— Едем завтракать или в школу психологических операций? — спросила меня Синтия.

— В школу психологических операций. Позавтракаем с полковником Муром.

На дорожках, ведущих к каждому особняку на Бетани-Хилл, имелись столбики с белыми табличками, на одной из которых черными буквами было написано: «Полковник и миссис Кент».

— Интересно, где будет обитать Билл Кент в следующем месяце? — спросил я у Синтии, указывая ей на эту надпись.

— Надеюсь, что не в тюрьме Ливенуорта, штат Канзас. Мне жаль его, — сказала она.

— Люди сами коверкают себе жизнь.

— Имей хоть каплю сочувствия, Пол.

— О’кей. Учитывая масштабы морального разложения в этом гарнизоне нетрудно себе представить, какая последует волна внезапных отставок, увольнений и переводов на новое место службы. Не обойдется и без разводов, но, если повезет, до судебных процессов по обвинению офицеров в недостойном поведении дело не дойдет. Ведь тогда им понадобилось бы выделить отдельный корпус в ливенуортской тюрьме для любовников Энн Кэмпбелл. Ты можешь себе представить эту картину? Более двух десятков разжалованных офицеров сидят по камерам…

— Мне кажется, это уже не сочувствие.

— Ты права. Извини.

Мы выехали из поселка на Бетани-Хилл и смешались с потоком машин, развозящих в этот утренний час людей и грузы по местам назначения. Мимо и вокруг нас двигались служебные автомобили и автофургоны с солдатами, школьные автобусы с детьми и грузовики, джипы и микроавтобусы, шагали строем или бежали курсанты. Тысячи мужчин и женщин куда-то стремились по своим делам, и это было похоже и одновременно не похоже на то, что происходит в любом маленьком городке в восемь утра. В мирное время служба во внутренних гарнизонах США в лучшем случае кажется скучной, но во время войны жизнь в городках, подобных Форт-Хадли, мало чем отличается от жизни прифронтовых гарнизонов, хотя здесь, безусловно, и немного спокойнее.

— Некоторые люди действительно плохо замечают течение времени, — рассуждала Синтия. — Я склонна поверить, что полковник Фоулер на самом деле что-то просто напутал в последовательности событий.

— А я считаю, что он позвонил ей гораздо раньше, чем утверждает, — сказал я.

— Подумай, что ты говоришь, Пол!

— Я говорю, что он знал, что она мертва, еще до того, как позвонил, а позвонил для того, чтобы создать видимость, будто он думал, что она жива и просто опоздала на встречу. Он не знал, что мы окажемся в ее доме в столь ранний час.

— Хорошо, допустим, но откуда ему стало известно, что ее убили?

— Есть три варианта: либо ему кто-то сказал, либо он обнаружил каким-то образом труп, либо это он и убил.

— Он не убивал ее.

— Тебе этот парень понравился.

— Допустим. Но он не убийца.

— Любой из нас потенциальный убийца.

— Неправда.

— Однако нетрудно проследить его возможный мотив.

— Верно. Это могло быть стремление защитить генерала и избавиться от источника разложения в гарнизоне.

— Именно из подобных побуждений человек типа полковника Фоулера и мог бы стать убийцей, — кивнул я. — Хотя у него могла быть и личная причина.

— Возможно, — вздохнула Синтия и повернула на шоссе, ведущее к школе психологических операций.

— Если бы у нас не было главного подозреваемого в лице полковника Мура с его курчавыми волосами, я бы поставил в начало списка полковника Фоулера — из-за этого телефонного звонка и перепуганного вида его жены, — сказал я.

— Может быть. Как поступим с Муром?

— Прощупаем основательно.

— Ты полагаешь, еще не время поговорить с ним о его волосах, отпечатках пальцев и следов от шин его автомобиля?

— Это вовсе не обязательно. Нам не следует раскрывать перед ним свои карты, пусть сам выроет себе яму своим языком.

Синтия проехала под знак «Проезд только для сотрудников», и я взглянул по сторонам — сторожевой будки не было, но впереди стояла машина военной полиции. Мы остановились перед знаком «Только для сотрудников школы», и я заметил серый «форд» полковника Мура.

