Глава XIII,

в которой мы вместе с Зевсом будем присутствовать при схватке между Ахиллом и Гектором и при гибели троянца. Затем станем свидетелями погребальных игр в честь Патрокла и прихода Приама в шатер Ахилла с просьбой вернуть ему тело сына.

Как известно, даже Зевс не был властен над мойрами. Их мать – Ананке (что означает «неизбежность») поместила мойр в гроте на берегу белого озера, находившегося в самом центре небесного свода. Клото (прядущая) день и ночь пряла нить жизни каждого смертного, Лахесис (дающая жребий) отмеряла длину нити, а Атропос (неотвратимая) безжалостно обрезала ее своими ножницами. Желая узнать судьбу какого-нибудь человека, Зевс мог только прибегнуть к психостазии – то есть положить на чаши золотых весов души, например, двух сражающихся воинов и «взвесить» их судьбу: если одна из чаш опускалась, это означало, что находящаяся на ней душа стремится в Аид, и никто, даже он, отец богов, не мог оспорить решение Ананке.

В отличие от остальных троянцев, Гектор не сбежал, а поджидал Ахилла у Скейских ворот. По-видимому, он решил, что только единоборство между ним и ахейским чемпионом сможет положить конец этой кровопролитной войне: один из них в тот день должен погибнуть! Отец и мать, стоя на стене, тщетно упрашивали сына войти в город.

– Зачем тебе, – кричали они, – мериться силами с этим безумцем, да к тому же – неуязвимым… Подумай о своей молодой жене, подумай о сыне Астианаксе, которому нет еще и двух лет, и о нас, так любящих тебя несчастных стариках!

Гектор не слушал их: он считал своим долгом сразиться с сыном Пелея. Но когда перед ним предстал наконец Ахилл с налитыми кровью глазами, «Гектор увидел, и взял его страх», и бросился он бежать вдоль троянских стен что было мочи.

Трижды обежали город герои. Казалось, Пелид вот-вот настигнет ненавистного врага, но всякий раз рука его не дотягивалась до Гектора – не хватало всего нескольких сантиметров. Гомер рассказывает, что глядевшим на Гектора и Ахилла со стены, казалось:

Поняв, что троянец уклоняется от боя, Зевс положил души обоих героев на чаши своих золотых весов и приподнял их, чтобы увидеть, чья судьба перетянет: чаша с душой Гектора резко опустилась. Тогда отец богов посмотрел на Афину и едва заметно кивнул головой. Богиня страшно обрадовалась, что Зевс позволил ей вмешаться в ход единоборства: она тотчас приняла облик Деифоба и подлетела к герою.

– Остановись, о брат, – сказала она ему, – и сразись с Ахиллом, не ведая страха. Видишь – я рядом с тобой и не оставлю тебя без подмоги.

– Благодарю тебя, о Деифоб, – ответил Гектор с улыбкой, – я всегда любил тебя больше всех братьев, но сегодня, поверь, ты стал мне еще дороже – ведь только тебе одному из всех троянцев достало смелости выйти за ворота.

Сказав это, Гектор обратил лицо к Ахиллу и воскликнул:

– Больше я не побегу от тебя, сын Пелея, готовься сразиться со мной и умереть!

– Нет, это тебе надо готовиться: я-то готов сражаться с рождения! – насмешливо ответил ему Ахилл. – Постарайся хоть немного продержаться, не то наш поединок кончится, даже не начавшись.

– Не думай, о Пелид, что ты уже победил: немало тебе придется потратить сил, чтобы одолеть меня. Но знай, если по воле Зевса победа будет за мной, я не стану терзать твое тело, а верну его в целости ахейцам, чтобы они воздали ему должные почести. Обещай и со мной поступить так же.

– Не торгуйся, проклятый пес, – ответил Пелид, охваченный яростью, – пойми наконец, что ты обречен! Как не может быть лада между людьми и львами, между волками и овцами, так никогда не будет согласия между Гектором и Ахиллом! Итак, не теряй времени и защищайся: Арес и без того заждался этой схватки и теперь по праву жаждет своей порции крови!

С этими словами Ахилл метнул в Гектора ясеневое копье – дар Хирона, но троянец резко наклонился, и оно, едва не задев героя, пролетело над ним. Афина, все еще в обличье Деифоба, подняла копье с земли и вернула его Пелиду.

