В королевской карете

Помпезность, с которой в июне проходила подготовка к коронации, не могла не напомнить бедному Людовику блеск его бракосочетания и предвещала столь же строгое соблюдение протокола.

Страна готовилась к этому уже шесть месяцев, и было неудивительно, что на каждом этапе его маршрута короля ждало ликование. Людовик XVI, забившийся в дальний угол своего экипажа, наблюдал за сутолокой, возникавшей при его появлении, пытаясь скрыть свое беспокойство за светской улыбкой. Он нервно складывал руки. До сего момента он правил без таинства миропомазания, но скоро с ним произойдет нечто чудесное. Бог отметит его своей особой печатью, как и всех его предков со времен Кловиса. Ему предстоит облачиться в тогу абсолютной власти, сочетать в своей персоне блеск Неба и душу народа, принять бразды правления! После этого преображения он переродится. Но пока ему предстояло одно из самых ужасных испытаний. Ритм продвижения кортежа не оставлял ему времени на то, чтобы предаваться эмоциям, В одном месте надо было принимать подношения какого-либо восторженного подданного, там осматривать триумфальную арку, а в оставшееся время сдерживать свои вздохи. Он не выдался. Он испытывал неудобства из-за своей близорукости» которая в этом красочном вихре мешала ему наслаждаться изъявлениями любви.

– Рад, очень рад, – только и повторял он без устали.

Рядом с ним, сложив руки на коленях, сидела Мария Антуанетта, глядя прямо перед собой.

События последних месяцев не оправдали великих ожиданий. Весной разразилась Мучная война, и эта рана все еще давала о себе знать. Тюрго желал обеспечить на всей территории страны свободную циркуляцию зерна, ограниченную сейчас многочисленными налогами и выплатами, осуществляемыми между провинциями. Он покусился на зерно, то есть на хлеб, который в среднем составлял три четверти семейного бюджета Но годовой урожай оказался скудным. Генеральный контролер финансов решил применить силу. Цены резко выросли, бунты произошли в Дижоне, Метце, Реймсе, Туре, Монтобане, Понтуазе, Сен-Жермене, и беспорядки докатились даже до Версаля. Король был вынужден выделить себе особую стражу из-за угрозы со стороны бунтовщиков. На следующий день крестьяне наводнили Париж, неся корзины, полные спаржи и других овощей, а бунтовщики, вооруженные палками с острыми гвоздями на концах, начали громить вывески ворот Сен-Мартен в Вожираре. Зерновой рынок находился под мощной охраной французских и швейцарских гвардейцев и драгунов Королевского ведомства, поэтому восставшим ничего не оставалось, как наброситься на торговые ряды и булочные. Даже Пьетро был послан на место беспорядков с драгунским полком и мушкетерской ротой. Принимая срочные меры для защиты рынков и мельниц, Людовик XVI наконец проявил истинное хладнокровие и решительность, достойную короля. Совет создавал полевые суды для вынесения приговоров подстрекателям, а также объявил о введении мер, действовавших до конца года. Недалеко было до блокады. Ленуара, генерал-лейтенанта полиции, сменившего Сартина, отстранили от должности. Но осужденные вовсе не были возмутителями спокойствия. Для низших слоев цена на хлеб была вопросом жизни и смерти. И на Гревской площади состоялись казни! Начиналось какое-то брожение. Франция, казалось, зашевелилась изнутри. Людовик XVI сожалел о мерах, предпринятых от его имени, и просил о помиловании для тех, «кого лишь увлекли в общий поток». Он поддержал Тюрго во всем. Но на памятнике Генриху IV неизвестная рука зачеркнула слово Resurrexit.

Когда церемония коронации была назначена на 11 июня 1775 года, эти беспорядки едва успели подавить. Вдоль всего маршрута королевского кортежа стояли войска. Обеспечением безопасности занимались Виравольта и Сартин. Графа де Брогли также пригласили на церемонию, как кавалера ордена Святого Духа; он должен был принять участие в шествии послезавтра. В начале июня он получил изящное приглашение, написанное рукой самого монарха. Отовсюду люди направлялись в Реймс. К счастью, несмотря на трагические потрясения начала года, народ продолжал ощущать единство с королем и собирался отметить с ним таинство миропомазания, которое принесет стране благословение.

Вначале предполагалось короновать в соборе одновременное Людовиком и Марию Антуанетту. Но эта церемония настолько нарушила бы французские традиции, что в конце концов от нее отказались. Королевы не ассоциировались с властью: теоретически они даже не обязаны были присутствовать на коронации. Впрочем, Людовик XIII, Людовик XIV и Людовик XV были коронованы до женитьбы.

Мария Антуанетта будет наблюдать за церемонией коронации с трибуны.

Критика ее образа жизни не ослабевала. С января балы организовывались все чаще. Изготовление одежды, репетиции кадрили в костюмах XVI века, в домино, в нарядах шутов, индейцев или тирольцев множили счета. Интендант Папийон де ла Ферте рвал на себе волосы. Мария Антуанетта распоряжалась организацией развлечений, никого не слушая Он ложилась все позднее, после бессонной ночи посещая утреннюю мессу, и наконец валилась с ног, при этом иногда нарушая протокольную рутину своего монаршего супруга. В довершение всего создавалось впечатление, что она пренебрегает мужем. У нее был узкий круг доверенных лиц: барон де Безенваль и графиня де Брионн, граф д'Артуа, господин и госпожа де Гемене, принцесса де Ламбаль, а также, все чаще, графиня де Полиньяк, не считая смазливых юношей Лозена и Эстерхази. Чтобы подразнить старый двор, она создала целую партию его противников. Старорежимные дамы и господа быстро поняли, что эта миниатюрная австриячка, окруженная золотой молодежью, не станет им союзницей. Мария Антуанетта насмехалась над этикетом, клеймила высокие воротнички и увядших великосветских дам. В этом дерзком смехе, вырывавшемся из алого, но все же габсбургского ротика, было что-то слишком самоуверенное.

Уже несколько месяцев подряд не иссякал поток эпиграмм и пересудов. В этой какофонии угроза, которую представлял собой Баснописец, могла показаться несущественной, так как иногда сложно было отличить обычные дерзости, направленные против власти, от организованных подрывных действий. Реальное значение того и другого могло быть совершенно разным. Королева также была в центре этих сплетен, которые она старалась воспринимать с юмором. Ей всегда приписывали сапфическую любовь к принцессе деЛамбаль и многочисленные подвиги на ниве адюльтера. Но появилась и новая информация: в ее лесбийских играх отныне принимала участие модистка Роза Бертен.

Несмотря ни на что, королева ликовала. Под влиянием свое узкого круга она рассчитывала, воспользовавшись коронацией, добиться возвращения к делам своего фаворита, герцога де Шуазеля. Первая беседа на эту тему с королем не принесла желанных результатов. Но в экстазе после коронации, возможно, Людовик станет более сговорчивым. Тем временем королева окончательно разделалась с д'Эгийоном, представлявшим собой одно из главных препятствий возвращению Шуазеля. 30 мая, во время так называемого смотра королевского ведомства она жестоко опустила шторку своей кареты в тот момент, когда д'Эгийон подходил с приветствием. Вынудив его подать в отставку, она одержала над ним первую победу; только что она одержала и вторую, добившись его пожизненной ссылки в провинцию Ажне. А окончательным ударом стало то, что герцог не сможет участвовать в церемонии коронации. Что касается Морпа, тот объявил королю, что предпочитает на период церемоний удалиться в тихий уголок Поншартрена. Таким образом, д'Эгийон уезжал на юг, Морпа сидел притаившись, а в Реймс направлялся Шуазель!

Теперь Мария Антуанетта даже приписывала себе талант политика; тем не менее, она не оправдывала надежд, возлагаемых на нее ее матерью и ее опекуном во Франции, австрийским послом Мерси-Аржанто, которые мечтали о том, чтобы она стала влиятельной советницей. Обладая болезненным самолюбием, она не имела ни способностей, ни интереса к политическим махинациям. Но она снова погрузилась в мелкие расчеты, думая, что ее маневры вполне удались. Отвлекшись от своих мыслей, с радужной улыбкой на лице, она подавала руку приветствовавшим ее людям. Весело били колокола церквей. Сегодня ею восхищались. Почести будут оказывать ей и завтра, и послезавтра, и во все остальные дни. Вот в чем заключалась коронация для королевы: быть в центре торжеств и обожания. Как она была счастлива. Продолжая улыбаться, она приветствовала толпу.

Перед церемонией они на два дня остановились в Компьене. 8 июня они расстались: король должен был направиться в Фисм, а королева – самостоятельно добраться до архиепископского дворца в Реймсе. На следующий день Мария Антуанетта продолжила путешествие в сопровождении своих деверей и графини де Прованс. Графиня д'Аргуа, которая была на седьмом месяце беременности, отсутствовала. Мария Антуанетта прибыла в Реймс первой и одна приняла почести от придворных Шампани. Розовощекая, радостная, она была уверена в своей власти и в своем великолепии, стоя в тени от перьев, украшавших шляпы ее фрейлин.

В час дня она заняла место на балконе дома, находящегося в двух шагах от собора. Вдалеке толпа пришла в движение; из предместий до нее докатился необычайный рокот. Приближался король.

Следуя за экипажем, в котором сидели принцы королевских кровей, он поменял дорожную коляску на пышную карету, колесницу Аполлона, увенчанную сверкающей короной и запряженную боевыми скакунами из королевских конюшен. Весь город преобразился. К небу вознеслись триумфальные арки до 60 футов высотой, украшенные коринфскими колоннами; статуи колоссов, символизирующих Правосудие и Религию, обрамляли проход к портику с барельефами, изображающими Сельское Хозяйство, Мануфактуры, Навигацию и Торговлю; стены благотворительного приюта и больницы были отштукатурены. Вокруг террасы дети бедняков, по такому случаю наряженные в золотистые одежды, бросали цветы под колеса сказочной кареты. Король проезжал под гирляндами, через арки из зелени и аллегорических статуй. Оказавшись под балконом, он под гром оваций поприветствовал Марию Антуанетту. Она видела, как он оставил свой экипаж и направился к собору по крытому проходу между колоннадами. Людовик присутствовал без супруги на Те Deum, после чего принял одновременно все делегации от провинции в архиепископском дворце.

На следующий день, 10 июня, все присутствовали на вечерне; прошел день, прошла ночь – и занялась заря, величественная заря, возвещавшая день коронации Людовика XVI.

 

Заяц и Черепаха

«Бог мой, что же он собирается предпринять?» – думал Пьетро.

Занималась заря. Виравольта утром переговорил с Верженном и Сартином, страшно занятыми с того самого дня, когда вся правда стала известна. Вчера вечером в Фисме, следуя по пятам за королем, Черная Орхидея имел конфиденциальную беседу с Шарлем де Брогли. Шеф Тайной службы был обеспокоен: Сапфир не явилась на призыв, а недавнее открытие, касающееся генеалогии Баснописца, лишний раз подтвердило степень его решимости. Парижская облава, проведенная во многом наобум, не дала никаких результатов, а альянс Баснописца со Стивенсом превращал личную месть в политический заговор, способный пошатнуть Францию, а также нарушить равновесие во всей Европе. Лорд Стормон, английский посол, который обычно служил и нашим и вашим, на этот раз решил действовать энергично, поняв, что с первыми посланными им агентами связь утрачена. Кроме того, он уже успел организовать обширную облаву, но в настоящий момент бездействовал. Шли даже переговоры о том, чтобы в виде исключения инициировать сотрудничество между французской и английской контрразведкой, и это предложение не было лишено пикантности, поскольку исходило из уст шефа Тайной службы и главы британского дипломатического корпуса во Франции.

Итак, Баснописец был плодом греховной любви Людовика XV и девицы легкого поведения из тех, которых монарх в таком количестве принимал в своем очаровательном гнездышке Парк-о-Серф! Королевский ублюдок, готовый на все! Вот во что обходилось легкомыслие Возлюбленного Франции! Видимо, этим объяснялись и покушения на осведомителей и агентов: Ланскене, Розетта и Жаба, сами того не ведая, оказались среди жертв. Другие, например Метеор или Змея, принимали участие в расследовании дела Жака Марсия, первого Баснописца. Здесь тоже была отвратительная муть: искал ли и в самом деле встречи с королем этот аббат, бывший неуравновешенным янсенистом, которого, однако, защищали его прихожане и конвульсионистка Мари Дезарно? Неудивительно, что, узнав о случившемся, Людовик XV замял дело…

Но одно казалось бесспорным: угроза была реальнее, чем когда-либо.

Тем временем граф де Брогли продолжал добиваться реабилитации для себя и для Тайной службы. Людовик XVI решил назначить комиссию для анализа деятельности Черного кабинета. Всплыли на поверхность польское дело и «план нападения на Англию», затем подверглись тщательному расследованию миссии службы в других странах. Когда с него были сняты все подозрения, Шарль начал упорствовать, требуя, чтобы всеобщей огласке был предан заговор, который замышлял д'Эгийон с целью заключить его в тюрьму. Едва не задевая достоинство его величества, он потребовал еще и официальную декларацию комиссаров полиции, а также письмо, подписанное самим монархом! Последний был возмущен. О самом главном Шарль попросил слишком поздно: о своем фактическом помиловании и титуле герцога, которого он уже давно добивался. Только что в качестве компенсации ему предложили не титул и не пост в правительстве, а право присоединиться к своему брату Виктору Франсуа, губернатору Трех Епископств в Метце, в качестве помощника и генерал-лейтенанта. В пятьдесят пять лет Брогли возвращался к военному ремеслу, с которого началась его карьера. Но он не смирялся: большинство агентов, включая и Виравольту, все еще находились в его распоряжении; они были по-прежнему признательны шефу Тайной службы. В сегодняшней ситуации он не мог приостановить всю деятельность одним росчерком пера. Поэтому так или иначе Тайная служба продолжала существовать. Тем временем Брогли прошествует завтра в процессии на церемонии коронации вместе со своим братом и кавалерами ордена Святого Духа.

Виравольта произвел смотр вверенных ему войск. Он вернул Августину Марьянну оружие, выданное ему для исполнения миссии. Ничто не могло заменить его итальянский клинок, кинжал и пистолет. В эти минуты Анна Сантамария присоединялась к кортежу королевы. Пьетро предпочел бы укрыть ее в безопасном месте, но она не могла пропустить коронацию. Поэтому он поручил ее охрану Козимо.

– Не допускайте, чтобы вас отвлекали! – кричал он, проезжая верхом перед рядами своих солдат. – Кортеж прибудет через два часа! Ни на минуту не теряйте бдительности ни до, ни во время, ни после церемонии, и в течение всего торжества!

Они заняли позиции с восточной стороны собора. Другие роты окружили здание, вытянувшись шеренгами на паперти или же рассредоточившись по соседним домам. Массивные декорации и теснота затрудняли размещение войск, которые должны были оставить место для подъезда больших экипажей и для толпы. Но солдаты были готовы к тому, чтобы собраться по первой тревоге. Сартин взял на себя охрану кортежа. Вдоль всего пути были дислоцированы элитные части королевского военного ведомства, жандармы гвардии и солдаты легкой конницы с красными обшлагами, а также гусары, стрелки легкой кавалерии и пехотные части. Под командованием Пьетро находились два драгунских полка, солдаты которых славились меткостью стрельбы и могли атаковать с помощью холодного оружия, а также мушкетерская рота. Если бы из-за особого характера его миссий статус Пьетро не был менее официальным, он служил бы в их рядах. Две роты, отличающиеся мастью лошадей, насчитывали по двести пятьдесят человек каждая. Из них около сотни подчинялись непосредственно Пьетро. Он проехал перед ними. Они были одеты в синие мундиры с белым крестом поверх красных костюмов, украшенных золотыми галунами. У всех были шпаги и мушкеты.

«Дьявол! Что же он может предпринять?»

У него было неспокойно на душе.

– Будьте начеку, направляйте потоки людей, следите за движениями толпы и будьте готовы выполнить любое наше приказание!

Он перебирал в памяти различные этапы церемонии, когда к нему приблизился совсем маленький ребенок, скорее всего, питомец соседнего приюта. На голове у него был венок, а на шее – гирлянда из цветов. Он подал Виравольте поднос, на котором лежало письмо, запечатанное воском. Пьетро тут же узнал печать.

Б.

Для Черной Орхидеи

– Кто это тебе дал? – тут же спросил он ребенка. – Как тебе удалось пройти?

– Господин в капюшоне… Он сказал, что это для вас и короля… Драгунский капитан велел мне отнести это вам…

Пьетро больше не слушал и вскрыл письмо.

Конечно, оно содержало басню.

Королевский офицер, проделавший весь путь из Версаля, во весь опор мчался к паперти собора. Подковы его коня стучали по мостовой.

Он протиснулся между рядами, размахивая своей шляпой с перьями и крича:

– Посторонись! Посторонись! Сообщение от господина Марьянна из королевского ведомства для Черной Орхидеи!

Пьетро поднял голову; посланец уже спешивался.

Он протянул ему второе письмо, и Виравольта быстро пробежал его глазами.

Затем он вновь взглянул на басню… и побледнел.

Стоявший рядом мушкетер спросил его:

– В чем дело?

Не отвечая, Пьетро протянул ему записку и вскочил на коня; он резко развернул жеребца, который заржал и встал на дыбы. Нахмурив брови, он посмотрел на окружающие город холмы.

Холмы.

Идеальное место.

Трагедия.

Он закричал.

– Вперед! Двадцать черных с Факте на запад от холмов! Остальные со мной! Первый из драгунских туда же, остальные остаются на своих позициях! Послать сообщение Сартину!

Конь его повернулся на сто восемьдесят градусов. В замешательстве мушкетер Факте удивленно поднял глаза:

– Что происходит? Он потряс запиской. Пьетро уже удалялся в облаке пыли.

Слова записки Августина Марьянна прозвучали в ушах Виравольты так, как будто начальник Бюро изобретений Королевского ведомства произносил их лично своим неизменно суровым голосом.

«Я закончил идентификацию химического состава, обозначенного на планах, которые Вы мне передали. Я определил сырую нефть, селитру и различные вещества, в частности битум и смолу, смешанные с фосфидом кальция; негашеную известь, которую Плиний описывал как плесень, возникающую на влажных стенах; а также серу и уголь. По всей видимости, это не единственный в своем роде рецепт, но смесь, составленная по общей формуле, которую использовали византийские пиротехники. Меня окончательно убедили в этом ссылки на Каллиника Сирийского и на книгу «Liber ignium ad comburendos hostem», «Книгу об огнях для опаления врагов» написанную Марком Греком в 1230 году.

