Ремарка

17 января 1992 года – по приглашению Рашель Лорти полетела в Канаду.

В театре за меня в «Годунове», в «Пире», в «В. В.» играют другие. Вернулась в Москву 22 февраля.

В Квебеке поступила на курсы французского языка в университет «Laval». Стала ходить, вернее, ездить на машине (Рашель отдала мне свой «Мерседес») туда каждый день. Мне нравится университетская атмосфера, нравится молодежь, которая там учится. В библиотеке, в читальном зале можно взять магнитофон и кассету с французскими уроками. А главное, дома у Рашель основная практика. Вокруг меня никто не говорит по-русски. В самом городе есть знакомые с русским языком. Елена Палеолог (профессор университета) живет одна, ее брат и родственники остались в Париже.

Я вспоминаю это время спустя много лет, и оно мне кажется не таким наивным, каким я его воспринимала тогда.

Рашель Лорти – жена известного канадского актера. После его смерти ей достался дом под Квебеком, двое взрослых сыновей, которые жили вполне самостоятельно в городе, и больная мать, которую я так же ни разу и не увидела – она тоже жила где-то в другом месте. Может быть, даже в доме престарелых – на Западе это принято. Рашель также стала директором театрального фестиваля, каким был до нее ее муж. Год назад мы на этом фестивале отыграли «Федру», наше советское руководство отправило нас назад домой до конца фестиваля. А оказывается, «Федра» в конце фестиваля получила денежный приз, и Рашель его оставила себе. Разразился скандал. И, думаю, теперь она пригласила меня к себе в гости, чтобы дать понять окружающим, что между нами нет никакого конфликта.

На этот раз она мне устроила еще и мастер-класс в Монреале. Мне отдал свою квартиру ее знакомый актер, который тоже ходил на этот класс, где мы репетировали «Вишневый сад», и он изображал Лопахина.

В те годы я несколько раз приезжала в Канаду по разным случаям. Летом мы с Рашель ездили на ее дачу в озера в лесу. Ни души! Мы купались голые, обмазывались лечебной глиной и лежали на теплых валунах. Я ходила одна в заросший лес, а Рашель меня предостерегала, чтобы далеко я не заходила – могли встретиться медведи. Зимой в Квебеке мне нравились улицы, занесенные снегом. Дороги расчищались, но все равно оставался накатанный снег, а вокруг домов сугробы и только расчищенные тропинки к крыльцу. Иногда был такой мороз, что аккумулятор у машины надо было заряжать заново, благо, что почти у каждого входа было приспособление для этого. Но, не смотря на мороз, все бегали в коротких курточках и без головных уборов. Мне одна актриса в Монреале подарила осеннее пальто от «Sonia Rykiel», и я в нем проходила весь холодный месяц. Да и сейчас я его ношу, когда выхожу выгуливать своих собак.

Мне нравится Канада – такая очищенная Россия по природе. Вернее, Россия, которую я себе представляю. У меня там много друзей осталось. Но почему-то я перестала туда ездить. Так бывает…

 

Письмо

20 января 1992 г.

Дорогой Том! Здравствуйте! Конечно, странно писать Письмо, когда можно снять трубку и поговорить, но – с другой стороны – по телефону не наговоришься. С чего начать? Я не хотела ехать в Канаду, между нами, – устала, было много дел в Москве, не люблю перелеты и чужие дома, т. е. чужие дома, когда там надо долго жить, потому что нарушаешь этим привычный распорядок и у тех, у кого живешь, и для себя тоже. Но… Я рада, что приехала. Во-первых, французский язык – немного сдвинулся с мертвой точки, во-вторых, много общаюсь с актерами. Это «ателье», как здесь называли мою работу в Монреале, возникло чисто импровизационно, чтобы дать мне немного подработать. И я, слава Богу, заработала 3500 канадских долларов, но что-то потеряла, что-то потратила, и теперь при обмене на американские доллары у меня оказалось 1600$. Это неплохо. С ними я и еду в Москву.

