность?

У него была правильная речь. Пожалуй, слишком правильная. Наши иммигранты так не разговаривают. В том, как он говорил, какие слова употреблял, чувствовался странный наигрыш, как будто кто-то пригласил актера, чтобы он исполнил роль отлично образованного и хорошо воспитанного удачливого адвоката «из бывших». А, может быть, так оно и было — актер?.. А что же Андрей Саарен? Тоже актер?.. У меня заболело сердце. Саарен-младший, с его глазами цвета неба в Париже, с его ложбинкой на подбородке, с его твердым ртом, который, наверное, так приятно целовать?..

Стоп-стоп, — сказала я себе. Целовать и все остальное будем потом. Если выживем и унесем отсюда ноги.

Мне все меньше нравился мой радушный хозяин, или кто он там… адвокат? Ха!

Но я сделала вид, что поверила ему, и расправила плечи, демонстрируя безупречную грудь — это всегда деморализует мужчин.

— Я вас слушаю, мистер Попович.

— Можно просто — Алекс, — расцвел он в белозубой улыбке.

— Хорошо, Алекс, я вас внимательно слушаю.

Саарен-младший отвернулся к окну, но по его напряженной спине я видела, что он тоже внимательно слушает.

Брюнет сделал невероятно серьезное и деловое лицо, откуда-то, как по мановению волшебной палочки, появилась страшно дорогая и респектабельная кожаная папка с бумагами, и этот слишком красивый и воспитанный для адвоката тип принялся вовсю сыпать юридическими терминами. Из его тронной речи я поняла только то, что папенька оставил мне, кроме Фонтанного дома, купленного от ностальгических чувств, несколько участков земли в разных штатах — некоторые из них с постройками, — три лошадиных фермы, две квартиры: одну в Челси, другую в Риме, скромную сумму в полтора миллиона долларов, которая ждет меня в банке, еще, по самым приблизительным прикидкам, парочку миллионов, вложенных в драгоценные камни, и, самое главное, великолепный, еще не полностью разработанный прииск в Южной Америке.

Думаю, этот липовый адвокат ждал, что я упаду в обморок или стану биться в истерике от негаданно свалившегося на меня богатства. Всякий бы так и сделал! Но я как-то всего этого в полном объеме представить себе не могла, поэтому моя реакция, я думаю, его разочаровала.

Я отреагировала следующим образом: откинулась на спинку кресла, вытянула ноги, поднесла к глазам рюмку с коньяком и, разглядывая ее на свет, задумчиво произнесла:

— Хм… И что я должна делать?

Брюнет внезапно слегка побледнел под загаром и — вот невежа! — ничего не ответил даме. Я с удивлением посмотрела на него. Его взгляд был сосредоточен на моем лице, и до меня дошло, что происходит. Он, несомненно, решил, что я рассматриваю содержимое рюмки на свет и что-то там заметила. Значит, там что-то было?!.. Какое счастье, что я еще не выпила ни глотка! Ну, погоди, крапивное семя, выразилась я не совсем вразумительно: кажется, в прежние времена крапивным семенем называли вовсе не адвокатов, а кого-то другого. Но мне это было неважно. Я сделала вид, что пью. И заметила поверх края рюмки взгляд, которым обменялись эти два негодяя.

Сердце мое болело уже невыносимо. Ах, Андрюша, — подумала я горестно, — ты такой же подлец и преступник, как все остальные! Какую-то секунду мне хотелось выпить этот проклятый коньяк, в который явно было что-то подмешано, — просто для того, чтобы избавиться от обиды и боли. Но умереть от этого мне бы не удалось, а мне хотелось именно умереть. Впрочем, через секунду я вспомнила Сенечку, Горчика, Яна Саарена и его брата и незаметно выплеснула содержимое рюмки под стол. А потом опустилась в кресло и улыбнулась Саарену-младшему самой нежной из своих улыбок.

 

Глава 14

Глядя в склонившееся ко мне лицо Энди, я изо всех сил старалась не потерять самообладания. Это было трудно. Если я выпила коньяк, то как и когда должна последовать реакция?.. Эх, надо было мне, прежде чем отправляться сюда, прочитать все, что можно, о действии разных наркотиков и хотя бы приблизительно прикинуть, какой из них будут использовать мои враги. Я должна потерять сознание? Или начать нести чушь?.. Что мне, вообще, делать, знать бы хоть приблизительно!..

Напустив на всякий случай туману в глаза, я пролепетала:

— Простите, господа, кажется, я слишком много выпила… — и, прикрыв глаза ресницами, опять поймала взгляд, которым обменялись хозяева. Во взгляде Алекса Поповича явственно читалось торжество, выражения глаз Энди я не видела, но мне почему-то казалось, что он не слишком рад происходящему.

Адвокат подлетел ко мне и предупредительно наклонился, отодвигая Энди плечом:

— Вы плохо себя чувствуете, мисс Верник? Не хотите ли подняться к себе в комнату?

— Да, пожалуйста, — простонала я, делая вид, что совершенно ослабела и сейчас потеряю сознание. — У меня кружится голова…

После этого я издала слабый хрип и сползла с кресла на пол.

— Отлично, — вполголоса произнес адвокат, видимо, решив, что больше нечего меня стесняться. — Энди, оттащи ее наверх и возвращайся в кабинет. Я пойду проверю, все ли в порядке внизу.

Я закрыла глаза и позволила Саарену-младшему взять меня на руки. Он проделал это гораздо бережнее, чем можно было предположить, зная их цели. Я полностью расслабилась, изображая мертвое тело, но, несмотря на это, он взобрался со мной по лестнице легко и проворно, даже дыхание не участилось. Это, кстати, показалось мне обидным. Я еще не встречала мужчин, чье дыхание не учащалось бы от такой тесной близости со мной. Но, может, он просто не любит наркоманок.

Наверху мой рыцарь осторожно опустил меня на кровать. Я ждала, что он уйдет, но он почему-то не уходил. Я чувствовала, что он стоит надо мной и пристально смотрит мне в лицо. Я затаила дыхание, боясь, что трепет ресниц меня выдаст. Почему он не уходит? Догадался, что я притворяюсь?.. Теплая ладонь слегка коснулась моей щеки, и я чуть не открыла глаза. Слава Богу, что не открыла!

Он убрал руку, постоял еще немного и ушел: дверь спальни тихонько хлопнула.

Я полежала, выжидая, но все было тихо. Чуть-чуть приподняв ресницы, я осмотрелась. В комнате никого не было. Откуда-то снизу доносились едва слышные шаги, какие-то голоса — кажется, в одной из нижних комнат работал телевизор.

Я тихо встала и крадучись подошла к двери. Прислушалась. Потом толкнула створку. Дверь приоткрылась на несколько сантиметров, стал виден кусочек пустого коридора. Осмелев, я толкнула дверь еще чуть-чуть и выглянула. В коридоре никого не было, несколько высоких дверей, ведущих в другие комнаты, были закрыты. Очевидно, мои враги поверили, что я сейчас путешествую по наркотическим небесам и не представляю для них никакой опасности.

Вернувшись в комнату, я решила первым делом переодеться. Кто знает, может быть, мне придется спасаться бегством, а в длинной узкой юбке и на высоких каблуках это затруднительно. Своих джинсов, футболки и кроссовок я не нашла — наверное, Инес забрала их в стирку, — но зато обнаружила в шкафу мягкий фланелевый тренировочный костюм и новенькие теннисные туфли из белой замши. Конечно, белые тапочки были не слишком уместны в создавшихся обстоятельствах, но я решила, что выбирать не приходится, взяла в нижнем ящике комода пару махровых носков и обулась. Все это я проделала очень быстро и тихо, сама себе удивляясь: похоже, во мне просто пропадал спецназовец. Я ужасно рисковала: если хозяева решат проведать меня прямо сейчас и обнаружат предполагаемое бесчувственное тело одетым по-походному, мне, наверное, не поздоровится. Я не знала, что они могут сделать, но уж, наверное, что-нибудь ужасное! Например, заставят проглотить наркотик насильно, под присмотром, больше не утруждая себя маскировкой. Нет, я должна разузнать о планах этих мерзавцев, а для этого мне нужно подобраться к кабинету, поскольку Алекс сказал, чтобы Энди шел туда. Если я потороплюсь, то, возможно, еще успею что-нибудь услышать.

Я выглянула за дверь. Коридор был по-прежнему пуст. Телевизор внизу отсюда было слышно лучше: там шел какой-то боевик. Я глубоко вдохнула, несколько раз коротко выдохнула — где-то прочитала, что это помогает успокоиться и сосредоточиться, — и тенью скользнула вдоль коридора к лестнице. Не заблудиться бы…

Лестница не скрипела — дом, похоже, несмотря на внушительный возраст, содержался в полном порядке. Внизу в гостиной никого не было. Я прошмыгнула дальше, стараясь вспомнить, в какой стороне кабинет. Хорошо, что у меня от природы компас в голове, что позволяет мне прекрасно ориентироваться на местности. Коридорчик, в котором была дверь в кабинет, я нашла почти сразу. Но, кроме этой двери, там было еще несколько, и одна из них была полуоткрыта. Именно оттуда и доносились звуки пальбы и выкрики на английском языке — Сталлоне, или, может быть, Шварценеггер, вели неравную битву с коварными мафиози.

