Глава 1

Трудодень

Как неохота просыпаться. Утро едва проклюнулось серым светом из мрака чёрной ночи. Стальной осенний рассвет открывал затянутое тучами небо, которое нависло так низко, что казалось – сливается с краем земли совсем рядом, прямо за бараком. Моросящий холодный и противный дождь не прекращался третьи сутки…

Крылов лежал на боку, прикрывшись ватником и плащ-накидкой. Сапоги сохли у остывшей за ночь буржуйки. Топить разрешили с началом октября, но только ночью. Для просушки одежды и сапог. Что будет зимой?

Дневальный – гад, орёт как резаный: «Подъём!» и долбит куском арматуры в рельс, подвязанный у входа в барак.

Крылов вылез из-под влажного ватника. Отыскал портянки, которые сунул вечером под матрац, в надежде просушить, и стал наматывать их на озябшие ноги. Сапоги не лезли. Буржуйка погасла давно, а дежурный истопник, сука, вместо того, чтобы подбросить дровишек, видно уснул под утро… Тоже можно понять. Вторые сутки без смены… Молодой. Положено…

Дневальный тоже хорош… Не доследил. А теперь, вон, орёт петухом. Выслуживается.

Бригадир Хмуров – долговязый и седой мужик, стоял в проходе между нар и молча контролировал подъём личного состава. Он полностью соответствовал своей фамилии. Кустистые брови нависали над глазами. Глубокие носогубные морщины и опущенные вниз края губ придавали его лицу угрожающе хмурый вид. Он был одет в тёмно-серый ватник, такого же цвета штаны. На ногах прохари. Лёгкие хромовые сапоги – привилегия бригадиров. Почему их так называли? Крылов не знал. Да и мало интересовался. Назвали, и назвали… Что-то из далёкого прошлого. Здесь, вообще не принято задавать вопросы: «Почему? Зачем?». Так же как не принято было искать справедливость, или хоть какой смысл содержания людей в продуваемых бараках. Бараки назывались – «БОТ». Что означало – барак общего типа. За пределами барака – двор, огороженный двумя рядами колючей проволоки, с вышками по углам. На них днём и ночью торчали стволы автоматов над поднятыми воротниками необъятных тулупов часовых – зимой и над плащ-накидками – летними дождливыми ночами. Во дворе, помимо бараков – дощатые уличные туалеты, с выгребными ямами. Отдельный барак для приёма пищи. Посередине двора – импровизированный плац, для построений личного состава. Чуть в отдалении, за отдельной дополнительной оградой – большой армейский кунг. В нём – штаб отряда и канцелярия. Между ограждениями – караульные собаки. Огромные полудикие кавказские овчарки. Всё вместе – «территория».

Содержались в бараках в основном граждане, до конца не осознавшие правильность курса Лидера и руководимого им Фронта Народного Спасения. Народец в основном привередливый, избалованный и трудно перевоспитываемый. Бывшие бизнесмены, коммерсанты, программисты, сотрудники туристических компаний, работники оппозиционных каналов радио, телевидения, газетчики, писатели и им подобные бумагомаратели. Мелкие чиновники, которые имели наглость усомниться в правильности выбранного курса, военные, полицейские, врачи и даже педагоги с научными степенями… Короче, те, кто долго не принимал, хотя они все утверждали, что просто не понимают, идею создания суверенной закрытой демократии.

Для их же блага они были отделены от сознательной части граждан и охранялись, так как являлись, к сожалению многих, частью общества.

Бараки, конечно, не были столь комфортны, как их бывшие места проживания, но в стране были тяжёлые времена, и тратить средства на людей вне закона, было бы непозволительной роскошью.

Таких закрытых территорий было множество по всем Федеральным Округам бесконечных просторов страны…

Остальное население страны, делилось на сознательных, тех, которые обитали в городах, посёлках, сёлах. И – не до конца осознавших, тех, которые временно размещались в Зонах полузакрытого типа. Из такой зоны можно было попасть в увольнение и получить условно-досрочное освобождение, за хорошую работу и успехи в политической подготовке. «Территория» же являлась пристанищем для безнадёжно непримиримых и несознательных элементов. Уголовный элемент содержался в отдельных лагерях и не имел возможности общаться с перевоспитываемыми «бывшими». Поначалу пытались объединять контингент. Получилось не очень складно. Много неприятностей. Разделили.

Крылов, одевшись, ходил между нарами и расталкивал просыпавшихся поселенцев из его отделения, приговаривая:

– Вставайте, господа, вставайте. Немного осталось. Ещё пару недель – и смена. Отбудем на нестрогую зону. Там обещали баню…

– Вино и женщин, – добавил Ник (так он себя представил остальным соседям) с нижних нар. Просыпавшиеся сидельцы уныло бормотали всякие глупости:

– Да, господа, не много нужно для счастья. Правы ФНСы… Нас легко сломать.

– Кто взял мой сапог?

– Да кому он, твой тридцать восьмой, нужен…

– Поживей, пожалуйста… – Крылов оделся и, стоя в проходе, поторапливал остальных.

Те, кого он не то что бы по привычке, а скорее, из принципа, называл «господами», на удивление, не материли его, а молча сползали на холодный земляной пол и, отряхнув ступни о грязные, засаленные серые штаны, натягивали сапоги. У многих портянки лежали расправленные поверх раструбов сапог. «Господа» просто совали в раструб ноги, и выходили на построение, захватив ватник, шапку и большие брезентовые рукавицы.

Завыла утренняя сирена. Подъём состоялся. Из стоявших в ряд трёх бараков высыпала серая масса поселенцев и привычно превратилась в довольно стройные ряды. Три трудовых бригады, по сто человек в каждой, расположились на площади между бараками, буквой – П.

Из штабного дома вышли четыре человека в красных каракулевых папахах. Они были одеты в такие же ватники, как и все, но чистые и с нашивками на рукавах. Двое с двумя красными ромбами. Один – с четырьмя синими прямоугольниками. И ещё один – с тремя белыми квадратами. На ногах у них были тёплые унты, с яловым верхом и мехом внутрь. На портупее у каждого висела кобура.

Бригадир Хмуров прорычал:

– Начальники полусотен, провести перекличку.

Начальники полусотен вышли перед строем съёжившихся и переминающихся перевоспитываемых и стали выкрикивать фамилии:

– Авдеев…

– Я.

– Аверьянов!

– Я… Куда денусь?

– Авдюшко!

– Живой…

– Не понял?

– Я…

Перекличка шла привычно. По окончании бригадир принял доклад от полусотенных начальников и направился в центр плаца к стоявшим там красношапочникам.

Обладатель белых нашивок поочерёдно принял доклад от бригадиров, которые подходили к нему по одному и рапортовали, что ночь прошла без происшествий и что трудовые бригады полны решимости приступить к выполнению задания.

Заиграл гимн. Где-то совсем рядом зазвонили колокола. Обладатель синих нашивок приступил к подъёму знамени. Все стоящие на площади сняли шапки и начали молиться. Кто явно издевательски, а кто и достаточно серьёзно и рьяно. Двое, с красными нашивками, пристально следили, чтобы процесс моления проходил у всех без исключения. Они ходили вдоль шеренг и, щурясь, всматривались в лица крестящихся в шеренгах.

Перекличка шла привычно

Из штабного домика вышел священник в большом ватнике поверх длинной рясы и, проходя мимо строя, окроплял всех из небольшого таза, который нёс за ним дневальный. Попик мёрз и трясся, то ли от холода, то ли от раннего подъёма. А может, с похмелья… Его жиденькая бородёнка тряслась в такт читаемой им какой-то непонятной и давно заученной молитвы. Перевоспитываемые в основном пытались уклониться от капель разбрызгиваемого зелья. Кое-кто, однако, благосклонно наклонял голову, оказывая уважение служителю культа. День в трудовом лагере начался.

После построения по случаю подъёма бригадиры получили задание и, подозвав начальников отделений, раздавали наряды на работы. Отделение Крылова получило наряд на работы в строящемся цехе железобетонных изделий.

Крылов взял лист бумаги с заданием из рук Хмурого, сложил его вчетверо и сунул в карман ватника. Повернулся к строю. Мотнул головой, то ли в знак несогласия с чем-то, то ли от холода, и, пряча руки в огромные варежки, встал впереди шеренги. Его отделение было первым в бригаде, и его место всегда получалось впереди. Он очень противился этому, пытался как-то спрятаться за стоящими подчинёнными. Переминался с ноги на ногу, но стоял. Маленький человек, занимавший когда-то пост главного редактора вполне уважаемого радио. Попал в лагерь по политическим убеждениям. Поводом послужило его неосторожное высказывание в очереди, когда отоваривал талоны на хлеб. Он просто заметил, что до полной изоляции хлеб в магазинах был всегда и без талонов. Его забрали прямо из очереди. Точнее, сознательные граждане дали ему в зубы и доставили в ближайший пункт ФНС – Фронта Национального Спасения.

В центр плаца вышел один красношапочник, на рукаве которого красовались синие нашивки. Он потёр рукой в суконной коричневой перчатке своё ухо, прокашлялся и сипло скомандовал:

– Напраа-ва!

Нестройные две шеренги повернулись нечётко и в разнобой.

– В столовую! Ша-агом арш! – продолжал надрываться синенашивочник.

Длинная змея из человеческих тел поплелась к большому бараку в дальнем углу огороженной территории. В столовый барак заходили достаточно быстро. Вскоре все, что казалось маловероятно, разместились стоя за высокими деревянными столами. По двадцать человек за стол. Разводящие, назначенные на постоянной основе, открыли дымящиеся баки с пищей и стали разливать баланду в алюминиевые миски. Ложку каждый имел свою. Хранили кто за голенищем, кто в кармане, кто за пазухой.

– Приятного аппетита, господа, – словно извиняясь, пожелал всем Крылов.

– И вам, «мон шер», того же, – ответил язвительно здоровяк с выцветшими бровями. – Смотрите, не объедайтесь. Это не к лицу строителям новой жизни.

– Толя, не нужно, – тихо предостерёг его стоящий рядом очень худой парень. – За соседним столом – третий справа, видишь?

– Ну, – тихо ответил Толя.

– Подсадной… ФНСовец… Мне нашептали…

– Ищут материал для показательных выступлений? – спросил Толя.

– Кто их знает… Дотянуть бы до нестрогой зоны… – парень ещё ниже склонился над миской и зло стал хлебать коричневую баланду, закусывая влажным и тяжёлым чёрным хлебом.

– На объекте – становись рядом. Есть разговор, – буркнул он в миску, но явно обращаясь к Толе.

– Смотря что за наряд… – буркнул Толя.

Ели все быстро, стараясь успеть до момента, когда остывавшее быстро варево не превратится в холодные помои, которые трудно проглотить. Стук ложек, кашель, окрики бригадиров, дополнял картину – завтрак для немых. Ели молча. Говорить строго запрещалось. Толя, отломив кусок черняшки, незаметно сунул его в рукав. То же сделали многие.

– Закончить приём пищи, – дежурный по пищеблоку громко стукнул в ладоши. Все моментально прекратили есть. Ложки, тщательно облизав, или отерев куском хлеба, прятали за голенище или во внутренний карман, часто специально для этого пришитый из куска найденной и выстиранной тряпицы. Хлеб с остатками баланды – совали за щеку и сосали с явным удовольствием, растягивая процесс ощущения еды во рту. – Построение по полусотням на плацу перед пищеблоком, – опять заорал дежурный.

На ходу надевая бесформенные шапки искусственного меха, и натягивая брезентовые рукавицы, перевоспитываемые вышли на улицу. Рассвет перешёл в серое утро. Моросил противный дождь. Земля под ногами, чуть подмёрзшая за ночь, совсем расхлябилась сверху, но оставалась твёрдой снизу. Это заставляло скользить и балансировать, чтобы не свалиться. Крылов, постоянно прикрывая уши от ветра рукавицами, скорее попросил, чем скомандовал:

– Первое отделение, будьте добры – в колонну по два. Пожалуйста, господа.

– Да уж… Господа… Нечего сказать. Хоть бы ты по-другому обзывался, – бубнил большой степенный мужчина в маловатом, для него ватнике, который не сходился на груди и был застёгнут на три нижние пуговицы. Сверху торчала бесформенная тряпка, заменявшая шарф. Он скользил, размахивая руками, пытаясь удержать равновесие, но всё же послушно занял своё место в строю в первой шеренге.

– Степан Николаевич, не пиздите, пожалуйста, – не зло адресовал ему Толя.

– Не буду, ладно, – пробасил здоровяк, – сегодня настроение не то…

Вскоре колонна из десяти человек построилась по двое и зашагала нестройно в сторону КПП. Начальник отделения Крылов шёл рядом, всё время глядя под ноги и что-то бормотал себе под нос.

Перед КПП колонна остановилась. К Крылову подошёл низкорослый раскосый солдат, с «калашом» через плечо, посмотрел протянутый ему наряд и дал отмашку открыть ворота. На выходе – шмонали очень редко. Только, если прошла информация от стукачей, что кто-то хочет вынести за территорию имущество «территории». Но поскольку выносить было практически нечего, то – шмон устраивали по возвращении, и по полной программе, с выворачиванием карманов, вывёртыванием шапок, снятием сапог, а если надо, и с раздеванием догола, несмотря на погоду.

Прошли большую канаву, разрытую ещё во времена так называемой «вседозволенности», свернули на асфальтированную дорогу, и идти стало легко и приятно. Застучали сапоги о дорогу, оставляя на ней прилипшие к подошве комья грязи… Заговорили перевоспитываемые, окрыляемые воздухом свободной территории.

Дождик стал менее противным… Пьянящее чувство открытого пространства – знакомое только сидевшим за закрытым забором.

– Егор, а ты мне про того… ну в пищёвке, правду сказал, или боялся, что заметут за разговоры, и хотел, чтобы я заткнулся? – спросил Толя у идущего рядом худого парня.

– Да. Правду. Его позавчера подсадили. После отбоя строил из себя целку. Плакал… Причитал, что, мол, ни за что попал. Потом на разговоры откровенные всех пытался вывести… На ссучившегося – не тянет. На порядочного сидельца – не похож. Ребята со второго барака не могут его вспомнить, хотя проходит он как участник дела о подпольном доме интернета. Ну, помнишь накрыли в Подмосковье… То ли в Люберцах, то ли где-то рядом… Подвал с компами и интернетом. Технология новая была. Их всех замели. Но этого супчика там никто не помнит. Точно ФНСовец, – Егор говорил тихо, но внятно, не глядя на собеседника. Толик слушал, глядя вдаль, и то и дело сплёвывал кровавую струйку на землю.

– Кровит до сих пор? – спросил Егор.

– Десна совсем разболелась… Мне бы луковицу достать. Я же привык на витаминах… Спорт всё-таки…

Они замолчали, так как приблизились к объектам свободных граждан. Здесь говорить по инструкции запрещено. Вдоль обочины стояли кирпичные дома абсолютно одинаковой архитектуры, цвета и размера. В окнах горел свет. Было хорошо видно собирающихся на работу людей. Дети, женщины, мужчины – одевались, завтракали, чистили зубы, умывались. Закрашены только окна туалетов. Штор и занавесок не было. Указ за номером 112—07 строго запрещал закрытость личного пространства, как пережиток индивидуалистского прошлого «вседозволенности». Колонна прошла жилой квартал и приблизилась к объекту строительства. Большой мужчина в маленьком ватнике громоподобно спросил:

– Наряд хоть путёвый, Крылов?

– Видите ли, Степан Николаевич, – Крылов споткнулся и чуть не упал. Он уцепился за старичка, идущего рядом со здоровяком:

– Простите, профессор… чуть не грохнулся… Вот бы людей насмеш…

Крылов опять запнулся за чью-то ногу, но старик поддержал его за локоть.

– Что вы, господин Крылов, ничего. Я ещё крепок и гожусь для поддержки, – грустно улыбнулся в ответ старичок, которого Крылов назвал профессором.

– Спасибо, Лев Григорьевич, – поблагодарил Крылов. Профессор молча кивнул, но тут же спросил:

– А насчёт наряда Степан Николаевич прав. Хотелось бы, хотя бы для понимания предстоящей работы, узнать, что там…

– Четыре человека – подсобниками. Ник – старший, с ним учитель, главбух и рэкетир… Анатолий и Егор – на растворный узел. Трое – на подачу у транспортёра. Я – на учёте и в помощь прорабу.

– Хорошо тебе, Крылов, – незло сказал Толя, – всё на учёте, да на учёте. Ты и в те времена вседозволенности учитывал на своей радиостанции, наверное, а?

– Верно, Анатолий, – Крылов вздохнул и грустно улыбнулся. – Я учитывал множество факторов, влияющих на биржевые индексы… Учитывал общественное мнение, учитывал влияние погодных условий… Не учёл главного… – он замолчал, глубоко вздохнув.

– Кажись, пришли, – сказал кто-то из строя. – Вон идёт в каске. К нам, наверное.

Колонна остановилась и превратилась в маленькую толпу серых и озябших людей. К толпе подошёл прораб в белой каске, тёплой куртке с цигейковым воротником, больших сапогах, и весело поприветствовал всех разом, выдыхая перегар с луком:

– Привет перевоспитуемым! Работа ждёт, срок идёт, а песня льётся! – и громко заржал.

Не встретив ответного восторга, он крякнул, взял лист наряда из рук Крылова и сказал:

– Подсобников давай не четырёх, а всех. Там кирпич завезли… Долго ждали. На подачу поставим. Двоих на растворный узел отправляй… Кто?

Из толпы отделились Толя и Егор. Прораб оценил вышедших из кучки сидельцев и, кивнув головой в сторону растворного узла, добавил:

– Вперёд… Там Силуанов… Увидите. Мелкий такой, шустрый… Каску в руках носит. Скажете – я прислал.

Толя и Егор поплелись к растворному узлу искать мелкого и шустрого Силуанова. Остальные потянулись вглубь строительства за бригадиром. Отойдя на приличное расстояние, Толян, не поворачивая лицо к Егору, сказал:

– Чего изобретать велосипед? Зачем сложности? Вон – свобода… Беги не хочу…

– Это кажущаяся простота, – ответил Егор, улыбнувшись очень грустно и долго. – Уйти можно… Да. Обнаружат через пять минут. Как только не подойдём к растворному… Дальше – облава… Ксивы нет, шмоток гражданских нет, плана нет… Не получится…

– А там получится?

– Вряд ли… Но шанс есть…

Они подошли к месту работы. Замолчали.

Остальные тоже прибыли на объект. Работа была монотонная, тягучая и тяжёлая. Подавали кирпич каменщикам, подтаскивали раствор, перетаскивали козлы и помогали разбирать и собирать леса. Каменщики все были из сознательных граждан, или тех, кто прошёл перековку и осознал своё истинное предназначение. Крылов отмечал всё проделанное отделением с особой тщательностью и аккуратностью. Поэтому людей его отделения редко наказывали за срыв плановых заданий. Бумаги в порядке. В них всё учтено. Придраться не к чему. Хотя, если надо, придраться можно и к столбу. Комендант стройки – бывший начальник гарнизонной гауптвахты, рыскал по всей стройплощадке, выискивая любой повод выслужиться и найти «пособника, разгильдяя, несознательного» и так далее, перевоспитываемого. Ближе к обеду, ослабленные недоеданием и недосыпанием работники совсем выбились из сил. Каменщики, выполнив норму в двести кирпичей, ушли. На их место пришли другие. Новые покрикивали на подсобников и то и дело позволяли себе колкие выражения в их адрес. Тщедушный профессор раскладывал кирпичи у ног кряжистого малого с красным тупым лицом и фиксатым ртом.

– Что, доходяга, борзота заела? – покрикивал краснорожий. – Небось, в своих там университетах тяжелее хрена в руках ничего не держал? – и ржал, сверкая золотыми коронками. Его плоское лицо, то ли бурята, то ли калмыка, выражало полную удовлетворённость возможностью издеваться безнаказанно над другим человеком. Лев Григорьевич пожимал плечами, кашлял… Но молчал и терпел. Положение перевоспитываемого – не позволяло вступать в дискуссию со свободными или даже условно вольными обывателями.

Степан Николаевич работал, словно вол. Его лицо казалось отрешённым, а руки и ноги делали своё – таскали, перекладывали, ходили, словно заведённые. Казалось, он пытается забыться за работой. Он успевал подавать кирпич и за себя и иногда за профессора.

Фиксатый всё покрикивал на старика. Но тот лишь вздыхал в ответ. Молчание профессора ещё больше заводило каменщика. И вот, улучив момент, когда старик наклонился за кирпичом, краснорожий дебил влепил ему пинка под зад. При этом выматерился и заржал. Лев Григорьевич выпрямился. Снял шапку. Поправил очки и, тщательно подбирая слова, сказал:

– Молодой человек. Положение, в котором на данный момент я нахожусь, не позволяет мне вступать с вами в дискуссию, которая непременно приведёт к скандалу. Но это не даёт вам морального, хотя бы, права…

– Чего? – краснорожий подошёл вплотную к профессору. – Мало вы за наш счёт жировали, при вашем Ельцине – Пельцине. Так ты и сейчас, гнида казематная! – он замахнулся… Удар последовал бы непременно, но огромная лапа Степана Николаевича перехватила руку каменщика. Тот с ненавистью глянул на огромного дядьку и, осёкшись, прошипел отборным матом что-то совсем непонятное, из которого следовало – «Ничего, найду на вас управу».

Крылов подошёл сзади и, суетясь и охая, стал уговаривать фиксатого успокоиться. Говорил, что всё уладит, что если хотите – может написать, так как прораб поручил ему учёт и каменщиков, сколько нужно. Конфликт казалось, затухал. Но вдруг, словно хищник из засады, из-за рулонов с утеплителем выпрыгнул комендант. Его обветренное лицо, посечённое морщинами, выражало истинное блаженство:

– Вот-вот! Вот почему показатели у твоего отделения хорошие. Ма-алчать, тварь продажная! Я тебя, сучок гнилой! Да это же трибунал! – он бегал взглядом по всем застывшим перевоспитываемым, и, видимо, не найдя подходящей кандидатуры, прорычал:

– Все пойдёте как свидетели! Если нет, – как соучастники в деле о приписках!