Мой друг, речь идет об оружии, и не каком-нибудь, а абсолютном, о смертельном веществе, восставшем из пепла! Оно напоминает мне одно изобретение, которое поступило к нам в Королевское ведомство в 1759 году, если быть точным. Тогда один человек по фамилии Дюпре случайно вновь изобрел этот бич. Он сообщил свой секрет нашему возлюбленному Людовику XV. Я ему лично доложил об этом гнусном изобретении. Его действие казалось столь ужасным, что во имя человеколюбия король решил предать его забвению и купить молчание Дюпре! Ему было выдано содержание в размере 2000 фунтов. Одному из наших работников поручили раз и навсегда сжечь эти документы. Я больше их не видел.

Но внезапно меня пронзил страх: а что, если эти архивы были похищены? Или же кто-то восстановил эту тайную формулу? Один из наших врагов или агент вашей службы, предавший дело короля?

Вы понимаете, Виравольта, о чем я говорю? Это оружие – небесный огонь, мой друг, ни больше ни меньше! Опустошительный огонь, формула которого была утеряна после взятия Константинополя в 1453 году…

Греческий огонь!»

Факте взглянул на записку; он прочел лишь последние слова.

Одновременно с королем и королевой мишенью становились все придворные.

Мушкетер посмотрел вслед Виравольте, удалявшемуся под стук копыт.

Заяц и Черепаха

Книга VI, басня 10

 

Resurrexit!

Церемониал не менялся уже семьсот лет.

В этот день, 11 июня, в шесть утра, Людовик, бледный, как воск потухшей свечи, собрал все свои силы, чтобы встретить один из самых долгих и самых мучительных дней своей жизни. Он был одет в сутану из серебристого сукна, а на голове у него была трехрогая шапочка из черного бархата, к которой был прикреплен пучок белых перьев и хохолок цапли. Он сдержал кашель, когда ему объявили, что в архиепископский дворец, где он остановился, прибыли прелаты с зажженными свечами. Перед ними шествовали дети из хора; каноники выстроились в две шеренги. Уже раздавалась музыка, исполняемая столичными музыкантами, и доносилось пение певчих главного собора. С момента его пробуждения вокруг его ложа собрались самые высокопоставленные придворные, одетые в причудливые костюмы. Людовик еще возлежал и придворные все еще окружали его, когда главный певчий дирижерской палочкой постучал в дверь спальни.

В спальне главный камергер, приложив руку к сердцу и выпрямив спину, сделал шаг и произнес:

– Кого вам нужно?

– Короля!

– Король почивает.

Прошло несколько секунд, затем главный певчий вновь постучал.

Повторился такой же ритуал, и певчий постучал в третий раз.

– Кого вам нужно?

– Нам нужен Людовик XVI, которого Бог пожаловал нам в короли!

«Ладно… Теперь дело за мной», – сказал себе Людовик, сглатывая слюну.

Дверь открылась.

Прелаты подошли к постели, приподняли монарха и поставили его на ноги. Каждое действие было символичным: пока он не был помазан сакральным елеем, предполагалось, что король спит, и Церковь должна была разбудить его и отвести к алтарю. Во дворе архиепископского дворца собрался кортеж – солдаты швейцарской гвардии французского короля, гобои, барабаны и трубы, флейты и дудки, камергеры и свита, телохранители, воины, вооруженные алебардами, и кавалеры ордена Святого Духа.

Среди них находился Шарль де Брогли, со спокойным выражением лица и приподнятой бровью.

Людовик наконец вышел из спальни; у него был заспанный вид. Проходя под аркадой архиепископского дворца, он приободрился, чтобы лучше соответствовать своему положению – в самом центре мироздания. За его продвижением наблюдали двое гусаров, а неподалеку восьмидесятичетырехлетний коннетабль, господин де Клермон-Тоннер, наклонился к своему соседу, спрашивая его дрожащим голосом, хватит ли монарху сил выдержать все обряды сегодняшнего дня. Как только король занял свое место, кортеж тронулся. Епископ Лаонский, потрясая митрой и крестом, бранился с епископом Бове о том, кто из них должен шествовать первым, и их потасовка уже стала привлекать внимание публики. Они вышли за ворота и направились по огромному проспекту, по обе стороны которого в тишине этой новой зари преклоняли колени бесчисленные подданные, образовав под листвой деревьев нечто вроде почетного караула, уходившего за горизонт.

Народ приветствовал своего короля.

Мария Антуанетта оделась, когда за окном стояла еще ночь. В пять тридцать она была уже в соборе. Первые приглашенные начали занимать места примерно с четырех часов. Она вошла и также направилась к своему месту на трибуне, рядом с дамами Королевского ведомства. Анна Сантамария, роскошно одетая, в платье с фижмами и огненно-оранжевым лифом, с переливающимися на груди бриллиантами, прибыла одновременно с королевой. Она вошла вслед за ней в сопровождении Козимо со шпагой на боку.

В этот день славы все пространство собора преобразилось. Коринфские колонны заслоняли столбы нефа, между которыми под кессонами потолка были установлены ложи. Повсюду были натянуты пышные драпировки из фиолетового атласа и темно-голубого бархата с вышитыми королевскими лилиями и золотым позументом. Церемония обещала быть очень продолжительной, поэтому за трибуной, на которой располагалась королева, Ведомство развлечений обустроило настоящие апартаменты, оснащенные всеми необходимыми удобствами, включая «английский кабинет» из красного дерева с ловко придуманным гигиеническим фонтанчиком. Из-за избытка украшений в этом помещении, превращенном в помпезный зал, клирос казался совсем крошечным, как дешевенькая золоченая бижутерия, попавшая в роскошный сосуд.

Все взоры были устремлены на королеву.

А сама Мария Антуанетта не спускала взгляда с крыльца.

Она ждала…

И он прибыл. Повсюду, где он проходил, люди вставали на колени; затем он оказался перед собором. В волнении он посмотрел на статуи, украшающие крыльцо, сделал последний вдох и вошел в храм. Его сердце готово было выскочить из груди. Он потел. Голова раскалывалась.

Он появился в лучах света на паперти в длинной серебряной мантии. Огромный орган изверг торжественную и радостную мелодию. Оркестр из ста музыкантов вибрировал в унисон. Король вздрогнул. Мария Антуанетта поднесла руку к сердцу.

Людовик вошел внутрь – двери за ним затворились.

Он шел между двумя епископами.

Чей взор, если не королевский, смог бы с большей точностью проследить за беспорядочным вихрем, который поднялся вслед за тем? Но действительно ли видели его очи, понял ли он что-либо из того, что происходило в этот день? Какое смятение завладело его душой? Пять часов. В течение пяти часов он будет скорее марионеткой, чем человеком, и однако эта церемония вознесет его высоко над обычными смертными. Его уже раздевали и вновь одевали-, чьи-то руки трогали его, толкали вперед, теребили, поворачивали снова и снова. Людовик был намерен исполнить все безукоризненно, но он скорее пошатывался, чем грациозно перемещался. Он боялся споткнуться. Тех уроков, которые по инициативе Марии Антуанетты ему дал Гардель из Оперного театра, оказалось недостаточно для того, чтобы выработать у него безупречную осанку. Но он изо всех сил пытался сосредоточиться, чтобы отогнать эти мысли и по мере возможности насладиться уникальным моментом.

Принесли сакральный сосуд с елеем. Король растянулся на полу, раскинув руки крестом, поднялся, затем простерся на длинном квадратном куске фиолетового бархата, в сопровождении архиепископа Реймса. Архиепископ встал, хрустя суставами, а Людовик остался коленопреклоненным. Архиепископ сел напротив него.

Настал момент освящения.

Монарху расстегнули куртку и сорочку, он предстал для ритуального миропомазания елеем.

Лоб. Ты король Франции, посланник Бога! Живот. Ты самодержец-чудотворец. Спина, плечи. Ты сын Христа! Руки. Кисти. Он казался преображенным. На нем была благодать. Реймсский архиепископ вопрошал короля, готов ли он защищать Церковь и сохранять ее привилегии. Архиепископы Лаона и Бове приподняли его для произнесения клятвы. Как повелевала традиция, они обратились к присутствующим с вопросом, принимают ли они Людовика XVI в качестве своего короля.

Трибуны ответили глубочайшим молчанием.

Это молчание означало «да».

Он с жаром произнес клятву.

Греческий огонь.

Конечно, Пьетро слышал об этом. Говорили, что он был изобретен около 670 года. Секретная формула его состава приписывалась Каллинику из Гелиополя в Сирии, или же в Египте, по версии Кедрена. Видимо, он получил ее в результате торговых контактов с китайцами. Эта воспламеняющаяся смесь обладала одним невероятным свойством: она горела при соприкосновении с водой. Именно «жидкий огонь» позволил в 960 году Никифору Фоке при поддержке двух тысяч кораблей нейтрализовать сарацинских пиратов с Крита; во время осады Константинополя он помог византийцам оказать сопротивление Омейядам, а Константину IV повернуть вспять армии халифа Йезида. Византийцы передавали этот секрет из поколения в поколение с бесконечной осторожностью. Как говорили, небесный огонь распространялся во всех направлениях и мог даже пожрать камень. Хроники древних сражений полны самых необычайных описаний. Сотни византийских кораблей брали на абордаж сарацинский флот, в то время как взрывающиеся шары поглощали паруса и мостики в сопровождении взрывов, едкого дыма и ядовитых паров! Жуанвиль рассказывает, как кавалеры ордена Святого Людовика во время крестовых походов бросались на землю и взывали к Всевышнему при виде огненных комет. В 1204 году, когда армия крестоносцев осадила Константинополь, арабы открыли свойства серы и черного пороха и стали использовать огонь не только на море, но и в битвах на суше. Греческий огонь был в употреблении вплоть до XIV века. Но после взятия Константинополя в 1453 году состав этого абсолютного оружия был утерян. До тех пор пока со свалки истории его не выудил этот господин Дюпре, о котором упоминал Августин Марьянн, и не подал королю свою записку в 1759 году…

И вот жидкий огонь вновь возрождается!

Пьетро казалось, что перед его глазами мелькают языки пламени.

Он мчался галопом с не отстававшими ни на шаг драгунами и мушкетерами, огибая собор и город с восточной стороны. Они скакали по ущелью к холмам, возвышавшимся вокруг города, под прикрытием тенистого леса, который располагался рядом с засаженными виноградными лозами склонами. Лошади хрипели, из-под копыт летели комья земли. Пьетро на мгновение замедлил бег коня, чтобы сориентироваться. Сейчас они находились над городом и над собором, едва ли на расстоянии одного лье. Они поднялись еще выше – и в конце концов Пьетро понял, что не ошибся. С паперти собора, из центра города разглядеть их было невозможно, но они были здесь. На склоне находилось около сотни мужчин. Пьетро был ошеломлен, но у него не оставалось времени подробнее разглядеть устрашающее орудие, которое они установили на вершине холма. Эти причудливые механизмы, как осознал венецианец, напоминали те, которыми в прошлом были оснащены корабли византийцев. Как в былые времена на кораблях, свинцовые или медные жерла сокращали адскую дистанцию, приближая мишень к глотке льва или морского чудовища, готового вылить на врага поток огня. Другим концом жерла были опущены в огромные котлы, наполненные жгучей смесью, которую приготовляли у него на глазах. На склоне холма была укрыта дюжина этих стволов. Каждый обслуживало четверо человек, одетых в черное, готовых пролить этот пламенный и смертельный огонь на собор и на весь город!

Глаза Пьетро расширились от ужаса. Жерла могли поворачиваться вокруг своей оси и следовать за превратностями боя по воле тех, кто ими управляет. Как будто для равновесия, рядом с ними были установлены пушки, которые, видимо, должны были напомнить, что на смену небесному пламени пришло другое пламя – черного пороха.

– По моей команде огонь! – не теряя ни секунды, завопил Пьетро.

Пьетро вторгся в скопище врагов, словно собака, выскочившая посреди игроков в кегли. В панике повсюду носились, ржали и вставали на дыбы лошади. И вдруг Пьетро увидел их – Баснописца в капюшоне, верхом на кобылице цвета воронова крыла, а рядом с ним, у самого края косогора – лорда Стивенса. Венецианец спрыгнул с коня, одной рукой выхватывая из ножен шпагу, другой – пистолет. Несмотря на сумятицу, мушкетеры последовали его примеру. Внезапность нападения сыграла свою роль. В течение нескольких секунд все находились в замешательстве. Люди Баснописца обменивались озадаченными взглядами, холм содрогался, как под натиском бурных валов. Затем тут, в нескольких сотнях метров от собора, этого святилища, где собралось все, что было во французском королевстве благородного и великого, развернули сифоны, скорректировали пушки, выхватили сабли и пороховые шашки. Баснописец поднял на дыбы свою кобылицу и в свою очередь вынул оружие.

– Ну а сейчас наш ход! – крикнул Пьетро.

Холм воспламенился.

Король продолжал подчиняться и по мере своего обнажения парадоксальным образом приобретал все новые качества. Он вновь надел тунику, далматику и плащ. Потом настал момент, которого ожидали, на который уповали все собравшиеся. Совершающий богослужение подошел к коленопреклоненному перед алтарем Людовику, а корону торжественным жестом подняли на высоту вытянутой руки. Это была диадема Шарлеманя и монархов Франции. Как было заведено со времен Филиппа Августа, двенадцать пэров приблизились и, образовав круг, дотронулись до нее перед тем, как она коснулась королевского чела. В это мгновение, длившееся целую вечность, протянувшееся до самого конца Истории, Людовик XVI, у которого пересохло горло, принимая этот немыслимо тяжелый головной убор, не смог сдержать гримасы…

– Она… она слишком давит!

И его фраза запомнилась навсегда.

Тут же тяжелую корону заменили иной, усыпанной бриллиантами, сверкающей, изготовленной специально для него.

Настала очередь меча Шарлеманя, который принесли на бархатной подушке.

Меч Шарлеманя!

Он взял его в руку и поднял острием к небу.

А сейчас стоя!

На ногах у него были легкие башмаки с золотыми шпорами.

На пальце – кольцо властелина.

В свободной руке скипетр.

За ним простиралась горностаевая мантия с тридцатью вышитыми золотой нитью узорами.

Все сливалось перед его глазами. Это было настоящее пекло. По четырем ступеням он поднялся к поджидавшему его трону, у которого не было ни спинки, ни подлокотников, так как теперь монарх больше не нуждается в опоре. Он был вручен Богу и своему народу! Поднявшись, он обернулся и наконец – наконец-то! – сел.

Вначале казалось, что гул поднимается из глубины веков. Затем он стал более ритмичным, к нему присоединился звон колоколов. И вдруг началось извержение. Гремели фанфары, воспламеняли воздух симфонии, давали ожесточенные залпы пушки, оглушительно били колокола. Двери собора распахнулись, и народ, как ручей, как радостная река, потек отдавать почести своему королю. Одновременно открывали золоченые клетки, приготовленные для этого случая: под своды собора взмывали сотни птиц, они били крыльями, носясь в вышине между колоннами, стайками обезумевших ангелов пролетая перед витражами. Очарованная толпа разражалась радостными возгласами. Король блистал в своей синей мантии, подбитой мехом горностая и украшенной золотыми лилиями; он восседал на троне, держа скипетр и жезл правосудия, и по всей Франции, старшей дочери Церкви, люди, выпятив грудь, без устали кричали: «Рождество! Рождество! Да здравствует король! Рождество! Да здравствует король!»

С этого момента невозможно было больше сдерживать свои эмоции. Из глубины собора раздался крик Марии Антуанетты, королевы, да, королевы! Она разразилась рыданиями на своей трибуне под гром аплодисментов, поднимающихся отовсюду. Людовик смотрел на нее со своего трона; в течение всей церемонии он нуждался в ее поддержке, посылая ей радостные, хотя и тревожные улыбки, но сейчас он глядел на нее нежным заговорщическим взглядом. Она сквозь слезы ответила ему тем же. Господин де Клермон-Тоннер, коннетабль Франции, который пришел забрать меч Шарлеманя, от усталости споткнулся и растянулся на полу во весь рост. Анна Сантамария не смогла сдержать смех; она подмигнула Козимо, находившемуся на другой стороне трибуны. Архиепископ Реймса вздохнул, и черты его лица разгладились, но в глазах заблестели слезы. Юный граф д'Артуа уронил из-за этого свою корону и чертыхался, ожидая, когда ее поднимут и попадут ему. Посланник Триполи с рыданиями преклонил колени. Артиллерийские залпы посылали в небо пороховые облачка, раздалась мушкетерская стрельба, одновременно зазвонили колокола церквей, аббатств и монастырей.

Франция родилась заново.

А на соседних холмах налет, учиненный Виравольтой, драгунами и мушкетерами, превратил всю местность в невообразимое поле боя.

Овладевая изобретением, возвращенным ими из небытия, солдаты Стивенса и Баснописца, как и их отдаленные византийские и сарацинские предшественники, изучили все способы его применения. К тому же их пиротехники были снабжены невиданным оружием. Некоторые сжимали «ручные ракеты»; их залпы были подобны грому и освещали все вокруг огнями, оставлявшими при падении длинный след перед тем как разорвать бок ржущей от испуга лошади, воспламенить нагрудный крест мушкетера или же повалить королевского драгуна. Другие метали бомбы, содержащие воспламеняющуюся смесь, которые взрывались у самой земли, выпуская снопы ужасных вспышек. Это были те самые маленькие «ручные ракеты» из стекла или глины, которые некогда можно было увидеть у торговцев диковинками на базарах Смирны, Бейрута или Дамаска. По запальному фитилю огонь поступал внутрь полых сосудов в форме сосновой шишки, затем солдат бросал ракету, и она разрывалась на тысячи кусков.

– Это сон, – повторял Пьетро, покачивая головой.

Его клинок просвистел, он поднял его к небу, и металл как будто зазвенел. Пьетро снова бросился в бой.

– За мной!

Он сражался как дьявол. Стивенс с Баснописцем намеревались накрыть собор со всеми собравшимися лавиной огня; так как их планы были нарушены, пиротехники пытались развернуть пушки и сифоны в направлении атаковавших. Чтобы не дать им выстрелить, повсюду солдаты Виравольты бросались в рукопашную. Греческая смесь направлялась по гибким трубам и извергалась с помощью механизма, напоминающего нагнетательный насос; она загоралась у трубных отверстий, к которым подносили упаковки пакли, пропитанной воспламеняющейся жидкостью Со всех сторон ярко блестели попавшие в огонь алебарды клинки и стрелы. К небу поднимались клубы дыма, придавая этой битве вид сражения под предводительством какого-то демона, поднявшегося из преисподней. Посреди взрывов серы, пороха и селитры иногда взлетали на воздух и сами бойцы. Как переспевшие фрукты, лопались бочки.

