Гора тряпья у почтовых ящиков лежала уже второй день. Олег глянул на неё, шагнул было к лифту, но вдруг под тряпьём повозились, покряхтели и замерли. Олег машинально положил руку на поясную кобуру. Раздражённый, он порывисто подошёл и пнул тряпичный хлам.

— Ну-ка, бомжара, вали отсюда!

Из-под воротника драного клетчатого пальто высунулась лохматая голова и чумазая мальчишечья физиономия. Она была курносая, сонная и, несмотря на сонливость, наглая, вызывающая, с тонкими злыми губами и глазами, кажется, чёрными, сузившимися от света и возмущения.

— Ты чего, мужик? — то ли простуженным, то ли прокуренным голосом спросил мальчишка. — А если я тебя пну?

Мальчишка и не пытался встать, свои угрозы он высказывал лёжа, что выдавало в нём человека опытного, битого людьми и жизнью, хоть и выглядело немного смешно.

Олега не удивило, если бы вдруг у оборвыша под тряпьём оказался нож. С любопытством он посмотрел на мальчишку.

— Холодно, небось, здесь спать? На улице минус двадцать, — Олегу было скучно, у него болела голова, и не хотелось идти домой.

— А как ты думаешь? — мальчишка поёжился, запахнув на груди куцее пальто. — Любопытный, блин, такой! Сам тут поваляйся на полу попробуй.

— Может, наоборот? — усмехнулся Олег.

— Что?

— Ты ко мне присоединишься?

Мальчишка окончательно проснулся. Откинул пальто, сел, покрутил головой. Снизу вверх изучил Олега. Достал из кармана очки с трещиной на стекле и дужкой, обмотанной красной изолентой. Надел очки и снова осмотрел Олега.

Чёрная кожаная куртка, как у лётчиков, с меховым воротником нараспашку, под ней свитер, край которого задрался над коричневой кожаной кобурой. Рукоять пистолета тускло поблёскивала при слабом освещении. Лёгкие ботиночки тоже поблёскивали, чёрные, отполированные.

— На маньяка ты вроде бы не похож. И на мента вроде бы тоже.

Олег закрыл кобуру свитером.

— Бандюган, — заключил мальчишка. — Решил облагодетельствовать? Дай денег и отвали.

— Деньги, наверное, на наркоту? — лениво поинтересовался Олег.

— Вот ещё! — фыркнул парень. — Я два дня ничего не лопал, а ты говоришь «наркоту».

— Пошли, — Олег приблизился к лифту и нажал кнопку вызова.

Мальчишка не сдвинулся с места.

— В ментовку сдать хочешь?

— Хотел бы, уже бы сдал, — не поворачиваясь, откликнулся Олег. — Я и сам милицию не жалую.

— Точно бандюган, — заключил мальчишка, неохотно вставая.

Он услышал, что лифт подъезжает, и хотел покапризничать ровно столько, чтобы не опоздать заскочить в лифт, уяснив, что такой, как Олег, второй раз приглашение повторять не станет. Ромка-беспризорник, тёртый калач, чувствовал дворняжьим нюхом, где и что перепадёт в карман, а что по шее. Уверенности в том, что шея останется в неприкосновенности, не было, но очень хотелось есть.

У двери в квартиру Олег достал внушительного объёма связку ключей, нащупывая замочную скважину в тёмном коридоре, заскрежетал по железу. За железной оказалась и деревянная дверь.

— Запоры как в тюрьме! — дрогнувшим голосом из-за спины Олега заметил Ромка.

— А ты там был?.. Проходи. Меня зовут Олег.

— Роман, — хрипло представился Ромка, окончательно оробев.

Он глянул на прихожую, где в блеске зеркал, вытянувшихся до потолка, отражались коричневые шелковистые обои и розовый кафельный пол.

— Нехило! — Ромка потоптался и чихнул. — Я тебе тут не напачкаю? Уж больно чистенько.

— Вот оттого и противно, — Олег бросил ключи на столик, щёлкнул немыслимым количеством замков и засовов на двери. Каждый щелчок отдавался у Ромки в затылке как выстрел.

— А твоих мы не испугаем? — Ромка вытянул шею, вглядываясь в сумрак коридора со множеством дверей.

— Я один живу. Да не трясись ты. Сам же сказал — на маньяка я не похож.

— Может, ты людоед? — не без дрожи в голосе предположил Ромка. Через дырявые стёртые подошвы кроссовок он почувствовал, что кафельный пол под ногами тёплый, почти горячий. Уютная сонливость поднималась от ступней к голове. Ромка почти готов был смириться с тем, что Олег садист, маньяк и страшный людоед, лишь бы остаться в этой светлой и тёплой квартирке.

— Ну не все же люди подонки и убийцы, — Олег скинул ботинки и повесил куртку на вешалку. — Или тебе только такие попадались? Как же ты, бедный, выжил? Разоблачайся. Оставь шмотки тут. Наверняка вшивое всё.

— В каком смысле «разоблачайся»? — Ромка оглянулся на входную дверь.

— Санобработка. Ванну примешь, как человек. Согреешься, потом перекусим.

— А может, просто перекусим и я пойду с миром? — Ромка ослабел от страха и сонливости.

— Живо раздевайся! — прикрикнул Олег и взялся за кобуру. Он хотел её снять и убрать в сейф, но Ромка воспринял это как угрозу.

Грязными пальцами с обломанными и обкусанными ногтями он стал лихорадочно расстёгивать, развязывать одежду. Под пальто оказалась лиловая болоньевая куртка, под ней синий узбекский ватный халат, засаленный до блеска.

Олег отодвинул дверь огромного шкафа, отомкнул маленькую серую дверцу сейфа и убрал пистолет. Он искоса с усмешкой поглядывал на Ромку.

Под халатом была ещё рубашка, футболка и тельняшка.

— Да, теперь я понимаю, что минус двадцать для твоего прикида — не предел, — рассмеялся Олег. — Иди в ванную, я тебе сейчас что-нибудь из одёжки подберу. Извини, детских вещичек нет. Был бы маньяком, приберёг бы что-нибудь трофейное, окровавленное.

— Иди ты! — беззлобно и расслабленно огрызнулся Ромка. — Где тут у тебя ванная?

Без особого смущения он скинул остатки одежды. Он был тонким, на удивление смуглым посреди зимы, ободранным, в синяках и старых шрамах. Животу него втянулся до позвоночника. Такое Олег видел лишь у бродячих собак, блуждавших в поисках добычи у молокозавода и греющих впалые бока на тёплых канализационных люках.

Ванная напоминала обычную комнату. Большая, с зеркальными дверцами на шкафу во всю стену, с огромной ванной, отгороженной полупрозрачными пластиковыми дверцами. На сушилке висели разноцветные махровые полотенца, мягкие и пушистые даже на вид. На полочке над раковиной выстроился батальон пузырьков: синих, розовых, зелёных, фиолетовых.

Пока Ромка разглядывал флакончики и баночки, Олег заметил в коридоре оставленные Ромкой на столике очки.

Он вдруг взял их и надел. Разболтанные дужки раздвинулись и пришлись впору. Стёкла были примерно на минус четыре. Олег глянул на себя в зеркало. Трещина пересекала глаз пополам. Если смотреть сквозь такие очки, то и мир казался надтреснутым, дребезжащим, зыбким.

— Слушай, как тут у тебя кран включить? Рычаги, блеск, ничего не поймёшь! — крикнул Ромка из ванной.