Крылов стоял, сняв шапку и втянув голову в хилые узкие плечики. На его глазах появились школьные слёзы. И он стал похож на первоклашку новичка, которого поймали за онанизмом. Все молчали. К ним со стороны растворного узла подошли Толя и Егор.

Егор, дуя на руки, приблизился вплотную к коменданту и что-то стал говорить ему прямо в ухо. Тот злился, играл желваками, но молчал. Потом резко развернулся на каблуках. Зло глянул через плечо, и ушёл. Это было похоже на чудо. Егор подошёл к всё ещё плачущему Крылову и по-отечески принял его голову на плечо: – Ну… Ну – всё, командир… Всё… Отставить слёзы. – Да… Егор, – всхлипывая, ныл Крылов. – Да, спасибо… Спасибо, – и вновь разразился громким плачем, на сей раз уже навзрыд. Егор сильно сжал его шею. Отстранил от себя и влепил слабую, но довольно резкую и звонкую пощёчину:

– Не будь бабой… да ёлки… будь ты мужиком.

Крылов растирал грязным кулаком слёзы, и кивал головой, постепенно успокаиваясь.

– Я ведь сам… всегда всех… ну… успокаивал. А тут… накатило просто… Боже, как стыдно…

– Брось. Порой самому – хоть в петлю… Слушай, – сменил тему Егор, – не знаешь, что там затевается, – и указал в сторону дороги, ведущей к территории. Все посмотрели в направлении указанном Егором. Вдоль дороги выстраивались солдаты, подгоняемые молоденькими лейтенантами. Все в узкоплечих шинельках и портупеях, перетягивающих их тонкие талии. Солдаты были с автоматами, в парадной форме, и все как на подбор – рослые, поджарые и даже похожие, как братья.

– Нет… Не знаю, – совсем успокоившись пробурчал Крылов. К бригаде подошёл комендант. Глядя в сторону, он зло приказал:

– Сворачивайтесь, и бегом на территорию.

Два раза повторять не пришлось. Отделение Крылова нестройной колонной по двое быстро направилось к КПП территории. По мере приближения к КПП они всё ускоряли шаг и к воротам прибыли практически бегом. Как ни странно – отделение уже ждали.

– Быстрее пра-аходиим! Не заа-держивай! Давай! Давай! – кричал начальник караула по охране периметра.

В самих воротах образовалась небольшая пробка из возвращающихся спешно с работ бригад. Никто не понимал, что за спешка. Не было даже привычного шмона, с издевательствами и избиениями провинившихся, которых поймали за попытку проноса посторонних предметов на территорию. Вообще бригады уходили на работы самостоятельно, без выводных и сопровождающих. Побег одного – карался карцером всего отделения. И если в течение суток беглеца не ловили, каждого второго увозили в неизвестном направлении. Куда? Перевоспитываемые не задавали этот вопрос даже себе. Боялись узнать ответ. Никто ещё из увезённых не возвращался.

Когда ворота КПП закрылись за последним прибывшим с работ, прозвучала команда в громкоговоритель: «Построение на плацу всех перевоспитываемых!»

Через несколько минут перед строем серой массы вышел офицер в красной папахе и с синими нашивками на рукаве. Он молча смотрел на отводивших взгляды сидельцев. В руках у него была открытая папка со списком всего личного состава. Он подозвал командиров бригад и стал каждому по очереди называть фамилии из своего списка. Те указывали на названных, выискивая их в строю.

Офицер нервно жевал губы, переминался с пятки на носок, а получив ответ от бригадира, бесцеремонно тыкал в грудь испуганным зэкам.

– Ты… ты… ты… – повторял синенашивочник и кивком головы показывал – «Выйти из строя». Выходили, хмуро и зло. Кто-то попытался возразить, что недавно его… Но тут же получил прикладом в спину и подчинился.

За периметром завыла сирена. В серых ранних сумерках засверкали блики приближающегося спецсигнала, устанавливаемого исключительно на машинах начальников первого окружения.

Через минут семь, перед строем стояли двадцать выбранных перевоспитываемых.

Со стороны КПП к плацу подошли трое. Впереди шёл, глядя оценивающим взором на выведенных из строя, начальник территории – Сук. Его фамилия была реально – Сук. Он действительно походил на короткий, потрескавшийся обрубок ветки. Чуть справа и сзади шёл охранник с автоматом, рядом с ним странный мужчина в кашемировом пальто чёрного цвета. Он был высокого роста. Седые, очень аккуратно уложенные волосы отливали серебром. Туфли неестественно сверкали чёрным лаком. Погода не очень благоприятствовала такой обуви. Видно, дальше кабинета и машины владелец туфель не ходил. На руках чёрные перчатки. Такого же цвета брюки. Лишь светло-серый шарф оттенял черноту, удачно гармонируя с цветом волос. Егор тотчас же пометил его Крёстным Отцом. Очень он напоминал ему героя романа Марио Пьюзо. Егор читал его книги в детстве, а потом смотрел фильм. Как только вновь испечённый Крёстный Отец заговорил, его сходство с главным героем романа усилилось. Говорил он негромко, но очень чётко, обращаясь ко всем перевоспитываемым, что было уже очень странным. Все без исключения проверяющие, приезжавшие на территорию, разговаривали всегда с персоналом и охраной. А здесь такой босс. Речь слушали с удивлением и даже интересом.

– Двадцать человек… – он посмотрел внимательно на вышедших из строя, покивал слегка головой: … – У них есть шанс досрочно покинуть территорию. Для этого необходимо выполнить задание, порученное Родиной. Задание не опасное, но очень ответственное. Вы видите, что я лично, не скрываясь – приехал сюда. Это ещё раз подчёркивает открытость и прозрачность нашего суверенного демократического общества. Они получат шанс досрочного тестирования на статус условно свободных граждан, – он посмотрел на первого из выведенных, и сказал уже непосредственно выбранным:

– Если пройдёте испытание… Не волнуйтесь. Ни о каких физических воздействиях речь не идёт. В нашей стране… – опять обратился ко всем, – в одной из немногих в мире… Пытки запрещены законом, – опять к выбранным: —Вас переведут в специальное учреждение, где и будет проведён эксперимент, позволяющий стать на правильный путь.

Кулик, а это был он, замолчал. Молчали и остальные, и только где-то у дальней вышки надрывалась хриплым лаем караульная овчарка.

На середину плаца вышел красношапочник и скомандовал хрипло, но громко:

– Внимание всему личному составу. Сразу после обеда, вместо обязательных работ состоится политинформация. Явка сто процентов. В бараках оставить по одному дневальному, – он окинул взглядом неровные шеренги бригад и, играя ртом, добавил: —Командирам бригад отправить личный состав на обед.

Через пару минут на плацу остались только двадцать понурых зэков и синенашивочник. Он, как-то очень нехотя, скомандовал:

– Напра-во… К КПП, шагом – марш…

– А вещи, гражданин офицер? – спросил старик в большой не по росту фуфайке.

– Всё необходимое – получите на месте.

Колонна перевоспитываемых потянулась к выходу из территории. Больше их никто не видел. Из ЗК они превратились в живой материал для опытов Фирельмана.

Обед был, на удивление праздничный. Всем дали по два куска белого хлеба, по одному варёному яйцу, а вместо баланды – настоящий армейский кулеш. Второе блюдо, что само по себе уже было неслыханно, было ещё вкуснее. Гречневая каша с тушёнкой. И огурцы. Солёные, но вполне хрустящие.

Отделение Крылова занимало крайний стол от выхода. Егор внимательно следил, чтобы раздающий, которого здесь называли – «разводящий», не обманул и не обделил никого. Ели быстро, поглядывая по сторонам, ожидая чего-то нехорошего от такого царского обеда.

– На убой готовят… – чистя яйцо, сказал Толян, – не иначе…

– Нет… – Егор ел не торопясь, тщательно выбирая чёрные крупинки из недоваренной гречки. – Ждут начальство… Политинформация… Кто-то приедет читать. Хороший момент…

– Думаешь? – Толян посмотрел исподлобья на товарища.

– Тебе есть что терять? – Егор говорил мягко, но очень убедительно. – Мне нечего. У нас всё готово. Поведут, наверняка за строгую… в клуб. Шамба предупреждён. Сигналом будет… – он не договорил. Мимо стола проходил, глядя по-волчьи, командир бригады Хмуров. Он дёргал плечом и моргал при этом левым глазом. Тик проявлялся особенно часто в то время, когда бугор нервничал. Ему оставалось совсем немного дней до перевода в условно вольные, и неприятности в бригаде могли помешать переводу. Хмуров всматривался в глаза жующих и повторял как заклинание одно и то же:

– Не болтать. Приём пищи молча… Не болтать… Приём пищи – молча…

Он не слышал Егора, но всё равно обратил внимание на Толяна, который склонился прислушиваясь:

– Отставить разговоры!

Толян демонстративно почесал ухо, показывая – «Я ничего», – бугор прошёл мимо.

 

Глава 2

Рывок

Крылов, прислушиваясь к разговору, густо солил яйцо и, стараясь не повредить скорлупы, выскребал белок ложкой. Он не слышал, что именно говорил Егор, но всё равно очень боялся. То и дело щурясь, ужимками и гримасами призывая Егора молчать. Егор подмигнул ему и скривил рот в подобии улыбки. Затем, не раскрывая рта, сказал:

– … е вол… уйся, … сё … у… ет … ор… ально…

Хмуров отошёл от стола, и Егор продолжил уже Толяну шёпотом:

– Сигналом будет команда: «Строиться»… Как только проорут – сразу за клуб и в левую от трубы щель. Решётка снята… Шамба обещал. Дальше – как обговаривали…

Хмуров развернулся, словно на шарнирах, и направился опять к их столу. Егор замолчал. Толян жевал и молча смотрел в свою тарелку. Трудно было поверить в успех. План побега был разработан давно.

Побег с места работ за пределами территории однозначно означал наказание всего отделения. Каждый отвечал за каждого. Побег из территории зоны имел совсем другие последствия. Здесь отвечали охранные службы. Поэтому планировали бежать именно с территории. Побеги случались довольно часто. Территории создавались наспех, персонала по охране не хватало, а имевшийся контингент – не всегда набирался из профессионалов. Страна перешла довольно резко из открытого общества к «суверенной дерьмократии» – вот и не хватало надёжных вертухаев. Утеряна школа подготовки волкодавов.

Беглецов ловили, и дальнейшую их судьбу никто не знал. Иногда удавалось скрыться, но всё равно через некоторое время беглецы попадались. Границы перекрыты, документы хорошие достать трудно. Пошатаются по стране и сами сдаются, или возвращаются к семье, где их всегда ждёт засада. А то и вовсе родные выдадут. Детей в школе воспитывали по принципу «Родина – мать!», а родители – воспитатели. И если выбирать между ними, то, естественно, ученик предпочитал мать, то есть Родину… Егор готовился долго и основательно. План предусматривал несколько этапов. Непосредственно побег. Далее – лёжка. И потом пересечение границы. Документы готовили друзья, бывшие сослуживцы.

В клубе работал свой человек – тоже бывший сослуживец Егора. Освободили его условно. Перевели в разряд условно-свободных, с правом работы в нестрогой зоне.

На вольной зоне он выполнял обязанности начальника клуба. Здесь на всех объектах были начальники. Начальник столовой, начальник медсанчасти, начальник гауптвахты, начальник клуба… И все из условно свободных. Кадрового персонала не хватало. Кадровый голод, а сидельцев – полстраны.

Зарекомендовал себя Шамба исключительно с положительной стороны, и поэтому мог почти свободно распоряжаться собственным временем.

В его задачу входило снять одну из решёток, закрывающую лаз в подвал клуба. Сам лаз представлял собой окно ниже уровня земли, а решётка закрывала небольшой приямок. Окно предназначалось для разгрузки прямо с машины.

Проникнув в подвал, беглецы должны были пройти по коридору сорок шагов и, упёршись в стену, найти люк, замаскированный в стене. Оттуда вёл ход за пределы нестрогой зоны. Ход тянулся на пятьсот метров. Выходил за пределами контрольно-следовой полосы и колючки. Далее – лощина. По ней бегом к лесу. В лесу, в схроне – припрятаны цивильные шмотки и ксивы. Учитывая время года – поздняя осень, темнеет рано, беглецы рассчитывали, что сумеют юркнуть в окно незамеченными. А там уже – беги! Необходимо преодолеть весь маршрут за семь минут. Лаз был достаточно широким. Ещё в совдеповские времена, его прорыли зэки, но потом он был обнаружен. Дали команду засыпать. Однако расхлябанность и разгильдяйство сыграли на руку беглецам. Работавшие зэки выполнили работу только на одну четверть. Лаз засыпали… по краям. Доложили, мол – всё готово. Проверяющие проверили. Даже ломом и лопатой пошарили. Вроде бы – нормально.

Прошло время, но зэковское радио успешно распространяло информацию о наличии подземного хода, передавая её из поколения к поколению отбывающих срока. Зону расформировали в девяностых. А когда вновь открыли – одними из первых её постояльцев оказались бывшие ЗК. Вспомнили и ход и как его зарывали. И хранили тайну, передавая только надёжным и проверенным людям.

Со временем ход расширили, углубили, проводя работы силами проверенных людей, работающих на нестрогой зоне. Рыли больше года, и в результате можно было передвигаться под землёй не ползком, а, хоть и согнувшись, но на ногах. Разрабатывал проект лаза сидевший на «строгой» бывший горный инженер. Все расчёты и замеры были сделаны «согласно СНИПОВ и СНУПОВ», как любил шутить он сам.

Инженер не дожил до намеченной даты побега. Скончался в штрафном изоляторе. Но Глеб и Толян, его подельники, план решили довести до конца. Готовились тщательно. Настал тот день, когда всё было готово. Ждали момент. Ждали почти два месяца. И вот теперь, когда всё начальство «территории» занято безопасностью прибывших высоких гостей, а охрана «сидельцев» немного не то что ослабла, но не являлась приоритетной на данный момент, – настал час рывка.

Вся администрация и охрана были уверены в надёжности периметра. «Куда они денутся с подводной лодки!» Всё сходилось, и час настал. Да у них было семь минут, для преодоления пятисот метров, согнувшись в три погибели. Это очень мало, но должно хватить. Просчитано время сотни раз. Именно столько проходит от выхода «перевоспитываемых» из клуба, до пересечения границы со строгой зоной. На границе – тщательная проверка и подсчёт.

«Должны! Должны успеть!» Егор хорошо тренирован. Он – бывший офицер ГРУ. Толян – мастер спорта по десятиборью. И вообще очень сильный человек. Может, именно поэтому Егор впряг его в свои планы? Трудно сказать. Однако сейчас это не было важно. Было важно другое: незаметно, после выхода всех из клуба, юркнуть к задней стене, снять решётку, спуститься в подвал, поставить решётку на место, найти лаз, разобрать вход в него – сильно толкнув плечом в точку, намеченную заранее, и промчаться пятьсот метров по подземному ходу. На всё про всё эти жалкие минуты. Минимум – семь, максимум – двенадцать. Однако Егор считал – времени должно хватить. После команды строиться, как правило, командиры отделений не докладывают бригадирам о наличии личного состава. Бригадиры перекличку не проводят. Зона хоть и не строгая, но огорожена и охраняется по периметру собаками и часовыми на вышках. Собаки – огромные кавказские волкодавы находятся на свободном выгуле между двух рядов проволоки. Натасканы на запах робы. Выпуская на смену – собак не кормят. Ходили слухи, что прикармливали их трупами пытавшихся бежать. Никто не верил, но то, что эти зверюги не щадили никого – правда. Их держали в клетке, и кормили, словно тигров – с лопаты, просовывая мясо сквозь прутья решётки. Выпускали – открыв дверь клетки – прямо на периметр. Хозяев у них не было. Был вожак стаи – тёмно-серый кобель Шрэк. Он мало лаял и был похож на медведя. Остальные – тоже не подарок. Каждый по добрых восемьдесят кило, а то и больше. Стая охраняла периметр, как львы свою территорию. Никто не смел ходить между колючкой. Однажды, пьяный начальник караула, недавно прибывший с Большой земли, решил испытать на себе – «Как несут службу четвероногие помощники?». Кончилось госпиталем. Помогло остаться в живых то, что была зима, и начкар одет был в тулуп, валенки и меховые рукавицы. Еле спасли. Собак отгоняли выстрелами. Кавказцы, как и многие волкодавы, очень боятся выстрелов. После этого случая собак никто не выгуливал.

Хозяин у собак был один – местный житель, работавший раньше на вольной зоне. Когда начиналось восстановление лагерей, он отвечал за собак. Привезли семь щенков кавказской овчарки, пять алабаев и тринадцать уже подращённых немецких овчарок. Ала-баи – псы очень крупные, но довольно легко управляемые. Их отправили на охрану складов. Немцев – отдали в питомник, созданный для охранных подразделений. Прошло около года. Среднеазиаты – алабаи прекрасно несли службу, подчиняясь караулу. Немцы вообще прирождённые служаки, ходили на поводке, сопровождая колонны конвоируемых. Поводок для них – прекрасный стимул рваться и хрипеть, нагоняя ужас на перевоспитываемых. Но на самом деле – собаки очень послушные и вменяемые. А вот с кавказской овчаркой дело сложнее. У неё порой вовсе и нет хозяина. Есть вожак, и есть строгая иерархия стаи. Как раз такая стая и охраняла периметр нестрогой зоны, что ослабляло бдительность караула.

Расчёт Егора был и на отвлекающий манёвр. Шамба, по плану, должен организовать небольшой затор на выходе из клуба, как только отделение Крылова окажется на улице. Это даст ещё несколько минут и отвлечёт внимание офицеров и прапорщиков из охраны. Далее, когда обнаружат отсутствие двух человек, и начнут их искать – должна разыграться комедия. В клубе, за сценой есть комната, предназначенная для хранения музыкальных инструментов. Шамба должен навести охрану на ложный след, предположив, что беглецы спрятались именно в ней. Комната без окон, имеет одну дверь. Но очень прочную, металлическую с засовом изнутри. Через небольшое отверстие в стене, накануне днём, Шамба, с помощью загнутого электрода закрыл эту задвижку. Отверстие тщательно заделал. Полная иллюзия – кто-то заперся изнутри. В дополнение всего в комнате установлен портативный диктофон, который воспроизводил шум возни, шёпот и другие характерные для человека звуки. Охрана должна была поверить. Они начнут переговоры, наверняка. Далее попытаются взломать дверь. Инструмента ни у кого нет. Это ещё займёт сколько-то времени. Даже найдя инструмент, взломать дверь будет трудно. Делали её на совесть. Раньше в комнате был карцер. Но потом после построения нового барака приспособили комнатуху для музыкальных инструментов. В каждой зоне обязательно была самодеятельность и свой духовой оркестр, играющий при встрече важных гостей.

Когда, наконец, обман вскроется, беглецы окажутся далеко.

Но до момента самого обнаружения будет всего-то эти злосчастные минуты. После них объявят тревогу и начнут план перехвата. Поэтому и расчёты проводили с учётом цейтнота. Такой был план. Плюс добавлялись два немаловажных фактора – неожиданность, побеги давно не совершались, и непрофессионализм администрации и охраны территории. Они вообще не спецы в этой области. Много времени прошло после распада ГУЛАГА. Никто всерьёз не ожидал повторения чего-то подобного… Но… времена меняются, и вот уже два года как воссоздаётся система лагерей. Людей набирали из внутренних войск, а иногда и вовсе пиджаков – гражданских. В общем, надежда на успех была.

В клубе сидели по бригадам. Стулья деревянные, крепко прикручены к полу и соединены поперечными брусками по пять штук. В проходах – выводные. В дверях – по часовому. Усиление. Видимо, по случаю прибытия высоких гостей. Командиры бригад сидят сзади своих подчинённых, чтобы видеть всех. На сцену, перед слушателями, поднялся маленький толстячок, в полувоенном френче, с накладными карманами. Он встал за кафедру, на передней части которой красовался герб, и, вытирая лысину платком, заговорил тревожным голосом.

– Сегодня… – он замялся, посмотрел на сидевшего в первом ряду хмурого гражданина в таком же френче и в хромовых сапогах. Хмурый гражданин едва заметно кивнул головой. Толстяк продолжил:

– … мы прибыли в лагерь для ставших на путь исправления граждан, с целью довести личному составу новые указы Верховного Лидера, касающиеся системы Исполнения Наказаний… и, соответственно, всех здесь присутствующих. Слово предоставляется Начальнику Объединённого Управления Лагерей Гор Леониду Гавриловичу.

Гор поднялся на трибуну, и встал на место толстяка. Речь его была пламенной и заученной. Говорил зычно, используя яркие метафоры и красочные сравнения типа:

«…льют на мельницу наших врагов воду своих гнусных речей… Зерно безответственности упало в почву полной безнаказанности… Только сплотив ряды вокруг Фронта Народного Спасения – переломим становой хребет пособникам проводников чуждых идей…» И прочее… и прочее… и прочее…

Мало кто вникал в суть сказанного докладчиком. Некоторые спали с открытыми глазами. Скорее, это был ступор. Расслабленное состояние. Не мигая, глаза смотрели мимо докладчика, мимо трибуны – унося своего владельца в далёкое и недоступное вчера… Туда, где совсем ещё недавно жила страна, отряхнувшая со своих ног прах гнилого совдеповского маразма.

И никто даже в страшном сне не предвидел повторение пережитого. Но, увы! Всё повторяется…

Молчали ряды серых людей, которых вели в «светлое будущее» бессмертные чекисты. Они погрузились в жёсткие казённые полукресла и сидели тихо и покорно. Организм был рад возможности просто сидеть, а не таскать тяжёлые брёвна или разгружать кирпич.

