Я крепче становлюсь в неверии,

Что одолеет всё наука,

Когда на берегу Материи

Стою у океана Духа.

Юрий Солодкин.

Когда я впервые задумался об этом? Нет, не могу точно ответить. Определённо, не тогда, когда впервые прочитал лермонтовский «Маскарад». Даже не тогда, когда был очарован сонатой для клавесина и скрипки Моцарта. Почему возникновение этой мысли пытаюсь привязать именно к названным шедеврам? Не помню, тут ли, сразу же после прочтения «Маскарада», я узнал, что Лермонтов написал его в девятнадцатилетнем возрасте. Не помню, тут ли, прослушав сонату, узнал, что Моцарт написал её в шесть лет. Не помню. И только увидев фреску Эль Греко в церкви Санта Мария Бланка в Толедо, на которой облака были такими, какими их можно увидеть с борта летящего над ними реактивного самолёта, а не с земли, подумал о некоторых странностях творчества гениев. Это было начало.

Объясните, мог ли Эль Греко видеть облака такими, какими он их изобразил? Пушкин написал поэму «Руслан и Людмила», когда ему было девятнадцать лет. Это ещё можно понять. Гений! Но откуда у Лермонтова, девятнадцатилетнего юноши, пусть тысячу раз гения, знание жизни такое, как у героев «Маскарада»? Семнадцатилетний Моцарт гениальный музыкант с невероятной техникой пианиста. Это понятно. Пусть в этом возрасте гениальный композитор уже написал массу мелких композиций. Это с трудом я ещё могу понять. Но в таком возрасте четыре оперы, тринадцать симфоний, двадцать четыре сонаты? Нет, этого понять нельзя, если пользоваться обычными наблюдаемыми земными категориями.

Как появились гениальные научные открытия? Что мы об этом знаем? И знаем ли вообще, если не из рассказов самих учёных? У историков науки подобные сведения можно обнаружить крайне редко. Историки науки… К работам историков, в частности, советским, российским, отношусь не без осторожности. Но к историкам науки, после того как познакомился с некоторыми работами историков науки, профессорами престижных американских университетов, кроме презрения, не испытываю других чувств. Так как же появляются гениальные открытия?

Предвижу реакцию на то, что сейчас пишу. У меня уже есть соответствующий опыт. В «Заметках по еврейской истории» был опубликован мой рассказ «Талмуд». В нём не было ничего придуманного. Среди нескольких отзывов был и такой:

«Недавно на семинаре в Кфар Сабе я слышал выступление Ионы Дегена и был им совершенно очарован. Поэтому я и стал читать эту его публикацию.

…Зачем это всё написано? Чтобы понравиться Ионе Мецгеру или Овадье Йосефу (Два видных раввина - Д.) и внести ещё и свой вклад в то навязчивое и постоянное религиозное зомбирование людей, которым и так переполнены русскоязычные средства массовой информации?

А что касается того, что в торе и талмуде есть ответы на все вопросы, то мы это уже проходили: нас учили, что они в "трудах классиков марксизма". Остаётся только ввести тору и талмуд в программу обязательных курсов на медицинских факультетах израильских университетов».

Этот отзыв меня не удивил. Мне отлично известна психология советских атеистов. Я тоже был им. До тридцати одного года. Подчёркиваю – советских атеистов, адептов религии Атеизм. Потому что атеизм – это религия, отвергающая существование Творца. Отвергающая без всяких доказательств. Но именно верующего они обвиняют в слепой вере в недоказуемое. Они неправы. Верующий человек, к сожалению, не религиозный, то есть, не соблюдающий ВСЕХ 613 мицвот, я могу на основании данных современной науки достоверно показать им присутствие Творца, без Которого существование по меньшей мере органического мира не возможно. У меня нет представления, Кто или Что такое Творец. Я знаю, что это не дед с бородой, изображённый на миллионах христианских икон. Мне ближе всего высказывание Эйнштейна о Творце, установившим и поддерживающим порядок во Вселенной.

Но рассказ начну с пустячка, случившегося со мной ещё в пору, когда я был железобетонным атеистом. В 1946 году я написал коротенький рассказ «Придурок». С тех пор коротенькие рассказы у меня появляются и сейчас. В 1996 году был опубликован сборник таких рассказов – «Голограммы». «Совпадение?» один из рассказов этого сборника. Вот он.

СОВПАДЕНИЕ?

В тот день вместо подготовки к гистологии я вдохновенно сочинял очередную главу повести. Потом друзья скажут, что это самое лучшее из всего написанного мною. А еще через тридцать лет единственный экземпляр рукописи будет безвозвратно утерян. Но в тот день я писал, как две славных девушки, Аля и Тася, посетили в госпитале раненого паренька.

