Прибыли аккурат за двадцать минут до прибытия делегации в составе сильно недовольного Мишки и младшего зоотехника. За двадцать минут успели: а) выпить бутылку условного спирта, б) поругаться с Миронычем в) поупражняться в междоусобной ругани с помощью иностранного языка. Ругались Жорка с Сакуровым. Слушали Мироныч, его сынок и пьяница Варфаламеев. В общем, вся тёплая компания заседала в избушке бывшего советского директора, а Жорка с Сакуровым переругивались. И делали это с помощью английского языка, который оба знали понаслышке из своих образований. Мироныч языка не знал, очень сильно о том тужил, а Варфаламеев если что и понимал, то помалкивал. И продолжал с любовью смотреть на Ваньку, который английского тоже не понимал, но делал вид, что понимает.
- Why you have not given me one hundred more? (37) – спрашивал Жорка. Но ещё раньше собутыльники выжрали весь спирт, который они приобрели в результате первой операции, а потом решили продолжить. Вернее, решили продолжить Жорка и Варфаламеев. А так как источник спиртосодержащих благ пребывал в легко досягаемой близости и был готов реализовать свой горючий товар ещё за одну сотню баков, то вышеупомянутое решение стало быстро облекать форму конкретного действия. Другими словами, Жорка велел Сакурову притаранить ещё одну сотню баков. Для этого бывший интернационалист вывел соседа на улицу и распорядился насчёт сотни приватно. То есть, по-русски. Поэтому Сакуров понял односельчанина сразу и дал ему достойный отпор. Другими словами, послал Жорку подальше. Жорка, надо отдать ему должное, не оторвал Сакурову его наполовину нерусскую голову, но только посмотрел на своего соседа дикими глазами, затем усмехнулся и вернулся к Ваньке.
- Ладно, сейчас ставь литр, а завтра приедешь за зеленью и получишь её ещё по более льготному курсу, - сказал он младшенькому отпрыску рода профессиональных стяжателей.
- А почему… - заикнулся Ванька.
- По кочану! – рявкнул Жорка. – Ну?!
- Я, вообще-то, в долг не работаю… - начал Ванька.
- Тогда хрен тебе, а не льготный курс! – оборвал его Жорка.
- Скрупулёзно подмечено, - раз пять икнул Варфаламеев.
- Да, ладно, ладно, - испугался Ванька, выставил требуемое, и, так как ему стало жаль себя, опустившегося до кредита под залог одного только честного слова, таки выпил за компанию. В общем, выпили все. При этом Миронычу насыпали двойную дозу, от каковой он мудро (восемьдесят лет, всё-таки) не стал отказываться. А потом Жорку заклинило, и он заговорил по-английски, напирая на “why” & “one hundred bucks” . Сначала Сакуров ни фига не мог понять, потому что говорил Жорка по-английски примерно так же хорошо, как понимал вышеупомянутый язык Сакуров. Поэтому Константин Матвеевич «перевёл» своего соседа только с третьего раза. А когда «перевёл», ответил:
- I couldn't pay such money for… from… because of… (38) в общем, какого хрена?
Вторая часть ответа Сакурова приняла вопросительный характер, имевшей целью выяснить причину (помимо чистого заклинивания), из-за которой бывший интернационалист заговорил на стопроцентно чуждом ему языке.
Жорка, хоть его и заклинило, понял вопросительную интонацию правильно, и не замедлил с ответом.
- I don’t want so as this old bug… (39)
Жорка не знал, как по-английски «навозный», поэтому обошёлся одним bug-ом.
- …Has understood our talk! (40)
- Это, между прочим, невежливо говорить на иностранном языке в компании, которая не вся данный язык понимает, - встрял, наконец, Мироныч.
- Да какая на хрен разница, поймёт он или не поймёт?! – возопил Сакуров и посмотрел на Варфаламеева.
- Вот именно, - согласился бывший авиадальнобойщик и насыпал в стаканы известно чего.
- Be silently! (41)– рявкнул Жорка и посмотрел на Мироныча. – We can’t trust him!
- Вот именно, - согласился Варфаламеев, тоже посмотрел на Мироныча и выпил.
- Так о чём речь, братцы? – не на шутку разволновался Мироныч, машинально выпивая свою дозу.
- Речь о том, что кореш наш, Жорка Прахов, допился до английских зелёных чертей, - резанул правду-матку Сакуров, после чего они с Жоркой стали говорить друг другу те английские ругательства, про которые им было известно из их образований. Ванька, надо отдать ему должное, решил ограничиться одним стаканчиком и, пока приятели ругались по-английски, ушёл тоже по-английски. И, не успело затихнуть вдали тарахтенье «жигулей», как прибыли пастухи: сначала со стороны поля послышался скрип телеги, а тремя минутами спустя до слуха «заседателей» донёсся певучий голос рыжего великана.
