Потом Сакуров ушёл на работу. По пути он заскочил к себе. У себя всё было тихо, только коза сновала по своему закутку, норовя выщипывать крапиву, заготовленную для кур на зиму. Константин Матвеевич набросал охапки сухой крапивы на жерди условного потолка сарая, но коза умудрялась дотягиваться и до такой высоты. И теперь она доедала остатки колючего витамина, а куры с петухом отдыхали.
На работе тоже обошлось без напрягов: Константин Матвеевич легко вкатился в несложную специфику своего нового ремесла, и дело шло как по маслу.
Затем Сакуров сдал смену и ушёл домой. Дома Константин Матвеевич вплотную занялся хозяйством и, пока занимался, к нему пришёл Варфаламеев. Бывший лётный штурман уже освежился, уже справился с утренним блоком своих работ, а пришёл потому, что ему стало скучно. Дело в том, что утром, ни свет – ни заря, припёрся Ванька, младший сын Мироныча, и предложил гуляющей компании свои золотовалютные услуги. Мироныч, не ведая о количестве оставшихся у Сакурова стодолларовых бумаг, начал предлагать аналогичные услуги ещё накануне вечером. Поэтому у него с Ванькой вышла большая распря, после чего они даже слегка подрались. Сначала папаша треснул сына кочергой по спине, потом сынок дал папе в ухо. И неизвестно, чем бы всё кончилось, но Жорка спустил обоих с крыльца, а сам сел в тачку Семёныча и поехал в город за новым бухлом, потому что старое уже кончилось. Семёныч в это время спал сном одноглазого праведника, а Варфаламеев, сделав свою утреннюю хозяйственную работу, заскучал без компании и выпивки.
- А где теперь папа и сынок Ванеевы? – поинтересовался Константин Матвеевич, наконец-то приступая к завтраку.
- Я думаю, у себя, - возразил Варфаламеев, чутко прислушиваясь к той стороне, откуда должен был появиться Жорка на тачке Семёныча. – Я думаю, они уже помирились и теперь вырабатывают план совместного окучивания ваших долларов.
- Зря стараются, - буркнул Сакуров, - окучивать уже почти нечего.
Варфаламеев тактично промолчал.
- А на какие шиши Жорка собирается покупать новую выпивку? – спросил Константин Матвеевич.
- Так мы ведь ваши баки без посредников пропиваем, - взмахнул руками бывший лётный штурман. – Поэтому…
- Понятно, - перебил односельчанина Сакуров и добавил: - Только зря Жорка в город без протеза поехал. А ну как его менты загребут?
- Вот я и нервничаю, - поддакнул Варфаламеев.
- А говорил, что скучаешь…
- Да как же тут не заскучать? – удивился Варфаламеев. – Вчерашней водки хватило только на опохмелку, драку Ванеевых Жорка самым бессовестным образом пресёк в самом её начале, Семёныч спит, как убитый. А вчера он нас всех достал со своим стеклянным глазом.
- Не понял? – в свою очередь удивился Константин Матвеевич. – Что, предлагал всем посмотреть через него на то безобразие, которое показывают по его ящику?
- Да нет, он его куда-то положил, чтобы спьяну не потерять, а куда – забыл.
- Во даёт! Ведь эдак Семёныч может оказаться полным банкротом…
- В смысле? – машинально уточнил Варфаламеев.
- В том смысле, что свой новый глаз он уже посеял, а если менты загребут Жорку, то плакала и старая тачка Семёныча, – объяснил Сакуров. – Жорку, конечно, менты отпустят, а вот тачке Семёныча стоять на штрафной стоянке до посинения, потому что денег на её выкуп ни у Семёныча, ни у нас с Жоркой нет. Разве что продать японский телевизор, только кто его в этой скопидомской стороне купит? Я имею в виду: за нормальные деньги…
- Вот я и нерв… - хотел повториться Варфаламеев, но затем, услышав знакомый рёв пробивающейся по снегу «нивы», вскочил, как ужаленный, и моментально смылся.
- Пойти, что ли, посмотреть телевизор, - пробормотал бывший морской штурман, оделся и отправился в гости.
