Тяжёлая дубовая дверь поддалась с усилием, Зойка даже подумала сначала, не заперта ли она, – всё-таки воскресенье. Но в вестибюле её сразу встретили дежурные – девчушка и мальчик лет тринадцати. Глянув на Розу и Зойку, безошибочно определил:

– Новенькую привели?

– Да, – ответила Зойка, – мне директора.

– Костя, сходи за Андреем Андреевичем, – сказала девчушка.

Мальчик вышел в противоположную дверь, ведущую во двор, а девчушка вежливо предложила:

– Вы посидите, он скоро придёт.

– Садись, Роза, – сказала Зойка, а сама стала оглядывать просторный вестибюль, широкую лестницу, которая после первого пролёта расходилась на два яруса. Детдом размещался в старинном особняке, ещё сохранившем некоторую парадность.

– А директор далеко живёт? – спросила Зойка.

– Нет, здесь же, при детдоме.

Это Зойке понравилось: значит, жалеет сирот, не хочет оставлять их ни на минуту. И только она об этом подумала, как со двора в сопровождении дежурного вошёл Андрей Андреевич. Он был всё так же свеж, как и в прошлый раз, лицо по-прежнему гладко выбритое и приятное, но в голосе и движениях была какая-то сдержанность или несколько смягчённая строгость, которой тогда Зойка не уловила. В кабинете Королёва Андрей Андреевич казался ей добрее, доступнее, а здесь она почему-то подумала, что вот, наверное, таким был хозяин особняка, холёным, деловито-снисходительным. Она немного растерялась и стала сбивчиво рассказывать о Розе. Директор выслушал эту историю совершенно спокойно. Зойка сначала удивилась, а потом подумала: сколько он таких историй уже выслушал!

Зойка умолкла. Андрей Андреевич будто не заметил этого и продолжал молча смотреть на неё. Зойка уловила едва заметное движение его глаз сверху вниз, снизу вверх и почувствовала, что краснеет, он её рассматривает. Но тут глаза Андрея Андреевича потеплели, он спросил у Зойки:

– А сама-то как, надумала? Могу сразу пионервожатой взять, некому с детьми работать. У нас сейчас все возрасты смешались, и школьники, и дошкольники. Эвакуированных много.

– А посмотреть можно?

– Посмотри, – согласился директор и, оставив Розу у дежурных, повел её по палатам.

Пять аккуратно заправленных коек, между ними – тумбочки, выкрашенные в синий цвет, в одном углу – шкаф для одежды, в простенке – небольшое зеркальце, на подоконнике – цветы в глиняных горшочках. Здесь жили девочки. У мальчиков то же самое, только без зеркала. Цветы росли везде, на каждом подоконнике. В столовой тоже было чисто и хорошо.

– А дети где?

– Одни во дворе, другие в игровой комнате. Хочешь посмотреть?

Зойка кивнула.

В игровой комнате было довольно шумно, но как только туда вошли директор и Зойка, дети смолкли и уставились на них. Это были самые маленькие дети, вроде Розы. Все они потеряли отцов, матерей, бабушек, дедушек, братьев, сестёр и теперь остались одни в целом свете. Сердце у Зойки сжималось от жалости к малышам, но она не знала, на что решиться.

И тут из толпы детей вышла девочка с печальным личиком, робко подошла к Зойке, обхватила ладошками её руку, прижалась к ней худенькой щекой и стала молча смотреть на Зойку. И столько было тоски, ожидания в этом взгляде, что Зойка не выдержала.

– Я согласна, – поспешно сказала она дрогнувшим голосом и поняла, что уже не в силах уйти от этих детей.

– Вот и хорошо, – одобрил директор. – Пиши заявление и можешь хоть завтра приступать к работе.

Вечером Зойка в последний раз пошла на службу в театр. Отрывая контрольки, она увидела странно знакомую худую руку. Зойка подняла глаза – перед ней стояла Оля Потапова. С тех пор, как был написан портрет Оли, они больше не виделись. Портрет давно висел в фойе в ряду других передовиков. А вот теперь пришла сама Оля, в простеньком, но вполне приличном платье, и не одна, а с подружкой, рослой блондинкой. Они пришли на спектакль, и Оля, словно оправдываясь, сказала Зойке, как старой знакомой:

– Тысячу лет не была в театре. А тут от горкома комсомола билеты дали и сказали, чтобы обязательно пошли.