Первое «ателье» было с профессиональными старыми (в смысле – опытными) и известными в Канаде актерами. Нужно было их чем-то удивить, потому что все, что касается обычной профессии – они знали. И я удивила – стала рассказывать о методологии психической энергии в театре. Я знала, что они не знали об этом ничего, ведь это моя система. В письме, к сожалению, об этом не расскажешь, что нужно рассказывать долго, но что это такое – вот вам пример: в начале нашего века в Индии жил замечательный факир, который на глазах у тысячной толпы поднимался по веревке в небо. Англичане сняли этот сюжет на пленку в кино и когда стали смотреть на экране, то увидели, что факир сидит в спокойной йоговской позе, рядом с ним виток веревки, а вся толпа смотрит в небо. Экран не передает эту психическую энергию. И это не гипноз. Один англичанин, к примеру, в толпе индусов видел, что факир поднимается в небо или группа англичан в этой же толпе – не ясно. А когда факира привезли в Англию – ни один англичанин не увидел, как факир поднимается в небо. Отсюда много выводов: корни культуры в разных странах, манера, влияние театра в разных странах – разная, эта энергия может идти, а может ее что-то заслонять и т. д. и т. д.

Я разработала методологию и упражнения для «выхода» этой энергии. Одно время мы работали вместе с одними учеными, у которых был аппарат, измеряющий эту энергию. Они работают в каком-то закрытом институте, где изучают космос и разрабатывают, например, метод телепатического общения с космонавтами в случае отказа всякой технической связи с землей.

Том, дописываю Письмо в разное время и в разных обстоятельствах, иногда в машине – поэтому пишу плохо.

Я люблю «плыть по течению», т. е. не сопротивляться обстоятельствам. Стараюсь не жаловаться. Здесь, в Канаде, иногда меня посещала мысль: «зачем я здесь? И кому я здесь нужна?» Но, с другой стороны, эти же вопросы могу задать и у себя дома, как, впрочем, и в любом другом месте.

Книги, работа – своего рода наркотик, который нас спасает от наших мыслей. Профессия меня заставила быть устремленной, поэтому в каждом «деле» я слишком погружена и, в конце концов, видимо, живу для себя в каком-то выдуманном мире.

Теперь о вечере с Клер Блюм. Я рада, что Вы будете моим агентом в этом деле. Я Вам полностью доверяю, поэтому делайте, что посчитаете нужным. Единственно, проследите, пожалуйста, чтобы на афише наши имена были вровень. Я себя считаю не ниже ни Клер Блюм, ни кого бы то ни было. Хотя и не очень высокого мнения о себе. Конечно, хорошо, что остановились на Цветаевой и Ахматовой – разные судьбы, разная мелодика и ритмы в стихах. Не думаю, что нам надо с Клер читать одно и то же, но если что-то и совпадет, то будет неплохо. Думаю, что это надо делать нам в вечерних (строгих) платьях и как-то оформить сцену. Предположим, черные кулисы, черный задник, две большие фотографии Цветаевой и Ахматовой и, может быть, по какой-то одной символической детали от каждой: например, ветка рябины или бузины (обязательно с красными ягодами) от Цветаевой и кружевная шаль, брошенная на старое кресло, от Ахматовой. И, конечно, музыка. Я подумаю.

Том, Письмо заканчиваю, – бегу на спектакль, а там – ужин и т. д. и т. п. Я потратила по карточке не то 33, не то 37 долларов. Постараюсь впредь записывать, чтобы не перейти за черту. Обнимаю Вас. Кланяйтесь Виде.

 

Письмо

31 мая 1992 г.

Дорогой Том! Я опять в Афинах. Помните, я Вам звонила в феврале из Квебека, говорила об «Электре» в постановке Любимова для открытия огромного культурного центра «Мегарро» в Афинах. Они даже приурочили к открытию фестиваль, который так и назывался «Электра». Тут и балет Григоровича, и опера Штрауса «Электра», и наш спектакль. Премьеру сыграли 20 мая.

