Дин Макгрегор, закоренелый неудачник, старался исправиться изо всех сил. Поль Буш встречался с ним в третью среду каждого месяца. Дин был одним из тех легкомысленных людей, которые по злому стечению обстоятельств всегда оказываются не в том месте не в то время, причем в обществе плохих приятелей и с плохими намерениями. Первым его делом стало ограбление маленького винного магазинчика. В таком магазинчике наличных в кассе в принципе не могло быть много — уж точно не столько, чтобы отдавать за них пять лет своей жизни. Поэтому Дин и его дружки были очень удивлены, когда продавец, увидев направленные на него пистолеты, протянул им двадцать тысяч долларов. Разумеется, эти двадцать тысяч были выручены за продажу наркотиков; в заведении приторговывали марихуаной, и за ним пристально наблюдали трое сотрудников Управления по борьбе с наркотиками, которые сидели в «форде», стоявшем напротив. Задержав Дина и его непутевых дружков, эти полицейские тем самым пустили по ветру шесть месяцев кропотливой работы; неудивительно, что управление потребовало от прокуратуры самого сурового наказания для незадачливых грабителей.

Не пробыв на свободе и пяти месяцев, Дин попытался обчистить заправочную станцию. Его жена ждала ребенка, и он захотел купить ей что-нибудь симпатичное, потому что она жутко переживала по поводу растущей полноты. Вооружившись, как обычно, пластмассовым игрушечным пистолетом, Дин нагрянул в контору заправочной станции и обнаружил в кассе лишь жалкие крох и — сотни четыре долларов, не больше. Однако он и не подозревал о том, что жена сотрудника заправки также ждала ребенка, а сам этот сотрудник был полицейским, который подрабатывал в свободное от службы время, чтобы обеспечить уютное гнездышко еще не родившемуся малышу. Служебный револьвер лежал под кассой, поскольку полицейский приехал на работу прямо с дежурства — с третьего за эту неделю. Поль Буш достал револьвер, Дин Макгрегор от страха надул в штаны. Буш зачитал ему «права Миранды». В ожидании патрульной машины, которая должна была забрать Дина, они разговорились о своих будущих малышах. Впервые в жизни Буш почувствовал, что, хотя преступление всегда является злом, побудительные причины, двигающие преступником, порой могут обладать определенной степенью благородства. Разумеется, это ни в коей мере не было оправданием — закон есть закон, — и Дин Макгрегор отправился в тюрьму, получив пятнадцать лет.

И вот так вышло, что шесть лет спустя Буш и Тэл сидели в кафе, задавая стандартные вопросы недавно вышедшему на свободу Дину Макгрегору: отбыв треть наказания, он получил условно-досрочное освобождение за хорошее поведение. Тепло пожав Дину руку, Буш радушно улыбнулся. Этот человек искупил свою вину сполна, отбыл срок, назначенный судом, и для Буша этого всегда было достаточно. Его задача не состояла в том, чтобы творить правосудие, — он лишь следил за соблюдением закона.

Дин протянул руку Тэлу, но тот лишь молча смерил его взглядом. От этого ледяного взгляда Дина охватила нервная дрожь, не унимавшаяся в течение всего разговора.

Следующие полчаса прошли в обычных вопросах и ответах. Как у вас дела? Как семья? Устраивает ли вас та работа, которую мы вам подобрали? Вы приходите на работу вовремя? Обычная проверка того, как происходит возвращение к нормальной жизни. Буш взял разговор на себя, направляя его в нужное русло. Ему не нравилось, когда подопечные, общаясь с ним, нервничают или робеют. Очень важно, чтобы бывший осужденный чувствовал себя уютно, потому что только так он может открыться, честно рассказать, как проходит адаптация в обществе. Именно в тех случаях, когда вышедший на свободу человек охвачен отчаянием и страхом, когда ему кажется, что он не может снова приспособиться к окружающему миру, он возвращается к преступному прошлому. Задача Буша заключалась как раз в том, чтобы не дать условно-досрочно освобожденным сбиться с пути.