Если кто-то засыпал всерьёз, его одёргивали сидящие рядом. Иногда по своей инициативе, иногда по указанию бригадира. Обычная политинформация, которой с недавних времён придавалось значение очень важного мероприятия, переросла в показательное политзанятие, с прибывшими руководителями вновь созданного Управления Российских Лагерей. Сокращённо УРЛ. Мало кто знал, что название придумал вновь назначенный на должность руководителя этого учреждения Гор, человек со звериным чутьём, помогавшим ему приспособиться к любому хозяину, доказывая свою преданность в показушном порыве, и без стеснений. УРЛ – на определённом наречии, означало необрезанный еврей. То ли господин Гор был шутником, то ли чисто совпадение.

Политинформация закончилась исполнением гимна, с обязательным пением всех присутствующих. Пели, поглядывая друг на друга и широко открывая рот. За неисполнение грозило – ШИЗО.

Высокое начальство вышло через отдельный ход, расположенный за сценой. Прозвучала команда: «Выходи строиться», и все, гремя откидными спинками, направились к выходу.

Егор с Толяном вышли в числе первых. Потемнело. Тускло светила одна лампочка над входом в клуб. Вдалеке, ярко горело освещение над КПП. Начинался мелкий противный дождь. Два красношапочника стояли по обе стороны от дороги, тянувшейся от клуба к КПП. Остальная охрана несла службу по расписанию – на вышках по углам. Между двух рядов колючки, огораживающих нестрогую зону, мелькали, словно тени, рычащие волкодавы. Они не лаяли, и были заняты своим делом. Егор внимательно осмотрел периметр. Ничего подозрительного. Как только основная масса сидельцев вышла из клуба, он потянул Толяна за рукав, и они тихо, прислонясь к неосвещённой стене клуба, прошмыгнули за угол. Уже прыгнув в приямок и ставя на место решётку, Егор услышал шум и крики доносившиеся, очевидно, от входа в клуб. Шамба устроил маленький затор. Всё по плану.

В темном подвале ориентировались по памяти. Схему заучили назубок. После окна – налево, далее семь шагов прямо. Стена. Коридор узкий, можно руками коснуться противоположных стен, при этом на уровне груди будет лаз. А вот и он. Егор навалился плечом на кирпичную кладку. Она прогнулась, но не поддалась. Помог Толян. Несколько кирпичей громко, как показалось воспалённым побегом, упали по другую сторону. Егор быстро стал вынимать кирпичи, и, стараясь не сильно грохотать, проделал дыру. Через неё – в подземный ход. Темно. Справа у самой стены Егор нашёл приготовленный заранее большой шахтёрский фонарь. Включил его. Он светил неярко. Очевидно, аккумулятор подсел от времени. Быстро, насколько позволяло пространство, беглецы стали продвигаться в уходящий вдаль тоннель, который казался очень узким. То ли от тусклого света, то ли от непривычного вида. Время – остановилось. Однако Егор вёл в голове счёт – хронометраж. «Триста девяносто, триста девяносто один…

триста девяносто два…» На пятисотом отсчёте, он услышал над собой чьё-то дыхание. Этого не может быть! Он явно увидел кусок потемневшего, но всё же выделявшегося на фоне общей черноты неба. Он услышал рык зверя. Дыхание перехватило. Неужели обвал? Он знал, что в одном месте, ещё полгода назад, весенние воды размыли грунт, и толщина верхней части уменьшилась до минимума. Но он не думал, что настолько. А в это время одна из членов стаи Шрэка, молодая сука Найда, учуяла подземных беглецов. Она, вначале принюхивалась, потом стала рыть лапами, напоминая лису на «мышковании». Припадая на передние лапы, Найда игриво повизгивала, крутилась вокруг дыры и пыталась сунуть то нос, то лапу в небольшое отверстие, образовавшееся в почве. Она была молодой, почти щенок, и её расположение к игре, а не охране, не спровоцировало других членов стаи. Остальные зверюги были на другой стороне периметра, куда Шамба предусмотрительно подбросил мешок из-под отходов. Он подобрал его на подсобном хозяйстве ещё позавчера, здесь же в нестрогой зоне. В подсобном хозяйстве разводили свиней и кроликов. В мешках вывозили копыта и головы, для дальнейшей переработки. И, естественно, запах у них был вполне специфический. Кавказские овчарки обожали протухшее мясо. Запах отвлёк их от того места, где Найда играла с неизвестными подземными гостями.

Толян налетел на замершего под небольшим отверстием Егора:

– Ты чего?

– Ничего… Вперёд.

Они продолжили свой корявый, полусогнувшись, бег, и через несколько минут достигли выхода. Клуб стоял недалеко от ограждения, метрах в ста. Подземный ход тянулся, на пятьсот. Учитывая ещё и двадцать метров между ограждениями, беглецы были от периметра метрах в трёхстах восьмидесяти. Далее, пригибаясь к самой земле, лощиной – к деревьям.

Вбежали к небольшой, но достаточно густой рощице. Так – слева, под большой осиной… Есть. Тайник был тщательно замаскирован, однако, присмотревшись и зная, где именно он должен быть, Егор быстро нашёл его. Переодеваясь, беглецы услышали громкие команды в лагере, крики, мат, потом одиночный выстрел. Чёткая команда «Строиться по бригадам», и зычные голоса бригадиров: «Первая бригада, в две шеренги…», «Вторая бригада…», «Третья бригада…»

Одежда из тайника была не новая, но отвечала всем требованиям конспирации. Совсем недавно министерство культуры, внесло на рассмотрение ФНС предложение о стандартизации современной одежды свободных граждан. Обосновывали это необходимостью приведения к требованиям ГОСТа продукции предприятий лёгкой промышленности. Ну, и вообще… Нужно же как-то отличать свободных граждан от остальных… Например, от «вставших на путь исправления», или от «условно свободных», или от «перевоспитываемых». Каждой категории – отдельная форма одежды. Повседневная – более строгая, тёмных цветов. Одежда выходного дня с элементами индивидуальных отличий. Женщинам разрешалась брошь, или цветок. Мужчинам – галстук любого цвета, но не более двух одновременно. Пестрота не приветствовалась.

Переодевшись в тёмно-синие брюки, с одним накладным карманом, в тужурку, такого же цвета, с двумя нагрудными накладными карманами, и в ботинки на толстой универсальной подошве, беглецы, засунув свои вещи в тайник, потрусили к трассе.

На дворе конец октября. Вечера холодные, но перехода на зимнюю форму одежды ещё не объявили. Поэтому приходилось мёрзнуть. Разрешалось тёплое бельё, шапка и перчатки. Дороги не перекрывали, тревогу не объявляли. В нестрогой зоне, пытались вести переговоры с «закрывшимися» в клубной комнате для инструмента, сидельцами.

Администрация была уверена, что они там. Когда у КПП при перекличке обнаружили пропажу двух перевоспитываемых, сразу кинулись искать. Вдруг уснули в клубе, под стульями (такое случалось), или в туалет зашли? Может где-то курят, или за клубом? О побеге пока не было и речи. Поискав везде, где, по мнению охраны, могли скрываться сидельцы, обнаружили запертой комнату.

– Что здесь? – спросил начальник режима – обладатель трёх белых квадратов на рукаве – Хлебосол, присутствовавший, как и всё лагерное начальство, на политинформации, а сейчас возглавивший поиск. Он отряхивал красную каракулевую папаху, испачканную где-то в мел, и тихо матерился, ожидая ответа.

Шамба ответил быстро и по-деловому:

– Комната для инструментов.

– Тихо всем! Ша, тихо! – рявкнул начальник режима, и приложил ухо к двери. – Да заткнитесь, наконец! Нескоро, но всё же установилась относительная тишина. Все бригады стояли в строю рядом с КПП. Кое-кто бурчал про ужин и отдых. В отделении Крылова шёпотом пытались предположить – куда делись Егор с Толяном. У запертой стальной двери собралась небольшая толпа. В основном это были красношапочники с нашивками на рукавах из состава администрации лагеря. Там же стояли рядом бригадир Хмуров и командир отделения Крылов. Крылов смотрел сквозь запотевшие очки и мелко трясся.

– Там кто-то есть, – почему-то шёпотом констатировал Хлебосол. Замначальника лагеря толстый «красношапочник» Курвов, кряхтя, тоже приложился к двери. Поза была неудобной и портупея давила на живот. Он быстро покраснел, распрямился и подтвердил тоже шёпотом:

– Точно… Шорох… и шаги какие-то…

– Дай я… – отпихнув подчинённых, к двери подошёл Начальник лагеря Гнут. – Снял красную папаху, поправил воротник новенького офицерского ватника и, вытянув шею, приложил своё ухо – пельмень (видимо, бывший борец) к холодящей стали двери. Долго слушал, потом распрямился, надел папаху, сплюнул в сторону, и дал команду:

– Ломайте… там они, я слышал.

– Ломайте дверь, – повторил команду Хлебосол, – Побыстрее, – пискнул толстый Курвов…

Но никто не тронулся с места.

– Кто ответственный за хозяйство, а? За клуб? – спросил Гнут.

Шамба вышел вперёд, снял шапку, смял её в руках и виновато сказал:

– Я. Начальник клуба Шамба, – он смотрел в пол перед собой, не смея взглянуть в глаза начальству.

– Ломай! – рявкнул Гнут.

– Так нечем… Не положено иметь инструмент. Только вольникам. А у них конец смены… никого…

Гнут покраснел в тон своей папахи. Оглядел пригнувшихся своих подчинённых, и разразился тирадой, из которой было ясно одно – «Если дверь не сломают в течение пяти минут, он всех поимеет вместе с их роднёй до седьмого колена!»

Подчинённые рассыпались в полной готовности найти слесаря, техника, или чёрт знает кого, лишь бы не находится рядом с разъярённым начальником. И пока они искали способ взломать эту дверь, Гнут пробовал вести переговоры с запершимися там перевоспитываемыми. Он подошёл вплотную к двери и голосом, не терпящим возражений, заговорил:

– Даю вам пять минут. Если откроете дверь – отделаетесь десятью сутками штрафного изолятора! Если не откроете – пожалеете, что родились на свет. Вам ясно?

Дверь молчала, комната за ней продолжала шуршать и вздыхать, не оставляя сомнений – там кто-то прячется.

– Если дверь сломаем – живыми вы, выблядки, не доедете до трибунала! Удавлю, как щенков! – неистовствовал Гнут. Порежу на ремни! Суки драные! Гниды казематные! Срань болотная! Или выходите – или вам пи…

И такое «пи… пи… пи…» в течение всех отведённых на раздумье пяти минут. Дверь оставалась неприступной.

– Где слесарь? – всё больше распаляясь, орал нач-лаг. – Привести эту суку сюда!

Подбежал Хлебосол и что-то на ухо сказал Гнуту.

– Что? Да как? Пьёт? Да я его!

– Он не в нашем ведении… У него ведомство другое… Пытаемся связаться с начальником КЭЧ и службы быта… – докладывал Хлебосол. – Я давно говорил – не надо делить службы. Всё в лагере должно быть своё…

– Подожди, – Гнут немного успокоился. – Это не нам с тобой решать, – и опасливо зыркнул по сторонам. – Иди звони в КЭЧ… Проси, умоляй, угрожай, обещай… Что хочешь… Но слесаря с инструментом давай! Или МЧС вызывай!

– Они не едут, – подошёл Толстый Курвов. – Говорят – «Зона закрытый объект». Требуют согласования со своим руководством. Я дозвонился, обещали перезвонить. Но сами знаете – сейчас телефоны мобильные после работы выдают только первым лицам в ведомствах. Вот они пытаются…

– Ладно, – Гнут подошёл к двери ещё раз. Кашлянул и заговорил совсем другим тоном:

– С вами говорит офицер первого ранга Гнут… Начальник лагеря, – он покачал головой и тихо, практически себе под нос, добавил: —… пока ещё… – потом, кашлянув, продолжил:

– Жду выдвинутых требований… и… – он задумался на мгновение, вспоминая, как там говорили в таких случаях герои старых фильмов. Сейчас фильмы все только для служебного пользования. Достать трудно. Вспомнил: —…и ваших пожеланий. Обещаю рассмотреть любые. Только не молчите…

Дверь не открылась. Шорох продолжался, но голосов не было.

– Может, там нет никого? – испуганно предположил Курвов.

– Я, по-твоему, – глухой? – отойдя от двери, спросил Гнут. – И он глухой? – указал на Хлебосола. – И он? – на Шамбу. – И они все глухие?

– Нет, что вы, что вы… – Курвов покраснел и стал заикаться: —П-просто н-не от-отвечают, я и-и п-подумал…

– Что там со слесарем? – махнув рукой, спросил Гнут у Хлебосола.

– Я распорядился с объекта строительства вызвать слесаря. Он недавно от нас вышел. Нормальный гражданин… живёт в тридцать шестом бараке… Тут недалеко. За ним пошли.

Слесарь пришёл только через час. К этому времени всех перевоспитываемых вернули в строгую зону, предварительно пересчитав и обшмонав, а администрация, во главе с Гнутом, разместилась в клубе. Слесарь пришёл, но инструмента при нём не было.

– А где инструмент? – был задан вопрос.

– Нам с собой уносить не положено… Инструкция. Нужно завскладом дополнительное распоряжение на выдачу в сверхурочные часы…

Гнут негодовал… Где-то через полтора часа после начала хипеша дверь открыли… И, естественно, никого там не нашли…

А в это же время Егор и Толян приблизились к дороге. Рядом в кустах, прикрытые сломанной ветлой, лежали два дорожных велосипеда. И вскоре перевоспитываемые строгой колонии слились с потоком велосипедистов, возвращавшихся с работы по домам, и превратились в обычных условно свободных обывателей огромной страны. Они катили по направлению к городу. Октябрь, но мороз не установился, и снега не было. А значит – приказа перехода на зимний транспорт ещё не издали.

Весной, летом и осенью – вопрос с транспортом решался легко. Зимой, к сожалению, приходилось запускать автобусы и грузовики по маршруту, так как снег и гололедица не позволяли передвигаться на велосипедах. Велосипедное движение – идея министра здравоохранения. Он очень гордился новшеством. И экономия, и здоровье! Каждый житель получал под роспись транспортное двухколёсное средство и платил за него из своего довольствия ежемесячно. Велосипеды частично решили проблему с нехваткой горючего и отсутствием качественных автомобилей. Автомобили стали предметом государственного значения и могли использоваться исключительно в служебных целях.

Дорога шла от секретного оборонного производства, и ехали по ней в основном инженеры и высококвалифицированные рабочие, имеющие возможность жить в отрыве от производства, в отличие от неквалифицированной рабочей силы и чернорабочих. Этот контингент проживал в бараках казарменного типа на территории предприятия. Срок их обязательной рабочей вахты варьировался от года до пяти, в зависимости от множества факторов. Начиная с возраста, судимости, службы в армии и заканчивая пониманием политики партии и правительства. Также в рядах рабочих встречались колхозники близлежащих хозяйств. Велосипеды были все одинакового цвета, но не всегда одинаковой конструкции. Мужские, с рамой и большими колёсами. Женские, с опущенной рамой и колёсами поменьше. Детские «Орлята» и «Школьные» – меньше и легче.

Мужчины и женщины – одеты в такие же, как у беглецов, синие одежды. У женщин на головах платочки трёх цветов. Синие – у работниц цехов и основного конвейера. Белые – у работниц общепита и санитарных частей. И красные у представительниц контрольных бригад Фронта Национального Спасения.

Изредка, мигая синим маячком и воя сиреной, мимо проносились машины высших чинов Фронта Национального Спасения или внедорожники полиции. Всё пока шло по плану. Через двадцать с небольшим минут беглецы свернут на грунтовку, ведущую в малый хутор «Передовой». Там их ожидает Саша Полковник. Они попадают под его опеку. Егор знал полковника ещё по совместной службе. Парень он надёжный, хотя наглый и не всегда приветливый.

Хуторов, расположенных вдоль основной магистрали было много. В них проживали временно свободные граждане – сотрудники огромного хозяйства, именуемого Хозколтруд, или – хозяйство коллективного труда. Поля, расположенные по обе стороны дороги, за заградительной лесополосой, принадлежали государству. Отвечал за их содержание, обработку, использование именно Хозколтруд.

Жители Хуторов имели свою зону ответственности, но решение о посевной, уборочной или поливной компании принимало руководство Хозколтруда, которое в свою очередь получало распоряжение от министерства сельского хозяйства, а министерство от Высшего Совета Фронта Национального Спасения. Часто указания были нелепыми с точки зрения работающих на земле. Страна огромная, климатические зоны разные и со своим особенностями, что требовало исключительно индивидуального подхода к началу сельскохозяйственных работ. Но… Министерство Финансов выделяло средства по своему графику, ФНС проверял поступление денег на счета, отправлял своих контролёров на места, определял порядок закупки топлива, запасных частей, техники. Потом – выпускал распоряжение… Короче сеяли иногда поздно, убирали рано, хранить не умели… Но плакатами обвешались, как в лучшие годы Советского Союза. Опять «Битва за урожай», опять «Каждую каплю – в дело»… и прочая ерунда, вызывавшая уже не раздражение, а грустную улыбку у работников сельскохозяйственных предприятий. Хотя предприятие было одно: Хозколтруд.

Каждое утро в шесть часов летом, и в восемь зимой, раздавалась трудовая сирена, возвещающая начало трудодня. К этому моменту все приписанные к хозяйству граждане должны были находиться на своих рабочих местах. За невыход на работу – первое предупреждение, за повторный – перевод из статуса временно свободного, в статус – ограниченно свободного, что значительно урезало свободы – передвижения, посещения развлекательных мероприятий, воскресного выхода в местный интернет, лишало права иметь возможность недельного годового отпуска.

Жили в бараках на двадцать человек, которые были поделены на десять комнат. Удобства во дворе. Отопление печное. Электричество – по расписанию. Супружеские пары имели право один раз в год подавать заявление на увеличения семьи. И в течение девяти последующих месяцев женщина могла уходить с работы на двадцать минут раньше, чтобы успеть принять душ к приходу мужа. Эта привилегия была выбита минздравом. И оно им очень гордилось, преподнося как заботу государства о преодолении демографического провала. Холостяки жили в отдельных бараках по пять человек в комнате. Посещение женской половины разрешалось только до одиннадцати вечера.

Егор и Толян свернули направо под кривой, написанный от руки указатель – «Передовой». Толян, с трудом удерживая равновесие – давно не катался – на неровной дороге, спросил:

– Что за передовой?

– А у них теперь всё так – «Передовой», «Стремительный», «Смелый»… Названия хуторов. ФНС придумывает названия… Чёрт бы их побрал… Кажись, приехали… Ну-ка… спешились… Тихо…

Они остановились у густой заросли дикой сирени. За ней, метрах в тридцати, располагался деревянный барак. Прямо за сиренью – небольшой сарай. От него пахло мочой и какой-то гнилью.

– Фу, ну и ароматы – тихо заметил Толян, закрывая нос пятернёй.

– Тут параша… – кивнул на сарай Егор и тоже прикрыл рукой нос…

– Сашка должен ждать у этих кустов… Если это, конечно… – Егор не договорил, огромная лапа легла ему на плечо.

– Тссэ… – Полковник приложил палец к своим губам. – Я это, здоров, Гор.

– Сашка! – Егор обрадовался, но сказал тихо: – Наконец-то!

Сослуживцы обнялись. Полковник подошёл к Толяну, стоявшему у велосипеда. Внимательно посмотрел ему в глаза. Молча кивнул, приветствуя незнакомца. Толян тоже кивнул в ответ.

– Уже совсем стемнело… – заговорил очень тихо Саша. – Это хорошо. Хождение в тёмное время по хутору запрещено… Только с моего разрешения, поэтому пройдём незаметно. На хуторе камер нет… Не пишут. Экономия энергии… Электростанция сдохла почти совсем… – он поманил беглецов рукой, и они, пробираясь сквозь заросли сирени, подошли к отдельному флигелю. Флигель был маленький, но кирпичный, с металлической крышей и флагом над козырьком двери. Стоял он в стороне от барака и совсем далеко от параши, как назвал вонючий сарай Егор.

Во флигеле было до того уютно и комфортно, что Толян даже присвистнул:

– Ни фига! Вы живёте!

Полковник, снимая верхнюю робу, довольно улыбался:

– Как никак – председатель я… Вот оно как. Из Полковника – в председатели. Но председательствую недавно… Да раздевайтесь. Сейчас поедим. У меня спирт есть… Давайте, давайте… Ну, что… как не родные.

Беглецы сняли ботинки, и босые прошли в комнату. Мебель была достаточно богатой по нынешним временам. Небольшой, но массивный стол, покрытый цветастой скатертью, расположился у окна, занавешенного тяжёлой шторой. Четыре стула с резными ножками стояли по сторонам стола. У противоположной стены – диван, большой с кожаным высоким верхом. В углу приличный телевизор «Горизонт», с плоским экраном, рядом на столике настоящий компьютер, настольная лампа с зелёным абажуром, ксерокс, принтер. Егор, выпятив нижнюю губу, одобрительно поднял вверх большой палец:

– Солидно, Сашок… Что сказать.

– Да, – Полковник махнул рукой. – Груда металла. Всё равно интернет ограниченно-доступен. Следят. Связь один раз в неделю во время планёрки. А так… Стоит без дела.

Толян, осматриваясь по сторонам, негромко спросил:

– А того, – он обвёл комнату пальцем, явно намекая на прослушку, – нет?

– Нет! Точно нет… поверь… Ну, давай садитесь, сам всё подам.

Он вышел на кухню, которая располагалась за остеклённой дверью, и вскоре вернулся, неся поднос с едой в одной руке, а графин, видимо со спиртом, в другой.

Через пять минут, трое мужчин раскрасневшись от тепла, спирта и еды, закусывали картошкой и огурцами. Пили не много, больше говорили.

– Кинулись уже, наверное? – закусывая картофелиной, присыпанной солью, – заметил Толян.