Глаз искали всей компанией. Сначала, конечно, хорошенько заправились. Причём Семёныч слегка перебрал и стал на всех кидаться: кто, дескать, спёр, такой бесценный глаз?
К тому времени в избе бывшего почётного столичного таксиста появились Ванька с Миронычем. Оба выпили по штрафной и, игнорируя поисковую компанию с руганью Семёныча, тщательно закусывали.
Семёныч, надо отдать ему должное, к Ванеевым не приставал, но сильно доставал тех, кто занимался поисками. Он бегал по избе и грозился всех перестрелять из своего газового пистолета, хотя пистолет был даже без обоймы.
«Да пошёл ты!» - мысленно разозлился Сакуров и подсел к чинно закусывающим Ванеевым. Бывший морской штурман взял кой-какой еды, налил чаю и принялся смотреть цветные новости, выдаваемые на гора каким-то непотребным комментатором из новых. Новый, захлёбываясь от восторга, рассказывал о всевозможных ужасах, будь то локальные военные конфликты или глобальные климатические катаклизмы. Картинка, сопутствующая комментарию, соответствовала описываемым ужасам. Короче говоря, новый телеоператор старался не хуже комментатора, и зрители могли вовсю «тащиться» от кровавых сцен насилия и масштабных картин любого катастрофического содержания.
«Ну, ни хрена себе! – не уставал изумляться Константин Матвеевич Сакуров, наблюдая экранное дерьмо с кровью пополам и прикинутых телеведущих от Зайцева и Юдашкина. – Вот оно, торжество капиталистической демократии, когда быдлу позволено смотреть всё и обо всём знать. И всё для того, чтобы данное безмозглое быдло чувствовало себя почти на острие всего происходящего, не отползая от экрана телевизора. И ещё для того, чтобы вышеупомянутое быдло большую часть свободного от рабского труда времени проводило возле идиотских ящиков, а не на демонстрациях и стачках. Или митингах, организуемых с целью хотя бы заявить коллективный протест насчёт чудовищно несправедливого распределения доходов между фермерами с докерами и какими-то сраными дантистами. Каковые сраные дантисты могут жить припеваючи и почти не надрываясь в любом распрекрасном буржуазном обществе, где громогласно чтут христианские ценности, где сплошные армии спасения и где почти всякий фермер в вечной долговой кабале у какого-нибудь распрекрасного буржуйского банка…»
Пока бывший морской штурман с негодованием смотрел ящик для идиотов и мысленно крамольничал в адрес такого общества, лучше которого ещё никто якобы не придумал, потому что советский социализм в лице его бывших ведущих деятелей сам себя обосрал с ног до головы, Варфаламеев нашёл глаз Семёныча. Но прежде, чем глаз нашёлся, Жорка сцепился с хозяином избы, потому что ещё раньше последний отоварил первого шваброй по голове. Варфаламеев участвовать в потасовке логично не стал, но потихоньку освежился дополнительным стаканом водки, и побрёл в кухню, зачерпнуть из ведра свежей колодезной водицы. В кухне бывший лётный штурман споткнулся о мешок картошки, мешок опрокинулся, из мешка просыпалась картошка и выкатилась початая банка с солёными огурцами. Огурцы из банки, ясное дело, вывалились, а вместе с ними на грязном полу оказался надёжно заныканный бесценный стеклянный глаз Семёныча, сработанный – по утверждению последнего – из жидких кристаллических алмазов.
Жорка, Семёныч, Варфаламеев, Мироныч и Ванька гудели ещё неделю. Они пропили последние баки, выданные в своё время бывшим Жоркиным однополчанином, и повадились ездить в город сдавать пустые банки и бутылки. А так как этого добра у всех было навалом, то участники запойного марафона не испытывали недостатка ни в выпивке, ни в закуске.