Я застыла на месте. Может быть, это комната охраны?.. Удастся ли мне проскользнуть мимо нее, не привлекая внимания? Нет, вряд ли. Что же делать?.. Мне было просто необходимо послушать, о чем говорят Алекс и Энди!

И тут судьба решила сжалиться надо мной. Я услышала торопливые шаги и едва успела распахнуть узкую дверь, возле которой стояла, и нырнуть в помещение, которое оказалось чуланом, когда шаги протопали мимо меня — кажется, идущих было двое, — и раздались встревоженные голоса.

Я стояла в темноте и прислушивалась. Те, кто смотрели телевизор, выбежали в коридор навстречу прибывшим, топот множился, приглушенные выкрики на английском и русском позволяли судить о том, что кто-то проник в дом.

«Горчик!» — подумала я с чувством теплой благодарности к детективу.

Мимо моего убежища в сторону гостиной стремительно прошагал Алекс — я слышала его голос:

— Двое в сад, Инес отправьте к Марии, пусть закроется с ней наверху и сидит, не отлучаясь!..

Ага, значит, горничная сейчас побежит наверх, караулить пленницу, а пленницы нет — сбежала. У меня больше нет времени. Оставаться в чулане нельзя — меня найдут максимум через полчаса. К тому же, мне просто необходимо попасть в кабинет… Теперь уже не для того, чтобы подслушивать, о чем будут говорить мои враги. Мне нужно понять, существует ли на самом деле завещание моего папеньки, и, если получится, выкрасть его.

Сердце колотилось в моей груди, как птичка. Суматоха в коридоре, похоже, улеглась — теперь шаги и голоса звучали тише и дальше. Я самую капельку приоткрыла дверь чулана и посмотрела в щелку между петлями. Слава Богу, кажется, никого.

Просочившись наружу, я на цыпочках побежала в сторону кабинета. Дверь комнаты охраны была закрыта, и телевизор выключен. Мне казалось, что мои легкие шаги звучат в тишине коридора слишком громко. Наконец дверь кабинета сверкнула передо мной своей начищенной медной ручкой.

Оглянувшись, я приникла к замочной скважине. В маленьком отверстии, в котором, к счастью, отсутствовал ключ, я увидела краешек стола и там, на столе, какие-то бумаги. Увидев их, я забыла про всякую осторожность, распахнула дверь и вбежала в кабинет. Во мгновение ока очутившись у стола, я схватила раскрытую кожаную папку. Есть!.. Это оно. Выглядит подлинным. Печати, подписи — все на месте. Не раздумывая, я засунула папку за пазуху и, придерживая ее рукой, чтобы не вывалилась, устремилась к двери.

Мне срочно следовало куда-то исчезнуть, поэтому я сделала то, что на моем месте сделала бы любая женщина: открыла первую попавшуюся дверь и, увидев ведущие вниз ступеньки, запрыгала по ним куда-то в темноту.

В голове у меня было очень мало мыслей в ту секунду. Меня вело какое-то подобие инстинкта, утверждавшего, что в любом помещении, будь то прачечная, кухня, комната прислуги или подвал, должны быть окна. Значит, я смогу вылезти в окно. На улице ночь. Костюмчик на мне серенький, сниму белые тапочки — и никто не заметит меня в темноте…

Ступеньки кончились, передо мной была тяжелая дверь.

Тупик?.. Но в замочной скважине торчал древний ключ. Я, не раздумывая, повернула его и толкнула тяжелую дверь.

Видимо, раньше это помещение использовалось в качестве ледника — там было холодно, пусто, с потолка свисали крючья для колбас и мяса. И на одном из этих крючьев… О, Господи!.. Ноги у меня подкосились, и я сползла по стенке вниз. Сидя на полу и стуча зубами, я смотрела на человека, подвешенного на мясном крюке. Руки и ноги у него были связаны, грязная окровавленная голова свешивалась на грудь. На нем были одни изорванные джинсы, и голый торс был весь покрыт коркой засохшей крови. Я не знала, жив он или мертв, но я должна была встать и убедиться.

«Вставай!» — приказала я себе и встала, едва держась на ногах, плача от страха, подошла к висящему, вытянулась на цыпочках и приподняла его голову.

За моей спиной раздался приглушенный вскрик. Я вздрогнула и оглянулась через плечо: в дверях стоял Энди Саарен. Его глаза выглядели совершенно черными в свете тусклой подвальной лампочки. Он сделал пару стремительных шагов, я отшатнулась, но он не обратил на меня внимания. Схватив голову подвешенного двумя руками, он заглянул в его лицо, и я услышала, как скрипнули его зубы.

Не глядя на меня, Энди начал возиться с веревками и крюком. Я поняла, что он хочет снять подвешенного, и решила, что мне здесь больше нечего делать. Не спуская глаз с Энди, я стала отступать к двери, но в этот момент он повернулся и сказал сквозь зубы:

— Ну, что стоишь? Помоги!..

 

Глава 15

Боком подвигаясь к Энди, я вдруг подумала, что впервые услышала его голос. Даже на танец он приглашал меня молчаливым кивком и вежливой улыбкой. Тем же кивком и улыбкой он ограничился и тогда, когда Алекс представлял его мне.

Придерживая ноги подвешенного, как мне велел Энди, я тряслась от страха. Что будет, если нас здесь поймают? Меня, разумеется, тут же отволокут в спальню и сделают какой-нибудь веселый укольчик, а вот что будет с Энди, я даже представить себе не могла. Может быть, Алекс прикажет и его подвесить тоже? В том, что именно Алекс является главным во всей этой афере, я нисколько не сомневалась.

Энди удалось распутать веревки, и тело подвешенного тяжело рухнуло на нас. Основной удар принял, конечно, сам Энди, но я все равно покачнулась и чуть не упала — скорее, от страха и отчаянья, чем от тяжести.

— Держись, пожалуйста, — бросил Энди таким тоном, как будто я была его надоевшей до чертиков родственницей из глубокой провинции.

Он склонился над телом и рвал веревки, стягивающие синие распухшие запястья. При взгляде на эти запястья меня затошнило, но я взяла себя в руки и выпрямилась.

— Он жив? — спросила я, стараясь, чтобы дрожи в моем голосе было не заметно.

— Пока да, — отрывисто ответил Энди, осторожно похлопал лежащего по щеке и позвал: — Эдик!.. Ты меня слышишь?.. Это я, братишка…

Я осторожно покосилась на лицо подвешенного. Да, это был лже-Ян, точнее — Эдуард, хотя узнать его после всего выпавшего на его долю в этом подвале было довольно трудно.

Он тихо застонал и попытался ворочаться.

— Лежи, — сказал Энди дрогнувшим голосом. — Сейчас я тебе помогу… Слушай! — он обернулся ко мне. — Ты, судя по твоей расторопности, смелая дамочка. Возьми ключи от машины и гаража и подгони мою «тойоту» к калитке на заднем дворе. Сможешь?

Я, собственно, собиралась именно удирать отсюда, но о машине даже не думала — гораздо проще было попытаться выскользнуть за калитку и раствориться в темноте. Попытка угнать машину усложняла задачу, особенно сейчас, когда весь дом на ногах, а охрана рыщет в саду, стремясь поймать Горчика. А может, не усложняла, а упрощала?.. В самом деле, кому придет в голову, что я кинусь в гараж красть автомобиль, когда отсюда до полицейского участка две минуты неспешной ходьбы, и я вполне могу преодолеть такое расстояние пешком, оря во всю глотку о помощи?

— Давай ключи, — сказала я резче, чем мне хотелось.

Энди вынул из кармана связку ключей.

— Вот этот, золотистый, от машины. Гараж запирается этим, с черной нашлепкой. Постарайся, чтобы тебя не поймали. Я вытащу Эда к калитке через пять… нет, через семь минут. К этому времени машина должна стоять в переулке с открытой задней дверью, а ты — готова дать полный газ.

— Ты хочешь, чтобы вела я? — спросила я озадаченно.

— Хватит болтать, — отрезал он. — Иди.

В это время из угла послышался какой-то звук. Я подпрыгнула и обернулась… Мамочки! В углу, связанный, избитый и с кляпом во рту, сидел Сенечка!

— Сенечка! — я подскочила к нему и стремительно распутала веревки, стягивающие его запястья, вынула кляп, и Сенечка тут же попытался положить мне голову на грудь. Я всхлипнула и обняла его.