– А если бы не сказали? – засмеялась Зойка. – Разве вы не любите театр?

– Любим. Просто некогда ходить.

– Опять по три смены подряд стоите?

– Бывает.

– Было бы из-за чего, а то – котелки, – сказала Зойка.

– Какие котелки? – Оля смотрела на неё с недоумением. – С чего ты взяла?

– Сам Королёв сказал.

Оля засмеялась:

– Если сам Королёв, то…

– Вот так и знала, что он меня обманывает, – сказала Зойка. – Лишь бы на завод не пустить.

– Да тебя туда не возьмут, – ответила Оля. – Тебе нет восемнадцати, в горячий цех нельзя.

– Нашли маленькую, – недовольно сказала Зойка, но потом, примирительно улыбнувшись, похвастала: – А я в детдом ухожу, пионервожатой.

– Это очень хорошее дело, – серьёзно сказала Оля, – я сама в детдоме выросла.

Они сидели на широкой веранде. Пришли сюда вшестером из театра, где Зойка отработала свой последний день. Начинаются экзамены. Им уже не придётся видеться так часто, как прежде, вот и решили посидеть. И вообще, такой отличный майский вечер, такой воздух, такая лунища! Разве можно сейчас разойтись по домам? – Поболтаем, чаю попьём с печеньем, – предложила Рита. – Мама сегодня утром пекла. Она всегда печёт что-нибудь вкусное по воскресеньям.И вот они сидят на веранде у Риты, пьют чай с печеньем, и Генка Сомов мечтательно говорит:– Кончится война, я после школы поступлю в институт, буду изучать историю и женюсь на девчонке, которая научится хорошо печь пироги и печенье.– Ка-баль-е-еро… Сладкоежка ты, вот кто, – с шутливым пренебрежением осудила Генку Таня.– Вот на тебе, Танечка, не женюсь, даже если ты научишься печь пироги, – в том же шутливом тоне продолжал Генка. – Ты сама живешь по расписанию и мужа заставишь.– Балда! Не по расписанию, а по режиму!Ребята рассмеялись.– Никуда ты не поступишь, на фронт сбежишь и дослужишься до полковника, – улыбаясь, сказал Лёня.– До полковника? За войну? Не успею, – возразил Генка.– Успеешь. С твоими-то способностями.– За год не успею, а через год война кончится. Вон как фрицев под Ростовом турнули! Теперь погонят цурюк, на запад!Лёня с сомнением покачал головой.– Неужели война через год не кончится? – спросила Таня.Все разом притихли и почему-то стали смотреть на Лёню. Он был немного старше по возрасту, но казался ещё взрослее, так как был высок и крепок, а главное, эвакуируясь с госпиталями, где работала мать, врач-хирург, уже видел много чужих страданий, разбитых бомбёжками домов, сам не раз попадал под артобстрелы и бомбёжки. В общем, был очевидцем того, о чём ребята только слышали по радио или читали в газетах. Они смотрели на него и ждали ответа. Он понял. Ответил просто, без всякого драматизма:– Нет, через год война не кончится. Нам всем ещё придётся повоевать. Кроме девочек, конечно.Лёня улыбался, глядя на Зойку. Она тоже хотела улыбнуться ему и не смогла: ей вспомнились его слова, сказанные утром. Он уедет. Уедет очень скоро, она это чувствовала. Может быть, через день-два, даже не сдав экзаменов. Он просто не хочет назвать день расставания.– Вот странно: война! – вдруг сказала Рита. – Вы только послушайте, какая тишина.Действительно, вокруг было так тихо, словно замерло всё, заворожённое, как в сказке. В ярком лунном свете отчетливо проступали аккуратные домики с фасонными крылечками, тополя, клёны, каштаны, выстроившиеся вдоль улицы, а цветущие акации источали такой аромат, что какое бы то ни было упоминание о войне казалось нереальным. Но она была. Была, как и эта майская ночь, как тёплый сладковатый воздух, пропитанный запахом цветущих деревьев. Как эта прекрасная тишина.– Ти-ши-на, – сказал Паша, словно прислушиваясь к своему голосу.