Пьетро, сброшенный с лошади на землю, изо всех сил ударил по одной из бочек, так что она завертелась.

Чуть дальше собирались выстрелить из сифона, все еще нацеленного на собор.

В ярости Баснописец рявкнул нечеловеческим голосом:

– Стреляйте! Вы что, оглохли? Стреляйте!

Пьетро хватило трех ударов шпаги, чтобы уложить всех троих пиротехников. Но паклю уже подносили другие. Пьетро не успел помешать им, и он во всю мощь ударил ногой по стволу с огнедышащим дулом. Выбитый из пазов, ствол в считанные доли секунды взметнулся вверх, заняв почти вертикальное положение, так что огненная смесь изверглась… в небо над головами сражающихся.

Вира вольта переглянулся с окружавшими его солдатами.

– Нет. НЕТ!

Все стремительно бросились врассыпную.

Жидкий огонь дождем обрушился на то самое место, где они только что стояли, и поджег насос и котел. А неподалеку смесь раскидывала вокруг черные и красные языки. Она устремлялась между травами, извивалась по земле, подобно вязкой вулканической магме. Крошечной веточки было довольно, чтобы загорелось вещество, которое до того избежало воспламенения. Когда Пьетро оказался лицом к лицу с Баснописцем, земля как будто вдруг загорелась под воздействием извержения. Вокруг них все еще растекался во все стороны греческий огонь, искрящийся и быстрый, принимающий форму пламенных трезубцев и похожих на лаву полос. Огонь настиг десять человек в одну и ту же минуту, не делая различий между союзниками и врагами, и они мгновенно прекратили битву и с воплями покатились по земле. Другие пытались укротить этот смерч, но безрезультатно. Обезумевшие лошади с полными ужаса глазами бросались врассыпную, роняя пену на удила. Черные и серые мушкетеры, спешившись, вступили в бой. Злобно улыбаясь, Пьетро приготовился к схватке. За силуэтом в капюшоне он вдруг заметил Стивенса, разворачивающего своего коня и направляющегося сквозь деревья к опушке леса.

Он улепетывал!

– Однако… Он смел, но не безрассуден, – бросил Пьетро. Баснописец на мгновение повернул голову, затем вновь посмотрел на Виравольту.

Он хранил молчание под своим темным капюшоном. Выстреливший сифон начертил за ними дорожку из жидкой горящей лавы; от нее, как факел, зажглось дерево. Несколько раскаленных капель упало рядом с венецианцем. Пьетро пригнулся, чтобы не попасть под перекрестный ракетный огонь, затем окунул клинок своей шпаги в котел, еще содержавший половину взрывчатой жидкости. Баснописец немедленно сделал то же самое. Оба погрузили клинки в один из ближайших языков пламени. Клинки загорелись.

Жар становился невыносимым, от дыма першило в горле. Наполовину обгоревшие мушкетеры шатались и падали с оружием в руках. Другие с криками бежали, напоминая живые и негасимые факелы. Среди этого хаоса Виравольта продолжал поединок с Баснописцем. Их клинки скрещивались с лязгом, их легчайшие соприкосновения рождали ворох искр; шпаги мелькали в воздухе вслед за движениями соперников, рисуя огненные арабески.

– Ты неплохо обучен, – бросил Баснописец.

За их спинами стеной поднимался греческий огонь.

– Мы знаем, кто вы! – закричал Виравольта. – Не упорствуйте!

На мгновение они оказались лицом к лицу; Пьетро разглядел черты зрелого мужчины с обрамленным черными кудрями лбом; черты, искаженные ненавистью. Виравольта воспользовался моментом, чтобы прошептать:

– Мы знаем, кто ваш отец.

Ему показалось, что Баснописец заколебался. Он молчал… лишь склонил голову под капюшоном.

Войско Баснописца и лорда Стивенса было малочисленным. Драгунам удалось нейтрализовать пушки, так что ни одно ядро не было выпущено в сторону собора. Сифоны были разрушены. Мушкетеры заканчивали прочесывать ряды противника. Увидев, что бой проигран, Баснописец повернулся, прошелестев своим плащом. В три прыжка он оказался вне досягаемости. Бросившись в погоню, Пьетро увидел, что путь ему преградила стена огня, внезапно вновь разгоревшегося. Баснописец бежал по другой стороне холма, где его ждала привязанная к дереву лошадь, вставшая на дыбы. Пьетро заметил рядом труп. Он изловчился и схватил ракеты павшего, которые все еще находились в боевом положении. Одним движением он зажег и дернул запальный фитиль. Тут же прямо к удаляющемуся Баснописцу за кометой, увенчанной светящимся ореолом, протянулась блестящая, искристая дорожка.

Комета не попала в цель.

И сразу, словно праздничная иллюминация, занялась крона дерева.

Тогда Пьетро, переводя дух, оглянулся по сторонам.

Картина напомнила ему о кострах праздника Ивана Купалы.

А далеко внизу из собора выходила процессия. С паперти люди смотрели на странные огни, пылающие на склонах соседних холмов, и поднимающиеся к небу столбы дыма. На языки пламени и разноцветные молнии первой указала пальцем маленькая девочка. Малышка радостно вскрикнула многотысячная толпа повернулась в указанном ею направлении. Стоя рядом с Марией Антуанеттой посреди стаи выпущенных из клеток белых голубей, которые продолжали вылетать из храма, часто махая крыльями, сам король подивился тому, что для него приготовили его пиротехники. Он не мог припомнить, чтобы он отдавал какие-либо распоряжения о подобном мероприятии, но сюрприз доставил ему удовольствие. Никогда еще он не видел такого забавного фейерверка – и особенно средь бела дня.

– Ах! – воскликнул он. – И как это у них получается?

И король захлопал в ладоши. Его аплодисменты были тут же подхвачены толпой, собравшейся на паперти и глядевшей на холмы.

Пьетро отпустил воротник последнего противника, которого он рассек пополам. Прикончив и отбросив его, он отер клинок от крови.

 

В лесу Любви

Да, он вспоминал свою свадьбу, но на этот раз все было более шикарно, а впрочем, он чувствовал себя хуже: Людовику, которому до смерти хотелось сесть и закусить, перед тем как наконец отправиться спать, не досталось ни крошки с королевского банкета. Под музыку оркестра одно блюдо сменяло другое, но непрерывный поток коленопреклонений не позволял ему перевести взгляд на тарелку Еще предстояло проехать по городу во главе кавалькады, председательствовать на собрании кавалеров ордена Святого Духа и прикоснуться более чем к двум тысячам больных. Посреди всей этой суеты он узнал от своего камергера, который узнал это от капитана гвардейцев, который узнал это от одного из солдат, который узнал это от одного из людей, обеспечивающих безопасность королевы, что сегодня было предотвращено огромное покушение, и все благодаря бывшему агенту Тайной службы и одному из служащих Королевского ведомства.

Из-за оглушительного шума вокруг Людовик XVI половины не расслышал.

Видимо, какая-то неясная опасность была устранена.

Он ограничился уклончивой улыбкой и несколькими словами:

– Ах так, ну тем лучше, тем лучше.

Впервые он почувствовал себя поистине королем.

В лесу Любви сгущалась тьма.

Людовик XVI еще не лег в постель, но день подошел к концу. Он наконец снял свое пышное одеяние. Сейчас он прогуливался рука об руку с королевой в лесу, который так любили жители Реймса.

Вокруг раскинулись поля, и он с улыбкой думал об обширных лесах, расположенных вокруг Версаля, где он вскоре снова сможет предаться охоте. Но сейчас нельзя было сказать, что он действительно находился наедине с Марией Антуанеттой. Толпа продолжала со всех сторон напирать на них. Однако самые главные события сегодняшнего дня, как возвышенные, так и изнурительные, были уже позади. Мария Антуанетта улыбалась и делала приветственные знаки направо и налево, склоняя голову и поднимая руку. Людям хотелось до них дотронуться, особенно до нее, ведь она была такая красивая, – ее лицо под шляпой радостно светилось; не раз уже она соизволила остановиться, чтобы произнести пару любезных слов, поговорить в течение нескольких секунд с придворными, горожанами и крестьянами. При каждом слове, на каждом шагу ее бурно приветствовали.

Они шли вдвоем и, дойдя до поворота аллеи, они наконец получили минутную передышку.

Король попросил, чтобы их оставили в одиночестве на несколько минут, всего лишь на несколько минут.

Они посмотрели друг на друга. Он подал ей руку, которую она сжала еще сильнее. В этот момент им показалось, что, скорее всего, все это имеет какой-то смысл. Что, в конце концов, они любят друг друга, что у них, как у любой другой пары, родятся дети и что их ждет светлое будущее.

Они шли, взявшись за руки, по розарию, который постепенно погружался в сумрак.

На лес Любви опускалась ночь.

Доложив Сартину обо всех обстоятельствах разразившейся на холме битвы, Пьетро разыскал Шарля де Брогли Министр было отчаялся, но Пьетро уверил его, что опасность предотвращена, по крайней мере, на данный момент. В результате напряженных усилий им удалось потушить занимавшийся пожар. Горел ли и в самом деле этот огонь в воде, да еще и с большей силой? В любом случае, одолеть его удалось не с помощью воды, но, как и раньше, на укреплениях Константинополя: воспользовавшись песком, землей и влажными простынями и одеялами, с помощью которых перекрыли доступ воздуха. Там, вверху, по соседству с виноградниками, холм все еще дымился. В 1775 году шампанское приобретет легкий привкус гари, и это создаст исключительный сорт.

Но Баснописец и лорд Стивенс исчезли.

К ним приблизилась Анна Сантамария с Козимо. Пьетро улыбнулся и поцеловал Анну, а затем стиснул в объятиях Козимо.

– Ну, значит, все-таки ничего не случилось! – произнес Козимо.

– Наверное, твой папа опять развлекался в парке, – возразила Анна, разглядывая испачканную одежду Пьетро.

На его лбу и на щеке сохранились следы серы и пепла. Из раны на правом виске сочилась кровь. Венецианец вновь повернулся к графу де Брогли, который все еще был в своем великолепном костюме кавалера ордена Святого Духа. Он отвел шефа Тайной службы в сторону. Козимо смотрел на них с заинтригованным и несколько подозрительным видом.

– Как обстоят у вас дела со Стормоном?

– Мы с Верженном не перестаем его тормошить. Ведь он уже давно упустил Стивенса. Да еще и потерял других агентов.

– Да, примерно как у нас, – с горечью произнес Пьетро. – А Баснописец? Невероятно, но мы все еще не знаем его имени! – Он пристально посмотрел графу в глаза. – Будем откровенны! Жак де Марсий… Первый Баснописец, мужчина, которого я убил на свадьбе Марии Антуанетты… Вы ведь знали, не так ли?

– Что вы хотите этим сказать, Виравольта?

– Он никогда не стремился никого убивать. Ему нужна была аудиенция.

Шарль де Брогли облизнул губы. Пьетро продолжал.

– Вы не могли этого не знать. Именно вам король должен был поведать об этой истории. Вы уже были шефом Тайной службы… С кем еще он стал бы об этом говорить? Марсий был неуравновешенным, но не сумасшедшим… С какой стати стал бы он организовывать покушение без какой-либо надежды на успех?

Брогли молча слушал.

– Он требовал справедливости для внебрачного сына короля! Он воспользовался свадьбой, чтобы явиться в Версаль, полагаясь на судьбу, явиться туда, где прежде все двери перед ним были закрыты… в надежде найти способ объясниться! Вы знали, что он придет, не правда ли? Он загримировался по необходимости, зная, что его могут преследовать! – Пьетро нахмурился. – И вы позволили мне его убить.

Он сделал паузу и заговорил вновь:

– Вы всех нас собрали по тревоге… и представили доказательства его вины. Но из ложных соображений. Вы просто покрывали короля. Не так ли?

Брогли напряженно хмурился.

– Эпиграммы были написаны им. Я еще кое-что добавил. Пьетро продолжал:

– После чего было нетрудно завести дело, представив его экстремистом» противящимся австрийскому альянсу, а кроме того, и опасным сатанистом или мистиком и почти еретиком, посещающим конвульсионистов Сен-Медара! Я всегда думал, что этот портрет не совсем… логичен. Все это можно было сфабриковать за три дня. Да что я говорю: за одну ночь. И переходим к следующему делу!

Пьетро прищурился. Граф защищался:

– О ребенке я понятия не имел, Виравольта. Король мне и в самом деле намекнул на какую-то женщину… заявляющую, будто состояла в связи с ним… Он говорил, что женщина эта использует аббата для распространения самых необоснованных слухов. Он сам мне не все рассказал, Виравольта, понимаете? О ребенке я ничего не знал. И в любом случае! Как бы вы поступили на моем месте? Моим долгом было защищать нашего Возлюбленного… – На его губах выступила циничная улыбка. – У короля тоже были секреты, о которых никто больше не знал.

На несколько мгновений Шарль замолчал, затем вновь заговорил:

– Марсий стал представлять угрозу для государства. Он мог распространить и другие эпиграммы, Виравольта. Его ошибкой было то, что он говорил правду. Но и то верно, что мы сами написали некоторые из них, чтобы иметь больше доказательств. Разумеется, все это… между нами.

Они молча посмотрели друг на друга.

Пьетро покачал головой.

– Конечно, д'Эгийон никаких подробностей не знал, когда поручал мне расследовать дело. Но вы? Когда вновь появились и эпиграммы, и его имя?

– Я ни в чем не был уверен. Кроме того, в тот момент над Тайной службой нависла опасность. Я должен был сражаться сразу на нескольких фронтах. Мне требовалось время, чтобы во всем разобраться, затем найти подтверждение в лице Мари Дезарно! Ее имя фигурировало в рапортах… но подразумевалось, что она была любовницей… аббата. А не короля! Он даже не сообщил мне ее имя! Это была просто еще одна женщина, Виравольта! Уличная девка. Он о ней забыл. Что королю хотелось, так это заткнуть аббата. Марсий придумал этот персонаж, чтобы приблизиться к нам. Он воспитывал незаконного королевского сына как своего собственного в течение многих лет и защищал его мать… но этим объяснялась лишь одна сторона заговора. Об англичанах никто не подозревал. Это вы, Виравольта, дали мне понять, что они затевают. Все это сложилось в стройную картину для меня лишь недавно.

Пьетро тряхнул головой.

– Но вы отдаете себе отчет?

Граф положил ему руку на плечо.

– Он продолжал представлять угрозу для государства. А если бы Франция в торжественный день узнала о незаконном королевском сыне? Людовик Август женился на Марии Антуанетте, Франция вступала в брачный союз с Австрией!.. Мы думали о мировой стабильности, Виравольта! О государственных интересах. О политике.

Пьетро в свою очередь горько улыбнулся.

– Понимаю. Но уж не думаете ли вы и в самом деле, что незаконный отпрыск способен поколебать французский престол?

– В его жилах все же течет королевская кровь, мой друг. Империи рушились и не из-за таких мелочей.

Пьетро и шеф Тайной службы замолчали.

В этот момент королевский офицер, посланный прямо из Версаля, галопом прискакал к паперти собора.

– Дорогу! Дорогу! Письмо от господина Марьянна, из Королевского ведомства, для Черной Орхидеи!

Пьетро вскрыл новое послание Августина Марьянна.

Виравольта понял. Он посмотрел на Шарля де Брогли, еле сдерживая крик. Анна приблизилась к ним. Она улыбнулась.

– Новая игра?

Пьетро вспомнил. Если Баснописец не откажется от исполнения своего последнего плана…

Собака и ее тень д'Эон, Сапфир, Бомарше

Любовь и Безумие Анна

Обезьяна-Король Людовик XVI

Стрекоза и Муравей Мария Антуанетта

Заяц и Черепаха Придворные

Лев состарившийся

Партия была еще не завершена.

В Реймсе Анна, Пьетро и Козимо остановились недалеко от гвардии и королевской четы. Их номера находились в гостинице, расположенной напротив собора. Глубокой ночью все наконец стихло, замолкло, было слышно лишь дыхание двух человек.

В небе светила луна. Анна и Пьетро занимались любовью. Он смотрел на ее грудь. На лихорадочный румянец щек. На полуоткрытые губы, с которых слетал то вздох, то стон. Анна Сантамария. Черная Вдова из Венеции. Боже мой, как он ее любит! Он всегда ее любил и всегда будет любить. И хотя во времена его буйной молодости у него были многочисленные любовницы, это чувство оставалось, пожалуй, самой великой тайной его жизни.

Она улыбнулась ему.

Через несколько минут они лежали рядом, прижавшись друг к другу. Анна клонилась над ним, заглянула ему в глаза, погладила по щеке.

Они молчали.

Долгожданная тишина.

Затем, кашлянув, нежным голосом, нос оттенком недоверия, она прошептала:

– Пьетро, любовь моя… Чего же ты ищешь?

Он не ответил. Она повторила:

– Чего ты ищешь?

Пьетро все еще не отвечал.

Это был превосходный вопрос.

Баснописец стоял под проливным дождем, сложив руки на груди.

Капли стекали по капюшону и черному плащу.

В небе плыла луна.

Он стоял у могилы, глядя на надпись, которую видел тысячу раз.

Здесь покоится

Жак де Марсий

1715–1770

Благодарные прихожане

Он приходил возлагать цветы на могилу. Дикие георгины в знак благодарности. Лилии в знак чистоты. Лаванда в знак почтительной нежности. Вереск в знак любви, отравленной одиночеством. Листья абсента в знак отсутствия. Он также передвинул чучело птицы, оставленной в виде приношения у подножия памятника.

Его дух был взбудоражен звериным и дьявольским шабашем, и, пока он стоял здесь, среди крестов и могил, его трясло от гнева.

С тех пор как он приступил к выполнению своего плана мести, он не видел Мари, своей матери. Она уже давно считала его мертвым. Так было лучше. Ему тоже следовало исчезнуть. Это был способ защитить и ее, и себя. Он уже боялся, как бы новый аббат, Жан Моруа, не догадался о его присутствии. Моруа, должно быть, недоумевал, кто же приносит цветы на могилу. Но он хороший человек. Он заботился о его матери.

