16. КУПАЛЬНИЦЫ

(Идиллия)

"Как! ты расплакался! слушать не хочешь и старого друга!

Страшное дело: Дафна тебе ни полслова не скажет,

Песень с тобой не поет, не пляшет, почти лишь не плачет.

Только что встретит насмешливый взор Ликорисы, и обе

Мигом краснеют, краснее вечерней зари перед вихрем!

Взрослый ребенок, стыдись! иль не знаешь седого сатира?

Кто же младенца тебя баловал? день целый, бывало,

Бедный, на холме сидишь ты один и смотришь за стадом:

Сердцем и сжалюсь я; старый, приду посмеяться с тобою,

В кости играя, поспорить, попеть на свирели. Что ж вышло?

Кто же, как ты, свирелью владеет и в кости играет?

Сам ты знаешь, никто. Из чьих ты корзинок плоды ел?

Всё из моих: я, жимолость тонкую сам выбирая,

Плел из нее их узорами с легкой, цветною соломой.

Пил молоко из моих же ты чаш и кувшинов: тыквы

Полные, словно широкие щеки младого сатира,

Я и сушил, и долбил, и на коже резал искусно

Грозды, цветы и образы сильных богов и героев.

Тоже никто не имел (могу похвалиться) подобных

Чаш и кувшинов и легких корзинок. Часто, бывало,

После оргий вакхальных другие сатиры спешили

Либо в пещеры свои, отдохнуть на душистых постелях,

Либо к рощам пугать и преследовать юных пастушек -

Я же к тебе приходил, и покой, и любовь забывая;

Пьяный, под песню твою плясал я с ученым козленком;

Резвый, на задних ногах выступал и прыгал неловко,

Тряс головой и на ррги мои и на бороду злился.

Ты задыхался от смеха веселого, слезы блестели

В ямках щечек надутых – и все забывалося горе.

Горе ж какое тогда у тебя, у младенца, бывало?

Тыкву мою разобьешь, изломаешь свирель, да и только.

Нынче ль тебя не утешу я? нынче ль оставлю? поверь мне,

Слезы утри! успокойся и старого друга послушай". -

Так престарелый сатир говорил молодому Микону,

В грусти безмолвной лежащему в темной каштановой роще.

К Дафне юный пастух разгорался в младенческом сердце

Пламенем первым и чистым: любил, и любил не напрасно.

Все до вчерашнего вечера счастье ему предвещало:

Дафна охотно плясала и пела с ним; даже однажды

Руку пожала ему и что-то такое шепнула

Тихо, но сладко, когда он сказал ей: "Люби меня, Дафна!"

Что же два вечера Дафна не та, не прежняя Дафна?

Только он к ней – она от него. Понятные взгляды,

Ласково-детские речи, улыбка сих уст пурпуровых,

Негой пылающих, – все, как весенней водою, уплыло!

Что случилось с прекрасной пастушкой? Не знает ли, полно,

Старый сатир наш об этом? не просто твердит он: "Послушай!

Ночь же прекрасная: тихо, на небе ни облака! Если

С каждым лучом богиня Диана шлет по лобзанью

Эндимиону счастливцу – то был ли на свете кто смертный

Столько, так страстно лобзаем и в полную пору любови!

Нет и не будет! Лучи так и блещут, земля утопает

В их обаятельном свете; Иллис из урны прохладной

Льет серебро; соловьи рассыпаются в сладостных песнях;

Берег дышит томительным запахом трав ароматных;

Сердце полнее живет, и душа упивается негой".

Бедный Микон сатира послушался, медленно поднял

Голову, сел, прислонился к каштану высокому, руки

Молча сложил и взор устремил на сатира; а старый

Локтем налегся на длинную ветвь и, качаясь, так начал:

"Ранней зарею вчера просыпаюсь я: холодно что-то!

Разве с вечера я не прикрылся? где теплая кожа?

Как под себя не постлал я трав ароматных и свежих?

Глядь, и зажмурился! свет ослепительный утра, не слитый

С мраком ленивым пещеры! Что это? дернул ногами:

Ноги привязаны к дереву! Руку за кружкой: о боги!

Кружка разбита, разбита моя драгоценная кружка!

Ах, я хотел закричать: ты усерден по-прежнему, старый,

Лишь не по-прежнему силен, мой друг, на вакхических битвах!

Ты не дошел до пещеры своей, на дороге ты, верно,

Пал, побежденный вином, и насмешникам в руки попался! -

Но плесканье воды, но веселые женские клики

Мысли в уме, а слова в растворенных устах удержали.