У Буша зазвонил сотовый телефон, и он, извинившись, вышел из-за столика. Беседу продолжил Тэл. Его первый вопрос о том, какие сны видит Дин и часто ли ему снятся кошмары, был с виду безобидным, но дальше все покатилось неудержимой лавиной: неприязненные, болезненные, обвинительные утверждения.

— Вам ведь снятся деньги, не так ли, Макгрегор? Признайтесь. Лежа ночью в кровати, вы ведь думаете только о том, как бы найти простой способ накормить свою семью. — Тэл зловеще усмехнулся. — Любопытно, как скоро мы поймаем ваших детей, пошедших по стопам родителя?

Потрясенный Дин молчал, обливаясь потом.

— Когда-то я верил в перевоспитание преступников, — безжалостно продолжал Тэл. — Верил в прощение. Но знаешь что, Дин? Я сомневаюсь в том, что ты перевоспитался, и уж определенно ты не заслуживаешь прощения.

Всего за две минуты разговора с Тэлом нервы Дина оказались измочалены до предела. Молодой полицейский вселил в него такой ужас, какого ему не доводилось испытывать даже в тюрьме. И дело было не столько в словах Тэла: пугал тон, каким они были произнесены, зловещий блеск в глазах.

Тэл положил руку Дину на плечо, словно разговаривая с ребенком.

— Макгрегор, ты вызываешь у меня омерзение. Ты пустое место и только напрасно топчешь землю. Моли Бога о том, чтобы я не поймал твою задницу в прицел, когда ты пойдешь на новое преступление. Потому что в этом случае моя пуля разбрызгает твои мозги по асфальту, после чего я их соскоблю и доставлю твоей жене…

Эту инквизицию прервало возвращение Буша.

— Дин, я снова встречусь с тобой через три недели, — сказал он, делая ударение на «я».

Дружески обняв Макгрегора за плечо, Буш проводил его к двери.

Он вернулся в кабинку. Сел. Пригубил остывший противный кофе. Добавил сахар. Медленно тянулись минуты, и Тэл начал ерзать на месте, предчувствуя предстоящий разнос.

Наконец Буш подался вперед и, подняв палец, негромко произнес:

— Я говорю тебе всего один раз, первый и последний: если ты еще раз посмеешь так себя вести с условно-досрочно освобожденным, подозреваемым, человеческим существом, я не только сочту своим долгом добиться твоего увольнения из правоохранительных органов, но и посажу тебя на скамью подсудимых. Если хочешь знать мое мнение, ты не достоин даже ботинки чистить этому человеку. — Буш помолчал, силясь сдержать себя в руках. — На протяжении еще одного месяца я буду работать с тобой, наставлять тебя. Но после прослежу за тем, чтобы наши жизненные пути больше никогда не пересекались.

— Послушайте, я только пытался его встряхнуть — вдруг он проболтался бы о деле, которое замышляет…

— Мы никогда не «трясем» наших подопечных. Никогда.

— А как же в таком случае убедиться, что этот человек не собирается вернуться к прошлому?

— Поверь мне, если бы он собирался, я бы это узнал.

Собрав бумаги на Дина Макгрегора, Буш положил их в чемоданчик.

— Значит, если вы узнаете, что кто-то нарушил условия досрочного освобождения, вы тотчас же схватите этого человека за шкирку?

— Вне всяких сомнений.

— То есть будете строго следовать букве закона? Буш поднял взгляд.

— О чем это ты? Закон есть закон. А мы призваны его охранять.

— Не забывайте, в деле надзора за условно-досрочно освобожденными я новичок. И я пытаюсь быть таким, как вы.

Эти слова вывели Буша из себя: он терпеть не мог подхалимства.

— Незнание не является оправданием; если речь идет о нарушении закона, тут двух мнений быть не может, черт возьми.

— Итак, как мы поступим с тем, кто нарушил условия досрочного освобождения? — спросил Тэл.

— Схватим мерзавца за шкирку.

— И отправим его за решетку?