— Погоди мыться, — Олег зашёл в ванную, порылся в шкафчике под раковиной и достал электробритву. — Давай снимем твой вшивый домик.

Ромка пригладил чёрные, криво подстриженные волосы.

— Валяй, — он сел на подставленный табурет. — Вшей, правда, пока нет. Не обзавёлся после приёмника. Но когда ещё попаду к парикмахеру, да к тому же в такой цивильной хате, как у тебя.

— В детприёмнике давно был? Оброс здорово.

Волосы падали на оранжевые кафелины. Ромка сидел поджав ноги, слушал жужжание бритвы и смотрел в пол. Ему казалось, что такой оранжевый пол должен пахнуть апельсином.

— Зачем ты со мной возишься?

— Что? — Олег выключил бритву. — Мне скучно. Голова болит. И бессонница… Залезай в ванну. Мойся, а я что-нибудь поесть приготовлю. Чистые вещи на стиральной машине. Полотенце жёлтое возьми. Мыла не жалей.

— На шампуне ты уже сэкономил, — Ромка кивнул на отрезанные волосы.

В бескорыстие Олега он не верил, но решил, раз уж к нему попал, хотя бы помоется от души. Он вышел из ванной только через час, розовый, благоухающий, в трусах до колен и Олеговой футболке.

В огромной кухне всё сверкало, сияло: лампочки, бра, кастрюли, стаканы и рюмки, плита с красными раскалёнными блинами. У Ромки даже глаза заслезились от блеска.

— Шикарно живёшь, — Ромка уселся на табуретку с металлическими ножками и мягким кожаным сиденьем.

— Много еды сразу не дам, — предупредил Олег. — Знал я одного мальчишку, который объелся и умер от заворота кишок.

— Я в курсе, — отмахнулся Ромка, наворачивая за обе щёки картошку с мясом. Немного насытившись, он решил завести светскую беседу. С осуждением глянув на Олега, лениво ковырявшего вилкой в тарелке, он поинтересовался:

— Детдомовец ты, что ли? Один живёшь? И бабы нет. Зачем тогда такие хоромы?

Олег улыбнулся:

— Я и сам иногда думаю: зачем? А детдомовцем быть не обязательно. Родных теряют и взрослые.

— Сколько же тебе лет, если ты всех пережил?

— Тридцать восемь.

— Уф! Какой старый, — Ромка покрутил головой. — По тебе не скажешь.

Он всмотрелся в бледное лицо Олега, худощавое, жестковатое: острые скулы, крепкий подбородок, чуть впалые щёки, глаза синие, глубокие, даже слишком.

«Наверное, как та самая Марианская впадина», — вспомнил Ромка, что когда-то учил в школе. Только глаза и вертикальные морщины у губ выдавали его возраст.

— Заведи бабу. Говорят, от них веселее.

Олег рассмеялся.

— Нет, не зря я тебя приволок. Развеселишь кого хочешь.

— Я, вообще-то, не клоун. Может, тебе сплясать вприсядку? — Ромка скривил губы.

— Так я и сам сплясать могу. Гопака. Только вряд ли станет легче. А жену… Был помоложе, служил в армии. Денег не было, общага. Жену привести некуда.

— Теперь есть куда, а уже в лом, — подсказал Ромка.

Олег снова рассмеялся, но вымученно.

— Я в некоторые комнаты, наверное, год уже не заходил. Домработница там убирается. А я как приду вечером, один маршрут: ванная, кухня, спальня. Вот и всё.

— Девку заведи, — Ромка нацепил очки. — А ещё лучше двух. Они и комнаты освоят, всё тут вверх дном перевернут.

— Что-то ты не по годам свёрнут на женском поле. Девка, конечно, хорошо, но меня одна такая обокрала и вообще. Из-за работы некогда романы крутить.

— Какая у бандитов работа? — прыснул в кулак Ромка.

— Да я в принципе не бандит, — пожал плечами Олег. Он достал из массивного холодильника бутылку водки, оглянулся на Ромку и захватил с полки ещё пакет молока.

— Ты всё-таки мент? — сник Ромка. — Что это менты разбогатели? Такая квартирка…

— Я охранник, — Олег налил в рюмку водки, в высокий стакан — молоко. — Водки тебе не даю, хотя, думаю, ты пробовал.

— Терпеть её не могу, — скривился Ромка и потянулся к стакану с молоком. Выпил залпом и облизнулся. — Интересно, кто твой шеф, если он за охрану такие бабки платит?

— Один чиновник… важный, — добавил Олег, опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился и пояснил: — Снотворное. Сплю, понимаешь, плохо. Нервы, как я не знаю что.

— Заметно, — сыто икнул Ромка. — Замков и засовов у тебя штук тридцать? Ты же охранник. Пушка настоящая есть.

— Как это ни странно, я только так могу расслабиться. Не боюсь никого, просто от людей устаю. Хочется от всех отгородиться, хотя бы дверями. Чего ухмыляешься? Ты, между прочим, тоже людей сторонишься. Обычно беспризорники в стайки сбиваются, на вокзалах пасутся и на рынках. А ты прям рак-отшельник.

— Тебе скучно и мне скучно. С ними. Воровать я не могу. Я бы и рад, но зрение плохое. Засыпался однажды, еле ноги унёс. Свои же отметелили, потому что в общий котёл ничего не принёс. Клей нюхать не люблю, у меня от него такие мерзкие глюки, а потом рвёт целый день. И мозги от него сами как клей становятся — вязкие, тупые. А мне мозги ещё нужны ясные.

— Зачем? Банк грабить собрался?

— Хе, — хихикнул Ромка. — Вот ещё! Так что я один. Таскаюсь по подъездам.

— Может, лучше в детдом? Там хоть кормят и спать будешь в тепле, — Олег в нерешительности посмотрел на бутылку водки и отодвинул её на край стола.

Ромка задрал футболку, показывая шрамы справа на рёбрах.

— Это в последнем детдоме. Там если не пацаны лупят, так воспитатели. Я одному нос сломал и сбежал, пока он кровью плевался.

— А ты зубастый, как я погляжу, — Олег встал и убрал бутылку в холодильник. — Неужели кулаком взрослому мужику нос сломал?

— Зачем кулаком? Табуреткой железной, — Ромка зевнул.

— Ты всегда так, табуреткой, если тебя бьют? Или иногда просто тихо плачешь в платочек? Я вот лично совсем не умею плакать, а иногда так хочется, — Олег смотрел в темное незашторенное окно. — Кажется, легче станет, но не умею. А ты?

— Последний раз ревел годика в четыре. Бабушка сдала меня в детдом. И я понял, что теперь жить надо своей головой. А голова ещё была маленькая и глупенькая — вот и рыдал.

— Ты считаешь, что плачут от глупости? — Олег с интересом посмотрел на Ромку, щуплого беспризорного очкарика, с которым ему было странно и интересно разговаривать в своей квартире поздним вечером.

— Плачут на публику, чтобы пожалели. А если ты один, пусть хоть и отколошматили тебя, и не ел ты дня три, плакать какой смысл? Надо идти и добывать жратву, а не сопли размазывать. Соплями и слезами сыт не будешь.

— Оно и понятно. Жизнь била. Но бывают слёзы, от которых становится легче, которые снимают напряжение.