- А почему скотина ещё в загоне?
- Так, пора на выход, - нормальным человеческим языком сказал Жорка, и спустя ещё три минуты вся компания встречала прибывших.
- Я спрашиваю, почему скотина всё ещё в загоне? – повторил свой вопрос Мишка, ходя вокруг телеги и стукая носком резинового сапога по цельнометаллическим колёсам своего гужевого транспорта.
- Да? Почему?– встрепенулся младший зоотехник. Это был мелкий, соответственно званию, мужичок в выходной кримпленовой паре в зелёную с малиновым полосочку, заправленную в болотные сапоги. Под парой мужичок имел всамделишную косоворотку, на голове – невообразимую панаму из того барахла, которое стали присылать западные альтруисты в виде гуманитарной помощи в новообразовавшуюся демократическую Россию. Лицо мелкого выражало похмельную тоску, руки, сворачивающие самокрутку, тряслись.
- Здорово, - проигнорировав Мишку, поздоровался с зоотехником Жорка. – Договор привёз?
- Скотину, между прочим, надо выгонять с восходом солнца, - продолжил бузить Мишка, не скрывая своего дурного настроения. Затем он приветливо кивнул Миронычу и, проигнорировав Сакурова, Жорку и Варфаламеева, сказал: - Доброе утро, Евгений Миронович. Это хорошо, что вы ещё не померли. А то мне сон приснился, будто я на ваших поминках ухаживаю за вашей Азой Ивановной.
- А может, это вы за ней ухаживали не на моих поминках, - пошёл в отказ старый перец, пьяновато переступая с ноги на ногу взад-вперёд и вправо-влево.
- Именно на поминках и именно на ваших, - неуступчиво возразил Мишка, - потому что вы в том моём сне лично присутствовали.
- Так значит присутствовал? – воодушевился Мироныч.
- Да, но в каком виде, - парировал Мишка.
- В каком? – переспросил Мироныч.
- В гробу и в белых тапочках, - подсказал Жорка.
- Тут наш бригадир правильно сказал насчёт восхода солнца, - закочевряжился зоотехник, сползая с телеги и вовсю дымя вонючим самосадом. Относился он к Сакурову, потому что остальные на него чихать хотели.
- Да я… да это… - принялся оправдываться Сакуров.
- Ты, давай, не выпендривайся, - наехал на зоотехника Жорка, - гони бумагу, выпей сто пятьдесят и проваливай. И этого забирай…
Жорка кивнул на Мишку.
- …А то начнёт сейчас рассказывать, как он вашу скотину выгоняет с восходом солнца, да ещё ходит с ней в ночное.
- А что Аза Ивановна? – ни к селу, ни к городу поинтересовался Мироныч, имея в виду Мишкин сон и своё интересное в нём положение. Интересное в том смысле, что Мироныча забрало насчёт своих личных выгод в качестве усопшего мужа вдовы, у которой появился реальный шанс пристроиться за таким перспективным женихом, как крепкий хозяин Мишка.
- Что значит – проваливай? – не согласился зоотехник. – Сначала надо скотину сдать – принять, а потом… Ну, и выпить, конечно…
- Тогда пошли принимать, - согласился Жорка и потопал к загону.
- А может… - забуксовал зоотехник.
- Пошли, пошли, - скомандовал Мишка, и вся компания потопала за Жоркой.
Сдавали, принимали в процессе выхода изголодавшихся тёлок (молодняка на откорме по советской терминологии) на волю. Тёлки яростно покидали опостылевший загон, с нетерпеливым мычанием вырываясь на всё ещё зелёный простор, прогреваемый скупым осенним солнцем. Считать их в таком виде было трудно, да и предварительная выпивка сказывалась. Поэтому оказалось, что тёлок то ли двести двадцать три головы, то ли двести восемнадцать, то ли двести сорок одна, то ли сто девяносто восемь. В общем, считали тёлок все, за исключением Мишки и пьяного в жопу Мироныча. Мишка продолжал живописать свой сон с известным сюжетом, Мироныч переживал за будущее последней жены. А потом оказалось, что Мишка тоже считал, поэтому последнее слово осталось за ним.
- Так и запишем, - заторопился зоотехник, вписал количество тёлок со слов Мишки, двести восемнадцать голов, в договор, Сакуров договор подмахнул и стал прощаться с компанией.
