Письмо
4 марта 2002 г.
Дорогой Том! Опять Афины!!! Нет сил! Сыграла здесь в театре у Теодора Терзопулоса подряд 10 «Гамлетов». Иногда Теодор ругает меня после спектакля за «русский психологический театр». Он любит жесткий рисунок, минимализм и сдержанность, и, кстати, поставил очень жесткий свет из боковых кулис. Они пронизывают сцену лучами. По «картинке» красиво. Но что зрители понимают? – Не знаю. Сидят, правда, тихо, как мыши.
Все дни у меня здесь абсолютно одинаковые. У меня тут, наверху, в театре, квартира. Ночью страшно: во всем доме я одна. Встаю часов в 12 дня (±), пью чай, иду гулять, благо театр Теодора в старом районе, недалеко их знаменитая Плака с одной стороны и площадь Омония с другой. В 16 ч. – что-то перекусываю или в кафе, или дома. К 7 ч. спускаюсь вниз на грим. В 9 ч. вечера – начало. Правда, всегда с опозданием: греки собираются медленно. После спектакля иногда с Теодором и с каким-нибудь гостем идем в таверну. Смотрел тут недавно нашего «Гамлета» продюсер из Германии. Ему понравилось, пригласил нас играть в сентябре во Франкфурт.
Теодор попросил сыграть еще три спектакля здесь – просит публика – я отказалась – устала. Ни с кем не общаюсь. В свободное время пишу мои соображения по поводу «Поэмы без героя» Ахматовой. М.б. выйдет книжка.
Завтра полечу в Москву. Плохо себя чувствую. Болит сердце. Все, Том! Обнимаю.
Из дневников 2002 года
14 февраля
Прилетела из Афин Мария Бейку. Обедали вместе с ней и Маквалой. Обе толстые, но такие разные: Маквала – покой, граничащий с равнодушием и очень неконфликтна, всегда старается быть в стороне и без претензий. Когда с ней бываем в театре или на концерте, – абсолютное совпадение вкусов. Мария – полная противоположность. Была партизанкой, с длинными косами, приехала в Москву (вернее, бежала от «черных полковников»), поступила во ВГИК, училась на курсе вместе с Тарковским. Работала на радио. Когда вернулась в Грецию, стала переводчицей с русского, хотя русский, по-моему, абсолютно забыла. Очень амбициозная. Но за ней как за каменной стеной. Как-то мы с «Таганкой» приехали на гастроли в Афины и забыли в Москве лист с въездными визами. Сидели несколько часов в аэропорту, пока Мария связывалась с их министром иностр. дел, и нас – всю огромную труппу – впустили в страну без виз.
Вечером в Доме литераторов наш обычный концерт из «Триумфа». Сборная солянка. Ведут, как всегда, Зоя Богуславская и Познер. Я читала Цветаеву. В прошлом году читала Ахматову, и принимали лучше.
15 февраля
Вечером с Маквалой на «Снегурочку» в «Новую Оперу». К сожалению, дирижировал не Колобов, и оркестр звучал намного хуже. Снегурочку пела дочь Люды Максаковой. Худенькая, но с неприятным тембром голоса. Маквала с ней занималась, поэтому, как всегда, без критики.
16 февраля
Днем запись на телевидении с Калягиным. Он ведущий. В студии публика – молодые актеры и студенты. Что-то невразумительное спрашивали. Калягин мил, да и я к нему хорошо отношусь, в отличие от многих. Мне нравилось, как он репетировал на «Таганке» Галилея. Играл бы более объемно, чем Высоцкий, но у Володи уже тогда было имя. Эти интервью на TV надо манкировать – все как в песок времени.
18 февраля
Вечером в Большой. Маквала пела Адриену Лекуврер. Очень хорошо! Мы с ней поработали над монологом Федры, и после спектакля ко мне подошел Дима Бертман из «Геликон-оперы» и сказал: «Я понял, что это Вы сделали ей Федру». Но она здесь была послушной. Не как всегда. Она начала репетировать этот монолог как грузинская, рыночная торговка – с темпераментом и криком. Я все это ей сняла и – что значит талант! – она быстро все сделала. Сдержанно, сильно и только крик на последней ноте монолога.