Через неделю, когда пустая тара на сдачу стала заканчиваться, Мироныч с Ванькой отвалили. А у Семёныча сломался телевизор. Бывший почётный столичный таксист стал требовать денег на ремонт, но денег ему никто не давал. И вскоре вслед за Ванеевыми из избушки Семёныча отвалил и Жорка. А Варфаламеев научил Семёныча, как быстрее доводить сахарный сироп до состояния браги с помощью убийственного количества дрожжей, мороженной тёртой картошки и стиральной машины. И они, бывший лётный штурман и одноглазый ветеран столичного таксопрома, перешли почти на автономное алкогольное плавание, добывая сахар и дрожи без помощи паразита Мироныча, но таская свою сельхозпродукцию на рынок, где они могли разжиться сносными деньгами для приобретения необходимых для изготовления браги ингредиентов. Вода, картошка, холодильник и стиральная машинка у односельчан имелись свои. Купленные на вырученные деньги ингредиенты разводились в известной всякому дураку пропорции в воде, и всё это добро тотчас отправлялось в стиральную машинку. Потом собутыльники целый день резались в дурачки на шелбаны, а машина без устали гоняла сахарный сироп, ускоряя процесс брожения. Вечером приятели гнали самогон с помощью аппарата, каковой аппарат Семёныч купил в своё время вместе с домом. Самогон выпивался по мере производства, и дня через два процесс повторялся. И всё бы хорошо, но Семёныч, напившись, так убивался по испорченному телевизору, что Варфаламеев временно перестал переводить Басё. Не переводил, не переводил, а потом не выдержал, и пришёл жаловаться Жорке.
А Жорка, отвалив от Семёныча, дня три отсыпался, а потом снова завязал. Он занялся общим с Сакуровым хозяйством и даже стал выходить на работу, меняясь с Сакуровым. В положенное время они получили зарплату, целиком притащили её домой, попили чайку, прикинули, что нужно купить из продуктов, и расстались, потому что наступила пора задувать свечи и залезать под тёплые одеяла. Вот в это время к Жорке и приполз хнычущий Варфаламеев. Потом организовалась стихийная пьянка. Во время пьянки пьющие – и Жорка в том числе – долго препирались, за чей же счёт ремонтировать телевизор. И вышло так, что оставшиеся от пьянки и зарплаты деньги утром следующего дня Жорка свёз в Угаров, чтобы отремонтировать телевизор Семёныча. Хорошо ещё, Жорка не продолжил пьянствовать и пить скороспелый самогон машинного приготовления, но с продуктами им с Сакуровым пришлось ужаться. Но ненадолго. Потому что их выручил сынок Семёныча. Денег он папаше дал немного, но привёз полный багажник бухла и закуси. Семёныч, надо отдать ему должное, всем привезённым со всеми щедро поделился. Одного только Мироныча спустил с крыльца. Дело в том, что Семёнычу помнилось, будто он просил у Мироныча денег в долг на ремонт телевизора, а тот их ему якобы не дал. И как Мироныч, спускаемый с крыльца, не вопил о том, что никто ни о чём таком его не просил, никакие вопли ему не помогли.
Конечно, Мироныч не дал бы Семёнычу денег, даже если бы тот умолял его на коленях, но несправедливость была на лицо, поэтому старичок жестоко обиделся и ушёл в Угаров. Там он рассказал о несправедливости Азе Ивановне, после чего супруги сообща придумали Семёнычу долг в пять мешков картошки, каковой долг мстительная пара запланировала начинать требовать ровно через месяц после акта нанесения жестокой обиды Миронычу. Мироныч, правда, хотел начинать раньше, потому что чем раньше начинать требовать, тем раньше можно было получить и снести на бывший колхозный рынок, но тактичная Аза Ивановна уговорила престарелого супруга выдержать протокольный срок, положенный для прощения всевозможных обид. Или симулировать инкубационный период, отведённый для нормального протекания душевного заболевания, инициированного несправедливым словесным оскорблением с применением конкретного действия.
Потом был Новый год. Снег к тому времени растаял и дней пять стояла такая теплынь, что Семёныч сдуру вскопал часть целины у себя в саду.
