Вторник был днем летнего большого эха. Я слышал соседского черного эрдельтерьера, а они – мой FM-приемник. Я разобрал письма, лежавшие на коврике под дверью. Отдел подписки «Таймс» сообщил, что я упустил шанс всей моей жизни. Старшая сестра матери сожалела, что меня нет в Женеве, я тоже сожалел, но только не о том, что тетка моя была там. Письмо из Военного министерства подтверждало мое увольнение из армии и сообщало, что я не подлежу призыву на военные сборы, но подпадаю под действие Закона о государственной тайне в отношении информации и документов. Молочник просил пораньше заказать сливки перед праздником и спрашивал, не пробовал ли я «Чокко», новый шоколадный напиток, по которому все сходили с ума.

В конторе я начал разбирать бумаги из запирающегося лотка входящей корреспонденции. Что-то такое про микрофильмы с документами по химическому оружию. Министерство обороны США было совершенно уверено, что инженер из БОЭК ими приторговывает. Я пометил его для особого отдела Протокола доступа к каналу связи. Сотрудник по связям с общественностью из Скотленд-Ярда не имел претензий по событиям вокруг этого дома, но сообщал, что пресса что-то пронюхала. По словам Элис, он звонил дважды, и она спросила, что ему ответить.

– Пусть скажет газетчикам, что судья Высокого суда, член совета министров и два газетных магната смотрели порнофильм, но если они правильно разыграют свои карты, мы не отдадим этот материал Ай-ти-эн.

– Хорошо, сэр, – отозвалась Элис.

Эксперты прислали отчет об этом доме. Я быстро пробежал его: «Дорожная пыль, пятна на полу, возможно, кровь, очень старые, вероятно, от бомбежек военного времени».

Отпечатки пальцев – их много, в основном мои, а также неидентифицированные, их проверяют по единой картотеке отпечатков и картотеке «мест преступления» (где другие неидентифицированные отпечатки рассортированы по местам их обнаружения).

На три часа у меня была назначена встреча с Россом. Теперь, когда я принял на себя руководство вместо Долби, это стало одним из моих еженедельных суровых испытаний. Я послал за сандвичами – сливочный сыр с ананасами и ветчина с манговым чатни. Магазин деликатесов сделал их на ржаном хлебе. Десять минут я потратил, выбрасывая в пепельницу семена тмина, пока не появился Чико, тогда я проглотил последний кусок – с семенами и всем остальным. Он положил на стол бобину с 16-миллиметровой пленкой и остался, чтобы поболтать. Я поворчал на него в духе страдающего язвой желудка богатея и кивнул, и он в конце концов ушел.

Долгое время я сидел, уставившись в свой «Нескафе», но ничего конкретного насчет линии действий в голову не приходило. Противник, может, и сплоховал, но бреши в обороне я не увидел, если только лежавшие сейчас передо мной документы что-то значили. Не было никаких убедительных свидетельств, что нам вообще следует заниматься этим делом, а уж тем более – связать его с Сойкой. Только писатели считают, что каждая ниточка, за которую ухватывается герой, привязана к одному и тому же делу. В кабинете находилось около 600 досье; если всех этих преступников одновременно привлекут к судебной ответственности, то Освенцим покажется последней сценой из «Гамлета».

Следовало ли мне продолжать путаться с ниточками в деле этого дома? Какими ниточками? Я решил поинтересоваться мнением Росса. Я увижу, занимается ли им его отдел. На такси я доехал до захудалого клуба рядом с Джермин-стрит, где подавали выпивку. Он занимал пару комнат на втором этаже. Повсюду красный плюш и ни лучика дневного света. Позади прекрасно отполированного кабинетного рояля и огромной корзины со слишком идеальными цветами сидел лысеющий мужчина в очках и полковом галстуке. Это был Росс. Он пришел по крайней мере на полчаса раньше. Я сел рядом с ним. Наши еженедельные встречи обычно занимали десять минут и сводились к тому, чтобы одобрить докладную записку военной разведки для кабинета министров и уладить определенные финансовые дела, по которым два наших отдела пересекались. Официант принес мне «Тио Пепе», а Росс заказал еще розового джина. Вид у него был такой, будто он уже принял не одну порцию. Его большой выпуклый лоб был наморщен и бледен. Почему ему нравилось это место?

Он попросил у меня сигарету. Это было не похоже на Росса, но я щелчком выбил на пару дюймов сигарету из пачки «Галуаз». Дал ему прикурить. Спичка осветила интерьер, как магниевая вспышка. Сэмми Дэвис пел о «Любви в цвету», и от мягкого крепкого вибрато саксофона в стиле Паркера пластмассовые цветы подрагивали. Бармен – высокий бывший боксер с искусственным загаром и узлом галстука размером с большую горошину протирал старой тряпкой безукоризненно чистые неиспользованные пепельницы и отхлебывал по глоточку от полупинты «Гиннесса».