Егор молча хмыкнул и отёр руки вафельным полотенцем.

– Я говорю – ищут, наверное… – Толян смотрел на своего товарища.

– Кинулись, не кинулись… Чего гадать. Как будет… нам уже ничего не изменить, – Егор налил всем из графина, не дожидаясь предложения от хозяина. Полковник одобрил его действие, чуть прикрыв глаза. Выпили. Запили водой.

Саша Полковник, отодвинув пустую стопку, посмотрел внимательно на Егора, затем на Толяна и буднично сказал:

– Сейчас спать… Утро вечера… знаете, – и, предваряя вопрос открывшего было рот Толяна, добавил: —Искать здесь не будут. Архивные данные о нашей совместной службе с Егором не сохранились. Я по себе всё зачистил давно… На всякий случай. Вот он и настал, тот случай.

Егор встал из-за стола, задвинул стул, подошёл к Полковнику и неожиданно обнял его.

– Ну, ну… Сочтёмся… Не люблю этого… знаешь ведь, Гор.

– Знаю, Сашок… просто спасибо… И где ты нам постелил – определил?

– Спать будете наверху, – Полковник указал на крутую узкую лестницу, ведущую в мансарду. Там два матраца… высоких. Бельё, одеяла.

Вдруг в дверь кто-то настойчиво постучал. Егор метнулся к лестнице, поднялся наверх. Толян юркнул на кухню.

Полковник спокойно подошёл к двери:

– Кто?

– Александр Оттович, – раздался из-за двери взволнованный женский голос, – ФНС на хуторе… Внеплановая… Вас спрашивают.

Полковник потёр ладонью подбородок, выругался беззвучно, ответил спокойным голосом:

– Сейчас иду… Переоденусь только…

– Они срочно! – не унимался голос.

Полковник набросил на себя ватник, висевший у входной двери на вешалке, сооружённой из неструганой сороковки и соток гвоздей, махнул выглядывавшим из своих укрытий беглецам рукой – «Давай наверх» и, дождавшись, когда те поднимутся, открыл дверь. На пороге стояла Катя. Да-да, Та самая Катя из дома Хомичей. Они жили с Полковником как муж и жена, вначале скрывая, а потом и в открытую. Всё же она иногда по привычке ещё «выкала» Саше, особенно на людях. Катя похорошела. Женщина при мужчине всегда расцветает, хоть и в нехороших условиях. Даже обычный ватник и сапожки она носила кокетливо и красиво. Платок повязан так, что видны белые локоны, а глаза, несмотря на будничные запреты, были подведены чёрной тушью.

– Где они? – выходя из флигеля и предварительно погасив свет, спросил Саша.

– На овощном… Злые какие-то. Двое фэнээсовцев и баба с ними, похоже – из сельхознадзора… Худющая! Пацан в юбке. У каждого в руках по аппарату… Ищут вас… тебя то есть. Я думаю, наверное по выполнению плана… Мы же недодали.

Дверь хозяин дома закрыл на ключ. Взял Катю под руку и, поправляя другой рукой сбившийся воротник ватника, сказал ей на ухо:

– Я на овощной… Ты – в контору… Там Геворг, скажешь ему, чтоб уходил. Поняла?

– Поняла… А что же? – девушка прикрыла рот рукой.

– Ничего же! Меньше размышляй… – зло прошипел председатель – Полковник и добавил по-доброму тихо: —Иди, Катюша… Всё будет хорошо.

В овощном цеху председателя ждали – начальник цеха Арам и трое проверяющих. Арам стоял хмурый и, увидев Сашу, молча кивнул головой в сторону незваных гостей. Проверяющие подошли к председателю с гаденькими ухмылками на юных лицах. Заговорил один из парней:

– Гражданин Роммель?

– Да, – ответил Саша.

– Отто Алексеевич, кажется?

– Александр Оттович, – поправил Полковник.

– Не суть важно, – заметила женщина, похожая на пацана, по характеристике Кати.

– Сигнал поступил. Вот, – один из парней открыл крышку переносного компьютера и повернул его к председателю. Компьютер был диковинный. Председатель давно не видел новинок, хотя и слышал, что за бугром все работают в трёхмерном изображении. Что суперпринтеры способны создавать человеческие органы, а ещё… Он не успел подумать дальше, так как на экране увидел очень неприятные кадры. Люди из бригады Гриши – Дон Кихота, грузят мешки в машину. Съёмки проводились, очевидно, ночью, и были чёрнобелыми с зеленоватым отливом. Так показывал ПНВ – прибор ночного виденья.

– Что скажете, гражданин председатель? – глядя на картинку в компьютере, спросил проверяющий.

Молчание – золото, но не в данном случае.

– Не понимаю, в чём загвоздка… – начал Саша, – люди работают.

– Да… Работают. Всего, согласно видеозаписи, за эти сутки загружено двести двадцать три мешка картофеля… Мы сейчас говорим только о нём…

– Ну? – начинал понимать Саша, к чему клонит проверяющий. Видимо, нестыковка с учётными данными его бухгалтерии. Но винить некого. Он сам дал команду приписать сверх выполненного семнадцать тонн. Но не огульно, а ежедневно понемногу… Ранние заморозки, отсутствие техники, плохой урожай… И план трещит по швам… Думал, потом покроет за счёт другого поля. Не проскочило…

– Я готов объяснить, – председатель указал парню на дверь, ведущую в отдельное помещение. Тот кивнул головой.

– Ну, что ж… Пойдёмте… Объясните.

Они зашли в комнату. Остальные проверяющие остались за дверью вместе с бригадиром. Маленькая неубранная комнатёнка была метров девять по площади. Не больше. Стол, четыре стула. На столе древний компьютер. Саша подошёл к столу, порыскал в ворохе бумаг. Оторвал клочок от одной из них и, не говоря ни слова, нарисовал большой знак вопроса. Парень хмыкнул. Закрыл свой переносной компьютер и, почесав, совсем как-то по— деревенски, за ухом, поднял вверх четыре пальца левой руки. Саша смотрел на руку молча. Он понимал, что отдать четыре трудодня всей бригады, значит оставить людей без дополнительного пайка, на целых две недели. Не выдержат без мяса и сахара. Надо действовать. Попробовать торговаться? Он посмотрел, оценивая представителя Фронта Народного Спасения.

Молодой, наглый, видно – из деревенских. Не идейный. Можно попробовать.

Бывший полковник поднял вверх два пальца, пожав при этом плечами. Колебался проверяющий недолго. Крякнул, что-то пробурчал и сказал, выходя из комнаты:

– Ладно…

Председатель вышел за ним следом. Проверяющие быстро собрались и укатили на большом армейском УАЗе «Патриот».

Арам подошёл к председателю.

– Сколько? – виновато спросил он.

Председатель махнул расстроенный рукой и показал Араму два пальца.

– Ничего, отработаем… Ещё по-божески… У нас резерв неучтённый остался… Я в базу не вносил ночные выходы на аврал… Как-то выкрутимся…

– Но два трудодня – это сто двадцать дней на бригаду! Куда им столько? Людям как объясним? Ты же помнишь – от каждого… это, и каждому по труду… – Саша грустно улыбнулся.

– Да… Но если бы не приписали, хуже кончилось бы… А так, хоть бумаги в норме… – Арам подмигнул Саше. – Я пойду, командир. Ноги гудят… да и…

– Иди, конечно. Отдохни… Антонине – привет… Знаю – к ней. Правильно… Хорошая она у тебя.

– Ей скоро вольную полную обещали. Приглашу на свадьбу. Разрешение пока не получил. Но как статус ей поменяют, сразу попрошу…

– Спасибо… – Полковник поднял воротник и зашагал в направлении своего флигеля.

Вот уже третий год почти прошёл после этого чёртового катаклизма. Третий год какого-то всеобщего безумства. Когда это всё началось – думали ненадолго. Вначале всех пугали тяжёлым международным положением. Все каналы вещали одно и то же: планы США и Запада по оккупации России, всемирный заговор против руководства страны, внутренняя пятая колонна. Телевидение превратилось в сплошной пропагандистский поток. Причём люди, которых раньше и заподозрить нельзя было в слабоумии или крайней симпатии к сталинизму, вполне серьёзно говорили о возвращении методов чисток рядов, выявлении врагов народа, выселении неугодных. И это не было признаком плохого тона. Почему? Саша искал ответ, но не находил. Однажды он услышал понравившуюся версию от бывшего ректора университета, которого после лагеря и полутора лет заключения направили к нему на хутор. Профессор был худой и вспыльчивый, однако вполне себе бодрый, несмотря на перенесённое заключение и стресс «разоблачением» его, как западного агента.

Он пришёл к Саше на беседу… Такие собеседования председатель проводил всегда лично с вновь прибывшими. Профессор был замкнут, опаслив, небрит и подозрителен. На вопросы отвечал, кивая при этом головой то ли вниз, то ли в бок. Так, что было не понять, положительный даёт ответ на вопрос или отрицательный. Вопросы были стандартные, разработанные Главком Хозколтруда. Велась аудиозапись беседы со вновь прибывшими «на перековку», как любили называть партаппаратчики принудительные работы в сельском хозяйстве.

Перед Роммелем сидел ещё не старый человек. Одет в обычную, для его положения, одежду – серая роба, чёрные ботинки. Шапку он мял в руках.

– Ваше имя, фамилия, отчество? – отчётливо произнёс Саша.

– Кудинов… ой… простите меня… Я забыл… Нельзя… я сначала, – и профессор, оглядываясь по сторонам в поиске, видимо, записывающего «уха», отчётливо сказал:

– Бронштейн… Эммануил Аронович… – и, подумав немного, добавил: —Я по жене Кудинов… так при росписи… она попросила. Ну, у неё отец был категорически против… Вот я и взял её, ну то есть жены – фамилию. Но сейчас, в свете борьбы за чистоту расовых приоритетов… вы понимаете… Я не вправе, так мне объяснили ещё при задержании, использовать фамилию жены…

– Не волнуйтесь вы так, – успокоил его председатель Саша, – личное дело передо мной. Всё вижу. Но форма опроса утверждена, – и бывший полковник развёл, извиняясь, руками. Видеозаписи не было. Фиксировался только звук. Вначале предполагалась и видеозапись, но выделенные деньги растворились в чиновничьих кабинетах. И на видео их не осталось. Отчёт успешно прошёл наверх, а контроль был возложен на того, кто эти деньги и присвоил.

– Род занятий до ареста? – вопрос Саша задал казённо, без лишних эмоций и удивлений. А удивляться было чему. По анкете – Кудинов – Бронштейн значился, как требующий постоянного контроля, своенравный, неуравновешенный, с обострённым чувством своего величия. Такую глупость мог написать только слабо образованный идиот или преданный патриот из ФНС.

– Молекулярная физика, – ответил Кудинов – Бронштейн, – профессор… преподавал в вузах… многих… научные работы, статьи… Но… это мало интересно.

На зоне – разнорабочий, – Эммануил Аронович пожал плечами и добавил с упрёком, как показалось Саше, – разнорабочий доктор наук… Бред, да и только.

– Ну, почему же бред? У меня в бригаде сортировщиков пять кандидатов и два доктора наук… Вот так, – председатель Саша грустно вздохнул.

Он задал необходимые вопросы. Получил стандартные ответы и, закрыв файл компьютера, где размещалось личное дело профессора Бронштейна, предложил выйти:

– Пойдёмте, представлю вас бригадиру.

На улице разговор пошёл по другому руслу.

– Эммануил Аронович, мне передали о вас информацию мои друзья. Можете не опасаться. Я хорошо знаком с Зюлькиндом Романом.

Профессор засуетился, оглянулся несколько раз. С Романом Зюлькиндом он был знаком по совместной работе в лаборатории Кривых. Хороший, добросовестный парняга. Когда профессора обвинили в пособничестве какой-то там разведке, он не понял даже какой, Роман был один, кто высказал сомнение по этому поводу. И поэтому, сейчас услышав от председателя знакомое имя – он облегчённо вздохнул. Закивал головой и далее пошёл рядом с председателем.

Роммель, кутаясь в поднятый воротник, продолжал: – Постараюсь найти для вас нечто, так сказать, приличное… в конторе.

Профессор не ответил, только опять пожал плечами. Пройдя шагов пятьдесят, Саша неожиданно задал вопрос:

– А вот скажите – что вот это?

– Извините, где? – Кудинов-Бронштейн опять оглянулся.

– Всё вот это, что нас окружает… Мне интересно слышать разные мнения… тем более от людей науки.

– Это? Это нормальное состояние цикличности развития Российского общества, – ответил профессор, словно ответ готов был давно.

– Нормальное? – Саша опять грустно улыбнулся.

– Да… Многим оно кажется странным… Однако оно закономерно… У меня есть объяснение… На протяжении семи столетий Россия входила в стадии – от экономически свободного развития до феодально-вассального несколько раз… Была Новгородская торговая республика, Псковская… даже Вятская… Причём демократичность их правления вызывала зависть даже на Западе. Но в то же время территории, попавшие под управление Монгольской империи – правились, простите за такое определение, исключительно тоталитарно, централизованно и феодально. Были времена узурпации власти полной… при Грозном, при Петре, при Сталине…

Но были и времена … Да что там говорить об истории, – профессор явно завёлся и, немного запыхавшись, всё же не отставал от председателя. Он дышал часто, но ровно, продолжая свою мини-лекцию:

– Когда после гайдаровских реформ Россия ступила на краешек рыночных отношений, нам казалось это – навсегда… Только не казалось это тем, кто не представлял себе, что в стране могут быть свободные выборы, свободные партии, свободные суды, пресса… Свобода предпринимательства, свободные люди, наконец! Что власть должна периодически меняться, что мнение одного не должно безоговорочно приниматься как аксиома. Усиление пирамиды власти привело к необходимости не выбирать, а назначать феодалов – губернаторов, попытка контролировать бизнес – привела к укрупнению и монополизации всех сфер экономики, а затем и к огосударствлению его полностью. А людишки… ну, то есть мы… Быстро подстраиваются, ища силу. Где сила – там и прихлебатели. И не потому, что плохие. А потому, что каждый хочет просто нормально прожить отведённый ему срок. Вот и прощаем малые прегрешения власть имущих… Лишь бы не отодвинули от дележа… Вот и соглашаемся с властью во всём – лишь бы самому удержаться, лишь бы не вытолкнули, лишь бы перепало и нам… кусок дающий – всегда диктует. Люди нормальные, вот только…

– Квартирный вопрос их испортил? – грустно улыбнулся Роммель.

– Да… да… и он тоже. Лучше и не скажешь… Вопрос личного благополучия заложен в нас как инстинкт… Мощный инстинкт самосохранения…

Так вот… продолжая тему огосударствления всех сфер… убрав своим госрегулированием всю конкурентную среду, диктаторы-управленцы довели дело до дефицита, пропало всё. Они кинулись к предприимчивым «Давай-давай!» Ха! Было поздно! Бизнес умер, конкуренции нет! Кто сможет конкурировать с госкорпорацией, которая дотируется государством. Но скоро дотации кончились, а госкорпорации стали сильно убыточными – наступил конец. Что-то надо думать. Искать виновных! Нашли! Запад! Он виноват во всём, конечно! Закрыть границы – да и дело с концом. И ведь большинство поверило, потому, что не умеют ничего делать. Пассионарный слой выжжен налоговой политикой, жёстким регулированием и бюрократическими преградами. Кто уехал, кто разорился и спился. Кто приспосабливается. Но кормить народ-то надо. А чем? – Бронштейн, чуть споткнувшись, слегка придержался за локоть Саши. Он тут же сконфуженно одёрнул руку и извинился.

– Простите, гражданин начальник… – слова извинения прозвучали нелепо и комкано.

– Перестаньте, Эммануил Аронович. Я такой же заложник положения, как и вы… И миллионы других. Продолжайте – интересно.

Профессор продолжил, слегка, в знак почтения, кивнув головой:

– Вернули обычный способ – бесплатный труд. Вот мы и трудимся. Виноватого найти – проще простого. Был бы человек – статья найдётся. Мы смеялись над этой идиомой. А надо было её выжигать калёным железом, надо было орать на всех углах… Надо было…

– Пришли, – Саша остановился у входа в контору.

Профессора определили на бумажную работу. Подсчёты, табели, учёт выполнения работ, трудодни… Так он до сих пор и трудится.

Часто вспоминал тот разговор председатель Александр Оттович, многое понял. Со многим согласился. Не понравилось, что опять наша интеллигенция говорит заумно, издалека и непонятно… Отсюда и беды. Проще, господа… Всё проще. Но суть сказанного Бронштейном – Кудиновым понятна. Мы сохраняем привычный метод. Метод, доставшийся нам от далёкой Монгольской империи. И ни года, ни перемены не в силах что-то поменять. Метод правления один – жёсткое единоначалие… как в армии… Отрицание мнений, отличных от генеральной линии. Уничтожение инакомыслия на корню. Превращение людей в послушное голодное бессловесное стадо, готовое на всё ради куска хлеба и сохранения жизни…

 

Глава 3

Тайное общество

Саша подошёл к своему флигелю. Дверь приоткрыта. Странно… В окнах темно. В домике – тишина. Осторожно вошёл. Зажёг свет. Лампочка светила довольно ярко. Из прихожей – в гостиную. Тоже зажёг свет. Порядок. Со стола всё убрано. Никого нет.

– Егор! – позвал председатель. – Егор!

– Здесь мы, здесь, – тихо ответил Егор, спускаясь со второго этажа.

– Что за шухер?

– Всё спокойно… Побирушки приезжали. Да, не заморачивайтесь. У нас знаешь, сколько кормится, – Саша незло махнул рукой. – Давай отдыхать. Завтра – передислокация. Легенду расскажу прямо сейчас. Вы – наверх, располагайтесь. А я через пару минуток поднимусь.

Устроившись наверху, беглецы стали слушать подошедшего председателя.

Они проговорили план завтрашнего дня. Без лишних слов, по-деловому. Саша рассказал о таких вещах, о которых Егор и не догадывался. Он объяснил, что после побега – выход у беглецов один – примкнуть к организации, борющейся за освобождение страны от тирании. Егор и Толян слушали с недоумением и страхом.

Они и предположить не могли, что существуют люди, которые осмелились идти против ужасного террора в стране. Но Роммель объяснил, что таких людей много. Что завтра он познакомит их с ними. И что от них требуется только одного – поверить ему. А он их не подведёт. На этом закончили.

Ещё Роммель пояснил, что утром идти всем вместе нельзя. Чужих приметят сразу. А Саша пока не выявил «шептуна» на своём хуторе. Подлость можно ждать от кого угодно. В каждом хозяйстве, в каждой бригаде был завербованный стукач.

– Так что, – говорил председатель, – я уйду рано. А часам к десяти, когда все будут на рабочих местах – подъедет грузовик. Станет левым бортом к дому. Сначала из него выгрузят дрова. Присмотритесь. Осторожно… Егор – ты же лучше меня знаешь. Прокрадываетесь… и в кузов. Там брезент. Укроетесь и затихните. И чтобы – тише воды, ниже травы. Ехать недалеко. Приедете – вас окликнут. Вопросы?

– Ясно всё, – буркнул Толян, явно обидевшийся, что Саша сказал – «Егор, ты знаешь». Толян, между прочим, тоже не лыком шит. Но вслух обиды не выразил.

– Отлично, – резюмировал председатель. – Отбой.

План был прост, и поэтому всё должно было произойти без сучка, без задоринки. Грузовик прибыл в девять пятьдесят восемь. Двое и водитель вылезли из кабины и стали разгружать дрова, складывая их у сарая. Ровно в десять тридцать в кузов залез Толян. Через минуту – Егор. Накрылись брезентом. Замерли. Хлопнули закрывающиеся двери кабины. Грузовик заурчал и тронулся. Буквально через несколько секунд Егор с Толиком услышали крики и свист. Грузовик встал. Кто-то стукнул чем-то металлическим о кузов и спросил:

– Что везёте? – голос был противный и писклявый. Даже не поймёшь – мужик или баба.

– Председателю дрова привозили. Вот накладная. Вот наряд… путёвка…

– Открывай борт. – Это зачем ещё?

– За сеном! – грубо оборвал писклявый, – открывай, говорят… План повышенной угрозы объявили… Всех трясём.

– Да нет проблем, Кузьма. Ты же меня знаешь… Сейчас монтировку достану, а то, блин, борт, сука, клинит. Еле закрыл.

Егор и Толик лежали под пыльным пахнущим сырыми дровами брезентом, и не могли повлиять на ситуацию. Что за люди их остановили? Вооружены они? Как поведёт себя водитель?

– Да ладно… Я залезу, сам проверю.

Кузов зашатался. Кто-то влез в него. Пнул металлический ящик закреплённый ремнём у переднего борта. Отодвинул бидон, стоявший тут же рядом. Вдруг снизу, с земли его окликнули:

– Кузьма, а ты не знаешь – всем дают отгул за воскресенье, или только условно вольным? – голос похож на голос шофёра, который руководил выгрузкой дров.

Стоящий в кузове Кузьма ответил удивлённо:

– Отгул? Первый раз слышу. Ну-ка расскажи, Лёня… Расскажи, расскажи… – спрыгнув с кузова Кузьма отошёл от машины, так как его голос отдалился.

– Да, я вот вчера отвозил почту, в детский сад… – снова заговорил водитель Лёня. – Ну, с молоком… заодно попросили. Так мне директриса приюта говорила – новое постановление… Для особо отличившихся, теперь за трудодень, в воскресенье, могут давать отгул среди недели.

– Да иди ты? Точно?

– Не знаю… Только она сказала… Ну, я поеду. А то ещё две ходки надо…

– Езжай. Смотри, осторожно. С Дальней, говорят двое рванули… Ещё вчера. Ищем.

Хлопнула дверь кабины. Заурчал двигатель. Поехали.

Под брезентом громко чихнул Толян, но шум мотора и расстояние скрыло явный прокол конспирации.

