Рагесс еще раз перечитал сводку ночных донесений. Для начинающего это было бы золотым делом. Показания очевидцев совпадали, убийца был арестован, а жертва — хорошо известна полиции. Похоже, что Рувэйр действовал в рамках законной самозащиты. Опрошенные свидетели единодушно утверждали, что Лавердон бросился вдогонку за Рувэйром и настиг его на нижних ступеньках лестницы.

Сообщение для печати у начинающего выглядело бы примерно так: герой индокитайской войны подвергся предательскому нападению в день поражения под Дьен-Бьен-Фу и, защищаясь, убил нападавшего. Нападавшим оказался бывший эсэсовец, приговоренный в свое время к смертной казни, но помилованный.

Рагесс написал это на бумажке и посмотрел на нее искоса: ему нужно было убедиться, что такое решение совершенно исключено. Однако о привлечении Рувэйра к ответственности за убийство нечего было и думать. Это понял бы любой начинающий.

Прежде чем передать сообщение в печать, всегда следует увериться в том, что виновата именно та сторона, которой надлежит быть виноватой, то есть «плохая сторона». Трудность заключалась в том, что здесь как раз не было плохой стороны. Лавердон пользовался высоким, даже очень высоким покровительством, а Рувэйр был одним из героев дня. Положение было настолько сложным, что Рагесс даже обратился к своей совести, но и там не получил ответа. Следствие надо было провести так, чтобы и честь Рувэйра осталась незапятнанной, и прошлое Лавердона не всплыло на поверхность. Между тем всякое убийство привлекает внимание газет, даже если и без того им есть о чем писать. У коммунистов и так достаточно тем, чтобы пробудить в массах дух патриотического негодования. Не следует лить воду на их мельницу, снабжая их материалом из отдела происшествий.

Нет, смерть Лавердона никак не умещалась в этой рубрике.

Рагесс посмотрел на большие часы, висевшие в кабинете. Они показывали девять часов тридцать минут. Он только что поочередно допросил метрдотеля «Шлюпки», человека весьма осторожного, владельца заведения, слезно молившего замять дело, так как кабак открылся совсем недавно, и, наконец, Дору, проститутку, приятельницу Лавердона и Ревельона. Дора помнила и говорила только одно: Лавердон был любовником мачехи своего убийцы.

Выслушивать сетования этой дамы у Рагесса не было ни малейшего желания. Ночью, когда она узнала, что Лавердон скончался, она закатила такую истерику, что ее уложили в постель. Пусть там и остается. Теперь очередь за маленькой Лиз Рувэйр, сводной сестрой убийцы. Рагесс протянул было руку к делу Лиз, лежавшему у него на столе, но тут же отдернул ее, словно обжегся. Лиз Рувэйр была замешана в темном самоубийстве в парке Багатель, а там тоже сильно пахло Лавердоном.

Девять сорок. Время еле ползло. Патрон, конечно, отправился на военный парад в честь Дня Победы. Рагессу приходилось выпутываться одному. И как накануне он не догадался попроситься на демонстрацию?

Конечно, министр опасался осложнений. У господ военных хватало нахальства, они преспокойно маршировали через сутки после капитуляции Дьен-Бьен-Фу. Однако воспоминание о Ланьеле и Плевене, которых взяли в работу головорезы из экспедиционного корпуса, еще было слишком свежо. Многочисленные меры предосторожности были приняты, но Рагесс чувствовал себя неважно. Разве можно быть строгим к людям, выступающим против правительства, если оно сознательно допустило разгром под Дьен-Бьен-Фу? А тут еще на его голову свалился труп Лавердона… Рагесс ухватился за эту мысль! С трупа он и начнет. Кто им заинтересуется в первую очередь? Конечно, его хозяин, то есть Лэнгар.

Рагесс набрал номер телефона парижской квартиры полковника, но никто не подошел. Черт возьми, он тоже на параде. Забавно, что Лэнгар тоже празднует День Победы. В мае сорок пятого года он в немецкой форме отсиживался где-нибудь…

Рагесс приказал привести маленькую Рувэйр.

Он представлял ее совсем иной. В кабинет вошла благонравная девица в черном платье, красивая, с длинными ногами и маленькой грудью. Рагесс раздевал ее взглядом, пока она не смутилась. Тогда он придвинул ей стул, попросил сесть и еще бесцеремоннее продолжал осмотр. Затем он сказал неожиданно и ласково:

— Вот и второе убийство, в котором вы замешаны. Для девушки ваших лет это многовато.