— Напряжение снимать, — хихикнул гость. — Я же говорю, девку тебе надо. Говорят, помогает. А то слёзы. Эй! — он пригнулся. Олег запустил в него скомканной салфеткой.

— Ну а когда на похоронах люди плачут, что, тоже на публику?

— Некоторые на публику, — Ромка ожесточённо зевнул. — Я в прошлом году, летом, жил на кладбище. Там склеп был удобный, правда, гроб на соседней полке, зато все боялись и никто туда не лез. Так вот видел я разные похороны. Одни рыдали на публику, другие себя жалели.

— Может, умершего жалели? — хозяин сморщил губы в изумлении. — А ты-то сам не боялся спать рядом с гробом?

— Чего мёртвых бояться? Надо живых бояться. И жалеть мёртвых зачем? Они не воскреснут, да к тому же им, может, уже лучше, чем нам?

— Ну, ты, блин, философ. Ты в школе-то учился, профессор?

— Учился, и, между прочим, неплохо. Школа только была барахло, — Ромка откинулся на стену за спиной, вальяжно погладил округлившееся пузо.

— Тебе нравится учиться? В школу хочешь? — Олег стал убирать посуду в посудомоечную машину.

Ромка соскочил с табурета и с любопытством заглянул в нутро машины, освещённое и тоже блестящее, как всё здесь на кухне.

— Вот это агрегат!.. В школу? Вот если бы в какую-нибудь хорошую. Знаешь, говорят, в Англии классные школы.

— Да ну! — хмыкнул Олег. — У тебя губа не дура. Ты представляешь, сколько там обучение стоит?

— Чего мечтать о дешёвке? — Ромка подтянул трусы и поправил очки.

— Резонно, — теперь и Олег зевнул. — Ладно. Пошли спать. Ты меня уболтал.

Он постелил Ромке в одной комнате, а сам ушёл в другую.

— Если ты меня всё ещё боишься, можешь закрыться. Тут защёлка есть, — сказал он в дверях, когда Ромка уже укутался в объёмное чёрное шелковистое одеяло.

— А что завтра? — высунулся из-под одеяла Ромка.

— Ничего. Мне утром на работу.

* * *

Олег открыл глаза. Было совершенно темно, беспросветно и душно. Голову перемалывала боль, пульсировала и корёжила. Он наконец сообразил и откинул с лица шёлковую подушку. Солнце ударило в глаза, и последовала новая вспышка отчаянной головной боли. Олег глянул на часы и медленно, без резких движений стал вставать. Он подумал, что приснился странный сон, в котором он ни с того ни с сего привёл домой мальчишку-бомжа, и тот в разбитых очках и в трусах Олега сидел на кухне и вёл философские беседы.

— Что за бред! — Олег покрутил головой, отчего затошнило. Босиком он протопал до соседней комнаты. Диван был застелен, как всегда. Никого.

Он пожал плечами и побрёл на кухню. Глотнул анальгин, прижался к холодной поверхности холодильника. Постоял секунду и тут же бросился в коридор, забыв о головной боли.

— Ёлки-моталки!

На столике под зеркалом лежал распахнутый бумажник. Бумажник выглядел как рыба, выброшенная на берег, такой же растерянный, с распахнутой пастью. Все кредитки остались в своих кармашках. Олег вздохнул спокойнее. Ромка вытряхнул всю наличность. Олег с трудом припомнил, что там было тысячи три или четыре рублей.

— Ну это ладно, — сам себе сказал он. — Будем учёные.

Олег вспомнил, что примерно так же его обокрала одна премилая девица, и покраснел.

— Тьфу ты! Осёл!

Он хлопнул себя крепко полбу и проверил сейф. Пистолет лежал в целости и сохранности. И совсем успокоился. Для него ничего ценного в квартире больше не было.

— Как же это дитя помойки справилось с замками? — Олег осмотрел обе входные двери — они были аккуратно прикрыты, но не заперты. Олега бросило в жар и от анальгина, и от мысли, что ночью беспризорник мог привести старших напарников и те бы со спящим Олегом не церемонились.

У Олега даже задёргался глаз, напоминая о старой контузии. Он снова глянул на часы и поспешил на работу.

В тёплом джипе, где играла музыка, панель управления, почти как на космическом корабле, зеленовато светилась в сумраке зимнего утра. Олег совсем успокоился. Застряв в крепкой московской пробке, он подумал, что поймать пацана и отлупить как следует ему вполне по силам. Только времени жалко тратить на поиски.

Олег переключал радиостанции, музыка везде звучала похожая — любовь, страдания, девушки, дождь. Он выключил магнитолу.

Перед выездом на Садовое у светофора между машинами ходил одноногий попрошайка в камуфлированной куртке.

«Вряд ли он воевал, — глядя на калеку через тонированное стекло, подумал Олег. — Попрошайничает… Нет, не буду я искать Ромку. Всё правильно он сделал. Взял, что плохо лежало. Лишь бы его свои же не прибили, если увидят у него такие деньги».

…Возвращаясь вечером, Олег невольно приостановился у почтовых ящиков. Ромки там, конечно, не было. Почтовый ящик тоже пустовал, хотя Олег замер в невнятном ожидании, отпирая замок.

Привычная вечерняя скука навалилась с особенной настырностью. Олег прошёлся по пустой квартире. Ему и видеть никого не хотелось, и тоскливо было до одури. Он сбросил куртку, кобуру, из-под свитера вытащил тонкий и лёгкий бронежилет.

Включил воду. Ванна наполнялась, Олег плеснул в неё из синего флакончика, вода стала приятно бирюзового цвета, и поверхность обросла густой пеной. Опершись о край ванны, Олег смотрел на бурлящую воду — это успокаивало, усыпляло.

Он сел на край ванны, взял в руки бритву, раскрутил, достал лезвие, тронул подушечкой пальца острый край.

Едва различил сквозь шум воды звонок в дверь, глянул на часы — половина двенадцатого. Выключил кран и с сожалением глянул на остывающую воду.

В дверях стояла соседка Лидия Мироновна в заснеженной шубе и шапке.

— Олежек, вы извините за поздний визит. Там у нас в парадной какой-то странноватый мальчик, кажется больной. Он меня увидел и попросил вас позвать.

Она ещё не успела договорить, как Олег, накинув куртку, подбежал к лифту. Пока ехал, успел разозлиться. «Хороший малый. Обворовал и явился как ни в чём не бывало. Интересно, почему сам не поднялся в квартиру?»

Олег шагнул из лифта и понял, почему Ромка сам не пришел. Он сидел на ступенях лестницы бледный и держался за бок.

— Почему так долго? — слабым голосом, но сердито сказал Ромка, попытался встать, обессиленный, он плюхнулся на ступеньки. — Я несколько раз заходил днём, тебя не было. А теперь уже не смог наверх подняться.

— Я вообще-то работаю, — растерянный Олег всматривался в странно бледное лицо мальчишки. — Что ты за бок держишься? Говорил я тебе, не объедайся! Аппендицит? — Олег уже чувствовал, что это не животик болит. Дело посерьёзнее. Крупными неприятностями пахло на лестничной клетке.

— Сам ты аппендицит! Подрезали меня.

— Из-за денег? Погоди, как подрезали? Когда? Куда? — он говорил деловито, без паники.

— В живот, утром ещё.

— Как это? И ты до сих пор ходишь? — уточнил Олег.

— Как видишь, не сдох, — пропыхтел Ромка, снова пытаясь встать. — А ты, небось, денег пожалел? Жмот!

