Доски забора нагрелись на солнце. На ощупь они были тёплые и занозисто-шершавые. Под штакетинами не торчали крапива и осот: травку ровно и часто подстригали газонокосилкой. Севка вздохнул. В этом доме ему ничего не светит. Раз тут косят траву даже за забором, значит, есть садовник или постоянный прикормленный работник.

В штакетнике, окрашенном в красный цвет, была вся ажурная от резьбы калитка. Севка остановился и заворожённо глядел на почтовый ящик, висевший около калитки. Жестяной ящик скорее напоминал игрушечный дом, чем ящик для почты. Крышка — коричневая кровля дома, спереди — дверь, два окошка справа и слева от двери, сквозь прорези которых виднелся край конверта, который принёс почтальон. Всё было окрашено в яркие цвета, а под окошками и около двери стояли нарисованные горшки с цветами.

«Такой ящик надо в доме вешать, а не на улице, — Севка почесал колючий бритый затылок. — Его и свинтить не грех. Руки чешутся. Это надо, такой соблазн на заборе вывешивать».

Тощий Севка в заштопанных тренировочных штанах, в расхристанной клетчатой рубахе с плеча старшего брата, из-под которой выглядывала голубая замызганная майка, длиннорукий и длинноногий, в потёртых кедах, как загипнотизированный, замер у волшебно-красивого и, наверное, так же волшебно-дорогого почтового ящика.

— Мальчик, тебе чего?

Севка присмотрелся и разглядел за резными сердечками, кружочками и ромбиками калитки оранжевый сарафан в белый цветочек, загорелый локоть и облупившийся носик хозяйской дочки.

— Вам работник нужен? — Севка хрипловатым от смущения голосом уточнил: — Копать, пропалывать.

— Сейчас у мамы спрошу, — девчонка повернулась и побежала по дорожке.

Севка прильнул к калитке, глядя вслед. Мелькали загорелые икры, по розовым пяткам звонко хлопали оранжевые шлёпанцы, и подол сарафана лисьим рыжим хвостом мотался из стороны в сторону.

«Ох уж эти дачники, — Севка достал сигарету из кармана, а через секунду, морщась, скосил глаза на её дымившийся кончик. — Едкие же у папани сигареты… — он вернулся к мыслям о дачниках. — На огороде вырядятся так, будто в город собрались. Перед кем красоваться? Их же за забором никому не видно».

— Что это ты с таких лет табаком травишься?

Он не заметил, что к калитке подошла хозяйка, и вздрогнул. Торопливо отбросил сигарету, но, увидев, что женщина проследила взглядом за упавшим окурком, поднял его, обжигая пальцы, затушил и сунул в карман.

— Ты хотел поработать? — хозяйка открыла калитку. — Проходи, работник.

На этой дачнице было шелковистое платье почти до земли, кремовое, с алыми ромбами и кругами. Севка приуныл. «Эдакое платье мне точно будет не по карману. Если она на даче такие шмотки носит, какие же у неё в городском шкафу висят?»

Через полчаса Севка уже скинул рубашку и остался в тёмной от пота майке. Он таскал к сараю брёвна, брошенные после стройки посреди двора. Прикормленный рабочий загулял, и Севка получил работу.

Поверхность брёвен выглядела трухлявой, а внутри они оказались вполне целыми и оттого тяжеленными. Севка изгибался, пыхтел, но тащил. Насажал заноз и набил новых мозолей вдобавок к старым. В одном из брёвен устроила засаду орава рыжих муравьёв. Они заползли по рукам под майку работнику и отчаянно его покусали. Севка сдёрнул майку и вытряхнул налётчиков. Присел на бревно отдохнуть и закурил.

— Опять куришь? — девчонка выглянула из-за стены сарая. Она, видно, всё время там стояла, приглядывая за Севкой. — А что у тебя за татуировка? Наклейка?

— Вот ещё! Попробуй сотри! — Севка дёрнул плечом с наколкой в виде орлиного профиля с острым крючковатым клювом и растрёпанными перьями.