— Я замешана и в войне, на которой погибло тридцать миллионов человек. И еще в других войнах поменьше.

— Не стоит так нервничать. Я свой вопрос обдумал и задал его совершенно серьезно.

— И я отвечала так же.

— Не похоже. Оба убийства касаются вас непосредственно.

— А войны?

— Это не одно и то же…

— Моего мнения никто не спрашивал ни в первом, ни во втором случае…

Рагесс почувствовал, что начинает злиться. Он хотел было сдержаться и сохранить учтивость, но решил, что, пожалуй, лучше хорошенько припугнуть эту языкатую девицу, сбить с нее спесь.

— Когда вы познакомились с Лавердоном?

— Я встретила его в доме моей матери вскоре после того, как его выпустили из тюрьмы.

— Какие отношения были между вами?

Лиз колебалась какую-то долю секунды.

— Ровно никаких.

— А у вашего любовника Максима С***?

Лиз так обрадовалась, что допрос пошел в этом направлении, что даже немножко растерялась:

— Я… я не знаю.

Рагесс заключил, что добыча поймана. Он сказал победоносно:

— Вы лжете.

— Вы не имеете права…

— Вы даже не моргнули, когда я напомнил вам об убийствах!

Лиз взяла себя в руки.

— Максима убило общество.

— Поздравляю вас, мадемуазель. А где вы прогуливались в тот вечер, когда ваш друг покончил с собой?

— В Пале-Рояле.

Действительно, в Пале-Рояле Лавердон высадил ее из машины, когда они вышли от Гаво. Потом он увез Максима в Булонский лес.

— А вы уверены, что в вечер убийства вы не видели Лавердона?

— Уверена, — несколько поспешно сказала Лиз. Она боялась, что он опять начнет копаться в подробностях той ночи.

Рагесс улыбнулся. Теперь он не сомневался, что маленькая Рувэйр так или иначе участвовала в убийстве Гаво. Он снова заговорил своим излюбленным тоном добродушного отца семейства:

— Я задержу, вас ненадолго, всего на несколько минут. Конечно, было бы лучше, если бы вы согласились помочь нам… Посидите немного в коридоре…

В десять тридцать Рагесс получил сведения от хозяина отеля, в котором жила Лиз, и в его голове зародился неясный план возможного выхода — любовная драма. Лиз хотела отомстить Лавердону, который ее бросил. Тем временем ему принесли дело Дювернуа, и он прикинул: нельзя ли пришить Лиз связь с коммунистами? Большого успеха такой вариант не сулил, но мог при случае запутать следы и оказаться полезным. У барышни рыльце было явно в пушку, недаром она так тщательно замалчивала все, что знала о деятельности Лавердона. Патрон будет доволен, он не хотел чтобы кто-нибудь копался в причинах, почему покончил с собой юный Максим С***. Настроение Рагесса начало улучшаться, когда он вспомнил, что Лавердон был немецким агентом и что его смертью неизбежно заинтересуется одно высокое учреждение. Он решил немедленно поговорить с Ревельоном, чтобы заранее защитить себя от Лэнгара.

* * *

Филипп Ревельон шел по тропинке к площадке, находившейся в нескольких метрах от моря. Он собирался побеседовать с тестем. Чуть подальше, у лодочного сарая, где волны тихо шипели на мелком песке бухты, дети, как всегда в это время, занимались плаванием. Ветерок доносил до Филиппа резкий голос преподавательницы:

— Брассом… Лягушкой… Брассом… Лягушкой…

Он сделал еще несколько шагов и увидел Кристиану, растянувшуюся на песке. Солнце окрасило ее кожу в цвет золотистой пшеницы. Линии тела Кристианы были так совершенны, что Филипп почувствовал волнение. Сейчас он спустится к жене и детям и будет счастлив… Никогда его жизнь не была такой спокойной и тихой. По-видимому, это и называется миром.