Очень хорошие декорации – взяли напрокат из «La Scala» на два года. И даже белое платье на Маквале было хорошо.
19 февраля
Прилетела в Афины. В «моей» квартире сделали ремонт. Очень все чисто и хорошо. Текстовая репетиция с греческими актерами. Девочка – хорошо, мальчик – плохо. Заметила, что молодых актеров талантливых найти труднее, чем молодых актрис. Это во всех странах.
20 февраля
Очень устаю от перепадов климата и всего. Болит голова. Буквально нет никаких сил. Тем не менее заставила сходить себя на рынок – купить что-то поесть. В доме ничего нет. Купила зелени и рыбу. Во 2-й половине дня – дождь. Моя голова его «рожала». Днем долго световая репетиция. В 21 ч. – «Гамлет». Как всегда, начался на полчаса позже. Играла на «троечку». Нет сил.
21 февраля
С утра солнце. Хоть какая-то радость. Сделала свой обычный прогулочный круг. Все знакомые собаки на месте.
«Гамлет» снимали на видео с одной точки и далеко. Моя энергия на экран не передается, я знаю. И останется после этого спектакля что-то неудобоваримое. Звонила Маквала, сказала, что Микки заработал 500 рублей: Лейла гуляла с ним на Патриарших, а там снимали какое-то кино и попросили Лейлу с ним пройтись в массовке, а потом заплатили деньги. Микки без меня там скучает. Надо бы опять его взять сюда.
22 февраля
Днем пешком до Omonia – мой мастер-класс в местном университете. Мы его провели с Олей Лазариду, и она же переводила мой французский. Не интересно.
Вечером играла «Гамлет». С немцем и Теодором в таверну. Мне хочется все время лежать. Нет сил. Моноспектакль – всегда пытка, а этот особенно. Волнуюсь за двух молодых актеров, чтобы что-нибудь не пропустили. Раздражаюсь на неправильный свет. Ну, это всегда у меня. Не забыть бесконечные конфликты с осветителями на «Таганке».
23 февраля
Все одинаковые дни. Ночью бессонница. Встаю в 12 ±, пью чай с пасьянсом. Прогулка. 16 – обед. 19 – грим. 21 – спектакль.
25 февраля
Начала писать опять про «Поэму без героя». Благо, рукопись с собой. Пишу после спектакля ночью. Голова болит.
26 февраля
Встала рано. Писала «Поэму». Днем с Марией Бейку в какой-то склад – старые вещи: камины, чернильницы, сумки и т. д. Дребедень, которую люблю. Накупила ненужное. Половину раздарю здесь же. Мои покупки – мой наркотик. Как и пасьянс и бесконечное чтение. Мои ширмы от реальности.
28 февраля
Все дни работа над «Поэмой» и вечерами «Гамлет». Тяну «на профессии». Теодор просит еще добавить спектакли – публика раскусила и хочет еще. Отказалась. Мне ведь все равно – работать в Дельфах перед 5-ю тысячами или здесь, где зал на 300 человек.
3 марта
То же, что и всегда. Скучно записывать. Вечером, вернее уже ночью – после спектакля Мария и Теодор у меня. Я купила в ресторане какую-то еду. Теодор мне гадал на кофейной гуще: клевета от кого-то, после июня лучше. Кто-то что-то неожиданно подарит. Ну и т. д.
4 марта
Во время спектакля сорвала родинку. Было много крови. На спектакле был какой-то врач, посмотрел, сказал – не опасно.
6 марта
Прилетела в Москву. Сходила к онкологу по поводу родинки. Не опасно. Отвезла мамочке продукты. Я, по-моему, заболеваю. Болит сердце.
9 марта
Вызвали «скорую» из поликлиники. Сделали кардиограмму и отправили в больницу в «Отрадное».
Письмо
20 мая 2002 г.
Том! Сижу в аэропорту в Барселоне, жду рейса на Москву. Сыграла здесь 5 «Гамлетов». А после Афин я все-таки попала в больницу. Разболелось сердце, вызвали «скорую» и прямиком в реанимацию. Пока лежала там одна – сносно. Только от лекарств очень болела голова. Спасла меня нянечка-уборщица – дала мне крепкого сладкого чая. Но потом туда подвезли каких-то старух тоже «с сердцем», и они ночью так храпели! Я была счастлива, когда меня перевели в палату. Там я была одна и блаженствовала. Даже удалось поработать над рукописью о «Поэме без героя» Ахматовой.