Это сейчас Севка хорохорился. А когда дома у него увидели на плече орла, Севка был похож на испуганного и потрёпанного кошкой гусёнка. Сначала мать прошлась полотенцем по его спине. Затем брат влепил затрещину, а потом и отец, вдруг вернувшись трезвым с работы, взгрел Севку за дурь по первое число. Так что орлиный профиль Севке в любом случае вышел боком.

Хозяйская девчонка послюнила палец и потёрла изображение орла. Севка усмехнулся. Тонкие насмешливые губы делали его лицо несколько надменным и независимым. Оттого что его частенько поколачивали дома, ему и оставалось только корчить независимый вид и обливать всех презрением.

— На велосипед копишь? — девчонка отступила на пару шагов, она будто бы побаивалась Севки.

— Вот ещё! — он досадливо дёрнул плечом. — Есть дела и поважнее. Я же не детсадовец. И не маменькин сынок. На меня с неба деньги не валятся, — Севка выразительно посмотрел на кирпичный особнячок хозяев.

— Важное дело! — передразнила его девчонка. — Небось, на сигареты?

Севка не удостоил её ответа, только острые лопатки дёрнулись и почти сошлись у позвоночника.

— Строит из себя! — девчонка закатила глаза, или кокетничая, или искренне возмущаясь.

— Мне работать надо, — он натянул майку и повернулся к девчонке спиной. Тренировочные штаны у него сползли, оголяя незагорелую полоску кожи. Хозяйская дочка фыркнула и ушла.

Загар у Севки на костлявых плечах забронзовел и отлакировался блестящим на солнце потом. Бритую голову крепко напекло. Короткая светло-каштановая щетина на шишковатой голове не скрывала нескольких шрамов. Они выдавали в Севке драчуна и его бурную тайную жизнь в глухих переулках посёлка.

Когда Севка работал, он всегда шевелил губами то сердито, то с улыбкой. Он вёл разговоры сам с собой и то и дело обращался к невидимому собеседнику.

— Сколько же можно пить? — Севка с кряхтением опустил очередное полено у сарая, потёр поясницу. — Ведь человек ты неплохой, — он поморщился, вспомнив, как «неплохой» человек вчера не смог догнать Севку на пьяно заплетавшихся ногах и швырнул ему вдогонку полено. На удивление метко. Угодил прямо между лопаток. И до ночи, пока отец не захрапел на терраске, сын выжидал в бане. Там он подпёр дверь кадушкой и вздрагивал от каждого шороха. Отец, хоть и пьяный, мог доковылять до бани и вломиться, сдвинув кадку, как детское ведёрко из песочницы.

— Нет, оно, конечно, — Севка развёл руками, — выпить можно, иногда. А так, чтобы… Интересно, сколько бабок дачница мне отвалит? Если мало даст, так свистну у них почтовый ящик, будут знать.

Дачница вынесла Севке аж пятьсот рублей. Он торопливо сунул их в карман, удивляясь беспечности и непрактичности хозяйки, и суетливо выскочил за калитку.

Вдруг передумает. Несколько раз проверив, нет ли дырки в кармане штанов, Севка развеселился.

— Муж её вечером приедет на своей крутой тачке, — бормотал он, весело пиная обломок кирпича по дороге, — плешь ей проест за эту пятисотку. Только пятисотка тю-тю, — он похлопал себя по карману. — Денёк обещает быть прелестным.

У Севки заурчало в животе. И денёк перестал быть прелестным. Пятьсот рублей таяли в Севкином воображении, и он боролся с этим феноменом. Пожалел, что на штанах нет ремня. Его бы затянуть посильнее — и до ужина можно прожить. Но подручных средств для утоления голода не оказалось.