Странное дерево заслонило Филиппу вид на бухточку. У него не было ни ствола, ни листьев — одни мясистые, светло-зеленые трубки с зубцами более темного оттенка. Кристиана рассказывала ему, что это растение — одно из старейших на земле, что оно появилось сотни миллионов лет назад. На повороте тропинки, посыпанной гравием кораллового цвета, Филипп увидел знакомый силуэт тестя. Кадус устроился под пестрым зонтом в кресле из полотна, натянутого на сверкающие стальные трубки. Весь в белом, он напоминал министра, совершающего служебную поездку по стране дикарей. В руках он держал пачку написанных на машинке листков. Он поправил темные очки, давая этим понять, что появление Филиппа им замечено.

— Здравствуйте, зять. Из Парижа приехал Шардэн, мы уточним доклад, который я буду делать пятнадцатого мая на заседании Генеральной Ассамблеи. Ага, легок на помине.

Шардэн спускался по дорожке следом за Филиппом. Он был в шортах, но подтянут, как всегда. Даже в этом более чем легком костюме, несмотря на свой рост и худобу, он не выглядел смешным.

— Вас, вероятно, обрадовало падение Дьен-Бьен-Фу, — вместо приветствия бросил ему Филипп.

— Нет. Я огорчен, что дело дошло до этого.

— Я давно говорил вам…

Филипп перехватил сердитый взгляд тестя и понял, что совершил серьезную ошибку.

— Не слушайте его, — сказал адвокату Кадус. — Когда мой зять говорит об Индокитае, он теряет способность рассуждать здраво. Гоните природу в дверь… — Он взмахнул пачкой листков. — Я использовал ваши соображения, Шардэн, но не все. Когда вы их излагали, вы слишком много думали о господине председателе суда. Но я-то ведь — не адвокат обвиняемого, я сам председатель. Я могу позволить себе более смело разговаривать с этими господами. Оставим в стороне банальные истины и всякие предисловия. Главное, что в этом году мы выплатим чистого дивиденда на акцию не девяносто франков, как в прошлом году, а триста…

Кадус замолчал, увидев слугу в белой куртке, сбегавшего к ним по тропинке.

— Мсье Филиппа просят к телефону. Междугородняя, из Парижа.

— Пройдите в лодочный сарай, Филипп. Там тоже есть аппарат…

* * *

Вскоре Филипп возвратился. Кадус порылся в листках, нашел нужное место и начал читать монотонно, однако вид у него был таинственный.

— Мы еще шире развернули ту область нашей деятельности, которая ведает промышленным оборудованием, которая упрочила наше положение в прошлом и обеспечила нам неоценимую автономию в настоящем. Как уже отмечалось в первой части доклада, общая для Франции стабильность цен на товары и сырье находится в некотором противоречии с упавшими ценами на оборудование, необходимое для промышленного производства. Нормальное снабжение производящих предприятий удалось обеспечить лишь за счет значительных уступок коммерческого характера… Так. Дальше идут рассуждения о «весьма остром характере иностранной конкуренции на мировом рынке», о тех преимуществах, которыми она располагает, о необходимости поддержки со стороны государства и прочее… Все это важно, потому что подводит вас к следующему: если мы можем рассматривать свой портфель заказов как вполне удовлетворительный, то лишь благодаря тому, что были приложены значительные усилия в области снижения продажных цен… Вы понимаете этот переход, Шардэн? Я делаю им первое вливание вакцины беспокойства…

Кадус продолжал, даже не смотря в свои листки:

— На наш взгляд, основная причина этих затруднений кроется в том, что внутри страны мы часто вынуждены продавать промышленное оборудование себе в убыток. Если такое положение сохранится, оно может повлечь за собой весьма важные последствия. Мы можем скатиться до уровня страны несамостоятельной, неспособной в короткий срок удовлетворить возрастающие требования технического прогресса и выдержать обострившуюся иностранную конкуренцию…

Папаша Кадус остановился, чтобы перевести дух… Глазки его блестели. Затем он опять начал читать, смакуя текст, как автор, самолюбие которого удовлетворено.

— С этой точки зрения, если мы решили сосредоточиться на экономической стороне рассмотренных проблем, мы будем вынуждены признать, что проект европейской обороны может привести лишь к дальнейшему нарушению равновесия. Оно повлечет за собой еще больший разрыв цен и поставит французские предприятия в невыгодное положение по сравнению с предприятиями экономически более мощных стран, А нам останется только выбирать: либо мы утратим свой технический суверенитет, либо… Тут я еще не сформулировал свое предложение. Я хотел бы объяснить, что второй вариант состоит в том, чтобы значительно урезать дивиденды. Обратимся к фактам…

Шардэн стоял, рассеянно глядя на море, и, казалось, улыбался своим мыслям. Он чуть насмешливо посмотрел на Кадуса и наклонился к нему.