— Мне деньги не с неба валятся, — обозлился Олег, подхватывая Ромку на руки.

— Да я могу идти, — пробормотал мальчишка, а сам вцепился в Олега.

Ромка нащупал твердокаменные мышцы у него на руках и затрепыхался.

— Ты насчёт денег очень того?..

— Попался, который кусался? — Олег протиснулся в лифт. — Поздно спохватился, да и выбора у тебя, похоже, нет, раз добровольно мне сдался. Верно говорят: не плюй в колодец, пригодится воды напиться.

Самостоятельно мальчишке разоблачиться не удалось, пришлось Олегу помогать. Он встряхнул Ромкино пальто. На пол с оглушительным бряком выпал нож.

— Ещё и ножик против меня точишь? Ну-ну. Я к тебе присматриваюсь, Роман Батькович, не пойму, что ты за фрукт, — Олег заговаривал ему зубы, отлепляя окровавленную липкую рубашку и футболку от тела. Кровь продолжала сочиться из длинной глубокой раны по рёбрам над пупком. — Но когда присмотрюсь, думаю, тебе не поздоровится.

— Да мне и так нездоровится, — нервно сглотнув, Ромка покосился на свой живот.

Олег отнёс его на диван, где Ромка спал ночью. Уложил и озадаченно потёр затылок.

— Вляпался я с тобой по-крупному, — он глянул на часы и поморщился. — «Скорую» нельзя. Начнут выяснять, допытываться, в милицию сообщат. А что я им скажу?

— Не надо милицию, — простонал Ромка. Он вошёл в образ тяжелораненого и блаженствовал, лёжа на полюбившемся диване, мягком, тёплом. Но живот пекло и дёргало, а внутри засел холодок: как будут лечить?

— Понимаю. Мне тоже проблемы не нужны, — Олег вздохнул и стал звонить по телефону.

— Димка, выручай… Срочно, слышишь! — крикнул он и тут же сбавил тон. — Не со мной. Приезжай со своим прикладом. Зашивать, похоже, надо.

Неведомый Дима приехал минут через пятнадцать, будто только и ждал телефонного звонка и приглашения на помощь.

Толстый человек с большим кожаным саквояжем, растирая ладонями большие красные уши, щурясь, вошёл в комнату. Оглянулся в поисках больного и приоткрыл толстогубый рот, увидев Ромку в трусах, возлежащего на диване.

— Кто это, Олежка? — необыкновенно высоким, дамским голосом возопил толстяк, проворно повернувшись вправо, а затем влево в попытке заглянуть себе за спину, где стоял Олег. — Что у вас случилось?! Это ты его? Не замечал за тобой склонности… Любишь резать детишек? — Толстяк наконец развернулся и ущипнул Олега за бок.

— Димон, кончай прикалываться. Гляди, пацан уже в обморочном состоянии от испуга.

Дима расхохотался всё так же тонко и громко. Потёр руки. Достал из саквояжа упаковку с одноразовыми резиновыми перчатками. С противным хлопком натянул их и подступился к Ромке.

— Олег! — испуганно пискнул мальчишка.

— Не бойся. Это доктор. Хороший доктор. Давай без капризов! Не в нашем с тобой положении выкаблучиваться. Дим, ну что там?

— Ничего особенного, — Дмитрий ощупал живот вокруг раны. — Давно его полоснули?

— Утром, — морщась, пытаясь отвести руку доктора, ответил Ромка.

— Ну-ка, убери лапки, — доктор хлопнул мальчишку по руке. — Зашивать, Олег, не буду. Рана грязная. Нитки какие-то… Почищу, мазь положу. Антибиотики поколоть надо. Уколы делать не разучился?

— У тебя всё равно лучше получается, — просительно сказал Олег.

— Нет-нет, и не проси. Рану почищу, повязку наложу и даже перевязку сделаю. А ездить, делать уколы некогда. Всю неделю дежурю. Хоть и люблю тебя, дорогой Олежек, но не проси, — Дима вытянул пухлые губы и послал Олегу воздушный поцелуй.

Маленьким шприцем он обколол рану обезболивающим и начал ковыряться в ней. Ромка побледнел, закусил губу и молчал. Только один раз застонал глухо и мучительно.

— Полегче, ты, коновал, — Олег высунулся из-за Диминого плеча. — Ну я-то ладно, терпел твои экзекуции, но это же пацан!

— Я ничего, ничего, — не своим голосом прошептал Ромка.

— Да он же сознание потерял! — возмутился Олег.

— Нашатырь дай, — спокойно откликнулся Дмитрий. — Там, в саквояже.

— Ёлки-моталки! — вороша пузырьки, заорал Олег. — Да где же он у тебя?!

— Перед твоим носом, — Дмитрий протянул руку и забрал пузырёк. — Да он и без нашатыря уже глазками моргает. Крови, видимо, много потерял. Где его одежда?

— В коридоре. Вся в крови.

— Вот я и хочу посмотреть, сколько её вытекло. Капельницу поставлю, — Дмитрий впервые посерьёзнел. — В стационар бы его. Парень уж больно тщедушный. Почти дистрофия.

— Он беспризорник.

— Час от часу не легче! — из коридора крикнул Дима. — Что же ты сразу не сказал? Может, у него болезни нехорошие, а я с его кровью вожусь.

— Ничем я не болен, — Ромка сел на диване. — Если бездомный, это же не значит, что я наркоман или ещё что похуже…

— Дим, ты следи за языком! — заступился Олег. — А ты ляг! Нечего из себя дворянина корёжить.

— Не знал, что ты благотворительностью занимаешься, — вернулся в комнату Дмитрий. — Но раз уж занялся, корми его красной икрой и гранатовым соком. Это для восстановления крови.

Дмитрий вместо жгута обхватил руку Ромки выше локтя пальцами. Вена вздулась, и Дима ввёл в неё иглу капельницы. В рану на животе положил жирным слоем мазь, заклеил марлей и лейкопластырем.

— Я его уколю антибиотиком. Через четыре часа сам уколешь.

— Не надо, — вяло попросил Ромка, он засыпал. — Я не люблю уколы.

— Он ещё и сопротивляется. Скажи спасибо, что тебя вообще лечат, — вспылил Олег. — Валялся бы ты сейчас в подворотне, истекал бы остатками крови, а потом бы отдал Богу душу от заражения.

— Слушай доброго дядю, — усмехнулся Дима, выстреливая из длинной иглы шприца фонтанчик лекарственной жидкости. — Он говорит мудрые вещи. Целуй ему руки за своё спасение.

— Иди ты, Димка! Уймись!

— Ой, больно! — заныл Ромка, которого, уложив на бок, всё-таки укололи. — Что я вам, рождественская утка? Колют, щиплют, больно.

— Спи, — Дима укрыл его простынёй, принесённой Олегом, и обернулся к другу. — Через двадцать минут капельницу вытащишь. Смотри, чтобы он во сне её случайно не выдернул.

Уже в коридоре Дима пристально вгляделся в лицо Олега.

— Ты сдал, Олежка. Осунулся. Работа выматывает? А помнишь, как в 96-м?.. — Дима покачал головой. — Нет, всё-таки ты не такой. Пьёшь, что ли, много?.. А с этим мальчишкой что у тебя за свистопляска? Какая-то серьёзная история?