Почему Аля и Тася? Не знаю. Так написалось. Вообще в тот день я едва успевал записывать фразы, которые сами по себе вырывались из души.

Еще не совсем пришедший в себя, я направился в сквер недалеко от дома и пристроился на скамейке рядом с пожилой супружеской парой. Старики ушли. Их место заняли две симпатичных девушки. Познакомились. Студентки педагогического института.

Потрясенный, я сорвался и принес только что законченную главу. Нет, у меня не было привычки читать незавершенных произведений, да еще незнакомым людям. Но как Аля и Тася могли поверить в то, что именно их именами я назвал придуманных героинь моей повести?

В этом рассказе нет и намёка на вымысел. Всё было именно так, как написано. Вот только, когда я писал этот рассказ, не придал особого значения фразе «Вообще в тот день я едва успевал записывать фразы, которые сами по себе вырывались из души». Теперь именно ради этой фразы процитировал рассказ. Ту главу я не сочинял. Кто-то диктовал её, а я должен был успеть записать.

Мне кажется, что нечто подобное случалось у меня, когда появлялись некоторые стихи. Но я не могу убедить в этом даже себя. Пожалуй, один случай кажется мне вполне вероятным. Это когда летом 1945 года я читал свои фронтовые стихи в московском Доме литераторов. Как меня топтали! И вот где-то под конец бичевавшего и непонятного мне разноса у меня написалось стихотворение «Товарищам фронтовым поэтам». Сколько времени необходимо для того, чтобы под диктовку записать четыре четверостишия? Да ещё при том, что прислушиваешься к тому, что о тебе говорят. Но ведь стихотворение это существует. Я прочёл его там же вместо заключительного слова. Кто продиктовал мне это стихотворение? Возможно ли написать его с такой скоростью, да ещё в такой обстановке?

Это всё, как я уже сказал малоубедительные пустячки. Но есть в моей биографии три события, которые, если не привлечь трансцендентальное, вообще не поддаются объяснению. Именно о них я собирался рассказать. Одно из этих событий выпадает, так как наш сын уверил меня в том, что ему есть логическое объяснение. Меня он не убедил. Но если есть хоть тень сомнения, не буду настаивать.

Итак. 21 января 1945 года командир батальона отдал мне приказ на атаку. Атака без артиллерийской подготовки, без поддержки пехоты. И это в Восточной Пруссии, где у немцев была невероятная оборона. Рота моя состояла из шести танков Т-34, двух танков ИС и четырёх 152-миллиметровых самоходных орудий. То есть не рота, а неизвестно что. Я отдал приказ на атаку. Рота с ревущими дизелями не сдвинулась с места. Ретроактивно можно в какой-то мере попытаться оправдать неподчинившихся танкистов. Девятый день наступления без минуты отдыха. Колоссальные потери. Страх, который в таких условиях трудно преодолеть. Но ведь приказ. Решил, что есть только один выход из положения. Личный пример. Скомандовал: «Делай как я!» и поехал, уверенный в том, что машины пойдут за мной. Не пошли. Мне уже некогда было думать о роте. Перемахнули через первую немецкую траншею. Всё внимание на второй, откуда по нам открыли огонь. А на корме у меня шесть десантников со станковым пулемётом. Должен уточнить, это очень важно. За боем наблюдал в перископ из командирской башенки. Поле зрения очень ограничено. В этот момент видел только то, что впереди танка. Только. И вдруг, повторяю, не видя ничего, кроме траншеи впереди себя, чуть ли не в панике закричал: «Башню вправо!» и тут же «Бронебойный!». У меня был отличный экипаж. Башня немедленно повернулась вправо и звякнул клин затвора орудия. Я успел увидеть немецкий танк. И ещё успел подумать, что это - наш выстрел, или в казённике своей же пушки разорвался наш снаряд?

Что я почувствовал? Почему успел отдать две команды? Стреляющему и башнёру. Я ведь не видел немецкого артштурма. Не видел! Не мог его видеть! Кто мной отдал команды? Я не мог отдать этих команд, не видя цели.

Только в госпитале, получив письмо из батальона, я понял, что произошло. Ребята написали, что случившееся расследовали чуть не все суперспециалисты бригады. Немецкий танк сгорел. Он не мог быть подбит после того, как была подбита моя машина. Немецкий снаряд сделал своё дело. Стрелять из моего танка было некому и не из чего. Стреляющий, башнёр и лобовой стрелок убиты. Механик-водитель и командир тяжело ранены. Орудие повреждено. Осмотрели сгоревшую немецкую машину. После попадания нашего снаряда она уже не могла выстрелить. Остается только один единственный вывод. Это невероятно, но два танка выстрелили друг в друга одновременно. Ладно. Чудо. Но почему я отдал эти две команды? Я отдал их, или кто-то мной это сделал?