Мы вошли в здание, и дежурный сержант вышел из-за стола нам навстречу.

— Что вам угодно?

— Проводите нас в кабинет полковника Мура, — обратился я к нему, предъявив свое служебное удостоверение.

— Я ему сперва позвоню, шеф, — сказал сержант, что мне не понравилось, и я сказал ему:

— Мне кажется, вы меня не поняли, сержант. Проводите нас в его кабинет.

— Слушаюсь, сэр. Следуйте за мной.

Мы пошли по длинному коридору вдоль бетонных стен, выкрашенных светло-зеленой краской. Пол тоже был бетонный, выкрашенный в серый цвет. Толстые стальные двери кабинетов были распахнуты, в помещениях я мог видеть сотрудников, работающих за серыми металлическими столами: лейтенантов и капитанов, вероятно, психологов. Я сказал Синтии:

— Забудь о Ницше. Это территория Кафки.

Сержант покосился на меня, но промолчал.

— Полковник давно уже здесь? — спросил его я.

— Минут десять, — ответил сержант.

— Это его серый «форд» у входа?

— Да, сэр. Вы по поводу убийства Кэмпбелл?

— Да уж не из-за неоплаченной парковки автомобиля.

— Понимаю, сэр.

— Где кабинет капитана Кэмпбелл?

— Справа от кабинета полковника Мура. Но он совершенно пуст.

Мы дошли до конца коридора и уперлись в закрытую дверь с табличкой: «Полковник Мур».

— Предупредить его о вашем приходе? — спросил дежурный.

— Нет. Можете быть свободны, сержант.

— Но… — замялся он.

— В чем дело?

— Я просто хотел сказать, что желаю вам найти убийцу, — сказал он, повернулся и пошел назад по длинному коридору.

Табличка на соседней двери, тоже закрытой, гласила: «Капитан Кэмпбелл». Синтия открыла эту дверь, и мы вошли.

Кабинет и в самом деле был пуст, лишь на столе лежал букет цветов. Никакой записки, однако, не было.

Мы вышли из комнаты, и я постучался в дверь соседнего кабинета. «Входите, входите», — отозвался полковник Мур.

Мы с Синтией вошли. Полковник Мур, согнувшийся над письменным столом, даже не поднял головы. Кабинет был просторным, но таким же мрачным, как и все остальное. Вдоль стены справа стояли стеллажи для документов, у стены слева — маленький круглый столик, а в углу — открытый несгораемый шкаф, где висел китель полковника. Жужжащий на полу вентилятор шуршал листами ватмана, приклеенными липкой лентой к стене, а рядом с письменным столом гордо возвышался символ принадлежности хозяина кабинета к делам государственной важности — измельчитель документов.

— Что происходит? Да как вы… — поднял наконец голову полковник Мур, пытаясь сообразить, как мы здесь оказались.

— Извините нас за внезапное вторжение, — проговорил я, — но мы случайно оказались по соседству и решили навестить вас. Можно нам сесть?

— Хорошо, присаживайтесь, — кивнул он головой на два стула перед своим столом. — Но лучше было бы перенести нашу встречу. Я очень занят.

— Понимаю, сэр. Но в таком случае наша следующая встреча состоится в здании военной полиции.

— Хорошо, предварительно позвоните мне.

Похоже, полковник Мур не до конца улавливал смысл моих слов, как это часто случается с учеными, замкнувшимися в своем мирке.

— Чем я могу быть вам полезен? — спросил он.

— Видите ли, полковник, — начал я, — мне бы хотелось еще раз услышать от вас, чем вы занимались в ночь, когда произошла известная вам трагедия.

— Хорошо, — вздохнул Мур. — Примерно с семи вечера и до половины восьмого утра я находился у себя дома.

— Вы живете один? — спросил я.

— Да. Один.

— Кто бы мог подтвердить, что вы были у себя дома?

— Боюсь, что никто.

— В одиннадцать вечера вы звонили в штаб капитану Кэмпбелл. Верно?

— Да, я звонил ей.

— Видимо, по какому-то вопросу, связанному с вашей работой?

— Именно так.