– Если честно, записка еще не совсем готова, моя машинистка печатает ее сегодня днем, – заговорил Росс.

Я преисполнился решимости не сказать: «Ничего страшного». Пару раз, когда я опаздывал со своими данными, Росс бурчал по полчаса. Росс с минуту смотрел на меня, затем вытащил из кармана свою черную обгрызенную трубку. Мою сигарету он выкурил только наполовину. Сегодня Росс нервничал. Мне хотелось узнать, собирается ли он дать своим людям указание продолжать работу по «дому с привидениями», как кто-то окрестил его. Также я знал, что спросить Росса прямо – значит совершить роковую ошибку.

– Вы ведь никогда не были у меня за городом? – Вопрос был чисто риторическим. Мысль о том, что мы с Россом пересекаемся и в обычной жизни, казалась мне забавной. – Там теперь очень красиво, в конце сада три чудесных старых каштана. А между ними – «Анна Оливер», «Кэролайн Тестаут» и «Миссис Джон Леинг». Когда в июне на деревьях появляются желтые сережки, и «Густав Набоннанд», и «Дороти Перкинс», кажется, что ты в деревенской глуши. Если не считать соседнего дома, конечно. Те каштаны, когда я купил это место в тридцать пятом, нет, соврал, в конце тридцать четвертого… строители вырубили там все подчистую. Тогда это была сельская местность, вокруг на мили ни дома – в смысле позади нас, рядом-то дом стоял. Автобусы туда не ходили, ничего не было. И заметьте, не произвело на меня большого впечатления. К лету тридцать пятого меня направили в Аден. Моя жена… вы не женаты, но моя жена, чудесная женщина, в то время сад… ну, там ничего не было. Тяжкий труд, вот и все. Тогда я был всего лишь лейтенантом.

– Росс, – вставил я, – миссис Леинг и Дороти Перкинс – это розы, да?

– Конечно, – ответил Росс. – А вы что думали?

Я кивнул в ответ на вопросительный взгляд бармена, и «Тио Пепе» и розовый джин появились очень быстро. Экс-боксер задержался ровно настолько, чтобы заменить нам пепельницу. Росс сделал паузу в повествовании о своем доме, но вскоре продолжил:

– В тридцать девятом я находился в Скрабсе [17] , получил шанс заняться садом. Тогда я и посадил акации. Теперь там картинка. Дом с тремя спальнями всего через семь домов от нас, нашему и в подметки не годится, ушел за шесть с половиной тысяч. Я тогда сказал жене: «Значит, наш может стоить восемь». И мы бы их тоже получили. Фантастика, насколько изменились цены. – Росс глотнул розового джина и сказал: – Но правда в том…

Мне было интересно, в чем же заключается правда и сколько времени потребуется, чтобы до нее добраться.

– Правда в том, что сейчас мальчик ходит в школу и предельно скоро… невозможно сейчас урезать расходы на этого мальчика… через полтора года он поступит в университет; так вот, правда в том, что это жуткие расходы. Вы всегда были немного… ну, могу сказать, почти моим протеже. В прошлом году, когда вы впервые начали намекать на перевод, что ж, не могу передать, какой переполох поднялся в подкомитете Си-5. Вы помните О’Брайана, он даже сказал вам об этом. Но я просто подумал, что вы человек, которого стоит держаться. И что ж, я был прав, вы оказались козырной картой.

Такое лицемерие со стороны Росса было уже слишком для меня – это «держаться за вас». Чего он хотел – денег, перевода, места Долби? Это было совершенно не в его духе, если не считать плохого исполнения. Все, чем занимался Росс, отличалось этим. Ему нужна пятерка? Пять сотен? Хватило бы у него воображения попросить намного больше? Я не радовался, видя унижающегося Росса, но он столько раз устраивал мне высокомерную головомойку, что я не испытывал желания облегчить ему задачу. Но теперь он переменил линию.

– Пока Долби нет и всем тут распоряжаетесь вы, что ж, это отметили, личный секретарь министра был весьма доволен материалами по «Суисс бэнк». У вас кто-то туда внедрен? – Он помолчал. На этот вопрос мне не хотелось отвечать. – Он продолжит сообщать нам имена и шифры? – Росс снова сделал паузу, и я вспомнил обо всех трудностях, какие он создал мне, когда я заключал сделку с этим банком. – О, вижу, мне не стоит спрашивать. Но важно, что вы становитесь известны. Откровенно говоря, это означает, что вы не зайдете в тупик, как случилось со мной после «Джо-1» [18] .

Я что-то пробормотал о важности этого тупика.

– Да, так считаете вы, но не все, знаете ли. Признаться, я ограничен в материальном смысле. А теперь возьмем историю с досье «Аль-Джумхурия».

