Солнце медленно переваливалось через вершину холма.

Наблюдая за ним, Вутх почесался. Помогать или нет? Он потрогал волосы на животе, вяло стукнул по груди другою рукой и забормотал себе под нос тихонько. Вдруг, точно вспомнив о чем-то действительно важном, умолк. В юности он обычно кричал и крутился на месте, изо всех сил помогая светилу подняться вверх, но сейчас в этом не было смысла. Его помощь солнцу больше не требовалась. Само справится. Или те толкнут. Толкеры, говоруны. Вот в юности… Аи, да что там.

Юность, хо-хо-хо! Юность, где она? Вугх нащупал капельки едкого пота на коже, стряхнул их корявыми пальцами и перевернулся на бок, чтобы уснуть. А сон не пошел.

На другой стороне холма, от чужаков, откуда доносились призывы ловить да держать, кто-то истово колотил в барабан и пел монотонно. Точно не солнышку посильнее разжечься помогал, а отбывал повинность. Лианы, видать, натянули в рядок, страховочные стропы… Ловить, небось, приготовились, если вздумает завалиться… И все с криками, воплями, с этим оглушительным ором. Старый неандерталец заворчал, возмутясь, даже уши руками закрыл, но раздражавшая его песня и после того не умолкла. А ведь было время, они прекрасно жили без пришлых, подумал он.

В дни его молодости окружающий мир, даже и населенный людьми, вроде него, был чудесен. Да и люди сами, любившие помычать-поворчать по пустейшему поводу, но не громко, не злобно… Вот, те были люди. Простые, легкие. Они веселились, устраивали забавные игрища, а от жилья всегда доносился дымок очагов, на которых готовилась пища. В ту пору и самому Вугху нравилось возиться с подростками, но те уже выросли, сделались сильными, возмужали… Вот только детей в их племени с каждым годом появлялось все меньше. Все меньше и меньше, пока наконец вообще куда-то не пропали, детки-то. А пришлые люди с той части холма Кро-Маньон не превратили долину в одно из своих охотничьих угодий.

В полузабытых легендах рассказывалось, какой была эта земля в древности, пока в тундре жило одно только племя Вугха. Его кровники обитали в пещерах, а на охоту выходили такими большими группами, что их не страшили никакие животные. При виде оравы гривастых бесшабашных людей, топавших вроде подземного грома, звери испуганно прятались в норы, вырытые к югу от Четвертого Ледника. Потом из-за сильных холодов наступили тяжкие времена. Многие из племени Вугха погибли. Но некоторые все-таки выжили.

И когда климат помягчал, стал посуше, принялись осваивать новые территории…

Вугх с трудом перевернулся, чтобы улечься поудобнее и мысли его побежали ретивей. Чего только эти завоеватели чертовы не делали, чтобы прибрать к рукам все больше земель! Местные жители отступали со своих пятачков, их становилось меньше. Однажды отец Вугха наконец осознал, что маленькое поселение, единственное место в долине, куда чужаки приходили еще довольно редко, — было последним, что осталось от некогда большого племени.

Вугху было двадцать, когда он впервые увидел огромных длинноногих людей, непрерывно издававших какие-то гортанные звуки. Болтавших в голос. Ругавшихся на божий свет.

Изобретавших слова, дабы дать названия своим злодействам.

Бесчинству. Порокам. Взять хотя бы пьяное пойло, надувавшее в мозги отвратный дурман. Болтуны чертовы. Кроманьонцами сами себя называли. Точно холм Кро Маньон, на котором упокоились родственники старого Вугха, являлся их собственностью, был родиной. Они ведь так гордо вышагивали по Земле, словно она принадлежала им вся, до крайней прядочки сохлой травы. Словно жили тут вечно. Еще до Зимы. Хотя появились впервые недавно, летом какого-то года, и как появились, так сразу же, здесь, с песнями, гиканьем и болтовнёю, у подножия холма и разбили свой лагерь. Правда, поселились в известном отдаление от пещер местных жителей, осторожничали поначалу. Но те преотлично все видели, и суету вокруг плетня палаток, и незнакомые шкуры животных, и вонючие дымы, подымавшиеся от огромных костров, и главное разглядели — как эти пришельцы, едва объявясь, обосновавшись едва, уже стали хозяйничать повсюду и злодействовать, то и дело кидая жертвы своим неизвестным богам, в голос друг с другом ругаясь, и оглушая окрестности препирательствами из-за лежачего места. Плошки с супом.

Наконечника на копье. Вида с холма. Огонька или бабы.

Повод, конечно, для гордости был, они обладали волшебным оружием, что чуяли даже хищные звери. Племя Вугха, цепенея от животного страха, отступило с насиженных мест.

Так, лишившись корней, в конце концов, чтобы выжить, разбрелось кто куда, воровать, попрошайничать — поганое дело. Однажды молоденький парень, совсем был юнец, мокрогуб, недотепа из местных, убил какого-то их ребенка. Не так, чтобы нарочно убил, по случайности, видно. Однако за это с него живьем содрали шкуру и бросили умирать в одиночестве… Правда, как раз после этого вдруг между пришлыми и старыми неандертальцами наступило примирение. Точно сдружилися на крови. Тамошний вождь, язык без костей, толкнул речь, что они — удовлетворены. И как толкеры, и как соседи. И что — будут жить в мире. Его люди и люди Вугха.

Но теперь уже здесь никого не осталось из племени Вугха, кроме него самого. Не осталось даже детей. Семь лет прошло с тех пор, как умерев в пещере, отправился в долгое путешествие к прародителям его брат. Он всегда, правда, был и уныл, и безволен, но в течение долгих лет оставался единственным другом.