Учтите, я был, как уже написал, железобетонным атеистом, когда снова и снова в течение долгих лет задавал себе этот вопрос. И, разумеется, не находил ответа.

Но третий случай уже не вызывал у меня сомнений. О втором, который ещё вызывал, не стану рассказывать, так как сын опроверг его трансцендентальную природу. Мне кажется, что напрасно. Но, занимаясь научной работой, привык к тому, что, если есть хоть малейшее возражение, результат опыта не может считаться достоверным.

После обычного операционного дня в больнице я вёл амбулаторный приём в поликлинике. Можно сказать, что он тоже был обычным. Между вышедшим пациентом и пациентом вошедшим перерыв считался на секунды. До десяти. Простите за физиологическую подробность. Если бы мой мочевой пузырь был на грани разрыва, я не мог бы позволить себе встать и выйти для его опорожнения.

Зашёл очередной пациент. И вдруг во время его осмотра я почувствовал необходимость зайти в кабинет физиотерапии. Зачем? Почему? Кабинет физиотерапии посещал крайне редко и то по самой крайней необходимости. При этом, никогда не было никакой срочности. Случилось необычное. Я прервал осмотр больного и быстро пошёл в кабинет физиотерапии. Вошёл в него в тот момент, когда сестра выключила аппарат индуктотермии и начала разматывать кабель волновода, спиралью обматывавший предплечье больного. Не отдавая себе отчёта, зачем я пришёл сюда, внимательно посмотрел на руку и подумал, что это же соленоид. Но если это соленоид, то, значит, индуцируется магнитное поле. При чём же здесь термия? Тепловая процедура, осуществляемая током высокой частоты? Надо ли забивать гвозди микроскопом? Ведь нагреть тело можно соллюксом, и кварцем, и грелкой, и… Но мне известны случаи, когда индуктотермия действительно оказала лечебный эффект. Следовательно, это не тепло, а магнитное поле. Но тогда, зачем высокая частота, если достаточно обычных пятидесяти герц, или даже постоянного тока?

Не поняв, почему я зашёл в кабинет физиотерапии, извинившись, продолжил прерванное лечение пациента.

Он ушёл. Его сменила восемнадцатилетняя девушка, которую два года назад я прооперировал по поводу гигромы у основания правой кисти. Операция действительно пустяковая. Я не удивился тому, что девушка у меня больше не появилась. Зачем нужен врач после такой операции? Оказывается, была другая причина. После операции возник уродливый келоидный рубец. Откуда было ей знать, что это свойство её организма? Она решила, что прооперировал её сапожник и пошла к другому хирургу.

Уже в этом есть ещё один элемент необычного. Хирург, к которому она обратилась, блестящий врач, отлично знавший, что келоиды ни при каких условиях нельзя оперировать. Потом, когда мы с ним обсуждали этот случай, он сказал мне, что его чёрт попутал, что он сейчас представить себе не может, как решился на эту операцию, после которой появился келоид раза в два больше предыдущего.

Задумавшись, я рассматривал багрово-синюю опухоль. Но главное, девушка сказала, что первый келоидный рубец был безболезненным, а сейчас она по ночам не спит от боли.

Что делать? Возможно потому, что в кабинете физиотерапии подумал о магнитном поле, вспомнил сейчас, что в ящике моего стола есть двенадцать небольших цилиндрических магнитика, которыми любил играться, перебирая их, как чётки. Да, но ведь на третьем курсе профессор, читавший нам патологическую физиологию, рассказал о докторе Месмере, шарлатане, который лечил магнитным полем. Профессор был очень популярен. Всё, сказанное им, воспринималось, как истина в последней инстанции. Случилось так, что на одной из лекций, на которой он привёл в пример свою главную научную работу, я обнаружил нарушение второго закона термодинамики. После лекции я осмелился сказать ему об этом. Состоялся неприятный разговор. Всё это подробно описано в книге «Портреты учителей». Главное, что как бы ни были убедительны высказывания профессора, после этого инцидента я проверял их истинность.

Всё это прокрутилось в моём сознании, пока я извлёк из ящика магнитики, и как браслетом окружил нижнюю часть предплечья девушки у самого основания кисти. Келоид оказался между полюсами первого и двенадцатого магнитика.

Придя домой поздно вечером, я взял том Стефана Цвейга и полночи читал его замечательную книгу о враче Месмере, который вовсе не был шарлатаном, а заблуждаясь, поверил в существование животного магнетизма, и случайно стал родоначальником лечения внушением.

С сияющим лицом девушка пришла ко мне через два дня. Причина сияния - полностью прекратилась болезненность. Я внимательно осмотрел келоид. За два дня почти исчезла багрово-синяя окраска. Рубец несколько уплостился. Наблюдения стали ежедневными. И посещение Центральной медицинской библиотеки стало чуть ли не ежедневным в основном по причине того, что зарубежные журналы можно было читать только в библиотеке. Отечественную литературу выдавали на дом.