— А в полдень вы позвонили ей домой и оставили сообщение на пленке автоответчика. Верно?

— Да.

— Но вы пытались связаться с ней и раньше, однако не работал телефон.

— И это правильно.

— Зачем вы ей звонили?

— Чтобы сообщить ей, что военная полиция вынесла все вещи из ее кабинета. Я пытался возражать, говорил, что там секретные документы, но они меня не послушали. В армии царят порядки полицейского государства. Вы можете себе представить, что им даже не требовался ордер на обыск!

— Полковник, точно так же поступили бы и сотрудники службы безопасности корпорации Ай-би-эм, случись это в их штаб-квартире. Для обыска им потребовалось бы лишь указание кого-нибудь из высшего руководства. Здесь все принадлежит дяде Сэму. Конечно, у вас есть определенные конституционные права, но я бы не советовал вам пытаться использовать их, пока на вас не надели наручники и не отвезли в тюрьму. В этом случае все тотчас же начнут действовать строго по закону и оберегать все ваши права. Так вы склонны сегодня с нами сотрудничать, полковник?

— Нет. Я буду сотрудничать только в том случае, если вы вынудите меня к этому, но предупреждаю, что я заявлю протест.

— Прекрасно. — Я снова окинул взглядом кабинет. На верхней полке металлического шкафа лежал туалетный набор, из которого, видимо, и была изъята массажная щетка Мура. Любопытно, он заметил пропажу?

Я заглянул в приемник бумагоизмельчителя, но тот был пуст. Мур оказался совсем не глуп и не страдал профессорской рассеянностью и забывчивостью, он был чертовски хитрой бестией. Однако его самоуверенность порождала и некоторую небрежность, поэтому я бы не удивился, если бы увидел на его столе молоток и колышки для палатки.

— Мистер Бреннер, еще раз повторяю: я сейчас очень занят.

— Понимаю. Но вы обещали помочь нам лучше понять психологию капитана Кэмпбелл.

— Что именно вас интересует?

— Во-первых, за что она возненавидела своего отца.

Он пристально посмотрел на меня и заметил:

— Я вижу, вы не теряли времени даром после нашей первой встречи.

— Да, сэр. Мы с мисс Санхилл опрашиваем различных людей, и все нам что-то рассказывают, потом мы перепроверяем эти сведения, и так рано или поздно мы все-таки найдем убийцу и арестуем его. По сравнению с психологической войной это сущие пустяки.

— Вы слишком скромничаете.

— Так почему она ненавидела своего отца?

Полковник Мур глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и сказал:

— Тогда позвольте мне начать с того, что генерал Кэмпбелл страдает так называемым навязчиво-одержимым расстройством личности: он самолюбив, стремится во всем быть первым, не терпит критики, перфекционист, испытывает трудности с выражением своих чувств к другим людям, хотя при этом и вполне ориентирован и дееспособен.

— Вы описали мне типичного генерала американской армии. И что дальше?

— Ничего, кроме того, что Энн Кэмпбелл мало чем от него отличалась. Впрочем, это и неудивительно, учитывая, что они родственники. Таким образом, мы имеем две личности с одинаковым типом характера под одной крышей: отца и дочь. Вот вам и источник всех проблем.

— Значит, все началось еще с ее несчастливого детства.

— Нет, все было на самом деле не так. Сперва у них все шло хорошо. Энн видела себя в отце и была довольна тем, что видит, равно как и ее отец видел в дочери свое повторение и был счастлив. Энн рассказывала мне, что у нее было счастливое детство и отличные отношения с отцом.

— Когда же они испортились?

— Не торопите события. Верно, их отношения изменились. Иначе и быть не могло. Пока ребенок еще маленький, он стремится заслужить одобрение отца. Отец не видит угрозы своему главенствующему положению в семье и думает, что сын или дочь характером пошли в него. Но со временем, с вступлением отпрыска в пору юности, оба уже начинают подмечать друг у друга какие-то неприятные черты. Весь комизм ситуации в том, что это их общие дурные черты, но люди не могут объективно оценивать сами себя. Они начинают уже соперничать за роль семейного лидера, начинают друг друга критиковать. Но так как оба они критики не переносят и по натуре люди упорные и деятельные, то порой между ними вспыхивают первые искры.

