#i_002.jpg

Ксарл поднял клинок. С каждым хрипящим вздохом он отхаркивал кровавые комки внутрь шлема. Противостояние длилось лишь несколько минут. Воины двигались столь стремительно, что казалось, их очертания расплывались. Они наносили друг другу сокрушительные удары, отчаянно защищаясь от выпадов противника. Все изящество дуэли исчезло, сведясь к двум воинам, не желавшим ничего иного, кроме как убить друг друга.

Как его это ни печалило, но Ксарл осознавал, что выдохся. Выносить удары громового молота, способного пробить танковую броню, немногим отличалось от отражения атак самого танка. Левая рука безвольно болталась, наплечник и плечо под ним были разбиты. Каждый вздох отдавался колющей болью из-за поврежденного нагрудника, проткнувшего грудь в нескольких местах.

— Просто умри, — выдохнул он и поднял клинок снова. На этот раз он вспорол живот Толемиона, вырвав из брони фонтан мокрых от крови осколков.

Чемпион осел. Его броня теперь превратилась в обломки, чугунный молот валялся на полу.

— Еретик, — прорычал космодесантник, — за твою скверну…

Ксарл ударил наотмашь по шлему лоялиста и прервал его угрозу возмездия.

— Я знаю, знаю! Ты это все уже говорил…

Повелитель Ночи отступил назад, бросив меч, чтобы здоровой рукой достать до замков на горжете. Ему нужно было снять шлем, чтобы он смог видеть и дышать. С шипением сжатого воздуха шлем поддался. Как только зрение очистилось от залитых кровью линз, Ксарл снова поднял клинок Талоса. Корабль вокруг него содрогался.

— Ваши щиты опущены, — Толемион издал рявкающий смешок. — Еще больше моих братьев высадится на ваши палубы.

Ксарл не удостоил его ответом. Он бросился вперед со всей силой, которую мог собрать. Мышцы горели от гнева и адреналина боевых наркотиков. Меч и молот встречались с грохотом и вспышками энергии, когда их разнополярные силовые поля встречались при ударах.

Удары были подобны размытым пятнам, раненые воины плевались и сыпали проклятиями на исходе своих сил в последние мгновения дуэли. Толемион не сдавался — не в его природе было сдаваться. Клинок Ксарла оставил еще одну трещину на его броне, холодная сталь врезалась глубже, и с каждым порезом его покидали драгоценные капли силы, которой и так оставалось немного. Размеренные и неуклюжие удары молота обрушивались на противника в ответ. Достигая цели, они отдавались зловещим гулом, отбрасывая Повелителя Ночи к стене.

Ксарл вскочил на ноги, чувствуя, как от его брони отваливаются целые куски. Он вздрогнул от мысли, сколько времени уйдет у оружейника Первого Когтя на починку, и едва не упал, споткнувшись о тело Сайриона. Тот пытался встать, но безуспешно.

— Ксарл, — прорычал Сайрион сквозь шлем, — помоги мне встать.

— Лучше лежи, — задыхаясь, ответил Ксарл. Единственного взгляда на поверженного брата было достаточно, чтобы понять, что Сайрион был слишком ослаблен, чтобы что-либо предпринять.

— Я скоро закончу, — сказал Ксарл.

Клинок и молот одновременно нанесли удар, встретившись промеж двух изрыгающих проклятья воинов. Вспышка была столь яркой, что обожгла Ксарлу сетчатку, и теперь в поле его зрения мерцали призрачные изображения. Пока этот бой оставался честным — ему не победить, в то время как шансы смухлевать таяли с каждой каплей крови, вытекавшей из тела. Броня ублюдка была слишком прочной, и еще одного удара молота хватит, чтобы уложить его надолго; достаточно для того, чтобы Толемион прикончил его раз и навсегда. Космодесантник Генезиса набрал в легкие воздуха, чтобы изрыгнуть очередное проклятие. Ксарл уловил момент и ударил его головой. Жизнь в кровопролитии и битвах сделала Ксарла привычным к боли, но удар голым лбом о крепкий клепанный шлем ротного чемпиона Адептус Астартес тут же был отмечен как один из самых болезненных моментов за все его существование.