Ноги сами понесли Севку к узкой, заросшей лопухами и крапивой тропинке. Она вела к станции, и тут надо было смотреть в оба. Того и гляди, осколок бутылки подвернётся, распорет кроссовку вместе с пяткой или вступишь во что-нибудь… Общественный туалет у станции — коричневое деревянное сооружение на две персоны — стоял под критическим углом к земле, и войти в него отважился бы не каждый, не говоря уже о том, что внутри и ступить было некуда от поразительной российской «чистоты», свойственной общественным уборным.

Поэтому несчастные пассажиры в ожидании электрички испещрили близрастущие кустики следами своей жизнедеятельности. Кроме того, среди этого пристанционного великолепия в зарослях крапивы и лопухов мог отдыхать кто-то не дошедший до магазина или, наоборот, до дома.

— A-а, Се-евка! — из кустов акации прямо перед мальчишкой вывалился отцовский дружок и напарник, тоже рабочий-путеец. В своём оранжевом жилете он, похоже, ушёл с объекта в поход за бутылкой. А обратно не мог вернуться, потому что бутылку водки, на которую они наверняка скидывались вместе с отцом, дядя Вася располовинил и забыл, в каком направлении железная дорога вообще находится. — Севка, где тут выход? — дядя Вася окинул широким жестом кусты. Узкие глаза на его опухшей сизо-коричневой физиономии глядели на Севку мутно и непонимающе. — Иди ко мне, — дядя Вася растопырил грязные лапищи, пытаясь схватить Севку. — Отведи меня на третий километр. Там твой батя ждёт.

Севка увернулся. Дядя Вася ухнул в овраг за кустами и застонал снизу.

— Что же ты?.. Своего крёстного… Я же тебя нянчил… — он всхлипнул.

— Пошёл ты! — яростно крикнул Севка. — Козёл вонючий.

Севка побежал по тропке, на бегу откидывая и ломая ветки. Лицо горело. Он бы заплакал от невнятной обиды и раздражения, но не признавал слёз. Он не боялся, что крёстный нажалуется отцу, слишком пьяным был дядя Вася, чтобы что-то как следует расслышать и запомнить.

В полумраке магазина было чуть прохладнее, чем на улице. Вяло колыхались лопасти вентилятора под потолком, разгоняя вялых и инертных мух, которых не привлекали даже хлеб и развесное печенье в деревянных лотках.

Севка сморщил тонкие губы в брезгливой гримасе.

— Что ты такой взъерошенный? — продавщица тётя Зина вечно что-то жевала и посверкивала золотым зубом. Белая заколка на волосах и грязно-белый передник поверх цветастого халата, стоптанные доисторические шлёпанцы, и при этом ярко накрашенные ногти на руках, в которые въелись огородная земля и сок одуванчика. Вечером-то после работы тётя Зина возилась в огороде, и Севка то и дело натыкался взглядом на её обтянутый цветастым халатиком зад, вздымавшийся над грядками на соседском участке.

— Ну что остолбенел? Мать за хлебом, что ли, послала?

— Запакованную булочку и пакет молока.

Севка выложил на прилавок пятисотрублёвую бумажку.

Тётя Зина перестала жевать. У неё приподнялась в удивлении выщипанная бровь.

— Откуда у тебя такие деньги? Это тебе мать дала?

— А вам что? Ваше дело продавать — вот и продавайте.

— Ах так! — тётя Зина прищурилась, подбоченилась, и вдруг её осенило. — Да ты украл эти деньги. Ну-ка стой!

Севка оказался ловчее. Он сгрёб с прилавка пятисотку и в один прыжок выскочил на улицу. Солнце ослепило, но он слышал сзади топот тёти Зины и побежал наугад. Затаившись в кустах, тяжело дыша, Севка пробормотал любимое отцовское выражение:

— Чёртова кукла! Вот прицепилась. Ещё матери донесёт. А как я ей объясню?

С перепугу Севка расхотел есть и обрадовался этому. Обошёл магазин окольным путём через платформу, подальше от косолапой преследовательницы.

Выщербленный бетон платформы был раскалён на солнце, заплёван и щедро присыпан окурками. Со скрежетом остановилась электричка. Севка тоже притормозил, чтобы переждать, когда схлынет толпа приезжих.

