Сей корсиканец целый век Гремит кровавыми делами. Ест по сту тысяч человек И с…т королями.

Говорит хоть очень тупо, Но в нем это мудрено, Что он умничает глупо, А дурачится умно.

В любезности его неодолимый груз, В нем не господствуют ни соль, ни перец, Я верю: может быть, для немок он — француз, Но для француженок он — немец.

А кто он? — Француз, германец, Франт, философ, скряга, мот, То блудлив, как ярый кот, То труслив, как робкий заяц; То является, томим Чувством жалостно-унылым, То бароном легкокрылым, То маркизом пудовым.

Он с цветочка на цветок, С стебелька на стебелек Мотыльком перелетает; Но сколь рок его суров: Все растенья он лобзает, Кроме… лавровых листов!

Остра твоя, конечно, шутка, Но мне прискорбно видеть в ней Не счастье твоего рассудка, А счастье памяти твоей.

Меринос собакой стал, Он нахальствует не к роже, Он сейчас народ прохожий Затолкал и забодал. Сторож, что ж ты оплошал? Подойди к барану прямо, Подцепи его на крюк И прижги ему курдюк Раскаленной эпиграммой!

«О ты, убивший жизнь в ученом кабинете, Скажи мне: сколько чуд считается на свете?» «Семь». — «Нет: осьмое — ты, педант мой дорогой; Девятое — твой нос, нос сизо-красноватый, Что, так спесиво приподнятый, Стоит, украшенный табачною ноздрей!»

Нет, кажется, тебе не суждено Сразить врага: твой враг — детина чудный, В нем совесть спит спокойно, непробудно. Заставить бестию стыдиться — мудрено… Заставить покраснеть — не трудно!