А.С.ПУШКИНУ

(из Малороссии)

А я ужель забыт тобою,

Мой брат по музе, мой Орест?

Или нельзя стеснить мечтою

До тех обетованных мест,

Где я зовуся чернобривым,

Где девы, климатом счастливым

Воспитанные в простоте,

(Посмейся мне!) не уступают

Столичным дамам в красоте,

Где взоры их мне обещают

Одну веселую любовь,

Где для того лишь изменяют,

Чтобы пленить собою вновь? -

Как их винить? — Сама природа

Их баловница на полях;

Беспечных мотыльков свобода,

Разнообразие в цветах

И прелесть голубого свода

В спокойных влитого вода,

Лежащих в шумных камышах,

И яблонь тихая прохлада,

И лунных таинство ночей,

Когда любовник в мраке сада

Ждет умирания огней,

Когда душа его томится

И ожиданием и тоской,

И даже ветерка страшится

И свиста иволги лестной -

Все манит здесь к изменам, к неге,

Все здесь твердит: «Чета любви!

Любовь летит — лови, лови!»

Но в тряске, скачущей телеге,

Мой друг, приятно ли мечтать?

И только мысль: тебя обнять,

С тобой делить вино, мечтанья

И о былом воспоминанья -

Меня в ней может утешать.

1817

 

ПРИЗВАНИЕ

Дева, дева! в сень дубравы,

К речке, спящий в камышах,

Приходи: Эрот суровый

Мне уж в трех являлся снах!

Две стрелы спустил он с лука

К двум противным сторонам -

Знаю, нам грозит разлука,

Сердце верит вещим снам.

Скоро ль тяжкие мученья

Усладишь лобзаньем ты

И мгновеньем наслажденья

Утолишь мои мечты?

Друг, поверь, что я открою:

Время с крыльями! — лови!

Иль оно умчит с тобою

Много тайного в любви!..

Бойся строгого Гимера!

За решеткой и замком

Знает разницу Климена

Быть в венце и под венцом.

 

* В сей книге, в кипе сей стихов *

В сей книге, в кипе сей стихов

Найдут следы моих мечтаний,

Которые, как жизнь блестящих мотыльков,

Как сны волшебные младенческих годов,

Исчезли — а меня с толпой забот, страданий

Оставили бороться одного.

Я благодарен вам, о боги! ничего

Не нужно для моих умеренных желаний.

Я много получил, чтобы в родной стране,

Трудяся, сч’астливой предаться тишине:

Спокойствие души, запас воспоминаний

И бедный к песням дар но вами данный мне.

13 ноября 1818

 

К Е. А. КИЛЬШТЕТОВОЙ

Я виноват, Елена! перед вами,

Так виноват, что с вашими глазами

Не знаю, как и встретится моим!

А знаете ль, как это больно им?

Ах, для меня на свете все постыло,

Коль не глядеть на то, что сердцу мило,

Коль свежих уст улыбку не поймать,

Мелькнувшую по вспыхнувшим ланитам,

И грудь под дымкою не наблюдать,

Какую бы, скажу назло пиитам,

Дай бог иметь и греческим харитам.

Подумайте ж, как трудно мне лишать

Свои глаза тех сладостных мгновений,

Когда б они на вас могли взирать

И ваших ждать, как божьих, повелений.

А как велеть медлительной руке

Все уписать на памятном листке,

О чем всегда я мыслю и мечтаю,

Что сам себе за тайну поверяю!

Нет, не могу, Елена! Пусть иной

Вас назовет богинею весной,

Иль Душенькой, или самой Венерой;

Пускай он, слух обворожая наш,

Опишет вас прекрасной, страстной мерой!

И сей портрет не будет верно ваш!

Вы на богинь не схожи, не жалейте!

Тщеславия пустого не имейте

Похожей быть на мрамор! Фидий сам

Признался бы, что он подобной вам

Обязан был прелестным идеалом

Своих богинь. Их вера покрывалом

Задернула и освятил обман,

И окружен чернью истукан.

И, может быть, виновница их славы

Ходила тож просить богинь забавы,

Чтобы всегда был Фидий верен ей.

Тебя ль забыть! Ты красоте своей,

А не мольбе обязана, гречанка.

И милая, младая россиянка

Захочет ли, чтоб кто ее сравнил,

И в похвалу, с ее изображеньем?

Куда бы я попал с таким сравненьем?

Нет, хорошо, что вас я не хвалил!

1818

 

МОЯ ХИЖИНА

Когда я в хижине моей

Согрет под стеганым халатом,

Не только графов и князей -

Султана не признаю братом!

Гляжу с улыбкою в окно:

Вот мой ручей, мои посевы,

Из гроздий брызжет тут вино,

Там птиц домашних полны хлевы,

В воде глядится тучный вол,

Подруг протяжно призывая, -

Все это в праздничный мой стол

Жена украсит молодая.

А вы, моих беспечных лет

Товарищи в весельи, в горе,

Когда я просто был поэт

И света не пускался в море -

Хоть на груди теперь иной

Считает ордена от скуки,

Усядьтесь без чинов со мной,

К бокалам протяните руки,

Старинны песни запоем,

Украдем крылья у веселья,

Поговорим о том о сем,

Красноречивые с похмелья!

Признайтесь, что блажен поэт

В своем родительском владенье!

Хоть на ландкарте не найдет

Под градусами в протяженье

Там свой овин, здесь огород,

В ряду с Афинами иль Спартой;

Зато никто их не возьмет

Счастливо выдернутой картой.

1818

 

ОСЕННЯЯ КАРТИНА

Когда земля отдаст плоды

Трудов зимы, весны и лета,

И, желтой мантией одета,

Везде печальные следы,

Являет роскоши минувшей,

Подобно радости мелькнувшей

Быстрее молнии небес;

Когда вершиной черный лес,

Шутя, качает над туманом

И, запоздалый, с океаном

Усталый борется пловец,

Тебе, Нептун, дает обеты,

Чтоб не испить с струею Леты

Отрады горестных сердец. -

Я на коне скачу ретивом

И по горам и по полям,

И вихрем веселюсь игривым,

Который мчится по степям,

Из-под копыт с листом и прахом;

И селянин его со страхом

Под вечер торопясь домой,

Бродящей тенью почитает,

Которую Харон седой

В Аидов дом не пропускает

Ее протяжный слыша вой.

1818

 

К ИЛЛИЧЕВСКОМУ

(В Сибирь)

Я благотворности труда

Еще, мой друг, не постигаю!

Лениться, говорят, беда, -

А я в беде сей утопаю

И пробудившись, забываю

О чем заботился вчера.

Мне иногда твердят: «Пора

Сдавить стихи твои станками:

Они раскупятся друзьями,

Друзья им прокричат: ура!

Веселые за полной чашей

Тогда, суд’арь, от славы вашей,

Или от вашего вина

Заговорит вся сторона

От Бельта до Сибири скучной,

Куда с запиской своеручной,

Пошлете другу толстый том».

Все хорошо, но я не в том

Свое блаженство полагаю:

За стих не ссорюся с умом,

А рифму к рифме приплетаю,

Лениво глядя за пером.

Напишет мне — я прочитаю;

Я прочитаю их друзьям:

Люблю внимать их похвалам,

Когда их похвалы достоин.

И я слыхал, что плох тот воин

Кто быть не думает вождем!

Так мыслю я, меж тем пером

Мешая истину с мечтами,

Почти забыл, что мы с тобой

Привыкли говорить сердцами, -

Забыл, что. друг далекий мой,

Прочтя мою систему лени,

Но неизвестный о друзьях,

По почте мне отправит пени

Наместо нежных уверений,

Что он и в дальних тех странах

Своих друзей не забывает,

Где мир, дряхлеющий во льдах,

Красою дикой поражает;

Что, как мелькнувшая весна

Там оживляет все творенье,

Так о друзьях мечта одна

Его приводит в восхищенье,

Его уносит в светлый край

Златых надежд, воспоминаний,

Где нет забот, где нет страданий

И слова грозного: прощай!

Будь счастлив, друг! не забывай

Веселых дней очарованья

И резвых спутников твоих!

Вот непритворные желанья

Далекому от круга их,

От круга радости веселой,

Где дружба нас и сын Семелы

Привыкли часто собирать,

Где можно все заботы света

С мундиром, с фраком скидавать,

Без лести похвалить поэта

И обо всем потолковать.

1818

 

УТЕШЕНИЕ БЕДНОГО ПОЭТА

Славы громкой в ожиданьи

Много я терплю,

Но стихов моих собранье

Все хранить люблю.

Мне шепнули сновиденья:

«Закажи ларец,

Спрячь туда свои творенья

И залей в свинец!

Пусть лежат! чрез многи лета,

Знай, придет пора,

И четыре факультета

Им вскричат: "ура!"»

Жду и верю в исполненье!

Пролетят века,

И падет на их творенье

Времени рука.

Пышный город опустеет,

Где я был забвен,

И река позеленеет

Меж упадших стен.

Суеверие дух’ами

Башни населит,

И с упадшими дворцами

Ветр зАговорит.

Но напрасно сожаленье!

Здесь всему черед!

И лапландцев просвещенье

Весело блеснет.

К нам ученые толпою

С полюса придут

И счастливою судьбою

Мой ларец найдут.

В Афинее осторожно

Свиток разверня,

Весь прочтут и сколь возможно

Вознесут меня:

«Вот Дион, о, сам Гораций

Подражал ему!

А Лилета дело граций,

Образец уму!»

Сколько прений появится:

Где, когда я жил,

Был ли слеп, иль мне родиться

Зрячим бог судил?

Кто был Лидий, где Темира

С Дафною цвела,

Из чего моя и лира

Сделана была?

Други, други, обнимите

С радости меня,

Вы ж, зоилы, трепещите,

Помните, кто я.

<1819>

 

ЭПИТАФИЯ

(Экспромт)

Прохожий! здесь лежит философ-человек,

Он пр’оспал целый век,

Чтоб доказать, как прав был Соломон,

Сказав: «Все суета! все сон!»

<1819>

 

ПЕСНЯ (Как ни больно сердца муки)

Как ни больно сердца муки

Схоронять в груди своей,

Но больнее в час разлуки

Не прижать родную к ней,

Не услышать слово «милый»,

Не понять понятный взгляд,

И мучений ждать уныло

Вместо всех себе наград.

Все ж не больно, есть больнее,

Чем страдаю, чем терплю!

Я б хотел любить нежнее,

Некому ж сказать «люблю».

Сердце ищет разделиться,

Но кого и где найти?

Как слезам из глаз не литься,

Как цветку не отцвести?

<1819>

 

В ДЕНЬ МОЕГО РОЖДЕНЬЯ

С годом двадцать мне прошло!

Я пирую, други, с вами,

И шампанское в стекло

Льется пенными струями.

Дай нам, благостный Зевес,

Встретить новый век с бокалом!

О, тогда с земли без слез,

Смерти мирным покрывалом

Завернувшись, мы уйдем

И за мрачными брегами

Встретясь с милыми тенями,

Тень Аи себе нальем.

6 августа 1819

 

Е. А. Б…ВОЙ

(ОТСЫЛАЯ ЕЙ ЗА ГОД ПЕРЕД ТЕМ ДЛЯ НЕЕ ЖЕ НАПИСАННЫЕ СТИХИ)

Когда Амур еще был вашим богом

И грации вас кликали сестрой,

Когда самой Психее красотой

Вы уступить могли, ей-ей! не в многом, -

Я как поэт, как важной музы жрец,

Лишь истине и красоте служащий,

Дерзал вас петь и свежестью блестящей

Вам из цветов парнасских плел венец,

И, признаюсь, я часто в восхищеньи

Вас представлял читающих тайком

Мои стихи в безмолвном умиленьи,

И жадно ждал, когда своим певцом

Счастливого меня вы назовете

И уголок мне в сердце отведете!

Я так мечтал! Вдруг добрым Гименей

Сменил у вас повесу Купидона,

И от харит вас приняла Юнона, -

Я в радости возжег мастики ей

(Хотя не так люблю я эту даму:

Не стыдно ли ей к мужу ревновать?)

И написал притом эпиталаму.

Но вот беда! мне страшно показать

Вам прежние стихи мои, Елена!

Что, если ваш супруг, хоть он поэт

(Но у меня к женатым веры нет),

Вообразит, что я согнул колена,

Как влюбчивый пред вами Селадон!

Нет, можно ли, чтоб так ошибся он?

Мне нечего поэта опасаться!

Я вас предал потомству, хоть в мечте:

Он знает, мы привыкли поклоняться

Как божествам уму и красоте.

1819

 

К ЕВГЕНИЮ

За то ль, Евгений, я Гораций,

Что пьяный, в миртовом венке,

Пою вино, любовь и граций,

Как он, от шума вдалеке,

И что друзей люблю — старинных,

А жриц Венеры молодых;

Нет, лиру высоко настроя,

Не в силах с музою моей

Я славить бранный лавр героя

Иль мирные дела судей -

Мне крыльев не дано орлиных

С отверстным поприщем для них.

К тому ж напрасно муза ищет

Теперь героев и судей!

Домой бичом отважно хлещет

По стройному хребту коней,

А Клит в объятиях Цирцеи

Завялою душою спит.

Когда ж мне до вершин Парнаса,

Возвыся громкий глас, возвесть?

Иль за ухо втащить Мидаса

И смех в бессмертных произвесть?

Вернее в храме Цитереи,

Где сын ее нам всем грозит,

Благоуханной головою

Поникнул, Лидии младой

Приятно нежить слух игрою,

Воспеть беспечность и покой,

И сладострастия томленье,

И пламенный восторг любви,

Покинуть гордые желанья,

В венок свой лавров не вплетать

И в час веселого мечтанья

Тихонько Флакку подражать

В науке дивной, в наслажденьи

И с ним забавы петь свои.

1819

 

* Друзья, поверьте, не грешно *

Друзья, поверьте, не грешно

Любить с вином бокал:

Вино на радость нам дано -

Царь Соломон сказал.

Будь свят его закон!

Солгать не смел ты так в Библии дерзко,

Мудрец и певец Соломон!

Что ж Соломону вопреки

Глупцы вино бранят?

Простить им можно: дураки

Не знают, что творят.

Таков второй закон!

Хмельной, забыл о нем в Библии, верно,

Мудрец и певец Соломон.

Любил плясать король Давид,

А что же Соломон?

Он о прыжках не говорит;

Вино все хвалит он!

Великий Соломон!

Друзья! признайтеся, в библии точно

Мудрец и певец первый он.

1819

 

ВИДЕНИЕ

(Кюхельбекеру)

В священной роще я видел прелестную

В одежде белой и с белою розою

На нежных персях, дыханием легким

Колеблемых;

Венок увядший, свирель семиствольная

И посох деву являли пастушкою;

Она сидела пред урною,

Изливающей

Источник светлый, дриад омовение, -

По плечам кудри, свиваяся, падали.

«Кто ты? — я думал, — откуда, гостья

Небесная?

Не ты ли радость, любимица Зевсова?

Но то уныла! Не ты ли Фантазия,

Подруга граций и муз, о небе

Поющая?

Иль, может, призрак, душа отлученная

От нашей жизни, впоследнее слушаешь

И шепот листьев, и плеск и лепет

Источника?»

Но взор желанья, на волны потупленный,

Но вера в счастье беспечность невинности

В простых движеньях, в лице являясь,

Прелестную

Моею звали сестрой по созданию.

Вдали за рощей и девы и юноши

Хвалили Вакха и в хороводах

Кружилися;

Сатиры, фавны, в порывах неистовых,

Делили с ними земные веселия

И часто, в рощу вбежав, над девой

Смеялися.