— Димка, ничего не знаю. У меня не с парнем этим, а в голове свистопляска. Тошнит от всего, от жизни этой скучной тошнит.

— Женись.

— Не далее как вчера мне уже советовали завести бабу. Советчик в соседней комнате спит.

— А что? Полезный совет, — Дима остановился в дверях.

— После этого совета он украл у меня тысячи три и слинял.

— Хороший мальчик. Далеко пойдёт. Так ты его ножичком за кражу? Новый метод воспитания? Макаренко отдыхает.

— Не устал хохмить? Его свои же беспризорники подрезали, деньги отобрали. Хорошо, что не насмерть.

Проводив Диму, он собрал окровавленную одежду в пакет, бросил его у двери. Зашёл в ванную помыть руки, с сожалением глянул на остывшую воду. Пена полопалась, разошлась, открыв бирюзовую поверхность воды.

Ромка спал, беспокойно сопел, дышал прерывисто. Олег вытащил из его вены иглу капельницы. Мальчишка завозился, открыл один глаз.

— Спи, спи, — шепнул Олег. Он выключил верхний свет, оставил торшер с розовым плафоном. От него шло тёплое свечение, мягко разливавшееся по всей комнате. Снег, падавший за окном, отражался на стене, сползал по светлым обоям мохнатыми тенями хлопьев.

Олег сел в большое глубокое кресло. Он хотел подремать, но заметил, что Ромка лежит с открытыми глазами.

— Не понимаю, — Олег подался в кресле вперёд, — зачем ты пошёл в компанию, да ещё и деньги показал?

— Не показывал. У нас на деньги особый нюх. Да и пришёл я чистенький, постриженный, сразу почуяли: что-то не так.

— А зачем пошёл? — повторил Олег.

— Мало ли какие дела…

— И сколько же ты у меня бабок украл?

Ромка сел на диване.

— Ну ты даёшь, фраер! Не знаешь, сколько денег в собственном кошельке?

— Выбирай выражения. Отвечай, когда спрашивают!

— Ого! Слышу металл в голосе, — Ромка плюхнулся обратно на подушку, — сейчас описаюсь от страха. Пять двести там было. И ещё…

— Что?

— Там у тебя пальто висело кожаное. Я его загнал. Тысячу рублей дали за него, представляешь? — Ромка говорил торжествующе. — Ну и эту тысячу у меня тоже вытрясли.

Олег выдал такую тираду ругательств, что даже у бывалого Ромки округлились глаза.

— И чего так убиваться из-за пальто? — пробормотал мальчуган, натянув простыню на нос.

— Болван! Тупица! Ты знаешь, сколько оно стоило?

Пять тысяч американских рублей. Я уж не говорю о том, что пальто жалко, но ведь тебя обвели вокруг пальца.

— Ну поколоти меня, если тебе от этого легче станет, — Ромка говорил уже из-под простыни.

— К колотушкам ты привык. Хотя выпороть тебя как следует не мешало бы.

— Ты лучше повтори то, что ты до этого выдал. Очень уж круто загнул. Если я скажу так среди своих, определённо заработаю авторитет. Это, наверное, из твоего военного прошлого?

— Грязными лапами в моё прошлое не лезь, — огрызнулся Олег. — Поворачивайся-ка лучше.

— Это зачем ещё?

— Укольчик, деточка, тебе всажу, — с недобрым выражением лица приблизился Олег.

— Может, не стоит?

— Думаешь, мне охота с тобой возиться? — разозлился Олег. — Но ещё меньше мне хочется возиться с твоим трупиком, когда ты дашь дуба от заражения крови.

— Нет, всё-таки у тебя садистские наклонности, — в подушку пролепетал Ромка. — Оё-ёй, больно же, больно!

— Очень хорошо, — злорадно сказал охранник, не удержался и крепко шлёпнул Ромку по заду ладонью.

— Ай! Ты чего руки распускаешь?! Я и сдачи дать могу.

— Ну-ну, попробуй, — усмехнулся Олег, бросив шприц в пепельницу. — Спи, задира.

Через четыре часа рваного сна он, невыспавшийся, разбитый, побрёл делать Ромке очередной укол. Мальчишки в постели не было. Он стоял у окна и смотрел на улицу.

— Ты вообще спишь когда-нибудь? — Олег с хрустом надломил ампулу и стал наполнять шприц лекарством.

— Иногда, — покосился на него Ромка. — Это что у тебя во дворе, школа?

— Зубы не заговаривай! Иди сюда.

Ромка на этот раз молча стерпел укол.

— Так это школа? — повторил он.

— Школа, школа. Но по твоим запросам она для тебя неподходящая. Ты же в английскую школу метил.

— Мне бы и такая сгодилась… Ой! — Ромка схватился за живот. — Кольнуло.

— Так что ты бегаешь? Тебе лежать надо, а он тут гуляет, — Олег взял его за локоть и подвёл к дивану. — Рана не смертельная, но болеть, конечно, будет. Дать таблетку?

— Да ну! На мне всё как на собаке заживает. Видал, сколько шрамов? Сами заживали. Безо всяких уколов, капельниц и без такого шикарного дивана, — Ромка поёрзал, устраиваясь поудобнее, хотя и так диван казался ему верхом уюта и комфорта.

— Ты будешь спать?

— Что-то не хочется.

Олег уселся в кресло, закинул ногу на ногу, смотрел в тёмное окно на падающий снег и молчал. Ромка сопел и с ожиданием поглядывал на спасителя.

— Интересно, — заговорил Олег. — Ты же не всегда шатался по улицам? Ты упоминал бабушку. Значит, жил дома, потом в детском доме. Как ты смог привыкнуть спать на улице, на земле, в подвале, голодать, мёрзнуть? Может, было лучше терпеть побои в детдоме, но хотя бы жить более-менее по-человечески.

— Ты воевал?

— При чём здесь?.. Ну воевал.

— Там ты ведь тоже голодал, мёрз, спал где придётся? И тоже для тебя это было непривычно.

— Сравнил! Я знал, что так будет, осознанно шёл на это. И я же взрослый человек…

— Я тоже осознанно. В детдоме кормили плохо, издевались. Так зачем терпеть? Лучше терпеть всё то же, но хотя бы знать, что ты свободен, никакой придурочный воспитатель не будет тобой командовать. Этот плюс всё перевешивает. Свобода для нашего брата — первейшее дело.

— А ты понимаешь, что за свободу жертвуешь всем остальным? Будущей профессией и работой, ведь ты не учишься в школе, будущим здоровьем, ведь ты всё успел попробовать, мог подцепить любую заразу. И даже жизнью ты можешь пожертвовать ради свободы, когда тебя, вольного и независимого, всё-таки прирежут дружки!

Или помрёшь от переохлаждения в сильный мороз, как сегодня ночью: минус тридцать.

— Есть такое заумное слово — демагогия. Удивляешься, что я знаю такие слова? И даже понимаю, что они означают?

— Демагогией будет и фраза, которая вертится у тебя на языке, — Олег закинул руки за голову и потянулся. — «Ты этого не проходил, живёшь себе в хоромах и радуешься жизни». Но то, что я проходил в жизни, тебе в самом страшном и невероятном сне не приснится. И слава богу.

— Воспитывай, воспитывай. Я разрешаю, — ленивым, но настороженным голосом подбодрил Ромка.

— Были в детдоме ребята, которые, ни на что не обращая внимания, жили там, не пытались убежать и учились?