Он не смог более сдерживать свою ярость и закричал. Изо всех сил он старался придерживаться своего плана, дополняя умышленные убийства действиями, продиктованными необходимостью. Он все еще желал придать своему гневу четкое направление и действовать логично и рационально. Его безумие смешивалось с ледяным расчетом, его организаторские способности – с талантом хамелеона. Но куда же привел его прекрасный план? Бесспорно, он бросил вызов лучшим агентам короля. Речь больше не шла о мелких осведомителях Виравольта не погиб в львиной клетке. Его неожиданное спасение еще раз пошатнуло всю созданную им структуру. К тому же живы остались д'Эон и Бомарше! И венецианец нагрянул в Эрбле, а затем в Реймсе внес смятение в их ряды.

Опять он, вездесущий!

Сейчас Баснописец был в отчаянии.

И опять одновременно с раскатом грома раздался его вопль.

Интуиция подсказала ему, что за ним наблюдают. Незаметно под капюшоном он приподнял голову; его мускулы напряглись. Он разглядел, как по кладбищу в его направлении медленно продвигаются три тени. Одна из них приближалась к нему со спины, от юго-восточного угла, другие – с обеих сторон.

«Люди Брогли. Они все поняли. Он дал приказ наблюдать за кладбищем».

Еще несколько минут он ждал в позе скорбящего посетителя могилы.

Затем он схватил кинжалы, висящие у него по бокам, и они сверкнули во тьме.

Войдя в свою мастерскую, он уже толком не мог вспомнить, что же именно произошло.

Были крики и кровь – в очередной раз.

На кладбище этой ночью прибавилось еще трое мертвецов.

Сняв плащ, он вновь приступил к работе.

Его преследовали животные басен и воспоминания о гравюрах в книге, которую читала другим детям его кормилица, грубая баба. Это было в то время, когда его отдали этой тупой и вялой женщине, видевшей в нем лишь брошенного ублюдка. Все издевались над ним, валяли его в грязи у свинарника. Уже тогда он чувствовал себя наполовину человеком, наполовину зверем. Как горбун Этьенн. По ночам, когда все остальные спали и переставали его мучить, он выбирался из своего укрытия в подвале или наверху в амбаре и тихо крался, чтобы стащить книгу. Тогда он уже мог рассказывать себе сказки. Рассматривая гравюры, он предавался мечтаниям. Позднее, когда он научился читать, аббат, извлекший его из этих трущоб, растолковал ему смысл басен. Басен, которые, подобно Лабиринту в версальских садах, были предназначены для обучения наследника престола.

Сына короля! «С тобой Бог, сынок».

Но в какой же ад он попал? Что он наделал? А этот безумец Стивенс? Он не знал больше, как поступить с этим беглецом. Англичанин предал его, провалил свою операцию Party Time. Раз так, то свою операцию Баснописцу придется довести до конца в одиночестве.

Ему вновь послышались вопли Розетты и Батиста, ему вспомнилась кровь, извергающаяся из горла Жабы, и все остальные жертвы, замученные по его воде.

Сын короля.

De profundis clamavi ad te, domine.

В уголках глаз блеснули слезы. Но он не собирается сдаваться без боя! Он не смирится! И если нужно со всем покончить, идти до конца, поставить на карту все, что у него есть он вынет из ножен меч чести и еще заставит всех трепетать1 Последний пир! Если близится конец, по крайней мере, он отомстит за кровь аббата, единственного существа, что-либо значившего для него. И он не исчезнет, пока не увлечет за собой на тот свет убийцу аббата!

Версаль и Виравольта.

Поединок чести! Сын короля у бездны на краю!

Он снова приступил к работе, но больше не занимался таксидермией.

Настала очередь химии.

Он листал старый пыльный том, установленный на подставке, словно Библия.

Liber ignium ad comburendos hoste.

Он вновь погрузился в свои занятия.

 

Не спускайте глаз с мяса!

Виравольте не удалось прибыть в Версаль до окончания реймсских церемоний и возвращения во дворец королевской четы. Но сразу по приезде, убедившись, что он может полностью переложить обеспечение безопасности на Сартина, он поспешил в катакомбы Министерского крыла, где располагался Августин Марьянн. Он прошел в белую альковную дверь, спустился по ступенькам и постучал в дверь, ведущую к древним основаниям здания.

Никто не отозвался. Створки были не заперты.

Он толкнул их, и они заскрипели.

У Пьетро возникло то же ощущение, что и во время первого посещения этого причудливого логова. Комната была погружена в полумрак-, беспорядок в ней становился все невероятнее. Но на сей раз здесь царил настоящий разгром, что заставило венецианца насторожиться.

Весь пол устилали самые разнообразные эскизы, чертежи и наброски. Проект вечного двигателя был разорван в клочки. Повсюду валялись зубчатые колеса. Лежали груды папок, из которых вываливались веленевые листы. Люстра была разбита, свечи опрокинуты. С минуты на минуту мог начаться пожар. И повсюду стоял запах, который Пьетро мог различить среди тысяч других.

Запах крови.

Из глубины комнаты донесся стон.

Он бросился вперед, опрокинув преграждавшую ему путь школьную парту. Листы бумаги порхали в луче света. Бледная рука тянулась вверх, как будто из могильных глубин. Она вздымалась, заклиная, пальцы были сложены как будто в предупреждении. Бедный Августин Марьянн был погребен под собственными папками. Изо рта у него вытекала струйка крови; он старался выплюнуть листы, покрытые описаниями несуразных открытий, с помощью которых его пытались задушить. На них можно было угадать наброски, обещающие миллион чудес, от волшебных сапог до беспрестанного движения. Его опухшее лицо в кровоподтеках было неузнаваемо. Рядом валялись его разбитые очки.

– Августин! – воскликнул Виравольта, склоняясь над ним. Он вытащил у него изо рта скомканный лист; Августин хрипел и харкал кровью.

Лев состарившийся

Книга III, басня 14

– Августин… Что произошло?

Глаза Августина начинали стекленеть. Как утопающий, он схватил Пьетро за руку.

– Я… Я не знаю его имени… Он пришел… от Сапфир… Ему нужны были… планы…

– Планы? Какие планы?

Марьянн опять харкнул кровью. Его взгляд затуманился. По его лицу было видно, что он испытывает острую боль, но при этом пытается собрать последние силы.

– Формула греческого огня… Баснописец получил ее через Сапфир… Он ее скопировал… Это моя вина, Виравольта… Ох, простите меня… Я ей дал ее! Формулу Дюпре… Они меня шантажировали… Я ее уничтожил… Но у него… У него она осталась! У него последний лист, Виравольта!

– А другие планы? – спросил Пьетро. – Что они означают?

Августин дрожащим пальцем указал на рулон бумаги, брошенный рядом с ним.

– Вот… Они… В… Виравольта… Не спускайте глаз с… мяса… Каликст…

– Что? Не спускать глаз с мяса? Каликст?

– Огонь… Он передается даже по воде… Он сделал из него оружие… Сегодня венгром!

– Что вы говорите? Августин, я ничего не понимаю!

Рука служащего Королевского ведомства еще сильнее сжала плечо Виравольты. Голова Августина мелко и ритмично затряслась, он больше не спускал с Виравольты глаз, как будто хотел приподняться. Потом он сделал глубокий выдох… и члены его отяжелели в руках Пьетро. Венецианец встал и провел рукой по лбу. Он посмотрел на рулон, на который указывал Августин. На нем была начерчена сеть из горизонтальных и вертикальных линий и геометрических форм, нанесенных по непонятному принципу.

Черная Орхидея скорчил гримасу.

Не спускайте глаз с мяса?

 

Описание версальских торжеств

Хотя солнце еще не зашло, все дворцовые службы работали без устали: в большой буфетной, как и во времена «короля-солнца», около трехсот человек были заняты приготовлением королевского ужина. В хлебной доставали приборы, хлеб и скатерти; служба виночерпиев, или «служба кубка», занималась водой и вином; на кухне готовились всевозможные блюда, во фруктохранилище – фрукты, свечи, канделябры и жирандоли; в каретных павильонах готовили поленья и уголь. Блюда несли к накрытым столам. Пьетро столкнулся с первым метрдотелем, оживленно отдававшим приказания своему помощнику, а тот хлопал в ладоши, управляя метрдотелями каждого отдельного участка; чуть дальше генеральный контролер трапез осуществлял последний подсчет провизии. Порядок был почти военный. Виравольта, не зная, где именно нанесет удар Баснописец, принял к сведению последние слова Августина Марьянна: он организовал наблюдение за «королевским мясом» – на самом деле речь шла о целом комплексе блюд, входивших в меню сегодняшнего вечера, Сначала из недр большой буфетной на свет явились многочисленные яства под разнообразными соусами. Под руководством первого метрдотеля их торжественно несли тридцать шесть официантов, впереди которых выступали двенадцать метрдотелей, вооруженных серебряными палочками.

Обычно мясные блюда покидали кухню, пересекали улицу и попадали во дворец как раз напротив большой буфетной затем они поднимались по лестнице и устремлялись по коридорам Версаля, пока не достигали королевского стола. Сегодня торжественная процессия углубилась в сады, и это необычайное шествие в конце концов прибыло к тому месту, где был сервирован ужин. Произошло еще одно отклонение от заведенного порядка: у выхода из большой буфетной Пьетро поставил группу дегустаторов. Эта вторая маленькая армия была выстроена, как на параде, и наряжена в красно-синие костюмы с белым поясом. Каждый из этих янычаров опускал палец, кусочек хлеба или ложку в разные проносимые перед ним блюда, дабы убедиться, что никакая зловредная рука не добавила в них капельку сильнодействующего яда. Пьетро попросил Сартина и все дворцовые службы охраны удвоить бдительность, раз Баснописец все еще был на свободе.

Венецианец подошел к первому метрдотелю.

– Вам есть о чем доложить?

Взъерошенный метрдотель снял передник, о который он только что вытер руки, и косо взглянул на Пьетро.

– Да нет, мой друг. Я могу доложить о приготовлении около сорока трех блюд, которые мне предстоит доставить в импровизированный буфет его величества! Этого вам достаточно?

Пьетро не настаивал.

Теперь бесчисленные слуги и официанты одно за другим выносили блюда, горшочки и супницы, мелкие и глубокие тарелки. Шествие открывали большие похлебки из старого каплуна и четырех куропаток с капустой; за ними следовали легкие похлебки, включая биск из шести молодых голубей, одну похлебку из гребешков и с мясом, а также два легких супа на закуску. На смену похлебкам пришли главные закуски: круглый пирог, начиненный четвертинкой теленка и дюжиной голубей; а также легкие закуски: шесть жареных цыплят и две рубленые куропатки. Иных закусок тоже хватало, они включали трех куропаток в соусе, двух индюков на гриле, шесть круглых пирогов, запеченных на горячих углях, а также трех жирных куриц с трюфелями. Затем следовало жаркое, два каплуна, девять цыплят и два скворца, шесть куропаток и четыре круглых пирога. Фрукты и десерты, компоты и варенья в фарфоровых тазиках и вазочках еще ждали своей очереди. И это пантагрюэльское меню, естественно, было составлено исключительно для короля с королевой. Блюда, приготовленные для придворных, уже были поданы. Придворные только что расположились за столами у самой купальни Аполлона, предварительно посмотрев импровизированный спектакль, который Мария Антуанетта дала на пленэре, в Рокайлевом боскете. Какое это было причудливое шествие! Официанты, как солдатики, маршировали по террасам, спускались к Зеркальным прудам и к бассейну Латоны, затем шли по Королевской аллее, по направлению к купальне.

Пьетро следовал за ними по пятам, и разложенное по тарелкам кушанье как будто плясало у него перед глазами.

«Не сводите глаз с мяса».

До представления, около шестнадцати часов, всем была подана небольшая закуска в самом центре Лабиринта, в Безымянном боскете, том зеленом кабинете, где – тайное и уже призрачное воспоминание – был повешен Ландретто тогда, когда двор покинул Версаль. Из бассейна в центре кабинета словно выросли круглые столики, покрытые салфетками пастельных тонов. На них стояли дыни вперемешку с ликерами в графинчиках с выгравированным узором. Внутри дворца из марципана располагались имбирные пряники в форме сундучков, из которых можно было достать пирожные, цукаты или карамель. Чтобы радовать глаз, зеленый кабинет был также украшен португальскими апельсиновыми деревьями, вишневыми деревьями и двумя кустами голландского крыжовника. Людовик XVI и Мария Антуанетта заняли свои места. И весь двор, проследовав между рядами тополей, образовал процессию, направлявшуюся с противоположной стороны Большого канала.

Гости заняли места в лодках и гондолах, и те заскользили по безмятежному зеркалу вод. Легкий бриз покачивал зонтики. В этот день берега канала были украшены «прозрачными» фигурами, вызывающими восхищение гуляющих. Там можно было увидеть очаровательные фарфоровые киоски, обтянутые развевающимися на ветру белыми полотнищами. Затем все спустились по каналу и насладились битвой, разыгранной за купальней Аполлона. С бортов небольших моделей галер стреляли пороховые пушки. Разумеется, здесь французский флот побеждал английский, что само по себе было довольно-таки маловероятно; но мыслить иначе считалось в Версале моветоном. И вот загорелись паруса английской галеры, и лилия одержала победу над розой, по крайней мере, в водах этого канала.

Затем двор двинулся через боскеты Энселада и Купола и вернулся в боскет Колоннады и Бальный зал, или Рокайлевый боскет, где был устроен театр. Часть боскета была занята ступенями террасы, по которым струилась вода, жерновыми камнями, растительностью, позолоченным водостоком и украшениями из ракушек, привезенных с африканского побережья. Сцена была сооружена посреди амфитеатра, на островке, куда попадали по мостикам. Оркестр ожидал появления гостей. Завидев королевскую чету, музыканты заиграли свой ритурнель. Придворные расселись на газонах по обе стороны ступенчатого каскада. Король с королевой заняли места под приготовленным для них балдахином. Всем раздали брошюры, оговорив тот факт, что пьеска была фактически экспромтом и не хватило времени ее тщательно отредактировать. Тут же прозвучали три удара и поднялся занавес. За ним открылись две витые колонны, поддерживающие статую Афродиты в костюме пастушки. Появилась пара. Пастух Клорис досаждал своими ухаживаниями пастушке Климене и молил богиню о помощи. Пытаясь ускользнуть от Клориса, Климена бегала взад и вперед по подмосткам, при этом она испускала крики и играла на лире. В тени похищение готовил другой актер, загримированный под фавна. В этом изящном и манерном скетче чередовались стихи и проза, декламация и пение. Король с королевой веселились; все много аплодировали. Пока Пьетро находился на кухне, остальная приближенная к королевской чете охрана незаметно циркулировала среди террас, не упуская из виду ничего из происходящего.

Наконец все направились к купальне Аполлона, чтобы поужинать, созерцая при этом необычайную перспективу, открывавшуюся взору от террас дворца до дальнего леса и Большой Звезды за перекрестком каналов.

Именно сюда несли королевские мясные блюда, извергаемые из утробы обширной буфетной.

И именно с этих блюд не спускал глаз Пьетро, в компании официантов и метрдотелей.

«Ну вот и мы», – сказал себе Пьетро, направляясь к роскошному королевскому павильону, сооруженному специально для этого торжества. Он был увит зеленью и украшен огнями. Из расположенных вокруг ваз струилась вода, создававшая вокруг него нечто вроде хрустального колокола. За этим водным пологом, который нарушала лишь защищенная от потоков дверца, гостей, казалось, поджидали тысячи светлячков. Колокол светился изнутри. Рядом со входом на увитых плющом пьедесталах были размещены статуи играющих на флейтах фавнов. Купол был украшен барельефами, изображавшими четыре времени года и четыре времени дня, рядом находился портик из белого полотнища. Пьетро проник туда вслед за официантами. Внутренняя часть купола казалась еще более удивительной. Там царил полумрак, пронизываемый лишь пламенем свечей в канделябрах. Через отверстие в центре купола виднелось небо. Лучшие столяры Франции украсили всю его окружность вырезанной из дерева листвой, которая перемежалась с букетами цветов, перевязанными газовыми шарфами. В самой глубине изо рта хохочущего Пана вырывался фонтан воды. Бурлящая пена разветвлялась на ручейки, с шипением устремлявшиеся по камням искусственной скалы. Эта скала, в невидимых расщелинах которой поместилось бесчисленное количество свечей, казалась жилищем какого-то эльфа. Языки пламени играли с каплями, по прихоти воды бросая отблески на стены и потолок. Эффект калейдоскопа усиливался благодаря переливам многочисленных хрустальных шаров, установленных на серебряных подставках, – свет в них преломлялся так, что все помещение казалось заключенным внутри радуги.

В очередной раз Ведомство развлечений превзошло само себя. Перед скалой, омываемой серебряными волнами, стояло семьдесят приборов. Столы располагались с четырех сторон, под роскошным шатром. Все они были обращены к расположенному в центре королевскому столу, так что у каждого из гостей создавалось впечатление, что он общается с монархами и в то же время пребывает в небольшом дружеском кругу. На резных стульях были изображены или символы времен года, или музы и аллегории искусств. Полупрозрачные занавески, ниспадающие с вершины колокола, плясали в потоках воздуха. Интерьер дополняли хрустальные жирандоли. Помимо блюд, приготовленных специально для короля с королевой, буфет был уставлен вычурными кушаньями, предназначенными для остальных гостей. У них было такое же меню, и еды хватало всем. Чтобы подобраться к этому буфету, нужно было подняться по трем ярусам до площадки, на которой находились официанты. Вокруг блюд стояло восемнадцать чаш, курильницы и горшочки с растениями, похожими на остролист. Принесли также и старинный «сундучок короля», серебряный ящичек, в котором под замком хранились ножи, ложки и специи, предназначенные для его личного пользования. В западной части располагались дамы, в восточной – кавалеры.

Заходя сюда, все придворные хлопали в ладоши. Король поздравил Марию Антуанетту, создавшую этот шедевр совместно с Ведомством развлечений. Все внимательно и с удовольствием разглядывали малейшие детали. Наконец все расселись. Королеве вздумалось перемешать гостей, невзирая на титулы и едва не пренебрегая протоколом. Имена были написаны на небольших белых карточках и укреплены на фигурно сложенных салфетках.

На одной из них было начертано:

Анна Сантамария де Венеция

Первыми заняли свои места дамы.