Она в молчаньи фиалки и лилии

В венок вплетала. О други, поверьте ль,

Какое чудо в очах поэта

Свершилося!

Еще восторги во мне не потухнули,

Священный ужас томит меня, волосы

Дрожат, я слышу, глаза не видят,

Не движутся.

Вотще манила толпа, упоенная

И негой страсти и жизнию младости,

Во храм роскошный златой Киприды

Невинную!

Она молчала, не зрела, не слушала!

Вдруг ужас, смертным доселе неведомый,

Погнал от рощи непосвященных,

И амброю

Древа дохнули, запели пернатые,

Источник стихнул, и все обновилося,

Все отозвалось мне первым утром

Создания,

Прекрасным мигом рожденья Кипридина

Из недр Фетиды, Олимпом ликующим,

Когда с улыбкой Зевс внимает

Гармонии.

И ждал я чуда в священном безмолвии!

Вдруг дева с криком веселья воспрянула,

Лазурный облак над ней, расстлавшись,

Заискрился,

Одежда ярким сияньем осыпалась,

К плечам прильнули крылья мотыльковые,

И Эрос принял ее в объятья

Бессмертные!

Все небо плеском созданья откликнулось,

Миры и солнца в гармонии поплыли,

И все познали Хаос улыбкой

Разгнавшего,

Любовь, связь мира, дыханье бессмертия,

Тебя познали, начала не знающий,

О Эрос! счастье воздатель чистой

Невинности.

Ты видел в юной любовь непорочную,

Желанье неба, восторгов безоблачных,

Души, достойной делиться с нею

Веселием;

И тщетно взором искал между смертными

Ты ей по сердцу и брата, и равного!

Вотще! Для неба цветет в сей жизни

Небесное!

Метатель грома здесь сеет высокое,

Святое — музы, ты ж, дивной улыбкою

Миры создавший, — красу, невинность

И радости!

Лишь ты небесный супруг непорочности!

С тобой слиявшись, она упоенная

В эфире скрылась! Тебя я славлю,

Божественный.

1819 или 1820

 

НАДПИСЬ НА СТАТУЮ ФЛОРЕНТИЙСКОГО МЕРКУРИЯ

Перст указует на даль, на главе разв’илися крылья,

Дышит свободою грудь; с легкостью дивною он,

В землю ударя крылатой ногой, кидается в воздух…

Миг — и умчится! Таков полный восторга певец.

1819 или 1820

 

КУПИДОНУ

Сидя на льве, Купидон будил радость могущею лирой,

И африканский лев тихо под ним выступал.

Их ваятель узрел, ударил о камень — и камень

Гения сильной рукой в образе их задышал

1819 или 1820

 

ХОР ИЗ КОЛИНОВОЙ ТРАГЕДИИ «ПОЛИКСЕНА»

Ге’лиос, Ге’лиос!

Там в беспредельности моря

Снова подъемлешь главу

В блеске лучей.

Горе мне, горе!

Снова я плачу

В сретенье бога!

Через пучину -

С тяжкими вздохами

Слышишь мои ты стенания!

Смолкните, смолкните

Вы, растерзанной груди

Муки жестокие!

Пленнице мне

Горе, горе!

Скоро укажет мне

Грозной рукою грек,

Скоро сокроется

Берег священный отечества!

Троя! Троя!

Ты не эллинами

Ринута в прах,

«Гибель, гибель!» -

Было грозных бессмертных

Вечное слово.

Пала — отгрянул Восток,

Запад содр’огнулся.

Троя! Троя!

Феба любимица,

Матерь воителей,

Жизнью кипевшая!

Ныне — пустыня, уголь, прах,

Ныне — гроб!

Плачьте, о пленницы!

Ваших супругов гроб,

Ваших детей!

Выплачьте горькую,

Выплачьте жизнь вы слезами!

Рок ваш: плакать, плакать,

К долу прилечь,

Умереть!

1819 или 1820

 

ПОЭТ

Что до богов? Пускай они

Судьбами управляют мира!

Но я, когда со мною лира,

За светлы области эфира

Я не отдам златые дни

И с сладострастными ночами.

Пред небом тщетными мольбами

Я не унижуся, нет, нет!

В самом себе блажен поэт.

Всегда, везде его душа

Найдет прямое сладострастье!

Ему ль расслабнуть в неге, в счастье?

Нет! взгляньте: в бурное ненастье,

Стихий свободою дыша,

Сквозь дождь он город пробегает,

И сельский Аквилон играет

На древних дикостью скалах

В его измокших волосах!

Познайте! Хоть под звук цепей

Он усыплялся б в колыбели,

А вкруг преступники гремели

Развратной радостию в хм’ели, -

И тут бы он мечте своей

Дал возвышенное стремленье,

И тут бы грозное презренье

Пророку грянуло в ответ,

И выше б рока был Поэт.

<1820>

 

УСПОКОЕНИЕ

В моей крови

Огонь любви!

Вотще усилья,

Мой Гиппократ!

Уж слышу — крылья

Теней шумят!

Их зрю в полете!

Зовут, манят -

К подземной Лете,

В безмолвный ад.

<1820>

 

ПЕРЕВОДЧИКУ ВЕРГИЛИЯ

Ты переводчик, я читатель,

Ты усыпитель — я зеватель.

<1820>

 

Ф. Н. ГЛИНКЕ (ПРИСЫЛАЯ ЕМУ ГРЕЧЕСКУЮ АНТОЛОГИЮ)

Вот певцу Антология, легких харит украшенье,

Греческих свежих цветов вечно пленяющий пух!

Рви их, любимец богов, и сплетай из них русским Каменам

Неувядаемые, в Хроновом царстве, венки.

<1820>

 

ЕВГЕНИЮ

Помнишь, Евгений, ту шумную ночь (и она улетела),

Когда мы с Амуром и Вакхом

Тихо, но смело прокралися в терем Лилеты? И что же?

Бессмертные нам изменили!

К чаше! герои Киприды вином запивают победы!

Мы молоды, — юность, как роза,

Мигом пленит и увянет! А радость? Она — Филомела

Прелестная! Только в дни розы,

Только в дни юности нам попоет сладкозвучные песни

И всп’орхнет! За крылья златую!

Ты опутай летунью цветочною цепью, ты амброй

Окуривай перья и кудри,

Нежно рукою ласкай ее легко-упругие груди

И с резвою пой и резвися!

Будем стары и мы! Тогда, браня ветренность внука,

Украдкой вздохнем и друг другу

Сладко напомним, седые! о наших любовных проказах:

Измену Лилеты, в досаде

Нами разбитые вазы и Аргусов дикую стаю!

Но кто на героев Киприды?

Дерзкие пали, дверь отскочила, и мы отступили,

Хвалясь и победой, и мщеньем.

«Друг, все прошло, — ты шепнешь, — но при нас еще дружба и Бахус.

Дай руку и вспеним фиалы!»

<1820>

 

ЛЕКАРСТВА ОТ НЕСЧАСТИЯ

Если мне объявят боги:

«Здесь ты горе будешь пить!»

Я скажу: «Вы очень строги!

Но я все ж останусь жить».

Горько ль мне — я разделяю

С милой слезы в тишине!

Что ж на небе, я не знаю,

Да и знать не нужно мне!

Мне великую науку

Дед мой доктор завещал:

«Дружбою, — он пишет, — скуку

И печаль я исцелял;

Он любви лечил несчастной

Состаревшимся вином;

Вообще же безопасно

Все лечить несчастья — сном».

<1820>

 

РОМАНС (Проснися, рыцарь, путь далек)

— Проснися, рыцарь, путь далек

До царского турнира,

Луч солнца жарок, взнуздан конь,

Нас ждет владыка мира!

— «Оставь меня! Пусть долог путь

До царского турнира,

Пусть солнце жжет, пусть ждет иных

К себе владыка мира!»

— Проспися, рыцарь, пробудись!

Сон по трудам услада;

Спеши к столице! Царска дочь

Храбрейшему награда!

— «Что мне до дочери царя?

Мне почестей не надо!

Пусть их лишусь, оставь мне сон,

Мне только в нем отрада!

Имел я друга — друга нет,

Имел супругу — тоже!

Их взял создатель! я ж молюсь:

К ним и меня, мой боже!

Ложусь в молитве, сон два

Глаза покроет — что же?

Они со мной, всю ночь мое

Не покидают ложе.

Меня ласкают, говорят

О царстве божьем, нежно

Мне улыбаются, манят

Меня рукою снежной!

Куда? За ними! Но привстать

Нет сил! Что сплю я, зная!

Но с ними жить и не в сне я рад,

И в сне их зреть желаю!»

<1820>

 

ЭПИГРАММА РЕЦЕНЗЕНТУ ПОЭМЫ «РУСЛАН И ЛЮДМИЛА»

Хоть над поэмою и долго ты корпишь,

Красот ей не придашь и не умалишь! -

Браня — всем кажется, ее ты хвалишь;

Хваля — ее бранишь.

1820

 

ПЕСНЯ (Дедушка! — девицы)

«Дедушка! — девицы

Раз мне говорили, -

Нет ли небылицы

Иль старинной были?»

— «Как не быть! — уныло

Красным отвечал я, -

Сердце вас любило,

Так чего не знал я!

Было время! где вы,

Годы золотые?

Как пленяли девы

В ваши дни былые!

Уж они — старушки;

Но от них, порою,

Много на подушки

Слез пролито мною.

Душу волновали

Их уста и очи,

По огню бежали

Дни мои и ночи».

— «Дедушка, — толпою

Девицы вскричали, -

Жаль нам, а тобою

Бабушки играли!

Как не стыдно! злые,

Вот над кем шутили!

Нет, мы не такие,

Мы б тебя любили!»

— «Вы б любили? сказки!

Веры мне неймется!

И на ваши ласки

Дедушка смеется».

1820

 

ОТВЕТ

Зачем на меня ты и глупость, и злобу,

Плетнев, вызываешь нескромной хвалой?

К чему величаешь любовью бессмертных

Простого певца?

Так, были мгновенья ниспосланы Фебом:

Я плавал в восторгах, я небом дышал!

Я пел — и мне хором, веселые, вторить

Любили друзья.

Я пел, но в то время роскошная младость

Мне жизнь озаряла волшебным лучом:

Я веровал в счастье, я жаждал любви,

Я славой горел!

И опыт суровый смирил обольщенья,

Мой взор прояснился; но скрылись мечты,

За ними и счастье, и прелесть любови,

И славы призрак.

Как слушал Ла’ертид, привязанный к мачте,

Волшебные песни Скилийских Сирен

И тщетно к ним рвался — упрямые верви

Держали его, -

Так я, твоей лирой печально пленяясь,

Вотще порываюсь к святым высотам,

Знакомым бывало, и в робкие струны

Напрасно звучу.

Напрасно у неба прошу вдохновений:

Мне путь на родную страну возбранен,

И глас мой подобен унылому гласу,

Жестоким стрелком

Подстреленной птицы, когда завывают

Осенние ветры и к теплым странам

Веселою стаей при кликах несутся

Подруги ее.

1820

 

К ЛАСТОЧКЕ

Что мне делать с тобой, докучная ласточка!

Каждым утром меня — едва зарумянится

Небо алой зарей и бледная Цинтия

Там в туманы покатится, -

Каждым утром меня ты криком безумолкным

Будишь, будто назло! А это любимое

Время резвых детей Морфея, целительный

Сон на смертных лиющего.

Их крылатой толпе Зефиры предшествуют,

С ним сам Купидон летает к любовникам

Образ милых казать и счастьем мечтательным

Тешит жертвы Кипридины.

Вот уж третью зарю, болтливая ласточка,

Я с Филидой моей тобой разлучаюся!

Только в блеске красы пастушка появится

Иль Психеей иль Гебою,

Только склонит ко мне уста пурпуровые

И уж мой поцелуй, кипя нетерпением,

К ним навстречу летит, ты вскрикнешь — и милая

С грезой милой скрывается!

Ныне был я во сне бессмертных счастливее!

Вижу, будто бы я на береге Пафоса,

Сзади храм, вкруг меня и лилии,

Я дышу ароматами.

Взор не может снести сиянья небесного,

Волны моря горят, как розы весенние,

Светлый мир в торжестве и в дивном молчании,

Боги к морю склонилися. -

Вдруг вскипели валы и пеной жемчужною

С блеском вьются к берегам, и звуки чудесные

Слух мой нежат, томят, как арфа Еолова,

Я гляжу — вдруг является…

Ты ль рождаешься вновь из волн, Аматузия?

Боги! пусть это сон! Филида явилася

С той же лаской в очах и с той ж улыбкою -

Я упал, и, отчаянный,

«Ах, богиня! — вскричал, — зачем обольстить меня?

Ты неверн’а, а я думал Филидою

Век мой жить и дышать!» — «Утешься, обманутый,

Милый друг мой! (воскликнула)

Снова в наших лугах Филида, по-прежнему

В свежих к’удрях с венцом, в наряде пастушеском -

Друг, утешься, я все…» Болтливая ласточка,

Ты крикунья докучная,

Что мне делать с тобой — опять раскричалася!

Я проснулся — вдали едва зарумянилось

Небо алой зарей, и бледная Цинтия

Там в туманы скатилася.

1820

 

ЭПИТАФИЯ

Завидуйте моей судьбе!

Меня счастливцы не искали,

Я век не думал о себе,

А не видал в глаза печали.

1820

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Ах ты, ночь ли)

Ах ты, ночь ли,

Ноченька!

Ах ты, ночь ли,

Бурная!

Отчего ты

С вечера

До глубокой.

Полночи

Не блистаешь

Звездами,

Не сияешь

Meсяцем?

Все темнеешь

Тучами?

И с тобой, знать,

Ноченька,

Как со мною,

Молодцем,

Грусть злодейка

Сведалась!

Как заляжет,

Лютая,

Там глубоко

На сердце -

Позабудешь

Девицам

Усмехаться,

Кланяться;

Позабудешь

С вечера

До глубокой

Полночи,

Припевая,

Тешиться

Хороводной

Пляскою!

Нет, взрыдаешь,

Всплачешься,

И, безродный

Молодец,

На постелю

Жесткую

Как в могилу

Кинешься!

1820 или 1821

 

КРЫЛОВУ

Уж не тот поэт беспечный,

Товарищ резвых светлых дней,

Когда Эрот и Бассарей

Мне говорили: друг мы вечны!

Пусть дни и годы скоротечны,

Но мы с тобой — люби и пей!

Они ушли, лета златые,

Когда от чаши круговой

Эрот, хариты молодые

И смехи шумною толпой

Меня влекли к ногам Эльвиры.

Крылов, в то время голос мой,

Под звуки вдохновенной лиры,

Непринужденно веселил

Веселостью непринужденной.

А ныне твой поэт, лишенный

Неопытных, но смелых крил,

Венком поблекшим украшенный,

На землю бедную ступил,

И опыт хладный заключил

Его в жестокие объятья.

В боязни Фебова проклятья

Ленюся я стихи писать,

Лишь иногда во дни ненастья

Люблю о вёдре вспоминать

И мной не ведомого счастья

Поэтам-юношам желать.

1820 или 1821

 

ГЕНИЙ-ХРАНИТЕЛЬ

Грустный душою и сердцем больной, я на одр мой недавно

Кинулся, плакать хотел — не мог и роптал на бессмертных.

Все испытанья, все муки, меня повстречавшие в жизни,

Снова, казалось, и вместе на душу тяжелые пали.

Я утомился, и сон в меня усыпленье пролил:

Вижу — лежу я на камне, покрытый весь ранами, цепи

Руки мои бременят, надо мною стоит и рыдает

Юноша светлый, крылатый — созданье творящего Зевса.

