Варфаламеев от угощения не отказался. Гриша отвял, не хлебалом соливши (59), а Сакуров как побожился, так пить и не стал. Он часа два присутствовал при распитии литра Мишкой с Варфаламеевым, потчевал их, чем придётся, и слушал их трёп. Варфаламеев пытался впарить Мишке очередную порцию переводов Басё, а Мишка гнул политическую тему с привязкой к местной сельскохозяйственной действительности. При этом рыжий великан регулярно апеллировал хозяину с помощью таких расхожих вопросов, как «правда?», «нет, ты согласен со мной?» или «ну чё, неужели я не прав, Костя?»
Сакуров охотно поддакивал, потому что в теме политических высказываний Мишка был на сто процентов прав. Поддакивая, Константин Матвеевич попивал чаёк, а в его голову забредали нехорошие мысли насчёт того, а на хрена всё это? С одной стороны, ему хотелось верить Мишке, готовому прийти на помощь ближнему своему, с другой – Сакуров не мог не верить Жорке.
С первой вышеупомянутой стороны его поджимала (в заднем кармане Жоркиных джинсов) зарплата, привезённая Мишкой, а рядом с зарплатой присутствовали готовность помочь с транспортировкой зерна и наполовину опустошённая пластиковая литра. И пусть Сакуров отказался от выпивки, тем не менее, это о чём-то говорило.
С другой – чуть ниже вышеупомянутой – стороны Сакурова забирало сомнение, инициируемое теми же вышеупомянутыми аргументами, которые подкрепляли первую вышеупомянутую сторону. Другими словами, все аргументы в пользу Мишкиной искренности, слегка ревизованные в свете трезвого скептицизма Сакурова, принимали диаметрально противоположное значение, и бедный бывший морской штурман, якобы разбогатевший на фермерстве беженец, начинал задаваться неприятными вопросами типа: а чего ему, спазматически благодетельствующему Мишке, всё-таки, нужно? То есть, сначала проникшись к Мишке почти любовью за оказанную ему услугу в виде известно чего, Константин Матвеевич, не сумевший погрязнуть в своей благодарности под воздействием Мишкиного самогона, начинал подозревать его во всех тяжких. И, чтобы не погрязнуть во внутреннем диспуте с самим собой так же, как в благодарности, Сакуров решил задать нелицеприятный вопрос тому, кого он и хотел бы считать благодетелем, но не мог, потому что верил Жорке больше, чем хотел верить Мишке.
В общем, Сакуров спросил Мишку: а что он, Константин Матвеевич, будет должен ему, Мишке, за всё это? Ну, за привоз ведомости с деньгами, личные хлопоты Мишки по вышибанию кормов для временного пастуха из акционерных закромов и готовность сделать ещё два конца за зерном в Мишкин амбар и обратно, в Серапеевку? Плюс за литр самогона, который Сакуров хоть и не пил, но всё-таки…
Прочувствовав ребром поставленный вопрос, Мишка так благородно возмутился, что Сакуров ещё больше устыдился (хотя куда уж больше после давешнего?) своего неверия в Мишкину бескорыстность. Да ещё подлец Варфаламеев подсунул такой подходящий хокку якобы из коллекции самого Басё в переводе Варфаламеева, который (хокку, а не Варфаламеев) как нельзя лучше способствовал уверованию Сакурова в глубинное (или истинное) благородство рыжего великана под налётом мелких пакостей и прочих характерных качеств, свойственных повседневному поведению (когда не нужно спасать Родину или выносить младенца из горящей избы) русского человека. Или, если быть точным, свойственных поведению тех чисто русских людей, с малой частью которых успел познакомиться Константин Матвеевич Сакуров. С Мишкой, например. Или с Миронычем. Или с дальним родственником Алексея Семёновича Голяшкина. Или с дядей, о котором говорить не приходится, потому что с ним Константин Матвеевич был знаком почти что издревле, а по-настоящему узнал его только год назад.