Когда Пьетро появился здесь, банкет только начинался. Как только его заметил присутствующий в павильоне главный метрдотель, Виравольта подал ему знак. Пьетро незаметно подошел к нему среди смеха и шума голосов. Его присутствие было отмечено королевой: Мария Антуанетта наградила его нежной улыбкой. Рядом с ней Людовик XVI с аппетитом уписывал пулярку. Чуть дальше, в одном из шатров, Анна была поглощена беседой с мадам де Гемене и графиней де Полиньяк. Мужа она не заметила.

Метрдотель бросил на Пьетро разгневанный взгляд.

– Это что, шутка? Взгляните, что принцесса де Ламбаль получила вместо приглашения. Кто-то подложил это без нашего ведома. Королева это увидела и попросила меня передать вам. Понимаете ли вы, в чем дело?

На белой карточке не было ничего, кроме буквы Б. Этого было достаточно, чтобы Пьетро понял – Баснописец на полном серьезе приглашал самого себя к королевскому столу. Венецианец поднял глаза и быстрым взглядом окинул всех гостей. Был ли он действительно здесь, среди них – или же продолжал щекотать им нервы?

– Знаете ли вы некоего… Каликста? – спросил Виравольта метрдотеля.

Тот поморщился. Его бровь изогнулась под родимым пятном, украшавшим его лоб.

– Простите?

– Каликста…

Метрдотель вздохнул и кивком указал на подростка лет пятнадцати. Этот самый Каликст был всего лишь мелкой сошкой и прислуживал у буфета. Пьетро поблагодарил и быстрым шагом направился к мальчику в ливрее. С белой салфеткой, перекинутой через локоть, он огромной ложкой помешивал суп. Как только Пьетро обратился к нему, мальчик оставил свой пост. Найдя себе замену на пару минут, он пригласил Виравольту отойти на несколько шагов. Затем он прошептал:

– Я не тот, за кого вы меня принимаете… Видите ли, время от времени я также оказываю услуги графу де Брогли и господину Сартину… – Юноша подмигнул, затем продолжал с заговорщическим видом: – Господин Марьянн предупредил меня, что, возможно, вы будете меня искать. Но он мне также сказал, что если это произойдет, значит, дело плохо… Он был прав?

Пьетро произнес:

– Хуже и быть не может. Августин мертв.

Мальчик побледнел. Его затрясло, и он тут же утратил свой вид великого королевского шпиона.

– К… каким образом?

– Его тело лежит в его кабинете. Я закрыл замок на два поворота.

– Ох! Боже мой!.. Я приносил ему еду… Он редко выходил из своего кабинета… И… мы разговаривали… вы понимаете… Господи… Это ужасно!

– Соберитесь с силами, мой мальчик. Ведь могут быть и другие жертвы. Перед смертью Августин прошептал мне ваше имя. Знаете ли вы, почему?

Мелкий осведомитель пристально посмотрел на Виравольту.

– Он мне сказал лишь, что он нашел; и если вы придете задавать мне вопросы, это будет означать, что сам он ответ дать уже не сможет. Боже мой, теперь я понимаю, что он имел в виду! Я должен в этом случае указать вам на человека, которого вы найдете у грота-шутихи, рядом с Колоннадой.

– Человека? Какого человека?

– Фонтанных дел мастера его величества. Августин сказал мне, что вам будет ясно, о чем идет речь.

Пьетро прищурился. Затем покачал головой и бросил, поспешно удаляясь:

– Благодарю!

Он вышел из павильона и направился к гроту-шутихе.

Там находился фонтанных дел мастер, преемник Дени-Жолли, в окружении своих водопроводчиков, восьмерых мальчишек-помощников и литейных дел мастера. Раньше в его обязанности входило приводить в действие фонтаны таким образом, чтобы у монарха создавалось впечатление, будто они никогда не замолкают. Как и Франсины, Дени-Жолли разбирались в фонтанном деле столь же превосходно, как нормандец в цветах и садоводстве. Они действовали в соответствии с очень четким протоколом, в свое время установленным для прогулок короля. Едва завидев его величество у того или иного бассейна, работники тут же нажимали на рычаги, и из глоток лягушек Латоны или пьяного Вакха начинали бить хрустальные струи, замирающие, как только король проходил мимо. Но пока длился ужин, фонтанные мастера отдыхали. Пьетро спешно представился главному мастеру, который перешучивался со своей командой. Он развернул перед ним планы Баснописца, извлеченные из кабинета Августина Марьянна.

– Это вам о чем-нибудь говорит?

Тот посмотрел на него, не произнося ни слова. Затем знаком велел одному из мальчиков подойти поближе.

Водопроводчик принес другой свиток из такой тонкой бумаги, что на свету он казался почти прозрачным. Главный фонтанных дел мастер развернул свиток Пьетро у своих ног. Сверху он наложил собственный документ. Чертежи совпадали почти в точности.

Запутанная сеть из горизонтальных и вертикальных линий, система многочисленных разветвлений, цифры и геометрические формы, расчеты с помощью числа «пи» и правила золотого сечения – все было идентично.

У их ног лежал план гигантской трубопроводной системы Версаля.

 

Water Music amp; Royal Fireworks

[50]

Пьетро в растерянности потер лоб.

Поговаривали, что под известным каждому дворцом находился невидимый Версаль: Версаль труб, канализационной системы – немыслимое сочетание науки и техники, земляных, трубопроводных, гидравлических работ, физики, геометрии, геологии. И вот перед ним неожиданно оказались планы этого другого, подземного и тайного дворца. Его резервуары размерами напоминали соборы; первая система трубопроводов была при Людовике XIV заменена чугунными трубами, которые с легкостью привинчивались друг к другу. Они были так прочны, что до сих пор еще тянулись на десятки лье, и каждое соединение было украшено рельефной королевской лилией, чеканной печатью из металлического сплава. Людовика XIV не удовлетворяли прямые струи, бьющие прямо в небо. Он пожелал ваять воду: ее нужно было изменять, тщательно отделывать, производить с ее помощью разнообразные эффекты. Используя распылители, насадки разных форм – в виде клинка, пузыря, плоского наконечника, щели – эти фонтанные мастера создали невиданную ранее акваграфию. Поток воды лепился в зависимости от давления, высоты, формы и слива струй, порождавших тысячи фигур в точном соответствии с техническими характеристиками труб и количеством насадок: веер, вогнутая пирамида, выпуклая лилия, прямые и плоские, краткие и невысокие, жесткие и высокие, они могли выливаться волнами или принимать шарообразную форму.

«Только не это… Боюсь, я начинаю понимать…» – сказал себе Пьетро.

Трубы разветвлялись, подводя воду к чудесным раковинам, пухлым херувимчикам, плюющимся тритонам и драконам-, от них несметное количество вен и сосудов, подобно некой прозрачной кровеносной системе, тянулось к озерам и резервуарам, давая жизнь всему дворцу, позволяя его сердцу биться вместе с этим витальным потоком… Версаль дышал и орошался через эти артерии, словно огромный организм.

Дворец был кровью, телом короля!

«Все эти вычисления… Количество насадок, объемы, регулирование давления! Все это… было на планах!»

Пьетро сделал несколько шагов в сторону. Перед ним был один из гротов-шутих, воссозданных по образу и подобию грота Орфея в Сен-Жермене и старинного грота Фетис. Он был весь покрыт рокайлем; в центре находился бог музыки, который, пощипывая струны своей лиры, наблюдал за тем, как вокруг него оживали добродетели; гроты открывались, и оттуда выходили львы, тигры, волки и другие сказочные животные. Деревья шелестели, убаюкиваемые легким ветерком. На их ветках сидело множество птиц, чьи трели были ничем иным, как шипением воды в трубах, и это создавало почти магический эффект: закрыв глаза, можно было и впрямь вообразить, что находишься в роще.

Вдруг Виравольта замер. Перед ним только что открылся один из гротов. Внутри стояла маленькая фигурка из дерева и ткани. Глядя на нее, нельзя было ошибиться: фигурка являлась точным изображением Баснописца в капюшоне. Ее улыбка была обозначена простой чертой под капюшончиком из льняных оческов. Два красных камушка представляли собой глаза. Эта сардонически ухмыляющаяся кукла, казалось, издевалась над ним. На плече у нее была секира. Внезапно, словно приветствие, из грота-шутихи вырвалась бурная и четко направленная струя. Этот трюк предназначался для забавы гуляющих; но Пьетро было не до смеха. Его обрызгало с ног до головы, а Баснописца тем временем, казалось, разбирал лукавый смех. Несколько мгновений венецианец, весь мокрый, продолжал стоять на месте.

Он выругался.

Затем он направился к фонтанных дел мастеру и его компаньонам.

– Надо перекрыть воду, слышите? Всю воду! Рычаги, рукоятки, насосы – все отключить!

И он быстро удалился.

В предзакатные часы народ все прибывал.

Пьетро прокладывал себе дорогу сквозь толпу зевак. Некоторые из них возбужденно показывали пальцем на странную гору, находящуюся рядом с Энселадом, на вершине которой располагалась раскрашенная позолоченная машинка. Можно было, сидя в колесе, очень быстро съехать по крутому склону к самому подножию горы без какого-либо риска, кроме того, который представляли для барабанных перепонок дикие крики, издаваемые при спуске.

В голове Пьетро снова и снова раздавались слова Августина Марьянна.

В его душе росло глухое беспокойство.

Огонь… Огонь…

Пьетро на мгновение зажмурился и продолжал работать локтями.

Он ускорил шаг…

Резервуары… Северные резервуары!

Он побежал, толкая прохожих, попадавшихся на его пути.

Вода. Вода кругом.

«Огонь… Он передается даже по воде… Он сделал из него оружие… Сегодня вечером!» – думал Виравольта.

Пьетро бежал по террасам, на которых толпились люди, пробирался между столетними деревьями, посаженными в шахматном порядке, и густыми каштанами, и его не покидало ощущение дежа вю. Он с яростью вспоминал свадебные торжества Марии Антуанетты, когда он мчался по следу первого Баснописца. Повсюду, за цветами, мраморными статуями и подстриженными тисами в небо били жидкие снопы. Рядом с озером Швейцарцев, Трианоном и оранжереей мелькали белые пятна – это игроки бросали на газоны самшитовые шары. Вдали, в самом конце аллеи, где начинался лес, олени выглядывали из-за деревьев, как будто спрашивая, кто же производит такой гвалт. С крон деревьев взлетали потревоженные птицы. Оттуда был виден весь дворец целиком, и тысячи развлечений, затеянных этим вечером, золоченые крыши и партеры, густой лес и статуи – сегодня все смешалось.

Пьетро подбежал к резервуарам.

Баснописец! Наконец-то!

У него под ногами тянулись трубопроводы и грохотали механизмы. Казалось, что в цистернах, питавших пруд и возвышавшихся над Версалем, помещались целые реки. Они располагались вдоль балюстрады и были соединены друг с другом и с маленьким замком, в котором находились самые замысловатые механизмы. В прошлом, на протяжении двух поколений, сорок тысяч работников вскапывали, перекапывали, извлекали тонны земли и камней, заставляя природу подчиняться воле «короля-солнца»; но обуздать водный поток оказалось невозможно. Несмотря на все великолепие механизма «машины реки Сены», установленной в Марли для снабжения версальских праздников, от нее пришлось отказаться. Людовик XIV приказал построить новые резервуары и мельницы. Вырыли три пруда; попытались отвести воды Бьевра; построили акведук, идущий насквозь через гору; создали искусственное озеро; но всего этого оказалось недостаточно. Вобан и Ла Ир были привлечены к строительству канала, отходящего от реки Эр. Но расходы на это мероприятие, количество погибших и война заставили короля отказаться от гигантской стройки. Решили сохранить лишь резервуары Северного крыла, которые опустошались во время работы фонтанов.

Как сегодня.

Пьетро не очень удивился, наткнувшись на тела двух молодых работников с перерезанным горлом.

Они лежали в луже крови.

– Я ждал вас, Виравольта.

Баснописец стоял на балюстраде, закутавшись в свой черный плащ с капюшоном, с розой на груди и зажженным факелом в руках.

Пьетро остановился. Он задыхался.

– Вы нарушили наши планы, – сказал Баснописец своим странным голосом. – Мне это уже известно. Стивенс никогда не достигнет своих целей. Он сумасшедший, и я был безумцем, решив следовать за ним. Но я должен был встретиться с вами лицом к лицу. Тем хуже для короля, королевы и всей Франции. Однако вы… вы знаете, не так ли? Вы знаете правду… Какому хозяину вы служили? Были ли вы справедливы? Я всегда восхищался вами. Но вы убили единственного человека, спасшего меня и верившего в меня. Аббата! Он тоже понял! Его единственная вина заключалась в желании, чтобы его выслушали и справедливо обошлись со мной! А вы… вы трудились на благо продажного королевства! Как вы могли?

Он засмеялся, и от этого медленного смеха, пронизанного угрожающими нотками безумия, у Пьетро кровь застыла в жилах.

– Хотите верьте, хотите нет, я понимаю, что вам пришлось перенести! – воскликнул венецианец, у которого пересохло во рту. – Случалось, что и меня преследовали власти! Но есть и другие способы заставить вас выслушать… А действуя так, как вы, добьешься лишь собственной гибели!

– Но вы не были ВНЕБРАЧНЫМ СЫНОМ КОРОЛЯ! – заявил Баснописец не допускающим возражений тоном.

Затем он снова засмеялся.

– Не путайте разные вещи, Виравольта. В справедливые времена вы бы служили мне. Были бы моим вассалом. Но я рад, что вы присутствуете на этом последнем представлении. Это шедевр Баснописца!

– Оставьте, откажитесь от него, пока еще не поздно! Я обещаю, что попробую походатайствовать за вас!

– Слишком поздно, Виравольта. Августин вас предупредил? Он тоже вас предал! Он выдал нам формулу Дюпре. Огонь, горящий даже в воде! Мы ее улучшили… Теперь огонь распространяется благодаря воде… Представьте себе, с помощью какой тайной алхимии мы сумели достичь немыслимого!

Одним движением свободной руки он развернул документ.

– Огонь и вода! Есть чем иссушить Орхидею!

Он еще раз протяжно рассмеялся и поднес факел к свитку. Языки пламени начали пожирать его, затем рука в перчатке бросила остатки свитка на землю.

– Можете не сомневаться… Это последний экземпляр формулы Дюпре. Совершенный секрет, неожиданно выскочивший из-за кулис Истории! Я не смог бы себе простить, если бы оставил потомству такую мерзость. Вот так и я посодействую нашей великой цивилизаторской миссии. Разве что…

На этот раз его смех напоминал тявканье. Он указал пальцем на свою голову.

– Разве что, будучи единственным человеком, помнящим точный состав вещества, запечатленный здесь, в моем мозгу, я решил бы, например, продать его тому, кто предложит самую высокую цену!

Пьетро подошел ближе.

– Не двигайтесь, Виравольта. Я целую ночь занимался тем, что разливал эту жидкость во многих местах. Еще один шаг, и вы увидите, как наконец загорятся фонтаны короля.

– Это… этого не может быть!

Баснописец выдержал паузу, затем опустил факел.

– Благодаря скольким гениям был возведен этот дворец, Виравольта? Нам известны Ленотры и Мансары, но сколько умов они еще привлекли? Потребовалась философия и математика, Декарт и д'Аламбер, Бернулли, труды Бойля, Хука, Паскаля, Ньютона, Гюйгенса, открывшего Титан, кольца Сатурна и полюса Марса! Все они были титанами, да, все! Титаны, управлявшие движением светил! Столько великих людей для того, чтобы построить дворец!..

Его голос дрожал от гнева.

– …И лишь один, чтобы его разрушить.

Он опустил факел в первый резервуар, затем швырнул его во второй.

И снова засмеялся.

– Давайте же продолжим игру, мой друг, и доведем ее до конца!

Прошелестев плащом, Баснописец повернулся и спрыгнул за балюстраду.

И Пьетро, в растерянности не произнося ни слова, стал свидетелем немыслимого.

Казалось, время прервало свой бег. Затем на поверхности резервуара показались пузыри…

Произошла цепная реакция, побежав по трубам из того места, где Баснописец кропотливо растворял свою смесь.

И вот королевские фонтаны, фонтан Латоны, Пирамиды, Водная аллея и Обелиск, а также Зеркала и купальня Аполлона, круглые купальни Колоннады и Лабиринта, все воды Версаля до самого Большого канала одновременно загорелись. В тот момент некоторые сочли это великой затеей, очередным спектаклем или же фейерверком нового типа, вроде того, что был устроен на холмах Реймса. Солнечные диски в купальне Аполлона сверкнули, как на закате. По всей поверхности Большого канала пробежал огненный шлейф, который как будто полностью слился с водой; затем весь канал превратился в пекло и начал отбрасывать в глаза прозрачных фигур адские отблески. На лицах этих похожих на статуи кукол отразилось странное ошеломление, а жгучий отсвет уже бежал по фарфоровым киоскам. Галеры и кораблики флотилии, которые не успели извлечь из воды, превратились в горящие факелы; остатки пороха с треском взрывались и, подобно фейерверку, выбрасывали к небу снопы искр. Позолоченный гигант Энселад, уже сраженный Зевсом, наблюдал, как его скалу с треском объяли языки пламени, и та же струя, которая извергалась у него изо рта при штурме Олимпа, дождем падала вокруг него. Между жерновыми камнями и водосточными желобами по ступеням Рокайлевого боскета струились раскаленные ручьи: в центре острова пылал театр. В надвигающейся вечерней тьме от канала до боскета Звезды раскинулось адское пекло. Дракон из названного в его честь боскета тоже выплевывал огонь, который впервые оказался подлинным.

Вода перемешивалась с огнем и в королевском павильоне. Огоньки скалы исчезали в каскадах, устремившихся от раковины к раковине. Образующие водный купол струи зажигались одна за другой. Занялись и портики из увитых виноградными лозами решеток, а также шарфы; Пан на своей скале гримасничал, выплевывая огненные пузыри. Началась паника. Все вскочили, отпихнув блюда, приборы, бокалы и супницы. Гвардия ринулась на защиту короля с королевой. Лягушки в фонтане Латоны обрызгивали друг друга извергаемыми из разверстых ртов струями пламени. В гроте-шутихе смолкли аккорды, которые наигрывал на своей лире бог любви. Над королевским вензелем поглощали друг друга добродетели. Рядом с фигуркой Баснописца одна струя превратилась в огненный пучок. В окружении зверей из басен вода, имитировавшая шелест листвы и трели птиц, превращалась в пламя. А настоящие животные, находившиеся в зверинце, метались из стороны в сторону. Египетские курочки бестолково бросились бежать. Камышовый кот мяукал как самый заурядный котенок, жираф вытягивал шею, старый чандернагорский слон трубил. А птицы бились о прутья клеток.