После Финляндии, где мы в Хельсинском городском театре играли, как всегда «Годунова», весь апрель репетировали в Москве «Электру». Трудный вопрос всегда в современных прочтениях трагедий – как играть хор, это ведь не опера. Хотя древние именно пели. Любимов пригласил балетмейстера из Белграда. Хороший мальчик, но талант не крупный, а значит будут «штучки». А в конце мая сыграли «Электру» здесь, в Афинах, сначала на малой сцене, а потом на большой. Меня хвалят. Назвали в статье «красной Электрой» (я в красном платье). Но играла, как всегда, больная. Воспаленье легких. Обычно, я стараюсь весной ездить в Крым из-за моих легких, а тут не получилось.

Играем несколько спектаклей. Я разбогатею. Суточные мне дают 35$, а за спектакль – больше. Местный миллиардер, который все это и организовал, подарил мне золотой браслет от Launinissa и предложил любую будущую работу в той же команде, т. е. с Любимовым и «Таганкой». Я предложила «Медею». Он дает деньги на постановку.

Я знала, что заболею, сорвусь. Так всегда бывает. Я не могу репетировать в «полную ногу». А Любимову без этого скучно, и он требует каждый раз полной отдачи. Я его предупреждала. И теперь – все по банкетам и гуляниям – а я до спектакля лежу, болею. Езжу по врачам.

И потом, трагедию надо играть холодно и отстраненно, с внутренним жаром, а не с внешним. Я недовольна. И плохое от этого настроение. Извините меня, Том. Тоска.

И еще я заметила такую закономерность в трех пьесах, которые играла:

Электра – Гамлет – Треплев;

Клитемнестра – Гертруда – Аркадина;

Эгист – Клавдий – Тригорин;

Хрисофемида – Офелия – Нина Заречная;

Воспитатель – Гораций – Дорн.

Закономерность в том смысле, что эти роли могли играть одни и те же актеры. (Электру в Древней Греции играли мужчины.) Но здесь дело не в поле, а в характерах. Хотя, может быть, и в поле тоже. Ведь муза трагедии – женщина. Значит, голос трагедии женский. «Голос колоссального неблагополучия» – как писал о Цветаевой Иосиф Бродский. Женщина более чутка к этическим нарушениям. И более целомудренна в этических оценках. Во всех этих крупных ролях – внутренняя честность. После катастроф стать другим человеком. Чище. Ведь принимать катастрофу можно как урок и искать, в чем была ошибка, а можно принимать эту катастрофу как неизбежность общего естественного хода явлений и поступков. Следовательно, Том, я могу сыграть все эти роли. Вот куда завернула, вот какая самонадеянная, скажете Вы. Обнимаю.

 

Письмо Тома

3 марта 1992 г.

Дорогая Алла! Я рад, что ты поехала в Канаду: во-первых, из-за французского языка и, во-вторых, изза ателье (work shop) и возможности передать свое знание; и, в-третьих – из-за заработка.

Напиши мне подробнее, что были эти актеры? Поподробнее напиши о них (или скажи свой телефон – я тебе буду звонить). Почему тебе нужно было их удивить? Ведь ты удивляешь, сама не желая этого, при первой встрече – это твоя личность, ваша «завершенность», если можно так выразиться. Это – «восточная» сторона русского характера – удивлять. Или, м.б., в тебе есть что-то «шаманское»? Твоя система найти психическую энергию в аудитории – это «место», откуда ты что-то позитивно ощущаешь (впитываешь), по-моему, тяжело передать упражнениями и воспользоваться твоим «методом». Но ты можешь, а другие глядят и глядят, как эти англичане, но ничего не видят. Что ты разработала для твоих студентов? Какие упражнения? Было ли языковое препятствие? (Psychic investigations). Про аппарат, измеряющий энергию, – вот что-то интересное! А ты подозревала, что эти ученые из института, управляемого КГБ? Говоришь, что «закрытый институт»? У меня был приятель (это напомнило мне Солженицына «В круге первом») – CHRIS BIRD (автор книги «Тайная жизнь растений»), который заявлял, что русские ученые лучше наших в психической области. А эксперимент, который ты описываешь, который измерил телепатическое общение, – вроде таких, что BIRD описывал мне. Моя Юлия принадлежала группе, которая делала такие эксперименты. Общались с мертвыми и т. д. Однажды, когда я хотел контактировать мою мать, я понюхал ее (ее духи в комнате). Точный знак. Может быть, что работа – натуральное состояние человека, а «мысль» – ненатуральное. Значит: работать – здорово, а «мыслить» – нездорово. Это я по поводу твоей фразы, что работа – наркотик, который нас спасает от наших мыслей.