Играли мы в Барселоне в каком-то новом театральном центре. Зал неудобный для меня: круглый и без сцены, просто площадка в центре. Нет концентрации энергии.
По просьбе местных – дала тут один мастер-класс по психической энергии. Но тоже в новом помещении – не натопленном. Скучно!
Ко мне сюда приехала приятельница из Женевы. Пришлось с ней погулять по городу и даже съездить в Sitgese – город, где я играла и «Федру», и «Квартет», и «Медею». Там каждый год театральные международные фестивали. В Барселоне я не в первый раз, и поэтому была гидом для моей приятельницы.
Том, по-моему, объявляют посадку. Конверт я приготовила раньше. Просто было недосуг писать. Опущу где-нибудь. Обнимаю.
P.S. В июле буду в Дельфах, напишу оттуда.
Ремарка
В своей жизни я была на многих театральных фестивалях: и в Эдинбурге, и в Авиньоне, и в Дельфах, и в Испании, Японии и т. д. В Sitgese – недалеко от Барселоны я была раза 4 – там мы играли и «Федру», и «Квартет», и «Медею», и «Гамлет-урок». Хочу немного сравнить по внешним признакам этот фестиваль и, например, «Кинотавр» (фестиваль в Сочи).
Мне не хочется критиковать наш сочинский кинофестиваль, потому что это чудо, что он есть в наше время, где киношники, пресса, продюсеры и бесконечное количество детей, мужей и жен – и все это бесплатно кормится, купается, загорает и кто хочет – смотри последние новые фильмы. Здесь – в Испании – хорошая гостиница – лучше, чище, чем в Сочи, хотя обслуживают ее несколько человек. (Сколько было обслуги в сочинской гостинице, мне трудно сказать – не подсчитаешь. На каждом этаже, например, по 4 горничные – здесь одна на всю большую гостиницу. Тем не менее все успевают. Каждый день меняют постельное белье и полотенце.) Но кормят в Сочи обильнее – 3 раза в день – много, вкусно (не понимаю, кто дает на это деньги и зачем). Здесь утром обычный гостиничный завтрак (то, что называют европейским – без излишеств). И потом на день дают талон на 10 долларов – можешь, доплатив еще 20 – поесть в любом ресторане. 3-я еда не предполагается.
В Сочи каждый день фильмы, с утра до вечера фильмы, на которые мало кто ходит – все сидят или у моря, или в кафе. Здесь вечером по 2 спектакля, и достать билет на них очень трудно – залы переполнены.
В Сочи меняют туалеты, а на открытии и закрытии – актрисы в вечерних платьях. Здесь – майки, шорты, джинсы – с утра до вечера. Официальных церемоний нет.
Когда идешь, например, по улице Парижа – никто ни на кого не обращает внимания.
У нас одежда пристального внимания и обсуждения. И встречают и провожают «по одежке». Впрочем я ломлюсь в «открытые двери». Итак все ясно, так что лень продолжать эту тему.
Письмо
20 июля 2002 г.
Том, привет Вам из Афин. Сижу в «своей» квартире в театре Терзопулоса. Жара и шум. Ад.
Я раньше никак не могла выучить французское «l’enfer» (ад), все время говорила «contre paradise» (не рай), а теперь, поживя в Афинах «l’enfer», у меня точно закрепилось за этим городом.
У нашего поэта Андрея Вознесенского были такие строчки:
Мы живем в очень шумное время – грохот машин, самолетов, радио, телевизора, телефонов и т. д. – создают вокруг нас поле и иногда, особенно одиноким этот шум помогает пережить это чувство одиночества и неудовлетворенности однообразием из жизни. Человек уходит домой после работы, где было много шума и разговоров, вместо того, чтобы побыть в паузе, молча, с самим с собой – включает телевизор.
В театре на сцене все говорят или звучит музыка, или какие-нибудь другие звуковые эффекты.