Тут же начала появляться аппаратура, электромагниты, генерирующие переменное и постоянное магнитное поле. Тут же начались эксперименты на животных и – о! Ужас! На людях! Это то, в чем меня обвинили «доброжелатели». Разумеется, эксперименты на людях были абсолютно безвредными. Проводились они исключительно на добровольцах, на родных, на друзьях, на врачах, на студентах. Начались клинические испытания, результаты которых превосходили все предполагаемые надежды.

Так появилась магнитотерапия в ортопедии и травматологии, постепенно перекочёвывая в другие области медицины.

Может кто-нибудь объяснить, почему я срочно ринулся в кабинет физиотерапии?

Но, проанализировав всю цепочку событий, я уже знал объяснение.

От своих друзей учёных, среди них нескольких выдающихся, я слышал рассказы об их открытиях. О случаях, которые разительно отличались от их повседневности, от постепенного продвижения по этапам научной работы. Открытия, как правило, появлялись независимо от того, чем в этот момент занимался учёный, часто даже не думавший о проблеме, которая занимала его. Озарение! Внезапное видение того, что стало объектом открытия. Как оно произносилось это слово – озарение! Поэтому, когда я слушаю концерт уже абсолютно глухого Бетховена для фортепиано, хора и оркестра, я слышу и послание Всевышнего.

Предвижу критику какого-нибудь гомо cоветикуса, подобную той, которой я подвергся за рассказ «Талмуд». Предупреждаю, что реагировать на неё не буду. Предвижу скептические вопросы атеистов, кто именно мною подал две команды, кто погнал меня в кабинет физиотерапии, кто продиктовал стихи в Доме литераторов, кто, кто, кто? Творец? В таком случае, как именно осуществляется коммуникация?

На последний вопрос не могу ответить. Не знаю. Я рассказал о коммуникации. Механизмы её мне неведомы.

На остальные вопросы мог бы ответить элементарно просто: скажите, до 1895 года, до открытия Рентгеном икс-лучей кто-нибудь знал об их существовании? А ведь поток икс-лучей во Вселенной такой же, как, скажем, поток фотонов. И ещё тысяча и один пример.

Но тысяча и один раз я задавал себе вопрос, что такое душа. На этот вопрос (посмею быть нескромным), отлично зная анатомию и физиологию человека, ответить могу, только процитировав Танах. Скажите, анатомы её видели? Скажите, физиологи обнаружили её в эксперименте? А ведь даже атеисты широко пользуются этим термином.

И ещё предвижу вопрос серьёзного атеиста: не могу ли я представить ему научно обоснованных доказательств существования Творца, о которых упомянул? Могу. В двух-трёхчасовой беседе конспективно изложил бы некоторые данные. Времени на статью не по моей специальности у меня нет.

Почему бы атеисту не проделать мой путь к вере (или к укреплению в своей религии, в Атеизме)?

В тридцатиоднолетнем возрасте в подполье впервые прочёл Библию. Это была потрёпанная книга с ятями. Русский канонический перевод Танаха с добавлением Нового завета. К первой книге – Бытие – отнёсся весьма скептически. Посчитал её книгой, содержащей мифы. Над второй книгой – Числа – задумался. Серьёзно задумался. Вернулся к первой книге. Понял, что Библию нельзя читать как роман. Чем больше читал Библию, тем яснее становилось, что вникнуть в этот текст сложнее, чем в текст всех учебников времени моего студенчества. Решил проверить то, что доступно моей проверке: время, необходимое для эволюции от амебы до человека. Я был очень щедрым в этой проверке. Ведь амеба, как она не проста, сложнее любого из сотворённого человеком. Она не могла вдруг внезапно возникнуть из ничего. Но я пренебрег временем, предшествовавшим возникновению амебы в первичном бульоне. Случайно столкнувшиеся атомы, молекулы, возникшая ДНК и т.д., для чего требовалось время, продолжительность которого у меня не было возможности даже предположить. Цифра, полученная мной, если допустить, что каждое последующее деление это новая ступень на пути эволюции, что само по себе абсолютно невозможно, двенадцать миллиардов лет. Где взять эти двенадцать миллиардов лет?

Я вспомнил, чего мне, студенту первого курса стоил спор с ассистенткой кафедры биологии по поводу теории Дарвина, в которой я, хоть ещё ярый коммунист, нашёл опровергающие её нестыковки и противоречия. Чуть не вылетел из партии и из института. Только военное прошлое спасло меня. Но в пору, когда я читал Библию, мог обойтись без этих воспоминаний. Я уже был верующим евреем, начавшим постепенно углублять свои знания.

20.08.2012