Иногда, выходя с Татьяной после смены с завода, мы стали замечать, что Венкина, точнее – Павла Павловича, «Волга» стоит неподалеку от проходной. И сам Венка – за рулем. Заинтересовало меня, почему Венкина машина стала попадаться на нашем пути.

Татьяне почему-то надо было обязательно пройти мимо его машины, любезнейшим образом поздороваться с Венкой. Сначала он тоже здоровался, кивал и мне. Потом стал предлагать подвезти нас с Татьяной домой. Она каждый раз отказывалась, но при этом как-то странно поглядывала на меня… На лекциях Лямина почему-то вспоминалось мне, что Татьяна давным-давно вместе с Венкой готовилась к вступительным экзаменам на даче Дмитриевых.

И однажды, вернувшись из института, я застал Татьяну дружески беседующей с Венкой по телефону. Помыл руки, сел в кухне ужинать. Трубка телефона у Соломиных на длинном проводе, поэтому Татьяна отошла от аппарата, встала в дверях кухни и, разговаривая, следила за моей реакцией. Я даже отодвинул тарелку с едой, закурил. Курить я начал в день похорон мамы. Получилось это как-то незаметно, почти непроизвольно. Просто оказалось вдруг, что я курю, будто курил и раньше. Вежливо распрощавшись с Венкой, Татьяна положила трубку, снова пришла на кухню.

– Интересное представление у нынешней молодежи о супружеской верности!

– Ну, так вот слушай, Отелло, мавр венецианский!… У Дмитриевых что-то случилось, с Венкой случилось, и что-то не совсем красивое. Сначала позвонила Венкина мама Лукерья Петровна, даже плакала, все спрашивала, нельзя ли Вениамину устроиться к нам на завод. И я сказала, что мое место ученика в нашей бригаде свободно.

– А из-за чего она все-таки плакала? – И тут же представил ее плачущее лицо; не впервые ей приходится из-за сыночка плакать.

– Так и не сказала, дала Венке трубку. – Татьяна чуть улыбнулась. – Побеседовала я с Веночкой… Потом трубку взял у него Павел Павлович.

– А он – что?

– Я в двух словах обрисовала Павлу Павловичу обстановку на нашем заводе, и он решил, что Вениамину следует все-таки сначала поработать. Ну, а заключительный этап нашей беседы вы слышали, уважаемый!

Я вместе с Венкой ходил в отдел кадров завода, потом – и тоже вместе с ним – разговаривал в цеху со всеми, кого это касалось. Но происшествие, о котором умолчали и родители Вениамина, и сам он, по-прежнему оставалось неясным, И вот мы с ним встретились в рабочей обстановке цеха. Сначала я даже замигал от растерянности, увидев Венку в робе. Она сидела на нем как-то нескладно, и черный ежик на голове топорщился чересчур франтовато. Протянул ому руку первым. И он – ничего, пожал ее. Вить-Вить сказал:

– Ну что ж, Вениамин, поступай под начало своего отца крестного, – и кивнул на меня.

Катя-маленькая уже подавала к нам тележку, а рядом с ней, как обычно, шел Петя-Петушок. Тут я, на минутку позабыв про Венку, представил себе такую сцену: Шумилов угощает всех папиросами, и только собирается сказать: «А этот дылда почему не курит?!», – как я тут же и беру у него папиросу, закуриваю. Но Шумилов уже не угощал нас папиросами, сдавая нам тележку, и не занимал нас своими байками, посмотрел на Венку, покосился на меня:

– Опять его протеже?

Все молчали, тогда он добавил:

– А еще одно место в редакции есть? Или, может, на склад новенького сдадите?

Я посмотрел на Венку, вздохнул: откровенно говоря, сильно боялся, как бы Петя-Петушок и на этот раз не оказался прав! Кое-какие основания для такого рода опасений у меня уже были, я ведь с Веночкой с первого класса учился.

Я кивнул Венке, приглашая последовать за мной, полез в тележку. Лицо у Венки было снисходительно-равнодушным. Я показывал и показывал ему, что именно и как надо проверять в проводке. Рассказал, перекрикивая шум цеха, об устройстве тележки вообще, о назначении отдельных частей ее, о предстоящем монтаже поворотной части экскаватора. Надеялся заинтересовать, уж очень мне было противно снисходительно-насмешливое выражение его лица. Ведь и другие из нашей бригады могут понять, как Венка относится к работе, а их уж обижать у Венки не было никакого права!