Я знал работу с «Аль-Джумхурией». Росс очень любил поговорить на эту тему. «Аль-Джумхурия» была карманной газетой Насера, официальной новостной отдушиной. Росс вышел на кого-то в ней работавшего. Позднее, когда «Аль-Ахбар» («Новости»), самая известная каирская газета, и «Аль-Ахрам» («Пирамиды») были национализированы, его агент стал еще влиятельнее.

С помощью своего тамошнего агента Росс составил полное представление о русской военной помощи на Ближнем Востоке.

У людей Росса по-прежнему оставалось несколько ниточек, за которые можно было дергать даже правительство Насера, а его мальчик там быстро пошел в гору. Но вместе с ростом его жизненного уровня, считал он, должна была расти и оплата его дополнительного обучения. Я понимал: Росс переживает потерю одного из лучших своих агентов всего из-за нескольких тысяч фунтов, а от сторонних источников я слышал, что его агент начинает истощаться. Вероятно, переходит к американцам, готовым платить в десять раз больше, чем Росс. Если его агент перейдет к другому, могу поставить яхту Онассиса против теплого снежка, что в итоге Росс потеряет всю сеть.

– Там можно делать грандиозные дела, грандиозные, но для этого у меня нет ни денег, ни отдела. Представляю себе отчет, который вы составите. Он пойдет на министерский уровень, без сомнения. На министерский уровень.

Росс сидел и размышлял о министерском уровне с таким видом, будто его попросили написать одиннадцатую заповедь.

Я вывел его из задумчивости:

– Но у меня нет даже номера этого досье. Оно у вас.

– Совершенно верно, старина. Вот мы и подходим к сути дела. Если бы я был посторонним, у вас нашлись бы средства купить это досье, не так ли? – Он поспешно продолжил: – У вас больше свободы в этих делах, чем у меня или у нас, полагаю. Что ж, за достойную сумму оно ваше. – Росс откинулся на стуле, но не расслабился.

Сначала я подумал, что ослышался, поэтому проиграл этот отрывок снова, помедленнее.

– Вы хотите сказать, – проговорил я, – что мой отдел должен выкупить это досье у вашего отдела?

Он выбил трубку о ножку стола.

– Звучит странно, понимаю, но у нас крайне непредсказуемое ремесло, старина. Ничего общего с работой с девяти до пяти. Не то чтобы я предложил его кому-нибудь другому, например…

– Русским? – предположил я.

В течение последних нескольких минут его лицо становилось все более неподвижным, но теперь оно застыло, как у горгульи на соборе Нотр-Дам, у той, что с разинутым для стока воды ртом.

– Я собирался сказать «военным морякам», но раз уж вы предпочли вести себя столь чертовски нахально… Ваш друг Долби не повел бы себя так по-бойскаутски в отношении подобного предложения, возможно, я потолкую с ним.

Слова Росс подобрал умело; он заставил меня почувствовать себя хамом из-за упоминания о русских, ввел в разговор Долби, мягко напомнив мне, что я все равно лишь замещаю его, и наконец, назвал меня «бойскаутом», а это, как он знал, ударит меня по больному месту. Меня, ловкого современного агента разведки. Полгода в ЦРУ и две сорочки с воротничками, концы которых застегиваются на пуговицы.

– Послушайте, Росс, – сказал я, – давайте проясним этот вопрос. По какой-то причине, о которой я могу только догадываться, вам срочно нужны деньги. Вы готовы продать информацию. Но вы же не станете продавать ее тем, кто действительно в ней нуждается, например русским или китайцам, потому что это будет так же непорядочно, как утащить ножи и вилки из столовой. Поэтому вы оглядываетесь вокруг в поисках кого-то из своих, но без вашего аристократического образования, не чувствуя необходимости в светской щепетильности по отношению к тому, кому приятно продать информацию. Вы ищете человека вроде меня, чужака, который и так вам никогда не нравился, и дергаете струны моей души, а затем завязки на моем кошельке. Вам наплевать, что я сделаю с досье. Вам безразлично, получу ли я благодаря ему рыцарское звание или переброшу через заднюю стену русского посольства. Вы имеете наглость продавать нечто, вам не принадлежащее, человеку, которого не любите. Что ж, вы правы. Наше ремесло действительно таково, и это такое ремесло, что множество людей, добывших для вас эти сведения, хотели бы по-прежнему оставаться в деле. Но их там нет, они убиты где-то в каком-то грязном переулке, и их не будет рядом, чтобы получить свою долю. У меня в кабинете лежит шестьсот открытых дел, это не тайна, и в настоящий момент я заинтересован только в том, чтобы свести их количество до пятисот девяносто девяти, даже если за это я не получу министерской подписки на «Домашний очаг».

Я залпом допил свой «Тио Пепе» и едва не поперхнулся – это испортило бы весь эффект. Кинул фунтовую бумажку в пролитую выпивку и ушел не оглядываясь. Ли Кониц перешел к «Осени в Нью-Йорке», и, спускаясь по лестнице, я слышал, как Росс продувает свою трубку из бриара.