— Эй, хватит! — резко окликнул нас Энди. — Иди, я сказал. Я выведу твоего дружка.

И я пошла, потом побежала по лестнице, на бегу размышляя о том, как резко и мгновенно изменился Энди — из трогательного неуверенного юноши с влюбленными глазами цвета неба над Парижем превратился в какого-то грубого и дикого Ван Дамма, которого, похоже, моя красота совершенно не трогала.

Сад весь зарос кустами и деревьями, позаботиться о ночном освещении этого дикого пространства никто и не подумал, но слева в темноте смутно белела беседка, а за нею, кажется, пролегала асфальтовая дорожка для проезда машин: выпала роса, и поверхность асфальта маслянисто поблескивала в слабом свете, падающем из окон.

Логически рассудив, что в конце дорожки должен находиться гараж, я шмыгнула с крыльца в заросли какого-то пышного кустарника и на несколько секунд затаилась, прислушиваясь.

Вокруг, кажется, было тихо. То ли Горчика уже поймали и втащили в дом, то ли тревога оказалась ложной и все успокоились, то ли охранники затаились где-то тут, в кустах, и выжидают, чтобы схватить глупую дичь, которая сунется в сад. Я прикусила губу и попыталась передвигаться по кустам быстро, незаметно и не издавая шума. Это было трудно. Во-первых, я не видела, куда ставить ногу, во-вторых, я не толстая корова, но все-таки и не бесплотный дух, поэтому ветки цеплялись за все выступающие места моего тела, и, в-третьих, кровь, стучащая в ушах, мешала мне слышать, подкрадывается ко мне кто-нибудь или нет.

И тут я выронила ключи. Жалобно звякнув, они упали в траву. Я застыла на месте: мне показалось, что этот слабый звук сейчас поднимет на ноги всю округу. Потом нагнулась, чтобы нашарить ключи в траве, а когда разогнулась, увидела темную тень, отделившуюся от беседки.

— Дай сюда ключи, — послышался спокойный голос, и я узнала Инес.

Она сделала шаг ко мне и протянула руку. Я попятилась, отчаянно прикидывая, смогу ли я справиться с нею, высокой и жилистой.

— Дай, — повторила она. — Я открою гараж и сама выведу машину.

Через три минуты, прыгнув на сиденье «тойоты», я все-таки не удержалась и спросила:

— Почему вы мне помогаете?

Какую-то секунду я думала, что она не ответит. Потом узкие поджатые губы скривились в подобии усмешки, и Инес сказала:

— Потому что ты его дочь.

Она повернулась и пошла к дому, а я рванула с места к воротам, створки которых были распахнуты — видимо, служанка ко всему подготовилась заранее. Собственно, все, что мне было нужно — это обогнуть квартал и подъехать к дому сзади. Проделав это, я увидела у калитки высокую фигуру Энди. Эд мешком висел у него на плече. Рядом, как дитя, жался Сенечка.

— Ты опоздала на две минуты, — прошипел Энди, затаскивая Эда в машину, так, словно я была его рядовым, а он генералом. И это вместо спасибо!.. Совершенно неблагодарный тип. А мне еще мерещилось в его глазах парижское небо! Надо же было быть такой сладкой идиоткой. В другое время я бы сказала ему все, что о нем думаю, но сейчас я только отрывисто спросила:

— Куда ехать?

— К тридцать четвертой дороге, — так же отрывисто ответил этот мужлан, и я взяла курс на тридцать четвертую дорогу.

В нескольких кварталах от Фонтанного дома справа у обочины сиротливо притулился автомобиль детектива. Он выглядел абсолютно покинутым, и я притормозила.

— Почему ты остановилась? — нетерпеливо спросил Саарен-младший. — Гони! Тебе что, твоя жизнь не дорога?

— Я забыла в машине свою сумочку, — мстительно бросила я и, прежде чем он успел открыть рот, выскочила на дорогу.

Конечно, я рисковала: он вполне мог тут же пересесть за руль и уехать, бросив меня на произвол судьбы. Однако почему-то этого не сделал.

Дверца горчиковой развалюхи со стороны водителя была не заперта, я забралась внутрь, чтобы дотянуться до сумочки, валяющейся на пассажирском сиденьи, и в этот момент до меня донесся глухой стук. Я подскочила на месте и едва не заорала от ужаса: уж очень странно и страшно звучал этот стук в темноте. Что это?.. Кто или что может так стучать? В голове у меня со скоростью света замелькали какие-то обрывочные кадры, которые услужливо подсунуло перепуганное подсознание: труп, бьющийся окровавленной головой о запаску, пленник, привязанный к бомбе под днищем автомобиля, полицейский, засунутый в транк… В следующий момент я выскочила из машины и распахнула багажник.

Из темной, пропахшей бензином и пылью глубины на меня смотрел бледный связанный Горчик с кляпом во рту.

 

Глава 16

Не знаю, сколько времени я тупо смотрела на связанного детектива, — надеюсь, не больше нескольких секунд. Потом за моей спиной раздался сдавленный крик:

— Эй!.. Сзади!

Я вздрогнула и бросила через плечо на дорогу затравленный взгляд. Этого взгляда мне хватило, чтобы увидеть нескольких человек, выбегающих из ворот Фонтанного дома с намерениями такими же кристально ясными, как намерения орла, пикирующего с небес на зайчонка. Времени на размышление у меня не было совсем, поэтому я и не стала раздумывать — просто захлопнула багажник и прыгнула за руль развалюхи (ключ, о, счастье, торчал в зажигании), краем глаза успев заметить, как Энди, чертыхаясь, пересаживается с заднего сиденья «тойоты» на водительское место. Надо отдать ему должное — он сделал это достаточно быстро, и все время, пока я на сумасшедшей скорости летела к тридцать четвертой дороге, я видела маячившую за спиной «тойоту».

Ну, доложу я вам, так я не водила машину никогда в жизни! Хорошо, что была ночь и гонка велась в сравнительно мало загруженном Нью-Джерси, а не в Нью-Йорке, где я разбилась бы на первом же светофоре. Я летела стрелой, каждый раз прикусывая губу на неровностях асфальта при мысли о том, как себя чувствует связанный Горчик в багажнике.

Рука судьбы вывела меня к девятому шоссе, преследователи начали стрелять, судя по тому, как «тойота» вильнула и ушла в сторону. Выстрелов я, разумеется, не слышала, но могла догадаться о том, что происходит, — вы бы тоже догадались, если бы просмотрели столько американских боевиков, сколько просмотрела их я. Правда, в боевиках герой всегда выходит целым и невредимым из всех передряг, а мне вряд ли светило уцелеть в этом приключении.

В общем, я вынеслась на шоссе, представляя, как кстати оказался бы сейчас полицейский пост на обочине. Каждому известно, что полицейские любят сидеть по ночам в засадах на оживленных магистралях, вылавливая нарушителей, которые по ночному времени беспечно превышают скорость. Скорость, которую я набрала, в несколько раз перекрывала установленную, моя птица-тройка летела, как будто собираясь побить мировой рекорд по опасному вождению, но, как назло, никаких признаков наличия копов в радиусе нескольких миль не было видно.

На этой скорости я чуть не промахнула поворот на Стайтен-Айленд, покрышки завизжали, Горчик, скорее всего, перевернулся в гробу… тьфу, в багажнике, и, если он до сих пор был еще жив, теперь, несомненно, должен был убиться насмерть. Но я не остановилась проверить, хорошая ли отбивная получилась из несчастного детектива.

Когда впереди показались огни моста Веразано, я заметила, что преследователи куда-то сгинули: позади меня была только «тойота» с Энди Саареном за рулем. Я немного сбавила скорость, с трудом ослабила хватку своих побелевших и затекших пальцев на рулевом колесе и откинулась на спинку сиденья, раздумывая, куда мне направиться. Ко мне домой — страшно. В полицию? Тут я вспомнила про Горчика, о котором каким-то образом, расслабившись, забыла, громко ахнула, вслух обругала себя последними словами и стала искать место, куда свернуть, чтобы остановиться и освободить детектива.

Видимо, Энди понял по моим манипуляциям, что я хочу свернуть с парквея. Я, честно говоря, не знаю, для чего я ему была нужна, — судя по его поведению в последние час — полтора, мой вид вызывал у него одно лишь раздражение, — но он посигналил мне фарами, и я послушно свернула там, где он указал. Минут через пять я поняла, куда мы направляемся — мы ехали к дому Эдуарда. Сам Эдуард валялся сейчас, должно быть, на заднем сиденьи «тойоты», в состоянии, которому не позавидуешь, если он вообще был еще жив.

В переулке, где находился дом, тишина и темень стояла, как в могиле. Все-таки Бруклин в темные ночи выглядит весьма зловеще, вот что я вам скажу. К счастью, благодаря безлюдности переулка, здесь было полно места для парковки, и я с облегчением запарковала горчикову развалюху, которая сегодня, наверное, пережила взрыв второй молодости, носясь по дорогам. Думаю, что в ней стоял какой-нибудь специальный полицейский мотор, потому что ничем другим объяснить тот факт, что она не рассыпалась на части посреди дороги, невозможно.