«Бедный товарищ, терпенье!» — он молвил мне. (Сладость внезапно

В грудь мою полилась, и я жадно стал дивного слушать)

«Я твой гений-хранитель! вижу улыбку укора,

Вижу болезненный взгляд твой, страдалец невинный, и плачу.

Боги позволили мне в сновиденьи предутреннем ныне

Горе с тобой разделить и их оправдать пред тобою.

Любят смертных они, и уж радость по воле их ждет вас

С мрачной ладьи принять и вести в обитель награды.

Но доколе вы здесь, вы игралище мощного рока;

Властный, законы ужастные пишет он паркам суровым.

Эрмий со мною (тебя еще не было) послан был Зевсом

Миг возвестить, когда им впрясть нить своей жизни.

Вняли веленью они и к делу руки простерли.

Я подошел к ним, каждую собственным именем н’азвал,

Низко главу наклонил и молил, всех вместе и розно,

Ровно нить сию прясть иль в начале ее перерезать.

Нет! И просьбы и слезы были напрасны! Дико

Песню запели они и в перстах вретено закружилось».

1820 или 1821

 

В АЛЬБОМ П. А. СПА-КОЙ

Я не привык альбомы наполнять

Надеждами, желаньями и лестью.

А к вам еще позвольте мне сказать

Ужасною я пламенею местью.

Недели три и, помнится, с тех пор,

Когда альбом вы этот мне отдали,

Чтоб я, с пелен парнасских крохобор,

Вписал в его воздушные скрижали

Для памяти вам с рифмами кой-что.

Для памяти? Признаться, вряд ли кто

Похвалится такой судьбой завидной!

Итак, альбом вы помните, как видно,

Поболее знакомых ваших! Что ж?

Вам бог простит. Я на последний грош

Готов свечу пред образом поставить

И перед ним день целый пролежать,

Лишь только б мог вас хоть альбом заставить

Меня в часы безделья вспоминать.

1820 или 1821

 

РОМАНС (Сегодня я с вами пирую, друзья)

«Сегодня я с вами пирую, друзья,

Веселье нам песни заводит,

А завтра, быть может, там буду и я,

Откуда никто не приходит!» -

Я так беззаботным друзьям говорил

Давно, — но от самого детства

Печаль в беспокойном я сердце таил

Предвестьем грядущего бедства.

Друзья мне смеялись, и, свежий венец

На кудри мои надевая,

«Стыдись, — восклицали, — мечтатель-певец!

Изменит ли жизнь молодая!»

Война запылала, к родным знаменам

Друзья как на пир пролетели;

Я с ними — но жребьи, враждебные нам,

Мне с ними расстаться велели.

В бездействии тяжком я думой следил

Их битвы, предтечи победы;

Их славою часто я первый живил

Родители грустных беседы.

Года пролетали, я часто в слезах

Был черной повязкой украшен. .

Брань стихла, где ж други? лежат на полях,

Близ ими разрушенных башен.

С тех пор я печально сижу на пирах,

Где все мне твердит про былое;

Дрожит моя чаша в ослабших руках:

Мне тяжко веселье чужое.

1820 или 1821

 

К Е

Ты в Петербурге, ты со мной,

В объятьях друга и поэта!

Опять прошедшего мы лета,

О трубадур веселый мой,

Забавы, игры воскресили;

Опять нас ветвями покрыли

Густые рощи островов

И приняла на шумны волны

Нева и братьев и певцов.

Опять веселья, жизни полный,

Я счастлив радостью друзей;

Земли и неба житель вольный

И тихой жизнию довольный,

С беспечной музою моей

Друзьям пою: любовь, похмелье

И хлопотливое безделье

Удалых рыцарей стола,

За коим шалость и веселье,

Под звон блестящего стекла,

Поют, бокалы осушают

И громким смехом заглушают

Часов однообразный бой.

Часы бегут своей чредой!

Удел глупца иль Гераклита,

Безумно воя, их считать.

Смешно бы, кажется, кричать

(Когда златым вином налита,

Обходит чаша вкруг столов

И свежим запахом плодов

Нас манят полные корзины),

Что все у бабушки судьбины

В сей краткой жизни на счету,

Что старая то наслажденье,

То в списке вычеркнет мечту,

Прогонит радость; огорченье

Шлет с скукой и болезнью нам,

Поссорит, разлучит нас с милой;

Перенесем, глядишь — а там

Она грозит нам и могилой.

Пусть плачут и томят себя,

Часов считают бой унылый!

Мы ж время измерять, друзья,

По налитым бокалам станем -

Когда вам петь престану я,

Когда мы пить вино устанем,

Да и его уж не найдем,

Тогда на утро мельком взглянем

И спать до вечера пойдем.

О, твой певец не ищет славы!

Он счастья ищет в жизни сей,

Свою любовь, свои забавы

Поет для избранных друзей

И никому не подражает.

Пускай Орестов уверяет,

Наш антикварий, наш мудрец,

Почерпнувший свои познанья

В мадам Жанлис, что твой певец

И спит и пьет из подражанья;

Пусть житель острова, где вам,

О музы вечно молодые,

Желая счастия сынам,

Вверяет юношей Россия,

Пусть он, с священных сих брегов,

Невежа злой и своевольный

И глупостью своей довольный,

Мою поносит к вам любовь:

Для них я не потрачу слов -

Клянусь надеждами моими,

Я оценил сих мудрецов -

И если б я был равен с ними,

То горько б укорял богов.

Август 1821

 

ДИФИРАМБ (НА ПРИЕЗД ТРЕХ ДРУЗЕЙ)

О, радость, радость, я жизнью бывалою

Снова дышу!

Трепещет лира:

В струнах позабытых

Я звуков согласных

Я звуков живительных

В восторге ищу.

Гремит, как прежде, подруга бессмертная;

Други ко мне!

Опять недоступен

Я смехам и песням,

И чаше, венчанной

Минутными розами,

И сладкой любви.

Пришли три гостя в обитель поэтову

С дальних сторон:

От финнов бледных,

Ледяноволосых;

От Реина-старца;

От моря сыпучего

Азийских песков.

Три гостя, с детства товарищи, спутники,

Братья мои!

За мной ко храму!

Я, пл’ющем венчанный,

При гимнах священных

Каст’ору и П’оллуксу

Хвалу воспою.

Август 1821

 

ДОМИК

За далью туманной,

За дикой горой

Стоит над рекой

Мой домик простой;

Для знати жеманной

Он замкнут ключом,

Но горенку в нем

Отвел я веселью,

Мечтам и безделью

Они берегут

Мой скромный приют

Дана им свобода -

В кустах огорода,

На злаке лугов

И древних дубов

В тени молчаливой,

Где струйкой игривой,

Сверкая, бежит,

Бежит и журчит

Ручей пограничный, -

С заботой привычной

Порхать и летать

И песнею сладкой

В мой домик украдкой

Друзей прикликать.

1821

 

ДАМОН

(Идиллия)

Вечернее солнце катилось по жаркому небу,

И запад, слиянный с краями далекими моря,

Готовый блестящего бога принять, загорался,

В долинах, на холмах звучали пастушьи свирели;

По холмам, долинам бежали стада и шумели;

В прохладе и блеске катилися волны Алфея.

Дамон, вдохновенный певец, добродетельный старец,

Из хижины вышел и сел у дверей на пороге.

Уж семьдесят раз он первыми розами лиру

И длинные кудри свои украшал, воспевая

На празднике пышном весны и веселье, и младость.

А в юности зрелой камены его полюбили.

Но старость, лишив его сил, убелив его кудри,

Отнять не могла у него вдохновенного дара

И светлой веселости: их добродетель хранила.

И старец улыбкой и взором приветственным встретил

Отвсюду бегущих к нему пастухов и пастушек.

«Любезный Дамон, наш певец, добродетельный старец!

Нам песню ты спой, веселую песню, — кричали, -

Мы любим, после трудов и полдневного жара,

В тени близ тебя отдыхать под веселые песни.

Не сам ли ты пел, что внушенные музами песни

На сердце больное, усталое веют прохладой,

Которая слаще прохлады, из урны Алфея

С рассветом лиющейся, слаще прохлады, лилеям

Свежесть дающей росы, и вина векового,

В амфорах хранимого дедами, внукам на радость?

Что добрый? не так ли ты пел нам? Дамон улыбнулся.

Он с юности ранней до позднего вечера жизни

Ни в чем не отказывал девам и юношам милым.

И как отказать? Убедительны, сладки их просьбы:

В прекрасных устах и улыбка и речи прекрасны.

Взглянул он на Хлою, перстом погрозил ей и молвил:

«Смотри, чтоб не плакать! и ты попадешь в мою песню».

Взял лиру, задумался, к солнцу лицом обратился,

Ударил по струнам и начал хвалою бессмертным:

«Прекрасен твой дар, Аполлон, — вдохновенные мысли!

Кого ты полюбишь, к тому и рано и поздно

В смиренную хижину любят слетаться камены.

О, Эрмий возвышен твой дар — убедительность речи!

Ты двигаешь силою слова и разум и душу.

Как ваших даров не хвалить, о Гимен, о Паллада!

Что бедную жизнь услаждает? — Подруга и мудрость.

Но выше, бесценней всего, Эрот и Киприда,

Даяние ваше — красою цветущая младость!

Красивы тюльпан и гвоздика и мак пурпур’овый,

Ясмин и лилея красивы, но краше их роза;

Приятны крылатых певцов сладкозвучные песни -

Приятней полночное пенье твое, Филомела!

Все ваши прекрасны дары, о бессмертные боги!

Прекраснее всех красотою цветущая младость,

Прекрасней, проходчивей всех. Пастухи и пастушки!

Любовь с красотою не жители — гости земные,

Блестят как роса, как роса и взлетают на небо.

И тщетны без них нам и мудрость и дар убежденья!

Крылатых гостей не прикличешь и лирой Орфея!

Все, други, вы скажите скоро, как дед говорит ваш:

Бывало, любили меня, а нынче не любят!

Да вот и вчера… Что краснеешь ты, Хлоя? Взгляните,

Взгляните на щеки ее: как шиповник алеют!

Глядите, по ним две росинки, блестя, покатились!

Не вправду ль тебе говорил я: смотри, чтоб не плакать!

И ты попадешь в мою песню: сказал и исполню».

И все оглянулись на Хлою прекрасную. Хлоя

Щеками горячими робко прижалась к подруге,

И шепот веселый, шум в пастухах пробудила.

Дамон, улыбаясь на шум их и шепот веселый,

Громчей заиграл и запел веселей и быстрее:

«Вчера, о друзья, у прохладной пещеры, где нимфы,

Игривые дщери Алфея и ближних потоков,

Расчесывать кудри зеленые любят сходиться

И вторить со смехом и песням, и клятвам любовным,

Там встретил я Хлою. «Старинушка добрый, спой песню», -

Она мне сказала. — С охотой, пастушка, с охотой!

Но даром я песен не пел никогда для пастушек;

Сперва подари что-нибудь, я спою». — «Что могу я

Тебе подарить? Вот венок я сплела!» — «О, прекрасен,

Красиво сплетен твой венок, но венка мне не надо».

— «Свирелку возьми!» — «Мне свирелку, красавица? Сам я

Искусно клею их воском душистым». — «Так что же

Тебе подарю я? Возьмешь ли корзинку? Мне нынче

Ее подарил мой отец, а, ты знаешь, корзинки

Плетет он прекрасно. Но, дедушка, что же молчишь ты?

Зачем головой ты качаешь? Иль этого мало?

Возьми же в придачу ты ‘овцу любую!» — «Шалунья,

Шалунья, не знать чем платят в твои годы за песни!»

— Чего же тебе?» — «Поцелуя». — «Чего?» — «Поцелуя!»

— Как, этой безделицы?» — «Ах за нее я отдал

Не только венок и свирелку, корзинку и ‘овцу:

Себя самого! Поцелуй же!» — «Ах, дедушка добрый!

Все овцы мои разбежались; чтоб волк их не встретил,

Прощай, побегу я за ними». — Сказала, и мигом,

Как легкая серна, как нимфа дубравная скрылась.

Взглянул я на кудри седые, вздохнул и промолвил:

Цвет белый приятен пастушкам в нарциссах, в лилеях;

А белые кудри пастушкам не милы. Вот, други,

Вам песнь моя: весела ли судите вы сами».

Умолк. Все хвалили веселую песню Дамона;

А Хлоя дала поцелуй (так хотели пастушки)

Седому слагателю песен игривых и сладких,

И радость блеснула во взорах певца. Возвращаясь

К своим шалашам пастухи и пастушки «О, боги, -

Молились, — пошлите вы нам добродетель и мудрость!

Пусть весело встретим мы старость, подобно Дамону!

Пусть так же без грусти, с улыбкою скажем:

"Бывало любили меня, а нынче не любят!"»

1821

 

НА СМЕРТЬ СОБАЧКИ АМИКИ

О, камены, камены всесильные!

Вы внушите мне песню унылую;

Вы взгляните: в слезах Аматузия,

Горько плачут амуры и грации.

Нет игривой собачки у Лидии,

Нет Амики, прекрасной и ласковой.

И Диана, завидуя Лидии,

Любовалась невольно Амикою.

Ах, она была краше, игривее

Резвых псов звероловницы Делии.

С ее шерстью пуховой и вьющейся

Лучший шелк Индостана и Персии

Не равнялся ни лоском, ни мягкостью.

Не делила Амика любви своей:

Нет! Любила одну она Лидию;

И при ней приближьтесь вы к Лидии

(Ах, и ревность была ей простительна!):

Она вскочет, залает и кинется,

Хоть на Марса и Зевса могучего.

Вот как нежность владела Амикою,

И такой мы собачки лишилися!

Как на рок не роптать и не плакаться?

Семь уж люстров стихами жестокими

Бавий мучит граждан и властителей;

А она и пол-люстра, невинная!

Не была утешением Лидии.

Ты рыдай, ты рыдай, Аматузия,

Горько плачьте амуры и грации!

Уж Амика ушла за Меркурием

За Коцит и за лету печальную,

Невозвратно, в обитель Аидову,

В те сады, где воробушек Лесбии

На руках у Катулла чиликает.

1821

 

В АЛЬБОМ

О, сила чудной красоты!

К любви, по опыту, холодный,

Я забывал, душой свободный,

Безумой юности мечты;

И пел, товарищам угодный,

Вино и дружество — но ты

Явилась, душу мне для муки пробудила,

И лира про любовь опять заговорила.

1821

 

МУЗАМ

С благовейною душой

Поэт, упавши на колены,

И фимиамом и мольбой

Вас призывает, о камены,

В свой домик низкий и простой!

Придите, девы, воскресить

В нем прежний пламень вдохновений

И лиру к звукам пробудить:

Друг ваш и друг его Евгений

Да будет глас ее хвалить.

Когда ж весна до вечных льдов

Прогонит вьюги и морозы -

На ваш алтарь, красу цветов,

Положит первые он розы

При пеньи радостных стихов.

1821

 

ПОДРАЖАНЬЕ БЕРАНЖЕ

Однажды бог, восстав от сна,

Курил сигару у окна

И, чтоб заняться чем от скуки,

Трубу взял в творческие руки;

Глядит и видит вдалеке -

Земля вертится в уголке.

«Чтоб для нее я двинул ногу,

Чорт побери меня, ей Богу!

О человеки все цветов! -

Сказал, зевая, Саваоф, -

Мне самому смотреть забавно,

Как вами управляю славно.

Но бесит лишь меня одно:

Я дал вам девок и вино,

А вы, безмозглые пигмеи,

Колотите друг друга в шеи

И славите потом меня

Под гром картечного огня.