– Тишина обманчива, – неожиданно резюмировал с важным видом Генка, чем и вызвал взрыв смеха.– Фи-ло-соф! – добродушно съязвила Таня.– «Вся жизнь – обман»! – дурашливо пропел Генка, замахнувшись уже на более высокую философскую субстанцию, и ребята ожили. Со всех сторон посыпались шутки.Рита была веселее всех. Она заставила Генку петь с ней дуэтом романс в ритме фокстрота. И все покатывались со смеху, слушая, как они отбивают: «Ночь ти-ха, над ре-кой ти-хо све-тит лу-на!» Потом Рита вскинула руки и громко сказала:– Ребята! Я вас всех так люблю!– А кого больше всех? – дурачась, спросил Генка.Рита медленно опустила руки, и на веранде опять стало тихо. Лицо её словно застыло, глаза на какие-то мгновения выразили такую муку, какой никогда нельзя было предположить в ней. Никто не ожидал, что она так серьёзно отнесётся к шутливому вопросу, и потому все молчали, не зная, как выйти из этой неловкости. Нашлась Таня.– Ну и балда ты, Генка, – спокойно сказала она. – Разве не слышал? Всех. Понимаешь, всех.– Слова не скажи, – в шутку обиделся Генка, – всё балда да балда.Он хотел ещё что-то сказать, но Рита остановила его. Она заговорила с лёгкой грустинкой:– У меня такое чувство, как будто мы последний раз собрались здесь вместе. Мы должны запомнить этот вечер. И помнить друг друга всегда, если…Голос её задрожал, она умолкла. Паша, всеобщий утешитель, встал, обнял Риту за плечи:– Ритуля, на тебя луна действует отрицательно. Ну, по домам пора.– Конечно, пора, – поддержал Лёня. – Через два дня первый экзамен, готовиться надо.Зойка с удивлением глянула на него: он так говорит об экзаменах, как будто и речи не было о фронте. А может, э т о произойдёт ещё не скоро?Спать пришлось всего четыре часа. Зойке очень не хотелось вставать, но она договорилась с Андреем Андреевичем, что придёт познакомиться со своей группой. Он разрешил ей на время экзаменов работать не весь день, а несколько часов, сколько сможет.Ей дали младшеньких, где были Роза и та девчушка, которая так трогательно держала её за руку. На другой день она снова пришла к малышам, решив на часок отложить учебники, – и голова отдохнет, и с ребятами погуляет, пусть привыкают к ней. Зойка так боялась потерять кого-нибудь, что беспрестанно пересчитывала ребятишек, которые шли чинным строем. Когда она пересчитывала их чуть не в десятый раз, заметила, что неподалёку стоят трое и с интересом наблюдают за ней: мальчишка и девчонка, которых она видела в вестибюле, когда приводила Розу, и еще одна, постарше.– Чего стали? – недовольно спросила Зойка, понимая, что они заметили её растерянность.Все трое, даже не улыбнувшись, переглянулись. Потом мальчишка сказал:– Чего вы их пересчитываете, как цыплят? Боитесь, что потеряются?– Не твое дело! – отрезала Зойка и тут же смутилась от непривычной для себя резкости.Мальчишка, не обращая внимания на её раздражение, миролюбиво продолжал:– Не бойтесь, не потеряются. Они сами из любого района города придут.– И всё-то ты знаешь, – уже более мягко, словно извиняясь за прежние слова, заметила Зойка.– Знаю. Бывало уже, что терялись, а потом приходили. Куда им деваться? У них нигде никого.Девчонки молчали. Та, что постарше, капризно надувала губы и кривила их в насмешливой улыбке. Это вывело Зойку из равновесия, и она возмущённо сказала:– Кто вы такие, чтобы мне указывать?– Это Костя Чувилёв, – раздался голосок из её колонны, – он из нашего детдома.– И девчата наши, – добавил белобрысый мальчуган, которого, как уже Зойка слышала, называли Вовиком. – Вон та – Людка Кретова, а эта – Нинка Трубникова, – и он указал на ту, что надувала губы, добавив: – За ней Витька Суханов бегает.