— Это уж решать судье. Тэл на мгновение задумался.

— И никаких исключений?

— Никаких исключений, — подтвердил Буш.

— В таком случае мы должны немедленно задержать этого типа Сент-Пьера. Он покинул пределы Соединенных Штатов. Так что, говоря вашими словами, мы должны схватить его за шкирку. — Крысиные глазки Тэла сверкнули злорадством.

Буш оказался застигнут врасплох. Осознав, что этот маленький негодяй заманил его в ловушку, он рявкнул:

— Откуда тебе известно?

— Из надежного источника.

— Из надежного источника — вздор! Ни один судья этого не примет. Так что говори начистоту.

Бушу и самому было прекрасно известно, что Майкл покинул страну. Он собственными глазами видел, как Майкл прошел через терминал отлета международных рейсов, и все же у него оставалась надежда, что этому найдется какое-то объяснение и он сможет разобраться со всем сам. Но теперь…

Настал черед Тэла наклониться вперед и, подняв палец, спокойно заявить:

— Я достану доказательства.

— А до тех пор даже не начинай разговор об этом. — Схватив чемоданчик, Буш встал. — Больше я ничему не смогу тебя научить сегодня? — с нескрываемым презрением произнес он.

Тэл остался сидеть на месте; хотя со стороны это, возможно, выглядело по-другому, он считал, что победа осталась за ним, и умирал от желания поставить победную точку.

— А почему вас прозвали Персиком?

Резко шагнув к столику, Буш нагнулся к самому лицу Тэла и раздельно произнес:

— Никогда… не смей… называть… меня… Персиком.

* * *

Библиотека в клинике была крошечной, но, несмотря на это, содержала все основные книги, каких только могли пожелать больные. Как и следовало ожидать, атмосфера здесь царила спокойная и по-ученому степенная, однако в воздухе все равно господствовал вездесущий больничный запах, который не позволял ни на минуту забыть о том, где ты находишься. Помимо медицинских книг и журналов в библиотеке была представлена хорошая подборка современной художественной литературы, а также энциклопедий и справочников, пожертвованных меценатом, у которого от болезни сердца здесь скончалась мать.

Майкл возблагодарил щедрость этого человека, отыскав самое последнее издание «Кто есть кто в международном бизнесе». Большинство представленных в справочнике людей были упомянуты максимум двумя строчками; Август Энгель Финстер удостоился целой страницы.

Майкл уже присматривался к Финстеру, перед тем как принять его предложение, и не нашел ничего такого, что ему бы не понравилось. Но вот появился Симон и поставил новые вопросы. Майкл никак не мог определить, кого ему следует бояться: Финстера или Симона. И сейчас, уставившись на ту же самую страницу, которую он уже прочитал внимательно три недели назад, Майкл не смог бы ответить, что именно ищет.

Август Энгель Финстер родился в Восточной Германии. В деловой мир он стремительно ворвался после крушения Берлинской стены. Лихость, с которой Финстер тратил деньги, быстро стала легендарной. Создавая свою империю, он тратил по триста миллионов немецких марок в месяц. Источник происхождения его состояния оставался окутан тайной, однако то же самое можно было сказать про многих финансовых воротил, выходцев из государств восточного блока. Насколько было известно Майклу, многие из них, если не все, в прошлом были так или иначе связаны с коммунистическими правительствами своих стран. И хотя новую элиту подозревали в нечистоплотных связях, разве можно было считать этих людей преступниками в стране, где закон подчинялся прихотям их политических братьев, правящей верхушки?