Ехали, действительно, недолго. Место, куда их доставили, было очень интересным. Глухой, как показалось, лес. Дорога почти полностью заросшая. Неезженая. Беглецов поджидал парень. Молодой и какой-то неприятно-приблатнённый.

– Давай, чапай за мной… пехота, – издевательски сказал встречавший блатняк.

– Далеко? – спросил Толян.

– Три дня лесом… если на комбайне с сеялкой, – заржал негромко парень.

– Ладно… веди, – сурово глядя исподлобья сказал Егор.

Шли молча через заросли. Много было сухостоя. Лес неухоженный и старый. Провожатый дорогу знал хорошо. Шёл уверенно и довольно быстро. Через полчаса, ободранные и недовольные, беглецы очутились перед входом в землянку. Причём заметить его было практически невозможно. Остановившись у старой сосны, проводник лихо свистнул и исчез в каких-то кустах.

Земля рядом с Егором поднялась, открывая этот самый вход. Снизу на них смотрел взрослый, интеллигентного вида мужчина. Толян и Егор глупо оглядывались, но провожатого и след простыл.

– Заходите, – тихо пригласил мужчина из подземелья.

Землянка оказалась просторным светлым бункером. Такие Егор видел у связистов и ПВОшников, во время своей службы в ГРУ. Неширокий коридор упирался в мощную стальную дверь. Встретивший их мужчина повернул большое металлическое колесо, и дверь плавно отошла навстречу. За дверью открывался вид в огромную залу. Посредине – большой стол. По стенам тоже столы, сплошь уставленные аппаратурой. Компьютеры, за которыми сидели несколько человек. За большим столом в центре – семеро. Они внимательно смотрели на Егора с Толяном. Лысый полноватый мужик, который сидел во главе стола, пригласил их жестом, указывая на два свободных кресла:

– Садитесь, господа. Рад вашему удачному освобождению.

Прибывшие «господа» – сели. Компания подобралась странная. Старший, так окрестил его Егор, был толст, лыс и, очевидно, маленького роста, потому что всё время выпрямлял спину, пытаясь казаться выше, чем он есть на самом деле. Одет – в красивый синий костюм и голубую рубаху. Галстук – кричал своим неестественно белым цветом. Остальные были тоже как-то странно одеты. Точнее, одеты так, как ещё три года назад ходили все нормальные люди. Двое в элегантных костюмах и белой рубахе, с расстёгнутым воротом, трое в джинсах и свитерах ярких цветов. Ещё один, словно приехал с Гавайского пляжа – в лёгкой, почти прозрачной, батистовой майке. Голая нога в кожаном мокасине, торчавшая из-под стола – означала – в шортах. Неслыханно по нынешним временам.

За дверью открывался вид в огромную залу

Егор с Толяном выглядели довольно странно в своих повседневных нарядах. Толстяк, между тем, продолжил, обращаясь к присутствующим:

– Господа, позвольте ненадолго прервать наше совещание. Я, по просьбе нашего друга Саши Полковника, представлю вам новых членов общества «Возрождение». Вопросы конспирации пусть не вызывают вашего сомнения. Лучшей характеристикой этих господ должно послужить поручительство Александра Оттовича. По его словам – они одни из первых членов создаваемого им ударного отряда борцов. Егор Юсупов – бывший сослуживец Роммеля. Бывший подполковник главного разведывательного управления. Анатолий Борцов… Толстяк улыбнулся, – и фамилия, подходящая для дела, которое требует от нас умения бороться. Спортсмен, друг Егора. Вместе отбывали… на строгой. Вместе, только вчера совершили побег.

Все присутствующие внимательно вглядывались в сидящих неуверенно и как то уж очень прямо, новичков. Улыбались, подмигивали им. Вели себя вполне дружелюбно, не выказывая каких-то сомнений по поводу их представления.

Егор был удивлён. Александр вчера вкратце ввёл его в курс дела. Но такого быстрого развития событий, он никак не ожидал. Что за чепуха?

Чепуха заключалась в следующем. Роммель был знаком с бывшим работником ЖКХ Степаном Гоптой, который и рассказал ему о тайной организации. Полковник только хмуро посмотрел. Потом сказал:

– Я в теме. Работайте… – и всё.

Он как-то пообещал руководителям подпольного движения «Возрождение» создать надёжную группу из бывших офицеров ГРУ и спецназа. Но слова – одно, а на деле…

Рутина повседневных забот на должности председателя хутора «Передовой». Планы, наряды, отчёты. Бывший полковник всё больше превращался в обыкновенного председателя, с папкой под мышкой и желанием отдохнуть и выпить. Не до борьбы. Такое же настроение царило и в головах многих жителей России, новейшего периода. Но… зачем-то Саша подыгрывал в спектакле…

Вокруг всем было не до протестов. Человека загнали в такие жёсткие рамки, что думать и мечтать он мог о самом ценном… О сне, хлебе, водке. Свобода, как таковая, ассоциировалась с возможностью – не выйти на работу и самостоятельно, без пропуска или увольнительной погулять по городу. Это было шиком! Свобода передвижения из города в город – вообще считалась привилегией немногих передовиков и больших чиновников. Передовикам выписывали временное на три месяца разрешение передвижения по стране, с целью делиться опытом своей хорошей работы. Чиновники ездили даже на юга. Кавказ, Крым. Отмечали путёвками и наиболее проявивших себя условно свободных граждан. Санатории работали, выполняя план по оздоровлению трудоспособного населения страны. Но таких передовиков, чиновников высшего звена или хорошо работающих условно свободных граждан, было мало. Остальные граждане считали свободой просто факт выйти вечером в город без увольнительной. В театры, кино и на стадионы ходили исключительно в составе трудовых коллективов, по спискам. Машина перемалывания завертелась, и остановить её не под силу никому.

Роммель превратился в винтик огромной машины. И тоже мыслил категориями более приземлёнными, чем мечты о демократии и либерализации. Он мечтал выполнить план. Получить недельный отпуск и разрешение посетить санаторий закрытого типа в Сочи. Но… его поведение было окутано тайной…

Организовав побег Егора и его друга, он решил представить их как основной костяк будущей боевой группы. Егор – отличный офицер. Профи. Толян, со слов Егора – прекрасный спортсмен, не нытик. А других вариантов у него пока не было. Большинство его сослуживцев или перешли в новые силовые и карательные структуры «закрытой демократии», или канули в застенках и лагерях, как не смирившиеся с новыми порядками. Бывший полковник ГРУ для людей из «Возрождения», являл собой какую-то смесь загадочного, всемогущего профессионала разведки и асса военного дела. Они не понимали, что служба его была связана, в основном, с проблемами весьма приземлёнными и земными. Да, он участвовал в событиях, происходивших в местах, которые называют – «горячими точками». Да, он выполнял, иногда, задачи вполне боевого характера. Но сейчас, оторванный от организации, от информации и от всей инфраструктуры армейской разведки – был обыкновенным гражданским шпаком, собирающим урожай овощей, и отвечающий за выполнение плана. Однако имидж – великая сила. Он играл по правилам, установленным кем-то сверху. И теперь ему было просто невозможно ничего не сделать. Пришлось представить своего бывшего сослуживца и его товарища – авангардом и основой нового структурного подразделения всеобщего движения против существующих порядков.

Итак, Егор Юсупов и Анатолий Борцов, помимо собственного желания, стали руководителями несуществующей группы, входящей в освободительное движение «Возрождение». Перечить или отнекиваться беглецы не стали. В их положении – это было бы, по меньшей мере глупо. Куда они пойдут?! На всех углах, вероятно, светятся их портреты. У полиции интернет работает и компьютеры есть. Используются, правда, исключительно для службы.

Люди из бункера, оказались обыкновенными доморощенными идеалистами-революционерами, как назвал их позднее Саша Полковник. Организация получала неплохие средства из зарубежных источников и успешно имитировала кипучую революционную деятельность. Был построен бункер. Точнее, переоборудован из старого запасного командного пункта не то дальней авиации, не то ПВО, которых осталось много ещё от бывшего СССР. После реорганизации и упразднения Военно-Воздушных Сил, и создания ВКС – Военно-Космических Сил, многие бункеры были брошены и позабыты. Один из них и был облюбован «реваншистами», как их называли официальные власти.

Внутри – всё смотрелось очень солидно – мигает, светится и играет. Интерактивная карта, секретные схемы, планы по захвату власти. Это впечатлило прибывших тайно, под видом дипломатов западных спецов. У самих же революционеров задача стояла одна – увеличить финансирование, побольше украсть денег и переправить за рубеж. Никто всерьёз не решился бы на открытое противостояние власти. Уровень поддержки верхушки власти достигал девяноста процентов! Это при том, что треть уже сидела в лагерях различной строгости. Остальные – под строгим надзором. Так уж заведено в России и, давно стало традицией. Тирания – воспринимается не то что бы как благо, а как необходимое и достаточное условие для процветания и мощи России. Либерализм и демократия – возбуждали массовые протесты, подстёгиваемые уверенностью в отсутствии наказания. Мягкость и толерантность властей для россиян означало не что иное как – слабость и виноватость пред народом. А когда палкой, да по спине, и всем, без исключения – это по-нашему. Не только мне, а и соседу, и мироеду-лавочнику, и кровопийце-заводчику, и бывшим миллиардерам-кровопийцам, и чиновнику – суке продажной. Виновны! А виноватых – всегда бьют. Так их, гадов! Ну а если мне досталось – случайно, сам виноват. И только небольшой процент, действительно не глупых, по их пониманию, граждан, несли в себе протестные настроения. Так, что рассчитывать на успех очередной революции было рано. Надо дождаться, когда власти успокоятся, смягчат политику, уменьшат давление, и тогда бунтовать. Так было и при демократизации и отмене крепостного права Александром Вторым, так было и при слабом и не до конца жёстком Николае Втором, так было и во времена Хрущёвской оттепели и позже при смягчении режима при Горбачёве. Попробовали и при мягком плюшевом Медведке… А сейчас – без толку бузить. Сломают. Но имитация протеста, с перспективой заработка и отъезда – будоражила умы псевдореволюционеров.

Толстый лысый человек, возглавлявший движение – был бывший, снятый с должности за взятки, мэр небольшого города на юге России. Обиженный и отстранённый, он долго не мог найти себе применение.

И вот однажды его нашли. Да. Он жил тихо в своём маленьком домике (коттедж и квартиру – отняли сразу, как завели дело о взятках), стоявшем в бывшем дачном кооперативе в тридцати двух километрах от Москвы по Минской трассе.

Началось всё буднично. Утром рано к дому подошёл мужчина, очень похожий на рыбака. Сапоги, плащ-накидка, удочки в руке. Из-под серенькой кепки – торчит большой нос, обрамлённый густыми усами и бородой. Тёмные очки, несмотря на пасмурную погоду. Мужчина остановился у калитки и окликнул Буйнова Михаила Викторовича, бывшего мэра:

– Господин Буйнов…

– Да… Я… Вы ко мне? – несколько рассеянно ответил наш толстячок, который вышел из дому по малой нужде и никак не ожидал гостей.

– Простите, Михаил Викторович, – голос незнакомца был мягким и приятным. Он снял очки. Его глаза улыбались добро и весело.

– Слушаю вас, – переминаясь с ноги на ногу, в нетерпении ответил Буйнов.

– Вы позволите? – и рыбак сам откинул крючок на калитке, перекинув руку.

– А собственно, вы кто? – терпение Буйнова заканчивалось. Он всю ночь терпел, в непривычке выходить по нужде на улицу. И теперь очень торопился в дощатый туалет, стоявший в дальнем углу участка.

– Да вы сходите, сходите, – указал в сторону туалета незнакомец, присаживаясь на скамейку у домика. – Я подожду.

Буйнов не стал спорить, а быстро пробежал к заветному строению. Через минуты две, он облегчённый, но не уверенный и испуганный, подошёл к незнакомцу. Тот поднялся навстречу. Протянул руку: – Джон Смит, – представился рыбак.

Рот Буйнова перекосило, всё его номенклатурное существо затряслось: «Только иностранцев мне не хватало! А может, проверка? Всё же срок у меня условный». Но вслух он ответил холодно и неучтиво:

– Я, господин Смит, с иностранными гражданами без санкции соответствующих структур не общаюсь, – и гордо запрокинул лысую голову.

– Правильно. Абсолютно правильно, Михаил Викторович. – Убаюкивающим тоном пел незнакомец. Общаться с иностранцами, а тем более в вашем положении – дело неблагодарное и не безопасное. Поэтому – пройдёмте в дом… От греха.

– Но, позвольте! Я… сообщу…

– Поверьте – в ваших же интересах молчать. Я вам покажу один документ, от которого… Да, что я всё вокруг да около, – и иностранец вытащил откуда-то из-под плащ-палатки небольшой переносной планшет. Он нажал сбоку кнопку, и экран планшета заиграл разными цветами. Затем быстро высветил надпись:

«Буйнов Михаил Викторович.

Дело о поставках стратегического сырья на предприятия МО».

Буйнова перекосило. Он сразу вспомнил, что на суде о взятках, дело о его махинациях с поставками Министерству Обороны не было озвучено. Он был уверен, что всё прошло тихо. Там замешаны большие люди. И не в их интересах ворошить прошлое. Они же ему помогли получить всего лишь условный срок. Но тут! Кто этот шантажист? Пожалуй – заведу в дом. Действительно – от греха.

Беседа в доме проходила в мирной, но нервной обстановке. Гость – иностранец, с гаденькой улыбкой отчеканивал факты яркой биографии господина Буй-нова – мэра. Биография была настолько яркой, что её огласка тянула, как минимум, на пожизненный срок. Особенно в нынешней ситуации в стране. Довод оказался очень веским, чтобы склонить весы на сторону гостя.

– Я не скрываю от вас, Михаил Викторович. Я – агент специальных служб одной из стран Западного Мира. Перед вами простой выбор. Либо вы выслушиваете моё предложение и принимаете его. Либо вот этот материал, – он указал на выключенный планшет в своей руке, – сегодня же – окажется в почте руководителя Следственного комитета. А обо мне – вы ничего не сможете рассказать. Описать меня трудно. Внешность – заурядная. Да вы наверняка догадались, что я немного изменил её. Так, что? Будем слушать?

Буйнов стоял на перепутье. Ему было абсолютно наплевать на преданность Родине, на чувство долга, патриотизм. Он боялся ошибиться. Проверка это или, правда, гость – иностранец? Если проверка – необходимо разыграть возмущение. Если – иностранец – стоит принять предложение. Авось не за так предложат работать. А средства, после полной конфискации, ему ох, как нужны. Поэтому он начал издалека:

– Прошу заметить, – гордо подняв подбородок, начал бывший мэр. – Я патриот своей страны! Пусть меня оболгали! Пусть оклеветали! Но честь истинного русского патриота – не оклеветать никому, – он искоса посмотрел на своё отражение в зеркале и с удовлетворением отметил – «Талантливо!»

Иностранец, снявший к тому времени плащ-накидку, сидя на стуле – стал аплодировать:

– Браво! Брависсимо! Вы нам подходите. Какой типаж! Слушайте – вы же прирождённый агент! Нет! Правда. Вы думаете – агенты – бездарные продажные слюнтяи? Отнюдь! Я мог бы привести сотни примеров талантливейших людей, которые работали двойными, тройными, а то и большее число, агентами. Они творили! Они ваяли образы, позволявшие им проникать в самые сокровенные тайны различных организаций… И потом – продавать это за хорошие деньги… Не пыжьтесь. Нам о вас всё известно.

Виктор Михайлович, убрал позу патриота и присел на стул рядом с гостем. «Чем я рискую? Если проверка – есть вариант, что хотел внедриться в агентурную сеть, чтобы потом всё сразу доложить куда следует. Если иностранец – тогда поглядим, что за условия». И он ответил коротко и сухо:

– Слушаю ваши предложения, – ответ всё же заставил его самого испугаться своего голоса. Он втянул ещё больше голову в плечи и на мгновение прикрыл глаза. Такой затяжной моргунчик.

– Я ни на мгновенье не сомневался в вашей практичности и расчётливости, дорогой Михаил Викторович, – западно улыбался гость. – Вся ваша предыдущая практическая работа на посту мэра – подтверждение моих выводов о вас. Вы исключительный меркантильный негодяй… Да-да. Не стоит перечить. Но такие люди, считающиеся негодяями в общечеловеческом понимании – просто клад для нашего дела. Находка! Итак, к делу. Самые худшие годы, для специальных служб Запада – девяностые годы двадцатого столетия. Свобода грянула у входа в СССР. Он рухнул.

И наши заверения всех парламентариев о том, что средства для наших служб нельзя урезать – не имели поддержки. Пропал враг! Пропало финансирование. Но теперь… Опять замечательное время. Опять закрытая неприступная огромная ядерная держава. Опять тень войны над миром. И мы – в фаворе. Но это лирика. Физика в конкретном предложении. Я вербую вас, для конкретного дела. Задача – организовать тайное подпольное сообщество, стремящееся реанимировать демократические перемены, наметившиеся в России в конце прошлого века. Вы лучше меня знаете, где искать людей. Тысячи недовольных в стране. Чем их привлечь – думайте сами. Вам будут поступать хорошие деньги… Но! Предупреждаю – старые схемы отмывания, как у вас говорят «бабла» – забудьте. Отчитаетесь за каждый доллар. Это ясно?

Буйнов сидел с открытым ртом и глотал воздух. Он не ожидал такого откровенного напора. Он думал – будет завуалированный разговор конспиратора с вербуемым агентом. А тут! Поэтому ответил не сразу, а тяжело сглотнув:

– Ясно…

– Списки не составлять. Всё отправлять мне по обычному каналу связи…

– Но у нас их нет. Как же я?

– Всё продумано. Есть отлично подготовленное место. В глубинке – сооружён специальный бункер… Вот ведь российское разгильдяйство! Вроде бы – граница на замке. Так?

– Так, – неуверенно кивнул опальный мэр.

– А стоит приложить немного усилий, чуть побольше валюты – и двери, как и прежде – открыты. А почему?

– Не з-знаю, – заикаясь, сказал Михаил Викторович.

– Да потому, что зарплата ваших силовиков равняется ста долларам США… И то в лучшем случае. А когда мы предложили сто тысяч этих самых долларов – двери нам не то что разрешили открыть – нам их распахнули сами. Ну, это детали. В бункере – все условия. Связь, интернет, прочее необходимое. Сейчас закончим с формальностями – и за работу, – Джон Смит опять включил свой мини-компьютер, набрал какую-то комбинацию и протянул планшет Буйнову:

– Договор. Подпишите… Вот здесь. Прямо пальцем водите… Так. Хорошо. Поздравляю. Теперь – вы настоящий борец за демократию. Вот возьмите, на первое время, – Джон Смит достал пачку русских рублей.

– Это под отчёт? – облизнулся Буйнов.

– Это аванс… Лично вам. Подотчётные средства будут выделяться под конкретные мероприятия.

– У меня вопрос, – забирая и пряча в карман деньги, сказал ошалело бывший мэр.

– Валяйте.

– А потом… Ну, когда-нибудь… Я смогу переехать?

– Эх, дорогой друг… Вы – свободный человек. Конечно… Но сейчас – ваше место здесь, – и Джон не без патетики положил свою руку на плечо вновь испечённого борца за новую жизнь. Оба посмотрели друг другу в глаза. Джон слегка потрепал Буйнова по шее и стал собираться. Одеваясь, он давал наставления:

– Про нашу встречу, ясно – молчок. Людей подбирайте осторожно, вдумчиво. Через недельку – я вас найду.

И он ушёл в утренний туман. Оставив истинного патриота с деньгами в кармане и тревогой на душе. «Всё же правда или проверка? Подожду пару деньков, а там будет видно. А деньги пока припрячу. Мало ли».

Целый день Буйнов ходил в раздумьях. Его – то обуяла гордость своего величия, как лидера тайного общества борьбы за возрождение демократических идеалов, то вдруг накрывала пелена страха и неуверенности. Он в такие минуты собирался идти в ближайшее отделение Фронта Национального Спасения. И только природная трусость, а ещё больше – чиновная жадность останавливали его от глупого поступка. То вдруг он в уме прикидывал: «Кому предложит вступить в своё общество борцов?». И тогда он представлял, как будет говорить. И как бы его описали в революционных книгах прошлого: «Волевое лицо, словно высеченное из камня, выражало несомненную уверенность. Точность движений, размеренная речь и холодный взгляд этого несгибаемого человека приводили в трепет окружающих. Его слова действовали как гипноз. Услышав один раз его пламенную речь, никто не мог устоять пред её напором. Он стал тем стержнем, на который…» Мысли его перебил стук в дверь. Лицо из: «словно высеченного из камня» – превратилось: в «вылепленное из студня». – Открыто, – неожиданно тонко пискнул несгибаемый борец.

В дом вошёл сосед, бывший заместитель министра транспорта губернии – Трофим Романович Бездорожный.

– К вам можно? – заглядывая в приоткрытый проём, спросил он.

Буйнов вдруг подумал, а почему бы не начать с него. Ведь тоже в опале. Причём очень давно. Попался на махинациях с обновлением парка общественного транспорта. По документам был проведён очень удачный тендер по закупке новых автобусов. В результате город получил несколько подержанных машин по цене новых «Мерседесов», а сам Трофим Романович – получил кругленькую сумму от фирмы-поставщика, а точнее, посредника, которая, выиграв тендер, успешно обналичила деньги и поделилась с ним. А три подкрашенных наспех автобуса, с шарами и лентами, под музыку прошествовали через весь город, призывая яркими плакатами – «Пользоваться общественным транспортом». Проверка, случайно нагрянувшая, выявила, что на средства, потраченные на закупку транспорта, можно было обеспечить не только город, но и область ста двадцатью новенькими прекрасными автобусами корейского производства. Было дело. Был суд. Был условный срок. Но Трофим Романович распрощался ровно с половиной нажитого на этом деле. Следователи и судьи – тоже люди. Берут, собаки…

С тех пор бывший заместитель министра живёт в этой глуши. А как начались перемены в стране – он вообще затих и не высовывался даже в город за покупками. Ездила жена. «Подходящая кандидатура», – решил лидер нового движения.