Старик оглянулся по сторонам. Очень хотелось, чтобы поскорее вернулась Кейода. Возможно, она возьмет у них немного еды… Охотиться самому больше не было смысла, повсюду царили эти захватчики и их дикие порядки. Обычному человеку оставалось только одно — больше спать, потому что сон был единственной стоящей вещью в их сумасшедшем мире. Даже напитки, которые кроманьонцы делали из корней растущих на болоте растений и от которых на следующий день страшно болела голова, в счет не шли.

Вспомнив об этой отраве, Вугх недовольно повернулся в постели из листьев и проворчал что-то сердито. Как раз в это мгновение над его головой прожужжала муха, и он попытался ее поймать. Удивление отразилось на старом лице, когда пальцы схватили насекомое. Все же схватил! Старик вспыхнул от удовольствия. Это, конечно, не еда, принесенная из леса, но все ж, согласитесь, неплохая закуска.

Сон к этому времени улетучился вовсе, и ничто теперь не могло его вернуть. Ладно, займется делами. Вугх приподнялся на корточки. Вот уже несколько недель, как он собирался насадить новый наконечник на свое боевое копье, и теперь озирался по сторонам, пытаясь найти в пещере необходимый для этого материал. Но мысль о том, что нужно как-нибудь поработать, стала тускнеть, истончаться. Ладно, он не солнце, у него не горит. Делать что-то конкретное и прямо сейчас расхотелось. Взгляд Вугха лениво блуждал по маленькой бухте прямо под пещерой и по кудрявым облакам, плывущим по небу, туда да обратно. Ему хорошо. Весна пришла теплая, солнышко грело так успокаивающе, что лучшего удовольствия и не придумать.

Бог Солнца без его помощи на глазах стал сильнее и ярче, скоро совсем возмужал и прогнал холодный густой туман с легкой дымкой. В течение многих лет старик сам поклонялся богу Солнца, но теперь, кажется, тот становился всемогущим только для болтунов, на обращения Вугха не реагировал.

Правда, Вугх из лиан и сухожилий животных ему помочи не сооружал, как соседи. И по полночи поклоны лбом об порог не выкладывал. Пока бог оставался слабым, во дни долгой ночи, соплеменники Вугха были могущественны; теперь же, когда долгий период его бессилия завершался, и кроманьонцам удалось правдами или неправдами выволочь его из-за холма прежде Вугха, выходит, им, болтунам ненавистным, снова рассеиваться по стране, точно блохам по брюху неандертальца.

Вугх никак не брал того в толк. Возможно, бог съехал с ума, порастратился, не понимал, для кого разгораться — для него, человека спокойного, или для пришлых истериков. Может, не понимал, ибо высшие существа тоже часто бывали непредсказуемы. Он вздохнул с жалобой. Он мечтал лишь о том, чтобы к нему вернулся брат. Уж тот-то чувствовал эти вещи гораздо лучше и мог разъяснить ему все.

По гальке, разбросанной перед входом в пещеру, пробиралась Кейода. Наконец-то. Она принесла из деревни уже наполовину обглоданную лошадиную ногу, которую Вугх тут же схватил, вонзясь в нее своими острыми зубами. Видимо, соседям за день до этого повезло на охоте, недаром подарки оказались столь щедрыми. Он промычал что-то в знак благодарности, рыкнул от радости, и подруга в полном довольстве уселась на солнышке, как раз у входа в пещеру, чтобы он ласково почесал ее спину.

Кейода еще немного страшила Вугха своим видом, как и весь ее род. У нее были длинные, вечно подгибающиеся ноги, короткие руки и неестественно прямая осанка. Вугх с аппетитным вздохом вспоминал бывших подружек из девушексоплеменниц. Вот те были что надо, приземисты, толсты, с выступающими вперед шеями и симпатичными низкими лбами. А эта… Как могли плосколицые женщины кроманьонцев залучать себе пару, для Вугха все еще оставалось загадкой.

Но они, тем не менее, вполне преуспевали, их трепливые детки, которых, пожалуй, за день не пересчитать, визжали с утра до ночи, как поросята.

А Кейода в этом деле потерпела неудачу, и ее пример как раз говорил о том, кто был прав. Когда-то он даже проникся охотой к ней, почти восторгался. Еще ребенком она оказалась поранена, потому выросла в том отчуждении, которое непривлекательно для мужчин. Люди ее племени обращались с ней грубо, и Кейода в конце концов просто ушла от них.

Через некоторое время девчонка и набрела на Вугха. Или его мягкое сердце тронуло ее? Осталась, стерпелись, притерлись друг к другу, ах, юность хо-хо. Вообще-то ее родня вся была сворой кочевной, носилась за своими стадами на север — летом, зимою — на юг, мотало их, не сидевших на месте, в зависимости от времени года. Но, невзирая на климат с привычками рода, Кейода все же осталась в пещере Вугха, и мало того, без дела не бывала, сразу кидалась на любую работу, в которой у них возникала потребность. Даже на такую, которую сами неандертальцы презирали. И Вугх был всегда благодарен за это.

— Ы-ы-ы? — спросил он, выражая восторг, с набитым желудком чувствуя себя более чем расположенным к окружающему миру.

— О, они вышли и позволили мне собрать объедки, — пояснила Кейода. — Объедки! Мне, родившейся от вождя! Впрочем, они делают так всегда. — Голос у нее был раздраженным, еще в нем чувствовалась усталость и боль собственного поражения. — Это не доброта, а жалость. Знаешь, они явно про себя думают, бедная, бедная Кейода, пусть возьмет все, что хочет, ведь для нас все это ровным счетом ничего не значит. И с теми словами жена протянула ему грубо обтесанное копье. Оно хорошо потрудилось на своем веку, это копьишко. Было раздроблено аж с обеих сторон, с шероховатой зазубриной.

— Один из них дал мне вот это… Почти ребенок. Самому вряд ли нужно. Наверняка для тренировок уж использует что попрочнее. Но ты сможешь привести его в порядок. Сможешь?