Новый год отмечали у Семёныча, потому что его хвалёный ящик работал исправно, ловил шесть каналов и кое-какие интересные фильмы по данным каналам таки показывали. Во время фильмов, строго через каждые десять минут, показывали рекламу, и шла она не менее пяти минут кряду. Но односельчане привыкли не обращать на неё внимания или переключаться на другой канал, поэтому дело у них сообща ладилось. Сакуров с Жоркой, правда, не пили, но Варфаламеев с Семёнычем к ним уже не приставали, поэтому Новый год прошёл нормально.
Потом Жорка ездил к себе за пенсией. Он привёз бухла Варфаламееву с Семёнычем, а им с Сакуровым достались кое-какие продукты и деньги на дальнейшее проживание. Снег к тому времени снова выпал, ударили морозы, и хлопот прибавилось, потому что дом приходилось топить, чтобы не замёрзнуть, почти круглые сутки. А на станции ещё и с углём наступила напряжёнка, потому что составы с углём стали миновать станцию без остановок. А если какой состав и задерживался, то это был состав с коксом или антрацитом. И, чтобы раскочегарить данную категорию топлива, приходилось попотеть. Сакуров в свои дежурства честно бегал в лесопосадку за дровами, чтобы сначала разжечь их, потом на древесные угли положить угольную пыль из станционного склада, а только затем кидать кокс с антрацитом. Жорка же демонстративно разломал тамбур станционного сортира и полсарая, принадлежащего то ли службе обеспечения связью, то ли отделу снабжения тормозной компрессией.
В общем, жизнь по-своему бурлила и в таком захолустье, как Угаровский район Рязанской области. Погода менялась, зима проходила, Виталий Иваныч купил ещё одну козу, Гриша застрелил единственно уцелевшего в районе зайца, Семёныч с Варфаламеевым усовершенствовали процесс брожения браги с помощью электроплиты, которую ставили под стиральную машинку, а Мироныч начал требовать погашения придуманной задолженности. Семёныч сначала посылал старого кляузника подальше, но вода, как известно, камень точит, поэтому уже в первых числах февраля Мироныч уволок на Угаровский рынок первое ведро картошки из закромов Семёныча. Но Семёнычу всё это было по барабану, потому что бывший советский директор бывшего советского металлургического комбината снова дружил с бывшим почётным таксистом, а сынок оного (читай: таксиста) снова приезжал и снова подогрел папашу закуской и выпивкой. Больше того: оставил ему довольно приличную наличность. Уезжая, сынок намекнул, что Петровна соскучилась по своему вздорному супругу и хотела бы возобновить с ним былые отношения. Точнее: вернуться в деревню. Семёныч от радости не просиял, но и прекословить не стал, а желание Петровны вернуться на лоно природы прилюдно объяснил её донельзя сволочным характером. В том смысле, что она – Петровна – и родню свою так достала, что после родни или снова в дурдом, или опять к Семёнычу. Но так как в дурдоме были не такие дураки, чтобы брать известную пациентку на постой повторно, то вариантов у Петровны не оставалось. Так же, как и у Семёныча.
«Ничего, пусть приезжает! – куражился Семёныч на банкете в честь проводов крутого сына. – Я ей покажу, как по чужим домам бегать…»
«Непременно покажи! – подобострастно подтявкивал вечный гость на чужих банкетах Мироныч. – А то совсем распустилась, зараза!»
«Это кто зараза?» - вскидывался Семёныч, готовый к разрыву мирных отношений с Миронычем в любую подходящую минуту.
«Супруга моя, Аза Ивановна, - не моргнув глазом, отвирался Мироныч. – По дому совсем ни черта делать не хочет, сволочь. Лежит с утра до вечера на софе, которую я в качестве трофея привёз из побеждённой Германии, и пилит меня. Когда, дескать, ты, хрен старый, принесёшь остальную картошку, которую нам задолжал уважаемый Алесей Семёнович?»
«Слышали? – снова вскидывался Семёныч. – Уважаемый!»
«Да не дёргайся ты так, а то снова глаз потеряешь», - одёргивал Семёныча нелицеприятный Жорка. Они с Сакуровым почти всё свободное от трудов праведных время проводили у бывшего почётного таксиста, пить не пили, но на жратве экономили. Да ещё телевизор, по которому стали показывать горячие новости из новообразовавшейся горячей точки на Северном Кавказе.