Разговор с бывшим чиновником протекал по проторенному руслу. Вначале – о здоровье. Потом – о погоде. Далее – о футболе. После закрытия страны, футболисты, хоккеисты, баскетболисты и прочие «исты» от спорта, имели возможность регулярно выезжать за рубеж. Но! Аэропорт – автобус – отель – стадион. И после турниров, или отдельных матчей – всё в обратном порядке. В каждой команде был штатный сотрудник. И не ФНСовец, какой-то, а сотрудник спецслужб, в звании не меньше капитана. Однако спортсменам удавалось привозить заграничные шмотки и приторговывать, в основном – своим друзьям и близким.

О футболе заговорили с видом знатоков крупного калибра. Буйнов, болел за «Динамо», Бездорожный – за «Спартак».

– Нет, Гаврикова нужно менять было сразу же после перерыва! Какой из него плеймейкер? – возмущался Трофим Романович. – Годы…

– Да у вас и опорника-то толкового нет, – ухмылялся в ответ Михаил Викторович. – Ну, разве Круглов опорник? Мяч как от стенки от него отскакивает. Вот были же опорники раньше! Вспомните! – вторил ему Буйнов.

– Но запрет на легионеров, помилуйте, Михаил Викторович. Конкуренции не стало, – шёпотом отвечал Бездорожный, оглядываясь на дверь. – В Лиге чемпионов – ни одной победы! Это же уму непостижимо.

– Ну! И паёк у них министерский. И комнаты отдельные – в городах. И машиной пользуются по выходным… А теперь говорят – послабление. Машины личные можно использовать круглосуточно… Даже в будни.

– Зажрались наши футболисты. Чего и говорить. А игры нет. Бардак, какой был – такой и остался. А нас всё винят…

– Вот-вот. Да разве только в футболе? А в остальном. В магазинах – опять очереди… Полки после обеда – пустые. Талоны – не отоварить… А в рестораны? Только по спецразрешениям… Вы когда в последний раз были? – спросил Буйнов.

– Никогда. Я по ресторанам с молодости не хожу. Хотя… Помню ещё в годы бардака и разгула… – Бездорожный произнёс эти слова громко и с поворотом к двери. Потом тише: —Как сейчас принято называть… Меня угощали в шикарном ресторане, в центре Москвы. Блюда – под серебром, запах – божественный, вкус – волшебный, цена – потрясающая…

– Особенно когда платят другие, – съязвил руководитель подполья.

– Ну, что ж… платили. Не скрою… Но и я… Тоже дела для них продвигал. Да, чёрт возьми… были времена. А сейчас…

– Жалеете, значит? – глядя исподлобья, спросил Буйнов.

– Упаси Господь! – замахал руками Бездорожный. – Что вы! Так… Ностальгирую …

– Я, Трофим Романович, давно хотел с вами поговорить. И не потому, что мы соседи. Знаю – вы порядочный человек. Патриот! Да-да, и не перебивайте. Патриот с большой буквы!

Бездорожный нервно покусывал губы, пытаясь понять – куда клонит этот толстый лысый козёл. Но вслух ответил:

– Нынче патриотизм по-другому… По-другому воспринимается.

– Не скажите, не скажите.

«Вот, гад. Привязался с разговорами. А ну как – стукач» – лихорадочно прикидывал Трофим Романович. А вновь назначенный лидер «Возрождения» продолжал:

– Я считаю – тот патриот, кто стране добра желает, а не просто тупо подчиняется любой бредовой идее сверху, – он замолчал, оценивая реакцию на сказанное. Бездорожный, мягко склонил голову, как будто соглашаясь, но одновременно – сомневаясь.

Михаил Викторович решил не тянуть кота за яйца.

– Мы с вами одни. Поэтому буду говорить начистоту… прямо. Не в бровь, а в глаз. Есть люди…

И поверьте – оч-чень высокого полёта, которые готовы бороться за возрождение нашей Родины…

– Н-ну, конечно, есть, – продолжал уклоняться от прямого согласия, или несогласия гость. – Я их тоже вижу… часто по телевизору… Достойные вполне…

– Бросьте, Трофим Романович. Я не ломаю комедию… Открою карты – я руковожу мощной подпольной организацией. Не дёргайтесь… У нас далеко идущие планы. И кто сейчас пойдёт с нами… Сами должны понимать. Теневой кабинет ещё до конца не сформирован. Средства за мной огромные.

Буйнов говорил и сам удивлялся. Как он так быстро раскрыл тайну? Но он и радовался реакции бывшего большого чиновника. Тот, вначале сидел – вжав голову в плечи, потом – елозил по стулу, оглядываясь по сторонам. А когда разговор зашёл об огромных средствах, глаза бывшего замминистра заблестели наркотическим блеском человека, который попал в полную и окончательную зависимость от запаха, шелеста и вида денежных знаков. – Помимо средств, – продолжал, раздуваясь от собственной значимости, Михаил Викторович, – у нас ещё влиятельные союзники – там, – и он кивнул головой в сторону чулана. Бездорожный, опять шёпотом, спросил: – В чуланчике?

– П-почему в чу… Ах, это! Да я фигурально… На Западе, конечно. Короче – решайтесь. Вы с нами?

– А это… не повредит нашему… государству? Я ведь – патриот, – Бездорожный продолжал шептать. – Я тоже… Не повредит… Поможет!

– А, вот… ну, просто интересуюсь… Вы упомянули про средства, там… разные… – Трофим Романович смотрел взглядом голодного кота на сметану.

– Огромные… Не скрою… Ог-ром-ны – е!

Далее разговор перешёл на особый птичий язык, который состоит из намёков, экивоков, жестов и наклонов головы. Язык – понятный лишь опытным чиновникам – казнокрадам, выросшим в эпоху расцвета коррупции и тайных схем отмывания денег. К концу разговора Бездорожный имел статус заместителя руководителя национально-освободительного движения «Возрождение», а Буйнов имел – первого завербованного им лично члена организации.

На прощание они поклялись друг другу в исключительной преданности, порядочности, честности и умении хранить тайны. После чего разошлись. Буйнов, в нарушение наставления Джона Смита, стал составлять список потенциальных членов организации, а Бездорожный направился к своему второму соседу – бывшему начальнику в сфере жилищно-коммунального хозяйства – Гопте Степану Степановичу. Степан Степанович ел суп из железной миски и периодически шмыгал носом. Дверь в его дачный домик была открыта.

– Стёпа, – позвал Бездорожный.

Громко отхлебнув горячего супа, бывший хозяйственник спросил:

– Чего тебе?

– Есть разговор… Я зайду?

– Заходи, не у прокурора, вводить некому.

Трофим Романович присел на стул у краешка стола. Снял фетровую засаленную шапку – подарок киргизских друзей во времена замминистра, причесал пятернёй волосы и начал издалека:

– Трудные времена Степан настали… Трудные.

– Эко тебя с утра развезло. Принял уже? – ответил хозяин, продолжая есть свой суп, но не предлагая отобедать гостю.

– Не пью я… Знаешь ведь. А у тебя, смотрю, на огороде – кроты порыли… Прямо – подпольные враги какие-то. А точнее, подземные… Ха-ха-ха, – ехидно хихикнул гость.

– Пусть… Всё равно ничего не растёт. Чего хотел? Знаю – просто так хер зайдёшь, – хозяин дачи окончил трапезу и, встав из-за стола, – отнёс грязную тарелку в рукомойник, висевший на стене в углу кухни. Рукомойник был алюминиевый и грязный. Под ним примастырена металлическая раковина, ещё советских времён. Конфискация была полной. А на свободе он остался благодаря своей вынужденной щедрости, во время проведения следственных действий по воровству бюджетных средств. Следователи, а затем и прокуроры, и судьи хорошо повысили свой материальный уровень, благодаря такой щедрости обвиняемого.

– Помнишь, ты говорил про какого-то полковника бывшего… из ГРУ, что ли… Ну, ещё намекал, что он связан с кем-то из… – Бездорожный показал пальцем в потолок…

– А тебе зачем его связи? Что, раскрыл заговор?

– Да! – резким шёпотом выпалил гость. Да, раскрыл. Да ты присядь, потом помоешь.

Гопта сел, угрюмо глядя на Бездорожного.

– Вот послушай. Ты мне тогда говорил, что Саша этот, Полковник, тебя вербовал, в эти… не знаю, как и назвать… Короче – докладывать о любых проявлениях заговора в нашей среде. Что мол, за нашим дачным кооперативом установлена негласная слежка, помнишь?

– Допустим…

– Есть! Есть такой заговор. И руководит им Буйнов, получая деньги с Запада…

– Много денег? – спокойно спросил Гопта.

– Что? Ах, денег… Миллионы… Думаю… – шептал Трофим Романович. – Но не это главное. Он только что вербовал меня.

– Иди ты! – весело сказал Степан Степанович.

– Слово патриота!

– Сколько предлагал?

– Пока ничего… Но намекнул на перспективы и просил подобрать людей в команду. Ну, не свинство!? Готовить переворот! Когда у нас в стране такие дела намечены! Такие планы, – митинговал Бездомный, искоса поглядывая за реакцией соседа.

– Да-да… – Гопта задумался на минуту. – А проводи-ка ты меня к нему…

Через час из домика Буйнова Михаила Викторовича вышли молчаливые, задумчивые и раскрасневшиеся Гопта и Бездорожный. Время прошло продуктивно. Гопта превратился сразу в секретаря движения, а Бездорожный утвердился в своём уже ранее объявленном статусе – заместителя руководителя. Они отошли метров на сто, и Бездорожный спросил:

– Ну, что думаешь, надо докладывать твоему Полковнику?

– Давай присмотримся вначале. А то как бы не насмешить людей, – ответил Гопта и поправил шапку.

Создавшееся трио пламенных борцов за идеи возрождения России стало проводить ежедневные тайные заседания. На них обсуждались ближайшие и стратегические планы работы, а также намечались кандидаты на вербовку в свои ряды. Встречи сопровождались обильным излиянием спиртного, которое варили все, и оканчивались глубоко за полночь нетрезвым пением патриотических песен. Каждый имел свой план действий, который, впрочем, отличался один от другого совсем незначительно. Заключался он в следующем. Каждый думал: «Пока посмотрю – чем вся эта затея кончится. Подыграю. А там – как пойдёт. Никогда не поздно сделать донос и раскрыть тайный заговор. Но вдруг и правда деньги дадут большие. Можно и свалить. Канальчик выхода имеется. Нужны только билеты, естественно казначейские, и естественно много».

Результатом таких встреч членов тайного общества «Возрождение» стал составленный ими список потенциального Комитета Спасения. Почему спасения? Кто-то ляпнул по пьянке – прижилось. В список входили практически все близлежащие соседи дачного кооператива. Оно и не мудрено. После закрытия страны и объявления режима суверенной демократии – на базе заброшенных дачных кооперативов создавались временные поселения для условно осужденных чиновников. Цели преследовались две. Первая – держать всех под надзором. И вторая – отнять их городское жильё. Патриотам из Фронта Национального Спасения – тоже надо где-то жить. А так как многие из них не просто люмпены, а и иногородние, квартиры ох как пригодились. Провели конфискацию в пользу государства. Квартиры перевели в разряд служебных, и стали раздавать новым «хунвейбинам», или «опричным людям», как называли себя сами ФНСовцы за глаза.

Записанных в список кандидатов решили вербовать всех поодиночке. Времени понадобилось на это не много. Бывшие синеглазые воришки и казнокрады, именующие себя не иначе, как «политкаторжане», привыкли перекрашиваться в любой выгодный, соответствующий времени, цвет. Старшие из них начинали с партбилетов членов КПСС, затем – «Отечество», позже «Отечество Вся Россия», ещё позже – «Единая Россия».

Все свои книжечки они берегли в укромном месте, на случай перемен. Так что вступить в ряды новой партии, пусть и подпольной – не предоставляло для них ни моральных, ни этических проблем. Всего подобралось не много – семь человек. Остальные или спились, или в виду своих преклонных лет не смогли принять предложение.

Джон Смит объявился на десятый день после первого своего появления. Опять утром. Михаил Викторович как раз выносил ведро после ночи и намечал план преобразования страны после прихода к власти. Его фантазии хватало до момента создания независимого парламента и независимого суда, а далее начинались сомнения. С одной стороны – хорошо. Но с другой! Это же что получится. Он, как лидер победившего «Возрождения», став, естественно президентом – не сможет решать сам никакие вопросы. Вот в его время «мэрства» – решения в городе он пытался принимать сам. Но губернатор бил по рукам. Да и местные суды с областным парламентом мало его праздновали и не воспринимали всерьёз. Мелкая сошка. И став президентом – опять плясать под их дудку? Демократия?! Нет. Тут нужен какой-то новый ход. Нужна независимость, но в виде исключения должен быть один, кто имеет полную власть. А иначе – зачем всё это? Он выплеснул в дырку деревянного туалета из ведра и уже собирался идти в дом, продолжить размышления о создании системы независимых ветвей власти с расширенными полномочиями президента, пусть пока на переходный период, как его окликнули. Буйнов присел испуганным котом, втянув голову в плечи.

– Хэлоу, мистер Буйнов, – Джон Смит стоял у калитки, весь в мехах. На ногах унты, на голове огромная лисья шапка, шуба…

«Кого он мне так напоминает?» – кивнув в ответ, подумал предводитель борцов за свободу. «Точно – мистера Стентона из фильма «Начальник Чукотки». Точно. Может, он подражает ему? Да откуда? Он же не в России вырос», – размышляя, предводитель сопротивления подошёл к гостю и протянул руку.

– Здрасьте… товарищ… Джон.

– Ха-ха-ха, – Джон залился весёлым смехом. – Товарищ! Это хорошо! Это конспирация. Ценю ваш юмор, Михаил Викторович. Пройдёмте в дом. Нам есть о чём поговорить, надеюсь.

После подробного доклада о проделанной работе, Буйнов кряхтя и переминаясь, всё же выдавил:

– Тут, вот какая петрушка… Даже не знаю, как сказать.

– Вы насчёт денег, наверное? Отчёт подготовили…

– Да. Подготовил. Вот. Я пока из своих личных, как вы сказали… потратил. Надеюсь на понимание… – опальный чиновник протянул аккуратно подготовленный отчёт.

Изучив тщательно и досконально бумаги, Джон Смит, выпятив нижнюю губу, одобрительно кивал головой:

– Великолепно! Чудесно! Школа! Ничего не скажешь. Теперь я понимаю, почему все ваши нефтяные миллиарды таяли, как снег на печке. Ха-ха-ха… Для первого раза принимаю как шутку, – и разорвал отчёт на мелкие кусочки. – Второго раза не будет. Это, надеюсь, ясно?

Ярый оппозиционер стоял, как нашкодивший первоклашка, прикрыв глаза и продолжая переминаться с ноги на ногу.

– Так вы же сказали, что это лично мне… Когда дали… – задёргал губками Буйнов.

– То, что вы деньги пропили с соседями – я знаю. А хотите списать на представительские… Нехорошо… Ну, немного бы списали. Но не такую же сумму! Ваша, как это у вас говорят – «замачка», или заначка – под третьим кирпичом печки – не надёжна, – Джон достал из кармана пачку купюр и протянул Буйнову:

– Вот… это уже на дело. Эти деньги вы должны поделить поровну между новыми завербованными вами оппозиционерами.

– Как?

– Так. Работа проделана, люди завербованы, но их нужно подогреть. Теперь о деле. Вернёмся к нашим овечкам…

– Баранам.

– Да-да, всегда путаю.

Они просидели почти до обеда. После разговора – Джон ушёл куда-то за пределы кооператива. И тут Буйнова словно током передёрнуло. «Ба! Да как же он незамеченно пробирается? Ведь, наверняка за нами следят! Идиот! Точно – провокация. И думать нечего. Скорее – доложить».

Когда Гопта рассказал о готовящемся заговоре своему знакомому и председателю хозяйства Саше, бывшему полковнику ГРУ, тот хмыкнул, скривив угол рта, и сурово сказал:

– Всё под контролем. Никому не болтать. Работайте. Что он имел в виду? Работайте… Главное, однако – доклад прошёл, а значит – ответственность с себя снял. Подожду ещё, решил Гопта.

Буйнов и Бездорожный по очереди спрашивали у Гопты про знакомого Полковника. Так про между прочим. Степан Степанович хитро подмигивал, изображая загадочную осведомлённость и значимость, и кивал головой. Он многое видел, руководя ЖКХ города. Уяснил главное – молчание золото.

– Что? Не говорить пока? – спрашивали по очереди завербованные.

– Он всё знает. Контора веники не вяжет… Вона оно как… – подмигивал Гопта. Ситуация становилась запутанной. И руководство в лице председателя намекает, что в курсе вербовочных дел. Интересно и непонятно. Но это и успокаивало заговорщиков. Раз доклад поступил, а мер не принято, значит… А вот тут вариантов было множество. И все выжидали. С одной стороны можно стать героическими участниками великого разоблачения заговора. А с другой стороны – вдруг и этот председатель заодно с Джоном?

Такова история появления борцов за свободу и создание тайной организации «Возрождение».

Роммель был не только в курсе всего происходящего… Но об этом позже.

 

Глава 4

Боевой отряд оппозиции

После представления Егора и Толяна членам подпольной организации «Возрождение» статус организации вырос… особенно в глазах её руководства.

Раньше, до появления боевого отряда, они были просто кучка, а точнее, горстка болтунов, а теперь – настоящий боевой потенциал в руках… А вот тут была загвоздка. Бывший мэр, бывший замминистра и бывший работник ЖКХ до конца не определились – в чьих руках находится их организация. Все в душе надеялись на успешное завершение авантюры. Либо они получат приличные деньги и тут же с ними смоются, либо – не дождавшись таковых – отправятся «куда следует», дабы со всей чистотой души истинного патриота раскрыть тайный заговор, участником которого каждый стал «исключительно из соображений внедрения в преступную среду с дальнейшим её подрывом изнутри».

Схемы ведения двойной, а порой и тройной игры были привычны ещё со времён службы «на благо и за совесть», как любили говорить на собраниях и совещаниях. Крутились – о-го-го… Так что – не привыкать. Надеялись – либо так, либо эдак, а всё равно в накладе не останутся. Никто всерьёз не верил на переворот и приход к власти. Все прекрасно понимали свою мелочность и нефактурность для дел подобного масштаба.

Советовались с Гоптой, как товарищем Полковника, на которого возлагали надежды.

– Всё под контролем. Работайте, – отвечал бывший работник ЖКХ, или в народе – король говна, воды и пара.

И все продолжали ждать денег, заданий и окончания всего этого переполоха.

Меж тем наши беглецы – Егор с Толиком, после представления их активу тайной организации, поселились в доме у одного из активистов, свободного художника Севы Протестантова. Фамилию он себе придумал сам, найдя в ней и крик души, и протест мысли, и вдохновение буйства нереализованного таланта. Рисовал он, откровенно говоря – ужасно. Нигде не учился этому. Но его знаменитые инсталляции и перформансы – будоражили обывателей своей вульгарностью и явной извращённостью. Ещё до перемен в стране в сторону «наведения порядка», Сева искрил. То он нарисовал гигантский красный фаллос на одной из стен, ночью, прямо в центре столицы, усадив на него голым задом толстую бабу в красном платке и с серпом в руке. Надпись рядом гласила: «От работы – ни на шаг!». То вывалил прицеп коровьего навоза у двери в мэрию, украсив кучу ярким и красочным плакатом «Не пугайтесь, заходите – мы тут давно живём». Прибывшие на работу чиновники среднего звена, закрывая носы и брезгливо обходя коровье дерьмо – никак не желали последовать призыву Севы и зайти. А приехавший наряд полиции ходил вокруг художника, брезгливо соображая – «Как его задержать?». Художник Протестантов сам изрядно вывозился в навозе, и стоя по щиколотки в коровьем дерьме, декламировал свои стихи, призывающие кого-то одуматься, кого-то покаяться, а кого-то удалиться. Ну, удалиться, допустим – решили все, за исключением озадаченных блюстителей правопорядка. Они искали кто багор, кто верёвку – вытащить из навоза художника – поэта. А Сева орал душераздирающе, с надрывом свои вирши:

Некоторые немногочисленные прохожие, думая, что идёт съёмка фильма – пытались приблизиться к Севе, изображая заинтересованность и ища камеру, которая ведёт съёмку. Съёмку не вели. Времена уже начинались серьёзные, и все каналы – подотчётные бюджету. Несколько чудаков-студентов снимали на незапрещённый тогда ещё телефон, но в интернет запись не попала. Эпоха контроля уже набирала обороты. Его всё же увезли. Вызвали отряд золотарей, которые молча, покуривая в пожелтевшие усы, выволокли Севу из дерьма и отвезли по просьбе полиции, на мойку автомобилей, где и обмыли героя протестного движения, прямо со шланга. Позже художник, отсидев пятнадцать суток за навоз – выкинул ещё один номер. Он, сняв с себя всю нижнюю часть одежды, зашёл в ГУМ и пристегнул своё хозяйство амбарным замком к одному из лестничных ограждений. Ключ – проглотил. По крайней мере, так заявил сам Сева. Пока думали да гадали – его пристёгнутое хозяйство распухло и стало отдавать в синеву. Художник испугался и стал умолять помочь ему. Дело решилось не скоро. Его вместе с куском ограждения доставили в… одну из автомастерских, где и провели операцию по освобождению.

Художества Протестантова надоели властям, и его определили на поселение в специально созданный для таких дел дачный кооператив «Путь к исправлению», где он и вступил в движение «Возрождение», будучи завербованным Михаилом Викторовичем Буйновым. Жил один, поэтому и решено было приютить членов боевого отряда организации в его неопрятных, но достаточно просторных пенатах. Следили за дачным кооперативом отвратительно плохо. Совсем не следили. Что опасного в нищих, потерявших всё, бывших чиновниках и поэтах с художниками, которые и в лучшие времена были никому не интересны?