Вугх внимательно осмотрел подарок. Хорошее, даже очень хорошее, согласился он. И острие удачно закреплено на древке. Держится прочно. Получалось, эти мальчишки с их длинными гибкими пальцами могли делать оружие лучше, чем он.

А ведь когда-то Вугх сам был знаменит точностью работы по кремнию!

Он медленно поднялся на ноги. Зацокал языком, выражая обиду и горечь. Неправильная форма челюстей да языка, отличавшая весь его род молчунов, а всего верней, просто слабо развитая левая лобная доля старого мозга делали речь маловнятной. Сказать вернее, никакой. Потому он привык дополнять звуки жестами. Кейода тоже привыкла, и к этому, и вообще, к его манере вести разговор, она уже даже без помощи рук и телодвижений хорошо понимала и мычание, и кряхтение, и тревожное цоканье. Но на этот раз, лишь на мгновенье оторвавши зубы от одной из принесенных костей, только безвольно взмахнула рукой, плечами пожала и продолжила крайне приятное занятие.

Вугх бродил невдалеке от пещеры, был огорчен и подавлен, поганое дело, скажу, осознавать, что стареешь. Он уже смутно догадывался, что возраст, скорее, то сильное чувство изжитости, которое им овладевало, не очень-то зависело от фактических лет. Здесь было что-то другое — он чуял это, но объяснить не мог. Старик двинулся к одному из охотничьих угодий в надежде найти там какое-нибудь развлечение — ну, может, такое, которое потребовало бы от него совсем несерьезных усилий, чтобы убить зверя. Убить самому. Потому что подарки, с презрением данные роднёю Кейоды, вызвали только горечь во рту. Но бог Солнца, вскарабкавшись на вершину голубой пещеры, не дал Вугху возможности на чем-то остановиться, ослепил. Он решил уже было вернуться, но смешался и взапыхах побежал прямо на ватагу соседей. Те валили в лагерь с тушей оленя, привязанного к шесту, который был перекинут через сильные плечи. Завидя Вугха, оглоеды остановилась, и кто-то веселый да дерзкий ему закричал:

— Остановись, старикан! Куда тебе! Мы взяли все. А уж ты возвращайся в свою пещеру и спи там, на большее ты все равно не способен.

Вугх опустил старые плечи и побрел прочь. Копье его безвольно волочилось по земле. Один из компании рванул к нему рысью. Легода, колдун племени, молодой и красивый, бывал с ним довольно дружелюбен, как и на сей раз, когда кинул невзначай, покашивая острым глазом в сторону туши:

— Это я убил его, Грива. Знаешь как? Заколдовал крупного оленя. Прошлой ночью. И вот, нынче сразил первым же выстрелом. Приходи ко мне попозже, я оставлю для тебя одну из его лап. Или ребрышко. Почему? Кейода научила меня петь новую песню, которую она узнала от своего отца. Я не прочь отблагодарить ее так. Очень не прочь.

Лапы, ребра, кости! Серозина. Вугх устал от всего этого.

Грызть, грызть, не насыщаясь. Организм требовал лучшей еды — внутренностей животных, их печени. Кожа чесалась от выступавшей на ней сыпи, от недостатка питательных влаг.

Он всегда чувствовал, когда ему надо съесть сочные внутренности, чтобы прийти в себя; раньше именно они исцеляли его.

Но Вугх не показал огорчения, замычал в ответ на низкой ноте, исторгнув из себя облачко чувства, нечто среднее между признательностью и досадой, и повернул от греха прочь, подальше. Только Легода настойчиво потянул его обратно.

— Сказал, Грива, постой. Иногда ты приносишь мне удачу. Вот и сегодня мяса достаточно для всех в лагере. Зачем тебе охотиться еще?

Вугх все еще колебался, и тогда Легода стал настаивать. Но не из-за особой доброты, просто ему хотелось утверждения.

— Волки рыщут сегодня совсем близко, и один ты с ними не справишься. А мы разделаем оленя, как только снимем с шеста. К черту кости. Я дам тебе первый кусок мяса!

Вугх угрюмо кивнул в знак согласия и побрел следом за компанией. Подачка болтунов, конечно, раздражала его. Но, что говорить, горячая печень оленя всегда стоила того, чтобы на некоторое время позабыть о самолюбии — если, конечно, Легода сдержит слово. Охотники, шатаясь под тяжестью туши, напевали какую-то грубоватую песню, и он неуклюже заковылял рядом, при каждом шаге со свистом выдыхая воздух.

Когда они, наконец, приблизились к поселению кочевников, Вугх почувствовал едкий запах, что шел от костров. Он был такой неприятный, что раздражал его нос. Жарились на кострах туши убитых животных. И угрозно воняли! Мало того! В тот же огонь, чтобы он, кормленный жиром и кровью, еще лучше горел, они бросали помет. Отсюда и страшное зловоние, раздиравшее ноздри. Старику же нравились привычные запахи собственной пещеры, где от огня пахло травой.

А навстречу уже бежали молодые охотники, возмущались до треска в ушах, недовольные тем, что их не взяли с собой, что они пропустили такую удачную охоту, остолопы. Увидев неандертальца, как вскинулись — закричали от радости и принялись бросать в него палки, комья, камни, дворовую мелочь, так, словно он, живой человек, последний из своего рода, был паршивой мишенью в одной из их игр. Вугх вздрогнул, обернулся и, выкрикнув что-то грозное на своем гортанном языке, двинулся на них с копьем. Увидев это, рассмеялся Легода.

— Ты думаешь, Грива, испугать их голым голосом? Ничего не выйдет, приятель, они не боятся тебя. А ну, пошли прочь, чума на ваши головы! Идите отсюда, вам говорят!