— Ну, есть такие. Тихие, пришибленные, — неохотно признал Ромка. — Но их не много.

— Правильно, — обрадовался Олег. — Их действительно не много. Всем известно, что из детдома очень мало выходит дельных и порядочных людей. Я не беру детей пьяниц, наркоманов, которые не виноваты в этом, но практически не способны учиться и развиваться. Я говорю о таких, как ты. Волей случая лишившихся родителей.

— Нет, нет, — Ромка расхохотался и, застонав, схватился за живот. — Это надо запомнить: «Волей случая лишившийся родителей». Круто! С таким выражением можно в метро попрошайничать. Валяй дальше.

— Так вот, ты вполне мог бы оказаться среди этого небольшого процента правильных детдомовцев. Если бы чуть-чуть придавил свою гордыню.

— Правильные детдомовцы! Ха-ха! Ой, умру от смеха! — Ромка проворно вскочил с дивана. — А ты знаешь, что, как правило, нас выпихивают в ПТУ после девятого класса? Не дают доучиться, а уж в институт поступить!.. — Ромка подошёл к Олегу и рассмеялся ему в лицо, даже наклонился над ним. — Нет денег на репетитора, нет денег на обучение. На этом будущее, о котором ты мне тут рассказывал, перечёркнуто. Да я бы расплющил гордыню, если бы только был уверен, что это поможет, что будет хорошая школа, институт. «Перспектива» — ещё одно хорошее словечко. Так вот этой перспективы у меня нет и не предвидится. Как ты думаешь, весело жить, понимая это? Никакая свобода на фиг не нужна.

— Тяжело быть умным? — издевательски-сочувственно сказал Олег. — Проще подделываться под дурачка, прятать очки под драным пальто, воровать и попрошайничать.

— Теперь скажи, что при том, как я живу, мне две дороги, — Ромка, покачиваясь, вернулся на диван, у него, видно, кружилась голова. — В пьяницы или в бандиты, а потом в тюрьму. Кстати, подделываться под дурачка вовсе не так просто, как ты думаешь. Очки мне два раза разбили.

— Тебе плохо? — Олег, встревоженный, вылез из глубокого кресла.

— Спать очень хочу, — заплетающимся языком пробормотал Ромка и тут же уснул.

* * *

Ромка, вспотевший, испуганный, подскочил на диване. Заоглядывался и успокоенно опустился на подушку. Он проспал до двенадцати, но в квартире Олега было не страшно просыпаться. И бежать в поисках еды никуда не надо было. На журнальном столике стоял поднос — термос с горячим какао, хлеб с маслом, красная икра в розетке, гранатовый сок, яблоко и апельсин. Под термосом белел край записки: «Ромка! Встанешь, чтобы всё съел, особенно икру. И лежи. Днём я заеду сделать укол, а может, вытряхну толстого Димона с работы, и он к тебе заскочит. У него есть ключи от квартиры, не пугайся, если его крупногабаритная фигура вдруг появится в комнате.

Пока. Олег».

Незнакомый вкус солёной икры Ромке не понравился.

Рана на животе ныла и крепко чесалась, что вообще отбивало охоту есть. С шипением Ромка чесался, кряхтел и не услышал, как вошёл Дима.

— Что же ты творишь? По рукам надавать за такие вещи. Хватит чесаться!

Дмитрий резковато откинул Ромкины руки и пластырь отодрал больно, без церемоний.

— Смотри, какая краснота, — сердитый Дмитрий ощупал вокруг раны.

— Больно же! — испуганно вскрикнул Ромка.

— Потерпишь, — одёрнул его Дима. — Похоже, что это аллергия на мазь.

— Так что же ты меня ею намазал? Ещё врач называется.

— Во-первых, ты мне не «тыкай». Во-вторых, ты же не сказал, что у тебя аллергия.

— Так откуда мне знать? — разозлился Ромка. — Коновал.

— Ну наглец! — Дима мазнул ладонью в резиновой перчатке по Ромкиной щеке. — Мало того что втёрся в доверие к Олегу, обжился тут, понимаешь. Да ещё мне хамишь! Я не Олег, я тебя насквозь вижу. Нажиться хочешь? Признавайся, тебя кто-то подослал?

— Дурак, — Ромка с презрением глянул на него и попытался выбраться из-под локтя Димы и слезть с дивана. — Нужно мне всё это барахло! Я сейчас же уйду.

— Лежать! Смирно! — гаркнул вдруг басом Дмитрий. — Свои демарши ты перед Олегом устраивай. Он вернётся, тогда и скандаль. Что это у тебя с коленом?

Пока Ромка дрыгал ногами, пытаясь встать, он сбил простыню, и теперь Дмитрий, нахмурившись, склонился над его коленом, шишковатым и заметно припухшим по сравнению со второй коленкой.

— Давно оно у тебя такое? — Дмитрий ощупал колено, схватил за щиколотку и несколько раз согнул ногу в колене. — Больно? Что молчишь?

— Не хочу с тобой разговаривать.

— Расстроил меня до глубины души, — поцокал языком доктор. — Положу тебе другую мазь. — Он снова заклеил рану. — Поворачивайся. Тебе, кроме антибиотика, придётся колоть ещё и против аллергии, раз ты такой неженка. Хотя у тебя, как у всякой дворняжки, должен быть хороший иммунитет.

— Среди дворняжек иногда встречаются и дворяне, — не удержался от словесного выпада Ромка.

— Далеко пойдёшь, — Дима стянул перчатки. — Зря. Олегу будет тяжело от тебя отвыкать.

* * *

— Дим, что ты ему сказал? — Олег стоял в центре комнаты и растерянно смотрел на пустой диван.

— Когда я ушёл, он был здесь, — доктор и сам выглядел ошарашенным и смущённым. — Дался тебе этот мальчишка! Он бы всё равно ушел. Беспризорников не удержишь дома. У них тяга к побегам и путешествиям.

— Но у него же открытая рана. Не тебе мне говорить, чем это может кончиться.

Олег сел на край журнального столика и прикрыл глаза ладонью. Боль накатила и пульсировала в висках.

— Это кончится тем, чем и должно было, — Дима покачал головой. — Естественный отбор. К тому же он и без раны больной. У него, вероятнее всего, ревматизм.

Я видел его колени. Наверняка ещё куча болезней. Зачем он тебе? Ты женишься, заведёшь своих детей. А из-за него ты либо не сможешь жениться, либо потеряешь жену, ведь рано или поздно любая нормальная баба поставит тебя перед выбором. А ты не решишься выкинуть его на улицу. Лучше, что он ушёл сейчас сам.

— Умная не поставит перед выбором.

— Ты всегда был романтиком. Женщины не бывают умными. А ты вообще говоришь не об умной, а о святой, что ещё нереальнее, — Дима улыбнулся, хлопнул Олега по плечу, тот поморщился и побледнел. — Ты чего? — Дима схватил друга за запястье, посчитал пульс. — Ты когда последний раз в госпитале лежал?

Олег пожал плечами.

— Дурак, — констатировал доктор и стал рыться в своём докторском саквояже. — Тебе надо думать о себе, а не обо всех беспризорниках мира. Хочешь, я тебе с десяток таких, как Ромка, приведу. Ты всех облагодетельствуешь. Давай руку.

— Отстань, — слабо сопротивлялся Олег. — Тебе лишь бы резать, колоть, пилить. Пилюлькин. А в душу человеку и заглянуть некогда.