Сумеречное небо, земля и вода, казалось, были объяты пожаром. Случайно зажженные фитили ракет с треском выпускали снопы искр, с шипением взлетали к небу и разрывались в воздухе, а тем временем другие, плохо налаженные, падали там и сям вдоль берега в самую гущу толпы. Как в душные дни, повсюду фонтанировали водные скульптуры, разве что теперь они состояли не столько из воды, сколько из огня. Волны в фонтане Аполлона поднялись в неслыханном апофеозе, приняв очертания гигантской пламенной лилии, четко вырисовывавшейся на фоне неба.

Party Time.

Так Баснописец поджег Версаль.

 

Неожиданная басня

В течение следующего часа царило всеобщее смятение. Вмешательство Пьетро нарушило планы Баснописца, который рассчитывал нанести свой удар после начала бала. Его последний маневр был ничем иным, как жестом отчаяния. Дени и его команда сумели отреагировать мгновенно. И все же многие получили ожоги. Мушкетеры и солдаты легкой конницы спешно призывали врачей и эвакуировали высокопоставленных особ и раненых. Пьетро побежал за фонтанных дел мастером, водопроводчиками и литейных дел мастером, которые уже устремились во все стороны. Как только была перекрыта подача воды и прекратилась ее циркуляция, огонь начал спадать. Они выключали механизмы, нажимая на разные рычаги. По указанию венецианца с помощью песка и влажных одеял удалось задушить зажигательную смесь, находящуюся в фонтанах. В каналах после прекращения цепной реакции магма гасла сама собой. В Большом канале объемы воды были столь значительны, что смесь, высыпанная Баснописцем, не могла оказать существенного эффекта. Как только прошел первый испуг, все стали задумываться, не был ли этот новый тип фейерверка предусмотрен Ведомством развлечений как продолжение праздника, хотя на сей раз их приготовления обернулись трагедией. Едва закончив руководить спасательной операцией, Пьетро вернулся во дворец.

«Давайте же продолжим игру, мой друг, и доведем ее до конца!»

Он прошел вдоль Северного крыла больших апартаментов короля. Во время вечерних приемов, по понедельникам, средам и четвергам, салоны анфилады служили местом развлечений для самых высокопоставленных особ из числа придворных. В каждом зале ставили игральные столы, приносили бокалы и карты. Виравольта вошел в зал Геркулеса, затем в зал Изобилия, который превратился при Людовике XVI в помещение для игр. Обычно придворные играли здесь в ландскнехт, болтали, останавливались на минутку послушать, как какая-нибудь маркиза вымучивала на клавесине музыкальную пьеску или как играли лирические актеры; ставки делались с таким огромным количеством жетонов, что зал походил иногда на игорный дом. Сегодня вечером лакеи предлагали многочисленные закуски, и придворные постепенно пришли в себя.

Зал Венеры. Пьетро пошел быстрее. Итак, Баснописец в конце концов воспользовался вынужденным и трагическим содействием Августина Марьянна. Последний попытался его предупредить – но слишком поздно. Августин, «Лев состарившийся»… Этим сюжетом Баснописец предполагал завершить свое творение, если бы все шло в соответствии с его планом. Августин Марьянн, последний свидетель, которого надо было бы уничтожить для последней басни… Разве что… Баснописец стремился вычислить главных агентов Тайной службы, чтобы пресечь сопротивление, затем помешать коронации Людовика XVI, пользуясь слабостью королевства в это смутное время… И дело оставалось совсем за малым – все это могло бы действительно изменить ход Истории. Покуда этот человек жив, страна остается под угрозой. Но Пьетро не мог подавить в себе хотя бы частичного понимания того, каким страданиям подверглась эта измученная душа Впрочем, патетический вопрос, который он задавал, касался большего. И вот из-за своеобразного поворота дел, ему, Пьетро Виравольте, предстояло стать проводником государственных интересов.

Собака и ее тень д'Эон, Сапфир, Бомарше

Любовь и Безумие Анна

Обезьяна-Король Людовик XVI

Стрекоза и Муравей Мария Антуанетта

Лев состарившийся Августин Марьянн

Салон Дианы. Как во времена Людовика XIV, в центре салона установили бильярдный стол – в бильярде «король-солнце» не знал себе равных. Обычно стол был покрыт малиновым бархатным ковром с золотыми кистями. Дамы следили за игрой, сидя на скамеечках, поставленных на эстраде, с которой открывался отличный вид на представление, и оттуда они могли аплодировать победителям. Пьетро сразу же распознал черный плащ, оставленный под плафоном Бланшара и перед «Жертвоприношением Ифигении», находящейся на камине…

Он похолодел.

Совсем рядом стоял человек с цветком в петлице. Это была не английская роза, но бессмертник – символ жертвы и вечных сожалений.

Баснописец спокойно играл в бильярд.

На этот раз его лицо было открыто.

Ему было около сорока. Несколько морщин выдавали его зрелость, все, что ему пришлось пережить, и то, чему он подверг других. Внимательно взглянув на него, можно было заметить в глубине его глаз безумный блеск, свидетельствовавший о так и не завершенной борьбе с его собственными демонами. О ней говорила и гневная складка у рта, при взгляде на которую могли возникнуть сомнения в том, что он происходил из ангельского рода. Он находился между двумя мирами, адом и раем. И в то же время Пьетро чувствовал в его поведении какое-то чудовищное величие.

Итак, это ты.

Баснописец смотрел на него, улыбаясь.

– Не сыграть ли нам партию, Орхидея?

Пьетро сделал шаг вперед.

– Почему бы и нет, Баснописец… Я до сих пор не знаю вашего имени.

В течение нескольких мгновений он вертел в руках кий, издававший легкий воздушный свист.

Баснописец опять улыбнулся.

– И вы его никогда не узнаете. Называйте меня Жан де Франс, наследник никакого трона, если хотите. Жан – это имя, которое выбрала моя мать. Остальное я добавил сам.

Пьетро подошел к столу. Баснописец сделал первый ход, ударив своим красным шаром по двум черным.

– Вы произвели на меня впечатление, Виравольта. Особенно когда вы улизнули из львиной клетки! Я до сих пор не знаю, как вам это удалось.

– Скажем так… у меня тоже в запасе есть кое-какие козыри.

Баснописец продолжил игру, затем спросил:

– Вы были неподражаемы. Мы совсем не ожидали вашего появления в «Прокопе». А! Но вы же не знаете, что я имею в виду! Я говорю «мы», имея в виду Сапфир. Видите ли… она работала на нас.

– Сапфир? А… А что с ней случилось?

– О… – протянул он, сосредотачиваясь на игре. – На вашем месте… я бы ее больше не искал…

Пьетро прикусил губу. Баснописец сделал гримасу: он промазал.

– Понятно, – сказал Пьетро, берясь за кий. – Благодаря ей и вашему горбуну вы получили всю необходимую информацию… А также узнали почти все наши имена!

Сухой и точный удар; шар подскочил над столом.

– Да, мой друг… Сапфир, бывший агент в Венеции и Лондоне. Мне это показалось весьма забавным.

Прищурившись, Пьетро смотрел на бюст «короля-солнца» выполненный Бернини, а Баснописец продолжал играть Слышались удары мячей о суконное покрытие стола.

– Но почему? – спросил Пьетро. – Почему вы так упорствуете? Вы знаете, что совершаете самоубийство. Не надеялись же вы в одиночку пошатнуть королевство…

– С англичанами все могло бы получиться… Был ли у меня выбор, Виравольта? Я ведь плоть от плоти этого прогнившего королевства, отросток той гангрены, которую вы все еще маскируете пудрой и лепными украшениями Версаля… Вы сами уже отстали от жизни, Виравольта! Черная Орхидея… Легенда, авантюрист-гуманист, сомневающийся идеалист, эмблема эпохи, которая все бледнеет и умирает! – Баснописец наклонился, уверенно целясь. – Все это не могло продолжаться. Мир меняется, мой друг. Мы ему больше не нужны… Мы уже динозавры…

– Почему вы не искали встречи с Шарлем де Брогли?

Баснописец выпрямился, подняв бровь.

– Когда аббат попытался это сделать, он не добился положительного результата, насколько я помню… Он тысячу раз просил у короля аудиенции! И не для того, чтобы свергнуть его, Виравольта! Даже не для того, чтобы добиться удовлетворения моих притязаний… но во имя справедливости, обычной справедливости! Чтобы, по крайней мере, его величество не бросал на произвол судьбы своего отпрыска. Чтобы он меня признал! Так над кем вы насмехаетесь? На что я мог надеяться, один со своей правдой, один против целого королевства? Королевства, которое в другое время, под иными небесами могло бы достаться мне? Вы бы меня убили, как вы убили моего приемного отца. Единственного, кроме моей матери, – и моего настоящего отца, конечно, – кто знал всю правду. Аббат любил меня. Он всему меня научил. И он указал мне на свет, Виравольта. Свет справедливости. А я сражался со светилами. Со своей собственной звездой, которую вы прокляли.

– Справедливости? – иронично повторил Пьетро. – Той справедливости, которая стоила Розетте волчьего калкана?

Баснописец стиснул челюсти.

– Не смейте читать мне нотации! Вы считаете, что перед вами Зло… Но знаете ли вы, Виравольта, что значит провести детство, прижимая к груди книгу басен и молясь на дне подвала о том, чтобы избегнуть ада? Знаете ли вы, что значит ежедневно быть жертвой жестоких проделок глупых и бесчеловечных детей? Нет, вы этого не знаете!

У него дрожали губы.

– Знаете ли вы, что значит еще в самом нежном возрасте узнать правду о себе, о своем происхождении? Знаете ли вы радость освобождения, облегчение, которое дают понимание и любовь; знаете ли вы обжигающее дыхание мести, Виравольта, и как оно все сметает на своем пути? Нет, вы этого не знаете!

– Это ничего не оправдывает. Вы превратились в чудовище.

– Чудовище? Да, Виравольта, я поэт мглы, чудовище, но я в него не превратился! Я им всегда был, с самого рождения моя судьба была предопределена! С самого рождения я состоял лишь из воплей и раздражения! Вы все лишили меня моей жизни! Это вы определили меня как чудовище, образ вашего разврата и вашего стыда! Существо, которое вы исключили, прогнали и которое вы хотели заставить молчать! Но чудовище вернулось, Виравольта, чтобы потребовать то, что ему причитается по праву! Да, я ваш позор! Позор этого несправедливого режима!

– Вы могли бы выбрать иной удел!

Баснописец посмотрел на него; на его лице отражали одновременно и возбуждение, и обреченность.

– Нет, Виравольта, в этом-то как раз вся проблема Я не мог.…

В его зрачках мелькнули искры, грудь его вздымалась, как будто он задыхался… но вдруг он успокоился. Он овладел собой. Черты лица смягчились, и он улыбнулся.

– С того дня, как погиб аббат, все стало ясно. Через Сапфир, тогда занимавшую пост в Лондоне, я познакомился со Стивенсом. С агентами Тайной службы, которые ополчились на меня, я собирался обойтись особым образом. Начиная с вас, разумеется, непревзойденного мастера… Вам я посвятил свою книгу басен, Пьетро Виравольте де Лансалю. Человеку, прошедшему сквозь все девять кругов ада! Ключ, переданный достойному меня противнику… Десять последних. Last but not least… Вам понравились эти басни? – Он усмехнулся. – Право, это королевство не более чем фальшивка. Комедия тщеславных животных.

– За актом акт идет на смену разнообразной чередой…

– Отчасти о любви, но также и о ненависти?

– Роза против Орхидеи!

Баснописец улыбнулся. Раздался стук бильярдных шаров.

– А сейчас?

Он выпрямился.

Оба стояли друг напротив друга по разные стороны стола.

– Вы знаете, что все потеряно.

Пьетро показалось, что губы Баснописца еще сильнее задрожали, когда он произнес:

– Для меня все уже давно потеряно.

– А что, если нам решить все это вдвоем, раз и навсегда.

– В честном поединке?

– В честном поединке.

Они скрестили на зеленом сукне стола бильярдные кии.

Пьетро предложил Баснописцу выйти.

Они вошли в Салон Марса, затем в Салон Меркурия. Здесь, под плафоном, на котором был изображен Аполлон, несущийся в своей колеснице сквозь клубящиеся облака, стоял пышный трон Людовика XV, как некогда серебряный трон Людовика XIV. С пересохшим горлом Баснописец бросил на него мимолетный взгляд, затем двинулся в Салон Войны. Пьетро подошел к гвардейцам и приказал им ничего не предпринимать, что бы ни произошло.

Наконец они оказались в Зеркальной галерее.

Пьетро достиг самой середины. Баснописец остановился рядом с ним.

Пьетро колебался… потом он повернулся.

Они поклонились друг другу.

Вдалеке возобновилось празднество, начинался версальский бал.

Бал-маскарад.

Они стояли лицом к лицу посреди зала совершенных пропорций. Венецианец снял шляпу. Все люстры, протянувшиеся от Зала Войны до Зала Мира, были зажжены. Галерея ослепительно сверкала. Апельсиновые деревья придавали обманчивую сладость тому месту, где готовились соединиться две силы. Пьетро и Баснописец начали сходиться в центре галереи на фоне портьер из дамаскина. Это был бесподобный миг, как бесподобен был жест венецианца, чья ловкая рука потянулась к паркету в приветствии, означавшем объявление войны; как и движение его противника, дотронувшегося рукой до плеча; как этот легкий поклон с обеих сторон, которому сопутствовало молчание, смысл которого заключался в следующем: «Я готов с этим покончить». – «Но… что происходит?» За ними у выходов из салонов уже собрались зеваки. Удивленные придворные окружили дуэлянтов. Скоро вокруг них уже Баснописец посмотрел на него; на его лице отражались одновременно и возбуждение, и обреченность.

– Нет, Виравольта, в этом-то как раз вся проблема. Я не мог…

В его зрачках мелькнули искры, грудь его вздымалась, как будто он задыхался… но вдруг он успокоился. Он овладел собой. Черты лица смягчились, и он улыбнулся.

– С того дня, как погиб аббат, все стало ясно. Через Сапфир, тогда занимавшую пост в Лондоне, я познакомился со Стивенсом. С агентами Тайной службы, которые ополчились на меня, я собирался обойтись особым образом. Начиная с вас, разумеется, непревзойденного мастера… Вам я посвятил свою книгу басен, Пьетро Виравольте де Лансалю. Человеку, прошедшему сквозь все девять кругов ада! Ключ, переданный достойному меня противнику… Десять последних Last but not least… Вам понравились эти басни? – Он усмехнулся. – Право, это королевство не более чем фальшивка. Комедия тщеславных животных.

– За актом акт идет на смену разнообразной чередой…

– Отчасти о любви, но также и о ненависти?

– Роза против Орхидеи!

Баснописец улыбнулся. Раздался стук бильярдных шаров..

– А сейчас?

Он выпрямился.

Оба стояли друг напротив друга по разные стороны стола.

– Вы знаете, что все потеряно.

Пьетро показалось, что губы Баснописца еще сильнее задрожали, когда он произнес:

– Для меня все уже давно потеряно.

– А что, если нам решить все это вдвоем, раз и навсегда?

– В честном поединке?

– В честном поединке.

Они скрестили на зеленом сукне стола бильярдные кии. Пьетро предложил Баснописцу выйти.

Они вошли в Салон Марса, затем в Салон Меркурия. Здесь, под плафоном, на котором был изображен Аполлон, несущийся в своей колеснице сквозь клубящиеся облака, стоял пышный трон Людовика XV, как некогда серебряный трон Людовика XIV. С пересохшим горлом Баснописец бросил на него мимолетный взгляд, затем двинулся в Салон Войны. Пьетро подошел к гвардейцам и приказал им ничего не предпринимать, что бы ни произошло.

Наконец они оказались в Зеркальной галерее.

Пьетро достиг самой середины. Баснописец остановился рядом с ним.

Пьетро колебался… потом он повернулся.

Они поклонились друг другу.

Вдалеке возобновилось празднество, начинался версальский бал.

Бал-маскарад.

Они стояли лицом к лицу посреди зала совершенных пропорций. Венецианец снял шляпу. Все люстры, протянувшиеся от Зала Войны до Зала Мира, были зажжены. Галерея ослепительно сверкала. Апельсиновые деревья придавали обманчивую сладость тому месту, где готовились соединиться две силы. Пьетро и Баснописец начали сходиться в центре галереи на фоне портьер из дамаскина. Это был бесподобный миг, как бесподобен был жест венецианца, чья ловкая рука потянулась к паркету в приветствии, означавшем объявление войны; как и движение его противника, дотронувшегося рукой до плеча; как этот легкий поклон с обеих сторон, которому сопутствовало молчание, смысл которого заключался в следующем: «Я готов с этим покончить». – «Но… что происходит?» За ними у выходов из салонов уже собрались зеваки. Удивленные придворные окружили дуэлянтов. Скоро вокруг них уже стояла целая толпа. Все в этот вечер надели маски животных Буйволы, вороны, лисы, львы ослы, быки, гепарды и другие животные составляли невероятное сборище. Издалека до них доносились звуки оркестра, обольстительное протяжное пение, которое подчеркивало ирреальность происходящего. Толпа, казалось, откликалась на эту мелодию. Она медленно двигалась, как небольшая волна или крона дерева на легком ветру. Она была похожа на собрание пророков или членов какого-то братства, сошедшихся для ритуала жертвоприношения. Через толпу пробиралась Анна Сантамария в маске львицы. За ней следовал Козимо, пятнистый гепард, протягивая руку к шпаге и готовый броситься вперед.

Но мать удержала его.

Заключенные в роскошные рамы, зеркала превратились в невиданный калейдоскоп, бесконечно отражая позиции этих вооруженных танцоров. На своем веку зеркала видели столько жестокости и роскоши! Сорок пять лет под аккомпанемент шума возводимых лесов, под скрежет прислоненных к стенам стремянок, под скрип строительного мусора под ногами, расчистка которого стоила больших затрат, под насвистывания маляров, грохот поднимаемых наверх камней и катящихся тачек в облаке известковой пыли – все это для того, чтобы извлечь из раковины чистейшую жемчужину. Радужно-кристальные зеркала отчасти сохранили память об этом. Они запечатлели образ «короля-солнца», сначала молодого и влюбленного, затем отяжелевшего под грузом своего немыслимого ореола, подавляющего целый свет своей славой, которая намного превосходила его самого, тогда как старость уже сгибала его спину и плечи. Они вибрировали в ответ мерным шагам Бенджамина Франклина в его зашнурованных ботинках, Расина, направлявшегося с рукописью «Эсфири» под мышкой к апартаментам госпожи де Ментенон; они перешептывались, отражая хрупкую и жеманную внешность Помпадур, и запотевали в тот вечер, когда состоялся выход дрожащей Дюбарри; они воспевали белизну и розовый румянец шестнадцатилетней Марии Антуанетты, искавшей здесь свой путь, невозможный путь по увядшим лепесткам той молодости, которой ее лишали.