Парни, услышав веленье Легоды, легко отступили, но все еще продолжали что-то кричать, рокотать да присвистывать.

Вугх поглядел на них с явной опаской, но теперь, благодаря заступничеству колдуна, их выходки не могли ему навредить.

Легода же был в хорошем настроении. Он смеялся, шутил и, скаля зубы, бросал колкости в адрес женщин племени. Так продолжалось до тех пор, пока из жилища не вышла его молодая жена, приструнившая мужа, тпр-р-ру. Осадив молодца, как ни в чем не бывало, принялась его Хейа разделывать тушу оленя. Скоро с кремниевыми ножами к ней присоединились другие болтуньи. Шаман попросил жену:

— Придется тебе отдать первый кусок мяса Гриве. Я пообещал ему…

— Глупец! — В ее голосе и взгляде, брошенном на Вугха, сквозило презрение. — До каких пор мы будем кормить всех этих животных? Не будь сумасшедшим, Легода! Пусть он позаботится о себе сам.

Легода слегка кольнул ее спину копьем и усмехнулся:

— Я так и знал, ты будешь кричать из-за этого, дура. Подумай сама, мы ему кое-чем обязаны. Эта земля когда-то принадлежала ему, и он здесь охотился. Мы пришли сюда и забрали его место силой. Почему бы теперь не поделиться добычей? — Он обернулся к Вугху и сделал приглашающий жест: — Вот видишь, Чоканга, я держу свое слово. Возьми, что хочешь, но не больше того, что сможете съесть вы с Кейодой сегодня.

Вугх подошел к разделанной туше, молча взял кусок печени да ломоть сала. С пронзительным гневным криком женщина бросилась к старику, пытаясь вырвать из его рук добычу. Но колдун оттолкнул ее.

— Иди прочь, сказано. Грива сделал все правильно! Только дурак возьмет заднюю ногу, когда под рукой — самое лучшее мясо. Пусть забирает, и плевать, что мы хотим съесть это сами! Гляди, Грива, какой ты крутой парень. Считай, вытащил кусок прямо у меня изо рта. Но я тебя еще больше люблю за это. А теперь иди, пока Хейа вновь не кинулась на тебя.

Старик знал, завтра Легода непременно пришлет к нему какое-нибудь свое отродье посчитаться за сегодняшнее добро ором или зубами. Но завтра будет только завтра, а сейчас было нужно скорее возвращаться домой. Думая так, он, прижавши к себе добычу, побежал вдоль подножия холма. Бежал, слыша, как ему в спину летит брошенный, вроде сучковатой палки, резкий крик разъяренной Хейи. А за ним — донеслось примирительное воркованье шутника Легоды с его уговорами. Кусок оленьей печенки волочился за ним по дороге, как собственное вспоротое нутро, но ничуть тем не гнушаясь, он потихоньку жевал его да посасывал. Кейода будет довольна, радовался старик, ведь обычно именно ей приходилось добывать пропитание для обоих. Понемногу к Вугху возвращалось и самоуважение. Разве он не перехитрил Легоду и не исчез с выбранным им самим мясом? Кейоде, когда она ходила в деревню родни, конечно, не так повезло. Да, им всем есть чему поучиться у хитрого старого Вугха!

Болтуны были сумасшедшими, вот что. Только псих будет поступать, как Легода. Но, в конце концов, Вугха это не касалось. С удовольствием похлопал по куску печени с салом и самодовольно усмехнулся. Не он один воспользуется этим подарком — его с лихвой хватит на двоих.

Когда добрался до пещеры, в костре догорали угли, а Кейода, свернувшись в калач, уже храпела. Лицо у нее раскраснелось. Вугх принюхался. Его подозрения подтвердились. Каким-то образом его ненаглядная выпила дьявольское варево, и ее сон был не сон, а морок, оцепенение. Старик ткнул Кейоду большим пальцем ноги. Она тут же села на постели и приоткрыла затуманенные алкоголем глаза.

— Уже вернулся! Да еще с печенью и салом! Слушай, раздобыть это было можно только пробравшись в деревню! Не с копьем же. Тебе. Ты украл все это? Только не съешь все сам! — Она с жадностью вырвала принесенное мясо и, суетясь больше меры, принялась раздувать огонь.

Вугх объяснил, что с ним случилось, но Кейода поняла лишь часть из его рассказа, так спешила с огнем.

— Да? Ну Легода племянник же мне, понимает…

Она разорвала надвое мясо, и хотя печень была обожжена только поверху, оба они с удовольствием принялись за еду.

Трапеза прерывалась хихиканьем со смешливою руганью. Кейода была пьяна. Вугх дотронулся до ее носа, и тут же сморщился. Выпитое сделало ее более откровенной, чем обычно.

— Ну что я такого сделала? Получается, заработала ужин. Сюда приходил по мою душу сынок вождя, чтобы я… Ну да, чтобы я рассказала ему немножко историй. И принес эту… как сказать… Ну да, эту гадость из кореньев. Я же знаю много разных историй. Кое в каких есть доля правды! Думаю, он все-таки тоже украл эту… как сказать… Не сам варил. Но нам-то с тобой какое до этого дело? Пей, Грива! Не каждый день у нас есть такой напиток.

Вугх вспомнил, как у него раскалывалась голова после прошлых попоек, но все же с любопытством принюхался. И тут же почувствовал соблазн выпить. Это был явно напиток молодости, в тот день вдохнул жизнь в его старческие ноги и вызвал целый поток мыслей. Он поднес ко рту надломанный сверху орех, внутри которого еще шлепалось варево, и принялся с жадностью глотать обжигающий горло напиток.

Кейода выхватила у него сокровище прежде, чем он успел осушить его до самого дна.