Дети засмеялись.– Дураки! – кинула пренебрежительно Нина и пошла прочь.– Бегает! Бегает! – кричали малыши, развеселившись.Строй сломался. Дети кричали и прыгали, а Зойка стояла, опустив руки, и в растерянности думала, что совсем не умеет обращаться с детьми, что её авторитет в их глазах навсегда потерян, потому что они видят, как она беспомощна. Но малыши, отсмеявшись, сами выровняли колонну и молча смотрели на Зойку, ожидая команды.– Ну, пошли, – сказал Костя, – мы тоже домой идём.Но дети стояли и смотрели на Зойку. И оттого, что они ждали именно её распоряжения, она несколько обрела уверенность.– Не командуй тут, – беззлобно бросила она Косте и сказала ребятам: – Идемте, дети, а то на ужин опоздаем.Ребята нестройно, но дружно зашагали вперёд. Рядом с ними шли Костя и Люда. Девочка пристроилась к Розе, взяв её за руку, и сказала:– А ты новенькая. Я знаю.Зойка не мешала: пусть «шефствует».Когда подходили к детдому, она ещё издали увидела Юрку, который вертелся около ворот. «Мама? Отец?» – мелькнули у Зойки тревожные догадки. Юрка, завидев сестру, побежал ей навстречу и заорал на всю улицу:– Зойка, где ты ходишь? Эшелон через час уходит!– Какой эшелон?– Обыкновенный! На фронт! Лёня уже два раза прибегал!Зойку жаром обдало. Лёня уезжает с эшелоном. На фронт! Она беспомощно озиралась, не зная, вести ли детей на ужин или бежать на вокзал. Люда поняла всё быстрее неё и сказала:– Бегите на вокзал, а мы сами их в столовую отведём. Правда, Костя?– Конечно, – солидно подтвердил тот.Зойка больше не раздумывала и кинулась к вокзалу.Перрон был забит людьми. Где говор, где плач, где негромкий смех – всё это сливалось в тот непрерывный гул, который бывает только на вокзалах. На первом пути, почти вплотную к перрону, стоял состав – прокопчённые, задымлённые тёмно-красные теплушки.Грянул оркестр, и над толпой поднялась девушка. Она стояла на грузовике с откинутыми бортами. Зойка сразу узнала её – это была та строгая, из горкома комсомола – и приостановилась, глядя на неё с недоумением: почему она, почему не Королёв? Вспомнив, как он готовился к выступлению перед трудстроевцами, Зойка подумала, что уж здесь-то он должен быть обязательно.Оркестр внезапно умолк. И в напряженной тишине раздался голос девушки, сильный, звучный. Зойка даже не подозревала, что эта темноволосая, на вид молчаливая девушка умеет так говорить. Её слова падали прямо в сердце:– Слушайте, матери и сёстры! Слушайте, жёны и невесты! Сегодня мы провожаем на фронт дорогих нам людей – сыновей, мужей, братьев, любимых. Мы провожаем их туда, где льётся кровь, где каждого воина подстерегает опасность. Но не плачьте, жёны! Не плачьте, матери! Мы будем верить, что дорогие нам люди не погибнут! Они разобьют кровожадного врага и вернутся с победой! Посмотрите им в глаза, чтобы они унесли с собой чистоту вашей души, вашу любовь. И пусть святая любовь и верность помогут им выстоять в самых тяжёлых испытаниях!Да, Зойка будет ждать Лёню, сколько бы ни пришлось. Но где же он? Как разыскать его в этой толпе? Девушка продолжала говорить, а Зойка начала пробиваться дальше.Почти у самого грузовика она наткнулась на Королёва и не сразу узнала его. Он стоял в военной форме и, глядя на девушку, произносившую речь, улыбался. И столько было нежности в его улыбке, в его взгляде, что Зойка невольно засмотрелась на него. Он заметил её, сказал:– А-а-а, Колчанова…Что, на фронт хочешь удрать?– Нет, я провожаю.– И меня можешь проводить. Тоже еду на фронт.Зойке показалось совершенно невероятным, что горком будет существовать без Королёва.