И вот сейчас перед ними танцевали дуэлянты, приветствуя этот карнавал Истории.

Версаль!

Поединок начался.

Прима. Пьетро высоко поднял руку, большой палец вниз, дужки гарды в вертикальном положении. Секонда. Баснописец вытянул руку на уровне плеча, ладонью вниз. Раз, два, три, над схваткой парили тени Кальвакабо, Жиганти и Данси, написавших выдающиеся пособия по фехтованию, а также по танцу. Они соблюдали такт. Венецианец занял позицию терца, согнув руку, ладонь у правого бедра, суставами вниз. Кварта. Баснописец: рука слева, ладонью вверх, дужки гарды в горизонтальном положении. Пьетро атаковал и отступил, чтобы оказаться вне досягаемости; Баснописец: рипост, отход, новая атака. Затем темп ускорился. Один менял положение ноги, другой руки; один выбрасывал руку в тот момент, когда другой производил туше. Они кололи, парировали, прикрывались, уклонялись, переводили, отводили удар движением кисти, заигрывали со шпагой противника, нанося удары клинком, слева направо, справа налево! Пьетро перешел в атаку. Его шпага со свистом пронеслась перед шпагой противника, форте его клинка пересеклась с деболе шпаги Баснописца. Казалось, время замерло, затем они разошлись. Пьетро повернулся вокруг собственной оси, чтобы избежать следующего удара; Баснописец также отступил на два шага; толпа приветствовала каждый удар возгласами. Лязг оружия не прекращался; каждый жест был похож на арабеску, бойкая техника, виртуозность двух этих мастеров представляли собой урок для зрителей; шелест рубах создавал звуковой фон дуэли, как и краткие возгласы фехтовальщиков; некоторые из толпы имитировали их жесты, у них пересохло во рту, а сердца бешено бились.

Вдруг Виравольта совершил серьезную ошибку. Он сделал выпад, но Баснописец, отведя плечо назад на манер итальянского приема scanso, живо уклонился. Он перешел в контратаку, и его клинок пронзил плечо венецианца, который вскрикнул от боли и отступил.

Их дыхание смешалось. Звери из басен все плотнее обступали их.

За актом акт идет на смену разнообразной чередой.

Через образы животных преподать урок людям…

Изображать прихоти и грехи человеческого общества…

А мы, какими животными являемся мы?…

Кровь пролилась. Пьетро сделал финт, чтобы вызвать парад соперника. В свою очередь Баснописец допустил промах, бросаясь вперед, целясь кончиком клинка в Пьетро и согнув колено. Пьетро устремился в образовавшуюся брешь; рипост был молниеносным. Из рук противника была выбита шпага, и Пьетро решил, что победа за ним. Не тут-то было. Венецианец бросился на врага, а тот тем временем выхватил два кинжала, спрятанные у него на боку.

Клинки завертелись в руках. Пьетро уже посетило мимолетное видение: его лицо изранено, а шея разрублена. Вращаясь, он уклонился от удара и отступил назад. От этого он потерял равновесие, упал, поскользнувшись на безупречно натертом паркете галереи. За ним потянулся кровавый след.

Баснописец засмеялся, отшвырнул кинжалы и схватил шпагу.

Пьетро только что выронил свою.

Плечо его пронзала острая боль.

– Тебе конец, Виравольта!

Баснописец бросился на него.

– Пьетро! – раздался звонкий и чистый голос Анны. Не обращая внимания на свое платье с фижмами, она опустилась на колени и схватила собственный кинжал, незаметно закрепленный у бедра.

Метким движением кисти она бросила его, и кинжал заскользил по паркету.

И все завертелось.

Пьетро прижал кинжал к полу. В тот момент, когда Баснописец бросился на него, он перевернулся на полу, испустив очередной крик. Клинок противника вонзился в паркет, подняв фонтан деревянных щепок. Пьетро собрал последние силы и, очертив рукой полукруг в воздухе, ударил Баснописца по ноге. Тот завопил и, теряя равновесие, упал на одно колено, выпустив шпагу. Свободной рукой Пьетро схватил оружие Баснописца и заколол его, прежде чем соперник успел пошевельнуться. Он пронзил его насквозь.

Окровавленный кончик клинка показался у него на спине.

Баснописец сплюнул.

Все собравшиеся вокруг буйволы, лягушки, журавли, вороны, лисицы, львы, ослы, быки, гепарды и сказочные звери, вся маскарадная толпа наконец зааплодировала. Так произошла и так закончилась самая красивая и самая тайная дуэль Версаля – и так была решена судьба французского королевства: под раскаты чудовищного смеха. Все смеялись, так как все еще думали, что присутствуют на комедийном представлении, пока не решила вмешаться дворцовая гвардия.

– Но… Позвольте… Дуэли запрещены! – закричал только что подоспевший швейцарский гвардеец.

Пьетро подошел к Баснописцу, который уже готов был испустить дух, как некогда на крыше он подошел к его приемному отцу.

Он поддержал ему голову и прошептал:

– Ну вот, мне кажется, мы дошли до конца нашего пути мудрости… Какова мораль этой басни? Я предлагаю следующую: «Рыбка и Рыбак». Ты помнишь, как она заканчивается? Лучше синица в руках….

Баснописец нашел в себе силы улыбнуться.

– …чем журавль в небе, – закончил он, сплевывая кровью. Его рука дрожала в руке Виравольты.

Именно на этом месте в грозовую ночь Баснописец оставил изуродованное тело Розетты и свою драгоценную книгу басен. Пропитав молчаливый паркет, его кровь сольется с кровью его жертвы.

Пьетро выпрямился. Анна выступила вперед. Звери продолжали аплодировать.

Затем одна гостья, в кошачьей маске, сделала немыслимый жест, бросив ему монетку:

– За представление.

Анна Сантамария смотрела на него сквозь свою маску львицы. Она щелкнула веером.

Пьетро перевел дух.

Из Лабиринта он вышел победителем.

 

Last but not least, октябрь 1775

В королевской капелле собралось две тысячи человек. Пьетро преклонил колено перед Людовиком XVI. Над их головами Койпель провозглашал явление мессии, Ла Фосс прославлял воскресшего Христа, а Святой Дух на фреске Жувене слетал на Богоматерь и апостолов – и это было очень кстати, если учесть смысл происходящей сейчас церемонии.

Созданный 31 декабря 1578 года Генрихом III во Франции, раздираемой религиозными войнами, орден Святого Духа остался самым престижным кавалерским орденом французской монархии и одним из самых почетных в Европе. Его целью была защита короля Франции как сакральной особы. В него посвящали обычно представителей высокопоставленной знати королевства. При Людовике XIV членами ордена были Кольбер и Ле Теллье. Сотню кавалеров выбирали, как правило, среди самой высокой аристократии королевства, если они могли подтвердить три степени благородства – даже если фактически наибольшее представительство имели герцогские семьи. Так как они также были награждены орденом Святого Михаила, их чаще всего называли кавалерами королевских орденов.

Пьетро поднялся с колен. По повелению монарха ему вручили орден на шарфе. Прикрепленный к широкой лазурной муаровой ленте, он был похож на Мальтийский крест, с восемью оконечностями и четырьмя ответвлениями. Между ответвлениями располагалась геральдическая лилия; в центре находилась голубка с распростертыми крыльями. Людовик XVI улыбнулся. Пьетро смотрел на его глубоко посаженные глаза, изогнутый нос, толстые губы. Его полнота придавала ему некий парадоксальный шарм. Он внушал какое-то новое доверие; возможно, потому что со времени своей коронации в Реймсе начал всерьез следить за своими нарядами.

Король наклонился к Черной Орхидее:

– Граф де Брогли поведал мне о ваших подвигах. Он настоял на том, чтобы вам присвоили эту награду, которой отмечен и он сам. Я знаю, что мы многим вам обязаны… Когда я говорю «мы», я хочу сказать: я сам, моя супруга… и Франция, конечно.

Он опять улыбнулся, затем лукаво добавил:

– Но ведь это все одно и то же, не так ли?…

Пьетро не посмел заметить его величеству, что он знал гораздо меньше, чем ему казалось; король даже не подозревал, что Баснописец являлся его дядей – так как он был незаконным сыном его деда – и претендентом на престол. На самом деле, монарх награждал Пьетро, сам точно не зная почему, помимо того, что он действительно имел великие заслуги в деле защиты королевства. Брогли ни с кем не поделился; лишь Морпа, при посредничестве Верженна, уведомили о подробностях дела.

Людовик XVI еще раз спустился с трона:

– Вы уверены, что не желаете стать мушкетером?

Настала очередь Пьетро улыбнуться:

– Нет, ваше величество. Ведь лучшие места уже заняты.

Людовик XVI согласился:

– С другой стороны, тем лучше. Ведь они нам дорого стоят, представьте себе. Я подумываю их упразднить. Пусть это останется между нами, ведь… вы же умеете хранить секреты…

Они обменялись взглядами сообщников, затем король широко развел руками и проговорил:

– Друзья мои… Принимайте нового кавалера!

Черная Орхидея повернулся; под сводами капеллы раздался гром аплодисментов. В первом ряду неистово били в ладоши Анна Сантамария и Козимо. А неподалеку стоял прямо, вытянувшись по струнке, Шарль де Брогли. Он кивнул.

Как только церемония завершилась, Анна подошла к Виравольте.

Пьетро шепнул ей не без иронии:

– Видишь, мой ангел, я получил медаль…

Она обняла его. Козимо подхватил, косо улыбаясь:

– Достаточно было бы и цветка, как в старые добрые времена.

Вдруг все посторонились, вытянувшись в две шеренги и пропуская королеву.

Мария Антуанетта, блистательная в серебристом платье, зашнурованном олеандром, приблизилась со своей обычной грацией.

Все предсказания ее венского детства, казалось, сбылись; он находилась в расцвете красоты или, по крайней мере, искусно создавала такое впечатление. Она все еще была стройна, но Пьетро заметил, что она несколько округлилась. Ее серo-голубые широко расставленные глаза были все так же необычайно выразительны. Хотя она была сильно напудрена, можно было угадать, что ее волосы утратили цвет, который они имели в детстве, и стали каштановыми. Чтобы скрыть свой высокий лоб, она выбирала все более изощренные прически – на этот раз на ней сверкало бриллиантовое перо, а локоны были перевиты жемчужными нитями и лентами. Ей также не удавалось скрыть свой орлиный нос и отвислую губу, характерную для Габсбургов. Она только что отбросила шаль и накинула на платье мантию с вышитыми геральдическими лилиями и отороченную горностаем, завязав ее на груди лентой персикового цвета. Ее облику в целом всегда была свойственна гармония, даже если ее не хватало в деталях, и из-за этого ее постоянно сравнивали с наядами из античных мифов. Пьетро улыбнулся, вспоминая, что о ней говорил Гораций Уолпол: она затмевает даже звезды, а когда она появляется на балу, создается впечатление, что если она не танцует в такт, то такт ошибается.

– Наш господин из Венеции! – воскликнула она. – Сегодня вы совершенный француз… Помните ли вы тот день, когда вы были представлены мне и что я вам тогда сказала? И я была права, Орхидея. Я знала, что вы меня защитите от всего на свете…

– Бы еще более величественны, чем обычно, – произнес Пьетро задумчиво.

Он поклонился и поцеловал ей руку, как в былые времена. Королеве пришелся по душе комплимент и, окруженная кавалерами, она повернулась к Анне:

– Берегите же свою Орхидею, маркиза де Лансаль, – сказала она с легкой улыбкой, вновь надевая перчатку. – Хотя я знаю, что ее лепестки все еще… так свежи.

Они поклонились друг другу; затем Пьетро и Анна проводили ее глазами.

– Надеюсь, у тебя по-прежнему лишь одна королева? – прошептала Анна.

Пьетро улыбнулся и обнял ее за талию.

Рука об руку С королем Мария Антуанетта выходила из капеллы в окружении кавалеров и придворных. Их возвращение в Версаль после коронации вызвало подлинную эйфорию. Королевская чета вновь обрела веру в будущее. Ореол миропомазания придал Людовику чуть ли не миловидность. А королева, которой вскружили голову непрерывные овации, вновь занялась организацией балов, несмотря на ужасный испуг, в который всех повергла дуэль с Баснописцем. Обоим было по двадцать лет, и Франция лежала у их ног. Хотя наследник не спешил появляться на свет, они, казалось, стали нежнее друг к другу. Двор вновь приобрел былой блеск. Конечно, махинации королевы, направленные на возвращение Шуазеля, обернулись поражением. Но какое это имело значение? Мария Антуанетта искренне думала, что в состоянии дать народу те чудеса, которых он ожидал.

Выйдя в Зеркальную галерею, Пьетро тут же обнаружил там Шарля де Брогли. Шеф Тайной королевской службы подошел к нему. Рядом с Марией Антуанеттой раскланивался прославленный композитор Глюк, прекрасно выглядевший в черном бархатном сюртуке с кружевным жабо. А чуть дальше знаки почтения ей оказывала госпожа Виже-Лебрен; скоро ей посчастливится написать самые известные портреты королевы. Пьетро уже собирался завязать разговор со своим бывшим шефом, когда, словно комета или куколка на пружине, перед ним промелькнула Роза Бертен.

Пристально посмотрев на него, она остановилась и подмигнула.

– Ах, господин де Лансаль! Ваши авантюры вдохновили меня создать шляпку нового фасона… довольно оригинальную. Кроме прочего, она будет украшена шпагой и цветком…

Раздался ее звонкий и краткий смешок, и она процокала вслед за королевой на своих довольно высоких каблучках.

– Я назову ее… шляпка Орхидеи!

Улыбаясь, Пьетро поклонился:

– Вы даже не можете вообразить, как я польщен.

– Говорят, у меня безграничное воображение… так что старайтесь тщательнее выбирать выражения, господин де Лансаль!

Она рассмеялась и исчезла.

Пьетро покачал головой и вновь повернулся к Шарлю. Брогли положил ему руку на плечо.

– Виравольта, давайте вкратце поговорим о наших делах. Мы вышли на след Баснописца благодаря чучелу, найденному на могиле. Еще трое моих людей лишились жизни. Не считая… женщины, бедной Сапфир! И она нас предала? Господи, в будущем придется быть еще бдительней.

Шарль покачал головой, затем продолжил:

– Мы разыскали жилище Баснописца, недалеко отсюда, на дороге Сен-Сир, Вы себе не представляете, что мы там обнаружили. Кучу животных; одни были набиты соломой, из других извлечены внутренности… И книги по химии. Я продолжаю все это анализировать. Но вы мне говорили, мой друг, что эта пресловутая формула греческого огня снова канула в Лету?

– Думаю, она исчезла раз и навсегда вместе с Баснописцем. Я видел, как он сжег последний, по его словам, документ, в котором она описывалась. Похоже, он все выучил наизусть. И к тому же он порвал, если можно так выразит ся, с лордом Стивенсом…

– Надеюсь. Представьте себе, что случилось бы, если бы этой формулой завладела вражеская держава… Что касается бедного малого… К счастью, никто не узнает, что нам грозило. И проказы короля в Парк-о-Серф навсегда забудутся.

– В этом-то можно не сомневаться! – сказал Пьетро, поднимая бровь и глядя издали на Людовика XVI. – Но что стало со Стивенсом?

– Стормон близок к цели. Все службы поддержки Стивенса во Франции и Англии разгромлены… Дело дошло до. короля Георга. Не хватает только заключительного аккорда. Но доверимся англичанам: они умеют проявить силу. У их разведывательных служб богатый опыт.

– И, без сомнения, он пополнится в будущем, – проговорил Пьетро.

Некоторое время они приветствовали проходящих мимо придворных, затем лицо Пьетро омрачилось.

– Шарль… Мы оба знаем, что произошло. Мы избавили от этой угрозы новоиспеченную королевскую чету, но мне надоело замалчивать ошибки вышестоящих. Надеюсь, вы понимаете. Наши так называемые подвиги не заслуживают этих смешных наград. Если бы вы не настаивали, я бы постарался избежать этого.

Брогли пристально посмотрел на него.

– Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было. Но для власти они необходимы. Защищать корону, Виравольта, – вот моя миссия. И ваша. Неважно, наследник или нет, совершал король ошибки или нет, но Баснописец был опасным безумцем и маниакальным убийцей. Нельзя было обойтись без того, чтобы кто-то не замарал себе руки. Это политика, мой друг. Ну а в остальном… История будет продолжаться, с нами или без нас.

Он похлопал его по плечу.

– Отныне вам все известно о нашем ремесле.

Они долго молчали. Затем Шарль вновь заговорил:

– Но нас ждут новые дела.

В очередной раз шеф Тайной службы искал выход из щепетильной личной ситуации. Когда его послали в Метц для возобновления былой военной карьеры, он испытал горечь. Конец Тайной службы был не за горами, по всей вероятности. Но все еще оставалась агентурная сеть. Ничему не был положен конец раз и навсегда. Едва закончилось дело Баснописца, как их ум уже начали одолевать мысли о другом и совсем не маловажном деле. Оно было сейчас на первом плане. Брогли подал знак молодому человеку, который выглядел несколько потерянным посреди пышно украшенной галереи и озирался по сторонам с явным интересом. Пока он подходил к ним, Шарль наклонился к Виравольте.

– Ну что ж, я могу вам честно сказать – в Метце смертельная скука. Маневры не представляют никакого интереса, мы тренируемся без какой-либо конкретной цели, уже лет пятнадцать не было настоящей войны, это прискорбно. Ну, по крайней мере я нахожусь на свежем воздухе. И время от времени знакомлюсь с интересными людьми… Как этот молодой человек, например!

Он представил Виравольте подростка, которому было около семнадцати лет. Однако на первый взгляд он казался не таким уж проворным. Он тщетно пытался спрятать под париком густую рыжую шевелюру. Положив руку на эфес шпаги, он поприветствовал Виравольту. Видимо, он принадлежал к тем парням, которых Шарль де Брогли от нечего делать испытывал, думая их в будущем рекрутировать. Он носил командирские нашивки, и Пьетро тут же узнал, что он и в самом деле возглавлял драгунскую роту Ноай, находившуюся под командованием князя де Пуа. Брогли покровительственно положил руку на плечо своего протеже.