После того, как Сакуров в очередной раз устыдился своего неверия в Мишкину бескорыстность в частности и в благородство русской души в целом, прошло часа два. Мишка с Варфаламеевым добили самогон, Сакуров занял у бывшего лётного штурмана двадцать пустых мешков и, сумерки уже плотно засели на осенних среднерусских пажитях, покатил в Лопатино под руководством как бы и не пьяного Мишки. По дороге Мишка продолжал убеждать Сакурова в своей истиной русской глубинности под налётом известно чего, а Сакуров продолжал устыжаться. В общем, к Мишкиному амбару прибыли без чего-то девять, Мишка смотрел снисходительным орлом, Сакуров – пристыженным козодоем. Электричества в Мишкином амбаре не оказалось, поэтому пришлось орудовать впотьмах. И Сакуров, стыдясь пуще прежнего, потому что Мишка позволил ему брать зерно из любого места почти до крыши набитого амбара, наполнил мешки, Мишка помог ему погрузить мешки на телегу, а затем пожалел Сакурова. В том смысле, что у Кости нет мало-мальски приличной живности. А какой смысл везти целую тонну отборной пшеницы в Серапеевку, где её некому будет есть?
Короче говоря, Мишка подвёл Сакурова к мысли купить козу, которая продавалась тут же. Вернее, продавалась недальним соседом Мишки. А так как деньги у Сакурова в известном кармане, куда он положил три зарплаты, водились, а сам он продолжал устыжаться прежних крамольных мыслей насчёт Мишки, то Мишкина жалость насчёт Сакуровского безтяглового прозябания нашла отклик в сердце Сакурова, и он решил тяглом таки обзавестись. В смысле, козой, которую ему якобы неназойливо предложил Мишка. И за смешные, между прочим, деньги. То есть, за такие, после вычета которых остальных денег у Сакурова осталось бы на две недели скоромного существования в плане хлеба и подсолнечного масла. Но не важно, потому что взамен облагодетельствованный неизвестно за какие заслуги Сакуров получал на всю оставшуюся жизнь целебное молоко, масло, сыр и даже новомодный йогурт. То есть, на всю оставшуюся жизнь купленной дураком Сакуровым козы, которая со слов хозяина ещё даже не козлилась (не рожала козлов, козлят, козлищ и прочих), но уже давала полтора литра молока.
«Действительно, - думал дурак Сакуров, помогая грузить козу на телегу добряка Мишки, - если она ещё не рожала, а уже даёт полтора литра, то сколько будет после хотя бы трёх опоросов?»
Он ехал в телеге, зарывшись в мешки с благоприобретённым зерном, придерживал за связанные ноги подозрительно послушную козу, смотрел на широкую Мишкину спину, обозначенную едва различимым пятном в беспроглядной тьме наступившего осеннего вечера, слушал его политические рассуждения и думал о том, что не всё так плохо, как ему рисовал Жорка. А ещё на Сакурова сеяло просыпающейся из облачных прорех звёздной пылью для расслабленных идиотов, для него умиротворённо говорили неразборчивые голоса с ближайшей железнодорожной станции, и для него податливо вибрировала проезжаемая Мишкиной телегой мать сыра земля.
Утром приехал Жорка. Первым делом он разгрузился от поклажи в своей избе, а потом пришёл к Сакурову. Он притаранил кой-каких гостинцев и ворох прессы. Большая её часть была чисто рекламной. Жорка по-прежнему продолжал не пить, поэтому, разбудив Сакурова, тотчас приступил к делу.
- Вот, смотри, - напористо пригласил он, разворачивая одну из принесённых газет, в то время как Константин Матвеевич бренчал рукомойником, - называется «Центр плюс». Одна реклама. Распространяется бесплатно. Страница с предложениями подержанных иномарок…
- Ум-гум-рум, - одобрительно возразил Сакуров, полоща рот ледяной водой.
- Вот очень выгодное объявление, - азартно сопел бывший интернационалист, - микроавтобус «Тойота», возраст – семь лет, цена…
- У меня для микроавтобуса категории нет, - с сожалением сказал Константин Матвеевич, вытерся насухо шершавым полотенцем и стал закладывать в печь растопку.