Дачники с корзинками, баулами, тюками и тележками на колёсах. В шляпах, панамах, разноцветных футболках, шортах и платьях, от которых рябило в глазах.

«Никаких у них проблем, — Севка склонил голову на плечо, — загорать приехали. Единственная забота, что лучше на обед — жареную картошку с мясом или вареную, но с селёдкой. Об этом полдня будут думать, а потом вместо всего съедят бутерброды, запьют консервированным компотом и завалятся обратно на раскладушку под яблоней с книжицей в руках… Что-то у меня все мысли о еде», — Севка сглотнул и заспешил.

Он вернулся в дачный посёлок и остановился у решётчатого забора. На калитке висел дверной молоток — львиная морда с большим кольцом, зажатым в львиной пасти. Севка осторожно взялся за кольцо и постучал.

— Чего тебе? — между прутьев решётки показалась красная влажная рожа хозяина, а может, хозяйского охранника. — Язык проглотил?

— Вам работник не нужен?

— Какой ещё работник? Нам здесь сопляки не требуются!

— Прополоть клумбы, огород полить, дрова наколоть, — едва сдержавшись от грубости, монотонно перечислил Севка.

— В этом смысле, — протянул красномордый. — Это можно. Валяй. Пропалывай. Только если какой цветок по ошибке дёрнешь, гляди у меня, — он сунул Севке под нос такой же красный, как его рожа, кулак.

Чуть порыжевший и плохо прижившийся газон был раскатан почти по всему участку. Под кустом жасмина на диванчике-качелях под балдахином раскачивались чьи-то тонкие красивые и смуглые ноги. Лицо скрывала широкополая соломенная шляпа с розовой ленточкой. В глаза бросались только ноги, на одной из которых на щиколотке поблёскивала золотая цепочка.

Севка дёрнул плечом. «С жиру бесятся, — подумал он. — Не знают, на какое место золото привесить».

— Вот клумба. Пропалывай, — охранник остановился возле круглой клумбы с флоксами. В том, что он не хозяин, а охранник, Севка не сомневался.

Цветы были ухоженные. Сорняки не успели взять силу после недавней прополки. Севка подёргал зубчатые листья одуванчиков, въедливый осот и клевер. Отнёс сорняки на мусорную кучу и жестом позвал охранника, который устроился в тени на крыльце.

Тот равнодушно глянул, кивнул и пошёл к калитке. Севка поплёлся за ним с нехорошим предчувствием. У калитки он не выдержал.

— А деньги?

— Какие тебе деньги, сопляк? — охранник взял его за плечо, развернул и увесистым пинком отправил на улицу. Севка пропахал коленками и ладонями каменистую дорогу. Штаны порвались, а на пыльных ладонях выступила кровь.

— Ах ты!.. — Севка аж задохнулся.

Охранник бросил на дорогу две смятые десятки.

Севка к ним не приблизился.

— Подотри ими… — он выкрикнул вслед за этим пожеланием богатый словарный запас дяди Васи и отца, который они использовали, выясняя отношения после выпитой бутылки водки.

Выпучив глаза, охранник собрался схватить Севку, но тот бегал быстро. В конце переулка он остановился и выкрикнул ещё несколько слов, поносивших мужское достоинство красномордого охранника. Тот покраснел ещё сильнее и пообещал в ответ:

— Поймаю — ноги повыдёргиваю!

Севка вышел на дорогу и огляделся. Запомнил название улицы и номер дома и мысленно занёс их в чёрный список. Свои ноги Севка берёг и не собирался давать их на откуп обнаглевшему охраннику.

— Столько времени потратил на этого придурка, — пробормотал Севка. Он глянул на солнце. — К вечеру уже.

Напоследок решил зайти к знакомой старушенции.

Лариса Петровна торговала на базаре клубникой и другой ягодой с собственного участка. У них с Севкой был уговор: он пропалывает, ухаживает за кустарниками, а она ему платит процент с проданного урожая. Она, конечно, платила не всегда хорошо, но зато разрешала Севке есть ягоды сколько влезет и давала одежду своего городского внука, который был старше Севки года на два.