– А я уже в детдоме работаю, – похвастала Зойка. – Пионервожатой.– Молодчина, – похвалил Королёв. – Давно бы так. Береги ребят больше, чем себя. Считай, что это твое самое главное комсомольское поручение. Поняла?– Поняла.Темноволосая, закончив говорить, спустилась с грузовика и подошла к Королёву.– Зина теперь возглавляет горком, – сказал Королёв Зойке. – Если что – иди к ней за советом.– Хорошо, – отозвалась Зойка, глядя, как бессильно припала Зина к плечу Королёва, будто это и не она только что произносила такие удивительно мужественные слова.– У всех жён глаза на мокром месте, – словно оправдываясь, сказал Королёв.Зойка от неожиданности опять застыла на несколько секунд: оказывается, эта темноволосая – жена Королева! Она чувствовала неловкость от того, что стоит так близко к ним сейчас, когда они расстаются, и может быть, навсегда. Зойка пошла дальше и вскоре увидела Лёню. Он стоял в конце перрона с матерью, Анной Сергеевной, и посматривал вокруг с тревогой. Зойка поняла: её ищет. Она закричала:– Лёня! Лёня!Он кинулся сквозь толпу ей навстречу. В гимнастёрке и пилотке Лёня казался старше, мужественнее, как будто уже сама военная форма обязывала быть таким. Они, наконец, пробились друг к другу и стояли, взявшись за руки.– Почему ты не сказал раньше? – почти простонала Зойка.– Так лучше, – ответил он, стараясь изобразить улыбку на встревоженном лице. – Люблю неожиданности.Они надолго замолчали. Наверное, так всегда бывает: когда любимые расстаются, они никакими словами не могут выразить своё состояние. В голову лезут какие-то пустяки.– У тебя пилотка набок съехала, – сказала Зойка.– А-а-а, – и Лёня поправил пилотку.– Испачкалась где-то, – сказал Лёня и стер что-то с её щеки.– По вагона-а-ам! – раздалась команда.Зойка вздрогнула, и Лёня увидел, как испуганно расширились её глаза. К ним протиснулась Анна Сергеевна, сказала ревниво, обнимая сына:– Так и уедешь, не попрощавшись с матерью.– Что ты, мама.– Иди, сынок, иди. Мы будем ждать тебя.Анна Сергеевна держалась стойко. Ни растерянности, ни слёз, только голос иногда подрагивал. Когда она сказала: «Мы будем ждать тебя», Зойка поняла, что Анна Сергеевна говорит и о ней. Сама она только бессмысленно повторяла его имя:– Лёня… Лёня…Лёня неловко обнял её, поцеловал в щёку и побежал к вагону. В двери он на миг задержался, обернулся, махнул рукой, но сзади уже напирали, и Лёня полез в вагон. Через несколько секунд поезд тронулся. Кое-кто с криком и плачем побежал следом. Зойка же словно прилипла к перрону. Анна Сергеевна тронула её за руку:– Ты заходи иногда ко мне, детка. Мы теперь с тобой одной жизнью связаны. Дорогой нам жизнью.Зойка почти не знала Анну Сергеевну, потому что никогда не бывала у Лёни дома. Анна Сергеевна сутками пропадала в госпитале. Зойка видела её там несколько раз, но, поздоровавшись, спешила прошмыгнуть: её смущал строгий вид Анны Сергеевны. А вот сейчас она сказала «мы», объединяя себя и Зойку в одно целое.Зойка видела, как Анна Сергеевна уходила: прямая, с виду спокойная, неторопливая. А Зойке показалось, что сама она за полчаса на перроне постарела на несколько лет. Её сознание находилось на грани нереального, и она с трудом воспринимала окружающее. То звучал в ушах голос Анны Сергеевны, хотя Зойка видела, что она уже далеко, то вдруг почудилось, что за кустами привокзальной сирени мелькнула и тотчас растаяла в воздухе большая голубая бабочка, такая большая, каких и на свете-то не бывает. Зойка была так подавлена, что никак не могла понять, почему её внимание приковало голубое платье, исчезнувшее за сиренью. Наконец она осознала, что перрон опустел и пора возвращаться домой.