— О, эта жижа укрепляет мне спину и воспламеняет кровь. — Она покачнулась и попыталась затянуть старинную песню. — Сейчас ты пойдешь не туда… Не можешь разве понять, что нельзя пить все сразу? Ведь пропадешь… не почувствуешь себя вновь хорошо…

Едва хмель затуманил голову и подогнулись колени, Вугх зашатался, спать. Лежанка сама собой возникла перед глазами. Голова наполнилась целым роем весело жужжащих пчел, а пещера стремительно закружилась в веселом танце. Он зарычал на пещеру, пытаясь приостановить круженье, но Кейода лишь посмеялась над ним.

— Ха, красавец! Послушаешь твой крик, и можно подумать, что ты — единственная Чоканга из оставшихся на Земле. И впрямь, полагаешь, последний? Но это ведь не так, конечно же, нет!

— Ы-ы-ы? Ю-ю-х? — Это вернуло его к реальности. Насколько знал Вугх, представителей его рода давно уже не было нигде. Он схватил подругу в охапку и отшвырнул в сторону. Кейода упала, но тут же вскочила, и, подбежав, тяжело задышала в лицо.

— Послушай, Грива, это правда, ты не один такой. Парнишка, приходивший сюда, рассказал мне об этом. Легода нашел трех, подобных тебе. Он говорит, три весны назад. А живут они к востоку отсюда. Ты можешь сам спросить его об этом — подробностей я не знаю.

Дальше она забормотала невнятное. Старик попытался обдумать только что услышанное. Но выпитое зелье слишком сильно ударило в голову, и вскоре он бросился в сон.

Когда он проснулся, Кейода уже ушла в деревню, а солнце высоко поднялось над горизонтом. Он стал рыться в поисках кусочка печени, нашел его, но, найдя, засомневался, стоит ли есть. Запах не показался таким приятным, как накануне.

И желудок отказывался принимать подобную пищу. Тогда Вугх наклонился к ручью, чтобы обмануть демона жажды, покорившего его прошлой ночью. Ему обязательно нужно было что-то сделать. Ну, что-то такое… Какое? Вот этого после событий прошедшей ночи вспомнить никак не удавалось. Будто бы Кейода что-то говорила о его соплеменниках?

Да, их было трое, и Легода знал ото. Вугх заколебался, вспомнив, как объехал Легоду, тот, возможно, уже негодует по этому поводу. И все-таки, старика переполнило любопытство, которое вызывало странное движение в сердце. Легода был должен рассказать ему обо всем. Он неохотно вернулся к пещере и осторожно порылся в норе, о существованье которой не знала даже Кейода. Вынул оттуда свои сокровища, с благоговением подержал их в руках и отделил самые лучшие. Яркие раковины. Грубо сделанное ожерелье, которое некогда принадлежало его отцу, как настоящее свидетельство зрелости. Цветную гальку и всякую всячину, из которой он сам хотел сделать украшения для себя. Но стремление узнать что-нибудь о себе подобных оказалось гораздо сильнее гордости от обладания этими сокровищами. Он зажал их в кулаках и отправился в деревню. Кейода болтала с женщинами, языки без костей, и настойчиво им что-то доказывая, а Вугх все кружил вокруг поселения, выискивая молодого колдуна. В конце концов и нашел его, совершавшего какието странные движения с помощью двух палок, нашел где-то на задворках деревни. Он осторожно подобрался ближе, но Легода услышал шаги и обернулся сам.

— Иди, Чоканга, посмотри на мое новое колдовство.

Голос молодого волшебника был полон гордости, в нем совершенно не чувствовалось угрозы. Старик вздохнул с облегчением, но подошел к нему все же с опаской.

— Иди же сюда, не бойся. Думаешь, я жалею о подарке, который тебе сделал? Это была всего лишь моя собственная глупость, не более того. Вот, смотри.

Он протянул Вугху палки. Одна из них была длинная и эластичная, связанная за оба конца кожаным ремнем. Другая же представляла собой небольшое копье с пучком перьев на тупом конце. Легода не удержался и похвастал:

— Грива, вот то самое волшебное копье. Оно само вылетает из руки на крыльях. А убивает быстрее иного.

Вугх недоверчиво запыхтел. Копье было слишком маленьким, незначительным слишком. А уж чтобы убить какоенибудь существо больше грызуна… Нет, и мечтать нечего. У большой палки не было видно даже острия. В то же время он увидел, как, улыбаясь, колдун положил маленькую палку на связанную, и выстрелил. Послышался резкий звук, словно дотуга натянули стрелу, и маленькое копье вдруг само поло тело, а затем вонзилось в мягкую кору дерева. Самое интерес ное, что дерево то находилось на расстоянии полета двух обычных копий. Все это крайне удивило старика.

— Видишь ли, Чоканга, это новое волшебство, которому я научился на юге в прошлом году. Там его многие используют, и с его помощью копье летит дальше и лучше, чем обычное. Одним выстрелом можно поразить сразу три цели!

Вугх сердито заворчал. Начинается. Они тут и так уже все испортили, где могли, всюду сунулись, везде напахали, а теперь, получалось, стремятся еще овладеть новым волшебством, чтобы еще более распространиться во власти!.. Но все ж подержать в руках такое оружие было страх как соблазнительно. Он протянул старую руку, и Легода подал длинную палку с копьем, показав, как держать. Вновь послышался остренький свист выпущенной стрелы, и кожаный ремень ударил старика по запястью. Но оружие повело себя довольно странно, изменило траекторию и, не задев дерева, пролетело мимо, левее на несколько ярдов. Вугх поднял его с мрачным видом — такое волшебство было ему не по нутру.