— Это форменное объявление войны правительству!

— Нет, — мягко ответил старик. — Нет, это программа будущего правительства.

Он живо обернулся к зятю и кивнул своей лысой головой, показывая этим, что желает услышать о телефонном разговоре. Филипп начал с несколько нарочитой развязностью:

— Звонил Рагесс. Он сообщил мне, что сегодня ночью Лавердон погиб в пьяной драке. Его убил военный, репатриированный из Индокитая.

Повинуясь взгляду тестя, Филипп подошел к Шардэну, чтобы загладить допущенную бестактность.

— Этот Лавердон мой ровесник, я говорил вам о нем в тот вечер, когда мы познакомились. Лавердон был эсэсовцем когда-то и ни за что не хотел быть никем другим…

— А чего хотел мсье Рагесс? — быстро сказал Кадус, торопясь опередить Шардэна, который, судя по всему, намеревался задать вопрос.

— Посоветоваться со мной. Он в большом затруднении и никак не решит, что ему делать с трупом Лавердона. Он был бы не прочь замять дело, но боится. Насколько я его понял, сестра убийцы не то коммунистка, не то имеет отношение к коммунистам. Во всяком случае, она знакома с каким-то преподавателем-коммунистом. Видимо, он чем-то напоминает вас, Шардэн. Рагесс с удовольствием запутал бы ее в это дело. Он весьма заботится о своем продвижении по службе.

— И вам кажется, что это подходящая тема для шуток? — спросил Шардэн, почувствовав приступ ораторского вдохновения.

— Простите, я, кажется, коснулся чувствительных струн адвокатской души, — насмешливо сказал Филипп. Они стояли рядом и в сравнении с красавцем атлетом, одетым во все белое, самоуверенным и молодым, Шардэн казался очень зрелым и умудренным жизнью.

— Адвокатская душа здесь ни при чем, — серьезно проговорил Шардэн. — Я случайно знаю этих людей, которых теперь начнут обливать грязью и «пришивать к делу». Надо замаскировать убитого мерзавца и обвинить подлинных патриотов, которые сами стали жертвами этого мерзавца, этой зловещей личности…

Шардэн все больше воодушевлялся, вспоминая о разговоре с Дювернуа. В словах Филиппа ему послышались новые угрозы.

— Шардэн, — перебил его Кадус, — Филипп еще не сказал нам, что он ответил Рагессу.

— Я просто спросил его… — Филипп повернулся к Шардэну, конец фразы он произнес подчеркнуто внятно, — я спросил, зачем он звонит мне. Чтобы сообщить о прекращении дела в связи со смертью обвиняемого? Правосудие разыскивало убийцу Джо Картье, моего шофера, и Гаво, моего бухгалтера. А их обоих, как первого, так и второго, убил Лавердон. Вот и все.

— А куда вы денете девушку? — загремел Шардэн. — Ей двадцать лет, ее отец был начальником полиции при Петэне. На него было организовано покушение, и он умер от ран. Брат девушки вернулся из Индокитая искалеченным. Вам кажется, что этого мало?

— Как ее зовут? — с внезапной тревогой спросил Филипп.

— Где-то у меня было записано. — Шардэн проверил карманы своих шортов и просторной клетчатой рубашки, которую он носил навыпуск. — Хотя подождите. Кажется, ее фамилия Рувэйр. Правильно, ее зовут Лиз Рувэйр.

— Вам нечего расстраиваться, дорогой Шардэн, — назидательно сказал Кадус. — Дело все равно будет прекращено.

— Вы хотите сказать, что полиция попросту избавилась от чересчур ревностного помощника? — съязвил адвокат.

— Ничего подобного я не хотел сказать. Преступление, о котором говорил сейчас Филипп, само по себе достаточно нашумело, и если еще делать событие из смерти Лавердона…

— Позвольте, дорогой тесть, — живо сказал Филипп. — Мне кажется, я могу разом рассеять все опасения Шардэна. Ведь Рагесс никоим образом не захочет погубить эту девушку. Она — дочь его старого приятеля Рувэйра, бывшего начальника полиции в Труа. Сейчас я позвоню своему секретарю и поручу ему освежить память Рагесса.