Финстер сколотил огромную империю, состоящую из текстильных фабрик, горнодобывающих компаний и фирм, которые занимались производством вооружения, — по большей части они были приобретены в процессе приватизации бывшей государственной собственности. Все его предприятия действовали чрезвычайно успешно, что приписывалось исключительно деловой хватке Финстера. Сам он предпочитал работать в одиночку; мало кто был посвящен в стратегию его успеха, а его подчиненные и помощники старались держаться в тени и никогда не обсуждали на людях своего босса. Соперники и исследователи-экономисты неоднократно пытались взломать секрет Финстера, однако пока что никому не удавалось воспроизвести модель его бизнеса. Финстер ни в чем не знал провалов. До сих пор. И оставалось повторять как заклинание: рано или поздно оступается, обжигается на чем-либо каждый. Настанет день, и это произойдет с Финстером. Люди всегда хвалят, подбадривают того, кто поднимается в гору, радуются успехам человека из низов, идущего к вершине, к золотому призу. Но когда этот человек наконец добивается своего, настроения меняются и окружающие начинают искать у него недостатки. Победитель перестает быть одним из них — человеком, которому приходится преодолевать трудности. Победитель добился успеха там, где остальные не смогли, а это не слишком приятно. Зависть является неотъемлемым качеством человеческого характера. Нельзя править миром слишком долго. Такое происходит повсеместно. Билл Гейтс, компьютерный гений, появился ниоткуда и создал свою империю. И тут же государства и правительства набросились на него, стремясь повалить, сломать, растоптать. Майкл Джексон, король поп-музыки, чернокожий парень, завоевал сцену и перестроил заново индустрию развлечений. Неистовая любовь к его песням переросла в неистовую жажду его крови. Даже настоящий король был свергнут своими поклонниками. Элвиса Пресли втоптали в грязь сначала «Битлз», затем фестиваль в Вудстоке, потом наркотики, и вот уже все стали говорить: «Я же предупреждал, что этим все кончится». А сейчас все в точности так же в один голос предрекали близкий конец Финстера.

Не существовало абсолютно никакой информации о том, кем и чем был Финстер до 1990 года. У Майкла в голове не укладывалось, как можно всего за десять лет совершить рывок ниоткуда до тринадцати с лишним миллиардов американских долларов. В пространной статье были перечислены все деловые начинания Финстера, однако ни слова о его личной жизни, о прошлом: кто его родители, есть ли у него братья и сестры, жена, дети или собака. А может быть, вся эта информация существовала, однако Финстеру удалось мастерски ее утаить, точно так же, как он скрыл свою деловую стратегию. На протяжении трех последних лет он вел на глазах широкой публики великосветскую жизнь, задокументированную так же подробно, как жизнь кинозвезды. Галопом с совещания в танцевальный клуб, оттуда на общественное мероприятие. Фотографии представляли Финстера в точности таким, каким его видел Майкл. Длинные седые волосы, забранные назад в хвостик, черные брови, подчеркивающие темные глаза. На фотографиях Финстер редко представал без какой-нибудь очаровательной женщины, вцепившейся ему в руку. Возраст всех этих красавиц, похожих друг на друга как две капли воды, колебался в районе спелых двадцати двух лет. Харизма Финстера чувствовалась даже на фотографиях: Майкл буквально ощущал исходящую от бумаги ауру.

И все же… Абсолютно никакого прошлого.

Полистав справочник, Майкл отыскал данные на других восточногерманских промышленников, и у него на сердце немного полегчало. Ни у одного из них также не было прошлого. Что-то вроде клуба для избранных. Ты никому ничего не говоришь, и я никому ничего не говорю. Все эти люди в прошлом совершили нечто такое, чем заслужили проклятие, и потому предпочитали о нем не вспоминать. Все до одного стремились полностью расстаться с тем, что происходило до падения Берлинской стены. В конце концов, коммунизм в Восточной Германии существовал в самом неприглядном своем виде. Еды было недостаточно, зато насилия — в изобилии; население обрекалось на жалкое существование. Все следили за всеми, страх стал неотъемлемой составляющей повседневной жизни. За неосторожное слово, высказанное против несправедливого правительства, брат доносил на брата. А те, кто поднимал свой голос, бесследно исчезали в тюрьмах Восточного Берлина. По слухам, которые передавались шепотом в темных переулках, даже душам умерших не удавалось перебраться через зловещую стену. А затем стена наконец рухнула под радостные крики… и из ее обломков появился Финстер.