Одежда Севке попадалась модная, чистая. Носил её внучек аккуратно, и Севка от даров не отказывался. Тем более что отец охотнее тратил деньги на выпивку, чем на экипировку сына. А у матери и без того хлопот хватало, чтобы ещё и наряды покупать. Есть штаны, лето в них проходит — ну и ладно. За старшим братом вещички доносит.

А то и брат что-нибудь из одежды для Севки купит.

Парень наклонился, осмотрел порванные на коленях штаны и расстроенно помотал головой.

— Вот ведь ерунда какая. А мне за что попадёт? Сам, главное, шмотки мне не покупает и сам же орёт. Порвал, видите ли! Прям нарочно я их рвал!

— Ты с кем разговариваешь? Ты ко мне?

Из открытой скрипучей калитки боком выскочил белый пёсик, виляя хвостом, а следом вышла Лариса Петровна. Поджарая бабулька в таких же, как у Севки, тренировочных штанах, в футболке с надписью «Динамо», с реденькими, окрашенными в рыжий цвет кудряшками.

— Баб Лариса, — Севка поморщился, руки саднило, и они все были липкие от крови. — Я к вам.

— Здрасьте! Что это у тебя с руками? А ноги-то, коленки!.. — Лариса Петровна прикрыла рот ладошкой. — Это кто же тебя так? Отец, что ль, извалял?

— При чём тут отец? Один хмырь толкнул и вот… — Севка растопырил пальцы и выставил ладони.

— Ну и как же ты с такими руками пропалывать собрался? Пойдём, я тебе их промою и смажу.

— Я у вас в сарае, — Севка семенил за Ларисой Петровной, едва поспевая за её туристической походкой, — видел резиновые перчатки, так я в них и нормально…

Лариса Петровна завела его на террасу и из белого садового шкафчика вынула картонную коробку из-под лото. Из неё торчали крышечками всякие лекарственные склянки.

Севка снова поморщился и отвернулся, бочком двинулся к двери.

— Куда? — Лариса Петровна проворно преградила ему дорогу. — Здоровый ведь парень. Куришь, я видела, не отпирайся. А зелёнки боишься. Или заражение крови хочешь?

Севка переминался с ноги на ногу тоскливо и трусливо. А потом зашипел, как придушенный дверью кот, когда Лариса Петровна приложила обильно смоченный зелёнкой ватный тампон к его коленям и ладоням.

— Сиди теперь, сушись, — велела она.

Севка присел на табурет, обтянутый связанным хозяйкой ковриком, положил руки на колени ладонями кверху и замер. Жжение потихоньку стихало. В террасе на газовой плитке в кастрюльке что-то побулькивало. Пахло клубникой и вымытыми полами. Стукалась полосатым тельцем оса о стекло. Севка вздохнул. Здесь ему нравилось. Почти по-домашнему, только тихо. Так бывает у них, когда отца нет. Севка задремал.

— На вот, поешь, небось целый день голодный бегаешь.

Севка открыл глаза. Перед ним на столе стояла глубокая розетка с ещё тёплым клубничным вареньем, кусок белого хлеба и запотевший стакан молока.

— Волка ноги кормят, — уже с набитым ртом откликнулся Севка.

Излишними комплексами он не страдал, жил по принципу: дают — бери, бьют — беги.

Насытившись, Севка приуныл. Хотелось спать, а не работать.

— Домой пойдёшь? — уловила его настроение Лариса Петровна.

— Да нет, — выдержал искушение Севка. — Я поработаю.

Отдуваясь, он ползал в огороде. Собирал сорняки в зелёное пластмассовое ведро. Спина ныла, в глазах темнело и мелькала трава, даже перед закрытыми глазами.

Саднило ладони под резиновыми перчатками, на коленки налипла земля.