- Константин, не давай им разбежаться, а то потом хрен соберёшь, - посоветовал Жорка и повернулся в сторону деревни, поторапливаемый жаждущим зоотехником.
- Костя, подождите, я вам помогу, - закряхтел Мироныч, раздираемый желанием присоединиться к желающим продолжения банкета и христианским человеколюбием, подвигающим его к помощи ближнему своему.
- Костя, гони его на хрен, - посоветовал на прощанье Жорка, и с тем они расстались. Компания в составе Жорки, Варфаламеева, зоотехника и Мишки отправилась в Жоркину избу, Мироныч увяз в навозной жиже, а Сакуров, памятуя Жоркино наставление и свой животноводческий опыт, рванул за головной тёлкой.
Пасти тёлок оказалось намного трудней, чем дойных коров. Во-первых, тёлки постоянно хотели жрать, во-вторых, половина их хотела быка. Бык имелся в соседнем стаде, которое паслось за речкой. Поэтому половина тёлок паслась на заливном лугу, а половина, задрав хвосты, носилась вдоль берега Серапеи. Бык лениво бродил по ту сторону и призывно трубил. Коровы из соседнего стада относились к таким отношениям терпимо. А Константин Матвеевич, высунув язык, носился и за теми, которые носились, и за теми, которые паслись.
Дело в том, что новообразовавшееся акционерное общество на месте загинувшего колхоза продолжало заниматься по инерции кое-какими колхозными делами, и часть площадей по эту сторону Серапеи держала под зарослями капусты. Капуста получилась, что надо, через месяц её вполне можно было срезать, а пока её норовили сожрать ненасытные тёлки. При этом тёлки не лопали кочаны от начала до конца, но, вырвавшись из-под надзора неопытного пастуха в пределы культурного поля, спешно хапали по капустным вершкам и форсированным маршем двигались вглубь «огорода».
- Ну, мать вашу! – орал Сакуров и, временно плюнув на тех, которые носились вдоль своего берега на виду красавца-быка с неотразимым кольцом в носу из натуральной меди, бежал выгонять тех, которые портили «огород» и гадили в него одновременно чистейшим органическим удобрением.
- Ну, мать вашу! – ахал Константин Матвеевич и одновременно хватался за голову. Во-первых, тёлки успели обгрызть столько кочанов капусты, что у него не хватило бы его будущей зарплаты на покрытие убытков, причинённых зловредной скотиной сельхозугодьям бывшего колхоза. Во-вторых, некоторые особенно прожорливые тёлки могли просто обожраться и приказать долго жить. То есть, будущей зарплаты Сакурова могло не хватить ему ещё больше.
- Ну, мать вашу! – стонал Сакуров и, почём зря хлопая бичом, погнал скотину с огорода. Попутно он приметил, что капуста порчена повсеместно и не только за последние полчаса. Сначала ему полегчало, а потом он прикинул, что ранее порченую капусту умный Мишка и профессиональный халявщик Витька могут запросто списать на глупого Сакурова, и Константин Матвеевич снова загрустил. Да ещё хмель, выгоняемый наружу вместе с потом, давал знать, от чего ноги норовили идти каждая сама по себе, а голова вообще отказывалась от причастности к остальному организму, пытаясь думать о чём-то таком, что находилось даже не далеко от пасторальной темы, а перпендикулярно к ней. То есть, в голове бродили летучие образы кентавров, наполовину состоящих из Му-Му, а наполовину из Герасимов под присмотром голых Львов Толстых. И всё это на фоне больших взрывов и чёрных дыр.
- Ну, мать вашу, - шептал на последнем издыхании Константин Матвеевич и стегал сам себя концом бича по уху. Это придавало ему сил, и он таки выгонял тёлок с огорода. Сбив их в компактную кучу, Сакуров гнал тёлок в сторону тех, которые недавно носились, но которых уже и след простыл.
- Э-э! – разевал рот Константин Матвеевич и принимался вертеть головой по сторонам. Минуту он высматривал сексуально озабоченный молодняк на откорме, а потом с удивлением обнаруживал похотливых тёлок на железнодорожной насыпи, мирно щиплющих какую-то дрянь и дожидающихся своей участи пассивных участниц очередного дорожно-транспортного происшествия.
- Чтоб вы треснули! – бормотал Сакуров и, оставив в покое любительниц капусты, мчался к насыпи. По рассказам очевидцев он знал, что железнодорожники (особенно водители мотовозов) положительно относятся к таким ДТП, потому что из пассивных участниц вышеупомянутых ДТП получаются отменные котлеты, отбивные и прочие мясные блюда вплоть до копчёных рёбрышек. Поэтому подавляющее число железнодорожников (и все без исключения водители мотовозов) никогда не делали ничего от себя зависящего, чтобы избежать похожего ДТП с такими симпатичными парными его жертвами.