В книге, которая лежала сейчас перед Майклом, была представлена вся информация, когда-либо собранная по этому вопросу, и тем не менее ее было катастрофически мало. Да, немецкий промышленник, добившийся небывалого успеха, имел, скорее всего, каменное сердце — нельзя плавать среди акул, не имея острых зубов, — и не привык кому-либо доверяться, и все же Майкл не мог представить, чтобы от него исходила та угроза, о которой твердил Симон. Несомненно, Финстер был эксцентричным, Майкл убедился в этом на собственном опыте, но, должно быть, это явилось неизбежным следствием его богатства и власти. Причудливая коллекция, собранная в средневековых подземельях особняка Финстера, наводила ужас, однако это были лишь произведения искусства. И таковыми Майкл считал два старинных ключа, которые украл: древняя реликвия, которую надлежит хранить подальше от людских глаз в частном собрании. Быть может, ключи действительно обладают какой-то исторической ценностью, на что намекал Симон, но какое это имеет значение? Никакого волшебства тут быть не может. Нет и речи о чудодейственной власти над душами всего человечества. Пусть Мэри по-прежнему верит в концепцию рая, однако у Майкла с этим все еще оставались проблемы.

— Вы нашли то, что искали?

Подняв взгляд, Майкл увидел сестру Шрайер, коренастую медсестру-немку с того этажа, на котором лежала Мэри.

— Не знаю, — ответил он.

— Ну и кого же вы искали в «Кто есть кто»? — не отставала Шрайер.

— Вообще-то я нашел того, кого искал. Сестра посмотрела ему через плечо на фотографию седовласого мужчины в годах.

— Финстер?

— Да. Вы его знаете? — в шутку спросил Майкл. Шрайер рассмеялась.

— Лично не знакома.

Закрыв книгу, Майкл поднялся с кресла и поставил ее на полку.

— Фамилия ему очень подходит, вы не находите? — спросила Шрайер. Взяв стопку журналов, она направилась к выходу.

— Чья фамилия?

— Август Энгель Финстер. Много денег, много женщин.

— Кажется, я вас не совсем понимаю.

— Если бы у меня бы л а такая фамилия, я бы ее обязательно переменила. Представляю, сколько бедняге довелось выслушать насмешек в детстве! Однако, полагаю, с годами он с ней свыкся — и сейчас она очень даже ему идет.

— Я вас все равно не понимаю.

— Я имею в виду его фамилию. — Открыв дверь, медсестра улыбнулась. — На немецком «август энгель финстер» — это великий ангел тьмы. То же самое, что сатана.

* * *

Майкл медленно шел по коридору, направляясь в палату к Мэри. У него в голове все смешалось. Это что, шутка? Он мысленно прокрутил все с момента встречи с Финстером до загадочных слов, произнесенных Симоном, и откровения, которое только что сделала медсестра-немка. Ангел тьмы? В последнее время у Майкла были проблемы со всей концепцией Бога; и вот теперь ему предложено убедиться, насколько сильна его вера в возможность существования дьявола. Поведение Финстера шло вразрез со всем тем, что понимал под злом Майкл; наоборот, этот человек всеми силами стремился помочь им с Мэри. Нет.

Это лишь случайное совпадение, так кстати подтвердившее мысль, которую заронил ему в сознание безумный Симон. Нет, этого не может быть. И Финстеру достались не ключи от рая — это было бы нелогично. Ключи от рая являются плодом вымысла — чем-то вроде чаши Грааля; все это выдумал какой-то давно умерший священник, стараясь укрепить веру и вселить страх. Разумом Майкл определился.

Иное дело — сердце. Оно неистово колотилось; на лбу у Майкла выступила испарина. Случайных совпадений не бывает. Когда слишком много улик указывают в одну и ту же сторону, это не случайно. Лучше всех это выразил Шерлок Холмс: «Истиной, какой бы невероятной она ни казалась, является то, что останется, если отбросить все невозможное».