Я скучаю по актерским паузам в театре. Знаю, что это, пожалуй, самое трудное в театре – «держать паузу». Именно «держать». Потому что это ощущение похоже на телекинез, о котором сейчас много пишут, когда силой воли или напряжением какой-то другой энергии в воздухе зависает предмет. Точно такое же энергетическое напряжение требуется от актера, чтобы пауза «зависла»! И в кино люблю сниматься в сценах, где мало слов. Всегда прошу режиссеров ставить на меня камеру, когда говорит партнер. Но они упрямые. Снимают «восьмеркой»: кто говорит, тот и в кадре. Глупо.
А музыка в театре и кино нужна для «атмосферы». Но «слабо» сделать это атмосферу в тишине. Недаром говорят о киноязыке Тарковского, например. Напряжение в кадре достигается каким-то особым способом кино. Среди актеров американских я люблю Аль Пачино, который, что бы ни играл, держит это напряжение в кадре своим присутствием.
Том, простите мои детские «теории». Это от жары и надоевших Афин. Обнимаю Вас и Юлию.
Алла.
P.S. Пришла машина за мной. Еду в Дельфы. Там на старогреческом стадионе буду играть свой новый спектакль «Tristia» – последние женские монологи древнегреческих трагедий.
Спектакль репетировала в Москве в театре у Васильева. В Дельфах свет поможет поставить Терзопулос. На этом стадионе собирается на спектакль до 7 тысяч зрителей. Едут отовсюду.
Ремарка
Я помню Николая Симонова в Сальери в спектакле Ленинградского Пушкинского театра – незабываемое его начало роли: открывался занавес, в глубине сцены стоял спиной к публике Симонов – Сальери в полнейшей тишине. И чем дольше молча стоял Симонов, тем больше сгущалась эта тишина. И когда это предгрозовое ощущение уже невозможно было вынести, он резко поворачивался и гневно, резко, со своей характерной четкой артикуляцией выстреливал долгожданную фразу: «Все говорят, нет правды на земле, но правды нет и выше…»
Незабываемое впечатление!
«Зоны молчания» были в спектакле Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека» в Московском театре Станиславского. Это был сознательный режиссера расчет и воспринимался тогда новым языком театральных выразительных средств. Актеры на сцене молча и долго делали салат. А перед этим они о чем-то говорили – о чем? – не помню, а помню эту зависающую паузу. Это не было просто молчание – это была «зона» молчания – «зона» напряжения и мы, зрители, знали, о чем молчат актеры, потому что жизнь персонажей на сцене и наша – были адекватны. А нашу жизнь и нас самих мы научились понимать без слов. Чебутыкинское «тарарабумбия – сижу на тумбе я» говорит нам больше, чем какой-нибудь монолог, если актер, играющий Чебутыкина, умеет играть без слов. А знаменитое «трам-там-там» Вершинина и Маши? Тут уже скрытое, бессловесное, телепатическое общение доведено до простого звука.
После театра «запрещенного слова», театра сюжета, истории, психологической подробности чувств – когда все слова были сказаны впрямую или как «ширмы-загородки», после того, как прекрасные актеры самовыявлялись на пике остроты чувства – эти васильевские «зоны молчания» тогда воспринимались чудом открытия. Мне казалось, что театр для себя нашел новый язык выразительных средств. Жаль, что потом этот язык забыли. Правда, говорить на нем очень трудно.
Рассказывают, что когда Михаил Чехов играл Гамлета, в середине одного монолога, замолкал и долго держал паузу. Зал напряженно следил за этим. Чехов вроде бы говорил, что в это время он просто напряженно разглядывал гвоздь в полу. Не знаю, правду ли он про себя сказал или выдумал, чтобы отвязаться от досужих вопросов, но даже если это и так, то, видимо, на этом гвозде была такая сильная концентрация энергии и воли, что сам по себе гвоздь ничего не значил.
Актер, когда он один на сцене, всегда почувствует силу напряжения зала и перейдет к другому куску. И тем более для меня тогда в 79 году у Васильева была ценна эта пауза, потому что на сцене было 2 или 3 человека (сейчас не помню), и, конечно, каждый из них не мог сменить ритм действия. Тут нужен был расчет режиссера.