- Сделаем, - уверенно парировал Жорка. – За сто баков – как два пальца…
В это время подала голос коза. Она стояла в отремонтированном сарае и напоминала о том, что её пора доить.
- Это что? – не понял Жорка.
Сакуров в сжатом формате изложил свои вчерашние дела с участием наидобрейшего Мишки, который на поверку оказался не такой гандон, каким его считал Жорка. Напротив: привёз зарплату, выручил с зерном и его доставкой, напоил Варфаламеева и сосватал такую рентабельную козу, которая…
- Понятно, - пасмурно молвил Жорка, встал и вышел в сени. – Пошли, что ли? – позвал он Сакурова.
- Да-да, конечно!
Константин Матвеевич засуетился, взял ведёрко, скамейку и выскочил за Жоркой во двор.
- Пшеница? – кратко уточнил Жорка, тыча пальцем в аккуратный штабель наполненных мешков.
- Пшеница! – гордо поддакнул Сакуров.
- Коза, - ткнул пальцем в козу Жорка.
- Белкой звать, - засмущался Сакуров.
- А ты козу когда-нибудь доил? – поинтересовался Жорка.
- Нет. Но хозяин мне вчера показал. Это совсем просто…
Константин Матвеевич оседлал скамейку и взял, что называется, козу за вымя. Минуты две он дёргал за козьи сиськи вхолостую, но затем дело пошло. А первая ударившая о стенки ведёрка струя сладко запела в самом сердце новоиспечённого козовладельца.
- Действительно, просто, - ухмыльнулся Жорка. – Только вымя перед дойкой надо мыть, а затем смазывать, чтобы соски не трескались.
- А ты откуда знаешь? – удивился Сакуров.
- От своих дальних деревенских родственников. Узнал ещё в детстве, когда гостил у них летом, потому что в пионерлагерь меня посылать боялись… Что, всё?
- Вроде, - пробормотал Сакуров, подёргал за сиськи, ничего не надёргал и хотел взять из-под козы ведёрко, но та двинула своей изящной ножкой по ведёрку, куда натекло с пол-литра молока, и плакало её молоко.
- Как дам, сука! – заорал Жорка и замахнулся на козу. Та воинственно мекнула в ответ и боднула Жорку.
- Жорка! Белка! – перепугался Сакуров.
- Ну, ни фига себе! – изумился бывший интернационалист, схватил своей единственной левой козу за рог, развернул её и дал чувствительного пинка. Коза вылетела из сарая, посовалась по запертому двору, а затем, не мудрствуя лукаво, вскарабкалась по сложенной поленнице на чердак сарая, где принялась, как ни в чём не бывало, щипать заготовленное ещё дядькой сено.
- Это как это она? – не понял Сакуров.
- Молча, - буркнул Жорка. – Это же коза. В общем, наплачешься ты с ней. Но особенно потому, что её тебе сосватал Мишка. Сколько, кстати, ты за неё отдал?
Сакуров назвал сумму.
- Дурак, - резюмировал Жорка. – Сколько я помню, - а помню я это потому, что моя приценивалась, - козы в этой местности стоят в три раза дешевле.
- Не может быть! – ахнул Сакуров.
- Может, - буркнул Жорка. – Пошли смотреть зерно…
Вместо зерна оказалась труха. Сакуров горестно развёл руки и, ничего не понимая, воскликнул:
- Но ведь я сам набирал это зерно в Мишкином амбаре!
- У Мишки этих амбаров четыре, - объяснил Жорка. – И в одном он держит то, что не могут сожрать его лошадь, птица, корова и прочие кролики. Отходы, в общем, которые на корм уже не годятся, а выбрасывать их жалко. Но которые можно впаривать некоторым придуркам. Теперь понял, зачем всё это – неурочные концы из Лопатино сюда, обратно, снова сюда и снова обратно, литр самогона и остальное человеколюбие? Кстати, чем ты собираешься кормить эту сволочь?
