Город утопал в снегу. Чистый, нарядный снег шапками лежал на крышах, белым одеялом укутывал скверы, сверкающей бахромой свисал с телеграфных проводов, слепя глаза и радуя душу.
Андрей смотрел на улицы, по которым они проезжали, и не узнавал их. Было что-то ликующе-тревожное в этой первозданности снега, в этом застывшем безмолвии деревьев над шумливыми потоками тротуаров, в этом воздухе, настоянном на морозной свежести.
Гокадзе говорил бурно, горячо, то и дело нажимая на сигнал, высовывался в окно и ругался с прохожими. Андрей не слушал. Он в уме сочинял записку Ларисе. Как хотел бы он сказать ей много добрых, ласковых, нежных слов, таких, какие — он чувствовал — жили в его душе, а вот наружу вырваться боялись. Стеснялись кого, что ли?
«Милая, родная, девочка моя… Как я виноват перед тобой… И как тебе пришлось нелегко… А я в это время… даже ничего не почувствовал. Почему тебе одной?.. Почему? Это несправедливо. И я с радостью взял бы на себя хоть половину твоих мук… Родная моя… А как сын? Здоров ли? Ведь прежде времени… Береги себя и его…»
Так он сочинял записку, а когда подъехали к роддому и Гокадзе с готовностью протянул ему ручку, Андрей повертел ее в руках и на листе бумаги написал одно только слово: «Спасибо».
Нянечка ушла с запиской на второй этаж и долго не возвращалась. Андрей уже перечитал все списки новорожденных, вывешенные на стене. Нашел и свою фамилию.
«Аргунова Лариса Федоровна, сын, рост 49 см, вес 1 кг 900 г»..
«Боже мой, какая кроха!»
Андрей давно мечтал о сыне, еще когда была жива Светлана. Но Светлана подарила ему дочку. И вот спустя столько лет родился мальчик. Мужчина! Продолжение его самого. Как назвать? Может, Валеркой? Нравится ему это имя… Наверное, потому, что Русаков — Валера. Да и Волчок…
Вернулась нянечка.
— Придется подождать, — заявила она, — мамаша сейчас кормит.
— Хорошо-хорошо, я подожду!
Нянечка с интересом взглянула на такого рослого папашу, сравнила, очевидно, с крохой сыном и стала что-то записывать в тетради, потом опять как-то очень пристально, будто что-то припоминая, посмотрела на него. Андрей перехватил ее долгий взгляд. И вспомнил…
Был теплый день бабьего лета. Андрей стоял в коридоре с охапкой цветов, а к нему навстречу шла вот эта самая нянечка, только тогда еще молодая, с приветливым миловидным лицом. На руках она держала завернутую в одеяло девочку, а за нею, счастливо улыбаясь, медленно двигалась бледная Светлана.
— С доченькой вас, папаша! — мягким окающим говорком произнесла нянечка и передала ему новорожденную.
— Спасибо, хозяюшка. А это вам. — Андрей протянул ей цветы.
…Как торопится время!
Помнится, они все трое — Андрей, Светлана и Оленька — отъезжали от подъезда роддома на русаковском «Москвиче», низком, кургузом, самого первого выпуска, и Светлана все боялась за дочку: машина была очень тесной.
Видя нетерпение Аргунова, нянечка отложила тетрадь и отправилась снова на второй этаж. Вскоре она вернулась с запиской.
«Милый, — писала Лариса, — у нас теперь есть Виталька. Правда, он такой маленький: ни волос на голове, ни ноготков на пальцах, — но кричит басом. Вылитый ты. Даже родинка под мышкой такая же, как у тебя… Врачи говорят: ничего страшного, что преждевременный. Для семимесячного он — богатырь. Я чувствую себя хорошо. Как вы? Как Волчок?»
Андрей покраснел: Лариса даже здесь в таком состоянии помнила о Волчке, а он забыл…
Сандро Гокадзе терпеливо поджидал его в машине.
— Домой?
— Нет, ты поезжай. Мне нужно к Волчку. Как он там один?
…А Волчок был не один. Возле его кровати сидел Волобуев и молчал. Он вообще принадлежал к тем великим молчальникам, из которых слово хоть штопором вытаскивай. Мало кто на заводе знал, что Волобуев — мастер самолетного спорта. Перешел он на испытательную работу пять лет назад, а до этого обучал курсантов искусству пилотирования самолетом в Высшем военном авиационном училище летчиков.