Энди запарковался поодаль и выпрыгнул из своей «тойоты» изящным атлетическим прыжком. Самое ценное, что атлетический прыжок он не репетировал специально, и вообще, думаю, ему было не до прыжков — это получилось у него самопроизвольно. А я не могу не восхищаться настоящими, природными атлетами. Даже в столь прискорбных обстоятельствах и неуместной обстановке. К тому же, в моей памяти был еще очень свеж сегодняшний вечер в Фонтанном доме, танец, вино, теплые руки Энди, его глаза… В общем, мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться к суровой действительности.

Суровая действительность тут же предъявила на меня свои права глухим стуком из багажника — детектив оказался более живучим, чем я себе представляла.

Я кинулась к багажнику, и, пока Энди осторожно вытаскивал из «тойоты» своего брата и транспортировал его к дверям квартиры, выпустила детектива из пыльного и ржавого плена. Для этого мне пришлось изрядно повозиться — веревки были затянуты крепко, но, когда я, наконец, догадалась вытащить окровавленный кляп у него изо рта, Горчик простонал, что в ящике для перчаток в машине есть нож. После этого дело пошло гораздо быстрее — я просто разрезала веревки, пока Энди открывал двери. К чести детектива надо сказать, что он, несмотря на свою кажущуюся хилость, смог стоять почти самостоятельно после того, как я больше мешала, чем помогала ему выбраться из багажника. Он даже начал растирать свои затекшие конечности, — слегка пошатывался, правда, но, держась за дверцу машины, стоял вполне прилично.

Появившийся в дверях Энди энергичным кивком пригласил нас войти в дом, и Горчик, против ожиданий, кивнул в ответ — видно, ему очень нужно было поскорее сесть. Я подставила ему свое плечо, но он самоотверженно отказался от моей помощи и, постояв еще чуть-чуть, похромал к дому.

Идя вслед за ним, я заметила, как на окне полуподвала в соседнем доме слегка колыхнулась занавеска. Горчик, как будто прочел мои мысли, с трудом повернул голову и выдавил сквозь зубы:

— Китаец.

Я быстро-быстро закивала, но, откровенно говоря, не совсем поняла, что он имел в виду. Горчик поморщился и повторил настойчиво:

— Китаец. Лечить умеет.

Мне страшно не хотелось идти к китайцу среди ночи, уговаривать его прийти, что-то объяснять… Я, понурившись, сделала несколько шагов к калитке, но, к счастью, старик вышел на крыльцо сам и застыл каменным изваянием на ступеньках лестницы, ведущей в подвал.

— Хай, — сказала я тупо. — Вуд ю плиз…

Старик слегка повернул голову и бросил на Горчика взгляд из-под полуприкрытых век. Больше всего он был похож на одну из тех маленьких серых ящериц, которых я однажды рассматривала в зоомагазине и даже собиралась купить: настолько завораживающи были их редкие движения, так изящны очертания угловатых тел.

— Сяй, — сказал китаец. — И спать. Много-много спать. Два день.

Я неуверенно кивнула, а Горчик, сморщившись, произнес несколько слов по-китайски.

Старик поднял голову к небу, подумал и кивнул. Потом легким скользящим шагом приблизился к детективу, быстро завернул ему веко, посмотрел внимательно, нащупал пульс, еще раз кивнул и пошел вместе с Горчиком к стоящему в дверях Энди. Энди хмурился и выглядел усталым и сердитым. Про меня они как будто все забыли. Я уже подумывала, не сбежать ли мне от них под шумок и не уехать ли, допустим, в Париж, где меня никто не найдет, но тут Горчик обернулся и поманил меня к себе.

Я вздохнула и вместе с ними вошла в дом.

Сенечка дрожал на маленьком диванчике в гостиной. Лже-Ян лежал на большом диване и выглядел очень неважно. Китаец сразу начал щупать ему пульс и заглядывать под веки, а Горчик сел в кресло и прикрыл глаза. Все это больше всего напоминало боевик про войну во Вьетнаме, вот только моя роль была неясна. Глупенькая красотка, которую злокозненные вьетнамцы взяли в плен и зверски мучают, не давая смотреться в зеркало?.. Судя по тому, как мало я понимаю во всем, что тут происходит, мне вообще отведена роль бессловесного, но очень ценного сокровища, которое все ищут и хотят украсть.

— Налей воды в чайник, — бросил Энди через плечо.

Я сначала даже не поняла, к кому он обращается. Ничего себе!.. Этот тип командует мною, как своей служанкой, а почему, собственно? Я вообще никому, за исключением мамули, не позволяю так с собой разговаривать. Поэтому я выпрямилась (майка на груди угрожающе натянулась), вскинула голову и начала:

— Видите ли, Энди…

Он повернулся ко мне всем корпусом с выражением насмешливого удивления на лице.

— Энди? Вот идиотка! Энди остался в Матаване. А я — Стас, очень приятно познакомиться.

 

Глава 17

— О, Господи!.. — простонала я. — Еще один?..

И бессильно опустилась в кресло. Однако кресла поблизости не оказалось, поэтому я очутилась на полу, и никто, заметьте, не кинулся меня поднимать. А этот чертов Стас так и вообще довольно заметно подавил смешок, несмотря на трагичность положения.

Я встала, отряхнулась и сухо спросила:

— Сколько же вас всего?

— Четверо, — успокоил Стас и пошел к плите ставить чайник — видимо, понял, что от меня сейчас толку мало. — Было четверо, вместе с Яном, царство ему небесное…

Он стал искать чашки, поочередно открывая дверцы шкафа, а я смотрела на его широкую спину, кусала губы и раздумывала, не шарахнуть ли его чем-нибудь тяжелым по затылку.

— Если бы я был здесь, — продолжал Стас, — этого бы не случилось. Ян всегда был индивидуалистом. Вот и довыступался… Слушай, ты не знаешь, где у него сахар? Кофе я нашел…

— Откуда мне знать, где у него сахар? — нервно ответила я. — Я здесь вообще второй раз в жизни…

Стас обернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Второй раз?.. А когда был первый?

Я посмотрела на Горчика. Детектив лежал в кресле, закрыв глаза, и ничего посоветовать мне не мог.

— Сегодня утром, — ответила я честно. — Мы искали Эдуарда. По подозрению… по подозрению в убийстве Яна.

— Эдика? — Стас невесело хохотнул. — Ну, вы даете. Да Эдик мухи не обидит! Скажу без ложной скромности, в нашей семейке один я на что-то способен.

— Да? — я прищурилась. — Так может, это ты и прикончил Яна? Ну, спасибо тебе тогда, век не забуду!

— Да нет, — Стас качнул головой. — Можешь мне не верить, но у нас в семье все друг за друга держатся. Из наших любой даст себя за брата порезать на кусочки. И уж тем более никто из нас не поднимет руку на другого из-за каких-то бабок.

— Не из-за каких-то, а из-за очень больших, — поправила я. — Даже огромных. Хотя я, честно говоря, сомневаюсь, что этот ваш Алекс мне не наврал.

Стас усмехнулся и передразнил:

— «Этот ваш Алекс…» Дура ты ужасная. Алекс не наш, а, скорее, твой. Он твой брат, между прочим. Сводный, конечно. По папочке. Ваш папочка, судя по всему, был не дурак по части баб. И по части бабок тоже.

Я машинально поморщилась на этот неуклюжий каламбур. Удивляться я уже устала. Голова у меня просто гудела от неожиданной информации. Алекс — мой брат?.. Ничего себе, братик!.. Готов сестренку со свету сжить из-за презренного металла!

— Слушай, — сказала я, присаживаясь на краешек кухонной табуретки. — Так что, папенька ему ничего не оставил? Обманул его ожидания?

— Да нет, — Стас пожал плечами и снял закипевший чайник с огня. — Ваш папаша был человек очень небедный, и Алекса обеспечил. А перед тобой у него было что-то вроде комплекса вины, поэтому самый лакомый кусочек он тебе отстегнул. Удружил, называется.

— Какой кусочек-то? — спросила я. — Может, мне отдать его Алексу, и дело с концом?

— Насколько я понял, — сказал Стас, разливая кипяток по чашкам, — весь сыр-бор из-за рудника в Мексике. Там чертова уйма то ли золота, то ли алмазов, то ли еще чего. Вот у Алекса глаза и разгорелись. Но, боюсь, что подарить ему рудничок у тебя не получится. То есть, подарить-то ты можешь, но там, видишь ли, вмешался кто-то третий… И этот третий очень крепко вцепился в мексиканские сокровища.