Теперь пришел черед Гектора: его копье попало в самый центр щита, выкованного Гефестом, но хотя удар был невероятной силы, оно не оставило на нем даже царапины. Тщетно взывал Гектор к брату, моля принести ему другое копье, а обернувшись, увидел, что нет никакого брата. Оно и понятно, ведь то был не настоящий Деифоб, а обманувшая Гектора богиня. Ахилл же, не теряя времени, метнул свое копье снова и поразил Гектора в шею, правда, не перебив ему горла.

– О Гектор, глупец, – вскричал Ахилл, – неужели ты думал, что все сойдет тебе с рук? Тебе, убившему Патрокла? Так знай же, что я брошу твой труп на съедение псам и птицам.

– Не будь таким жестокосердым, о сын Пелея, – взмолился Гектор, прикасаясь руками к коленям победителя. – Не бросай мой труп на растерзание псам. Отдай его моим родителям: они отблагодарят тебя, дадут столько золота и бронзы, сколько ты сам пожелаешь.

– Отдать им твое тело? Ни за что! – ответствовал разъяренный Ахилл. – А теперь слушай меня, падаль: я не съем твое мясо сам и не выпью твою кровь только потому, что ты мне противен. Но собаки тебя сожрут, даже если твой отец предложит мне в десять раз больше золота, чем весит твой труп.

Когда Гектор испустил дух, Ахилл снял с него доспехи, затем, проделав в его щиколотках две дырки, протянул через них прочные кожаные ремни, привязал тело поверженного героя к колеснице и помчал коней во весь опор по равнине, чтобы все видели, как жестоко он расправился со своим врагом. А со стен неслись душераздирающие вопли троянок, в ужасе наблюдавших за надругательством над телом любимого сына Приама.

Двенадцать дней продолжались погребальные игры в честь Патрокла. Ахилл потребовал, чтобы ахейцы сложили пирамиду для костра высотой в сто футов и, взобравшись на верхушку этой поленницы, собственноручно обезглавил двенадцать юных троянцев, захваченных им в плен накануне. Полагая, что и такое жертвоприношение не вполне отражает его любовь к другу, он повелел одновременно убить и изжарить на том же костре по паре овец, коз, быков, свиней, собак и даже коней. Гомер рассказывает, что кровь, как из чанов, лилась вокруг Менетидова тела.

Мирмидонцы по фессалийскому обычаю остриглись наголо и укрыли своими волосами покойного. Последним этот похоронный обряд свершил Пелид. А пока герой состригал свои длинные белокурые волосы, его друзья плакали так горько, так безутешно, что, по словам Гомера, весь песок на берегу пропитался их слезами.

Как обычно бывает на погребальных церемониях, плач постепенно перешел в крики ликования: так греки погребальными играми в честь Патрокла отметили и победу над Гектором.

Никогда еще в кабачке Телония не собиралось столько проституток и любителей выпить. Все смешалось: тосты, песни, споры и драки. Одни величали Ахилла за его подвиг, другие осуждали его за чрезмерную жестокость. Ну, а когда дело доходило до споров, тот тут, конечно, не было равных Терситу.

– Только помешанный мог так надругаться над трупом! – кричал урод. – Хотите услышать новость? Хотите узнать, какую штуку выкинул наш герой сегодня утром?..

Все смолкли, желая послушать, что же такое еще содеял Пелид.

– …Он привязал тело Гектора за ноги к колеснице и трижды обвез вокруг дровяной пирамиды!

– Ну и что? – спросил Ариакс. – Это его право, разве не он убил Гектора в честном поединке?

– Что верно, то верно, – заметил кто-то из присутствующих, – но я на его месте не стал бы измываться над трупом. И вообще я согласен с Терситом: рано или поздно боги рассердятся на нас за такую жестокость.

– А уважение? Где уважение к противнику? – продолжал неистовствовать Терсит. Гектор – враг, согласен, но это не значит, что мы должны отказать ему в уважении! Давайте обратимся к фактам: троянец всегда шел в сражение с открытым лицом, в первых рядах, как настоящий мужчина, и никогда не пользовался луком – оружием трусов. А каков наш Ахилл? Говорят, он вообще неуязвим, если не считать одного местечка на его теле, которое известно только ему, и никому больше. И еще утверждают, что он пользуется покровительством Геры, Фетиды, Афины и невесть скольких еще богов. С такими покровителями даже я вышел бы в чемпионы!