— Как там дела? — слабым голосом спросил Волчок.
— Нормально.
— Летаете?
— Угу.
— Наверно, костят меня?
— Нет, жалеют.
Волчок лежал в отдельной палате, и возле него круглосуточно дежурила медсестра. Когда к нему приходили товарищи, она предупреждала, чтобы не утомляли его разговорами, и ревностно следила, выполняется ли ее просьба. Самым желанным посетителем, на которого можно положиться, она считала Волобуева — умеет молчать. Зато с Суматохиным глаз да глаз нужен. С три короба наговорит: «Сестричка, милая, буду нем как рыба!», а чуть отлучишься — закипел, расшумелся. Неуравновешенный какой-то…
Медсестра взяла со стола графин и пошла за водой, решив про себя: «Не буду им мешать».
Едва дверь за ней закрылась, Волчок преобразился. Куда девалось его напускное безразличие!
— Жора, я сегодня всю ночь не спал. Думал…
— О чем?
— Неужели все? Неужели отлетался?
Волобуев усмехнулся:
— Лепет.
— Если так… — Волчок сделал попытку привстать, но рука его подвернулась, и он бессильно опустил голову. Глаза его наполнились слезами. — Лучше б и я вместе с самолетом…
— Хватит! — оборвал Волобуев. — Человек не дешевле железа.
— Без неба — разве это жизнь?
Волобуев нахмурился:
— Что ты в жизни понимаешь?
— Теперь начинаю понимать.
— Вот то-то…
Валерий немного помолчал.
— Вам-то что, вы в таких переделках небось не бывали.
— Да уж где нам! — лениво процедил Волобуев.
— И все-таки, — горячился Валерий, — неужели с вами никогда не было никаких ЧП?
— Да вспоминать об этом…
Медсестра принесла графин, поправила на тумбочке салфетку, посмотрела на Волобуева:
— Вы еще тут помолчите, а я в магазин сбегаю, ладно?
— Хорошо.
Валерий поерзал на кровати.
— А все-таки я вам не верю. Я видел вашу летную книжку. В разделе «Летные происшествия» написано: «Авария».
— Было, — протянул Волобуев.
— Расскажите.
— Неинтересно.
— Скучный вы человек! — Волчок обиженно отвернулся.
— Ладно, — помолчав, сказал Волобуев, — все равно медсестру ждать. С курсантом горели.
— Горели? Как?
— Обычно. Дым. Огонь.
— Ну а дальше?
Волобуев, казалось, не слышал.
— Закурить бы…
Волчок безнадежно махнул рукой:
— Иди ты, Жора, домой. Молчать мне и без тебя тошно. Лежишь здесь, как в могиле…
— Ну ладно, слушай. Летим мы, значит, в зону, скребем высоту. Когда смотрю: горит лампа «Пожар». Да вдобавок и температура подскочила. Сделали змейку — за хвостом дымище. Что делать? Докладываем руководителю полетов, а с земли нам командуют: выключить двигатель и покинуть самолет.
— Я бы лучше на вынужденную пошел! — перебил Волчок.
— Вот… Выключили мы, значит, движок. Спрашиваю: «Что ж ты не прыгаешь?» А он: «Катапульта отказала». Это уж позже по обломкам обнаружили, что техник забыл предохранительную чеку вытащить. Ну а тогда медлить было некогда — пошли на вынужденную. Не оставлять же курсанта одного на погибель. Управление беру на себя, да только из второй кабины обзор — сам знаешь. «Сбрось фонарь», — приказываю, а сам все внимание — как бы самолет на поле приладить. Приладить-то я его приладил, да не совсем удачно: канава подвела. Полный капот! Перевернулись, горим. Висим вниз головой. «Жив?» — спрашиваю. «Жив, а как вылезти?»