Дима сделал ему укол и сказал:

— А души нет. Сколько я человечков резал вдоль и поперёк, не находил я такой субстанции, как душа.

— Не там искал, — вздохнул Олег. Боль вяло и неохотно отпускала. — Где мои ключи?

— От квартиры? — обиженно вскинулся Дима. — Отдать тебе?

— Да при чём тут?.. — скривился Олег. — От машины ключи, от машины.

— Откуда я знаю, где ты их кинул? — Дима облегчённо улыбнулся. — Куда собрался на ночь глядя? Ах ты Господи! Как же я сразу не догадался? Беспризорника искать надумал? Да сам он придёт. Припрёт его, так прибежит. Кстати, он у тебя ничего не прихватил?

Олег подошёл к шкафу, где хранились деньги на домашние расходы.

— Ну? — нетерпеливо запыхтел за спиной Дима.

— Тысячи две унёс.

— Молодец! Ты его найди и облагодетельствуй ещё чем-нибудь. Денег много? Девать некуда? Это то же самое, что наркомана домой пустить: он всё ценное вынесет, да ещё и хозяина пристукнет. Он, небось, наркоман и есть.

— Он разве похож? — Олег уставился в пол. — Ты же врач, ты его смотрел. Только честно.

— Честно? Не похож. Но мало ли у него какие ещё пристрастия. Может, пьяница.

— В двенадцать лет?

— О Господи! — взвизгнул своим тонким голосом Дима. — Ты его уже в ангельский сан возвёл. Обычный беспризорник. А для них привычное дело — пить, курить, колоться. Беспризорник — это человек с привычками взрослого, но чувства ответственности и самосохранения детские. Неужели ты поедешь его искать?

— Мне завтра в командировку вместе с шефом. На целую неделю. А ведь Ромка наверняка придёт, когда ему станет совсем плохо. Если дойдёт, — глухим голосом добавил Олег.

— Зря ты к нему так привязался. Зря, — разочарованно протянул Дима.

* * *

За окнами машины расплывалось в морозном воздухе разноцветье вечерних огней. Олег медленно ехал вдоль тротуара, поглядывая на кучкующихся у переходов и станций метро бомжей и беспризорников. Через час такой езды он понял, что город кишит бездомными взрослыми и детьми.

Олег припарковался невдалеке от Курского вокзала.

Вылез из джипа, поправил кобуру на поясе.

Из музыкального ларька грохотала музыка. Позвякивая, остановился трамвай. Пахло водочным перегаром, жареными пирожками и мясом. Пешеходы спешили по узкому проходу между заборами и ларьками от трамвайной остановки к метро. Месили грязный снег, балансировали на ледяной корке, которой зарос асфальт.

В дублёнках, шубах, куртках, в шарфах, поднятых до носа, — тридцатиградусный мороз. Пар от дыхания вился клубами над проходившими мимо людьми.

На Олега в лёгкой кожаной куртке нараспашку оглядывались с недоумением. Цыганка в мохеровом серо-коричневом платке, наметив его, богато одетого, подошла было, но, увидев кобуру на поясе, тут же растворилась в толпе.

Из междуларёчного пространства высунулась голова с чумазым лицом, похожим на Ромку. Ушанка на голове чумазого создания была будто сначала намочена в воде, а затем просушена около огня. А то, что не просохло и не сгорело, смёрзлось в сосульки.

Олег сгрёб беспризорника за шкирку. Тот слабо пискнул и зажмурился. Но Олег не поддался на его жалостливые гримасы и выбил у беспризорника из рук какой-то странный предмет, напоминавший лезвие пилы. Во всяком случае, зубья у этой штуки были длинные и ржавые. Мальчишка прятал это в лохмотьях.

— Что тебе нужно? — зашепелявил мальчишка, теперь уже и вправду испуганно.

— Ромку знаешь? Невысокий, в чёрном пальто. Очки разбитые, изолентой обмотаны.

— Ну вроде видел такого. А ты что, мент?

— Если бы я из спецприёмника был, тебя бы первого загрёб.

— Тогда зачем он тебе? Может, ты этот… как его? — мальчишка поднял глаза к небу.

— Маньяк? — с улыбкой подсказал Олег. — За лишние вопросы и язык можно укоротить, имей в виду. Где Ромка?

— Откуда мне знать? Дня четыре назад видел его. И всё. Потом слыхал, что подрезали Ромку из-за бабок. Пусти, дяденька. Пусти!

— Где он бывает? — не отпускал его Олег.

— Здесь, ещё где-нибудь… Не знаю, ничего не знаю. Пусти.

Олег встряхнул мальчишку и легонько оттолкнул от себя. Но беспризорник сразу не удрал. Поднял своё грозное оружие с земли и, встав на безопасном расстоянии, подбоченился.

— А ты кто ему? Вроде не мент.

— Отец, — сказал Олег, всматриваясь в чумазое лицо.

— Да ну врать-то! — хихикнул мальчишка. — У Ромки никого нет.

— Думай что хочешь!

— Так, где же ты раньше был? Сын у него по помойкам шляется, а он руки в брюки. Куртец модный. Я вот Ромку увижу, обязательно ему скажу, чтобы к тебе не шёл жить. Все вы такие… Сначала лупите до полусмерти, а потом бегаете, ищете, уговариваете вернуться, а потом снова лупите. Думаешь, надо терпеть?

— Так ты знаешь, где он? — Олег шагнул к мальчишке.

Но тот проворно отскочил и побежал, проскальзывая по льду, балансируя и оглядываясь.

Олег понял, что так он Ромку не найдёт. Беспризорники его не выдадут, даже если Олег будет клясться в благородных намерениях.

Обратно он вдруг начал гнать машину. Два раза проскочил на красный, решив, что, пока он ищет Ромку, Ромка-то как раз, может быть, стоит под дверью его квартиры. Голодный и замёрзший.

Но Ромки ни под дверью, ни у почтовых ящиков не оказалось.

Олег зашёл в квартиру, не включая свет, долго стоял у окна, глядя на падавший снег, заснеженный двор и школу, где в нескольких окнах первого этажа уютно горел свет.

* * *

Олег вернулся через неделю. В Москве всё так же шёл снег и мороз скрежетал обледенелыми электрическими проводами, скрипел смёрзшимся снегом под ногами, накатанным, почти превратившимся в лёд.

В подъезд Олег забежал совсем замёрзшим. Остановился на пустой площадке у почтовых ящиков, поставил сумку на пол, подышал на руки. В коридоре перед дверью стал рыться в карманах в поисках ключей.

— Скверные дела, — пробормотал он. — Всё-таки Димкина работа. Из лучших побуждений болван что-то наплёл мальчишке.

— От меня так просто не отделаешься, — из темноты, откуда-то снизу, раздался слабый, сиплый голос Ромки.

Олег вздрогнул, опустил голову, вгляделся. Ромка лежал за пожарным шкафом у самой двери. Встать он, видимо, не мог. Даже сидеть был не в состоянии.

Когда Олег вошёл в квартиру, втащил Ромку и включил свет, он поискал рукой стену за спиной и прислонился. У Ромки лицо было сильно разбито — синяки, кровоподтёки, ссадины. За несколько дней, что Олег его не видел, мальчишка исхудал ещё больше, хотя, казалось бы, дальше некуда худеть. Ромка лежал на полу без сознания, закатив глаза, голубоватые веки чуть-чуть подрагивали.