Филипп не без опаски ожидал результатов своего вмешательства: погорячившись, он нарушил молчание тестя, а это было еще большей дерзостью, чем перебить его речь.

Однако Кадус нисколько не рассердился. Напротив, он просветлел и зашевелил короткими жирными пальчиками. По всей видимости, он был очень доволен.

— Таков наш мир, дорогой Шардэн. Наш мир, а не тот, о котором мечтаете вы. И если в этом мире, — заворчал старик, — вы обладаете определенной силой, то власть пока еще в наших руках. Вы можете разрушить этот хлев, но ничего не добьетесь, копаясь в его грязи. Сейчас вы довольны, что наши точки зрения совпали. Что ж, интересы Филиппа и некоторые моменты его прошлого сработали в пользу невиновной девушки… Но хватит философствовать, друзья мои. Я вижу отсюда, что наш затянувшийся разговор раздражает Кристиану. Если вода кажется вам чересчур холодной, оставайтесь на берегу. Я, во всяком случае, должен поплавать свои четверть часа…

* * *

После большой дозы снотворного Мирейль окутал клейкий, сладковатый туман. Где-то очень далеко отчаянно заливался звонок. Она с трудом перевела дух, попыталась подняться и снова упала на подушки. Отчаянным усилием Мирейль вырвалась из сна, сознание безжалостно и грубо вернулось к ней. Даниеля не было с ней потому, что он умер. Телефон с невозмутимой яростью упрямой машины не переставал звонить, Мирейль сняла трубку.

— В холле ждет мсье Лэнгар. Он спрашивает мсье Лавердона.

Мирейль испустила звериный вопль. Дежурный дал отбой. Мирейль хотелось свернуться в клубок, ей казалось, что так ей будет легче. Она была старой женщиной, потерявшей все на свете. Когда Франсис встал из-за стола во время «стрип-тиза», она решила, что сражение выиграно. Даниель уедет с ней в ее старый дом в Труа. С Лиз она порвет. Конечно, при дележе наследства Рувэйра не обойдется без процесса, но Лиз будет нуждаться и станет сговорчивее… А теперь Даниель умер, они убили его.

В дверь постучали. Она крикнула: «Войдите!» — совершенно забыв, что ночью, вернувшись из больницы, заперла дверь на все замки. Она с трудом поднялась, чувствуя, как каждый шаг болезненно отдавался в мозгу. Мозг словно ударялся о лоб. Она отперла дверь и столкнулась с чистеньким, аккуратным господином неопределенного возраста, которого она уже где-то видела. У нее подкосились ноги.

— Господин комиссар?

Кажется, ночью этот господин уговаривал ее не подавать жалобы. Зачем он это делал? Может быть, заботился о ее спокойствии и хотел выгородить ее пасынка?

К ее удивлению, господин сказал:

— Не волнуйтесь, мадам Рувэйр, я не комиссар, и вы это прекрасно знаете. Мы разыщем Даниеля, можете не сомневаться. — Он добавил, как будто встревоженно: — Надеюсь, вы не впутали в эту историю полицию?

Мирейль открыла глаза так широко, как только ей позволяла мигрень. Он не комиссар? Господин несколько раздраженно и в то же время безразлично осматривал комнату.

— Разумеется, Даниель не сказал вам, куда пошел? Очень жаль. Он нужен мне сейчас же, немедленно. Есть поручение, которое наверняка придется ему по вкусу. Передайте ему это и скажите, что с падением Дьен-Бьен-Фу настало время, о котором он мечтал. Прибавьте еще, что ночью мы взорвали коммунистический книжный магазин в Ницце…

По обыкновению Лэнгар излагал свои мысли, не глядя на собеседника. Он старался быть любезным и говорил медленно, чтобы его слова лучше дошли до пожилой любовницы Лавердона. Она молчала. Лэнгар повторил.

— Не беспокойтесь, он просто отлучился ненадолго.

Лэнгар тихонько потрепал ее по плечу, словно желая сказать, что в будущем ей придется увидеть еще и не такое.