— Слушай, — сказала я, помешивая кофе ложкой, чтобы скорее остыл, — а кто он, этот третий? И что теперь будет?

Стас пожал плечами.

— Надо полагать, это какой-то бывший партнер твоего папочки. Во всяком случае, он очень даже в курсе всех его дел. И, будь спокойна, сделает все, чтобы избавиться ото всех возможных претендентов на наследство.

— Всех?..

— Ну, кроме тебя и Алекса, есть еще твоя и его матери… И еще…

— Ну?..

Стас вздохнул.

— Есть еще одна дочка. Ей сейчас лет пять или шесть. Вроде бы, ее мать умерла… Где ребенок, никто не знает. О ней никто бы и не узнал, но Инес проговорилась. Она сказала, что твой отец, якобы, обрюхатил Роситу, горничную, и та уехала к родичам в Мексику. Так вот, этот бывший партнер, или кто он там, охотится и за ребенком тоже. Ему важно всех вас извести под корень. Так что Алекс крепко влип, когда с ним связался.

— А он связался? — я вздрогнула.

Мне было не по себе: конечно, Алекс — подонок, но ведь брат все-таки… Почему-то я сразу поверила Стасу.

— Связался, — махнул рукой Стас. — Ведь не Алекс же прирезал Яна и пытал Эдика…

— Не Алекс? — я удивленно отставила чашку. — Но ведь Эдик был в подвале Фонтанного дома…

— Да Алекс в этом Фонтанном доме на правах шестерки… Твой преследователь предпочитает держаться в тени. Аферы Алекса просто сыграли ему на руку. Слушай сюда. Мысль у Алекса была такая: охмурить тебя, выдать замуж и по-семейному наложить лапу на наследство. Безо всякой крови и тому подобных мерзостей. Если бы Ян тебя сумел очаровать — будь спокойна, ты бы ему все, что угодно, отдала безо всякого насилия. Еще бы и кофе в постель подавала.

— Я?! — я возмущенно выпрямилась. — Да никогда в жизни!

— Подавала бы. Я Янчика хорошо знаю…

Нашу, если можно так выразиться, беседу прервал протяжный стон, донесшийся с дивана. Через секунду Стас уже был возле брата и держал его за руку.

— Эдик?.. Это я, Стас. Ты меня слышишь?

Китаец что-то укоризненно забормотал, и Горчик, тоже облепленный примочками, перевел, не открывая глаз:

— Он не слышит. Не трогайте его. Ему сейчас нужно много спать.

— Он не умрет? — спросил Стас, и я удивилась, услышав, как дрогнул его голос.

Китаец быстро заговорил в ответ, и Горчик перевел:

— Он говорит, что все в руках судьбы, но, вроде бы, не должен. Молодой, сильный. Отлежится. У него сломано ребро, но внутренних повреждений, как утверждает китаец, нет. Чай, говорит, нужно пить и спать, спать, спать…

Стас недоверчиво посмотрел на детектива и неласково спросил:

— А вы, мистер, вообще-то, кто такой?..

— Я, мистер, детектив, — морщась, ответил Горчик. — Моя фамилия Горчик. Если я правильно понял, подозреваемый — ваш брат?

— Подозреваемый? — Стас поднял брови. — В чем?

— В убийстве Яна Саарена, — пояснил Горчик и неопределенно пошевелил пальцами. — Во всяком случае, пока у нас нет других подозреваемых.

— Эдик?.. Да с чего вы это взяли?

— Мы нашли орудие убийства, — пояснила я охотно и тут же запнулась, потому что Горчик нахмурился и посмотрел на меня так, что мне захотелось провалиться сквозь землю.

— Орудие убийства? — Стас прищурился. — И что это было? Кинжал с инициалами Эдика на рукоятке? Или вы проверили отпечатки пальцев?

— Ты не веришь, что это он? — спросила я, потому что мне тоже как-то не верилось, что лже-Ян, ночевавший на чердаке у моей мамули и проявивший себя, в общем, с неплохой стороны, может оказаться хладнокровным убийцей собственного брата.

Стас пожал плечами.

— Конечно, не верю, — сказал он холодно. — Нужно быть идиотом, чтобы подозревать Эдика. Я же говорил — он мухи не обидит. Тем более, он никогда в жизни не поднял бы руку на Яна. Мы с Андрюшкой близнецы, и то между нами нет такой преданности, какая была у Эдика к Яну. Он на него буквально молился.

— Но он попытался занять его место! — напомнила я.

Стас вздохнул.

— Да, попытался… Чуть не последовал за ним, как видишь. У него были объективные причины.

— Интересно, какие? Какие такие объективные причины могут заставить человека обманом занять место умершего брата, чтобы охмурить ничего не подозревающую женщину? Кроме безудержной любви к деньгам, я других причин что-то не вижу.

— Ну, есть еще безудержная любовь к своей семье, — отрезал Стас. — Я понимаю, что для тебя это недостаточно веская причина, но тебе придется ею удовлетвориться. У Эдика в России жена и ребенок. Вернее, не жена, а… в общем, женщина, которую он очень любит. Она попала в стесненные обстоятельства, Эдику срочно нужны были деньги. Большие деньги.

— И ради этого он решил подставить и погубить другую женщину, — я поджала губы и вскинула голову, вспомнив, как мы целовались с лже-Яном у мамули в горах. — Хороший у тебя брат. Просто ангел во плоти.

— Ага, тебя, пожалуй, погубишь, — Стас посмотрел на меня с плохо скрытым отвращением и сел, придвинув стул к изголовью дивана.

Я могла быть уверена, что он был бы счастлив, если бы на месте лже-Яна лежала я, облепленная примочками с ног до головы, а лучше — вообще мертвая.

Оставался еще один вопрос, который мне хотелось задать, и я наступила на свою гордость и откашлялась:

— Стас… А Энди… Вы с ним близнецы, ты сказал? Он тоже хотел меня охмурить? Когда оба старших брата вышли из игры, остался он, да? И ты?..

— Меня тут не было, — буркнул Стас, не поворачиваясь. — Я служил… в общем, на флоте. Если бы я тут был, я бы им всем прочистил мозги, особенно Алексу. А Андрюшка… он у нас вообще не от мира сего. Не удивлюсь, если он ничего не знает. Алекс вполне может использовать его втемную. Он думал, что ты в Андрюшку втюришься с одного взгляда — в него все девицы втюриваются. Ну, ты, похоже, не обманула его ожиданий, а?

Стас обернулся, и его глаза цвета неба над… тьфу! какого еще неба?.. в общем, его глаза впились в мои так, что я покраснела и отвернулась, вместо того чтобы сказать ему, что это не его собачье дело.

 

Глава 18

Я отвела глаза и сказала, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более независимо:

— Ну, ладно. Мне нужно позвонить маме. Надеюсь, я могу это сделать?

И добавила уже более мирным тоном:

— Я думаю, мама там уже с ума сошла от беспокойства…

Стас пожал плечами:

— Звони, конечно. Мама — это святое. Только домой пока не дергайся — я потом, если понадобится, тебя провожу. Но лучше бы тебе там не появляться.

— Ты соображаешь, что говоришь? — я вскочила и по внезапной боли в коленях вдруг поняла, насколько я устала от всего этого — трупы, стрельба, погони, бессонные ночи… — Я тебе кто — женщина или спецназовец? Мне домой нужно, мне переодеться нужно, душ принять после этих гонок… И у меня там коллектив, газета! Ты что?

— Не ори, — в его голосе не было даже намека на вежливость. — Тебе что тут, трибуна? Тут люди, между прочим, раненые! Из-за твоего чертова наследства…

— Ах, вот как? — я сбавила голос почти до шепота и теперь шипела, как змея. — Из-за МОЕГО наследства, ты сам это сказал! Я никого не приглашала лезть в мои дела, набиваться мне в друзья, мужья и любовники. У меня, знаешь ли, поклонников и без твоих братьев хватает!

— Не сомневаюсь, — ответил он ядовито. — Я дамочек твоего типа видел предостаточно.

Я выпрямила спину и расправила плечи.

— Нет, милый, — сказала я нежно. — Дамочек моего типа ты за свою дурацкую жизнь еще не встречал. Так что смотри хорошенько, не скоро тебе еще удастся увидеть такую женщину. Если вообще удастся. Я, милый, штучный товар. И не только из-за наследства, как даже ты с твоими тупыми мозгами мог бы заметить.

Лежащий в кресле Горчик приоткрыл глаза и сказал тихо и грустно:

— Мисс Верник, прекратите вступать в разговоры с подследственным. И вообще — держите себя в рамках.

— Это кто тут подследственный? — спросил Стас безо всякой, впрочем, злости. — Ты лежи там, давай, и помалкивай. Тоже мне — Рембо… А ты хотела маме звонить — вот и звони. «Штучный товар».

Он обидно хмыкнул и, выбив из пачки «Мальборо» сигарету, вышел за дверь.