С некоторых пор у Леонтия отношение к Ахиллу изменилось. Он по-прежнему восхищался его силой, но некоторых поступков героя не одобрял. К тому же Леонтий незаметно для себя самого привязался к Терситу, ибо понял, что бедняга не просто грубый задира: он пытается по-своему, пусть и неуклюже, утвердить новую мораль. И еще ему стало очевидно, что подступиться к Ахиллу с каждым днем все труднее: этому препятствовали сначала гибель Патрокла, потом поединок с Гектором, потом подготовка к погребальным играм… Кто знает, когда он дождется удобного момента, чтобы передать ему слова Поликсены!

– Я сам ахеец, – продолжал Терсит, – и тоже желал победы Ахиллу, но по-человечески я не мог не болеть за Гектора. Жена и сын были всего в нескольких шагах от троянца, он тоже мог бы укрыться за стенами, но все-таки остался ждать Пелида, а точнее – свою верную гибель.

– И у Ахилла есть сын, – заметил Ариакс.

– …Да, но сын Ахилла не такой малыш, как Астианакс, – возразил Терсит. – Его сын, Неоптолем, убийца еще покровожаднее отца!

Короче говоря, наш уродец отвергал право сильного. Он считал, что по шкале нравственных ценностей защита слабых и любовь к ближнему важнее власти и победы в бою.

– Терсит не хочет понять, – сказал Гемонид, когда они выходили из кабачка, – что все живое существует за счет других живых существ: лев нападает на леопарда, леопард пожирает лису, а та, в свою очередь, питается мышами. Разве лев виноват, что по воле богов родился именно львом? И мышь не повинна в том, что родилась мышью. Вот и Ахилл не виноват, что он – Ахилл, а Терсит – что он Терсит.

– Но кого следует считать большим героем, – спросил Леонтий, – выходящего на бой льва или малую мышь, отстаивающую правду?

– Ты на что это намекаешь? – возмутился Гемонид. – На то, что у Терсита мышиная физиономия?

– Ну, если говорить о внешности… то какое-то сходство с мышью у него действительно есть, зато сердце у него – львиное, это уж точно.

Вот такой ночной разговор состоялся между учителем и учеником. Они говорили о добре и зле, о необходимости и случайности, о милосердии и отваге, и еще о том, что порой умение прощать требует больше смелости, чем кровная месть. Уже стемнело, дорога все время петляла, в довершение всего факел Леонтия почти совсем догорел и с минуты на минуту мог погаснуть.

– Поторапливайся, парень, – сказал Гемонид, – если не хочешь, чтобы нас накрыла кромешная тьма.

Внезапно, когда темень и впрямь стала непроглядной, они услышали скрип колес настигающей их колесницы. Леонтий и Гемонид резко обернулись и увидели на дороге мерцающий свет факела и странную повозку, запряженную парой жалких мулов. На шатком настиле сидели два старых оборванца: один держал вожжи и время от времени чмокал, подгоняя мулов, другой, словно мраморное изваяние, возвышался на огромной плетеной корзине, не подавая никаких признаков жизни. И все же, несмотря на отрепья и вперенный в пустоту взгляд, в фигуре этого человека с седой бородой и длинными, ниспадающими на плечи волосами было что-то величественное.

– О юный воин, – обратился к Леонтию возница, – мы направляемся к жилищу доблестного сына Пелея – везем ему богатые дары. Увы, ночь застигла нас в пути, а зрение у нас уже не то, что прежде. Не можешь ли ты указать нам дорогу?

– Мы также следуем в стан ахейцев, – как всегда вежливо ответил Леонтий. – Если ты последуешь за нами, старик, то не собьешься с пути. И вообще, мы уже, можно сказать, у цели.

Узнав, что путники направляются к Ахиллу, Леонтий решил воспользоваться случаем и вместе со старцами проникнуть в его дом. Как знать, может, ему повезет и он сумеет обменяться парой слов со строптивым героем.

Когда путники прибыли в расположение мирмидонцев, их остановила стража. Леонтий, уже считавший себя официальным проводником гостей, выступил вперед:

– О фтийские воины, – начал он, стараясь подражать глашатаям, – перед вами два престарелых, а потому заслуживающих почтения мужа. У них нелегкая задача – вручить корзину, полную драгоценных даров, самому доблестному из ахейцев. Кто он, по-вашему? Одиссей? Аякс Теламонид? Менелай? Или сын Тидея Диомед?

Но не успел Леонтий перечислить всех возможных кандидатов на получение даров, как рядом выросла фигура Пелида.