— Я Лэнгар, начальник Даниеля. Не сердитесь на него, к нему надо быть снисходительным, он восемь лет просидел в тюрьме…

— Он умер! Умер! Умер! — рыдая, закричала Мирейль. — Он умер! Его убили сегодня ночью, при мне! Он убит! Его убил репатриированный из Индокитая, мсье! Мой пасынок!..

— Вот как, — сказал Лэнгар и посмотрел на часы.

Он удивился, что ничего не прочел об этом в газетах, затем подумал, что убийство, видимо, произошло после полуночи и не попало в утренние газеты. Эта безумная ничем не сможет ему помочь. Надо немедленно заняться поисками замены Лавердону. И Лэнгар удалился походкой фельдфебеля, принесшего дурные вести. Обидно, Лавердон был именно тем человеком, который нужен в данной ситуации.

Было чудесное утро, ярко-синее небо сияло над городом. Квартал, где разместились министерства, был пустынен. По мере того как Лэнгар приближался к Дворцу Инвалидов, все отчетливее слышались далекие звуки, нарушавшие утреннюю тишину. Затем эти звуки обрели некий ритм, заставивший Лэнгара поднять плечи и распрямиться. Тут только он понял, что музыка доносится с другого берега Сены, где идет военный парад. Победа, которую они праздновали, была когда-то его поражением. Подумать только, что теперь из-за Дьен-Бьен-Фу этот день для многих станет траурным! А может быть, судьба опять готовит ему сюрприз, как в сороковом году? Когда победа немцев стала его победой? Нет, на это пока не похоже. Мысли о войне во Вьетнаме напомнили ему слова той сумасшедшей старухи. Значит, Лавердон убит ее пасынком, вернувшимся из Индокитая? А не приложила ли к убийству свою руку полиция? Он поклялся себе выяснить это и начал искать бистро с телефоном. В полиции у него были верные люди.

* * *

Лиз испугалась. Этот толстый, прыщавый шпик, видимо, твердо решил сделать из нее обвиняемую. Раньше Лиз смеялась над разными баснями о невинно пострадавших, но сегодня, пока инспектор ухмылялся неторопливо и благодушно, она почувствовала, что под ее ногами раскрылась бездна. Шпик считал ее способной на любую мерзость. Он так и говорил ей то ласковым, то угрожающим тоном, и его толстые, обвислые щеки принимали то детски розовый, то лиловато-апоплексический оттенок. Когда Лиз глядела в жесткие, зеленоватые глаза под тяжелым лбом, она казалась себе мышью, попавшей в лапы старого матерого кота. Уже было поздно. Лиз хотела вспомнить, что говорил ей Дювернуа, чего она не слышала, чему не поверила. Надо было верить в другую, лучшую жизнь. Но шпик не давал ей времени подумать. Он опять стал толстым добряком, покладистым лакомкой.

— Давайте говорить серьезно, мадемуазель. Вы прекрасно знаете, почему убит Лавердон.

У этого инспектора была такая манера. Он перескакивал с одного вопроса на другой, от Максима к Дан… черт, опять она называет его по имени… к Лавердону! Злясь на себя, она крикнула:

— Я же говорю вам, он напал на моего брата!

— И ваш брат убил его один на один?

— В конце концов…

— Разумеется, сейчас вы заявите, что ничего не понимаете!..

Так и есть, он опять рассвирепел.

— Так вот, Лиз Рувэйр, я расскажу все вместо вас. Когда Максим С*** был убит, Лавердон был вашим любовником, и вы принимали участие в убийстве. Лавердон знал о вас слишком много, он знал, что вы спутались с коммунистами. И вы решили избавиться от него при помощи одного из ваших новых друзей. К сожалению, дело не выгорело и ваш Дювернуа сам попал в тюрьму. Лавердон держал вас в руках, и вы потеряли хладнокровие. Вы решили, что прибегнуть к помощи брата будет умнее всего. Вы отправились в госпиталь и должным образом подготовили его. Затем вы убедили его самовольно отлучиться из госпиталя и встретиться с Лавердоном в этом кабаке. Там вы напоили его… Но теперь вы засыпались, дорогая. Будучи тяжело раненным, Франсис Рувэйр физически не мог в одиночку убить Лавердона…

Лиз подпрыгнула вне себя от ярости. Этот негодяй, этот мерзкий толстяк собирается пришить ей участие в убийстве! Она хотела надавать ему пощечин, расцарапать ему рожу. Он ловко схватил ее за кисти. Он улыбался, и лиловые полосы — следы гнева — были ясно видны на его прыщеватых щеках.