– Жильбер де Лафайетт, – сказал он, старательно улыбаясь.

Пьетро также представился, и Брогли продолжал:

– Наш друг присутствовал на ужине, который я давал совсем недавно. Представьте себе, Виравольта, среди гостей были также его королевское высочество герцог Глостер с супругой. Дело в том, что герцог находится в более или менее добровольном изгнании. Его брат, король Георг III, не может примириться с унижением, вызванным его женитьбой. Она – плод тайной страсти Эдварда Уолпола к прачке… Когда у них родилась дочь, разгорелся скандал. Но эта встреча была чрезвычайно полезна. Глостер критикует во всеуслышание политику своего брата в Америке. Он не боится говорить правду о том, как ограничиваются права поселенцев! Он пи тает отвращение к «Закону о чае» и недавно принятым решениям. По его словам, брат забывает о самих принципах, которые способствовали расцвету могущества английской монархии. О чем он говорит? О борьбе восставших! О битве за свободу, Виравольта! Герцог утверждает, что вот-вот разразится война. Благодарю, Жильбер.

Мальчик отошел в сторонку, и Брогли вновь наклонился к Виравольте.

– Да, я знаю, о чем вы думаете, он еще слишком зелен. Но он возмужает, поверьте мне. Сейчас он мечтает о том, чтобы бороться под знаменами восставших. Вот где, скорее всего, будет пролегать наша новая граница! Но вы… Чем вы собираетесь заняться?

Пьетро улыбнулся.

– Еще не знаю. Меня прельщает мысль о возвращении В Венецию. Или же продолжу служить королеве здесь, в Версале.

– Или же присоединяйтесь к нам, – сказал Шарль, тоже улыбаясь.

Он положил руку Виравольте на плечо. Но на этот раз в его жесте не было ничего покровительственного.

– Или же, следовало бы сказать… оставайтесь с нами? Они молча смотрели друг на друга. Затем Шарль вновь зашептал:

– Вы же знаете, мне всегда нужен будет Орхидея для наведения настоящего порядка. Итак, подумайте об Америке… Битва за свободу!

– Я подумаю! – засмеялся Пьетро. – Но скажите мне, Кстати… Как дела у наших друзей… У шевалье д'Эона и господина Бомарше?

– А, эти… Не напоминайте мне о них. Бомарше отправился в Англию, чтобы перехватить пасквиль, оскорбительный для короля и королевы… Он его отыскал и после тысячи приключений, из которых половину он просто выдумал, отправился к Марии Терезии, чтобы положить его к ее ногам в качестве подношения. Она сочла его сумасшедшим. Теперь он не знает, что делать, дабы вернуть королевскую милость. Но видели ли вы его «Севильского цирюльника»?

Успех сногсшибательный. В очередной раз пушечное ядро просвистело прямо у него под носом! У этого человека подлинный талант выходить сухим из воды. Надо не спускать с него глаз… В последнее время он хочет ввязаться в американские дела. Он с нетерпением ждет встречи с тайным депутатом повстанцев, Артуром Ли… Ну а д'Эон, господи… – Граф вздохнул и потер глаза. – Он также уехал в Лондон, но размер пенсии, которую он получил после роспуска Тайной службы, показался ему смехотворным… Он возмущается и требует официальной реабилитации. У него остались важные документы, и он грозит их обнародов ать! Мы попытались его переубедить, он еще может быть полезен. Я подослал к нему Бомарше… Д'Эон обвел его вокруг пальца! Видите ли, Бомарше по-прежнему считает его женщиной. В Лондоне д'Эон позволил ему себя ощупать! Довольно было простейшей уловки, чтобы наш милый друг ничего не заметил. Вы знаете д'Эона. Он еще подлил масла в огонь, сделал вид, что тоже влюблен, позволил называть себя «дра-кончиком»… Бомарше вернулся, будучи уверен, что вскружил ему голову! В Париже поговаривали даже о свадьбе. Ах, вот так бракосочетание! И для какого Фигаро! Мы все еще ведем переговоры. Д'Эон держит оборону на улице Бруер, как в крепости, но я надеюсь, что в скором времени найду выход из положения. А пока в Лондоне держат пари о том, каков его пол, и Бомарше собирает заклады. Если бы вы знали, как они мне надоели… Друг мой, поверьте: опасность еще не миновала.

Шарль был прав: на горизонте вырисовывалась новая угроза. Дел у Тайной службы будет еще много, несмотря на ее упразднение, вполне вероятно, будут еще новые враги, иные клеветнические пасквили, безумные планы, правительственные маневры и горящие миссии, в которые будут замешаны разбойники и переодетые агенты. Политическая кухня. Государственные соображения. Пьетро покачал головой, на губах его играла понимающая улыбка; затем он прогнал свои мысли, чтобы полностью насладиться этим чудесным днем. Через несколько мгновений он вышел из Зеркальной галереи на террасы.

Он окинул взглядом сады. Вазы Войны и Мира. Партер Латоны| Купальня Аполлона на другом конце Прямого Пути; а слева, рядом с оранжереей… Лабиринт. От боскета осталась лишь тень. По приказу короля во всем парке велись работы. Мария Антуанетта меняла старую мечту Перро и Ленотра на сад в своем вкусе. Скоро на месте Лабиринта возникнет английский сад с деревьями и островками, названный «боскетом королевы». Его звери будут забыты. От басен не останется и следа. Восстанавливая боскеты в их изначальных очертаниях, мечтали об иных визуальных удовольствиях, на основе новых рисунков и чертежей. Создадут другие рассадники, для каждой зеленой комнаты восстановят ограды и решетки, очистят все статуи. Гюбер Робер готовил эскизы купален, озер и искусственных ручьев; он будет заниматься парком до и после ремонтных работ.

Версаль изменится, несмотря на свою вечность; tempus fugit, и однако в этой смеси быстротечности и постоянства было что-то трогательное.

Так Пьетро стоял на террасе в лучах заходящего солнца; сердце его сжималось от какого-то необъяснимого чувства. Он смотрел на круглые бассейны, на фонтаны.

Королевские фонтаны… Путь мудрости…

Он говорил себе, что жизнь, текущая в его венах, была похожа на эти круги, на эти хрустальные струи. «Прости, – сказал он себе, – я не могу с собой справиться. Я знаю, что придаю всему слишком большое значение! Это сильнее меня…» Дыхание жизни. Поток. Фонтан. Источник. Жизнь. Стремление к Творчеству. Это великое «наперекор смерти» Он вновь подумал о Лафонтене и его «Амуре и Психее».

«В конце концов, – говорил он себе, – я ведь тоже Баснописец. К чему все это? К чему рассказывать себе все эти басни, эти сказки, эти невероятные истории? Откуда эти фантазии о всемогуществе, о том, чтобы стать Богом, эта мечта отдавать, любить и особенно быть любимым! Откуда эта жажда жизни? Во имя удовольствия почувствовать и заставить почувствовать, мечтать и заставить мечтать, верить и заставить верить, предавать, лгать, любить, быть собой, быть другим, чтобы другой стал собой, в конце концов, ради удовольствия просто быть! Быть всеми нами!»

Он вновь вспомнил о записке Баснописца, которая привела его в самый центр садов.

Зеленый театр.

Имею власть я над тобой, и нет моей фантазии пределов.

«Ну а я, кто же я?» – подумал Пьетро.

Ослепительная Анна Сантамария вслед за ним вышла и сумрака дворца. Рукой в перчатке она сжимала зонтик, кудри, уложенные в венецианском стиле, были части скрыты под шляпкой. Подходя к мужу, она улыбалась. Она была восхитительна, вполне в стиле Помпадур. На всем ее облике лежал отпечаток элегантности, галантности, грациозности, старомодной обходительности, в которой для него заключалась вся прелесть его века. Анна сияла, торжествуя. Она весело заговорила с ним о каких-то пустяках. Они стояли, любуясь садами. Перед ними, как во сне, двигались стайки придворных, их голоса сливались с журчанием фонтанов; тут виден был зонтик, там кружевной платочек, еще дальше трость или парик… В лучах заходящего солнца промелькнул вдруг силуэт Козимо. Одетый в белый костюм и коричневую куртку, он пересмеивался с юной, хорошо сложенной девушкой со свежими щечками и осиной талией. Они скользили в солнечных лучах.

Пьетро поднял бровь. Анна взглянула на него из-под шляпы, заговорщически улыбаясь. Какое-то странное чувство охватило Пьетро, ощущение того, что его предназначение исполнилось, что молодость уходит, но в то же время есть и надежда, что она еще продлится, а с ней и жизнь, и, конечно, любовь, единственное, что имеет цену, – вечная любовь!

Ну что ж! Я знаю, кто я.

Он надел шляпу.

Легенда. Тень. Миф. Басня.

Он потер рукой свой венецианский клинок и улыбнулся.

Я Черная Орхидея.

В полях за дворцом садилось огненное светило, вскоре взойдут звезды; там, далее, за купальней Аполлона, на небе вспыхнуло зарево в память о прошлом Версаля, о тени его бывшего хозяина, бывшего короля, «короля-солнца».

Пьетро сделал фонтанам почтительный реверанс.

Равномерно покачиваясь на носу корабля, рассекавшего ночной мрак, лорд Стивенс предавался горьким размышлениям о своем поражении. Он сжимал кулаки, его волосы растрепались на ветру, напоминая змей античной Горгоны. Несколько недель он скрывался в Нормандии, чтобы о нем успели забыть. Затем он тайно нанял корабль в порту Гранвилль и отправился в путь. Вернуться в Англию сразу после того, что произошло, было невозможно. Поэтому он устремился к единственной гавани, которая была еще доступна: в Америку. Корабль, плывший по бурному морю, только что оставил позади острова Шозей, избегая коммерческих маршрутов и отклоняясь к юго-западу, чтобы выйти в Атлантический океан. Это путешествие будет одним из самых изматывающих. Стивенса мутило. Приколотая к груди роза завяла. В небе сгущались черные тучи. Небосклон от края до края поминутно озарялся молниями, на которые сверху как будто давила темная крышка, так что казалось, будто взрывались сами тучи, пронзенные электрическими химерами. Ливень хлестал по бортовому ящику. И все же всклокоченный Стивенс продолжал стоять на носу, отказываясь спуститься в трюм. Пинком ноги он отпихнул одного из матросов, нормандца, который насмешливо сказал ему, опрокидывая стаканчик кальвадоса: «В Нормандии всегда прекрасная погода». На фоне поминутных вспышек плясали паруса, напоминая паруса некой сказочной шхуны, корабля корсаров или призрачных пиратов, возможно, мифических матросов «Летучего голландца». Грозное судно взлетало и вновь падало в черные волны Ла-Манша, сотрясаясь от шквальных порывов мокрого ветра, и Стивенс, хотя все содержимое его желудка уже изверглось в морскую пучину, держался крепко, уцепившись за поручни руками в железных перчатках.

Итак, они с Баснописцем проиграли.

Он желал нанести роковой удар французской монархии в день коронации, а в случае неудачи поджечь дворец «короля-солнца», воспользовавшись услугами этого сумасшедшего, который называл себя Жан де Франс, наследник никакого королевства. Он так никогда и не понял ни подлинной причины, по которой тот взял себе такую кличку, ни его ненависти. Почему? О боги, почему? Стивенсу хотелось то плакать, то смеяться, когда он вспоминал о безумной идее, овладевшей им, шефом-ренегатом английской контрразведки: окончательно нарушить баланс сил на континенте, навсегда разделаться с извечным врагом, напасть на Австрию, Испанию и Пруссию, объединить две Короны, розу и лилию! И в то же время заполучить Америку! Но Стивенс знал, что в данный момент ему, изгнаннику, все еще желающему послужить своей родине, угрожает опасность. Его лишили всех должностей и титулов; за ним яростно охотился лорд Стормон. Он действовал без согласия собственного правительства. Возможно, если бы все завершилось успехом, он смог бы вернуться победителем и положить у ног Георга III останки Франции, как он и намеревался. Он бы поведал королю о приготовлениях Тайной службы Шарля де Брогли к интервенции в Англию; он бы выдвинул в качестве аргумента ситуацию в Америке, слабость королевства, предательство герцога Глостера, и таким образом добился бы у Георга права создать армию и довести до конца свой собственный план: захват Франции!

Но вместо этого его мир рушился! И этот Баснописец, символ эпохи, которая, как опасался Стивенс, уже канула в Лету… Химера, выдумка, пережиток иного времени. Как он мог доверять такому человеку? Как он мог… Возможно, поражение Баснописца – и его самого – возможно, американское восстание, ослабление Франции и Англии тоже были знаками, предвещающими конец? Конец более значительный? Он вспомнил о том, что Баснописец говорил о гниении королевства. И вдруг его посетило видение мира, готового уничтожить себя в решительной схватке, мира, в котором народ больше не уважал ни Корону, ни монархов, ни справедливый миропорядок. В котором больше не верили ни в благородство, ни в род, ни в происхождение. Часто Баснописец говорил, что не за горами тот день, когда французское королевство рухнет, как пустая ракушка, как гнилое яблоко, под ножевыми ударами народа и всех этих философов. Стивенс взревел, но его голос заглушала буря, и лишь новый шквал ветра ответил на его гневный зов.

Он оставался стоять со сжатыми кулаками и помрачневшим лицом, по которому ручьями стекал дождь.

«До конца света, – повторял он. – До того как брызнет кровь королей…»

Он стоял там целую вечность. К утру море утихло. Для досмотра к кораблю подошел обыкновенный фрегат королевского флота. Двое мужчин поднялись на мостик, с саблями на боку, в золоченых эполетах, в треуголках и в королевских мундирах. Обменявшись несколькими словами с капитаном, они решительно направились к Стивенсу.

– Lord Stevens? – произнес один из них, поднося к глазам Стивенса свой мандат.

Стивенс побледнел, а второй офицер продолжал:

– Ian McPherson, British government. Would you please follow us?

Когда Мари Дезарно получила тело сына, она кричала, как во время своих истязаний.

Она бы так ничего и не узнала, если бы аббат Моруа, переговорив с графом де Брогли и осведомившись, каким образом погиб Баснописец, не решился ей все рассказать. Это был нелегкий шаг – воскресить в сердце старухи память о покинутом сыне. Но он счел своим долгом произнести эти жестокие слова. Существовал риск, что Мари узнает правду иным способом и из иного источника. Итак, из рассказа аббата она в смятении узнала все: что ее сын был жив все эти годы, что он захотел отомстить, так никогда и не решившись предстать перед ней. Ее неутолимая боль стала лишь еще острее от этих откровений. В тот же самый момент, когда судьба возвращала ей сына, его снова и уже навсегда уносила смерть! Это было слишком для бедной Мари. Она совсем обезумела. Сначала она даже разозлилась на самого аббата; но вскоре ее гнев обратился на истинных виновников. Труп ее сына был бы брошен в братскую могилу, в которой он мог смешаться с останками его мнимого отца, Жака де Марсия, тоже всеми забытого. Но аббат Моруа добился, чтобы тело было передано ему. Мари покрыла его саваном; некоторое время она собиралась похоронить его на кладбище Сен-Медар, рядом с бывшими конвульсионистами и покойным дьяконом Франсуа де Пари. Но рассудив, что душа ее бедного сына уже подверглась слишком многим мучениям в течение его жизни, слепая Мари, снедаемая скорбью, решила не наказывать его еще и в ином мире.

Она собралась его сжечь.

Она не видела, как языки пламени лизали саван, но их жар поглотил и ее очерствевшее сердце. На этот раз не раздалось ни одного всхлипывания. Она молилась о том, чтобы нечто пережило его и чтобы однажды из пепла восстал феникс. В тот же вечер в ризнице, при свете свечи, в бреду, который удесятерял ее кровожадность и ее ум, она продиктовала письмо аббату Моруа.

И голосом, изменившимся от ненависти, она повторила: – Я желаю его смерти. Пусть Виравольта погибнет!

В Салоне 1783 года был представлен портрет Марии Антуанетты кисти мадам Элизабет Луизы Виже-Лебрен. Королева выглядит на нем очень красивой, хотя это красота иного времени; она отмечена сиянием и свежестью молодости. Его называют «портретом с розой», так как королева действительно держит в пальчиках цветок, напоминающий о ее грации и цвете ее щечек. Но если углубиться в скрытые мотивы художницы, не исключено, что под слоем краски можно увидеть не розу, а орхидею.

Мерцание зеркал и золоченых светильников, блестящая поверхность светлого паркета, высокие окна, открытые в сад, фонтаны которого еще были отмечены стигматами после их недавнего великолепного возгорания, – все это оттеняло феерический облик величественной анфилады Зеркальной галереи. Сейчас, глубокой ночью, она была погружена во тьму. Кое-где, должно быть, остались открытыми двери салонов, и холодный воздух гулял в них, как в призрачной гробнице. Бог знает почему, но королеве не спалось; и бог знает как, невзирая на храпящего у дверей ее спальни гвардейца, она пробралась сюда совсем одна, ступая босыми ногами по паркету галереи, в которой она дала тысячу приемов. Перед ней тянулась облицованная мрамором анфилада с семнадцатью окнами, подобная длинному и темному коридору. Нигде не раздавалось ни малейшего шороха. Царила глубочайшая тишина, лишь тикали старые часы; и в этой тишине, подобно некой еще отдаленной угрозе, слышался глухой, медленно приближающийся гул.

Сегодня утром королева получила оригинальный комод, доставленный Розой Бертен. В одном из ящиков, без какого-либо объяснения, она с удивлением обнаружила белый конверт.

На конверте стояла печать, состоявшая из одной буквы Б.

А внутри находилась записка.

Королева не очень хорошо поняла, о чем все это, но у нее осталось чувство досады.

Это было жестоко. Несправедливо. Ей хотелось плакать.

Великая басня, великая комедия продолжалась.

Мария Антуанетта улыбнулась, затем ее улыбка стала более серьезной, более суровой, пока совсем не исчезла. На ее лицо набежали тень и одновременно волна беспокойства. Она моргнула. Ее плечи, ее шея, ее грудь дрожали. Она поежилась. Белые шторы и подол ее рубашки легко колебались на сквозняке.

Королева Франции дрожала; она была бела, как лилия.

«Да, – сказала она себе. – Как угроза. Как тень…»

Внезапно перед ней предстало мимолетное видение тысячи факелов под балконом.

Ей было двадцать лет.

Поднимался ветер.