Омерзительным чудовищем поднимало голову воспоминанием том, что Майкл испытал, оказавшись в подземелье Финстера. Холодный страх, ледяными щупальцами стиснувший спину. Тогда он не смог определить это чувство, но сейчас все встало на свои места. Ужас скрывался в тенях, в картинах, в человеке, который вел Майкла в зловещую темноту. А единственное утешение Майкл находил в деревянной шкатулке с ключами, которую крепко сжимал в руках. Тогда он этого не понимал, но сейчас, похоже, все начинало приобретать смысл. Майклу доводилось видеть зло — кое в ком из заключенных, начисто лишенных каких-либо чувств, чье единственное желание состояло в том, чтобы мучить, уничтожать других. Но он старался держаться от этого подальше. Однако в подвалах особняка Финстера зло было повсюду; Майкл ощущал его запах, чувствовал его отвратительное прикосновение к коже, слышал его в тишине.

Полностью погруженный в собственные мысли, Майкл столкнулся с доктором Райнхартом.

— Майкл? Очень хорошо, — мрачно произнес тот. — Я могу переговорить с вами?

* * *

Дождь, начавшийся в полночь, судя по всему, и не собирался прекращаться. В сочетании с пронизывающим холодным ветром, который задул с севера, дождь опустил температуру на пятнадцать градусов ниже нормы. В довершение ко всему утром разразилась гроза. Мэри смотрела в окно на то, как на горизонте пляшут молнии, и считала секунды до того момента, когда очередной раскат грома сотрясет палату. За последние несколько часов в палате похолодало, а весь мир стал каким-то более унылым и мрачным, и плохая погода была тут ни при чем. Мэри никак не могла решить, как признаться мужу. Майкл трудился изо всех сил, лишая, как она полагала, себя самого необходимого, — лишь бы оплатить лечение. Мэри всегда отличалась неистребимым оптимизмом; именно она поддерживала тех, кто попал в черную полосу в жизни. У нее на плече можно было выплакаться, в ее сердце можно было почерпнуть надежду. Но все это было для других; сейчас, даже копнув в самых сокровенных глубинах души, Мэри ничего не находила. Теперь обнадеживающих слов не осталось.

Майкл зашел в палату, застигнув Мэри врасплох. Не успев подготовиться, она, запинаясь, выдавила:

— М-майкл? — Мэри не могла смотреть ему в глаза, — Извини… я так сожалею…

Майкл взял ее руки.

— Шш… молчи. — Он крепко стиснул ее пальцы. — Врачи сами не знают, о чем говорят. — Его голос прозвучал бодро и уверенно. — Мы получим другое заключение, обязательно найдем выход… Сент-Пьеры никогда не сдаются.

Когда доктор Райнхарт сообщил ему страшную новость, Майклу показалось, его сердце разбилось на тысячу осколков. Однако ему удалось сдержать слезы; не собирался он плакать и сейчас. Мэри не должна это видеть.

— Майкл…

— Послушай, мы прошли через все, выпавшее на нашу долю, не для того, чтобы потерпеть поражение. У нас все всегда получалось. Ты была рядом со мной, и жизнь не потеряла для меня смысл; к такой жизни стоило возвращаться. То же самое верно и в обратную сторону. Я не собираюсь опускать руки и не жду ничего другого и от тебя. Мы прорвемся… — Отступив назад, он положил руки Мэри на плечи и посмотрел ей прямо в глаза. — Ты и я — вместе.

Как всегда, Мэри почерпнула силы в его словах.

— Есть и другие врачи, — постаралась как можно убедительнее произнести она.

— Вот именно. И мы пригласим лучших из лучших.

— Я слышала, разработаны новые методы лечения, которые еще не прошли испытания…

— Мы перепробуем всё.

Настроение менялось, и они оба чувствовали это, подпитываясь оптимизмом друг друга.

— Не надо забывать о травниках, о других новомодных методах, — в шутку добавила Мэри.

— Совершенно верно, хоть они еще и не опробованы, мы обязательно их используем. — Майкл улыбнулся. — Я буду проверять все вместе с тобой. В молодости мы не баловались наркотиками; быть может, стоит сделать это сейчас.