— Мы говорим в общем смысле, — уточнил я, — или же в узком, конкретно о генерале и капитане Кэмпбелл, отце и дочери?

Он поколебался, следуя укоренившейся в нем привычке скрывать секретную информацию, и ответил:

— Я могу рассуждать и в общем смысле, но вы делайте из этого свои выводы.

— Видите ли, — возразил я, — если вы будете отвечать общими фразами на наши с мисс Санхилл конкретные вопросы, это может ввести нас в заблуждение. Мы люди недогадливые.

— Я так не думаю, и не пытайтесь меня разыгрывать в этом смысле, я все равно вам не поверю.

— Ладно, шутки в сторону. Ближе к делу. Нам сказали, будто Энн чувствовала, что ей не миновать соперничества с отцом, сознавала, что ей никогда не одержать над ним верх, и поэтому, не желая уступать, начала против него диверсионную войну.

— Кто вам это сказал?

— Один человек, которому это сказал психоаналитик.

— Этот психоаналитик заблуждается. Люди подобного склада характера уверены, что могут соперничать на равных и не отступятся перед главенствующей личностью.

— Значит, это и не являлось истинной причиной ненависти Энн Кэмпбелл к собственному отцу? Они были не прочь столкнуться лбами?

— Вот именно. Истинной причиной ее глубочайшей ненависти к отцу стало предательство.

— Предательство?

— Да. Энн Кэмпбелл не начала бы испытывать неестественной ненависти к отцу из чувства соперничества, ревности или своей ущемленности. Несмотря на то что они стали соперниками, в чем еще нет ничего плохого, собственно говоря, она продолжала любить отца, пока тот ее не предал. И предательство это столь глубоко и сильно ранило ее, настолько сильно потрясло, что она с трудом перенесла эту коварную измену. Ей очень трудно было пережить удар в спину, нанесенный ей человеком, которого она любила, обожала и которому доверяла более, чем кому-либо еще на свете. Его предательство разбило ее сердце. Вам этого достаточно?

— Но в чем именно выражалось его предательство? — спросила Синтия, подаваясь всем телом вперед.

Мур ничего не ответил, только выразительно взглянул на нас.

— Он изнасиловал ее?

Мур покачал головой.

— Но тогда что же он такого сделал?

— Это даже и не играет особой роли, в чем именно заключалось его предательство. Главное, вам следует уяснить, что она не могла этого ни простить, ни забыть.

— Полковник, не пудрите нам мозги. Что он ей сделал? — прямо спросил я.

Мур оторопело уставился на меня, но быстро взял себя в руки и сказал:

— Я не знаю.

— Но вы же знаете наверняка, что он не насиловал ее и не совращал.

— Да. Она мне сама об этом рассказывала. Но не более того. Когда мы обсуждали с ней причину ее ненависти к отцу, она предпочитала говорить просто о предательстве с его стороны, не углубляясь в детали.

— Но, согласитесь, полковник, — саркастически заметил я, — он мог всего-навсего забыть сделать ей подарок ко дню рождения.

Полковник Мур уже явно нервничал, чего я и добивался, откровенно говоря, своим сарказмом.

— Нет, мистер Бреннер, — сказал он, наморщив лоб, — речь идет не о подобных тривиальных вещах. Я надеюсь, вы можете понять чувства человека, которого обманули, и обманули подло, обдуманно, обманули люди, которым он всецело доверял и которых любил. Причем обман этот не был результатом случайной забывчивости или легкомыслия, его совершили из личных соображений, во имя эгоистических интересов. Такой обман никогда не прощают и не забывают. Вот вам один классический пример: преданная и любящая супруга вдруг обнаруживает, что ее обожаемый муж ей давно уже изменяет с другой женщиной.

Мы с Синтией на мгновение задумались над этим примером, видимо, соотнося его со своим собственным опытом, но промолчали.