Я не люблю войны тревогу,

Чорт побери меня, ей Богу!

Меж вами карлики — цари

Себе воздвигли алтари

И думают они, буффоны,

Что я надел на них короны

И право дал душить людей.

Я в том не виноват, ей-ей!

Но я уйму их понемногу,

Чорт побери меня, ей Богу!

Попы мне честь воздать хотят,

Мне ладан под носом курят,

Страшат вас светопредставленьем

И ада грозного мученьем.

Не слушайте вы их вранья,

Отец всем добрым детям я;

По смерти муки не страшитесь,

Любите, пейте, веселитесь…

Но с вами я заговорюсь…

Прощайте! Гладкого боюсь!

Коль в рай ему я дам дорогу,

Чорт побери меня, ей Богу!»

1821 (?)

 

ЛУНА

Я вечером с трубкой сидел у окна;

Печально глядела в окошко луна;

Я слышал: потоки шумели вдали;

Я видел: на холмы туманы легли.

В душе замутилось, я дико вздрогнул:

Я прошлое живо душой вспомянул!

В серебряном блеске вечерних лучей

Явилась мне Лила — веселье очей.

Как прежде шепнула, коварная мне:

«Быть вечно твоею клянусь при луне».

Как прежде за тучи луна уплыла,

И нас разлучила неверная мгла.

Из трубки я выдул сгоревший табак,

Вздохнул и на брови надвинул колпак.

1821 или 1822

 

Н. И. ГНЕДИЧУ

Муза вчера мне, певец, принесла закоцитную новость:

В темный недавно Айдес тень славянина пришла;

Там, окруженная сонмом теней любопытных, пропела

(Слушал и древний Омер) песнь Илиады твоей.

Старец наш к персям вожатого-юноши сладко приникнув,

Вскрикнул: «Вот слава моя, вот чего веки я ждал!»

1821 или 1822

 

НА СМЕРТЬ ***

(сельская элегия)

Я знал ее: она была душою

Прелестней своего прекрасного лица.

Умом живым, мечтательной тоскою,

Как бы предчувствием столь раннего конца,

Любовию к родным и к нам желаньем счастья,

Всем, милая, она несчастлива была,

И, как весенний цвет, расцветший в дни несчастья,

Она внезапно отцвела.

И кто ж? Любовь ей сердце отравила!

Она неверного пришельца полюбила:

На миг ее пленяся красотой,

Он кинулся в объятия другой

И навсегда ушел из нашего селенья.

Что, что ужаснее любви без разделенья,

Простой, доверчивой любви!

Несчастная, в душе страдания свои

Сокрыла, их самой сестре не поверяла,

И грусть безмолвная и жаждущая слез,

Как червь цветочный, поедала

Ее красу и цвет ланитных роз!

Как часто гроб она отцовский посещала!

Как часто, видел я, она сидела там

С улыбкой, без слезы роптанья на реснице,

Как восседит Терпенье на гробнице

И улыбается бедам.

1821 или 1822

 

ЭЛЕГИЯ

Когда, душа, просилась ты

Погибнуть иль любить,

Когда желанья и мечты

К тебе теснились жить,

Когда еще я не пил слез

Из чаши бытия, -

Зачем тогда, в венке из роз,

К теням не отбыл я!

Зачем вы начертались так

На памяти моей,

Единый молодости знак,

Вы песни прошлых дней!

Я горько долы и леса

И милый взгляд забыл, -

Зачем же ваши голоса

Мне слух мой сохранил!

Не возвратите счастья мне,

Хоть дышит в вас оно,

С ним в промелькнувшей старине

Простился я давно.

Не нарушайте ж, я молю,

Вы сна души моей

И слова страшного: люблю

Не повторяйте ей!

1821 или 1822

 

РОМАНС (Одинок месяц плыл, зыбляся в тумане)

Одинок месяц плыл, зыбляся в тумане,

Одинок воздыхал витязь на кургане.

Свежих трав не щипал конь его унылый,

«Конь мой, конь, верный конь, понесемся к милой!»

Не к добру грудь моя тяжко вздыхает,

Не к добру сердце мое что-то предвещает;

Не к добру без еды ты стоишь унылый!

Конь мой, конь, верный конь, понесемся к милой!»

Конь вздрогнул, и сильней витязь возмутился,

В милый край, в страшный край как стрела пустился.

Ночь прошла, все светло: виден храм с дубровой,

Конь заржал, конь взвился над могилой новой.

1821 или 1822

 

В АЛЬБОМ Б

У нас, у небольших певцов,

Рука и сердце в вечной ссоре:

Одной тебе, без лишних слов,

Давно бы несколько стихов

Сердечных молвило, на горе

Моих воинственных врагов;

Другая ж лето все чертила

В стихах тяжелых вялый вздор,

А между тем и воды с гор

И из чернильницы чернила

Рок увлекал с толпой часов.

О, твой альбом-очарователь!

С ним замечтаться я готов.

В теченьи стольких вечеров

Он, как старинный мой приятель,

Мне о былом воспоминал!

С ним о тебе я толковал,

Его любезный обладатель!

И на листках его встречал

Черты людей, тобой любимых

И у меня в душе хранимых

По доброте, по ласкам их

И образованному чувству

К свободно-сладкому искусству

Сестер бессмертно молодых.

1821 или 1822

 

ПЕТЕРБУРГСКИМ ЦЕНЗОРАМ

Перед вами нуль Тимковский!

В вашей славе он погас;

Вы по совести поповской,

Цензируя, жмете нас.

Славьтесь, Бируков, Красовский!

Вам дивится даже князь!

Член тюремный и Библейский

Цензор, мистик и срамец,

Он с душонкою еврейской,

Наш гонитель, князя льстец.

Славься, славься, дух лакейский,

Славься, доблестный подлец!

Вас и дух святый робеет;

Он, как мы у вас в когтях;

Появиться он не смеет

Даже в Глинкиных стихах.

Вот как семя злое зреет!

Вот как всё у нас в тисках!

Ни угрозою, ни лаской,

Видно, вас не уломать;

Олин и Григорий Спасский

Подозренья в вас родят.

Славьтесь цензорской указкой!

Таски вам не миновать.

Между 1821 и 1824

 

ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ

ES KANN SCHON NICHT IMMER SO BLEIBEN

[3]

(Посвящена Баратынскому и Коншину)

Ничто не бессмертно, не прочно

Под вечно изменной луной,

И все расцветает и вянет,

Рожденное бедной землей.

И прежде нас много, веселых,

Полюбят любовь и вино,

И в честь нам напенят бокалы,

Любившим и пившим давно.

Теперь мы доверчиво, дружно

И тесно за чашей сидим.

О дружба, да вечно пылаем

Огнем мы бессмертным твоим!

1822 Роченсальм, в Финляндии

 

(19 ОКТЯБРЯ 1822 ГОДА)

Что Иличевский не в Сибири,

С шампанским кажет нам бокал,

Ура, друзья! В его квартире

Для нас воскрес лицейский зал.

Как песни петь не позабыли

Лицейского мы мудреца,

Дай бог, чтоб так же сохранили

Мы скотобратские сердца.

 

ВДОХНОВЕНИЕ

(Сонет)

Не часто к нам слетает вдохновенье,

И в краткий миг в душе оно горит;

Но этот миг любимец муз ценит,

Как мученик с землею разлученье.

В друзьях обман, в любви разуверенье

И яд во всем, чем сердце дорожит,

Забыты им: восторженный пиит

Уж прочитал свое предназначенье.

И пр’езренный, гонимый от людей,

Блуждающий один под небесами,

Он говорит с грядущими веками;

Он ставит честь превыше всех частей,

Он клевете мстит славою своей

И делится бессмертием с богами.

1822

 

Н. М. ЯЗЫКОВУ

(Сонет)

Младой певец, дорогою прекрасной

Тебе идти к парнасским высотам,

Тебе венок (поверь моим словам)

Плетет амур с каменой сладкострастной.

От ранних лет я пламень не напрасный

Храню в душе, благодаря богам,

И им влеком к возвышенным певцам

К какою-то любовию пристрастной.

Я Пушкина младенцем полюбил,

С ним разделял и грусть и наслажденье,

И первый я его услышал пенье

И за себя богов благословил,

Певца Пиров я с музой подружил

И славой их горжусь в вознагражденье.

1822

 

СОНЕТ

* Златых кудрей приятная небрежность *

Златых кудрей приятная небрежность,

Небесных глаз мечтательный привет,

Звук сладкий уст при слове даже нет

Во мне родят любовь и безнадежность.

На то ли мне послали боги нежность,

Чтоб изнемог я в раннем цвете лет?

Но я готов, я выпью чашу бед:

Мне не страшна грядущего безбрежность!

Не возвратить уже покоя вновь,

Я позабыл свободной жизни сладость,

Душа горит, но смолкла в сердце радость,

Во мне кипит и холодеет кровь:

Печаль ли ты, веселье ль ты, любовь?

На смерть иль жизнь тебе я вверил младость?

1822

 

СОНЕТ

* Я плыл один с прекрасною в гондоле *

Я плыл один с прекрасною в гондоле,

Я не сводил с нее моих очей;

Я говорил в раздумьи сладком с ней

Лишь о любви, лишь о моей неволе.

Брега цвели, пестрело жатвой поле,

С лугов бежал лепечущий ручей,

Все нежилось. — Почто ж в душе моей

Не радости, унынья было боле?

Что мне шептал ревнивый сердца глас?

Чего еще душе моей страшиться?

Иль всем моим надеждам не свершиться?

Иль и любовь польстила мне на час?

И мой удел, не осушая глаз,

Как сей поток, с роптанием сокрыться?

1822

 

* София, вам свои сонеты *

София, вам свои сонеты

Поэт с весельем отдает:

Он знает, от печальной Леты

Альбом ваш верно их спасет!

1822 или 1823

 

РОЗА

Роза ль ты, розочка, роза душистая!

Всем ты, красавица, роза цветок!

Вейся, плетися с лилией и ландышем,

Вейся, плетися в мой пышный венок.

Нынче я встречу красавицу девицу,

Нынче я встречу пастушку мою:

«Здравствуй, красавица, красная девица!»

Ах!.. и промолвлюся, молвлю: люблю!

Вдруг зарумянится красная девица,

Вспыхнет младая, как роза цветок.

Взглянь в ручеек, пастушка стыдливая,

Взглянь: пред тобою ничто мой венок!

1822 или 1823

 

ЖАЛОБА

Воспламенить вас — труд напрасный,

Узнал по опыту я сам;

Вас боги создали прекрасной -

Хвала и честь за то богам.

Но вместе с прелестью опасной

Они хол’одность дали вам.

Я таю в грусти сладострастной,

А вы, назло моим мечтам,

Улыбкой платите неясной

Любви моей простым мольбам.

1822 или 1823

 

К А. Е. И

Мой по каменам старший брат,

Твоим я басням цену знаю,

Люблю тебя, но виноват:

В тебе не все я одобряю.

К чему за несколько стихов,

За плод невинного веселья,

Ты стаю воружил певцов,

Бранящих все в чаду похмелья?

Твои кулачные бойцы

Меня не выманят на драку,

Они, не спорю, молодцы,

Я в каждом вижу забияку,

Во всех их взор мой узнает

Литературных карбонаров,

Но, друг мой, я не Дон-Кишот -

Не посрамлю своих ударов.

1822 или 1823

 

* До рассвета поднявшись, извозчика взял *

До рассвета поднявшись, извозчика взял

Александр Ефимыч с Песков

И без отдыха гнал от Песков чрез канал

В желтый дом, где живет Бирюков;

Не с Цертелевым он совокупно спешил

На журнальную битву вдвоем,

Не с романтиками переведаться мнил

За баллады, сонеты путем.

Но во фраке был он, был тот фрак запылен,

Какой цветом — нельзя распознать;

Оттопырен карман: в нем торчит, как чурбан,

Двадцатифунтовая тетрадь.

Вот к обеду домой возвращается он

В трехэтажный Моденова дом,

Его конь опенен, его Ванька хмелен,

И согласно хмелен с седоком.

Бирюкова он дома в тот день не застал, -

Он с Красовским в цензуре сидел,

Где на Олина грозно вдвоем напирал,

Где фон Поль улыбаясь глядел.

Но изорван был фрак, на манишке табак,

Ерофеичем весь он облит.

Не в парнасском бою, знать в питейном дому

Был квартальными больно побит.

Соскочивши у Конной с саней у столба,

Притаясь у будки стоял;

И три раза он крикнул Бориса-раба,

Из харчевни Борис прибежал.

«Пойди ты, мой Борька, мой трагик смешной,

И присядь ты на брюхо мое;

Ты скотина, но, право, скотина лихой,

И скотство по нутру мне твое».

(Продолжение когда-нибудь).

Между 1822 и 1824

 

К МОРФЕЮ

Увы! ты изменил мне,

Нескромный друг, Морфей!

Один ты был свидетель

Моих сокрытых чувств,

И вздохов одиноких,

И тайных сердца дум.

Зачем же, как предатель,

В видении ночном

Святую тайну сердца

Безмолвно ты открыл?

Зачем, меня явивши

Красавице в мечтах,

Безмолвными устами

Принудил все сказать?

О! будь же, Бог жестокий,

Будь боле справедлив:

Открой и мне взаимно,

Хотя в одной мечте,

О тайных чувствах сердца,

Сокрытой для меня.

О! дай мне образ милый

Хоть в призраке узреть;

И пылкими устами

Прильнуть к ее руке…

Когда увижу розы

На девственном челе,

Когда услышу трепет

Стыдливой красоты,

Довольно — и, счастливец,

Я богу сей мечты

И жертвы благовонны,

И пурпурные маки

С Авророй принесу!

<1823>

 

К СОФИИ

За ваше нежное участье

Больной певец благодарит:

Оно его животворит;

Он молвит: боже, дай ей счастье

В сопутники грядущих дней!

Болезни мне, здоровье ей!

Пусть я по жизненной дороге

Пройду и в муках, и в тревоге;

Ее ж пускай ведут с собой

Довольство, радость и покой!

Вчера я был в дверях могилы;

Я таял в медленном огне;

Я видел: жизнь, поднявши крылы,

Прощальный взор бросала мне;

О жизни сладостного чувства

В недужном сердце не храня,

Терял невольно веру я

Врачей печальные искусства:

Свой одр в мечтах я окружал

Судьбой отнятыми друзьями,

В последний раз им руки жал,

Мой бедный гроб не провожать,

Не орошать его слезами,

Но чаще с лучшими мечтами

Мечту о друге съединять…

И весть об вас, как весть спасенья,

Надежду в сердце пролила;

В душе проснулися волненья;

И в вашем образе пришла

Ко мне порою усыпленья

Игея с чашей исцеленья…

Февраль 1923

 

* Анахорет по принужденью *

Анахорет по принужденью

И злой болезни, и врачей,

Привык бы я к уединенью,

Привык бы к супу из костей,

Не дав исполнить сожаленью

Физиономии своей;

Когда бы непонятной силой

Очаровательниц и фей

На миг из комнаты моей,

И молчаливой, и унылой,

Я уносим был каждый день

В ваш кабинет, каменам милый.

Пусть, как испуганная тень

Певца предутреннего пеньем,

Послушав вас, взглянув на вас,

С немым, безропотным терпеньем

И к небесам с благодареньем

Я б улетал к себе тотчас!

Я услаждал бы сим мгновеньем

Часы медлительного дня,

Отнятого у бытия

Недугом злым и для меня

Приправленного скукой тяжкой.