А я прошла по коридору и в одной из комнат нашла телефон.

— Алло?.. — мамин голос звучал так, точно она вообще не ложилась спать.

— Мама, это я, — сказала я виновато.

— Маша!.. — в голосе мамули звучало такое неподдельное волнение, облегчение и еще что-то, похожее… да, похожее на любовь, что я с трудом проглотила образовавшийся в горле комок.

— Маша, ты жива? — мамуля говорила хрипло, как будто успела выкурить не менее трех пачек сигарет. — С тобой все в порядке? У тебя странный голос. Где ты? Надеюсь, не в тюрьме?

— Да, мама, со мной все в порядке, я просто очень устала, — я села на подлокотник кресла и начала наматывать на палец телефонный шнур, как всегда в детстве наматывала косичку во время маминых нагоняев. — Я не в тюрьме, а… в одном месте, — я почему-то оглянулась на дверь. — Домой пока не могу, к вам подъехать тоже, наверное, не получится. Вы пока побудьте у Беллы Аркадьевны, хорошо?

— Слушай, Маша, — мамуля быстро взяла себя в руки, и теперь ее голос был просто озабоченным. — Тут тебе все время какой-то тип названивает по твоему мобильному. Ты же его мне в сумку засунула по рассеянности! Я всегда говорила: ты так голову где-нибудь забудешь.

Я вспомнила рассказ Стаса о папочкином партнере, который охотится за всеми возможными наследниками, и по спине у меня пробежал холодок. Мамуля! Ведь она тоже представляет потенциальную опасность для его целей!..

— Мама, вы можете прямо сейчас уехать от Беллы Аркадьевны?

— Интересно, куда? — язвительно поинтересовалась мамуля. — Куда я могу уехать в четыре часа утра в Бруклине? У меня, извини, любовников нет.

— Ну, хорошо, а что он говорил? Этот, который звонил…

— В первый раз, это еще утром, он, кажется, удивился — не ожидал, что трубку возьму я. Спросил, где мисс Верник. Я ответила, что ты уехала по редакционным делам. Во второй раз он уже знал, что тебя нет, и ехидно сообщил, что «у мисс Верник развелось такое количество ухажеров, что ей не миновать неприятностей». Потом он позвонил и поинтересовался, не звонила ли ты. И в последний раз — с полчаса назад — он попросил тебя к телефону и был удивлен, если не сказать — разъярен, когда я ответила, что тебя нет, ты не объявлялась и не звонила. При этом, Маша, он объявил, что дома тебя тоже нет, и что он, видите ли, не понимает, куда ты делась.

— Хорошо, — я накрутила уже весь телефонный шнур на руку и теперь разматывала его в обратном направлении. — Пусть и дальше не понимает… Куда же мне вас спрятать?.. К кому можно…

— Да почему меня нужно прятать? — судя по голосу, мамуля закуривала очередную сигарету.

— Мама, лучше не спрашивайте, — я вздохнула. — Тут такие дела творятся… Судя по всему, охота идет уже не только за мной, но и за всеми, кто как-то может иметь отношение к папенькиному наследству…

— А, так все-таки наследство? — оживилась мамуля. — Тебе это точно известно?

— Да, мам, — смиренно сказала я. — У меня завещание.

Я на всякий случай потрогала папку, которая уже натерла своим углом мой бок. Хорошо, что толстая фланелевая майка от спортивного костюма была достаточно просторной… Впрочем, я не была уверена, что Стас не заметил папки. А если заметил, почему никак этого не показал? Ох, что-то крутит этот Стас, что-то мне все это вообще не нравится… Случайно пошел за мной в подвал? Случайно обнаружил брата? Поехал за мной — тоже случайно? И вообще — чего он ко мне прицепился? Нет, вы как хотите, господа, но мне этот супермен с его суперменскими замашками очень подозрителен. Вполне вероятно, что и напарника какого-то он сам выдумал. И хочет забрать у меня папку с завещанием без шума…

— Маша? Ты что там, заснула?

— Ничего, ничего, я просто думаю, мама… Знаете что? Давайте, я вам позже перезвоню. Если этот тип опять позвонит, скажите, что…

— Я знаю, что ему сказать, — отчеканила мамуля. — Хорошо. Я буду ждать твоего звонка.

Я повесила трубку и сползла в кресле пониже, далеко вытянув ноги. У меня болело все тело, мысли путались от усталости и пережитого возбуждения, а мне еще нужно было придумать, куда спрятать мамулю.

Уставившись в стену, я кусала нижнюю губу и размышляла.

Что мне делать? Куда прятать мамулю, куда прятаться самой? Да что за глупости, не могу я никуда прятаться! У меня газета, а газета без моего участия выходить не может. Кто, в конце концов, будет платить зарплату сотрудникам? Да и вообще, если за моими архаровцами не присматривать, они там такого наворотят! Особенно Благолепов…

Мои размышления, от которых я уже готова была прийти в отчаяние, прервал Стас, вошедший неслышным шагом в комнату и остановившийся у дверей. Если бы он не кашлянул, я бы его и не заметила. Военная выучка.

Обернувшись, я посмотрела на него без всякого удовольствия. Он стоял, не без изящества прислонившись к дверному косяку, и тоже смотрел на меня отнюдь не с любовью во взоре.

— Ну, и что мне с тобой делать? — спросил он угрюмо и почесал бровь, разделенную на две неравные части едва заметным шрамом. Я почему-то только теперь заметила этот шрам и уставилась на него. Стас неправильно истолковал мой взгляд и тут же ощетинился:

— Ты думаешь, ты выглядишь лучше после всех этих гонок? Иди посмотри на себя в зеркало. Не девочка уже, чтобы по дорогам носиться.

Ну, это уж слишком! Намекать на мой возраст — это низко! Тем более, что мне никто никогда не дает моих лет. Этот юный нахал, кажется, считает, что ему все позволено!

Я встала на ноги, окинула его ледяным взором и процедила сквозь стиснутые зубы:

— Ну, хватит. Мне все это надоело. Я ухожу. У меня, между прочим, завтра рабочий день… То есть уже сегодня. И выспаться не удастся!

— Сядь, — посоветовал он спокойно. — А еще лучше — ложись вон там, на кушетке. Я тебя разбужу, когда это будет необходимо. Про работу на время забудь. Ничего с твоей газетой не сделается.

Не успела я придумать достойный ответ, как этот наглый тип повернулся на каблуках и исчез за дверью.

 

Глава 19

Выспаться мне не удалось. Только я задремала, прижимая к груди под майкой папку с завещанием, как чья-то нетерпеливая рука начала трясти мое плечо так, будто собиралась вытрясти из меня душу.

Я застонала и стряхнула отвратительную конечность, однако она тут же снова вцепилась в мое плечо и встряхнула сильнее прежнего. Пришлось просыпаться.

С трудом разлепив тяжелые веки, я с ненавистью посмотрела на склонившегося надо мной Стаса — конечно, кто же еще это мог быть, такой бесцеремонный и жестокий!

— Вставай, — объявил он хмуро. — Тебя к телефону. Этот гад позвонил на мой мобильник. Он знает, что мы вместе. Требует тебя. Вставай и поговори с ним.

Спустив ноги с кушетки, я поморщилась от боли в колене и откинулась к стене, обреченно протянув руку за трубкой. Кто бы знал, как мне не хотелось разговаривать ни с какими искателями наследства!.. А хотелось мне немедленно уткнуться в подушку, проспать часов двадцать подряд, а потом проснуться, принять душ, одеться, накраситься и поехать на работу, в свою любимую газету, о которой я уже успела очень сильно соскучиться.

Стас вложил трубку мобильника мне в ладонь, я поднесла ее к уху и злобно сказала:

— Я слушаю.

— Приветик, сокровище! — развязно хохотнул в трубке тот самый баритон, который я уже слышала после стрельбы в мамулином доме. — В общем, так. Встречаемся в Манхэттене, адрес я тебе скажу. Принеси с собой завещание.

— А на черта ты мне сдался? — невежливо ответила я. — Я совершенно не собираюсь с тобой встречаться. Я спать хочу.

— Встретиться тебе со мной придется, моя прелесть, — голос в трубке неожиданно стал холоден, как стальной клинок. — И завещание твоего дорогого папочки тоже придется отдать. У меня девчонка.

— Какая девчонка? — спросила я машинально.

— Сама знаешь, какая, — опять хохотнул он. — Твоя сводная сестра. Сиротка из Мексики. Бедный ребенок. Пять лет. Хорошенькая, как куколка. И такая же рыжая, как ты. Представляешь?

Сердце у меня сжалось. Не то чтобы я испытывала какие-то родственные чувства к этому чужому ребенку. Я и папашу-то своего никогда не видела, а он наплодил, понимаешь, детей по всему свету, что же мне теперь — о каждом заботиться?!.. Но мысль о том, что маленькая, пусть чужая, девочка находится в руках этого мерзкого типа была для меня невыносима. Я передернулась и прошипела в трубку:

— Говори адрес.