Голова Толемиона откинулась назад, но Ксарл не позволил ему уйти. Он склонился ближе, окруженный язвительным жужжанием оружия, и приложился головой о лицевую пластину шлема космодесантника во второй раз. И в третий. Удары эхом разносились по коридору, будто в кузнице. В четвертый раз его нос отвратительно захрустел. В пятый что-то хрустнуло в лобовой части черепа. Затем последовали еще два удара. Он разбивал свое собственное лицо, и испытываемые при этом чувства не поддавались никаким описаниям, равно как и боль. Кровь заливала глаза. Он больше не мог видеть, зато чувствовал, как слабеют мышцы Толемиона, и слышал булькающие звуки из поврежденной гортани. Он сплюнул. Тягучий комок смешанной с кровью кислотной слюны попал на левую линзу шлема Толемиона, с шипением проедая себе путь к скрытой под ним плоти. От восьмого удара зашатались оба: Толемион, спотыкаясь, оперся о стену, а Ксарл потерял равновесие и рухнул на колени на несколько секунд. Меч Талоса выпал из рук. Ослепленный, он упал на пол рядом с оружием. Он почувствовал, как над ним поднялась тень и услышал напряженное гудение поврежденного силового доспеха. Он знал, что это космодесантник Генезиса поднимал повыше свой молот, — его характерное жужжание нельзя было не узнать. Пальцы Ксарла сжали рукоять энергетического меча Талоса, и, собрав все силы, он с криком толкнул его вверх.

Меч попал в цель и вонзился в нее глубоко. Не колеблясь, Ксарл начал рубить, как только лезвие погрузилось в плоть. Его неуклюжие, жестокие удары разрывали броню, плоть и кости с одинаковым наслаждением. На него лилась кровь и сыпались извивающиеся петлями кишки. Он чувствовал, как они плюхнулись на плечи и кольцами обвились вокруг шеи, как скользкие змеи. При других обстоятельствах его бы порадовало это грязное зрелище.

Ксарл выдернул меч и заставил себя встать на ноги в порыве обновленных жизненных сил. Следующий удар разрубил сжимавшую молот руку чемпиона в районе запястья, позволив, наконец, выпасть оружию.

— Я забираю твой шлем, — задыхаясь, произнес Ксарл, — в качестве трофея. Думаю, я его заслужил.

Толемион раскачивался на ногах, будучи слишком выносливым и упрямым, чтобы упасть.

— За… за… Имп..

Ксарл отступил назад, развернулся со всей силой, которую смог собрать, и разрубил золотым клинком шею врага. Он прошел сквозь нее не замедляясь, будто разрезая воздух. Голова упала в одну сторону, тело — в другую.

— Да в бездну твоего Императора, — выдохнул Ксарл.

Дельтриан никогда не работал так быстро, даже будучи относительно ограниченным замедленной работой органов. Он развернул четыре вспомогательные руки, активировал их, и они развернулись из пазух на его переделанной спине. Каждое подобие его настоящих рук заканчивалось сигнумом, выполненным в виде увитого проводами стержня. Адепт не мог доверить сервиторам работать с той скоростью и точностью, какой требовал момент, поэтому он воспользовался ими для большей эффективности. Четыре сервитора исполняли приказы по малейшему движению сигнума, каждый их вздох и мышечное сокращение были подчинены его воле. Кружась в отвратительном балете лоботомированного единства, бионические рабы поднимали балки на место, скрепляли их сварными швами, трудясь над восстановлением разрушенного внешнего фокусировочного шпиля силового пилона.

Соединить основание шпиля с выгоревшей электроникой в корпусе корабля было куда более сложной задачей. Для этого Дельтриан разделил свое зрительное восприятие, и смотрел глазами четырех сервиторов, находившихся вместе с ним на поверхности корпуса корабля: с позиции надзирателя своими собственными глазами он видел край кратера, а глазами двух сервиторов на борту корабля — его же, но на глубине нескольких метров. Они забились в служебные тоннели и чинили нанесенный ущерб встроенными в пальцы микроинструментами, обливаясь маслянистым потом.

Дельтриан был из тех людей (в широком смысле этого слова), которым работа обычно доставляла удовольствие. Сложности мотивировали его, и результатом было нечто сродни положительным эмоциям, а также рост продуктивности. Существа из плоти и крови могли бы назвать это вдохновением. Однако это упражнение в скорости и умении находилось за пределами предпочтительных параметров работы. Он выигрывал войны, прилагая гораздо меньше усилий, чем в этот раз.

Пустотные щиты, замерцав, снова отключились, канув в небытие на две минуты и сорок одну секунду.