Жорка показал на козу.
- Да хозяин говорил, что она жрёт всё подряд. Может, ей эта пшеница и сгодится…
Сакуров показал на мешки.
- Может быть, - не стал возражать Жорка. – Зерно есть куда ссыпать? – иронически спросил он. Иронию Жорка относил к зерну, потому что помогать собирался всерьёз.
- Есть…
Часа два они с Жоркой возились в хозяйстве Сакурова. Надо сказать, сараи Константин Матвеевич отремонтировал знатно. Материал, правда, использовался сборный, от старого тёса, оставленного дядькой, до ручных заготовок из стволов тайком спиленных деревьев плюс шпал, позаимствованных на железной дороге. Там, где образовывались щели, Сакуров применял глину, благо этого добра имелось в округе навалом. В общем, подворье смотрелось несколько коряво, но для птицы и другой живности уже годилось. Там и сям Константин Матвеевич понаставил коробов, куда можно было ссыпать зерно или комбикорм.
Потом приятели позавтракали, а за завтраком обсудили варианты покупки легковухи. Вернее, микроавтобуса, потому что микроавтобус для сельского хозяйства подходил лучше, чем обычная легковуха. Потом к ним пришёл Варфаламеев и спросил, не видели ли они Мироныча.
- Нет, не видели, а на что он тебе? – задал встречный вопрос Жорка.
- Я ему дал три десятка яиц, а он мне обещал принести чего-нибудь выпить, - объяснил Варфаламеев.
- Давно несёт? – ухмыльнулся Жорка.
- Третий день…
- То-то я слышу, что Дик воет, как Зураб Соткилава (60), - несколько раз подряд ухмыльнулся Жорка. – Ладно, не горюй, литр для тебя у меня найдётся.
- Жорка, родной! – прослезился Варфаламеев.
- Мы там твои мешки освободили, отнеси их домой и приходи, - велел Жорка. – Кстати, у тебя сколько кошек?
- Четыре штуки. А что?
- Ничего. Принеси двоих Косте. А то от его кота пользы в хозяйстве, как от гвоздодёра в программировании.
- Принесу, принесу! – замахал руками Варфаламеев и убежал выполнять поручение.
Варфаламеев завис с Гришей и Виталием Иванычем. Жорка занялся своими делами, а Сакуров пошёл посидеть под сакурой. Вернее, под хилым саженцем того, что он считал сакурой. Но так как сидеть ещё было не под чём, то это только так говорилось, а на самом деле Константин Матвеевич стоял возле саженца, невольно думал о Японии, чего с ним раньше без определённой мотивации не случалось, и слегка грустил о том, что не видит никаких снов.
«Тоже мне, соскучился! – упрекнул себя Сакуров. – Давно с домовым не общался? Нет, хватит с меня полётов во сне и наяву…»
Убеждая себя, Константин Матвеевич чувствовал, что получается это у него не совсем убедительно, потому что он не верил в своё окончательное исправление. В смысле, исправления своего периодически пьяного, граничащего с белой горячкой, поведения на стопроцентно трезвое.
«Ну почему нет? – продолжал убеждать себя Сакуров. – Ведь есть же люди, которые совсем не пьют. Ну, например…»
Тут Константин Матвеевич забуксовал, потому что не знал в своём окружении ни одного человека, кто не пил бы совершенно.
Пока он «сидел» под сакурой, прикидывая, что бы ему приготовить на обед, подала голос коза. Ей надоело пастись на чердаке, она спустилась во двор и бекала там до тех пор, пока её новый хозяин не вывел в заросли на огороде учительшы и не оставил её там бродить на десятиметровой верёвке вокруг вбитого в землю специального металлического штыря с кольцом. Коза успокоилась и принялась щипать какой-то ржавый сорняк, но в это время послышались вопли Мироныча. Он наконец-то вернулся из города, но не поспешил покормить Дика или отдать самогон Петьке Варфаламееву, а наехал на Жорку. Бывший интернационалист как раз вышел покурить на крыльцо, вот там на него наехал старый хрыч.