Поселили подальше от общества, припугнули, да и забыли. Менялось начальство, менялись порядки, и дачный кооператив «Путь к исправлению» превратился в сборище нищебродов и бродяг, с остатками амбиций и следами интеллекта на небритых лицах.

Семей у них не было – не положено. Жёны и дети, напуганные расправой, легко отказались от опальных папаш. Чего с них поимеешь? А с неимущего какой прок? Ты нужен, когда можешь… Так и жил кооператив вдали от всех и в надежде на реванш… Только жена Бездорожного проживала с мужем. Говорят связи у неё. И связи с кем-то из руководства ФНС.

А между тем сходки в «тайном» бункере оппозиционеров стали регулярными и продолжительными.

На них в основном клеймили позором существующие порядки, обнаглевших люмпенов, импотентную интеллигенцию и трусливую либеральную часть населения, которая стала надёжным подпевалой в деле строительства суверенной демократии. Надеялись, что дальше этих разговоров дело не пойдёт, и ждали первых денежных траншей от Джона Смита. Джон Смит объявился и назначил большой сход. На него, по настоянию куратора были приглашены Егор и Толян. Тема сходки – «Устрашающая акция боевой организации». Никто не знал, что это и как всё должно происходить.

– Господа, – начал Джон, – мы ждём от вас действий. Хватит сидеть и болтать. Я понимаю – это любимое занятие русской интеллигенции. Хотя… – он изобразил гримасу сомнения, – отнести вас к этой категории граждан – я бы не решился. Лучше – назвать вас всех – «бывшие»… И всё. Ёмко и понятно. Так вот, господа «бывшие», настало время заявить о себе. Организация создана. Лидеры обозначены. Боевой авангард имеется. Пора за работу. Жду от вас предложений. Кто хочет сказать? – Джон, дежурно улыбаясь, смотрел на потупивших взгляд революционеров.

Первым закряхтел председатель Буйнов:

– Кгм… Кхе… – начал он, – видите ли, мы, в принципе, готовы… Но отсутствие средств, отсутствие поддержки… плана, наконец точной постановки задач… и вообще! – закончил председатель, многозначительно глянув на Джона Смита.

– Позвольте, позвольте Михаил Викторович. Тут я не совсем согласен, – нахмурился Джон. – А вот это всё, – он окинул взглядом напичканный аппаратурой бункер, – по-вашему – ничего не стоит? Или борьбу за будущее вашей, – он сделал упор на слове «вашей», – страны вы хотите вести только за деньги? Так дело не сдвинется. А где же сознательность? Где бескорыстные стремления? Где, эти, чёрт их побери – души прекрасные порывы? Так, кажется, говорил ваш афро-русский поэт? – Джон явно издевался, но сидевшие вокруг огромного стола члены «Возрождения», склонили головы, обозначив неудобство за слова своего председателя. Джон, продолжал:

– Так не пойдёт. Вы уже пригрелись на своих местах. А мы надеемся на активную деятельность, – Все продолжали молчать. – Хорошо, – продолжил провокатор-иностранец, – я озвучу своё предложение. Для начала – организация показательного акта устрашения.

При слове «акта» присутствующие втянули головы в плечи, а при слове «устрашения» – прикрыли глаза.

– Да, но мы не дикари и не религиозные фанатики, – продолжал западный шпион, – Акт будет вполне цивилизованным мероприятием, чтобы не было жертв. Чтобы не отвернулись от нас, а точнее, от вас те, ради кого мы всю эту борьбу и затеяли – люди. Акт должен быть эффектным и громким. Это может быть выброс листовок с призывами встать на борьбу за свободу личности, это может быть огромный плакат в центре города… При этих словах все зашевелились, облегчённо вздыхая, а неудавшийся художник Сева Протестантов и вовсе пришёл в полный восторг. Он заёрзал на своём стуле, потирая ладони, а потом показал два поднятых вверх больших пальца и громко при этом причмокнул. Заговорили и остальные.

– Да, пора начинать, – глубокомысленно заявил Бездорожный. Для чего мы содержим боевой авангард? Пусть займутся.

Его поддержали все присутствующие семь членов, наперебой соглашаясь с предложением активизироваться. Они очень обрадовались, что речь идёт не о боевых действиях или о террористических актах, а о простых листовках и плакатах.

Егор посмотрел на странное сборище хмуро и с презрением. Признаться, ему сразу не понравилась эта идея с боевой группой. Какая группа? Какие акты? Кому в голову пришло вообще содержать этих жалких неудачников? Толян тоже придерживался этого мнения и, криво улыбаясь, шепнул ему на ухо:

– Ты как хочешь, а я – пас…

Егор ответил громко, чтобы слышали все:

– Ну, идиотов я много видел на своём веку. Бывает… Но, вот плясать под их дудку! Извините. Я умываю руки. Вы меня не знаете, я вас тоже… Пойдёмте, Анатолий, – Толян не сразу понял, что обращены последние слова к нему.

– Пойдём, Толян, ты чего?

– Да… ну их.

Они молча встали, задвинули стулья и пошли к выходу.

Все сидели молча, абсолютно не представляя – что в таких случаях делать. Джон Смит, кивая головой, дождался, когда «боевой отряд» удалится из помещения, и сказал со вздохом разочарования:

– Я так и знал… Не то что действий, а просто правдивого доклада о состоянии дел от вас не дождёшься. Будем думать. А пока – расходимся. О времени новой встречи вам сообщат.

На этом большой сход и закончился. Все расходились, как всегда соблюдая полную конспирацию строго по одному… до ближайшей опушки. Там дружно закурив, стайка революционеров двинулась к дачному кооперативу, обсуждая на ходу случившееся происшествие:

– Нет! Вы подумайте, – негодовал Сева Протестантов, – отказаться от борьбы, практически не начав её! Какой к чёрту это авангард? Да ещё боевой!

– Конечно, – поддакивал спотыкающийся сзади Степан Гопта, – у каждого свои обязанности… Но если назвался груздём…

– Кто их вообще проверял? – возмущался Бездорожный.

– Вообще-то это люди сверху, от Полковника… твоего, Стёпа, друга – ответил виновато Буйнов.

– Как? – недоумённо проговорил Гопта. – С какого такого верху? Ты что, сдурел? Как может быть боевой отряд подпольщиков сверху? Ты что, Миша, того? Это, что же, по-твоему – их прислали, против… Да ты сдурел… Я-то думал. Нет! Правильно я думал… Все вы тут… Полковник мне не друг вовсе. И с чего ты взял, что он… – прервался, ускорив шаг, Степан Степаныч быстро оторвался от отряда подпольщиков, и вскоре совсем пропал из виду.

– Заложит, – сурово сказал Бездорожный. – Как пить дать… С него станется! Не знаю как вы, а я… – и он тоже скрылся, ускорив шаг.

Повисшую тишину нарушил председатель разваливающегося на глазах «Возрождения» Михаил Викторович Буйнов. Он, трусливо озираясь, прошептал сгрудившимся вокруг него остаткам раздробленной группы:

– Вот что, господа.

При слове «господа» все замахали руками и зашипели: – Тише, вы, со своими господами, – зашипел на него Ледорубов, бывший министр экологии. – Надо по-добру, по-здорову расходиться. Затаиться и ждать. Авось – пронесёт.

– Трус! – взвился художник Протестантов. – Только чуть забрезжила надежда! А вы – в кусты! Трусы. Все вы! Я ухожу от вас! Оставайтесь со своими Джонами, Смитами и прочими недоумками. Я – ухожу в искания! Ещё услышите.

Но ушёл он не в искания, а в свой домик, стоявший на краю дачного кооператива. Егор и Толик уже ушли. Куда – никто не знал. Художник покосился на разбросанные постели недавних жильцов из отряда боевой группы. Хмыкнул и, закрывшись на засов, сел писать докладную записку, «куда следует».

Этим же самым занимались ночью и остальные участники тайной организации. Господин Буйнов излагал мысли на бумаге сухим казённым слогом, уповая на «…понимание компетентных органов. Мудрость руководства. Его личную преданность делу возрождения страны. Прошлые заслуги» и ещё много всякой ерунды и казуистики, выраженных в расхожих идиомах и восклицаниях. Смысл послания был один – доложить о тайной организации, в которую его привело исключительное желание «выявить и обезвредить».

Содержание писем остальных членов тайной ячейки мало чем отличалось от этого опуса.

Тайная ячейка истинных борцов с ненавистным режимом развалилась, при первом же удобном для её членов случае. Члены ячейки, не дождавшись финансовых вливаний, поняли, что делать и ловить здесь нечего. А значит уходить надо и рубить концы. Оставляя всё же пути к отступлению в виде докладов «куда следует», на тот случай, если придётся отвечать за участие в несанкционированных организациях.

Доклады написать не проблема. Но вот, куда их нести? В округе был один начальник, который общался с вольными, условно вольными и досрочно освобождёнными под подписку – бывший полковник, ныне председатель хозяйства Александр Оттович Роммель. Но он же – с ними! Так говорил Гопта! Или…

А вот мы и проверим! – решили все заговорщики почти одновременно.

Кто лично был знаком с председателем – полковником Роммелем. Кого язык привёл, который, как известно и до Киева доведёт – не суть важно. Важно, что у Саши Полковника накопилась горка докладных записок от кающихся «патриотов». Ситуация абсурда! С одной стороны, председатель Роммель – вроде помогает тайной организации… А с другой – единственный представитель власти на хуторе… К кому ещё податься? Если выгонит – значит… А вот, что значит, горе-протестанты не решили. Но идти надо! Пошли… Может, советом поможет?

Приходили они по одному. Говорили тихо. Полковник, слушая, кивал и вставлял иногда:

– Очень хорошо, что одумались, товарищ. Попробую ходатайствовать… Идите… пока… надо – вас вызовут.

Он сложил все листки в папку зелёного цвета, сел на велосипед и отправился в районный центр, предварительно сообщив по рабочему сотовому телефону начальнику режима района о своей отлучке.

До районного центра недалеко. Около семи километров. Город встретил Полковника учебными сиренами гражданской обороны, перепуганными этой сиреной кошками и какими-то старухами с бидонами.

По улицам сновали люди в противогазах и с красными повязками. Громкоговорители призывали всех сохранять спокойствие, а забрызганные грязью плакаты на стенах серых домов приглашали сдать нормы ГТО.

Саша достал из-за спины противогазную сумку. Ловко облачился в вид слона на велосипеде и покатил к штабу города, на котором красовалась табличка «Штаб Отнарфронтснабобеспнасел», что, естественно означало – Отделение Народного Фронта по Снабжению и Обеспечению Населения.

Около штаба грустно жила своей особой жизнью большая очередь. Люди покорно ждали раздачи талонов. Всегда ждали. Например, на мыло и сахар, по вторникам. На гречку и масло по средам. А на водку и сигареты по четвергам. В остальные дни выдавали талоны на что придётся. Что будет в наличии на складах центрального штаба Фронта Национального Спасения. Очередь мирно шевелилась, вытянувшись в кривую змейку у ног огромного портрета всенародного вождя. Вождь улыбался. Надпись уверяла – «Мы идём правильным путём».

Пробравшись сквозь толпу страждущих мыться с мылом и пить чай с сахаром, Саша постучал в серую дверь и вошёл в кабинет без таблички.

За столом сидел совсем ещё молодой человек, с едва пробивающимся пушком под прыщавым носом. Он рассматривал в зеркало, как растут его усы, придавая, очевидно, этому факту какое-то сакральное значение. Услыхав стук, хозяин кабинета спрятал в ящик стола маленькое зеркальце и, придав своему виду грозный вид, петушиным голосом, с деланной хрипотцой пропел:

– Войдите.

– Разрешите, – резанул затхлый воздух кабинета, с порога, Полковник.

– Проходите, проходите… – прыщавый начальник явно уже вошёл во вкус власти. И повторял наставнически слова по два раза: —Так, так… Рассказывайте, рассказывайте Александр Оттович.

Саша сел на стул напротив начальствующего петушка и, не затрудняясь говорить, выложил перед ним зелёную папку.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересованно взял папку молодой «фронтовик». – Посмотрим, посмотрим, что тут у нас… Фьюу – присвистнул он, после краткого ознакомления. – Весь актив «Возрождения». Давайте, давайте – объясните мне – как это могло случиться?

– Испугались предложенного Джоном акта устрашения.

– Тэкс, тэкс… – и что предложите? Кто теперь обозначит подполье? Нельзя же протестные движения пускать на самотёк? Нельзя, нельзя… – он постучал карандашом о край стола. Открыл крышку переносного компьютера и стал что-то искать в нём.

Роммель смотрел на свои ботинки, на брюки, забрызганные грязью, и думал: «Что я здесь делаю? На какой хрен это мне нужно?»

Его раздумья прервал юный патриот отчизны:

– Значит – значит так… – он поднялся из-за стола, заложил руки за спину и стал ходить взад – вперёд, подражая, очевидно какому-то неизвестному начальнику. – Всех под арест… Адреса дадите Трофимову… Он знает, что делать… Ну, а вам, Александр Оттович, для начала строгий выговор с занесением в личное дело. Понимаю, понимаю. Вы – ни при чём. Но, сверху меня тоже, знаете… не того… Так, что уж извините.

Дальнейшие указания получите после моего возвращения с центрального совещания. Свободны.

Роммель встал, пожал могучими плечами и, хмыкнув – вышел за дверь.

Операция, под кодовым названием – «Управляемое подполье» провалилась. Это был факт. Радоваться этому, или огорчаться? Полковник не решил. Да и не стремился. Его всё больше интересовал вопрос использования тайного канала ухода за границу.

Дело в том, что он был одним из исполнителей операции, умело разработанной наверху и ставившей целью – контроль над всеми тайными кружками «отщепенцев». Идея не нова. Управляемый протест – спокойнее неуправляемого. Но у членов «Возрождения» не хватило духу вести борьбу. Да, признаться, и в стране вообще трудно было найти активных протестантов против новой «суверенной демократии». В основном все недовольные уехали. Население страны из ста пятидесяти миллионов сократилось до семидесяти. Города пустовали. Деревни вымерли. Держалась страна кое-как, за счёт бесплатного труда арестованных, условно свободных и прочих подконтрольных граждан. Половина сидела. Вторая половина их охраняла и распределяла крупы и штаны, которых всё равно на всех не хватало. Ввели даже понятие «подменный фонд», куда стекались вещи от умерших, или погибших граждан. Хоронить, а точнее – сжигать трупы в одежде объявили пережитком дикого капитализма. Подменный фонд складировался в деревянных, специально построенных бараках, и раздавался гражданам с ограниченными возможностями, многодетным семьям и ветеранам органов охраны правопорядка.

Оставшиеся в стране жили от пайка к пайку. От увольнительной к увольнительной. От рождения до смерти – в одном темпе, в одном ритме. Иногда напиваясь в стельку. Что не очень каралось. Иногда побивая семью. Иногда смотря футбол и выступления придворных артистов, которых одевали из личных запасов фонда народного просвещения. Они изображали на экране счастливую жизнь и также получали паёк, только усиленной нормы. Ну, что тут скажешь? Как тут жить? Или просто – выживать? Роммель решился… Он стал готовить побег из страны.

 

Глава 5

Валим, господа товарищи…

Прошло несколько месяцев… Уходить решил налегке. Канал был оперативный, по которому забрасывались на Запад тайные агенты.

Были и ещё каналы. Покрытые пеленой загадочности и секретности. По ним отправляли за границу родины проверенных людей, чья работа была связана с необходимостью переездов. Это были особо проверенные, вышколенные люди. Так казалось их туда отправлявшим. На самом деле для Запада – они были вполне легальные туристы, которым власти России выдали выездную визу. Выездные визы могли получить только работники Министерства Внешних Сношений, официально аккредитованные для поездки за рубеж артисты, спортсмены и журналисты. Ну и ещё представители науки. Учёных одних не пускали. Нет. В каждой отрасли был представитель ФНС, который к науке имел отношение только то, что получал зарплату старшего, или младшего научного сотрудника. А его основной задачей было представлять нашу науку на международных форумах и пленумах. Конечно, иногда было необходимо там выступать. Для этих целей снаряжалась целая экспедиция, в которой был один выступающий, и минимум три надзирающих. Все выезжавшие проходили аккредитацию. Процедура аккредитации была сродни подготовки к полёту в космос. Начиналось всё с медицинской диспансеризации. И заканчивалось зачётом по знанию тезисов очередного съезда Фронта Национального Спасения. В промежутках – тесты на преданность родине, на стойкость перед соблазнами, на бдительность, внимательность… И ещё много другого. Но был один лёгкий путь. Путь этот держался в тайне. Однако бывший полковник знал его.

Рано утром, проведя пятиминутку с бригадирами, Роммель попросил Катю вызвать водителя Лёню.

Дорога была разбитой. Морозы не позволяли населению воспользоваться велосипедами, и у перекрестков на выездах из хуторов, собирались серые очереди. Ждали автобусов. Рейсы начинались ежегодно с конца октября, как ударят первые заморозки и заканчивались ближе к апрелю, когда сходил снег. Сейчас начало февраля…

Люди в очередях кутались в серые робы, с синеватыми воротниками искусственного меха. Женщин было трудно отличить от мужчин. Одна и та же форма одежды. Ватники – робы, ватные зимние штаны, кирзовые сапоги и шапка, тоже из искусственного меха. Разговоров не слышно. Кое-где вспыхивают огоньки сигарет.

Разрешение на рейс Саша получил накануне вечером у Оперативного дежурного по району. Там же выдали путевой лист с правом выезда за пределы области. Дорога припорошена снежной крошкой. Машина натужно ревела на пониженных передачах. Трасса пустая. Редкие полицейские «Лады» ослепляли проблесковыми маячками и неслись в сторону города. Водитель Лёня глупо смотрел вперёд и, кажется, спал с открытыми глазами.

– Э, фигура! Ты не спи, не спи… Скоро уже, – Роммель слегка толкнул водителя локтем. Тот не ответил, только недовольно хмыкнул.

Вот и развилка. Налево – пункт приема продукции. Направо – аэропорт. Перелёты внутри страны разрешались только свободным гражданам. Условно свободные и осужденные перелетали исключительно в сопровождении сотрудников правоохранительных органов.

Машин нет. Одинокий пост придорожной полиции. Остановят? Нет – внимательно посмотрели, сверяя номер машины с разрешительным листом поездок, который автоматически рассылался по всем постам.

Подъезд непосредственно к аэропорту огорожен бетонным забором. Над ним – «кручёнка». Зубастая и непролазная. Через каждые триста метров – вышка с часовым.

КПП – ощетинился бетонными блоками и металлическими ежами. Молодой армейский лейтенант, в большой не по размеру шинели, кутался в тощий воротник и растирал замерзшие уши суконной коричневой перчаткой. Солдат с автоматом полез в кузов машины полковника.

Саша вышел из кабины. Размял застывшие члены. Предложил лейтенанту сигарету. Сам он давно не курил, но сигареты по нынешним временам – располагают к тебе собеседника. Дефицитный товар.

– Спасибо, – лейтенант взял одну. – Документы на въезд, пожалуйста, гражданин…

Долго и внимательно смотрел. Отдал обратно. Улыбнулся, словно с облегчением. Тихо добавил:

– Слава богу – свои. Прошла информация о несанкционированном проникновении… И что сообщники пойдут легально, – лейтенант все время подкашливал и притоптывал ногами, смешно при этом, хлопая руками по бокам. Согревался.

– Усиление? – Полковник внимательно оглядывал действие солдата, обыскивающего его водителя. Хоть бы ничего лишнего не вез с собой. Обидно из-за ерунды пострадать. Пронесло. Солдат отошел к навесу и, дождавшись команды лейтенанта, открыл тяжелые металлические ворота.

Пропуск был у Роммеля разовый. Получен от его вербовщика давно. Бессрочный. Таких было всего несколько десятков. Он позволял проезжать прямо к лётному полю.

Вот и борт номер 17. Старенький «А -320». Последнее время транспортный и пассажирский парк совсем обносился. Остались непотопляемые ИЛ-76, АН-148, ну и старые Боинги с Аэрбасами. Запчасти поставлялись полулегально через Китай. Сухой доводил свою машину до конца долго. Тем более что вся начинка была западная… Проблемы. Но пока летали.

Пропуск у председателя был редкий. Для каких целей выдавались пропуска с такими неограниченными полномочиями – было известно лишь очень узкому кругу лиц.

Роммель вошел в группу Кулика еще до начала тихого переворота, как окрестили его сами организаторы. Внедрившись в программу Кривых, Полковник выполнял задание Кулика по контролю за действиями группы. И с тех пор уже не выпадал из обоймы Кулика. После закрытия страны Роммель, под прикрытием должности председателя хозяйства, вел оперативную работу по вербовке агентов и следил за настроением вольных и условно свободных граждан района. Он сам организовал побег из строгой зоны своего бывшего сослуживца Егора и его подельника Толяна. Сам организовал подпольный кружок оппозиционеров и сам же следил за работой подставного агента Джона Смита. Он понимал – работа грубая и непрофессиональная… Но что делать… Выживать как-то надо. Зато есть некоторые привилегии и возможности. Вот одна из них – разовый пропуск. На всякий непредвиденный расклад. И он намерен воспользоваться этим пропуском… в личных целях. И не жег его позор предателя, не мучила совесть отщепенца, не терзали мысли отступника… Он плевать хотел на нынешнюю страну, на Кулика и на его людоедские проекты…

Ну, пусть не его лично, а тех, кто за ним стоит. Он уходит… Если дадут. Командировка Полковника была спланирована давно. Кулик ждал момент, когда Саша доложит о готовности к контакту его агента в Женеве. Далее по плану Роммель выдвигается к аэродрому и тайно вылетает в Швейцарию.

– Лёня, – окликнул Роммель водителя после того, как тот, остановив грузовик метрах в ста от авиалайнера, вышел из машины и стал, строго по инструкции – у левого борта машины.