Теперь о Клер: она не осуществила столько, сколько ты. Это говорю не ласкательно, а реалистически. Ты представляешь то, что PETER O’TOOLE представил как идеального актера – готовность играть какую бы то ни было роль. Ты сыграла роли всяческие, разнообразнее Клер, даже если она отличная многосторонняя актриса, не играла достаточно ролей. В этом смысле ты над всеми, включая и DENEUVE, которая похожа на тебя в смысле настроения, AURA, которую она создает.

«Бегу на спектакль» – хорошее заглавие для твоей корреспонденции (переписки со мной). Всегда случаются перерывы, созданные требованиями работы (игры) или недостатком бумаги, или приездом самолета, или автобуса. Все-таки, эти перерывы, STOPS, не нежеланные, по-моему. Из-за того, что они предотвращают вас от больше откровения о себе. Ну так, я тоже: «бегу сейчас на лекцию» и поэтому заканчиваю Письмо.

 

Письмо

30 июня 1992 г.

Дорогой Том, пишу из Швейцарии. Прилетала погостить у друзей. Милые люди, но… Реакции наши не совпадают на многое, особенно на «прекрасное». Где-то я прочитала у одного умного человека (у Сартра?): «Ад – это другие». Так вот: может быть, я сейчас в аду? И почему меня всегда затягивает общаться именно с этими людьми? Они тянутся ко мне, чувствуя что-то «забавное», а я по мягкости характера до поры до времени их терплю. Правда, потом, как в натянутой резинке, которую рвут, – резко прекращаю общаться с людьми. А они не понимают, почему, и ищут рядом какую-нибудь причину – обиду. А может быть, это заложено в моем характере – «страсть к разрывам». Если перечитать переписку Пастернака с имярек, то вначале страстная влюбленность, потом постепенное охлаждение, но адресат этого пока не чувствует, потому что стиль письма остается прежним, а потом… Впрочем, он сам не доводил до разрыва, отдавая эту «блажь» партнеру.

С моими швейцарскими друзьями произойдет то же самое. А пока «тишь да гладь, да Божья благодать». Ездим по разным маленьким швейцарским городкам. Иногда заезжаем во Францию, благо рядом. Вчера, например, были во французском городке Анси. И хоть рядом со Швейцарией, но жизнь и люди другие. Более артистичные. Были здесь на маленьком антикварном рынке, которые в каждом городе на площадях по воскресеньям обязательны. Накупила массу ненужных вещиц. Но я их люблю, и люблю покупать. Моя квартира в Москве и на даче постепенно из-за этого превращается в Pubele (мусорный ящик). Както давно я видела спектакль Беккета, где родители живут каждый в своем Pubele. Тогда я подумала, что это театр абсурда и художественная идея, а сейчас сама живу так. Я еще этот стиль называю «матросский сундучок», где свалены вместе все «драгоценности» от путешествий – от открыток до новых носовых платков.

Иногда ездим в лес за грибами. Здесь они растут совсем не в тех местах, что в России. А я страстный грибник. Знаю все грибы. Мы с моей московской приятельницей Неей Зоркой обожаем это занятие.

Постараюсь отсюда Вам позвонить. А пока всего доброго.