- Вы знаете, вы непорядочный человек! – надрывался Мироныч, перекрикивая своего оголодавшего дармоеда. – А я, между прочим, дополнительно потратился на спектральный анализ того горшка, который вы мне подсунули!
- Ты порядочный, - веселился неунывающий Жорка. – А если потратился – запиши на мой счёт.
- И запишу! – визжал бывший советский директор, не успевший стать демократическим олигархом местного значения только потому, что его выперли из директоров задолго до приватизации. – Вы что думаете, я вам это оставлю? У меня семеро сыновей на руках, одна дура-дочка, шестнадцать внуков, четыре внучки и чёрт знает сколько правнуков! А я должен прощать вам ваши долги?! Нет уж, увольте!
- Мироныч! – крикнул Сакуров. – Покормите Дика! Или хотя бы выпустите его – я сам покормлю…
- Здравствуйте, Костя! – откликнулся старый хрыч. – Сейчас выпущу. Кстати, я слышал, вы получили зерно и зарплату?
«Откуда?» - удивился Константин Матвеевич.
- Да, получил, - сказал он.
- Когда я могу взять причитающуюся мне долю? – поставил вопрос ребром Мироныч.
- Ну, денег я вам не дам, - с неожиданной твёрдостью возразил Сакуров, - потому что мы с вами остались без привеса. Можете спросить Мишку. А вот половину зерна забирайте хоть сейчас.
- Так я пошёл за мешками! – обрадовал Сакурова Мироныч. – И Дика заодно выпущу…
Мешки у Мироныча оказались что надо. Очевидно, их шила сама Аза Ивановна, а образец взяла с чехла, в котором бывший капитан политотдела притаранил из побеждённой Германии трофейное фортепиано. Таких мешков Мироныч принёс десять штук, пытаясь убедить Сакурова в том, что в каждый мешок входит даже меньше пятидесяти килограммов зерна. Но Жорка распорядился мерить зерно вёдрами. Мироныч с вёдрами не согласился. Тогда Жорка сказал, чтобы тот просто шёл на хрен без всякого зерна. Мироныч покочевряжился-покочевряжился и согласился.
- Надо было десять Варфаламеевских мешков не опорожнять, - заметил Сакуров, почти без сожаления наблюдая, как Мироныч без их с Жоркой помощи наполняет свои мешки своим пятнадцатилитровым ведром и на тележке увозит в один из своих сараев.
- И плакали бы тогда мешки Варфаламеева, - возразил Жорка.
- Как? – не понял Сакуров.
- Молча, - сказал Жорка. – Тут такой народ, что если к кому какое добро попадёт, то пиши пропало.
- Что ты говоришь? – удивился Сакуров.
- То и говорю. В прошлом году, тебя ещё не было, мы тут выпивали на полянке, а Шура, твоя соседка, принесла трёхлитровую банку с огурцами на выброс. Принести – принесла, а пустую банку забрать не догадалась. Зато Мироныч после гулянки всё прибрал и банки не стало. Так же, как нескольких мельхиоровых вилок с ложками, притараненных дураком-Семёнычем.
- Что ты говоришь? – снова удивился Сакуров и мельком подумал о том, что сколько он здесь ни живи, удивляться не перестанет. Подумав, Константин Матвеевич спросил Жорку:
- Слушай, а тебя этот ровесник Николая второго кровавого (61) не замучил? Ведь он тебе прохода не даёт со своими тупыми претензиями?
- Ну, мне это всё из-за моей контузии по барабану, - отмахнулся Жорка, - но иногда охота утопить их обоих.
- Обоих – это кого? – уточнил Сакуров.
- Мироныча и Дика.
- Дика за что? Его бы накормить, как следует…
- Наших собак, как наших людей, хрен накормишь, - туманно пояснил Жорка. – Наши люди и наши собаки могут вообще обходиться без всякой жратвы, но стоит их к ней подпустить…