Держать копье стало еще труднее, руки дрожали. Сейчас, когда молодой колдун истово наслаждался своим превосходством, настал удобный момент… Вугх разложил на земле свои сокровища, дал приглашающий жест. Легода задумчиво поглядел на них и удовлетворенно кивнул головой:

— Некоторые из этих безделиц действительно хороши… Вполне могут сгодиться… Произведут впечатление на женщин… И что же ты хочешь за все это — еще мяса? Твои обидчики уже наказаны. Вчера твой желудок был полон до отказа, я — вдоволь надулся пивом, которое удалось стащить, поэтому тоже не обделен. Но вот если ты все же мечтаешь об этом оружии, сразу запомни — оно не для тебя.

Вугх фыркнул, зацокал и кинул сумятливо жест отрицания. Подумал, как бы получше выразить словом то, что находилось у него на душе. Наконец, с помощью жестов, звуков и наводящих вопросов Легоды, высказался. Легода улыбнулся, отлично понявши просьбу старика. Вернул ему все сокровища, кроме одной сверкающей вещицы, очевидно, реально соотнеся предметы обмена по стоимости — их серьезную ценность с сомнительной, и усмехнулся:

— В тебе говорит голос крови. Ну, что ж, и не буду обманывать тебя, Чоканга. Беру лишь вот эту штукенцию — в знак моей искренней привязанности к тебе. — Усмешка колдуна была не вполне искренней, потому что он, тем не менее, выбрал самое ценное из предложенного.

Вугх опустился на корточки, а Легода уселся рядом и начал свой рассказ:

— Я могу поведать не так уж и много, Грива. Три года назад я оказался в семье тебе подобных. Муж, жена и ребенок. Они нас испугались, пытались сбежать, но мы все равно увидели местоположение их пещеры, короче, они были вынуждены вернуться. Мы не причиняли им вреда, иногда подкармливали, разрешали принимать участие в общей охоте. Они были тощими, костлявыми и слишком ленивыми, чтобы охотиться самостоятельно. Когда мы вернулись в те места на следующий год, они уже умерли, видимо, от голода. Поэтому я думаю, ты — последний из своего рода. — Он задумчиво почесал голову и продолжил: — Людей твоего племени слишком легко жизнь ломает, Чоканга. Задолго до того, как мы находим их и пытаемся чем-то помочь, они прекращают охоту и становятся нищими. Очень быстро теряют интерес к жизни, слабеют и умирают. Я думаю, ваши боги должны быть повержены нашими — более сильными.

Вугх проворчал что-то в ответ, наполовину соглашаясь с Легодой. Волшебник тем временем сложил лук и стрелы, уже собираясь вернуться в деревню. Но на лице неандертальца появилось какое-то странное выражение, которое не ускользнуло от внимания молодого человека. Старик явно страдал от услышанного. Поэтому Легода положил руку ему на плечо и сказал с теплотой в голосе:

— Я буду следить за тем, чтобы тебе хорошо жилось, Грива. Каждый раз, когда мне удастся удачно поохотиться, тебе тоже не придется испытывать недостатка в еде. Когда тебя не станет, и на Земле не найдется больше ни одного представителя твоей расы, дети будут смеяться надо мной и говорить, что я лгу во время моих рассказов о таких, как ты, у праздничного костра, так хорошо я стану о вас говорить.

Сказав так, он зашагал в деревню, а Вугх медленно повернулся и побрел к своей пещере. Даже гарантия того, что он будет сыт в этой жизни и не обделен общею памятью в той, не развеселила его, лишь сделала более мрачным. С грустью старик подумал о том, что Легода заботился о нем — как о малом ребенке или вовсе о существе, которого бог Солнца покарал идиотией. Когда Вугх огибал холм, он услышал шум возни, дикие крики и смех детей, исходившие от его собственного жилища, и с минуту даже поколебался, идти ли ему дальше. Но чувство дома как крепости в нем развилось очень сильно, и, закряхтев, он все же двинулся дальше. Конечно же, им нечего делать рядом с его пещерой, однако… однако, зачем они там оказались? И кто? Щенки болтунов…

Дети были самого разного возраста — большие и маленькие. Они гомонили, лопотали, как дикие гуси, кричали и бегали друг за другом в невообразимом беспорядке. Взрослые запрещали им появляться с той стороны холма, где жил Вугх, но, собираясь компанией, они иногда нарушали запрет. Сейчас они попросту восстали против установленных правил.

Может, история про оленью печенку их разожгла, может матери натравили. Кавардак был повсюду! Костер Вугха потух, и головешки были сброшены в ручей. Сами же дети крутились уже среди аккуратно сложенных шкур, рвали их в треск, рыскали среди оружия, устраивая черт знает что!

Вугх дико крикнул и, выставив копье прямо пред собой, бросился вперед. Увидев его, оголодки бросились прочь от входа в пещеру, сбились в кучу и один из них закричал:

— Убирайся прочь, старикан. Чудовище! Отправляйся пугать волков! Чудовище, чудовище, а-а-а!

Вугх, размахивая копьем, бросился в самую гущу засранцев, как в воду, но те проворно увертывались, прыгали на безопасном расстоянии и строили гримасы. Один из старших мальчишек стукнул старика ногой и повалил его на каменистую почву. Другой ринулся к Вугху, как сумасшедший и, выхватив копье, грубо ударил хозяина. Со стародавних времен врожденная жестокость и бездушие почти не претерпели изменений, зрели даже в душах детей.