— Умница, — довольно произнес гад. — Сентиментальность, оказывается, ваша фамильная черта. Твой братец Алекс тоже умолял не причинять тебе зла и не трогать ребенка… Даже пытался остановить меня. Пока я его не успокоил.

— Что ты сделал с Алексом, скотина? — крикнула я, неожиданно для самой себя впадая в неконтролируемую ярость. Ну, я уже говорила, что, когда задевают мою семью, я превращаюсь в раненую тигрицу.

В трубке раздался издевательский хохот. Ответа на свой вопрос я не получила, зато, отсмеявшись, гад продиктовал мне адрес в Манхэттене.

— Приходи одна, — предупредил он в конце. — Как во всех порядочных детективах делается. Если попробуешь приволочь за собой кого-нибудь, будешь пенять на себя. А главное — с малюткой тогда непременно что-нибудь случится.

И он бросил трубку.

Видимо, Стас понял по моему лицу, что меня сейчас лучше ни о чем не спрашивать. Поэтому он просто молча наблюдал за тем, как я встаю, пересекаю комнату и направляюсь в ванную, по пути бросив взгляд на часы. Если они не стояли, то сейчас было ровно пять утра. Этот подонок не дал мне поспать и часа.

В ванной я заперлась, разделась и встала под душ. Конечно, о том, чтобы заехать домой переодеться, речи не шло, но, по крайней мере, прохладная вода должна была меня хоть немного оживить. Она и оживила. Почти. Растершись как следует полотенцем, которое я сочла свежим, я натянула свой спортивный костюм, уже не казавшийся мне таким мягким и приятным, надела кроссовки, засунула папку с завещанием под майку и вышла из ванной.

Стас сидел в кухне и ждал меня с чашкой крепкого кофе. И за это я была ему бесконечно благодарна. Пока я пила кофе, он молчал. Я тоже молчала, глядя поверх его головы в начинающее светлеть окно.

— Ты поедешь? — нарушил, наконец, молчание Стас.

Я кивнула, не собираясь открывать рот. На душе у меня было муторно. Во-первых, я просто боялась. А что вы хотите! Я женщина, и мне положено дрожать от страха в разных сложных жизненных обстоятельствах. Во-вторых, я беспокоилась за этого кретина Алекса. Конечно, он не сделал мне ничего хорошего и вообще был порядочной сволочью, но все-таки родственник… В-третьих, я боялась себе представить, какую гадость омерзительный папашин партнер может сотворить с попавшей к нему в лапы маленькой девочкой. И почему-то именно это тревожило меня больше всего. Возможно, во мне взыграл нереализованный материнский инстинкт.

— Я поеду с тобой, — сообщил Стас, допивая кофе одним глотком. — Ты такая дура, что обязательно попадешь в историю.

— Никуда ты не поедешь, — ответила я бесцветным голосом. — Я, конечно, дура, но не до такой степени, чтобы нарушить объявленные условия. Мне было велено приехать одной.

— Хорошо, — он встал и сильно потер шею. — Ты поедешь одна, а я поеду следом.

— И все испортишь, — окрысилась я. — Нет уж, если он тебя заметит, пиши пропало…

— Вы никуда не поедете, — раздался из кресла глухой голос. — Я собираюсь задержать вас по подозрению в убийстве.

Мы оба обернулись на детектива, и лица у нас, видимо, были такие, что тот нахмурился.

— Вы, мисс Верник, будете задержаны как свидетельница. А вы, сэр, по подозрению…

— По подозрению в чем?! — лицо Стаса не предвещало ничего хорошего.

— Ваш брат был убит, — упрямо сказал Горчик. — Ваш второй брат явно в этом замешан. Ваш третий брат… в общем, тут дело нечисто, и вы должны быть допрошены по всем пунктам. Подробно.

— На здоровье, — пожал плечами Стас. — Допрашивайте. В тюрьму вы меня посадите, что ли?

— Во всяком случае, из этого дома вы не выйдете, пока я вам не разрешу, — спокойно сказал детектив и поднял руку. В руке у него был пистолет.

Я сдавленно ахнула и отпрянула назад. Не то чтобы я испугалась пистолета в руках Горчика — в меня он стрелять, разумеется, не станет. Просто у меня появился план.

Стас стоял посреди комнаты, смотрел на пистолет, и его лицо все темнело и темнело, постепенно становясь чернее тучи. Детектив, в свою очередь, не сводил с него глаз.

Я приложила руку к животу и пискнула слабым голоском:

— Извините, мне нужно в туалет…

Они не обратили на меня внимания. И зря. Потому что я шмыгнула в ванную, заперла дверь, пустила воду, открыла окно и вылезла наружу, ободрав плечо об узкую оконницу.

Адрес, который назвал мне папенькин партнер, находился на тихой и красивой улице Святого Марка. Дома здесь были, в основном, двух и трехэтажные, но попадались и старые кирпичные шестиэтажные билдинги, в одном из которых и располагалась нужная мне квартира.

Поднимаясь по лестнице, я представляла, как посмотрю в глаза этому гаду, которому богатство так важно, что ради него он готов поубивать половину Нью-Йорка, и что скажу ему.

Гад ждал меня — дверь в квартиру была приоткрыта. Я вошла, постояла у порога, привыкая к полумраку — в квартире было значительно темнее, чем на улице, а свет почему-то не горел. На обшарпанном столе белел клочок бумаги. Я подошла поближе, взяла листок и поднесла его к окну, чтобы разобрать то, что там было написано.

«Поднимайся на крышу». Всего три слова. Я задумалась. На крыше этот гад может сделать со мной все, что угодно — я панически боюсь высоты. Вроде бы, шестой этаж — это не Эмпайр Стейт Билдинг. Но мне хватит.

Откровенно говоря, мне ужасно не хотелось никуда идти, тем более, на крышу. Надо было взять с собой Стаса, подумала я с запоздалым раскаяньем. Но Стаса рядом не было, а в ушах у меня звучал голос: «С малюткой непременно что-нибудь случится…»

Мешкать было нельзя. Я глубоко вздохнула, на секунду зажмурилась, достала папку с завещанием и, держа ее в руках, вышла из квартиры.

Ветер, которого совсем не чувствовалось внизу, ударил мне в лицо, когда я оказалась на крыше. Низкие облака, предвещающие дождь, казалось, нависли над самой головой, так, что хотелось пригнуться. На дальнем краю крыши, у низкого бортика, стояли две фигуры: одна высокая, широкоплечая, в длинном кожаном плаще, а другая — маленькая, озябшая, в синем пальтишке, с развевающейся по ветру охапкой спутанных рыжих кудрей. При виде этой крохотной жалкой фигурки мое сердце дрогнуло и перевернулось. Гад крепко держал девочку за руку, а она стояла смирно, только ежилась под порывами ветра.

Я сделала несколько неуверенных шагов вперед, стараясь не смотреть вниз, и увидела, как большая рука сильнее стиснула детскую ручонку.

— Я пришла! — крикнула я поспешно. — Отпусти ребенка!

Гад усмехнулся. Я подошла еще ближе, и теперь видела его лицо. Да, господа… Сказать, что он был красив — значит, не сказать ничего. Про таких говорят — дьявольски красив. Его глаза сверкали, густые волосы падали на воротник роскошной блестящей волной, белоснежные зубы поблескивали в утреннем полумраке.

— Отпущу, конечно, — пообещал он, не переставая улыбаться, и подтянул девочку поближе к себе. — Давай сюда папку, радость моя.

Я больше не смотрела на него — я вглядывалась в бледное личико ребенка. Глаза девочки были полны слез, но она молчала. Я протянула одной рукой папку, другую руку протягивая к малышке. Мне хотелось взять ее на руки и прижать к себе.

Гад принял папку у меня из рук, умудрился раскрыть ее, не выпуская детской ладошки, бегло просмотрел содержимое, удовлетворенно кивнул, широко улыбнулся и быстрым неуловимым движением перебросил девочку через бортик крыши. В ту же секунду я, не успев ни о чем подумать и вообще не поняв, что делаю, нырнула следом, успев схватить полу синего пальтишка.