Потом Катя-маленькая подала нам поворотную часть экскаватора, а с ней, тоже как обычно, пришли Игнат Прохорыч и дядя Федя. Последний кивнул Вить-Витю: «Все в порядке!» Теперь, кстати сказать, всегда в порядке было и с ходовой тележкой у Шумилова. Игнат Прохорыч пожал нам всем руки, приветливо улыбнулся Венке. И Венка улыбнулся ему в ответ. И немножко удивился, когда и где успел так перемазаться Венка: новенькая роба, руки, лицо – все было густо замазано в масле и железных опилках. Никто из нас даже к концу смены не выглядит таким трубочистом; И все видели это, конечно, но даже Катя-маленькая не крикнула с крана: «А откуда этот чертик?»

Монтаж поворотной части на ходовую тележку – операция трудоемкая и ответственная, но по-своему увлекательная, у Венки даже появился интерес в глазах.

Смонтировали, закурили. Я уж слегка побаивался, не засмеялся бы кто-нибудь над Венкой, который, очень быстро устав, уже опять не скрывал снисходительно-насмешливой улыбки. Я стал рассказывать, как это получилось, что у меня оказалось два «хвоста» – по начерталке и физике. Все понимали, почему я это говорю, улыбались сочувственно. А на Венку мои слова почему-то подействовали совсем по-другому. На его лице появилась презрительная улыбка: «Работает, дескать, и еще – учится, хвалится этим!» Но никто по-прежнему ничего не сказал, только посмотрели на меня. А я сделал вид, что не заметил его улыбочки, значит, и все ее не увидели.

Катя-маленькая подала нам десятиметровую стрелу. Посмотрели друг на друга дядя Федя и Вить-Вить: оставаться ли Венке на монтаже стрелы или вместе с дядей Федей и Филей идти на монтаж ковша к рычагу? Венка – парень здоровенький, будет полезен и здесь, и там. Но ведь шефствую над ним – я, поэтому и он должен оставаться со мной на монтаже стрелы. И дядя Федя с Филей пошли к рычагу.

Сначала все шло хорошо: отверстия в стреле и косынках совместились, мы с Ермаковым успели вставить двухпудовые пальцы. Вить-Вить проверил, стал держать ломом стрелу, придавливая ее книзу. А мы с Ермаковым, схватив кувалды, уже готовились забивать пальцы.

По правилам полагается на торцы пальцев положить листы железа, придерживать их клещами, чтобы не сбить концы валиков. Раньше мы этого не делали просто потому, что людей у нас не хватало, и уж от нас с Ермаковым зависело, сумеем ли мы так поставить пальцы, чтобы не расплющить их концы. А теперь у нас ведь появился еще Венка. Когда у нас была Татьяна, она держала клещами прокладку, хоть и получалось это у нее плохо. Но Венка-то – не Татьяна.

Поэтому я вопросительно посмотрел на Вить-Витя, он понял, кивнул согласно. Я взял лист железа, зажал его в клещах, показал Венке, как он должен держать прокладку, прижимая к торцу пальца. Даже человек каменного века справился бы с подобной работой. И Венка сначала тоже справлялся.

Мы с Белендрясом били изо всех сил. Вить-Вить висел на ломе, сотрясаясь всем телом при каждом ударе. Катя-маленькая, закусив губу, держала руки на рычагах, высунувшись из крана. Мои губы стали солеными от пота.

Глаза у Венки были совсем черными. Вдруг он глянул на меня и чуть сдвинул прокладку с торца валика. Пудовая кувалда уже шла у меня сверху вниз и справа налево, чтобы мой удар получился одновременно с ударом Ермакова, тогда стрелу не перекосит. Ударь я кувалдой по краю листа, его могло вырвать из клещей, а клещами – ударить Венку, и он мгновенно переместился бы из цеха на больничную койку! Поэтому я всем телом пошел за летящей, как ядро, кувалдой, спотыкался-спотыкался и наконец растянулся во весь рост на полу цеха.

Коллектив нашей бригады – здоровый, каждый может шутя выжать пудика два. Вот примерно все это и было написано на лицах Вить-Витя и Белендряса, поскольку понимали они: просто так, из-за пустяков, я бы не стал кувыркаться по цеху. Поглядели мы все трое друг на друга, на Венку. Лицо его ничего не выражало, поскольку видеть причину моего падения никто не мог.

Вить-Вить вздохнул, но уж не стал вдаваться в разбор случившегося, глянул на Катю-маленькую, снова навалился на лом. Удара четыре или пять у нас с Ермаковым прошло нормально. Венка старательно держал прокладку. Я не сомневался, что сделал это он неумышленно: ведь впервые в цех пришел, только осваивается с работой.