Олег торопливо снял куртку, подхватил Ромку на руки, отнёс в комнату. Раздел, уложил в постель. Синяки у мальчишки были по всему телу. Левый бок на рёбрах, красно-чёрный, опухший, выдавал перелом ребра. Повязка, которую наложил ещё Дима, пропиталась кровью, посерела от грязи.

Ромка приоткрыл глаза, поморгал.

— Ага, очухался! — заметил Олег. — Очень хорошо. Я тебя убью!

— Сдаюсь, — Ромка с трудом поднял руки вверх. Но тут же тяжело уронил их.

— Зачем ты сбежал?

— Мало ли какие дела… — Ромка чихнул.

— Я тебе покажу дела! — Олег осёкся. — Впрочем, что я распинаюсь? Уйдёшь ещё раз, больше сюда не придёшь. Не пущу ни при каких обстоятельствах.

Ромка смотрел виновато, а через мгновение снова потерял сознание.

— Нет, я не поеду. Даже не проси, — самым строгим тонким голосом, на какой был способен, отказался Дима.

Олег стиснул телефонную трубку так, что она хрустнула.

— Он без сознания и, если ты не поторопишься…

— Вызови «скорую». И почему тебя черти крутят обязательно ночью?

— Ты не один? — догадался Олег. — Значит, тебя не ждать? Ну-ну, — он повесил трубку.

— Что, плохи мои дела? — подал голос с дивана очнувшийся Ромка. — Коновал встретил девушку своей мечты? Постоянных пациентов побоку? В следующий раз не заплачу ему чаевые.

— Ты ещё шутишь? Не всё так плохо, — рассмеялся Олег. — Лежи тихо. Коновал сейчас примчится. Куда он от нас денется?

— Безобразие! Всё очень, очень плохо, — Дмитрий зашёл внезапно, воспользовавшись своими ключами и потирая ладонями большие красные уши. — Этот мальчишка издевается над нами. Он устраивает мне проверки на профпригодность, экспериментируя со своим чахлым организмом.

— Пойду чайник поставлю, — Олег похлопал Диму по спине и вышел из комнаты.

Через несколько минут Дмитрий появился на кухне, непривычно мрачный.

— Олег, я считаю, надо вызвать «скорую», положить его в больницу. Скажем, что подобрали мальчишку на улице.

— Не знаю, ты подлец или трус? — Олег говорил спокойно, прихлёбывая чай.

— Я реалист. У парня два ребра сломаны, гематомы по всему телу, шишка на затылке, похоже, сотрясение мозга, температура, нарывает рана. Кстати, ранение ножевое и, возможно, уже начинается заражение крови. Да ещё, — Дима ткнул пальцем в пространство, длинным, на удивление тонким при его комплекции. — Уже теперь точно можно поставить дистрофию. Ты представляешь, что будет, если он тут помрёт, такой избитый, безо всяких документов?

— Димка, ты лучше вспомни, как на войне ухитрялся нас лечить, когда почти никаких лекарств не было. Давай попробуем до утра продержаться. Будет критическое состояние, вызовем «скорую», как ты предлагал.

— Ох уж это вечное авось, — Дима энергично потёр пухлые щёки. — Ты меня на преступление толкаешь. Бог с тобой. Вари мне кофе покрепче и побольше.

Дмитрий снова делал уколы, ставил капельницы, чистил рану. Олег дважды бегал в аптеку. «Скорую» они так и не вызвали ни ночью, ни утром.

Олег спал, запрокинув голову на спинку кресла, приоткрыв рот и похрапывая. Когда позднее зимнее солнце заглянуло в комнату, то высветило слабым промороженным светом беспорядок: упаковки шприцев на журнальном столике; сдутую опустевшую капельницу; комок окровавленных ватных тампонов на полу; обезглавленные ампулы, выставленные в ряд Олегом; мальчишку с худым лицом и влажными волосами, едва отросшими после стрижки, спящего крепко и спокойно; толстого мужчину в кресле, уложившего ноги в красных носках на край журнального столика.

Но только казалось, что Дима крепко спит. Едва Ромка разлепил тяжёлые веки, Дима тут же очутился у его постели.

— Ты как? Удушья больше нет? Ты меня так не пугай. Я ещё молодой, в самом соку, — Дима встряхнул своё пузико. — Мне под суд и в тюрьму идти неохота… Поесть тебе всё-таки надо. Хоть через силу. Я понимаю, не хочется, это из-за интоксикации. Но надо. Слышишь?

Олег тоже не спал, прислушивался к разговору.

— Апельсинов хочу, — простуженным и сиплым спросонья голосом попросил Ромка. — Сладких.

— Ёлки-палки! — Олег встал, с хрустом потянулся. — А вот апельсинов-то у меня как раз и нет. Сейчас сбегаю.

— Ещё упаковку шприцев купи, — не обошёлся без поручений Дима.

Олег вышел из подъезда, застегнул повыше куртку, остановился, сощурившись на скудно-бледное солнце. Поёжился от колючего и сухого морозного воздуха. Улыбнулся и быстрым шагом пошёл к магазину.

С большой сеткой полной крупных апельсинов, бледнооранжевых, как зимнее солнце, Олег замешкался у входа в аптеку. Достал только что купленную пачку сигарет и задумался. Он несколько лет не курил, а сейчас захотел, даже купил сигареты, но не решался закурить.

— Мужчина, мужчина, купи ёлочку! — Олег обернулся и только сейчас заметил, что у аптеки вырос ёлочный базар. За низенькой оградкой, летом огораживающей газон, лежали сваленные одна на другую, смёрзшиеся, плоские елки.

— Что, уже Новый год? — изумлённый, вспомнил Олег.

Он встречал Новый год последний раз двенадцать лет назад. Тогда, наверное, и Ромка ещё не родился или был грудным младенцем.

Ёлочка была маленькая, сантиметров пятьдесят, пластиковая, бледно-зелёная, выцветшая. Она была украшена полосками фольги, автоматными гильзами. Единственная настоящая игрушка висела на самой верхушке — красная птичка с отколотым хвостиком, но пузатая, нахохленная и по-домашнему уютная. Ёлочка стояла, вернее, была привязана внутри БМП. А когда бронемашина подорвалась на фугасе, красная птичка разлетелась на мелкие осколки, и некоторые из них вонзились Олегу в руку…

— Мужчина, купите елочку. Я вам пушистенькую выберу, — закутанная в пуховый платок поверх тулупа, в великанских валенках продавщица улыбалась всем румяным лицом и притоптывала на скрипучем снегу.

…Олег зашёл в квартиру, прислушался. Его удивили какие-то странные голоса. Не раздеваясь, он шагнул в комнату.

Ромка высоко лежал на подушке, держал обеими руками чашку с чаем. Дима сидел рядом, в кресле. Они оба смотрели мультфильмы по телевизору и оба веселились.

Олег опёрся плечом о дверной косяк.

— Привет честной компании, — он расстегнул куртку. — А я нам ёлку купил.

— У тебя разве ёлочные игрушки есть? — удивлённо спросил Дима.

— Нет, — Олег растерянно развёл руками. — Я как-то не подумал.

— Вот ты всегда так! — радостно изобличил его Дима. — Сперва делаешь, затем думаешь. Легкомысленный тип. Ну ладно, тащи сюда свою ёлку, и так уже пахнет на всю квартиру.