 

Глава 20

Ветер бросился мне в лицо, паническое ощущение падения заставило зажмуриться, и единственное, что я могла — изо всех сил стискивать край пальто девочки, которая почему-то не закричала. Но крик я услышала — это был мой собственный крик, отчаянный и короткий. Дальше я помню смутно: удар, но вовсе не такой сильный, как я ожидала, треск рвущейся ткани, девочка каким-то образом оказывается у меня в руках, снова падение, снова удар и треск… Нас с нею спасли маркизы, натянутые над окнами — эти бело-зеленые полосатые тенты, придающие улице европейский вид. На трех верхних этажах маркизы защищали окна от солнца, на следующем их не было, но было что-то вроде декоративного балкончика, который задержал наше падение, потом опять маркиза — девочка слабо вскрикнула, зацепившись за каркас, но я, продолжая падать, утянула ее за собой… Над входом был полотняный козырек, он порвался под нашим весом, но упали мы не на мостовую — кто-то подхватил нас и, не удержав, свалился навзничь, а мы — на него. Я продолжала держать ребенка мертвой хваткой и не могла открыть глаза. Не знаю, сколько времени мы так лежали, оглушенные падением. Малышка зашевелилась первой. Я рефлекторно прижала ее к себе, и она тихонько пискнула — видимо, мои объятия больше напоминали стальные клещи. Постаравшись ослабить свою хватку, я открыла глаза, увидела, что лежу на груди Стаса, и резко села. Голова у меня закружилась, в глазах потемнело, а когда темнота немного рассеялась, я увидела, что Стас тоже сидит на земле и трясет головой. Где-то выла сирена, этот вой приближался. Девочка стояла рядом, держалась за мое плечо и всхлипывала. Я обняла ее и ощупала с ног до головы — чудо чудное, на ней не было ни царапины!..

— Ч-черт!.. — с чувством сказал Стас. — У меня такое ощущение, что я поймал пушечное ядро.

— Ты в порядке? — спросила я хрипло. Голос не слушался. Я подняла голову и посмотрела вверх — туда, откуда мы падали. Здание не казалось таким уж высоким, но уж искалечиться мы были должны на сто процентов. Ветерок лениво шевелил клочья разорванных маркиз. Я мысленно поблагодарила Бога, судьбу, хозяев дома, натянувших над окнами эти козырьки от солнца, и повернулась к Стасу. Вообще-то, если бы не он, мы наверняка сломали бы руки и ноги.

— Как ты здесь очутился? — спросила я все еще каким-то чужим голосом.

Он пожал плечами и поморщился: видимо, все-таки ушибся.

— За тобой помчался, естественно. Я сразу понял, что ты решила сбежать, как только услышал, как ты пыхтишь, протискиваясь в окно.

— Я?!.. — от негодования я задохнулась.

— А кто — я? С такими бедрами только в окна лазать.

Я собиралась высказать ему все, что о нем думаю, но вспомнила о нашем враге. Что же мы сидим! Он нас сейчас с крыши перестреляет, как цыплят!..

— Вставай! — я начала тянуть Стаса за куртку, пытаясь поднять на ноги. — Нам же надо…

— Ничего нам не надо, отпусти, — он все еще морщился. — Вон он, твой красавчик…

Я оглянулась и увидела выходящего из подъезда Горчика. В одной руке у него был пистолет, а другой он вел в поводу пристегнутого к нему наручниками папенькиного партнера. Увидев меня, красавец белозубо рассмеялся — казалось, его совершенно не смущает собственное плачевное положение.

— Жива? Ну, ты шустра, мать… Вся в своего папашку. Слушай, я совершил ошибку, признаю. Мне нужно было самому на тебе жениться. Ты мне подходишь. Я таких отчаянных люблю. А может, еще не все потеряно?..

— Да пошел ты, — ответила я невежливо и отвернулась.

Возле нас остановились сразу несколько машин — они окружили нас кольцом: две полицейских, служба скорой помощи и почему-то пожарная команда. Все сразу заговорили, все завертелось вокруг нас, я крепко держала малышку, не давая никому забрать ее у меня.

Она все молчала, только тихо, бесслезно всхлипывала в шоке и, в свою очередь, цеплялась за меня своими тонкими цепкими пальчиками. Уже в госпитале, после того, как нас осмотрели, ощупали, сделали рентгенограммы, сонограммы и еще что-то там, я вдруг, неожиданно для себя, разрыдалась и никак не могла успокоиться. Медсестра гладила меня по плечу и что-то говорила успокаивающим голосом, но я все рыдала и рыдала.

Малышка — ее звали Рахель — была цела и невредима, только испугалась. У Стаса были вывихнуты оба плеча, и врачи говорили, что ему повезло: обычно в таких случаях ломают шеи, в лучшем случае — ключицы. Если бы он просто шел мимо, и мы свалились ему на голову, он бы наверняка погиб, хотя и смягчил бы, конечно, наше падение.

Но Стас не шел мимо, он ловил нас специально, вытянув руки, и его сильные, тренированные плечи моряка выдержали.

Мы сидели в закутке, отгороженном тяжелой шторой от других больных, и я все рыдала и рыдала, даже после того, как мне дали выпить какую-то гадость.

— Ну, хватит, прекрати, — сказал, наконец, Стас, — у тебя уже нос покраснел и глаза опухли. Смотри, если ты мне разонравишься, пеняй на себя. Я уже почти решил на тебе жениться, но с таким носом…

От возмущения я тут же перестала плакать. Еще один! Нет, они все решили меня извести этим чертовым летом!

— Заруби себе на своем красивом носу! — закричала я шепотом, чтобы не испугать задремавшую у меня на коленях Рахель. — Я не собираюсь выходить замуж в ближайшие десять лет! А если и соберусь, то уж, во всяком случае, не за тебя!..

* * *

Я вам не советую, господа, ездить на Багамы этой весной. Во-первых, там жара. Во-вторых, скучища. Хотя, меня все это, честно говоря, не очень-то и волновало: в номере постоянно работал кондиционер, а скучать мне было некогда. Я, вообще-то, еще не слыхала о тех, кто скучал бы в свой медовый месяц.

Моим шафером на свадьбе был Сенечка. Он, конечно, по своей всегдашней привычке, принялся ныть, что вот, как обычно, я, эгоистка такая, выхожу замуж, а он остается совсем один, его никто не понимает, с женщинами ему не везет… Но потом увидел мою новую секретаршу Адель и сначала застыл на месте, а потом начал таскаться за ней, как хвост, молча глядя на нее преданными глазами маленького покинутого щенка.

Был на свадьбе и Алекс. Не могла же я не позвать на свадьбу собственного сводного братца, хоть он и порядочная сволочь! К счастью, папенькин партнер не успел его закопать, как обещал, а просто связал и бросил в подвале, откуда его освободила Инес. Инес тоже присутствовала на свадьбе, неслышно сидела в уголке, сверкая оттуда своими жгучими глазами на мою мамулю. Мамуля же ни на что не обращала внимания, занятая малышкой Рахелью. Вот представьте себе, моя суровая мамуля, никогда, сколько я себя помню, не погладившая меня по голове, мгновенно всем сердцем прикипела к новоявленной внучке… или дочке?.. Нет, дочкой Рахель сразу и безоговорочно стала считать я, хотя она и приходилась мне сводной сестрой. Наше сходство, между прочим, действительно бросается в глаза, и, когда я гуляю с нею в парке, мне часто говорят, что девочка — вылитая мама.

Я еще ничего не сказала про Энди… Ах, Энди!.. Он тоже был на свадьбе, и они со Стасом были так похожи в своих смокингах, что в первый момент я не знала, кому должна подать руку, чтобы идти к алтарю. Но потом увидела глубокую печаль в глазах цвета неба над Парижем…

Да, я забыла сказать про завещание. Фонтанный дом я подарила Алексу. Он в нем вырос, и оставить его там было только справедливо. К тому же, я не хочу бывать в этом доме — во мне при взгляде на гостиную немедленно просыпаются романтические воспоминания. А продать его у меня рука не поднимется. Так что Алекс и Инес по-прежнему живут в Матаване. Правда, Алекс частенько наведывается в Бруклин, потому что у меня в газете появилась новая журналистка — молоденькая такая козочка из Москвы, и Алекс явно положил на нее глаз.

Из Энди Стас решил воспитать мужчину и для этой цели отправил его управляющим на наш рудничок в Мексике. Думаю, он хотел убить одним выстрелом двух зайцев, сплавляя своего близнеца с глаз долой, но я благоразумно молчу на эту тему.

Лже-Ян, в память о его отважном броске, спасающем мамулю во время перестрелки, получил солидный счетец в банке, позволивший ему оформить документы на приезд в Америку его любимой с ребенком. Сейчас, пока мы нежимся со Стасом на Багамах, они уже, вероятно, встретились. Мы со Стасом потихоньку от него решили сделать ему свадебный подарок и выкупили дом, в котором он живет, оформив документы на его имя. Вот будет сцена, когда он найдет эти документы! Я спрятала их в тот самый ящик для инструментов, где мы с Горчиком обнаружили подкинутую бритву и письма.

Кстати, о Горчике. Он был единственным, кто не принял от меня ничего, ни копейки. Накануне нашей свадьбы он пришел ко мне, сухо поздоровался и сказал, что уезжает навсегда. На родину предков, в Россию. В Петербург. Там сейчас, — сказал он, — такая криминальная обстановка, что русские очень нуждаются в хороших детективах.

Переубедить его я не смогла.