Февраль 1823

 

К ОШЕЙНИКУ СОБАЧКИ ДОМИНГО

Ты на Доминго вечно будь,

Моя надежда остальная,

И обо мне когда-нибудь

Она вздохнет, его лаская.

1823

 

К ПТИЧКЕ, ВЫПУЩЕННОЙ НА ВОЛЮ

Во имя Делии прекрасной,

Во имя пламенной любви,

Тебе, летунье сладкогласной,

Дарю свободу я. — Лети!

И я равно счастливой долей

От милой наделен моей:

Как ей обязана ты волей,

Так я неволею своей.

1823

 

РОМАНС (Вчера вакхических друзей)

Вчера вакхических друзей

Я посетил кружок веселый;

Взошел — и слышу: «Здравствуй, пей!»

— Нет, — молвил я с тоской тяжелой, -

Не пить, беспечные друзья,

Пришел к вам друг ваш одичалый:

Хочу на миг забыться я,

От жизни и любви усталый.

Стучите чашами громчей;

Дружней гетер и Вакха пойте!

Волнение души моей

Хоть на минуту успокойте!

Мне помогите освежить

Воспоминанья жизни вольной

И вопли сердца заглушить

Напевом радости застольной.

1823

 

РОМАНС (Не говори: любовь пройдет)

Не говори: любовь пройдет,

О том забыть твой друг желает;

В ее он вечность уповает,

Ей в жертву счастье отдает.

Зачем гасить душе моей

Едва блеснувшие желанья?

Хоть миг позволь мне без роптанья

Предаться нежности твоей.

За что страдать? Что мне в любви

Досталось от небес жестоких

Без горьких слез, без ран глубоких,

Без утомительной тоски?

Любви дни краткие даны,

Но мне не зреть ее остылой;

Я с ней умру, как звук унылый

Внезапно порванной струны.

1823

 

РОМАНС (Прекрасный день, счастливый день)

Прекрасный день, счастливый день:

И солнце, и любовь!

С нагих полей сбежала тень -

Светлеет сердце вновь.

Проснитесь рощи и поля;

Пусть жизнью все кипит:

Она моя, она моя!

Мне сердце говорит.

Что вьешься, ласточка, к окну,

Что, вольная, поешь?

Иль ты щебечешь про весну

И с ней любовь зовешь?

Но не ко мне, — и без тебя

В певце любовь горит:

Она моя, она моя!

Мне сердце говорит.

1823

 

РОМАНС (Только узнал я тебя)

Только узнал я тебя -

И трепетом сладким впервые

Сердце забилось во мне.

Сжала ты руку мою -

И жизнь, и все радости жизни

В жертву тебе я принес.

Ты мне сказала «люблю» -

И чистая радость слетела

В мрачную душу мою.

Молча гляжу на тебя, -

Нет слова все муки, все счастье

Выразить страсти моей.

Каждую светлую мысль,

Высокое каждое чувство

Ты зарождаешь в душе.

1823

 

С. Д. П-ОЙ

(ПРИ ПОСЫЛКЕ КНИГИ «ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ИСПАНИИ», СОЧ. БУЛГАРИНА)

(Сонет)

В Испании Амур не чужестранец,

Он там не гость, но родственник и свой,

Под кастаньет с веселой красотой

Поет романс и пляшет, как испанец.

Его огнем в щеках блестит румянец,

Пылает грудь, сверкает взор живой,

Горят уста испанки молодой;

И веет мирт, и дышит померанец.

Но он и к нам, всесильный, не суров,

И к северу мы зрим его вниманье:

Не он ли дал очам твоим блистанье,

Устам коралл, жемчужный ряд зубов,

И в кудри свил сей мягкий шелк власов,

И всю тебя одел в очарованье!

1823

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Голова ль моя, головушка)

Голова ль моя, головушка,

Голова ли молодецкая,

Что болишь ты, что ты клонишься

Ко груди, к плечу могучему?

Ты не то была, удалая,

В прежни годы, в дни разгульные,

В русых кудрях, в красоте твоей,

В той ли шапке, шапке бархатной,

Соболями отороченной.

Днем ли в те поры я выеду,

В очи солнце — ты не хмуришься;

В темном лесе в ночь ненастную

Ты найдешь тропу заглохшую;

Красна ль девица приглянется -

И без слов ей все повыскажешь;

Повстречаются ль недобрые -

Только взглянут и вспокаются.

Что ж теперь ты думу думаешь,

Думу крепкую, тяжелую?

Иль ты с сердцем перемолвилась,

Иль одно вы с ним задумали?

Иль прилука молодецкая

Ни из сердца, ни с ума нейдет?

Уж не вырваться из клеточки

Певчей птичке конопляночке,

Знать, и вам не видеть более

Прежней воли с прежней радостью.

1823

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Что, красотка молодая)

Что, красотка молодая,

Что ты, светик, плачешь?

Что головушку, вздыхая,

К белой ручке клонишь?

Или словом, или взором

Я тебя обидел?

Иль нескромным разговором

Ввел при людях в краску?

Нет, лежит тоска иная

У тебя на сердце!

Нет, кручинушку другую

Ты вложила в мысли!

Ты не хочешь, не желаешь

Молодцу открыться,

Ты боишься милу другу

Заповедать тайну!

Не слыхали ль злые люди

Наших разговоров?

Не спросили ль злые люди

У отца родного;

Не спросили ль супостаты

У твоей родимой:

«Чей у ней на ручке перстень?

Чья в повязке лента?

Лента, ленточка цветная,

С золотой каймою;

Перстень с чернью расписною,

С чистым изумрудом?»

Не томи, открой причину

Слез твоих горючих!

Перелей в мое ты сердце

Всю тоску-кручину,

Перелей тоску-кручину

Сладким поцелуем:

Мы вдвоем тоску-кручину

Легче растолкуем.

1823

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Скучно, девушки, весною жить одной)

Скучно, девушки, весною жить одной:

Не с кем сладко побеседовать младой.

Сиротинушка, на всей земле одна,

Подгорюнясь ли присядешь у окна -

Под окошком все так весело глядит,

И мне душу то веселие томит.

То веселье — не веселье, а любовь,

От любви той замирает в сердце кровь.

И я выду во широкие поля -

С них ли негой так и веет для тебя;

Свежий запах каждой травки полевой

Вреден девице весеннею порой,

Хочешь с кем-то этим запахом дышать

И другим устам его передавать;

Белой груди чем-то сладким тяжело,

Голубым очам при солнце не светло.

Больно, безнадежной тосковать!

И я кинусь на тесовую кровать,

К изголовью правой щечкою прижмусь

И горючими слезами обольюсь.

Как при солнце летом дождик пошумит,

Травку вспрыснет, но ее не освежит,

Так и звезды не свежат меня, младой;

Скучно, девушки, весною жить одной!

1824

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Пела, пела пташечка)

Пела, пела пташечка

И затихла;

Знало сердце радости

И забыло.

Что, певунья пташечка,

Замолчала?

Как ты сердце, сведалось

С черным горем?

Ах! убили пташечку

Злые вьюги;

Погубили молодца

Злые толки!

Полететь бы пташечке

К синю морю;

Убежать бы молодцу

В лес дремучий!

На море волы шумят,

А не вьюги,

В лесе звери лютые,

Да не люди!

1824

 

ПЕСНЯ (Наяву и в сладком сне)

Наяву и в сладком сне

Всё мечтаетесь вы мне:

Кудри, кудри шелковые,

Юных прелестей красота,

Прелесть — очи и уста,

И лобзания живые.

И я в раннюю зарю

Темным кудрям говорю:

Кудри, кудри что вы вьетесь?

Мне уж вами не играть,

Мне уж вас не целовать,

Вы другому достаетесь.

И я утром золотым

Молвлю персиям младым:

Пух лебяжий, негой страстной

Не дыши по старине -

Уж не быть счастливым мне

На груди моей прекрасной.

Я твержу по вечерам

Светлым взорам и устам:

Замолчите, замолчите!

С лютой долей я знаком,

О веселом, о былом

Вы с душой не говорите!

Ночью сплю ли я, не сплю -

Всё устами вас ловлю,

Сердцу сладкие лобзанья!

Сердце бьется, сердце ждет, -

Но уж милая нейдет

В час условленный свиданья.

1824

 

РОМАНС (Друзья, друзья! я Нестор между вами)

Друзья, друзья! я Нестор между вами,

По опыту веселый человек;

Я пью давно; пил с вашими отцами

В златые дни, в Екатеринин век.

И в нас душа кипела в ваши лета

Как вы, за честь мы проливали кровь,

Вино, войну нам славили поэты,

Нам сладко пел

Мелецкий про любовь!

Не кончен пир — а гости разошлися,

Допировать один остался я.

И что ж? ко мне вы, други, собралися,

Весельчаков бывалых сыновья!

Гляжу на вас: их лица с их улыбкой,

И тот же спор про жизнь и про вино;

И мниться мне, я полагал ошибкой,

Что и любовь забыта мной давно.

1824

 

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Протекших дней очарованья,

Мне вас душе не возвратить!

В любви узнав одни страдания,

Она желаньяутратила

И вновь не просится любить.

К ней сны младые не забродят,

Опять с надеждой не мирят,

В странах волшебных с ней не ходят,

Веселых песен не заводят

И сладких слов не говорят.

Ее один удел печальный:

Года бесчувственно провесть,

И в край, для горестных не дальный,

Под глас молитвы погребальной,

Одни молитвы перенесть.

1824

 

* Твой друг ушел, презрев земные дни *

Твой друг ушел, презрев земные дни,

Но ты его, он молит, вспомяни.

С одним тобой он сердцем говорил,

И ты один его не отравил.

Он не познал науки чудной жить:

Всех обнимать, всех тешить и хвалить,

Чтоб каждого удобней подстеречь

И в грудь ловчей втолкнуть холодный меч.

Но он не мог людей и пренебречь:

Меж ними ты, старик отец и мать.

1824

 

МЫ

Бедный мы! что наш ум? — сквозь туман озаряющий факел

Бурей гонимый наш челн п’о морю бедствий и слез;

Счастье наше в неведеньи жалком, в мечтах и безумстве:

Свечку хватает дитя, юноша ищет любви.

1824

 

ЭПИТАФИЯ

Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой.

Скоро разбила ее: верно, утешилась там.

1824

 

КУПАЛЬНИЦЫ

(Идиллия)

«Как! ты расплакался! слушать не хочешь и старого друга!

Страшное дело: Дафна тебе ни полслова не скажет,

Песен с тобой не поет, не пляшет, почти лишь не плачет,

Только что встретит насмешливый взор Ликорисы, и обе

Мигом краснеют, краснее вечерней зари перед вихрем!

Взрослый ребенок, стыдись! иль не знаешь седого сатира?

Кто же младенца тебя баловал? день целый, бывало,

Бедный на холме сидишь ты один и смотришь за стадом:

Сердцем и сжалюсь я, старый, приду посмеяться с тобою,

В кости играя поспорить, попеть на свирели. Что ж вышло?

Кто же, как ты, свирелью владеет и в кости играет?

Сам ты знаешь никто. Из чьих ты корзинок плоды ел?

Всё из моих: я, жимолость тонкую сам выбирая,

Плел из нее их узорами с легкой, цветною соломой.

Пил молоко из моих же ты чаш и кувшинов: тыквы

Полные, словно широкие щеки младого сатира,

Я и сушил, и долбил, и на коже резал искусно

Грозды, цветы и образы сильных богов и героев.

Тоже никто не имел (могу похвалиться) подобных

Чаш и кувшинов и легких корзинок. Часто, бывало,

После оргий вакхальных другие сатиры спешили

Либо в пещеры свои отдохнуть на душистых постелях,

Либо к рощам пугать и преследовать юных пастушек;

Я же к тебе приходил, и покой и любовь забывая;

Пьяный, под песню твою плясал я с ученым козленком;

Резвый, на задних ногах выступал и прыгал неловко,

Тряс головой, и на роги мои и на бороду злился.

Ты задыхался от смеха веселого, слезы блестели

В ямках щек надутых — и все забывалось горе.

Горе ж когда у тебя, у младенца, бывало?

Тыкву мою разобьешь, изломаешь свирель, да и только.

Нынче ль тебя я утешу? нынче оставлю? поверь мне,

Слезы утри! успокойся и старого друга послушай». -

Так престарелый сатир говорил молодому Микону,

В грусти безмолвной лежащему в темной каштановой роще.

К Дафне юной пастух разгорался в младенческом сердце

Пламенем первым и чистым: любил, и любил не напрасно.

Все до вчерашнего вечера счастье ему предвещало:

Дафна охотно плясала и пела с ним, даже однажды

Руку пожала ему и что-то такое шепнула

Тихо, но сладко, когда он сказал ей: «Люби меня Дафна!»

Что же два вечера Дафна не та, не прежняя Дафна?

Только он к ней — она от него. Понятные взгляды,

Ласково-детские речи, улыбка сих уст пурпуровых,

Негой пылающих, — все, как весенней водою, уплыло!

Что случилось с прекрасной пастушкой? Не знает ли, полно,

Старый сатир наш об этом? не просто твердит он: «Послушай!

Ночь же прекрасная: тихо, на небе ни облака! Если

С каждым лучем богиня Диана шлет по лобзанью

Эндимиону счастливцу, то был ли на свете кто смертный

Столько, так страстно лобзаем и в пору любови!

Нет и не будет! лучи так и блещут, земля утопает

В их обаятельном свете; Иллис из урны прохладной

Льет серебро; соловьи рассыпаются в сладостных песнях;

Берег дышит томительным запахом трав ароматных;

Сердце полнее живет и душа упивается негой».

Бедный Микон сатира прослушался, медленно поднял

Голову, сел, прислонился к каштану высокому, руки

Молча сложил и взор устремил на сатира, а старый

Локтем налегся на длинную ветвь и, качаясь, так начал:

«Ранней зарею вчера просыпаюсь я: холодно что-то!

Разве с вечера я не прикрылся? где теплая кожа?

Как под себя не постлал я трав ароматных и свежих?

Глядь, и зажмурился! свет ослепительный утра, не слитый,

С мраком ленивым пещеры! Что это? дергнул ногами:

Ноги привязаны к дереву! Руку за кружкой: о боги!

Кружка разбита, разбита моя драгоценная кружка!

Ах, я хотел закричать: ты усерден по-прежнему, старый,

Лишь не по-прежнему силен, мой друг, на вакхических битвах!

Ты не дошел до пещеры своей, на дороге ты, верно,

Пал, побежденный вином, и насмешникам в руки попался! -

Но плесканье воды, но веселые женские клики

Мысли в уме, а слова в растворенных устах удержали.

Вот, не смея дышать, чуть-чуть я привстал; предо мною

Частый кустарник; легко листы раздвигаю; подвинул

Голову в листья, гляжу: там синеют, там искрятся волны;

Далее двинулся, вижу: в волнах Ликориса и Дафна,

Обе прекрасны, как девы-хариты, и наги, как нимфы;

С ними два лебедя. Знаешь, любимые лебеди: бедных

Прошлой весною ты спас; их матерь клевала жестоко, -

Мать отогнал ты, поймал их и в дар принес Ликорисе:

Дафну тогда уж любил ты, но ей подарить побоялся.

Первые чувства любви, я помню, застенчивы, робки:

Любишь и милой страшишься наскучить и лаской излишней.

Белые шеи двух лебедей обхватив, Ликориса

Вдруг поплыла, а Дафна нырнула в кристальные воды.

Дафна явилась, и смех ее встретил: «Дафна, я Леда,

Новая Леда». — А я Аматузия! видишь, не так ли

Я родилася теперь, как она, из пены блестящей? -

«Правда; но прежняя Леда ничто перед новой! мне служат

Два Зевеса. Чем же похвалишься ты пред Кипридой»?