«Ну что ты за человек такой?! – начинал орать Семёныч. – Что же ты мне жить спокойно не даёшь?!»
«Вот именно! – снова подтявкивал Мироныч. – Ведь про то, что наш Семёныч уважаемый человек, говорит не одна только Аза Ивановна!»
«Все слышали?!» – вопил Семёныч.
«Да мы итак знаем», - утешал Семёныча добряк Варфаламеев.
«А те, которые не одна Аза Ивановна, тоже про картошку упоминали?» - веселился неблагодарный Жорка, поедая какую-то неимоверно дорогую деликатесную рыбу, привезённую крутым Вовкой, сынком Семёныча.
«Братцы! – теперь уже рыдал Семёныч. – Держите меня, а то я за себя не отвечаю!»
«Я тоже!» - хорохорился Мироныч.
«А тебя, старый хорёк, я вилами приколю, если снова увижу, как ты возле наших поросят отираешься, - обещал Жорка. – На все вилы ты мелковат будешь, но у меня есть сломанные, всего с двумя зубьями».
«Ну, всё, ты меня достал!» - орал Семёныч и бежал за пистолетом. Вовка привёз ему патронов, поэтому бывший почётный таксист чувствовал себя уверенно. Он доставал из укромного места заветную пушку и палил в Жорку. И скоро вся честная компания, и Семёныч в том числе, чихала, кашляла и плакала, потому что и патроны к газовой пушке крутой сынок Семёныча покупал где-то по блату особенно ядрёные.
«Жалко, я не писатель, - думал Сакуров в сенях, куда выскакивал подышать свежим воздухом, - а то можно было бы замутить такой романище, что куда там Гоголю с Достоевским…»
Двадцатого февраля отмечали день рождения Семёныча. И стукнуло ему шестьдесят три года. Патроны к тому времени у Семёныча кончились, поэтому торжества прошли почти без эксцессов. Сакуров с Жоркой снова не пили, но подарили Семёнычу пятьсот рублей. Виталий Иваныч притаранил литр самогона, а Гриша презентовал Семёнычу шкуру убитого им накануне зайца. Варфаламеев преподнёс бывшему столичному таксисту изящную коробочку из-под перстня, который бывший лётный штурман вложил в дело. В изящной коробочке предполагалось хранить бесценный глаз Семёныча, и последний был тронут, хотя не преминул заметить, что где перстень, а где глаз.
Без подарков припёрлись Мироныч и военный. Мироныч списал Семёнычу часть долга в одно ведро картошки, а военный обещал подарить Семёнычу полевой телефон. Насчёт полевого телефона Семёныч тотчас загорелся и посадил военного на второе почётное, после себя, место.
«А на хрена ему полевой телефон? – «корректно» поинтересовался Виталий Иванович. – Для того, чтобы бы с кем-нибудь по нему говорить, нужен ещё хотя бы один» (76).
«Ну что ты всё…» - хотел завестись Семёныч, однако военный предварил это дело.
«Насчёт ещё одного будет трудно, но можно, - заявил он, - потому что один телефон, который я подарю Семёнычу, у меня личный, а второй придётся изымать из военной комплектации».
«Ну и сколько он будет стоить?» - с плохо скрываемым сарказмом интересовался Жорка.
«Я думаю, за литр спирта договоримся», - подмигнул ему дубовый военный.
«Только не со мной! – ухмыльнулся Жорка. – Стану я давать литр спирта за списанное десять лет назад барахло».
«Нет, он опять?! – вопил Семёныч. – Человек обещает мне такую вещь, про которую в любом кино, которое про войну, показывают, а он… Да я сам выставлю за второй телефон литр спирта!»
«Ну, и кому мы его поставим?» - начинал лебезить Мироныч, которому всякое говно в хозяйстве годилось.
«Петьке Варфаламееву, во!» – торжественно обещал Семёныч.
«Спасибо», - благодарил вежливый Варфаламеев.
«А можно и Миронычу», - алчно подстрекал военный, запасшийся в своё время полусотней списанных раритетов и не знавший, кому бы их сбагрить хоть за что.