– Да, Александр Оттович, – не по-военному ответил Лёня.

– Если что – Катю отвезёшь в область. Вот бумаги… Разрешения, там… адрес…

– А что «если что»? – немного испуганно прошептал Лёня.

– Всё будет нормально… Но, на всякий случай – бумаги спрячь подальше. Учить тебя не надо.

– Да уж не надо, – водитель сложил бумаги в несколько слоёв и сунул их куда-то под ватник, со стороны спины.

Полковник Роммель Александр Оттович подошел к встречавшему его офицеру с двумя синими нашивками на рукаве шинели. Это были не армейские. Это были идейные волки. Тут ухо востро.

– Сегодня не завтра, завтра не вчера, – угрюмо промычал офицер.

– Замком по морде и в дупло, пока горячий лёд, – ответил Роммель, так же угрюмо.

Полковнику ужасно не нравился этот вульгарный кич, игры в шпионов. Не нравились дурацкие выдуманные каким-то идиотом пароли и отзывы. Но он играл. Играл по правилам, предложенным ему сверху, но помогавшим ему выполнить задуманное.

Офицер взял из рук Саши небольшой пакет с сургучной печатью, извлек из него флешку и вставил её в свой маленький переносной гаджет. Через пару минут он извлёк флешку, запаковал её в полиэтиленовый пакетик, затем в небольшой пластиковый тубус и приложил к верхней крышке свой большой палец. Раздался лёгкий писк. Офицер протянул тубус Саше, и тот повторил операцию с прикладыванием пальца. Опять писк.

– Всё в порядке. Борт готов. Время «Ч», – он глянул на свои наручные часы, – время —13:40. Пока можете проследовать на борт и расположиться на свободном месте.

– А что, ещё кто-то полетит?

– Полетит. Я улажу некоторые формальности. Без подтверждения Вашего руководства самолёт не взлетит.

– Понимаю… – Полковник был спокоен и сдержан в эмоциях. Хотя чётко понимал – если офицер не получит разрешение от Кулика, план провалится. Накануне, за три дня ранее, Саша доложил Кулику по каналам спецсвязи о готовности к началу операции «Отбой». Это означало, что можно вылетать. Ответ он получил положительный. Дату согласовали. Но, чёрт его знает. Всякое случается.

Поднявшись на борт, Роммель увидел, что все места свободны. Экипажа нет. Сел на место недалеко от аварийного первого выхода, к проходу. Закрыл глаза, вытянул ноги и стал ждать.

Минут через пять-семь он открыл глаза, потревоженный какой-то вознёй. В салон зашли ещё два пассажира и, видимо, командир корабля. Они тихо переговаривались между собой. Хлопали друг друга по плечу и натянуто улыбались. Командир последовал к себе, а пассажиры проследовали в середину салона. Один из пассажиров был… Не может быть! Роммель даже приподнялся на подлокотниках. Это был Игнат Корж.

Игнат тоже заметил Сашу, своего друга и бывшего сослуживца, но виду не подал. То ли опасаясь, а может, по инструкции.

Они расстались давно. После того как Игната приняли в проект «Абориген». Роммель слышал о его неимоверном взлёте. О таинственном «гуру», так положительно влиявшего на самого Лидера. Ходили слухи, что Лидер всегда таскал его за собой. Что не принимал важных решений, не выслушав мнение нового Распутина, как окрестили его недоброжелатели изменений в стране. Второго пассажира Саша не сразу признал. Он располнел. Оброс рыжеватой бородой и усами. Заматерел, но всё же это был он. Он собственной персоной. Главный специалист по адаптации из проекта Петра Мироновича Кривых – Роман Зюлькинд. Оба пассажира сели примерно посредине салона рядом друг с другом через проход.

В салон зашел второй пилот и стюард.

Через несколько минут загорелось табло «пристегнуть ремни». Взревели моторы. Погас основной свет в салоне, и лайнер стал выруливать на взлётную полосу.

Полковник молча листал газету «Правда России», пытаясь искоса подсмотреть за соседями по салону. Он иногда наклонялся, оглядывался, но Игнат и Роман сидели, откинувшись в кресле с закрытыми глазами. «Подойти? Или не стоит?»

Роммель не понимал – к чему весь этот спектакль? Для кого? Кулик прекрасно знает об их дружбе и совместных делах с Зюлькиндом и тем более с Игнатом. Проект входил в свою окончательную стадию и заканчивался объединением усилий лаборатории Кулика, к которой был приписан Роммель и отделом Петра Мироновича Кривых, в котором числился Рома.

А Игнат? Тоже хорош. Хоть бы подмигнул, что ли. Но… В последнее время Саша уже ничему не удивлялся. Люди, с которыми он общался до ввода страны в состояние полной «автономии», встречаясь на улице – отворачивались. Товарищи по службе – не отвечали на звонки телефона. Женщины, с которыми он делил минуты наслаждения, – пропали… Все жили и боялись. «А вдруг? А вдруг донесут, напишут, доложат, нашепчут, расскажут?» Причём не важно – что. Важно – доклад поступил. А меры примут. Будьте уверены, господа… Ой… Какие «господа»? Теперь только «граждане»… И то по категориям.

Оправдывая для себя поведение своих товарищей, Роммель решил ждать. Ждать пришлось долго. Примерно через два часа полёта его мягко тронул за плечо стюард. Открыв глаза, Полковник разглядел его форменную тужурку синего цвета, галстук с заколкой «Аэромир Россия», бородку с проседью, улыбку, глаза… Не может быть! На него смотрел второй пилот. Да! Но им был – Кулик! Его руководитель и всемогущий архитектор и реализатор затеи суверенного развития страны. Что за чертовщина? Роммель неловко поднялся на локтях, привстал. Ремень не дал полностью подняться. Сел, расстегнул ремень безопасности. Опять поднялся. Теперь уже полностью и широко раскрыв глаза – только развёл руками.

Кулик улыбался. Он приобнял Полковника за плечи и сказал:

– Ну, вот и всё. План сработал. Теперь наша задача – Запад…

Роммель недоумённо смотрел на своего руководителя, ничего не говоря. Он просто не знал – как реагировать на появление Кулика, на его улыбку, его дружеское обнимание, его слова, наконец.

– Так, господа, – обратился Кулик к Игнату и Роману, – Подтягивайтесь в первый салон. За обедом и поговорим.

Игнат и Рома подошли к всё ещё ошарашенному Роммелю и по очереди обнялись с ним.

– Чего ж молчали? Проверяли на вшивость? – скорее чтоб заполнить повисшую паузу, чем услышать ответ, спросил Саша Полковник.

– Мы люди подневольные, – улыбнулся Игнат. – Сказали «молчать» – молчим. Сказали «сидеть» – сидим. А сам – почему не подошёл?

– Да я…

– Вот и мы тоже…

Роман, повзрослевший и подобревший, в смысле объёмов тела, всё время улыбался и смотрел на Сашу сквозь свои очки влажными глазами. Вставлял иногда восклицания вроде:

– Ну, красота… Вот так встреча… – и тому подобное.

За плотной ширмой переднего салона был накрыт настоящий стол. Сервировка на четверых. Хлопотал стюард… Хотя, может, он тоже ряженый? Да ладно…

Обед был без изысков. Обычные – второе и салат. На десерт сладкая булочка с чаем. Спиртных напитков не предлагалось.

Говорили мало. Соблюдалась негласная субординация. Все-таки Кулик, хоть и переодетый для чего-то, номинально оставался начальником для всех. Сам начальник долго жевал булочку, потягивал чай, и только окончив с этой процедурой, начал разговор:

– Вы все находитесь здесь и сейчас совершенно не случайно…

Все переглянулись, но не посмели заговорить или задать вопрос. Кулик, откинувшись на спинку кресла, продолжал, глядя в тёмную бездну за иллюминатором. Незаметно наступила ночь. Равномерный, убаюкивающий шум моторов, приглушенный свет в салоне, отсутствие посторонних создавали обстановку, способствующую откровенной беседе. Кулик говорил один:

– Ваши планы примерно мне известны… Александр Оттович, – он посмотрел на Сашу, – решил свалить давно… Да-да, Саша, не перебивайте… Я дам вам возможность высказаться. Все приготовления свидетельствуют об этом. Это и запрос документов на переезд своей гражданской жены Кати в город… одной. Это и активация пропуска к аэродрому, это и доклады мне о готовности к выполнению задания, оговоренного ранее, и ждавшего своего часа…

– Но, я ведь… – Полковник немного смущённо попытался возразить.

– Ничего в том плохого нет, дорогой мой Александр… Оттович. Ни-че-го плохого. Напротив… Я что-то подобное ожидал. Ну, какой нормальный человек сможет жить в таком… – он тщательно подбирал слова. Видно было, что смысл своей речи для него ясен и выстрадан давно, но вот содержание, наполнение её давалось не то что бы с трудом, а как-то очень натужно. – После двух десятков с небольшим лет относительно нормальной жизни… Пусть и с кризисами, и с трудностями в экономике. Пусть с периодами безденежья и безработицы, страна жила… Жила, как многие другие. Не жирно и не бедно. Рождались и умирали люди. Создавались и разорялись предприятия. Строились дома. Проходили чемпионаты… Олимпиады. Любили и изменяли друг другу жители… И вдруг такое! Вы скажете – моя идея. Не совсем… Я имел в виду нечто другое… Нечто необычное… Отличное от всего мира… Но ошибся, и не боюсь в этом признаться. Не может существовать суверенная демократия, закрытая от всего остального мира. Не может! Точка. Мы стали огромной Северной Кореей… Мои идеи интерпретировали совсем иначе, чем я предлагал. Мои мысли были искажены… Иванов – победил. Причём этот Иванов – не Сергей Сергеевич. Нет. Это – огромная стая прихлебателей у трона короля… Они вечны. Они неубиваемы… И идея сильного государства переросла в идею закрытой суверенной диктатуры. Каждый из стаи – алчен, жесток, лжив и бесконечно труслив. Добившись карьерного взлёта, они бояться сорваться, потерять должность, лишиться привилегий, зарплат, служебных машин и многого того, что даёт власть в России. А главное, вседозволенности и безнаказанности. Они готовы на всё, лишь бы удержаться наверху… над толпой бесконечно долго. Понадобится для этого разорить и уничтожить страну – не остановятся. И всё это под прикрытием усиления власти, сохранения целостности государства и независимости России. Уж как есть – так и есть.

Слушавшие его, понимали – пытается оправдать свои ошибки. Прежде всего перед самим собой… Но не очень получается. Покаяние хорошо вовремя. Кулик опытный ритор. Он говорил всё более чётко и точно:

– Оставим самобичевание. После получения доклада от Роммеля о готовности к операции я, сверив и сопоставив все факты, пришел к выводу – хочет уйти, воспользовавшись каналом. Канал надёжный, но разовый. Случай упускать нельзя. Вызвал Игната с Романом, как самых мне нужных людей из нашего проекта «Абориген». Дал задание прибыть на аэродром, а сам прибыл чуть позже. С Игнатом были проблемы. Лидер в последнее время часто требовал его к себе. Но повезло. Отец народов уехал на рыбалку… А Игнат формально – мой непосредственный подчинённый. Получилось. Вот теперь мы все на одном борту. Я тоже хочу уходить. Попал в немилость к Лидеру, благодаря его правой руке… Иванову. Я выхожу из игры. Теперь говорите вы… Только по очереди и без соплей и лирики. Я был искренен до неприличия. Прошу и вас… Игнат. Вы, – Кулик указал рукой на Коржа.

Корж хитро усмехнулся. Посмотрел по очереди на всех сидящих за столом. Потом на стюарда и сказал вполне буднично:

– Нэ мала баба клопоту – купыла порося…

– Ясно. Вы в своём репертуаре, – съязвил Кулик. – Но ближе к теме. Я же просил без лирики.

– Тогда простой вопрос, – серьёзно спросил Игнат. – Как мы уйдём, если на каждом из нас эта штука, которая вживлена вот сюда, – он показал на предплечье своей правой руки. – Они отследят везде. А институт политического убийства восстановлен… И работает хорошо. Нас найдут сразу и… Нет, я не боюсь… Но смысл уходить и бегать зайцами…

– Это уже по существу, – Кулик полностью успокоился и стал прежним выдержанно расчётливым и академично прагматичным руководителем, к которому привыкли его подчинённые:

– Вы знаете, что это за штука? – он протянул руку к, лежавшему на соседнем пустом кресле кейсу. Достал из него небольшой стального цвета прибор и положил его на стол.

Все молча развели руками и пожали плечами.

– Это деинсталлятор персонального кодирования граждан. Их всего несколько сотен в распоряжении действующих руководителей. Партия таких вот приборов была изготовлена по спецзаказу. Одним из обладателей сей бесценной штуки… по штатному расписанию, заметьте… является ваш покорный слуга. Ну, о возможностях прибора – потом. Сейчас главное. Вы все согласны, и я это знаю, уйти из страны… Да-да. Не будем тратить время на объяснения своих поступков. Согласны, и это факт. Запомните самое важное – встречаемся в квадрате 38–17. Время встречи – 22:30 ежедневно. Вот вам по телефону. В нём и карта и навигационная система… Всё настроено. Разберётесь. Вот на всякий случай карта, – Кулик протянул каждому вначале по гаджету, а потом по аккуратному пластиковому маленькому пакету.

– А мы, что же… – попытался встрять Полковник.

– Не перебивать, – Кулик грозно оборвал его. – Это на всякий случай. Будем держаться все вместе. Я заинтересован в вас всех… Ну, а вы – ещё больше во мне. Время и место встречи я указал – на всякий непредвиденный случай.

Произнося эти слова, Кулик поднёс к своему правому предплечью прибор, который он назвал деинсталлятором, и нажал большим пальцем левой руки посредине. На приборе замигал красненький светодиод и через несколько секунд загорелся постоянным зелёным светом. Вот и всё. Через сорок минут господин Кулик перестанет быть объектом постоянного наблюдения.

– А дальше? – не выдержал молчавший всё это время самый младший из присутствующих Роман Зюлькинд.

– Вы когда-нибудь прыгали с парашютом? – Кулик окинул всех прищуренным взглядом.

– Я прыгал, доводилось, – ответил Саша Полковник, начиная понимать, куда клонит шеф.

– Я много раз, – кивнул Корж.

– Я нет… Не прыгал… – Роман растерянно стал смотреть на всех присутствующих по очереди, словно искал поддержки и разъяснений – к чему этот вопрос? – Ну, Роман у нас один новичок, – подытожил Кулик. – Валентин, – позвал он, видимо, стюарда.

– Да, господин Кулик, слушаю.

Все удивлённо глянули на стюарда – «Господин». Забытое почти обращение, заставило всех, широко раскрыв глаза, смотреть на стюарда, который подошёл к Кулику и встал напротив. Ну, Кулик обращался – ему положено, по должности. Но подчинённый к начальнику! Это считалось по уставу о госслужбе неслыханным нарушением субординации.

– Проведите ускоренный инструктаж господина Зюлькинда. Вызовите командира. И пусть подготовит парашюты. А… Вот и командир.

В проёме открывшейся двери кабины пилотов появился невысокий человек в синем комбинезоне. Он улыбнулся Кулику и, предвосхищая его вопрос, сказал:

– Автопилот… Всё под контролем. Последним покину борт – я.

– Не сомневаюсь, – ответил шеф.

– Начинаю снижение. Попробую максимально комфортно, – доложил пилот-командир и скрылся за дверью.

После этого лайнер, натужно заревев, стал идти на снижение. Началась небольшая тряска и покачивание. Все уселись в свободные кресла, но ремней безопасности никто не пристёгивал. Не до того.

Кулик проделал операцию по деактивации персональных «чипов» слежения всем находящимся на борту. Стюард Валентин, по очереди достал из багажных салонных отсеков парашюты и предложил каждому взять себе по одному. При этом добавил:

– Будем прыгать без запаски…

– Так – не бывает, – усмехнулся Роммель.

– У нас и не такое бывает, – возразил стюард. – Что есть – то есть. Не хотите – не берите.

– Немногословная у вас команда, господин Кулик, – заржал повеселевший Игнат Корж, умело пристраивая парашют за плечами.

Стюард инструктировал бледного и растерянного Рому. Он нацепил на него парашют. Поправил лямки. Зачем-то похлопал по плечам, животу, ягодицам и при этом повторял, спокойно и размеренно, заученный типовой текст штатного инструктора-парашютиста:

– Левая нога стоит на срезе двери, правая, полусогнутая – чуть позади. Вес необходимо перенести на правую ногу и не выглядывать из самолета. Руки должны быть скрещены на груди. После моей команды… Извините – сирены у нас нет. Не десантный корабль… дождавшись похлопывания по плечу и команды «Пошел!» – прыгаете вниз. Повторяете считалочку парашютиста: «1001, 1002, 1003 —КОЛЬЦО!». Дернули за кольцо – парашют открылся. «1004, 1005 —КУПОЛ!». Смотрим наверх, всё ли раскрылось и раскрылось ли правильно. Далее – осмотрелись. Крутимся на подвесной системе, смотрим, нет ли кого рядом в воздухе. «УСЕЛИСЬ!». Устраиваемся поудобнее. Летим! Наслаждаемся тишиной и ощущениями полёта. «САДИМСЯ!» Примерно за десять метров до земли горизонт резко «прыгает» вверх. В этот момент необходимо сгруппироваться: ноги вместе, полусогнуты, стопы параллельно земле, подбородок прижат к груди. Нельзя смотреть на горизонт, а только на ноги. Запомните – только на ноги! При посадке нужно обязательно коснуться земли двумя ногами одновременно, иначе нагрузка на них может распределиться неравномерно… Главное верить, что всё будет хорошо.

Стюард посмотрел на Кулика:

– Всё, что успел… – сказал он и покачал недовольно головой. И тихо, про себя добавил: —Глупая затея… Ой, непросто без подготовки…

Но Роман не слышал его последних слов. У него всё происходящее было словно в страшном сне. Он, однако, как мантру, повторял «1001, 1002, 1003 —КОЛЬЦО! 1004, 1005 —КУПОЛ!». К нему подошёл улыбающийся Игнат.

– Не бзди, Романыч. Такую красоту увидишь… загляденье. Главное не забывай кольцо дёрнуть… Правильно – повторяй…

И Роману стало легко и приятно. Он не верил – все страхи как-то растворились в одном большом и непонятном чувстве неизведанности и непредсказуемости. Губы растянулись в придурковатой улыбке, но продолжали шевелиться, повторяя мантру, въевшуюся в подсознание:

– «1001, 1002, 1003 —Кольцо»… «1004, 1005 —Купол»…

Всё в свои руки взял стюард Валя. Он расставил готовых к прыжку пассажиров необычного рейса в колонну по одному. Посмотрел на командира. Тот, выйдя из кабины и глядя на Кулика, был очень серьёзен и сосредоточен:

– У нас не более пятнадцати минут. Пора начинать. Тёмная бездна приняла в свои объятия шесть маленьких беспомощных фигурок, отделившихся от стальной сигары лайнера, поглотила их в непроглядную тьму и вдруг расцвела четырьмя раскрывшимися бутонами – куполами, поочерёдно вспыхнувшими недалеко друг от друга… Но, почему четыре? Кулик, Роммель, Игнат, Валя, Рома и командир… Шесть! Кого не остановил в своём стремительном падении спасительный купол парашюта?

Краткая подготовка Романа стюардом не была достаточной. Это и не удивительно. Прыгнуть вот так сразу…

Рома выпал, получив приличный толчок в спину, и напрочь забыл и об инструктаже, и о считалке парашютиста. Дыхание перехватило, всё закружилось, сознание померкло, и он валился бесчувственным кулём с высоты почти двух тысяч метров на стремительно приближающуюся твердь. И никто не мог бы в этот момент пожелать ему, чтоб земля была пухом. С небом не шутят…

Вслед за ним из брошенного командой лайнера стремительно ринулась в бездну фигура стюарда. Он был опытным и умелым парашютистом. Не одно соревнование мирового масштаба за плечами. Быстро сообразив, в чём дело, стюард принял положение тела, наиболее располагающее к стремительному падению, и, имея вес куда как больший, чем у Зюлькинда, придав ускорение мощным толчком, он настиг падающего Романа на высоте пятисот пятидесяти метров. Обхватил его руками и ногами, рванул кольцо, и их хаотичное падение было прервано, вначале сильным ударом, после которого бесчувственное тело горе-парашютиста чуть не выскользнуло из рук инструктора, а затем замедленным, но всё равно достаточно быстрым спуском вниз. Они спускались под одним спасительным крылом. Стюарт просунул по очереди руки под лямки парашюта Романа, продолжая сжимать ногами его тело, и постарался как можно ближе притянуть Зюлькинда к себе.

Минут через семь небо озарила яркая вспышка, а за ней последовал сильный взрыв…

Куски покорёженного взрывом лайнера рассыпались на тысячи метров над полями такой далёкой и закрытой для российского человека Европы… Лайнер взорвался. Это был его последний полёт в никуда…

Сигналы от персональных датчиков слежения пропали точно минута в минуту с моментом взрыва. Командир был опытный пилот, и рассчитал всё правильно.

В далёкой и снежной России уже готовили доклад о страшном провале операции под руководством Кулика, и о гибели всех её участников. Искали виновных в катастрофе. Строили сотни гипотез от уничтожения самолёта средствами ПВО НАТО, до террористического акта. Но никто не мог предположить, что Кулик предал. Предал нагло, расчётливо и цинично. Хотя… Как знать. Может просто не озвучивали вслух, втайне завидуя смелому и дерзкому Кулику, догадываясь о его художествах. Официальная версия была озвучена как несчастный случай с гибелью всех участников операции. А участники плавно приближались к земле, вися под куполами своих парашютов. И только один купол летел быстрее и стремительнее остальных. Под его большим крылом сцепившись мёртвой хваткой, висели Рома Зюлькинд и инструктор – стюард Валя Хорт.