— Мужем не будет моим Ифест хромоногий и старый! -

«Правда и то, моя милая Дафна, еще скажу: правда!

Твой прекрасен Микон; не сыскать пастуха, его лучше!

Кудри его в три ряда; глаза небесного цвета;

Взгляды их к сердцу доходят; как персик, в пору созревший,

Юный, он свеж и румян и пухом блестящим украшен;

Что ж за уста у него? Душистые, алые розы,

Полные звуков и слов, сладчайших всех песен воздушных.

Дафна, мой друг, поцелуй же меня! ты скоро не будешь

Часто твою целовать Ликорису охотно; ты скажешь:

"Слаще в лобзаньях уста пастуха, молодого Микона!"»

— Все ты смеешься, подруга лукавая! все понапрасну

В краску вводишь меня! и что мне Микон твой? хорош он -

Лучше ему! я к нему равнодушна. — «Зачем же краснеешь?»

— Я поневоле краснею: зачем все ко мне пристаешь ты?

Все говоришь про Микона! Микон, да Микон; а он что мне? -

«Что ж ты трепещешься и грудью ко мне прижимаешься? что так

Пламенно, что так неровно дышит она? Послушай:

Если б (пошлюсь на бессмертных богов, я того не желаю), -

Если б, гонясь за заблудшей овцою, Микон очутился

Здесь вот, на береге, — что бы ты сделала?» — Я б? утопилась! -

«Точно, и я б утопилась! Но отчего? Что за странность?

Разве хуже мы так? смотри, я плыву: не прекрасны ль

В золоте струй эти волны власов, эти нежные перси?

Вот и ты поплыла; вот ножка в воде забелелась,

Словно наш снег, украшение гор! А вся так бела ты!

Шея же, руки — вглядися, скажи — из кости слоновой

Мастер большой их отделал, а Зевс наполнил с избытком

Сладко-пленящею жизнью. Дафна, чего ж мы стыдимся!»

— Друг Лакориса, не знаю; но стыдно: стыдиться прекрасно! -

«Правда; но все непонятного много тут скрыто! Подумай:

Что же мужчины такое? не точно ль как мы, они люди?

То же творенье прекрасное дивного Зевса-Кронида.

Как же мужчин мы стыдимся, с другим же, нам чуждым созданьем,

С лебедем шутим свободно: то длинную шею лаская,

Клёв его клоним к устам и целуем; то с нежностью треплем

Белые крылья и персями жмемся к груди пуховой.

Нет ли во взоре их силы ужасной, Медузиной силы,

В камень нас обращающей? что ты мне скажешь?» — Не знаю!

Только Ледой и я была бы охотно! и так же

Друга ласкать и лобзать не устала б я в образе скромном,

В сей белизне ослепительной! Дерзкого ж, боги,

(Кого бы он ни был) молю, обратите рогатым оленем,

Словно ловца Актеона, жертву Дианина гнева!

Ах, Ликориса, рога — «Что, рога?» — Рога за кустами! -

«Дафна, Миконов сатир!» — Уплывем, уплывем! — «Всё он слышал,

Всё он расскажет Микону! бедные мы!» — Мы погибли! -

Так, осторожный, как юноша пылкий, я разговор их

Кончил внезапно! и все был доволен: Дафна, ты видишь,

Любит тебя, и невинная доли прекрасной достойна:

Сердцем Микона владеть на земле и в обителях Орка!

Что ж ты не плачешь по-прежнему, взрослый ребенок! сатира

Старого, видно, слушать полезно? поди же в шалаш свой!

Сладким веленьям Морфея покорствуй! поди же в шалаш свой!

Дела прекрасного! верь мне, спокойся: он кончит, как начал».

1824

 

19 ОКТЯБРЯ 1824 ГОДА

Семь лет пролетело, но, дружба,

Ты та же у старых друзей:

Все любишь лицейские песни,

Все сердцу твердишь про Лицей.

Останься ж век нашей хозяйкой

И долго в сей день собирай

Друзей, не стареющих сердцем,

И им старину вспоминай.

Наш милый начальник! ты с нами,

Ты любишь и нас, и Лицей,

Мы пьем за твое все здоровье,

А ты пей за нас, за друзей.

 

* Федорова Борьки *

Федорова Борьки

Мадригалы горьки,

Комедии тупы,

Трагедии глупы,

Эпиграммы сладки

И, как он, всем гадки.

1824

 

В АЛЬБОМ С. Г. К-ОЙ

Во имя Феба и харит

Я твой альбом благословляю

И, по внушенью аонид,

Его судьбу предвозвещаю:

В нем перескажет дружба вновь

Все уверенья, все мечтанья,

И без намеренья любовь

Свои откроет ожиданья.

1824 или 1825

 

ДВЕ ЗВЕЗДОЧКИ

Со мною мать прощалася

(С полком я шел в далекий край);

Весь день лила родимая

Потоки слез горючие,

А вечером свела меня

К сестре своей кудеснице.

В дверь стукнула, нет отклика,

А за дверью шелохнулось;

Еще стучит, огонь секут;

В окно глядим, там светится.

Вот в третий раз стучит, кричит:

— Ты скажешься ль, откликнешься ль,

От’опрешься ль? — Нет отзыва!

Мы час стоим, другой стоим:

А з’а дверью огонь горит,

Ворчат, поют нерусское.

Но полночь бьет, все смолкнуло,

Все смолкнуло, погаснул

Мы ждать-пождать, дверь скрыпнула,

Идет, поет кудесница:

«Туман, туман! В тумане свет!

То, дитятко, звезда твоя!

Туман тебе: немилый край;

Туманный свет: туманно жить.

Молись, молись! туман пройдет,

Туман пройдет, звезда блеснет,

Звезда блеснет приветнее,

Приветнее, прилучнее!»

Ах, с той поры в краю чужом

Давным-давно я ведаю

Тоску-печаль, злодейку-грусть;

Злодейка-грусть в душе живет.

Так, старая кудесница,

Туман, туман — немилый край!

В нем тошно жить мне, молодцу!

Но та звезда, та ль звездочка,

Свети иль нет, мне дела нет!

В краю чужом у молодца

Другие есть две звездочки

Приветные, прилучные -

Глаза ль моей красавицы!

1824 или 1825

 

19 ОКТЯБРЯ 1825

В третий раз, мои друзья,

Вам спою куплеты я

На пиру лицейском.

О, моя, поверьте, тень

Огласит сей братский день

В царстве Елисейском.

Хоть немного было нас,

Но застал нас первый час

Дружных и веселых.

От вина мы не пьяны,

Лишь бы не были хмельны

От стихов тяжелых.

И в четвертый раз, друзья,

Воспою охотно я

Вам лицейский праздник.

Лейся, жженка, через край,

Ты ж под голос наш играй,

Яковлев-проказник.

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Соловей мой, соловей)

Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей!

Ты куда, куда летишь,

Где всю ночку пропоешь?

Кто-то бедная, как я,

Ночь прослушает тебя,

Не смыкаючи очей,

Утопаючи в слезах?

Ты лети мой, мой соловей,

Хоть за тридевять земель,

Хоть за синие моря,

На чужие берега;

Побывай во всех странах,

В деревнях и в городах:

Не найти тебе нигде

Горемышнее меня.

У меня ли у младой

Жар-колечко на руке,

У меня ли у младой

В сердце миленький дружок.

В день осенний на груди

Крупный жемчуг потускнел,

В зимню ночьку на руке

Рапаялося кольцо,

А как нынешней весной

Разлюбил меня милой.

1825

 

ДРУЗЬЯ

(Идиллия)

Вечер осенний сходил на Аркадию. — Юноши, старцы,

Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утра

Жавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных,

Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых.

Славны вы были, друзья Палемон и Дамет! счастливцы!

Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей;

Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях,

Часто противников дерзких сражал неответным вопросом:

Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной?

Кто их славнее по чудному дару испытывать вина?

Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов,

В чашах резных и глубоких вино молодое стояло,

Брали они по порядку каждую чашу — и молча

К свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго,

Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали:

Это пить молодое, а это на долгие годы

Впрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Кронион

Век их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумной

Пивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая.

Только ж над винами суд два старца, два друга скончали,

Вакх, языков разрешитель, сидел уж близ них и, незримый,

К дружеской тихой беседе настроил седого Дамета:

«Друг Палемон, — с улыбкою старец промолвил, — дай руку!

Вспомни, старик, еще я говаривал, юношей бывши:

Здесь проходчиво все, одна не проходчива дружба!

Что же, слово мое не сбылось ли? как думаешь, милый?

Что, кроме дружбы, в душе сохранил ты? — но я не жалею,

Вот Геркулес! не жалею о том, что прошло; твоей дружбой

Сердце довольно вполне, и веду я не к этому слово.

Нет, но хочу я — кто знает? — мы стары! хочу я, быть может

Ныне впоследнее, все рассказать, что от самого детства

В сердце ношу, о чем много говаривал, небо за что я

Рано и поздно молил, Палемон, о чем буду с тобою

Часто беседовать даже за Стиксом и Летой туманной.

Как мне счастливым не быть, Палемона другом имея?

Матери наши, как мы, друг друга с детства любили,

Вместе познали любовь к двум юношам милым и дружным,

Вместе плоды понесли Гименея; друг другу, младые,

Новые тайны вверяя, священный обет положили:

Если боги мольбы их услышат, пошлют одной дочерь,

Сына другой, то сердца их, невинных, невинной любовью

Крепко связать и молить Гименея и бога Эрота,

Да уподобят их жизнь двум источникам, вместе текущим,

Иль виноградной лозе и сошке прямой и высокой.

Верной опорою служит одна, украшеньем другая;

Если ж две дочери или два сына родятся, весь пламень

Дружбы своей перелить в их младые, невинные души.

Мы родилися: нами матери часто менялись,

Каждая сына другой сладкомлечною грудью питала;

Впили мы дружбу, и первое, что лишь запомнил я, — ты был;

С первым чувством во мне развилася любовь к Палемону.

Выросли мы — и в жизни много опытов тяжких

Боги на нас посылали, мы дружбою всё усладили.

Скор и пылок я смолоду был, меня все поражало,

Все увлекало; ты кроток, тих и с терпеньем чудесным,

Свойственным только богам, милосердым к Япетовым детям.

Часто тебя оскорблял я, — смиренно сносил ты, мне даже,

Мне не давая заметить, что я поразил твое сердце.

Помню, как ныне, прощенья просил я и плакал, ты ж, друг мой,

Вдвое рыдал моего, и, крепко меня обнимая,

Ты виноватым казался, не я. — Вот каков ты душою!

Ежели все меня любят, любят меня по тебе же:

Ты сокрывал мои слабости; малое доброе дело

Ты выставлял и хвалил; ты был все для меня, и с тобою

Долгая жизнь пролетела, как вечер веселый в рассказах.

Счастлив я был! не боюсь умереть! предчувствует сердце -

Мы ненадолго расстанемся: скоро мы будем, обнявшись,

Вместе гулять по садам Елисейским, и, с новою тенью

Встретясь, мы спросим: «Что на земле? всё так ли, как прежде?

Други так ли там любят, как в старые годы любили?»

Что же услышим в ответ: по-старому родина наша

С новой весною цветет и под осень плодами пестреет,

Но друзей уже нет, подобных бывалым; нередко

Слушал я, старцы, за полною чашей веселые речи:

«Это вино дорогое! — Его молодое хвалили

Славные други, Дамет с Палемоном; прошли, пролетели

Те времена! хоть ищи, не найдешь здесь людей, им подобных,

Славных и дружбой, и даром чудесным испытывать вина».

<1826>

 

В АЛЬБОМ А. Н. В-Ф

В судьбу я верю с юных лет.

Ее внушениям покорный,

Не выбрал я стези придворной,

Не полюбил я эполет

(Наряда юности задорной),

Но увлечен был мыслью вздорной,

Мне объявившей: ты поэт.

Всегда в пути моем тяжелом

Судьба мне спутницей была,

Она мне душу отвела

В приюте дружества веселом,

Где вас узнал я, где ясней

Моя душа заговорила

И блеск Гименовых свечей

Пророчественно полюбила.

Так при уходе зимних дней,

Как солнце взглянет взором вешним,

Еще до зелени полей

Весны певица в крае здешнем

Пленяет песнию своей.

20 января 1826

 

* Снова, други, в братский круг *

Снова, други, в братский круг

С’обрал нас отец похмелья,

Поднимите ж кубки вдруг

В честь и дружбы, и веселья.

Но на время омрачим

Мы веселье наше, братья,

Что мы двух друзей не зрим

И не ждем в свои объятья.

Нет их с нами, но в сей час

В их сердцах пылает пламень.

Верьте. Внятен им наш глас,

Он проникнет твердый камень.

Выпьем, други, в память их!

Выпьем полные стаканы

За далеких, за родных,

Будем ныне вдвое пьяны.

19 октября 1826

 

УТЕШЕНИЕ

Смертный, гонимый людьми и судьбой! расставайся с миром,

Злобу людей и судьбы сердцем прости и забудь.

К солнцу впоследнее взор обрати, как Руссо, и утешься:

В тернах заснувшие здесь, в миртах пробудятся там.

1826 или 1827

 

СМЕРТЬ

Мы не смерти боимся, но с телом расстаться нам жалко:

Так не с охотой мы старый сменяем халат.

1826 или 1827

 

ЭПИГРАММА

Свиток истлевший с трудом развернули. Напрасны усилья:

В старом свитке прочли книгу, известную всем.

Юноша! к Лиде ласкаясь, ты старого тоже добьешься:

Лида подчас и тебе вымолвит слово: люблю.

1826 или 1827

 

А. Н. КАРЕЛИНОЙ

ПРИ ПОСЫЛКЕ «СЕВЕРНЫХ ЦВЕТОВ» НА 1827 ГОД

От вас бы нам, с краев Востока,

Ждать должно песен и цветов:

В соседстве вашем дух пророка

Волшебной свежестью стихов

Живит поклонников Корана;

Близ вас поют певцы Ирана,

Гафиз и Сади — соловьи!

Но вы, упорствуя, молчите,

Так в наказание примите

Цветы замерзшие мои.

Начало 1827

 

НА СМЕРТЬ В…ВА

Д е в а

Юноша милый! на миг ты в наши игры вмешался!

Розе подобный красой, как Филомела ты пел.

Сколько любовь потеряла в тебе поцелуев и песен,

Сколько желаний и ласк новых, прекрасных, как ты.

Р о з а

Дева, не плачь! я на прахе его в красоте расцветаю.

Сладость он жизни вкусив, горечь оставил другим;

Ах! и любовь бы изменою душу певца отравила!

Счастлив, кто прожил, как он, век соловьиный и мой!

Март 1827

 

СОНЕТ (Что вдали блеснуло и дымится?)

Что вдали блеснуло и дымится?

Что за гром раздался по заливу?

Подо мной конь вздрогнул, поднял гриву,

Звонко ржет, грызет узду, бодрится.

Снова блеск… гром, грянув, долго длится,

Отданный прибрежному отзыву…

Зевс ли то, гремя, летит на ниву

И она, роскошная, роскошная, плодится?

Нет, то флот. Вот выплыли ветрилы,

Притекли громада за громадой;

Наш орел над русскою армадой

Распростал блистательные крилы

И гласит: «С кем испытать мне силы?

Кто дерзнет, и станет мне преградой?»