И опять вспомнилось мне, как он встречал нас с Татьяной у проходной, сидел терпеливо в машине. А еще до этого – вместе готовились они к экзаменам на даче у Дмитриевых. И на прощальном пикнике Венка напился, возможно, с горя… Вот еще и поэтому пришел человек на работу к нам в цех, а не только из-за происшествия, которого никто из нас не знал.

А через четыре или пять ударов все повторилось. Когда я встал с пола и распрямился, Вить-Вить и Белендряс подошли, молча посмотрели на торец пальца, на прокладку в клещах Венки, на него самого,

– Сползает у него прокладка, – объяснил я, потер ушибленное колено; оказалось, до крови я его расшиб, даже брючина порвалась.

– Поздравляю, – прогудел Белендряс.

А Вить-Вить тотчас присел, задрал мне штанину: царапина оказалась пустяковой.

– Не научился еще летать, – сказал мне Вить-Вить. – Залей йодом. – Повернулся к Венке: – Держи как следует, иначе сам без головы останешься!

Я вздохнул, пошел к цеховой аптечке. Сама нога не сильно меня беспокоила, больше штанина: сумеет Татьяна зашить ее или новые брюки надо покупать?

Но и нога, которую я залил йодом, и штанина – пустяки по сравнению с тем, о чем вдруг я подумал: по-прежнему, может, Венка любит Татьяну, вот поэтому и пришел он к нам на завод? Только как-то по-глупому его любовь проявляется.

Когда вернулся на участок, Вить-Вить еще раз осмотрел мою ногу, повернулся к Венке, поглядел на него вопросительно. Венка объяснил поспешно:

– Не умею я еще…

Катя-маленькая сказала ему с крана:

– Доиграешься ты, Ежик!

Вить-Вить и Ермаков повернулись ко мне. Я увидел в глазах Белендряса: «Делать нечего…». Вить-Вить шепнул мне:

– «Поцелуй», если что…

Я вздохнул. Мое положение было сложнее, чем у Вить-Витя и Ермакова. Глянул на Венку, он ничего не понимал, только косился подозрительно на всех по очереди.

Продолжали работать. Я напряженно следил за Венкой, да и Вить-Вить с Ермаковым тоже.

Вышли мы из графика. Уже дядя Федя с Филей вернулись. Филя тотчас взял клещами еще одну прокладку, стал держать ее, прижимая к торцу вала Белендряса.

Устал я сильнее обычного, был весь в поту. А когда заметил, что прокладка у Венки опять сползает, на коротенькую долю секунды задержал вверху кувалду, без всякого усилия пустил ее книзу. Пока кувалда шла вниз, Венка еще больше сдвинул прокладку, я легонько «поцеловал» ее краешек: клещи – в одну сторону, прокладка – в другую, Венка – в третью.

Поднялся он с пола, на ощупь проверил целостность собственного организма. В строгой последовательности ощупывал руками сначала голову, потом плечи, грудь, даже ноги. Внешне никаких повреждений не было, даже грязнее роба Венки не стала. Торопливо вскинул голову, подозрительно глядя на нас.

– Как же это ты, а? – посочувствовал ему дядя Федя.

– Поторопился! – за Венку ответил Филя, «снял» гайку у него с носа, Венка замигал растерянно.

– Наша работа – не детский сад! – обстоятельно прогудел Белендряс.

– Эй, Ежик! – сверху сказала Катя-маленькая. – Беги к мамочке, пока не поздно.

Вить-Вить молчал. Венка посмотрел на меня, а я – на него.

До самого обеда Венка работал нормально. Даже старался, вспотел и откровенно, по-детски устал. Но не поэтому мне было жалко его – это пройдет, когда он по-настоящему втянется в работу, – а потому, что он молчал, когда мы разговаривали, отчуждался все больше и больше. Испугался он так сильно, что ли? Или понял, что «наша работа – не детский сад»? Хорошо хоть быстро понял, а то ведь и настоящее несчастье могло случиться уже по его собственной вине, стоило ему только на секунду зазеваться!

В обед к нам, как всегда, пришла Татьяна. И тут мне, да и остальным, я видел, стало ясно, в чем дело, лишь только Венка поглядел на нее. А Татьяна ласково ему улыбнулась, даже поправила воротничок робы, паяла под руку, повела в столовую. Катя-маленькая бегом догнала их, взяла Венку под руку с другой стороны. А мы постояли еще и покурили, глядя им вслед.