Когда Севка закончил пропалывать длинную грядку, он выпрямился и увидел, что верхушка берёзы в углу участка порозовела от закатного солнца. Потянуло дымком вечернего костра, который жгли, дождавшись прохлады и росы.

Севка получил свои сто рублей и вышел за калитку.

Вид у него после рабочего дня был такой, словно с утра до вечера он валялся в овраге вместе с дядей Васей. Перемазанный, в рваных штанах. А до посёлка, который за станцией, ещё топать и топать.

Уже на подходе к дому в переулке усталая походка Севки изменилась. Он крался, держась в тени заборов. Он не хотел столкнуться с отцом.

Парень подошёл к пролому в заборе. Здесь он обычно пролезал на участок незамеченным. Но тут его и схватили сзади за локти, крепко, как бабочку за крылья. Трепыхайся, не трепыхайся — всё равно не убежишь.

— Попался!

Отец был почти трезвый. Севка, изогнувшись, успел это заметить. Отец перехватил его за запястья и держал их одной рукой железобетонной хваткой. Руки у него — как совковые лопаты, такие же широкие и чёрные от въевшейся грязи и загара.

— Папка, ну чего? Я есть хочу и спать. Пусти. Больно.

— Ага, — непонятно хмыкнул отец. — Сейчас я тебя досыта накормлю! Ты что же это моего другана обидел? Что же это ты, сопля беспорточная, на своего крёстного варежку разинул? — свободной рукой отец крутанул сына за ухо, а потом хлопнул его по губам так, что у Севки заныли зубы.

Севка заскулил. Хотел этим отца разжалобить. А сам придумывал месть для дяди Васи. Ещё крёстный называется, заложил с потрохами. Севка не успел испугаться, когда отцова рука скользнула к нему в карман. Этого Севка не ожидал. Отец нашёл сперва сигарету, а потом шестьсот рублей.

Круглое отцовское лицо вытянулось и побагровело.

— Ах, воровать взялся?! Курить? Ну ничего, я из тебя дурь выбью.

— Я заработал! — у Севки задрожали губы. Хоть и не любитель слёз, он заревел.

— Ага, знает кошка, чьё мясо съела! — обрадовался отец. — А мне говорили, говорили добрые люди, что ты воровством промышляешь. Я, дурак, не верил. Смотри-ка, ещё и штаны порвал!

Севка попытался вырваться, но едва не вывихнул оба плеча, так цепко держал отец. Он поволок сына к дому, по дороге вытягивая ремень из брючных петель.

…Через час, оглохнув от собственного крика и боли, охрипнув, Севка выскочил из дома. Забежал в баню и захлопнул дверь. Прислонился к ней спиной и зарыдал, завсхлипывал, сердито вытирая кулаком слёзы.

Он лёг на пол в предбаннике, сунул руку под тяжёлую лавку. Там в старой крысиной норе у него был тайник.

Крысу давно вытравили, а в её норе лежала маленькая жестяная коробочка из-под чая.

Севка открыл её, всё ещё всхлипывая и утирая то нос, то глаза, и начал считать деньги. Набралось всего полторы тысячи. Севка судорожно вздохнул и убрал коробку на место. Из этой же норы он достал свёрнутую в трубочку страницу из женского журнала мод. На фотографии красовалась пучеглазая красотка в шёлковом изумрудном платье с немыслимыми оборками и кружевами. Севка долго разглядывал картинку, прикидывая, пойдёт такое платье маме или нужно ещё красивее.

Подарить ей на день рождения такое платье, купленное на свои деньги, он решил давно. Севка снова вздохнул сонно и устало.

Залез на чердак по приставной лестнице и улёгся на ватный матрасик. Со стонами и кряхтением он наконец нашёл безболезненную позу и засопел. Завтра рано вставать, идти по участкам, спрашивать, просить, получать пинки вместо денег.

— Завтра я уж не попадусь, — прошептал Севка. — Держи карман шире. Пополнится моя крысиная норка.

А там, глядишь, зелёное или лучше розовое куплю…