В это время Дельтриан делил свое внимание между шестью сервиторами, одновременно глядя в пустоту и наблюдая за красным пятном вражеского корабля на дальней орбите раненого «Эха проклятия». Постоянная смена фокусировки линз еще больше рассеивала его драгоценное внимание, но он должен был знать, когда вражеский крейсер предпримет попытку десантировать еще больше воинов, пока щиты «Эха» не функционируют. Экипажу ударного крейсера Генезиса определенно хотелось открыть огонь, но они ни в коем случае не будут стрелять по кораблю, на борту которого находилось столько верных им воинов. Вместо этого они запустили еще две абордажные капсулы, определенно с последними космодесантниками из экипажа корабля. Дельтриан видел, как капсулы приближались, прожигая пустоту. У основных орудийных батарей «Эха» не было шанса сбить их, так как цель была для них слишком мелкой, но управляемые сервиторами оборонительные турели начали плеваться трассирующим огнем, как только капсулы оказались в диапазоне досягаемости. Одна из них взорвалась, разлетевшись на части под артиллерийским огнем и выбросив свой органический груз в космическое пространство. Дельтриан не видел, как тела имперских космодесантников и обломки их капсулы врезались в корпус со смертоносной инерцией, но позволил себе на краткий миг представить, какое месиво могло быть после взрыва такой силы.

Вторая капсула достигла цели и вгрызлась в брюхо корабля за пределами поля зрения техноадепта. Он послал импульсный вокс-отчет, снабдив его указанием предположительного приземления капсулы, и надеялся, что по крайней мере один из защищавших корабль Когтей обратит на него внимание.

Семь минут и тридцать семь секунд спустя, когда пустотные щиты были восстановлены, и его работы по ремонту приблизились к завершению на сорок процентов, позади него пронеслась тень. Дельтриан неохотно отвел часть своего внимания и наполовину обернулся, когда что-то с титанической силой ударило его, взорвавшись слишком быстро, чтобы мог заметить человеческий глаз. Технически глазные имплантаты Дельтриана были способны зафиксировать сферический взрыв, разбухший неуловимо для человеческого глаза и рассеявшийся в пустоте. Но ему так и не удалось ничего отследить. Взрыв, произошедший в районе груди, оторвал его крепления от обшивки, отправив техноадепта скользить вдоль корпуса корабля. Пока длилось падение, несколько его конечностей протянулись, чтобы зацепиться за корпус и остановить его, а когитационный процессор сделал несколько вещей. В первую очередь, он немедленно произвел оценку ущерба, нанесенного его физической форме. Затем он отметил, как шесть его сервиторов отключились, вернувшись к своему обычному замедленному режиму функционирования. В-третьих, он отправил предупреждения другим ремонтным бригадам, работавшим снаружи корабля. И, наконец, Дельтриан позволил себе на мгновение удивиться, каким образом, во имя бесконечного ада, кому-то из имперских космодесантников удалось пережить взрыв абордажной капсулы и пройти вдоль корпуса корабля для того, чтобы выстрелить ему в спину. Такая выносливость раздражала его, когда дело касалось врагов.

Все произошло менее чем за секунду. Скользящее падение Дельтриана закончилось три секунды спустя, после произведенных им расчетов, и теперь он дрейфовал, не имея возможности дотянуться до корпуса, крутясь и переворачиваясь в пустоте. Звезды вращались, расплываясь перед его двигающимся по спирали взглядом. Не имея способа создать силу инерции или тяги, он был почти уверен, что ему придется болтаться в пространстве до самой смерти. Это…это было неприемлемо.

Что-то ухватило его за робу и, дернув, возвратило на место. Техноадепт повернулся в невесомости, увидев руку, схватившую его за самый край балахона, и воина, которому принадлежала рука.

Повелитель Ночи взирал на него раскосыми глазными линзами. По демонической маске красными и серебряными дорожками сбегали нарисованные слезы.

— Я услышал тебя по воксу, — сказал Люкориф из Кровоточащих Глаз.

— Хвала милости Бога-Машины, — ответил Дельтриан.

Раптор, не особо церемонясь, вернул адепта обратно на поверхность корпуса.

— Как скажешь, — прохрипел Люкориф, — оставайся здесь. Пойду, перережу глотку тем, кто в засаде. Потом вернешься к своим ремонтным работам.

Двигатели, расположенные на спине, зажили своей тихой жизнью. Безвоздушное пространство скрадывало их рев. Вспыхнув маневровыми двигателями, Повелитель Ночи оторвался от корабельной обшивки и устремился к разрушенному пилону.