Вот, не смея дышать, чуть-чуть я привстал; предо мною

Частый кустарник; легко листы раздвигаю; подвинул

Голову в листья, гляжу: там синеют, там искрятся волны;

Далее двинулся, вижу: в волнах Ликориса и Дафна -

Обе прекрасны, как девы-хариты, и наги, как нимфы;

С ними два лебедя. Знаешь, любимые лебеди: бедных

Прошлой весною ты спас; их матерь клевала жестоко, -

Мать отогнал ты, поймал их и в дар принес Ликорисе:

Дафну тогда уж любил ты, но ей подарить их боялся.

Первые чувства любви, я помню, застенчивы, робки:

Любишь и милой страшишься наскучить и лаской излишней.

Белые шеи двух лебедей обхватив, Ликориса

Вдруг поплыла, а Дафна нырнула в кристальные воды.

Дафна явилась, и смех ее встретил: "Дафна, я Леда,

Новая Леда". – "А я Аматузия! видишь, не так ли

Я родилася теперь, как она, из пены блестящей?"

– "Правда; но прежняя Леда ничто перед новой! мне служат

Два Зевеса. Чем же похвалишься ты пред Кипридой?"

– "Мужем не будет моим Ифест хромоногий, и старый!"

– "Правда и то, моя милая Дафна; еще скажу правда!

Твой прекрасен Микон; не сыскать пастуха его лучше!

Кудри его в три ряда; глаза небесного цвета;

Взгляды их к сердцу доходят; как персик, в пору созревший.

Юный, он свеж и румян и пухом блестящим украшен;

Что ж за уста у него? Душистые, алые розы,

Полные звуков и слов, сладчайших всех песень воздушных.

Дафна, мой друг, поцелуй же меня! Ты скоро не будешь

Часто твою целовать Ликорису охотно; ты скажешь:

"Слаще в лобзаньях уста пастуха, молодого Микона!"

– "Все ты смеешься, подруга лукавая! все понапрасну

В краску вводишь меня! и что мне Микон твой? хорош он -

Лучше ему! я к нему равнодушна". – "Зачем же краснеешь?"

– "Я поневоле краснею: зачем все ко мне пристаешь ты?

Все говоришь про Микона! Микон да Микон; а он что мне?"

– "Что ж ты трепещешь и грудью ко мне прижимаешься? что так

Пламенно, что так неровно дышит она? Послушай:

Если б (пошлюсь на бессмертных богов, я того не желаю), -

Если б, гонясь за заблудшей овцою, Микон очутился

Здесь вот, на береге, – что бы ты сделала?" – "Я б? утопилась!"

– "Точно, и я б утопилась! Но отчего? что за странность?

Разве хуже мы так? смотри, я плыву: не прекрасны ль

В золоте струй эти волны власов, эти нежные перси?

Вот и ты поплыла; вот ножка в воде забелелась,

Словно наш снег, украшение гор! А вся так бела ты!

Шея же, руки – вглядися, скажешь – из кости слоновой

Мастер большой их отделал, а Зевс наполнил с избытком

Сладко-пленяющей жизнью. Дафна, чего ж мы стыдимся!"

"Друг Ликориса, не знаю; но знаю: стыдиться прекрасно!"

– "Правда; но все непонятного много тут скрыто! Подумай:

Что же мужчины такое? не точно ль как мы, они люди?

То же творенье прекрасное дивного Зевса-Кронида,

Как же мужчин мы стыдимся, с другим же, нам чуждым созданьем,

С лебедем шутим свободно: то длинную шею лаская,

Клёв его клоним к устам и целуем; то с нежностью треплем

Белые крылья и персями жмемся ко груди пуховой.

Нет ли во взоре их силы ужасной, Медузиной силы,

В камень нас обращающей? что ты мне скажешь?" – "Не знаю!

Только Ледой и я была бы охотно! и так же

Друга ласкать и лобзать не устала б в сем образе скромном,

В сей красоте белизны ослепительной! Дерзкого ж, боги

(Кто бы он ни был), молю, обратите рогатым оленем,

Словно ловца Актеона, жертву Дианина гнева!

Ах, Ликориса, рога!" – "Что рога?" – "Рога за кустами!"

– "Дафна, Миконов сатир!" – "Уплывем, уплывем!" – "Все он слышал,

Все он расскажет Микону! бедные мы!" – "Мы погибли!"

Так, осторожный, как юноша пылкий, я разговор их

Кончил внезапно! и все был доволен: Дафна, ты видишь,

Любит тебя, и невинная доли прекрасной достойна:

Сердцем Микона владеть на земли и в обителях Орка!

Что ж ты не плачешь по-прежнему, взрослый ребенок! Сатира

Старого, видно, слушать полезно? Поди же в шалаш свой!

Сладким веленьям Морфея покорствуй! Эрот не оставит

Дела прекрасного! Верь мне, спокойся: он кончит, как начал".