Я мечтаю о том времени, когда мы придем в театр, актер выйдет на авансцену, сядет в удобное кресло, и мы помолчим часа полтора. Но такой актер еще не родился, к сожалению, поэтому, может быть, в профессиональную награду «Золотая маска», например, ввести новую номинацию – «за актерскую паузу»? «Золотая маска» – это наша театральная награда. Я была несколько раз в жюри, но ни разу ее не получала. Правда, она появилась, когда я уже перестала играть большие роли.
Письмо
3 августа 2002 г.
Том! Я вслед моему дельфийскому письму к Вам, пишу сейчас из Генуи, как Вы, наверное, поняли по этой гостиничной бумаге. Вчера мы здесь сыграли «Гамлета». Играли на прелестной площади, очень старой и удобной, потому что от камней шла хорошая акустика. Вообще, город забавный.
Сейчас я вот почему пишу. У меня в Венеции в банке «Navarro» лежали очень долго 2 тысячи долларов. Они таяли, т. к. брали какие-то проценты за хранение. А я в Венецию все не попадала. В прошлом году из Франции я написала туда Письмо, чтобы они перевели деньги в Бостон, только я не помню – я просила перевести на номер карты или на счет. Сейчас, будучи в Италии, я зашла в филиал банка и спросила, провели ли они эту операцию. Они подтвердили. Проверьте, пожалуйста, перешли ли эти деньги ко мне на счет в Америке. Извините, Том, что я Вас обременяю этой просьбой, но так уж складывается моя денежная судьба, что я как кукушка какие-то деньги оставляла в городах Европы, чтобы не вывозить их из России. Но теперь у меня только счет в Америке – у Вас.
Вот такая просьба.
Сейчас я лечу в Афины, потом на Крит, потом на юг Франции, там у меня друзья. Если ничего не случится дома. Т. к. там Володя остался один с больной собакой, больным котом и умирающим 99-летним отцом.
Все, Том, пора ехать.
Обнимаю Вас и Юлию.
Письмо Тома
13 августа 2002 г.
Дорогая Алла! Мне, как обычно, было очень приятно получить Письмо от тебя/Вас. Не очень легко разрешить проблему перевода от банка «Navarro», п.ч. Юлия почистила мой файл со многими Вашими записями. Значит, сейчас у меня только несколько бумажек, относящихся к Вашим счетам. Например, есть только несколько от прошлого года.
Обычно, не нужно сохранять все такие, но сейчас понимаю, почему они могут быть полезными, в данном случае, проблема с банком «Navarro».
Совсем возможно, что перевели деньги, п.ч. вижу, что вы потратили сравнительно много денег в прошлом году, и тоже вижу, что я перевел 2500 из «certificate», в ваш обычный счет для карты.
Это все значит, что я должен буду расследовать ситуацию. Сегодня мне сказали по телефону, что эти деньги (2000) не были бы приняты картой, если вы им дали это число.
Вы можете попросить у «Navarro», чтобы Вам дали копию бумаги этого перевода денег.
Между тем я сделаю все, что смогу, с этой стороны. Я только что вернулся из Боснии, где работал с американскими студентами-добровольцами. Мы работали над постройкой центра для детей, «имеющих специальные нужды».
Я радуюсь, когда слышу Вас. Буду подробно читать и разбирать твое Письмо, особенно то, что относится к поэме Ахматовой.
Целую.
Письмо
30 сентября 2002 г.
Дорогой Том! Здравствуйте! Как Вы поживаете? Это я Вам на русском пишу обычное французское приветствие, которое не требует подробного ответа.