 

Ремарка

На Икше я очень люблю ходить за грибами с моей приятельницей Неей Марковной Зоркой. Она доктор наук, специалист по кино, выпустила много книг, но мы с ней обожаем лазать в чужие сады. На Икше есть два нежилых сада, в которых растут сливы, терновник, смородина, цветы. Иногда мне хочется лезть туда под забором, иногда – нет. Вот, например, Нея полезла за яблоками. Я сказала: «Мне сегодня что-то не хочется лезть. Я буду стоять на стреме и, если кто-то пойдет, стану кричать: „Микки! Микки!“ (Маша и Микки – мои верные псы – были, конечно, со мной). И вот кто-то появился, я закричала и вижу: этот профессор, доктор наук с испугом лезет под забором обратно. Мы похохотали и полезли, уже вместе, в другой сад, куда надо было ползти попластунски. Не просто открыть калитку и войти, а – ползти. И в этом – только азарт, потому что сливы и яблоки продаются на каждом шагу. И вот мы лезем, и с нами собаки. Но Микки так любит поскандалить (я уже не говорю о Маше), что, если кто-то проходит за километр от нас, он начинает радостно лаять. Мы собираем сливы, а в это время к соседней даче подъезжает машина и останавливается за углом. И Микки по своему характеру должен бы обязательно залаять, но оттого, что мы с Неей притаились, как сучочки, мои собаки тоже притаились. И вот мы вчетвером превратились в четыре сучочка. Послышались голоса. Я говорю: „Нам нужно быстро отсюда выходить“. Поползли под забором, и Нея застряла в дыре. И как я ее потом проталкивала!..

Я до сих пор помню ощущение азарта, когда мы, живя летом у бабушки, лазали в чужие сады, хотя был свой. Это детское ощущение, любовь делать то, что не принято, у меня осталось.

Недавно я посмотрела польский фильм про одну актрису, которая вышла замуж, уехала за границу и перестала играть. И вот она приезжает в гости в Польшу, собираются друзья, родственники. А потом выясняется, что у кого-то что-то пропало, и оказывается, что взяла эта женщина. Ей не нужно, она богаче всех, но она плачет и говорит, что взяла не из-за денег, ей нужен был азарт, потому что она перестала быть актрисой. Ей хотелось снова испытать этот страх. Среди актеров вообще много такого: азарт, обман, кураж, внутренний подхлест – без этого скучно жить. Недаром Меркурий – бог воров, цыган, торговцев и актеров.

 

Письмо Тома

11 ноября 1992 г.

Дорогая Алла Сергеевна! Вот список стихотворений, предлагаемых для программы с Клер Блюм. Как увидите, мы обратили большое внимание на Ваше предложение насчет содержания программы. Спасибо за это! Это, конечно, не окончательная программа – вы с Дэвидом устроите это в Москве, когда встретитесь. Если включите «Послание Федры Ипполиту», то я переведу его, потому что нет, по-моему, английского перевода. Порядок стихотворений можно изменить, конечно. Надеюсь, что вам понравится.

Первая часть:

Стихотворения Марины Цветаевой:

1. «Откуда такая нежность?» (О ее любви к Мандельштаму).

2. Песню поет Анна Стейгер.

3. «Из московского цикла»: a) «Из рук моих – нерукотворный град», и b) «Над городом, отвергнутым Петром» (Мандельштаму).

4. «В лоб целовать – заботу стереть» (Алла: предлагаю, чтобы вы с Клер читали это маленькое стихотворение альтернативно – каждая из вас по одной строке и т. д. Как вы думаете? Если ритм хорош, эффект будет ошеломляющий! Том).

5. «Ты, меня любивший фальшью».

6. «Попытка ревности».

7. Песню поет Анна Стейгер.

8. «Волны и молодости – вне закона!» (Из «Лебединого Стана», посвященного белым солдатам. Новое издание издательством «Скифы».)

9. «Расстояние: версты, мили» (Пастернаку).

10. «О муза плача, прекраснейшая из муз!» (Ахматовой).

11. «Тоска по родине! Давно…»

12. «Послание Федры Ипполиту», если хватит времени. Все эти стихотворения можно найти (за исключением № 8) в: Марина Цветаева, Сочинения, I, Худож. Литература, 1980.

Часть вторая:

Стихотворения Ахматовой (очередь Тома):

1. «Муза».