Дельтриан смотрел, как он удалялся, и с облегчением решил не фиксировать для последующего архивирования проявленное раптором неуважение.

На сей раз.

Ксарл бросил меч. С терпением, на грани безумия, он добрел до арочной стены и прислонился к ней. Какое-то время он провел в таком положении, определяя очаги боли и переводя дух. Запах крови, сочившейся через его нагрудник, был слишком насыщенным и чистым. Он знал, что это была кровь из сердца. Плохи дела. Если одно из сердец повреждено, он пробудет недееспособным несколько недель, пока не адаптируется к аугметической замене. Одна рука не двигалась, вторая онемела ниже локтя, пальцы шевелились с трудом. Отказывалось сгибаться одно колено, а боль в груди сковывала тело холодом, распространяясь все дальше.

Он снова хмыкнул, но пока не смог отойти от стены. Подождать еще минуту. Дать возможность регенерирующим тканям устранить ущерб. Только и всего. Это все, что ему было нужно.

Сайрион был первым, кто поднялся, и прислонился к стене напротив. Его доспех выглядел таким же потрепанным, как и доспех Ксарла. Вместо того чтобы помочь подняться остальным, он взял в руки деактивированный молот.

— Элементы питания молота разряжены на восемьдесят процентов. Похоже, нас он молотил сильнее, чем тебя.

Ксарл не ответил. Он все еще стоял, подпирая стену.

— Никогда не видел подобной дуэли, — добавил Сайрион, двигаясь туда, где стоял брат.

— Отстань от меня. Дай отдышаться.

— Как пожелаешь.

Сайрион подошел к Талосу, который, все еще не шевелясь, лежал на палубе. Флакон химических стимуляторов, впрыснутых в шею пророка, вызвал мышечный спазм, и он, закашлявшись, поднялся на ноги.

— Меня никогда прежде не избивали громовым молотом. Вариель изведет нас расспросами о подробностях его воздействия на нервную систему, но у меня нет ни малейшего желания ощутить это снова.

— Радуйся, что удар прошел по касательной.

— Но он не ощущался, как касательный, — отозвался Талос.

— Если ты еще жив, значит, все-таки по касательной.

Один за другим, воины Первого Когтя вставали на ноги.

— Ксарл, — произнес Талос. — Не могу поверить, что ты убил его.

Воин посмотрел на братьев с веселой усмешкой.

— Ерунда все.

Он поймал свой шлем, брошенный ему Талосом. Ксарл провел пальцами по крылатому гребню — церемониальному украшению легиона, глядя вниз на мрачный образ, которым он являл себя галактике. Глаза больше не заливала кровь, но его череп был разбитой массой плоти и костей. Даже вращение глаз в глазницах вызывало такую боль, от которой хотелось упасть на колени, но он не позволял себе таких проявлений слабости. Когда он моргал, боль была настолько острой, что он был не в силах описать ее даже самому себе. Он не хотел знать, что осталось от его лица.

Остальные смотрели на него с тревогой в глазах, что злило его еще больше.

— Ты еще в состоянии драться? — спросил Талос.

— Бывало и лучше, — ответил Ксарл. — Но драться я могу.

— Нам нужно уходить, — прервал их Меркуциан. Он был самым слабым из всех. Без питания его доспех был практически бесполезен, не улучшая ни реакцию, ни силу. Подвижные сочленения не жужжали, ранец не гудел. — Нам нужно связаться с другими Когтями, прежде чем нас снова возьмут на абордаж.

— Ксарл, — обратился Талос.

Воин поднял взгляд.

— Что?

— Возьми молот. Ты заслужил его.

Ксарл надел шлем. Он щелкнул замками на латном воротнике, и из динамика зазвучало привычное искаженное воксом ворчание.

— Талос, — произнес он, — брат мой.

— Что такое?

— Я сожалею, что прежде спорил с тобой. Нет ничего плохого в том, чтобы иметь цель в жизни или искать способ выиграть эту войну.

— Мы поговорим об этом позже, брат, — ответил Талос.

— Да. Позже.

Ксарл сделал шаг вперед. Его голова медленно опустилась, словно он кивнул. Тело рухнуло вслед за ней бескостной массой. Он безвольно упал на руки пророка, а его доспех передал в эфир немелодичный писк сигнала остановившегося сердца.