Июль 1827, Ревель

 

ИДИЛЛИЯ

Некогда Титир и Зоя, под тенью двух юных платанов,

Первые чувства познали любви и, полные счастья,

Острым кремнем на коре сих дерев имена начертали:

Титир — Зои, а Титира — Зоя, богу Эроту

Шумных свидетелей страсти своей посвятивши. Под старость

К двум заветным платанам они прибрели и видят

Чудо: пни их, друг к другу склонясь, именами срослися.

Нимфы дерев сих, тайною силой имен сочетавшись,

Ныне в древе двойном вожделеньем на путника веют;

Ныне в тени их могила, в могиле той Титир и Зоя.

1827

 

* Хвостова кипа тут лежала *

Хвостова кипа тут лежала,

А Беранже не уцелел!

За то его собака съела,

Что в песнях он собаку съел!

1827

 

* Друг Пушкин, хочешь ли отведать *

Друг Пушкин, хочешь ли отведать

Дурного масла, яйц гнилых?

Так приходи со мной обедать

Сегодня у своих родных.

Между 1827 и 183!

 

* Я в Курске, милые друзья, *

Я в Курске, милые друзья,

И в Полтарацкого таверне

Живее вспоминаю я

О деве Лизе, даме Керне!

1828

 

ХОР

ДЛЯ ВЫПУСКА ВОСПИТАНИЦ ХАРЬКОВСКОГО ИНСТИТУТА

Т р и и л и ч е т ы р е г о л о с а

Подруги, скорбное прощанье

И нам досталось на удел!

Как сновиденье, как мечтанье

Златой наш возраст пролетел!

Простите… Жизненное море

Уже принять готово нас;

На нем что встретим? Счастье ль, горе? -

Еще судьбы безмолвен глас!

О д и н г о л о с

Но не безмолвен голос сердца!

Он громко мне благовестит:

Кто здесь призрел меня, младенца,

Меня и там приосенит.

И наша матерь, наше счастье,

Отрада стороны родной,

Нам будет в жизненно ненастье

Путеводительной звездой.

Х о р

Свети, свети, звезда России,

Свети бескровных благодать!

Пусть долго с именем Марии

Мы будем радость сочетать.

А ты, святое провиденье,

Внемли молению детей:

Она всех бедных утешенье,

За их воздателем будь ей!

1828

 

В АЛЬБОМ Е. П. ЩЕРБИНИНОЙ

(В ДЕНЬ ЕЕ РОЖДЕНИЯ)

Как в день рождения (хоть это вам забавно)

Я вас спешу поздравить, подарить!

Для сердца моего вы родились недавно,

Но вечно будите в нем жить.

1828

 

КОНЕЦ ЗОЛОТОГО ВЕКА

(Идилия)

П у т е ш е с т в е н н и к

Нет, не в Аркадии я! Пастуха заунывную песню

Слышать бы должно в Египте иль в Азии Средней, где рабство

Грустною песней привыкло существенность тяжкую тешить.

Нет, я не в области Реи! о боги веселья и счастья!

Может ли в сердце, исполненном вами, найтися начало

Звуку единому скорби мятежной, крику напасти?

Где же и как ты, аркадский пастух, воспевать научился

Песню, противную вашим богам, посылающим радость?

П а с т у х

Песню, противную нашим богам! Путешественник, прав ты!

Точно, мы счастливы были, и боги любили счастливых:

Я еще помню одно светлое время! но счастье

(После узнали мы) гость на земле, а не житель обычный.

Песню же эту я выучил здесь, а с нею впервые

Мы услыхали и голос несчастья и, бедные дети,

Думали мы, от него земля развалится и солнце,

Светлое солнце погаснет! Так первое горе ужасно!

П у т е ш е с т в е н н и к

Боги, так вот где последнее счастье у смертных гостило!

Здесь его след не пропал еще. Старец, пастух сей печальный,

Был на проводах гостя, которого тщетно искал я

В дивной Колхиде, в странах атлантидов, гипербореев,

Даже у края земли, где обильное розами лето

Кратче зимы африканской, где солнце с весною проглянет,

Сном непробудным, в звериных укрывшись мехах, засыпают.

Чем же, скажи мне, пастух, вы прогневали бога Зевеса?

Горе раздел услаждает; поведай мне горькую повесть

Песни твоей заунывной! Несчастье меня научило

Живо несчастью других сострадать! Жестокие люди

С детства гонят меня далеко от родимого града.

П а с т у х

Вечная ночь поглотила города! Из вашего града

Вышла беда и на нашу Аркадию! сядем,

Здесь, на сем береге, против платана, которого ветви

Долго тенью кроют реку и до нас досягают. -

Слушай же, песня моя тебе показалась унылой?

П у т е ш е с т в е н н и к

Грустной, как ночь!

П а с т у х

А ее Амарилла прекрасная пела.

Юноша, к нам приходивший из города, эту песню

Выучил петь Амариллу, и мы, незнакомые с горем,

Звукам незнаемым весело, сладко внимали. И кто бы

Сладко и весело ей не внимал? Амарилла, пастушка

Пышноволосая, стройная, счастье родителей старых,

Радость подружек, любовь пастухов, была удивленье,

Редкое Зевса творенье, чудная дева, которой

Зависть не смела коснуться и злобно, зажмурясь, бежала.

Сами пастушки с ней не ровнялись и ей уступали

Первое место с прекраснейшим юношей в плясках вечерних.

Но хариты-богини живут с красотой неразлучно,

И Амарилла всегда отклонялась от чести излишней.

Скромность взамен предподчтенья любовь ото всех получала.

Старцы от радости плакали ею любуясь, покорно

Юноши ждали, кого Амарилла сердцем заметит?

Кто из прекрасных младых пастухов назовется счастливцем?

Выбор упал не на них! Клянусь богом Эротом,

Юноша, к нам приходивший из города, нежный Мелетий,

Голосом Пана искусней! Его полюбила пастушка.

Мы не роптали! мы не винили ее! мы в забвеньи

Даже думали, глядя на них: «Вот Арей и Киприда

Ходят по нашим полям и холмам; он в шлеме блестящем,

В мантии пурпурной, длинной, небрежно спустившейся сзади,

Сжатой камнем драгим на плече белоснежном. Она же

В легкой одежде пастушки простой, но не кровь, а бессмертье,

Видно, не менее в ней протекает по членам нетленным».

Кто ж бы дерзнул и помыслить из нас, что душой он коварен,

Что в городах и образ прекрасный, и клятвы преступны.

Я был младенцем тогда. Бывало, обнявшись руками

Белые, нежные ноги Мелетия, смирно сижу я,

Слушая клятвы его Амарилле, ужасные клятвы

Всеми богами: любить Амариллу одну и с нею

Жить неразлучно у наших ручьев и на наших долинах.

Клятвам свидетелем я был; Эротовым сладостным тайнам

Гамадриады присутственны были. Но что ж? и весны он

С нею не прожил, ушел невозвратно! Сердце простое

Черной измены не умело. Его Амарилла

День, другой, и третий ждет — все напрасно! О всем ей

Грустные мысли приходят, кроме измены: не вепрь ли,

Как Адон’иса, его растерзал; не ранен ли в споре

Он за игру, всех ловче тяжелые круги метая?

«В городе, слышала я, обитают болезни! он болен!»

Утром четвертым вскричала она, обливаясь слезами:

«В город к нему побежим, мой младенец!» И сильно схватила

Руку мою и рванула, и с ней мы как вихрь побежали.

Я не успел, мне казалось, дохнуть, и уж город пред нами

Каменный, многообразный, с садами, столпами открылся;

Так облака перед завтрашней бурей на небе вечернем

Разные виды с отливами красок чудесных приемлют.

Дива такого я не видывал! Но удивленью

Было не время. Мы в город вбежали, и громкое пенье

Нас поразило — мы стали. Видим: толпой перед нами

Стройные жены проходят в белых как снег покрывалах.

Зеркало, чаши златые, ларцы из кости слоновой

Женщины чинно за ними несут. А младые рабыни

Резвые, громкоголосые, с персей по пояс нагие,

Около блещут очами лукавыми в пляске веселой,

Скачут, кто с бубном, кто с тирсом, одна ж головою кудрявой

Длинную вазу несет и под песню тарелками плещет.

Ах, путешественник добрый, что нам рабыни сказали!

Стройные жены вели из купальни младую супругу

Злого Мелетия. — Сгибли желанья, исчезли надежды!

Долго в толпу Амарилла смотрела и вдруг, зашатавшись,

Пала. Холод в руках и ногах, и грудь без дыханья!

Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной

(Страшно и ныне воспомнить), что более нет Амариллы -

Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень,

Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули.

Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела:

Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелось

Темным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились.

Вот вскочила, вот побежала из города, будто

Гнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса!

Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву!

Нет… Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою,

Где искони возвышается жертвенник богу Эроту,

Где для священных венков и цветник разведен благовонный

(Встарь, четою счастливой!), и где ты не раз, Амарилла,

С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала.

Зевс милосердный! с визгом каким и с какою улыбкой

В роще сей песню она выводила! сколько с корнями

Разных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их!

Скоро страшный наряд изготовила. Целые ветви,

Розами пышно облитые, словно роги, торчали

Дико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого;

Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персям

Длинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею.

Так, разодетая, важно, с поступью Иры-богини,

К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же?

Мать и отец ее не узнали; запела, и в старых

Трепетом новым забились сердца, предвещателем горя.

Смолкла — и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видом

Грустным стала просить удивленную матерь: «Родная,

Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастл’ива, счастл’ива!»

Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали.

«Разве была ты когда несчастл’ива, дитя дорогое?» -

Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила.

«Друг мой здоров! я невеста! из города пышного выйдут

Стройные жены, резвые девы навстречу невесте!

Там, где он молвил впервые «люблю» Амарилле-пастушке,

Там из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну:

Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы, резвые девы!

Пойте: Гимен, Гименей! И ведите невесту в купальню.

Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!»

Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели,

Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою.

Если б не дочь, но иную пастушку привел Жизнедавец

Видеть и слышать такой, пораженной небесною карой,

То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий,

Слезный источник — ныне ж, тихо склоняся друг к другу,

Сном последним заснули они. Амарилла запела,

Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья,

К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки,

Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежались

С нежною ласкою к ней, ненаглядной, любимой подруге.

Но — наряд ее, голос и взгляд… Пастухи и пастушки

Робко назад отшатнулись и молча в кусты разбежались.

Бедная наша Аркадия! Ты ли тогда изменилась,

Наши ль глаза, в первый раз увидавшие близко несчастье,

Мрачным туманом подернулись? Вечно зеленые сени,

Воды кристальные, все красоты твои страшно поблекли.

Дорого боги ценят дары свои! Нам уж не видеть

Снова веселья! Если б и Рея с милостью прежней

К нам возвратилась, все было б напрасно! Веселье и счастье

Схожи с первой любовью. Смертный единожды в жизни

Может упиться их полною, девственной сладостью! Знал ты

Счастье, любовь и веселье? Так понял и смолкнем об оном.

Страшно поющая дева стояла уже у платана,

Плющ и цветы с наряда рвала и ими прилежно

Древо свое украшала. Когда же нагнулася с брега,

Смело за прут молодой ухватившись, чтоб цепью цветочной

Эту ветвь обвязать, до нас достающую тенью,

Прут, затрещав, обломился, и с брега она полетела

В волны несчастные. Нимфы ли вод, красоту сожалея

Юной пастушки, спасти ее думали, платье ль сухое,

Кругом широким поверхность воды обхватив, не давало

Ей утонуть? Не знаю, но долго, подобно Наяде,

Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,

Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,

Словно во влаге рожденная древним отцом Океаном.

Грустную песню свою не окончив — она потонула.

Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда!

В землях иных ищи ты веселья и счастья! Ужели

В мире их нет и от нас от последних их позвали боги!

1828

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (И я выйду ль на крылечко)

И я выйду ль на крылечко,

На крылечко погулять,

И я стану ль у колечка

О любезном горевать;

Как у этого ль колечка

Он в последнее стоял

И печальное словечко

Мне, прощаючись, сказал:

«За турецкой за границей,

В басурманской стороне

По тебе лишь по девице

Слезы лить досталось мне…»

1828

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Как за реченькой слободушка стоит)

Как за реченькой слободушка стоит,

По слободке той дороженька бежит,

Путь-дорожка широка, да не длинна,

Разбегается в две стороны она:

Как на лево на кладбище к мертвецам,

А направо к закавказским молодцам.

Грустно было провожать мне, молодой,

Двух родимых и по той и по другой:

Обручальника по левой проводя,

С плачем матерью-землей покрыла я;

А налетный друг уехал по другой,

На прощанье мне кивнувши головой.

1828

 

СОН

«Мой суженый, мой ряженый,

Услышь меня, спаси меня!

Я в третью ночь, в последнюю,

Я в вещем сне пришла к тебе,

Забыла стыд девический!

Не волком я похищена,

Не Волгою утоплена,

Не злым врагом утрачена:

По засекам гуляючи,

Я обошла лесничего

Косматого, рогатого;

Я сбилася с тропы с пути,

С тропы с пути, с дороженьки

И встретилась я с ведьмою,

С заклятою завистницей

Красы моей — любви твоей.

Мой суженый, мой ряженый,

Я в вещем сне впоследнее

К тебе пришла: спаси меня!

С зарей проснись, росой всплеснись,

С крестом в руке пойди к реке,

Благословясь, пустися вплавь

И к берегу заволжскому

Тебя волна прибьет сама.

Во всей красе на береге

Растет, цветет шиповничек;

В шиповничке — душа моя:

Тоска-шипы, любовь-цветы,

Из слез моих роса на них.

Росу сбери, цветы сорви,

И буду я опять твоя».

— Обманчив сон, не вещий он!

По гроб грустить мне, молодцу!

Не Волгой плыть, а слезы лить!

По Волге брод — саженный лед,

По берегу заволжскому

Метет, гудет метелица!

1828

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Сиротинушка девушка)

Сиротинушка девушка,

Полюби меня, молодца,

Полюбя, приголубливай,

Мои кудри расчесывай.

Хорошо цветку на поле,

Любо пташечке на небе, -

Сиротинушке девушке

Веселей того с молодцем.

У меня в дому волюшка,

От беды оборонушка,

Что от дождичка кровелька,

От жары дневной ставенки,

От лихой же разлучницы,

От лукавой указчицы

На воротах зам’ок висит,

В подворотенку пес глядит.

1828

 

ЭПИЛОГ

Так певал без принужденья,

Как на ветке соловей,

Я живые впечатленья

Полной юности моей.

Счастлив другом, милой девы

Все искал душою я,

И любви моей напевы

Долго кликали тебя.

1828

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (П’о небу)

П’о небу

Тучи гром’овые ходят;

П’о полю

Пули турецкие свищут.

Молодцу ль

Грома и пули бояться?

Что же он

Голову клонит да плачет?

Бедному

Жаль не себя, горемыки,

Жаль ему

Душечку красной девицы!

Девушку

Грозный отец принуждает,

Красную

Жалобно матушка молит:

«Дитятко!

Выдь за богатого замуж!

Милое,

Верь, и не вспомнишь солдата!»

1828 или 1829

 

ОТСТАВНОЙ СОЛДАТ

(Русская идилия)

С о л д а т

Нет, не звезда мне из лесу светила:

Как звездочка, манил меня час целый

Огонь ваш, братцы! Кашицу себе

Для ужина варите! Хлеб да соль!

П а с т у х и

Спасибо, служба! Хлеба кушать.

С о л д а т

Быть так,

Благодарю вас. Я устал порядком!

Ну, костыли мои, вам роздых! Рядом

Я на траву вас положу и подле

Присяду сам. Да, верст пятнадцать

Ушел я в вечер.

1-ы й п а с т у х

А идешь откуда?