Вугх издал дикий вопль и неуклюже протиснулся в самую гущу противников. Но те опять ловко улизнули от его растопыренных пальцев, готовых вцепиться во всякого. Малюсенькие девочки тоже весело танцевали вокруг них, припевая: «У чудовища нет матери, у чудовища нет жены, ни света ему, ни огня!»   Обезумев, старик поймал, наконец, одного из мальчишек, что было силы стукнул его в плечо и свалил на землю, Тот побледнел и остался лежать неподвижно. Вугха окрылила собственная сила и ловкость. Но тут кто-то и в него бросил камень. Он упал. Как ушел куда-то, увидел брата и звезды…

Старого неандертальца связали пучками древесных волокон, что были злобны и едки, жгли кожу до волдырей. Когда он вернулся в сознание, трое мальчишек уже сидели у него на груди и пели, паршивцы, победную песню, молотя голыми ногами по земле, по камням и засохшей грязи, поднимая усилием дюжины пяток дымки скудной пыли. Голова старика ныла в жару гнусной боли, на руках и груди — в тех местах, где его грубо связали, выплыли синяки. Он закричал, кричал долго и дико, стараясь подняться и сбросить всю свору с себя, но местные веревки оказались слишком крепкими, и он их не смог разорвать. Фактически его взяли в плен.

В течение многих лет кроманьонцы были его врагами, да и сейчас тоже они считали, что преследовать Вугха, издеваться над ним, дураком, — одно из самых приятных занятий, которое может как-то разнообразить их скучную и унылую жизнь. Теперь же долгая непримиримая вражда дала результаты — они повергли старика с помощью своей изобретательности. Закидывали лицо Вугха грязью и илом из ручья, забрасывали вонючими комками, пользуясь его беззащитностью. Мало того, перевернули верх дном всю пещеру, разбили очаг и разорвали одежду. Старая сумка, в которой им хранились наиболее милые вещи, тоже оказалась у них, и малолетние разбойники принялись делить между собою добро.

Увидев это, хозяин ощерился и глухо зарычал… Он был повержен и уничтожен. Он, человек, хозяин этих мест…

Но здравомыслие все же вернулось к юнцам после первого упоения победой. Кехака, старший сын вождя прошептал срывающимся от волнения голосом:

— Эй, ты… подымайся… Ну чего лежать-то?.. — Потом с досадой бросил какому-то молодому злодею: — Если взрослые прознают, не миновать беды. Им не понравится, что мы накинулись на это чудовище… он тут у них вроде талисмана…

Один из его товарищей усмехнулся в ответ:

— А зачем им рассказывать об этом? Талисман нашелся! Да он вообще не человек, а животное. Сколько волос у него на теле! Это не кожа, а шкура! Давайте бросим чудовище в реку, приберем в пещере, а ценности спрячем в укромном месте. И кто тогда обо всем узнает? Пошел купаться и утоп, делов-то…

С разных сторон послышались неуверенные протесты, но мысль о неотвратимом наказании, раскройся преступление, придала известную значимость предложению мальчишки. Наконец, Кехака, бывший в компании главным, кивнул утвердительно, и тут же послал нескольких помощников привести все в порядок. С помощью сломанных веток они убрали всю грязь, стерли следы множества ног, оставив нетронутой лишь тропинку к ручью. Топить. Топить, да.

Вугх брыкался и извивался в руках четырех мальчишек, которые подняли его с земли. Древесные веревки немного ослабли, но недостаточно, чтобы он мог целиком высвободиться. С некоторым удовлетворением старик заметил, что избитый им паренек все еще стонет — его не оставляли приступы рвоты, и ему, видимо, сейчас ничто не могло помочь. Маленькие разбойники, тем временем, неумолимо заходили все глубже в воду, наконец бросили старика вниз лицом и что было силы толкнули. Он задыхался, он из последних сил боролся с водоворотом, стараясь выпутаться из веревок. Легким не хватало воздуха, и течение сжимало со всех сторон; сознание с каждым мгновением все глубже погружалось во мрак.

Последним отчаянным усилием Вугх освободился от пут и, с жадностью глотая воздух, стремительно выбрался на поверхность. Вода и раньше не доставляла ему никакого удовольствия, но все ж он умел плавать, и сейчас, даже ослабев, все же уверенно приближался к берегу. Детей уже и след простыл, когда он вылез из ручья, оплакивая затоптанный костер, который бы мог согреть его. Старик с трудом добрел до пещеры и, совершенно обессилев, повалился на постель.

Его, бывшего некогда опытным воином, провела компания пришлых детенышей! Сжав в ярости кулаки, он зарычал, но что тут можно было сделать? Да ничего! Тщетность собственных усилий ранила, как раскаленный ножик. Заплакал Вугх. И слезы его оказались так горьки, какими они бывают только у старого человека на пороге зимы.

Кейода вернулась поздно и, обнаружив затоптанный костер, принялась ругаться. Но голос ее потеплел, как только она увидела Вугха. Съежась в лиственной постели, он с отсутствующим видом рассматривал невидимую точку в стене пещеры, точно все еще находился в воде и искал там, внутри, бледный свет солнца. Вокруг пещеры она заметила и следы побоища, потому прежде, чем вернуться к старику, поклялась отомстить почти с юношеской страстью.

— А ну-ка, Грива, вставай, сбрось сырую одежду! — Она попыталась помочь ему, но Вугх лишь отрицательно замотал головой, замычал. — Не сиди, потопчись, грейся. Ты же простудишься! Листья тоже промокли. Сбрось, сказала, а я схожу в деревню раздобыть огня. Ну, уж эти маленькие негодяи! Посмотрим, что будет, когда я расскажу обо всем Легоде!

Увидев, что от Вугха ей ничего не добиться, Кейода зашагала вниз по тропинке, он точно и был, да не здесь. Старик сменил подстилку и снова улегся. Сырая, сухая, какой от всего этого прок? Он поворчал немного, когда Кейода вернулась с огнем, но от еды отказался, увидел вновь брата и звезды, повернулся на другой бок, чтобы быстрее уснуть.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, когда он проснулся и обнаружил, что над ним склонились Легода с Кейодой. На душе было тревожно, он глубоко вздохнул и тут же зашелся в кашле. Легода похлопал его по спине.