Мэри, не выдержав, рассмеялась — это было именно то, что так нравилось Майклу: улыбка, вернувшаяся на ее лицо, плечи, поднятые чуть выше.

— Во что бы то ни стало мы победим, — решительно заявила она.

— Вот и договорились, дорогая.

Умолкнув, оба задумались об одном и том же: им все время приходили в голову одинаковые мысли, и сейчас было то же самое. Несмотря на эту короткую вспышку веселья, оба прекрасно сознавали, что Мэри может не поправиться. Ее тело поражено раковой опухолью. Смертельная болезнь распустила свои щупальца везде, и надежда победить ее очень слаба. По мере того как молчание затягивалось, каждый проникал в мысли другого, и заговорить первым становилось все труднее.

— А что, если… — Мэри не договорила, не смогла подобрать подходящее выражение, но Майкл понял ее и без слов.

— Ты никуда не пойдешь. — Он произнес это так решительно, словно его слова могли материализоваться в исцеляющее лекарство.

Снова наступила проникнутая болью тишина. Майкл перевел взгляд на детские рисунки, на стоящие повсюду цветы — такие нелепые, не приносящие утешения. Цветы лишь обеспечивали выручку цветочнику, позволяя на мгновение увидеть и ощутить цветущий мир за окном. Они были жестоким напоминанием о том, чего лишен больной. Майкл уставился на упаковку печенья «Орео», которое принес Мэри. Сам не зная почему, он не мог оторвать взгляд от синего пакетика, будто в нем заключалось решение. У него в голове звучала назойливая реклама: «Малыш съест сначала печенье, а шоколадную глазурь оставит напоследок». Майкл поймал себя на том, что начинает злиться.

Мэри увидела зарождающуюся у него в глазах панику.

— Все будет хорошо, — пробормотала она, трогая крестик на шее. Теперь настал ее черед утешать. — Даже если… потом мы снова окажемся вместе.

— Не смей так говорить! — резко бросил Майкл и тотчас же пожалел о своих словах.

Как это нередко случается с мужчинами, он превратил свой страх в ярость, которую выплеснул на любимого человека.

Мэри взяла его за руку. Она уставилась в окно, на дождь, который водопадом струился по стеклу, искажая открывающийся вид в размытые серые пятна. Помолчав, Мэри прошептала:

— Как ты думаешь, на что он похож?

Майкл понятия не имел, что она имеет в виду; его мозг отказывался работать. Все, через что ему пришлось пройти за последние недели, оказалось напрасным. Битва проиграна. Это он потерпел поражение. Подвел Мэри. Снова.

— Рай. — Мэри ответила на невысказанный вопрос Майкла, и ее охватило умиротворенное спокойствие. Продолжая смотреть в окно, она прошептала: — Как ты думаешь, на что он похож? Наверное, там очень красиво…

Майкла как будто током ударило. У него в голове прозвучали слова Симона: «Вы похитили ключи от рая… Небеса закрыты».

В это мгновение Майкл вдруг отчетливо понял, что Мэри не справится с раком. Все, сказанное Симоном, — правда. Повернувшись к жене, он привлек ее к себе, крепко прижал, отчаянно желая защитить от смертоносной заразы, которая разлилась по ее телу, отнимая ее от него. Не в силах смотреть Мэри в глаза, он спрятал свое лицо у нее на плече и прошептал:

— Я уверен в этом…

* * *

Полчаса назад доктор Райнхарт рассказал Майклу о состоянии его жены.

Несмотря на удаление яичников и фаллопиевых труб, метастазы распространились на другие области тела и, что самое страшное, проникли в почки и в головной мозг. Пока что симптомов ухудшения не было, но они проявятся в самое ближайшее время. Болезнь, которую изгнали из кустарника, свила себе новое гнездо в лесу. Раковая опухоль прогрессировала, разрастаясь с немыслимой скоростью.

В ближайшие полтора месяца она сведет Мэри в могилу.