– Ты кто? – без всяких церемоний спросил он, обращаясь прямо к белобородому старцу. – И что нужно тебе от меня в столь поздний час?

– Я Приам, царь Трои.

Услышав эти слова, все так и обомлели. Даже сам Ахилл вздрогнул.

– Я приехал сюда за телом своего сына, – продолжал престарелый царь, спускаясь с повозки. – За него, о Пелид, я готов целовать тебе руки, те самые руки, что лишили Гектора жизни.

Сказав это, он опустился на колени, тщетно пытаясь поцеловать руки Ахилла. Но тот опередил старца, поднял склоненную седую голову и ввел его к себе в дом. Следом за ними туда вошли возничий и Леонтий с Гемонидом.

В доме у огня сидели и пили вино два друга Пелида – Алкимедон и Автомедонт. Широким жестом Ахилл пригласил гостей сесть на подушки и взять кубки с кипрским вином, но старик, содрогнувшись от ужаса, отказался.

– Молю тебя, о сын Пелея, не усаживай меня, не подноси к моим губам никакого питья. Мы здесь укрываемся от непогоды, а мой Гектор лежит на голой земле, и никто о нем не печется. Позволь мне сегодня же забрать его останки и увезти в Трою!

– Не раздражай меня, о старец, – сурово изрек Пелид, – Патрокл тоже пролежал целый день в грязи – и именно из-за твоего сына Гектора, копьем проткнувшего ему живот.

– Подумай о своем отце, потомок Зевса, подумай о Пелее! – продолжал умолять его Приам. – Мы с ним одного возраста, он так же, как и я, стоит уже на пороге мрачного Аида. Но у него есть хотя бы надежда увидеть тебя, тогда как мне незачем просыпаться, когда Эос из далекой Колхиды возвещает о наступлении утра! Так верни же мне тело любимого сына! Я клянусь, что отдам тебе все золото, какое только у меня есть.

То ли потому, что Приам упомянул о Пелее, то ли в Ахилле вдруг проснулись человеческие чувства, только он – представляете? – растрогался и согласился на обмен. Решили, что Приам выдаст ему столько золота, сколько весит убитый герой. И еще было объявлено одиннадцатидневное перемирие, чтобы дать троянцам возможность должным образом проститься с убитым чемпионом.

Но тут как раз возникают разные версии: одни говорят, будто Приам отдал выкуп той же ночью, а другие – что выкуп был уплачен лишь на следующий день и под стенами Трои.

Ахейцы возложили тело Гектора на одну чашу огромных весов, а на другую троянские женщины, проходя мимо, клали свои драгоценные украшения. Последней к весам подошла Поликсена. Она была так прекрасна, что увидев ее, ахейцы онемели от восторга. Девушка, убедившись, что троянцам никогда не собрать нужного количества золота, разделась донага и нарочито медленно сама возлегла на чашу. Правда, кто-то утверждает, будто Поликсена вовсе не выходила из Скейских ворот, а ограничилась тем, что бросила со стены на весы несколько своих золотых браслетов, но все равно Ахилл с первого же взгляда влюбился в нее.

Похороны Гектора были не менее горестными и пышными, чем похороны Патрокла. Они длились одиннадцать дней: девять дней отвели на оплакивание, один – на погребальную церемонию и один – на поминальный пир. Стенания и вопли троянцев были столь громкими и отчаянными, что от шума замертво падали на землю стаи птиц.

Но вернемся к той ночи. Когда Приам ушел, Леонтий, понимая, что никогда ему больше не представится возможности поговорить с таким спокойным и благодушно настроенным Ахиллом, набрался храбрости и сказал:

– Прости, о сын Пелея, что такой молодой воин, как я, посмел обратиться к тебе. Я Леонтий, сын благородного Неопула, царя Гавдоса. Благодаря стечению обстоятельств я имел счастье познакомиться с Поликсеной, младшей дочерью Приама, и она велела передать тебе, что хочет встретиться с тобой еще раз. Больше сказать мне нечего.

– Благодарю тебя за эту весть, о сын Неопула, – ответил Пелид, – но в жизни моей уже не осталось времени для любви. Ахейцы оплакивают отважного Патрокла, а троянцы оплакивают своего обожаемого Гектора. Пусть и Поликсена оплакивает своего убитого брата! Когда-нибудь и ей, и мне доведется испить воды из Леты, и тогда, как знать, может, мы с ней и встретимся.