— Отдыхай, Грива. У тебя просто слабость, болит горло, течет из носа, но это поправимо. Знал бы ты, как мы выпороли бессовестных мальчишек! Я сам присутствовал. Так отходил своего… тебе бы понравилось. И, смею тебя заверить, сегодня утром у них появилось никак не меньше болячек, чем у тебя. Теперь осмелятся на беспокойство кого-либо не раньше, чем Луна проглотит Солнце. Я принес еще мясца… попробуй…

Кейода пододвинула к нему плошку с тушеной печенью и почками, но он оттолкнул ее. Хотя и голова уже не болела, и в желудке все еще чувствовалась тяжесть, но есть он не мог. У старика было такое чувство, будто все мальчишки, с которыми он дрался, уселись у него на груди и вновь колотили его что было силы. А где-то там, далеко, светом тихого спасения, горели в небе огоньки, брат да звезды…

Легода вытащил откуда-то маленький разрисованный барабан, и стал совершать магический ритуал, прося у высших оил выздоровления Вугха. Затем пустился в пляс перед стариком, размахивая во все стороны волшебной тыквой, которая должна была изгнать из него духов болезни. Но сделать это оказалось не так-то просто, как понял колдун, заглянув на дно глаз неандертальца, освидетельствовав его душу. Нп том конце глухой, глубокой шахты, которая была жизнью Вугха, в мутной тьме горели какие-то огоньки, одно было вроде лица, а другие — как звезды. В конце концов молодой колдун отшатнулся от постели. Смятение овладело им. Он растерялся. Легода скоро отправился в деревню, а Кейода уселась на камень, чтобы присматривать за больным. Кейода отгоняла от него мух и прикрывала глаза кусочками кожи, чтобы их не раздражал свет. Только свет его не раздражал вообще. Вернее, он точно шел изнутри самого Вугха, был сладок и тих и уже не зависел от солнца. Она спела старику какую-то старинную колыбельную песню, которую матери обычно поют детям, когда убаюкивают их, и Вугх уснул. Но и во сне его мучил новый кошмар о пережитых издевательствах. Старика лихорадило. Ночью вернулся Легода и поклялся, что тот выздоровеет через три дня, надо только еще больше спать. Колдун сказал Кейоде:

— А ты лучше корми его. Болезнь скоро отступит, вот увидишь. На теле осталась лишь небольшая отметина от удара камня… Я в сомнениях, Кейода. Не верю глазам. Мертвый олень падает. Но живой — должен бегать. Ну что с ним происходит? Не понимаю. Явной причины для такого состояния нет.

Кейода ухаживала за ним, как только могла, и кормила едой из деревни. Она шла за водой по первому же его шепоту, обтирала голову и грудь, когда он спал. Три дня, о которых говорил колдун, пролетели, но Вугх не встал на ноги. Жар усилился, а вместе с ним пришла слабость. Он никак не мог избавиться от нее, как это бывало раньше во время болезни, говорил про какие-то огоньки в небе. Легода пришел опять, принес еду, колдовал, но от всего этого было мало помощи.

Когда день стал клониться к вечеру, он покачал головой и что-то тихо сказал Кейоде. Вугх в это время немного пришел в себя и слушал слова волшебника с безразличием:

— Я понял. Он устал от жизни, Кейода, сестра моего отца. — Молодой человек пожал плечами. — Посмотри, он даже не пытается бороться за выздоровление. Когда сам человек не пытается выжить, ничего хорошего ждать не приходится.

Ее голос зазвенел печалью:

— О-о-о! Кто же не будет жить, если на это есть силы? Это же глупость, Легода. Дай ему силы, ты же все можешь!

— Нет. Я говорил, его соплеменники очень быстро устают от жизни, Кейода. Почему, не знаю. Но для того, чтобы умереть, им нужно совсем немного. — Поняв, что Вугх слышит их разговор, он придвинулся ближе к неандертальцу: — О, Чоканга, отбрось горести и печали, и попытайся напоследок взять от жизни что-нибудь хорошее. Она действительно может быть неплохой. Я принял твой дар как знак дружбы, и сдержу свое слово. Вставай. Приходи к моему очагу, тебе не нужно больше охотиться; я буду заботиться о тебе, словно об отце.

Вугх лишь тяжело вздохнул в ответ. Приходить в деревню, есть то, что добудет во время охоты Легода, и на него будут смотреть, как на урода и получеловека! Конечно, молодой волшебник был добрым, стремительным в своих действиях и относился к нему с симпатией, но остальные — презрительны и насмешливы! И если Вугх умрет, кто будет оплакивать его?

Кейода вскоре забудет о нем, и на свете не найдется ни одного Чоканги, который смог бы показать настоящий ритуал погребения. Ибо он… он теперь был и впрямь — последним.

Старые друзья Вугха пришли к нему в воспоминаниях и показали места охоты времен прошедшей юности. Юность, охо-хо-хо. Юность, где она? Он расслышал все вздохи, волнующее мычанье, шепотки и ворчание своих ушедших женщин, они ждали его там, за порогом смерти, и улыбались, и плакали. Стояли там, где горят вечные костры, которые не затопчешь. В том мире, пока еще свободном от ногастых болтунов, человек его кроя мог, видимо, тоже творит великие дела, охотиться, не слыша смеха на холме Кро Маньон. И там было тихо и сладко… Вугх еле слышно вздохнул. Он устал, он действительно очень устал от всего того, что произошло с ним. Солнце опустилось совсем низко, и облака стали красными. Прощай, бог Солнца. И ты прощай, демон болезни.

Где-то далеко плакала Кейода, Легода бил в свой барабан и шептал магические заклинания. Но жизнь была пуста и бессодержательна.

Потом красное солнце куда-то исчезло, и Вугх вздохнул здесь, в своей милой пещере, в последний раз. Еще миг — и его душа поспешила к теням ушедших раньше соплеменников, туда, где у небес не бывает цвета.