– Да-а-а… – прогудел Белендряс и даже головой помотал.

– Может, и обойдется, а?… – спросил Вить-Вить у дяди Феди. Тот пожал плечами.

На меня они не смотрели. Тогда я сказал:

– Это у него к Татьяне давно. Я об этом знаю, и она знает. Все остальное я вам про Венку рассказывал, а что привело его к нам… кроме вот… Татьяны, я не знаю.

Постояли, покурили, потом пошли мыться и – в столовую. Обедали, пристроившись к одному столу.

Венка молчал по-прежнему. Вить-Вить кивнул дяде Феде, и тот сказал:

– Вот, Вениамин, какое дело. Парень ты нормальный, работать будешь хорошо, это мы видим. – Дядя Федя помолчал, а Венка покраснел, как в школе, и мне почему-то опять стало жалко его. – И всё мы про тебя знаем. И кто твои родители, и что учился ты вместе с Иваном, с Таней. Но вот что мы хотим знать, понимаешь ли… Работа у нас недетская, как ты и почувствовал сегодня, так? – Венка кивнул, еще ниже нагнулся к столу. – Но это – наша работа! И как работа, и чтобы деньги у нас на жизнь были.

– Я понимаю.

– Если она тебе не нравится, отойди вовремя! – Дядя Федя помолчал еще, посмотрел на нас, вздохнул. – Мы тут все сжились друг с другом, ну, вот как ты с папой-мамой, понимаешь?

– Ты извини, что и об этом нам приходится говорить, – мягко сказал Венке Вить-Вить.

– Значит, заводская проходная тебе открыта, – подвел черту дядя Федя. – И на завод, и с завода. Поэтому скажи нам просто, а завтра можешь хоть и не выходить на работу. Даже вот сейчас можешь встать и уйти, и никого из нас, может, в жизни больше не увидишь. Но скажи ты нам просто, честно и коротко: что привело тебя к нам?

Венка все молчал и голову от стола не поднимал.

– Мы ведь понимаем, что не деньги, – по-прежнему мягко пояснил Вить-Вить. – Отец – профессор, десять таких, как ты, прокормить может. Это не любопытство, Вена…

– Да я понимаю. Сейчас… У моего отца есть автомобиль. Был я в одной компании, мы выпили. Потом поссорился… с одной девушкой, сел и поедал домой. Мы были за городом.

– А Ивана на этот раз и не было рядом с тобой! – резко сказала Татьяна.

Венка поморщился, но так и не поднял головы.

– В общем, встряхнуло тебя по пути домой? – Помог ему Вить-Вить.

– Встряхнуло! – громко сказал Венка и поднял голову, глядя на всех так, будто одновременно он и еще что-то видит. – В общем, гнал я довольно сильно. И поссорился, и был пьян. А из-за автобуса, что навстречу мне шел, выскочил самосвал… – Глаза у Венки расширились, так и видел он сейчас этот самосвал! – Ну, а я с машиной – под откос! Он высокий, метров двадцать, и крутой, я кувыркался вместе с машиной. – Вздохнул, помолчал; и всем, я видел, понравилось, как просто он рассказывал об этом, без обычного в таких случаях бахвальства. – Вылез из-под машины, стоять не мог, упал… Со страху… Так-то царапины на мне только были.

– А машина?! – не утерпел Филя.

– Отец продал, что от нее осталось.

– Ну, поглядел на смерть, – сказал дядя Федя, – поумнел-повзрослел и – будь рад, что на земле остался, цени жизнь-работу!

– Вот-вот! – сказал Венка, точно дядя Федя самое главное для него назвал. Посмотрел на Татьяну, по уже ничего не стал говорить. Потом на меня… Попросил неожиданно: – Ты, Иван, извини за сегодняшнее.

– Забыли! – кивнул я.

– Я-то не забуду, – очень по-взрослому проговорил Венка.

– Тогда порядочек! – уже радостно сказал я, даже за руку его взял.

И Венка руки от меня не убрал, только на Татьяну глянул быстро, видит ли она все это?

– Тогда порядочек! – повторила она и посмотрела прямо на Венку.

– Ну – и ладушки! – по-своему подытожил Вить-Вить.

– Пойдем, парень! – сказал дядя Федя, не снимая руки с плеч Венки.

Дядя Федя и Венка пошли из столовой, а мы все – за ними.

– Ну – и ладушки! – повторил Вить-Вить, с улыбкой глядя на спину Венки. – И страхом, оказывается, лечить можно.