«Ты фонарь, — спрашиваю, — сбросил?» — «Нет», — «Ну и молодец. Гореть вместе будем». Керосин льется, дым, гарь. Сейчас, думаю, как ахнет! Помощи ждать неоткуда — когда еще люди подъедут! Одни головешки останутся. Начал я потихоньку свой фонарь открывать, а он — ни туда ни сюда. Перекосило. Ну тут я и разозлился! Ах ты, черт! На земле погибать? Как рванул фонарь! Вылез. Смотрю: хвост самолета горит, огонь уже к задней кабине подбирается. Надо скорей курсанта вызволять. А как? Был хотя бы топор. Спасибо, булыжник под рукой оказался. Схватил его и давай колотить по плексигласу. Разбил. Выкрашиваю дырку в фонаре. Все руки искромсал — кровища. Под ногами керосин. Вот-вот произойдет взрыв. От дыма задыхаюсь, да и у курсанта, смотрю, голова болтается. Как я его выволок, до сих пор не понимаю. Схватил в охапку — он совсем мальчишка, — и ходу от самолета! Только отбежал — как ахнет!
— Взорвался все-таки?
— На мелкие куски.
— Повезло вам.
— Еще как! — Волобуев разговорился, глаза его смеялись, на лице заиграла улыбка. — А дальше уже комедия пошла. Лежим это мы с курсантом у кустиков, ждем, когда за нами с аэродрома подъедут — я ведь успел сообщить, куда садился. Смешно. Оба чумазые, куртки изодраны. А в теле такая слабость — руки не поднять. Видим, санитарная машина подъезжает, а самолет уже догорает. Первым выскочил мой комэск, фуражку с головы — и об землю. Молчат. А меня смех разобрал: над живыми шапки снимают…
— Чему вы смеетесь? — раздался голос Аргунова.
Волобуев оглянулся:
— А, это ты, Андрюха!
— Андрей Николаевич! — обрадовался Волчок и попытался привстать.
Но Аргунов удержал его:
— Лежи, лежи. Так о чем речь?
— Да вот, вспоминаем… — Волобуев опять сделался неразговорчивым.
— А как курсант? — поинтересовался Валера. — Наверное, после этого он уже не летал?
— Полковника Клевцова помнишь?
— Кому мы тогда самолеты перегоняли?
— Ага. Вот он-то и был тот курсант. А ты — отлетался, отлетался!
Аргунов перевел взгляд с Волобуева на Волчка, покачал головой:
— Ты мне брось такие слова. Паникер. У тебя сейчас одна задача: поменьше обо всем думать. А ты тоже молодец, Георгий Маркович, рассказываешь всякие страсти.
— Какие страсти? — слабо оправдывался Волобуев. — Что он, красная девица? Между прочим, курсант Клевцов больше трех месяцев в госпитале после того случая провалялся, а ничего — оклемался. Зато сейчас какой ас! Полком командует!
— Бравый полковник, — подтвердил Андрей. — Жаль, не удалось с ним тогда после перегона посидеть.
— Еще встретимся, какие наши годы, — сказал Волобуев. — Я слышал краем уха, что первую партию новых машин будем поставлять ему. Это правда, Андрей?
Аргунов хитровато прищурился:
— Откуда у тебя такие сведения?
— Да так… — неопределенно пожал плечами Волобуев. — Земля слухом полнится.
Волчок снова заволновался.
— Много у вас работы? — спросил он.
— Хватает. Да ты не беспокойся, и на твою долю останется, главное — выздоравливай, — успокоил его Аргунов.
— А признайтесь, Андрей Николаевич, здорово вам за меня влетело?
Аргунов быстро взглянул на Волобуева: проговорился? Но тот чуть заметно качнул головой.
— Да ты что, Валерий? Ничуть мне за тебя не влетело.
— И Денисюку ничего?
— Ну, пожурили малость…
— А я так переживал…
— Тебе сейчас только этого не хватает — за других переживать…
Волчок отвернулся к стене и долго молчал. Может, заснул? Волобуев начал осторожно продвигаться к двери. Встал и Аргунов.
— А как там Струев? — спросил Волчок, и в голосе его послышалась еле сдерживаемая обида. — Летает?
— А что ему делается? Летает, конечно.
— Привет ему от меня. А впрочем, не надо. Я сам с ним поговорю, как только выйду отсюда…
— О чем? — насторожился Волобуев.
— Это наше с ним дело. Личное.
Запыхавшись, вбежала в палату сестра:
— Товарищи, товарищи, да вас уже тут двое! Как можно? Не дай бог, профессор зайдет…
Аргунов тихонько закрыл за собой дверь, но тотчас же снова заглянул в палату:
— Валерка, а у меня сын родился. Надеюсь, и у тебя скоро…
— Я тоже надеюсь.