С о л д а т

А из Литвы, из Виленской больницы.

Вот так из матушки России ладно

Мы выгнали гостей незванных, — я

На первой заграничной перестрелке,

Беда такая, без ноги остался!

Товарищи меня стащили в Вильну;

С год лекаря и тем и сем лечили

И вот таким, злодеи, отпустили.

Теперь на костылях бреду кой-как

На родину, за Курск, к жене и сестрам.

2-й п а с т у х

На руку, обопрись! Да не сюда,

А на тулуп раскинутый ложися!

С о л д а т

Спасибо, друг, господь тебе заплатит! -

Ах, братцы! Что за рай земной у вас

Под Курском! В этот вечер словно чудом

Помолодел я, вволю надышавшись

Теплом и запахом целебным! Любо,

Легко мне в воздухе родном, как рыбке

В реке студеной! В царствах многих был я!

Попробовал везде весны и лета!

В иных краях земля благоухает,

Как в светлый праздник ручка генеральши -

И дорого, и чудно, да не мило,

Не так, как тут! Здесь целым телом дышишь,

Здесь все суставчики в себя впивают

Простой, но сладкий, теплый воздух; словом,

Здесь нежишься, как в бане старый бар!

И спать не хочется! Играл бы все

До солнышка в девичьем хороводе.

3-й п а с т у х

И мы б, земляк играть не отказались!

Да лих нельзя! Село далеко! Стадо ж

Покинуть без присмотра, положившись

Лишь на собак, опасно, сам ты знаешь!

Как быть! Но вот и кашица поспела!

Перекрестяся, примемся за ужин.

А после, если спать тебя не клонит,

То расскажи нам (говоришь ты складно)

Про старое свое житье-бытье!

Я чай, везде бывал ты, все видал!

И домовых, и водяных, и леших,

И маленьких людей, живущих там,

Где край земли сошелся с краем неба,

Где можно в облако любое вбить

Крючок иль гвоздь и свой кафтан повесить.

С о л д а т

Вздор мелишь, малый! Уши вянут! Полно!

Старухи врут вам, греясь на печи,

А вы им верите! Какие черти

Крещеному солдату захотят

Представиться? Да ныне человек

Лукавей беса! Нет, другое чудо

Я видел, и не в ночь до петухов,

Но днем оно пред нами совершилось!

Вы слышали ль, как заступился Бог

За православную державу нашу,

Как сжалился он над Москвой горящей,

Над бедною землею, не посевом,

А вражьими ватагами покрытой -

И раннюю зиму послал нам в помощь,

Зиму с морозами, какие только

В Николин день да около Крещенья

Трещат и з’а щеки и уши щиплют?

Свежо нам стало, а французам туго!

И жалко и смешно их даже вспомнить!

Окутались от стужи чем могли,

Кто шитой душегрейкой, кто лохмотьем,

Кто ризою поповской, кто рогожей,

Убрались все, как святочные хари,

И ну бежать скорее от Москвы!

Недалеко ушли же. На дороге

Мороз схватил их и заставил ждать

Дня судного на месте преступленья:

У Божьей церкви, ими оскверненной,

В разграбленном амбаре, у села,

Сожженного их буйством! — Мы, бывало,

Окончив трудный переход, сидим,

Как здесь, вокруг огня и варим щи,

А около лежат, как это стадо,

Замерзлые французы. Как лежат!

Когда б не лица их и не молчанье,

Подумал бы, живые на биваке

Комедию ломают. Тот уткнулся

В костер горящий головой, тот лошадь

Взвалил, как шубу на себя, другой

Ее копыта гложет; те ж, как братья,

Обняли крепко и друг в друга зубы

Вонзили, как враги!

П а с т у х и

Ух! Страшно, страшно!

С о л д а т

А между тем курьерский колокольчик,

Вот как теперь, и там гремит, и там

Прозвякнет на морозе; отовсюду

Везут известья о победах в Питер

И в обгорелую Москву.

1-й п а с т у х

Э, братцы,

Смотрите, вот и к нам тележка скачет,

И офицер про что-то ямщику

Кричит, ямщик уж держит лошадей;

Не спросят ли о чем нас?

С о л д а т

Помоги

Мне встать: солдату вытянуться надо…

О ф и ц е р

(подъехав)

Огня, ребята, закурить мне трубку!

С о л д а т

В минуту, ваше благородье!

О ф и ц е р

Ба!

Товарищ, как ты здесь?

С о л д а т

К жене и сестрам

Домой тащутся, ваше благородие!

За рану в чистую уволен!

О ф и ц е р

С богом!

Снеси ж к своим хорошее известье:

Мы кончили войну в столице вражьей,

В Париже русские отмстили честно

Пожар московский! Ну, прости, товарищ!

С о л д а т

Прощенья просим, ваше благородье!

Офицер уезжает.

Благословение Господне с нами

Отныне и вовеки буди! Вот как

Господь утешил матушку Россию!

Молитесь, братцы, Божьи чудеса

Не совершаются ль пред нами явно!

<1829>

 

ИЗОБРЕТЕНИЕ ВАЯНИЯ

(Идиллия)

«В кущу ко мне, пастухи и пастушки, в кущу скорее,

Старцы и жены, годами согбенные, к чуду вас кличу!

Боги благие меня, презренного девой жестокой,

Дивно возвысили! Слабые взоры мои усладились

Светлым небесным виденьем! Персты мои совершили,

Смертные, дело бессмертное! Зов мой услышав, бегите

В кущу ко мне, пастухи и пастушки! В кущу скорее,

Старцы и жены, годами согбенные! К чуду вас кличу!»

Так по холмам и долинам бегал и голосом звонким

Кликал мирно пасущих стада пастухов ионийских

Ликидас юный, из розовой глины творивший искусно

Чаши, амфоры и урны печальные, именем славный,

Пламенным сердцем несчастный! Любовь без раздела — несчастье!

Ликидас, всеми любимый, был презрен единой пастушкой,

Злою Харитой, которою он безрассудно пленился!

— Образ Хариты! Харита живая! Харита из глины! -

Разом вскричали вбежавшие в кущу. Крики слилися

В радостный вой, восходящий до неба, и в узкие двери,

Словно река, пастухи потекли, толпа за толпою.

«Други, раздайтесь! — им Ликидас молвил. — Так, образ Хариты,

Девы жестокой, вы видите! Боги сей подвиг великий

Мне помогли совершить и глину простую в небесный

Облик одели, но в прочности ей отказали. Раздайтесь,

Други, молю вас! Может иной, в тесноте продираясь,

Вдруг без намеренья ринуться прямо на лик сей и глину

Смять и меня еще в злейшую долю повергнуть! Садитесь,

Крайние, вы же все замолчите, вам чудо скажу я!

Много дней и ночей, томим безнадежной любовью,

Сна не знал я, пищи не брал и дела не делал.

Словно призрак печальный, людей убегая, блуждал я

Вдоль по пустынному брегу морскому; слушал стенанье

Волн и им отвечал неутешным рыданьем. Нынче

Ночью — как и когда, не припомню — упал на песок я,

Кто-то плечо мое тронул, и будит меня и приятно

На ухо шепчет: «Ликидас, встань! Подкрепи себя пищей,

В кущу иди и за дело примися! Что сотворишь ты,

Вечной Киприде в дар принеси: уврачует богиня

Сердце недужное!» Взоры я поднял — напрасно. Поднялся -

Нет никого ни вблизи, ни вдали. Но советы благие

В сердце запали послушное: в кущу иду я и глину

Мну и, мягкий кусок отделивши, на круг повергаю;

Сел я, не зная, что делать; по глыбе послушной без мыслей

Пальцы блуждают, глаза не смотрят за ними, а сердце -

Сердце далеко, на гордость Хариты, несчастное, ропщет!

Вдруг, как лучом неожиданным в бурю, меня поразило

Что-то знакомое, я встрепенулся, и сердце забилось.

Боги! на глине вижу я очерк прямой и чудесный

Лба и носа прекрасной Хариты, дивно похожий!

Вижу: и кудри густые, кругом завиваясь, повисли;

Место для глаз уж назначено, пальцы ж трудятся добраться

В мякоти чудной до уст говорливых! С этого мига

Я не знаю, что было со мною! Пламя, не сердце,

Билось во мне, и не в персях, а в целом разлитое теле,

С темя до ног! И руки мои, и тело, и куща,

Дивно блистая, вертелись! Лишь помню: прекрасный младенец

Стрелкой златою по глине сверкал, предавая то гордость

Светлому лбу, то понятливость взгляду, то роскошь ланитам.

Кончил улыбкой, улыбкой заманчиво-сладкой! Свершилось!

С места восстал я, закрыл рукою глаза, а другою

Кудри свои захватил и подернул: хотел я скорее

Боль почувствовать, все ли живу я, узнать! — «Совершилось

Смертным бессмертное! — голос священный внезапно раздался. -

Эрмий, раскуй Промефея! Старец, утешься меж славных

Тен`ей! Небесный огонь не вотще похищен был тобою!

Пользой твое святотатство изгладилось! Ты же, мгновенной,

Бренной красе даровавший бессмертье, взгляни, как потомкам

Поздним твоим представятся боги в нетленном сияньи,

Камень простой искусством твоим оживить в их подобьи,

Смертных красой восхищать и о Зевсе глаголать!»

Где я? Стрела прорезала небо. Олимп предо мною!

Феб-Апполон, это ты, это ты! Тетива еще стонет,

Взор за стрелой еще следует, славой чело и ланиты

Блещут; лишь длань успокоилась, смерть со стрелою пустивши!

Мне ли пред вами стоять, о бессмертные боги! Колени

Гнутся, паду! Тебе я свой лик подношу, Киферея,

Дивно из моря исшедшая в радость бессмертным и смертным!

Слепну! Узрел я Зевса с Горгоной на длани могучей!

Кудри, как полные грозды, венчают главу золотую,

В легком наклоне покрывшую вечный Олимп и всю землю!»

<1829>

 

К П***

ПРИ ПОСЫЛКЕ ТЕТРАДИ СТИХОВ

Броженье юности унялось,

Остепенился твой поэт,

И вот ему что отстоялось

От прежних дел, от прошлых лет.

Тут все, знакомое субботам,

Когда мы жили жизнью всей

И расходились на шесть дней:

Я — снова к лени, ты — к заботам.

1829

 

* Увижу ль вас когда-нибудь *

Увижу ль вас когда-нибудь

С моею нежной половиной,

Увижу ль вас когда-нибудь,

О милый свадрик с плоховиной!

1829

 

ЧЕТЫРЕ ВОЗРАСТА ФАНТАЗИИ

Вместе с няней фантазия тешит игрушкой младенцев,

Даже во сне их уста сладкой улыбкой живит;

Вместе с любовницей юношу мучит, маня непрестанно

В лучший и лучший мир, новой и новой красой;

Мужа степенного лавром иль веткой дубовой прельщает,

Бедному ж старцу она тщетным ничем не блестит!

Нет! на земле опустевшей кажет печальную урну

С прахом потерянных благ, с надписью: в небе найдешь.

1829

 

* Не осенний частый дождичек *

Не осенний частый дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман:

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет;

Пей, пей, тоска пройдет!»

Не тоска, друзья-товарищи,

В грудь запала глубоко,

Дни веселия, дни радости

Отлетели далеко.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет;

Пей, пей, тоска пройдет!»

И как русский любит родину,

Так люблю я вспоминать

Дни веселия, дни радости,

Как пришлось мне горевать.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет;

Пей, пей, тоска пройдет!»

1829

 

ГРУСТЬ

Счастлив, здоров я! Что ж сердце грустит? Грустит не о прежнем;

Нет! не грядущего страх жмет и волнует его.

Что же? Иль в миг сей родная душа расстается с землею?

Иль мой оплаканный друг вспомнил на небе меня?

1829

 

МАЛОРОССИЙСКАЯ ПЕСНЯ

Я ль от старого бежала,

В полночь травы собирала,

Травы с росами мешала,

Все о воле чаровала.

Птичке волю, сердцу волю!

Скоро ль буду я вдовою?..

Дайте, дайте погуляю,

Как та рыбка по Дунаю,

Как та рыбка с окунями,

Я, молодка, с молодцами,

Как та рыбка со плотвою,

Я с прилукой-красотою!

1829

 

РУССКАЯ ПЕСНЯ (Как у нас ли на кровельке)

Как у нас ли на кровельке,

Как у нас ли на крашенной,

Собиралися пташечки,

Мелки пташечки, ласточки,

Щебетали, чиликали,

Не собравшихся кликали:

«Вы слетайтесь, не медлите,

В путь-дороженьку пустимся!

Красны дни миновалися,

Вдоволь мы наигралися,

Здесь не ждать же вам гибели

От мороза трескучего!»

Государь ты мой, батюшка,

Государыня матушка!

Меня суженый сватает,

Меня ряженый сватает;

Поспешите, не мешкайте,

Меня поезду выдайте,

С хлебом-солию, с образом,

С красотой проходящею!

Мне не век вековать у вас,

Не сидеть же все девицей

Без любви и без радости

До ворчуньи, до старости.

1829

 

СЛЕЗЫ ЛЮБВИ

Сладкие слезы первой любви, как роса, вы иссохли!

— Нет! на бессмертных цветах в светлом раю мы блестим!

1829

 

УДЕЛ ПОЭТА

Ю н о ш а

Сладко! Еще перечту! О слава тебе, песнопевец!

Дивно-глубокую мысль в звучную ткань ты облек!

В чьих ты, счастливец, роскошных садах надышался весною?

Где нажурчали ручьи говор любовный тебе?

Г е н и й п о э т а

Где? Я нашел песнопевца на ложе недуга, беднее

Старца Гомера, грустней Тасса, страдальца любви!

Но я таким заставал и Камоэнса в дикой пещере,

Так и Сервантес со мной скорбь и тюрьму забывал!

1829

 

* За что, за что ты отравила *

За что, за что ты отравила

Неисцелимо жизнь мою?

Ты как дитя мне говорила:

«Верь сердцу, я тебя люблю!»

И мне ль не верить? Я так много,

Так долго с пламенной душой

Страдал, гонимый жизнью строгой,

Далекий от семьи родной.

Мне ль хладным быть к любви прекрасной?

О, я давно нуждался в ней!

Уж помнил я, как сон неясный,

И ласки матери моей.

И много ль жертв мне нужно было?

Будь непорочна, я просил,

Чтоб вечно я душой унылой

Тебя без ропота любил.

1829 или 1830

 

ПОЭТ

Долго на сердце хранит он глубокие чувства и мысли:

Мнится, с нами, людьми, их он не хочет делить!

Изредка — так ли, по воле ль небесной — вдруг запоет он, -

Боги! в песнях его — счастье, и жизнь, и любовь,

Все, как в вине вековом, початом для гостя родного,

Чувства ласкают равно: цвет, благовонье и вкус.

<1830>

 

* Смерть, души успокоенье! *

Смерть, души успокоенье!

Наяву или во сне

С милой жизнью разлученье

Объявить слетишь ко мне?

Днем ли, ночью ли задуешь

Бренный пламенник ты мой

И в обмен его даруешь

Мне твой светоч неземной?

Утром вечного союза

Ты со мной не заключай!

По утрам со мною муза,

С ней пишу я — не мешай!

И к обеду не зову я:

Что пугать друзей моих;

Их люблю, как есть люблю я,

Иль как свой счастливый стих.

Вечер тоже отдан мною

Музам, Вакху и друзьям;

Но ночною тишиною

Съединиться можно нам:

На одре один в молчаньи

О любви тоскую я,

И в напрасном ожиданьи

Протекает ночь моя.

1830 или 1831