Я сейчас на юге Франции в Теуле – это небольшое местечко под Каннами. Здесь каждый год у старого месье, который живет тут постоянно, отдыхают мои друзья из Женевы, и я не в первый раз приехала к ним после моего мытарства по городам и весям. Ну и лето у меня выпало! Врагу не пожелаю. Дельфы, Генуя – это все были «цветочки». Надо было ехать на Крит играть «Гамлета». Приехала в Афины моя подруга Маквала, и мы: я, Маквала, Мария Бейку (я, помоему, Вам писала про нее, переводчица) и Теодор Терзопулос сели на пароход, чтобы всю ночь плыть на Крит. К вечеру мы с Маквалой решили поужинать, но тут мои греки встретились с другими греками и решили ужинать вместе. А греки, как Вам известно, ужинают – чем позже, тем лучше. Но… выключилось охлаждение, и когда мы вошли в ресторан – там было пекло и, конечно, полно народу, т. к. греки, как и французы, любят жить по точно определенным часам. Подали нам что-то неудобоваримое. Короче – я так отравилась! Всю ночь меня выворачивало. Утром я была зеленая. В гостинице вызвали частного врача. Он сказал, что надо обязательно сделать анализы и УЗИ. Все это мне стоило около 2-х тысяч долларов, но, вроде бы, пока ничего страшного. С трудом отыграла «Гамлета». Причем площадка была неудобная! Наверху, в старой крепости, на воздухе. Дул сильный ветер, наши осветительные приборы падали. Кошмар! Решили остаться на неделю отдохнуть: я, Мария и Маквала. Терзопулос уехал. Я в гостинице спрашиваю – далеко ли до моря, чтобы искупаться. Ответ – надо брать машину и ехать на пляж. Машины нет. Я со своим упорством пошла искать сама по узким улочкам. Выхожу к морю, правда, не очень цивилизованному, но купаться можно. Так я и ходила каждый день через весь город к этому берегу. Ходила одна, т. к. мои Маквала и Мария – «неходячие» из-за габаритов, и они не купались. И только в последний день я пошла от гостиницы не налево, а направо, и через 2 минуты вышла на роскошный песчаный пляж. Но греки туда, действительно, приезжают на машинах. Все это пустяки, но очень хорошо по этому примеру понять легкомыслие, необязательность, невключенность греков. Но… греки есть греки!
Из Афин я взяла билет до Генуи, прилетела туда поздно вечером. Никого не знаю. Взяла такси и еду до гостиницы около вокзала, чтобы завтра сесть на поезд и ехать в Ниццу. Высаживает таксист меня у вокзала. Кругом пусто. Вокзал заперт, и под кустами и на лавочках какие-то странные персонажи: не то бомжи, не то наркоманы. Я со своим чемоданом, ручку у которого, конечно, оторвали в Al Italia – это всегда так – иду и спрашиваю, где гостиница. Показали: 2 звезды, заглянула: для проституток на одну ночь, пошла дальше. Наконец нашла 4 звезды. Переночевала и утром на поезд. Забавная со мной в купе ехала пара – простые итальянцы, которые первый раз едут во Францию. Они все время стояли у окна и ждали Монте-Карло. Я не первый раз еду этой дорогой, поэтому знаю, что поезд в Монте-Карло едет через туннель, поэтому они ничего не увидят, но не хотела их разочаровывать, потому что, когда мы остановились в этом туннеле, и было объявлено, что это Монте-Карло – они чуть не плакали. Вышли они, как и я, в Ницце. Мне их было безумно жалко. Уж очень растерянный был у них вид. Их никто не встретил. Впрочем, сама я не раз попадала в такие ситуации.
Когда я первый раз приехала в Америку, меня тоже никто не встретил, а должна я была еще перелетать в Бостон. Денег никаких. Что делать? В Нью-Йорке тогда никого не знала, да и не могла бы без денег добраться до города. Стою растерянная. Помог какой-то американец-поляк. Позвонил в театр Бостона, спросил, почему не встретили, они сказали, что меня ждут завтра (обычная путаница нашей советской бюрократии), но тем не менее выслали по faxy билет. Меня этот поляк проводил до зала ожидания и передал какой-то милой американской паре, которая летела к себе в Гарвард из Индии.
А из Монреаля в Квебек холодной зимой! Автобус приехал ночью. Где моя гостиница? Спросить некого. Нашла! А Япония! Где я не знаю ни языка, ни друзей. Но всегда находится кто-то, кто помогает.
Труднее с этим в России. Но это другая тема, которую я не хочу развивать.
Дом наш в Теуле стоит на горе, приходится к морю спускаться минут 20, это бы ничего. Но подниматься! Пора. Пишу в кафе. Уже вечер. Пойду.