2. «Наше священное ремесло».

3. «В последний раз мы встретились тогда».

4. «Клевета».

5. «Последний Тост».

6. «Я гибель накликала милым».

7. «А я молчу, я тридцать лет молчу». (Из седьмой «Северной элегии».)

8. «Чем хуже этот век предшествующих?»

9. «Воронеж».

10. «Комаровские наброски».

11. «Всем обещаньем вопреки» (она обращается к музе, к концу жизни).

12. «Реквием». Предлагаю следующее:

a) первые 4 строки – по-русски;

b) «вместо предисловия» – по-английски, довольно быстрым темпом;

c) пропустите «Посвящение»;

d) вступление – по-английски, по-русски;

e) кусочек перед эпилогом: «Магдалина билась и рыдала» – по-русски;

f) эпилог 1 – по-английски, по-русски;

g) —//– 2 —//–

Алла! Знаю, что вы предпочитаете сначала читать оригинал, а потом перевод, но, по-моему, надо кончить программу на русской ноте, значит, с оригиналом во втором положении. Надо помнить, тоже, что аудитория, большинством, не будет знать русского.

Обнимаю.

 

Ремарка

На фестивале в Квебеке, где мы играли нашу «Федру», я посмотрела греческий спектакль «Квартет» в постановке Теодора Терзопулоса. Не зная греческого и этой пьесы, я абсолютно все поняла, мне даже иногда казалось, что я понимаю и язык тоже. А Терзопулосу понравилась наша «Федра». На каком-то совместном банкете мы сидели рядом и решили вместе работать. Я подумала, хорошо бы сыграть этот «Квартет» на русской сцене, и предложила Теодору эту мысль. Он согласился. Тогда у меня был театр «А», и я решила финансировать эту постановку.

В Москве заказала подстрочник перевода этой пьесы Мюллера. Когда играла – убедилась, что подобного текста русская сцена не слыхала, во всяком случае, на моей памяти. Но поздно: Терзопулос уже приехал в Москву. Я сняла ему квартиру. Сначала не далеко от Таганки, благо мы репетировали на малой сцене «Таганки», но Теодору не понравился район (он в Афинах живет в Колонаки – артистичном и лучшем районе города), пришлось искать что-то другое. Нашла двухкомнатную квартиру на Солянке.

Пьеса написана для двух актеров. Я пригласила Виктора Гвоздицкого. В репетициях поняла, что он актер не Терзопулоса. Нужна была совершенно другая пластика. Я попробовала что-то подсказать Виктору, но он меня резко одернул, мол, смотрите за собой. Я плакала. И решила пригласить другого актера. После «Федры» я понимала, что у Димы Певцова большие возможности, и он хочет работать. К тому времени он уже был в «Ленкоме», стал там репетировать заглавную роль в «Женитьбе Фигаро», но моментально откликнулся на мое предложение.

Терзопулос ставил совсем новый спектакль, отличный от греческого. Трудно было на репетициях с синхронным переводчиком. Она сидела рядом с Теодором и тихим голосом переводила его. Мы на сцене ее слышали, но, когда Терзопулос стал ставить свет и музыку, радисты и осветители, которые сидят в своих будках в конце зрительного зала, перевод не слышали. Мне пришлось им громко повторять этот перевод, а Теодору казалось, что я веду себя как «звезда», руковожу репетицией, сама ставлю свет. Возник конфликт. Мне пришлось менять переводчицу (менеджер из меня, как выяснилось, никакой).

Теодор нервничал на репетициях, иногда устраивал истерики, я терпела, как в свое время терпел Высоцкий, репетируя Гамлета, когда над ним издевался Любимов.

Мне было трудно. Помимо ответственности за новый спектакль и за Теодора, мне еще приходилось играть вечером спектакли «Таганки». А Дима утром репетировал своего «Фигаро», поэтому наши репетиции начинались после 2-х. Как я все это выдержала – сейчас удивляюсь.

У меня остались кое-какие записи в дневниках этого периода, и лучше я перейду к ним.