- Я вам рога поотшибаю! – сипел Сакуров и пинками сшибал упрямых тёлок с насыпи. Вдали с сожалением гудел мотовоз, Константин Матвеевич сбегал с насыпи вслед за тёлками и старался направить их туда, откуда снова потянулись в капусту их охочие до культурной зелени подруги.
«С ума сойти, - лихорадочно думал он и чувствовал, что ещё немного, и он начнёт лаять. – Однако как с этими блядями справляются Мишка с Витькой? Впрочем, Мишке на лошади сподручно, но Витька ведь на своих двоих?!»
Потом пошёл дождь, и тёлки, как тараканы, стали разбредаться по посадкам. А Сакуров, как дурак, лазал по посадкам за тёлками и пытался собрать их в одно стадо. А затем, когда ноги стали отказывать окончательно, Константин Матвеевич решил на всё задвинуть и прилечь на какой-нибудь поваленный ствол хотя бы отдышаться. Как он прилёг, так, несмотря на зарядивший дождь, и вырубился. А когда очнулся, дождь уже поливал вовсю, а Жорка с Варфаламеевым гнали стадо в загон.
- Братцы! – завопил благодарный Сакуров. – Что бы я без вас делал?!
- Пропал бы на хрен! – весело отозвался Жорка. Когда он успел протрезветь, имея после ухода Сакурова на работу почти литр спирта, оставалось только догадываться. Впрочем, Варфаламеев тоже держался ровно. А вот Мироныч стоял у загона на четвереньках.
- Костя, миленький, я вам обязательно помогу загнать стадо, - грозился старый хрыч. Тёлки шли прямо на него, а Мироныч тщетно пытался принять вертикальное положение.
- Мироныч, отползи в сторону! – орал Жорка. – А то тебя опять кто-нибудь обгадит!
- Я его оттащу, - спешил к Миронычу Варфаламеев.
- Да, встань потом у входа. Посчитаем…
- Хорошо…
Как ни странно, но Сакуров в первый день своего пастушества не посеял ни одной головы. Это стоило отметить. Впрочем, отмечать пришлось бы и без этого, потому что Жорка нашёл очередную заначку в виде двухлитровой банки своего фирменного самогона и…
В общем, продолжать собирались в избушке Мироныча. Во-первых, не тащить же старого хрыча к Жорке или Сакурову. Во-вторых, тот мог сам поползти за продолжением в любую избу, а кому это было надо? Дело в том, что Мироныч уже вырубался у Жорки на диване в большой комнате. А потом он захотел ночью по малой нужде, но, якобы не сориентировавшись в незнакомой обстановке и не желая беспокоить хозяина, вырубившегося в своей спальне, справил малую нужду в укромном, по его мнению, месте. Короче говоря, Мироныч надул в Жоркины резиновые сапоги, которые стояли в кухне. Потом Мироныч снова улёгся на диван и спал, как младенец, до тех пор, пока его не стащил на пол разъярённый Жорка. Мироныч долго отнекивался, но потом, припёртый к стенке вещественными доказательствами в виде полных известно чем резиновых Жоркиных сапог, стал ругаться и говорить, а зачем, дескать, его затащили в незнакомую обстановку? Ну, и про свою деликатность, не позволившую ему тревожить спящего хозяина, не преминул вставить.
У Мироныча банкетали часов до одиннадцати. Старый хрыч выставил на закусь солёные кабачки, отвергнутые даже его неприхотливыми детьми-бизнесменами, и от выпивки, даже падая со стула, не отказывался. Да ещё пытался петь романс на стихи Есенина. А может, и не Есенина, но что-то про рощу золотую, которая отговорила серебряным печальным языком, и про журавлей, которые…
- Тоскливо завывая, вдруг потянулись к югу босиком, - перебил старого хрыча Жорка.
- Неправильно, - бубнил Мироныч и снова норовил упасть со стула, но его заботливо придерживал Варфаламеев.
- Почему неправильно? – спрашивал добрый пьяница Петька Варфаламеев.
- Потому что не босиком, - упрямо твердил старый хрыч.
- В штиблетах? – ухмылялся Жорка.
- Не в штиблетах, - возражал старичок.
- Значит, в кроссовках?
- И не в них…
- Тогда босиком. Слушай, пошёл в жопу, а?
- Никуда я не пойду, потому что вы без меня остальную самогонку выпьете…