— Тихонько, девочка, тихонько. Будь ты посмелее, ты бы сама отвечала за свои поступки, а не валила бы их на несчастного братишку…

Он рассматривал ее в упор, и глаза его загорались.

— Попрошу вас, мадемуазель Рувэйр, не выезжать из Парижа. Вы можете нам понадобиться в любую минуту.

Лиз наконец обрела дар речи:

— Но это же чепуха! Идиотство!

Она очутилась в коридоре, так ничего и не поняв. Ей было стыдно за свое поведение, и она дрожала при мысли о суде, перед которым она предстанет вместе с Франсисом. Она разразилась долгими, безудержными рыданиями. Она боялась, смертельно боялась, что прошлое никогда не отпустит ее.

* * *

Главный инспектор Рагесс возобновил допрос маленькой Рувэйр просто так, чтобы рассеяться. Надо было сгладить неприятное впечатление, оставшееся от телефонного разговора с Ревельоном. Постепенно Рагесс вошел во вкус, а теперь испытывал высокое интеллектуальное наслаждение, вспоминая о блестящих дедуктивных умозаключениях, изобличавших участие Лиз Рувэйр в этой истории. Блестящая мысль! Она пришла ему в голову неожиданно, как озарение свыше, и сразу все встало на свои места. Теперь патрон может возвращаться. Если он решит дать делу ход, у него будет красивая обвиняемая, порочная экзистенциалистка и коммунистка. Этакая королева Марго из Сен-Жермен-де-Пре. Если дело решат замять, получится еще лучше. Если же кто-нибудь начнет вопить по поводу слишком поспешного прекращения дела, то всегда можно снова вытащить Лиз Рувэйр… Все газеты будут писать о разложении молодежи, о ее беспринципности и развращенности, а Лавердон останется в стороне.

Эта барышня рассердила его своими гордыми позами. Впрочем, он понимал теперь, отчего Лавердон был к ней неравнодушен. Почему же все-таки он погиб? Только потому, что его выпустили из тюрьмы слишком рано. Но ведь такие типы нужны, так в чем же дело? Всегда так получается. Для проведения определенной политики не хватает подходящих исполнителей. А когда вы их достаете, они начинают мешать политике. Они нарушают закон соблюдения тайны… Рагесс подумал о том, сколько ему придется хлопотать, чтобы организовать Лавердону приличные похороны. Просто удивительно, сколько возни с этими отставными убийцами, которые сделали свое дело и больше не нужны…

Зазвонил телефон. Говорил Лэнгар, и Рагесс поспешил опередить его.

— Вы слышали, что случилось с Лавердоном?

В трубке задребезжало; видно, Лэнгар орал, как зарезанный. Рагесс разобрал только: «… как объясняет свое преступление убийца?»

— Его еще не допрашивали.

— Он из ваших парней, не так ли?

— Да нет же, — проворчал Рагесс. Лэнгар говорил то же, что и Ревельон. Решительно, в это утро полиции приписывали слишком многое.

— Так арестуйте убийцу немедленно!

— Но это была обыкновенная драка с непреднамеренным убийством.

— А где этот репатриированный?

— Послушайте, Лэнгар, в день падения Дьен-Бьен-Фу…

— Ах, вот чего вы испугались! Если хотите знать, под Дьен-Бьен-Фу они сдались, как последние трусы!

Рагесса так и подмывало ответить: «Под Сталинградом тоже», — но Лэнгара надо было успокоить любой ценой. Он ограничился ни к чему не обязывающим замечанием:

— Мы должны считаться с общественным мнением.

— Ваше общественное мнение — это публичная девка! — заорал окончательно рассвирепевший Лэнгар. — Убийство Лавердона — событие международного значения! Его начальники вряд ли одобрят вашу пассивность, она слишком похожа на соучастие!..

Лэнгар повесил трубку. Вспотевший Рагесс облегченно вздохнул, услыхав в коридоре тяжелые шаги патрона.

— Знаете, Рагесс, — устало сказал патрон, усаживаясь за свой стол, — правительство полетит ко всем чертям при первых же дебатах по индокитайскому вопросу…