— Вот вам иной, более близкий, случай, — сказал полковник, выждав паузу. — Девушка или молодая женщина обожает и боготворит своего отца. Но однажды она совершенно случайно слышит, как тот говорит своим друзьям или коллегам примерно следующее: «Знаете, моя Джейн очень странная девушка, она почти не выходит из дому и все время крутится вокруг меня. Она строит воздушные замки о мальчиках, но, по-моему, никогда не решится завести себе парня, потому что слишком застенчива и наивна. Лучше бы ей хоть изредка выбираться на люди, а еще лучше — поселиться где-нибудь отдельно и самой наладить собственную жизнь». — Он выразительно посмотрел на нас обоих: — Разве подобное не разбило бы сердце юной женщины, обожествляющей своего отца? Разве это не ввергло бы ее в отчаяние?

Несомненно, так бы оно и случилось, подумалось мне. У меня у самого сердце обливалось кровью, когда я слушал эту историю, хотя Синтия и считает меня совершенно бесчувственным.

— Вы полагаете, что произошло нечто подобное? — спросил я.

— Возможно.

— Но почему она вам не рассказала, как все было с ней на самом деле?

— Проблема в том, что обычно пациент не хочет обсуждать истинную причину своего расстройства, поскольку ее раскрытие предполагает последующую оценку случившегося, а это не совсем то, что пациенту на самом деле нужно. Пациент понимает, что объективному слушателю это предательство может и не показаться настолько ужасным. Хотя порой оно действительно потрясает воображение любого нормального человека: возьмите, к примеру, совращение отцом собственной дочери. В данном случае этого не было, но было нечто иное, не менее отвратительное и жуткое.

Я кивнул, словно бы полностью был согласен с ним, хотя занимал меня совсем другой вопрос, и я его задал:

— Так не могли бы вы все-таки предположить, что же случилось в данном случае?

— Нет, да мне и не требовалось знать, что именно сделал ей ее отец. Мне достаточно было знать, что он нанес ей серьезную душевную травму, после которой о прежнем доверии и любви с ее стороны не могло быть и речи.

Меня бы это вряд ли могло удовлетворить, подумалось мне. Моя профессия обязывала меня получить точные ответы на вопросы: кто, что, где, когда, как и почему. Я решил не сдаваться так просто и спросил Мура:

— Но когда? Когда все это случилось?

— Примерно лет десять тому назад, — ответил он.

— В это время она училась в Уэст-Пойнте.

— Верно. Это произошло, когда она была на втором курсе.

— Понятно.

— А когда она начала ему мстить? Ведь не тотчас же после случившегося? — спросила Синтия.

— Нет, не сразу. Она прошла через все обычные в таких случаях стадии: потрясение, отчуждение, подавленность, ярость. Лишь шесть лет назад она решила приступить к систематическому отмщению, потеряв всякую надежду смириться с прошлым. Фактически она была одержима своей теорией о реванше как единственном способе как-то исправить положение.

— И кто же натолкнул ее на эту мысль? Вы или Фридрих Ницше?

— Я снимаю с себя всякую ответственность за ее кампанию против отца, мистер Бреннер. Я делал свою работу, я просто молча ее слушал.

— В таком случае, она могла бы изливать душу и канарейке. Вы не предупреждали ее, что это пагубная идея? — спросила Синтия.

— Да, конечно же. С клинической точки зрения, она допускала ошибку, и я ей об этом говорил. Но я никогда не поощрял этой затеи, как только что предположил мистер Бреннер.

— Начни она войну против вас, вы, вероятно, не остались бы сторонним наблюдателем, — заметил я.

— Да поймите же вы, ради Бога, — вытаращился он на меня, — что иногда пациент хочет начать процесс исцеления не с медицинского лечения, а с отмщения в прямом смысле этого слова: ты предал меня, я предам тебя, ты соблазнил мою жену, я соблазню твою. Иногда это удается, но чаще — нет. Порой это граничит с преступлением или является таковым. С точки зрения современной психотерапевтической науки месть не полезна для здоровья больного, нормальный же обыватель скажет, что она приносит облегчение. Люди не понимают, какой вред наносят своей психике, стремясь взять реванш любой ценой.

— Я понимаю вашу мысль, полковник Мур, — сказал я, — хотя и не перестаю удивляться вашей манере выражаться в общем смысле и только с научной точки зрения. Уж не хотите ли вы таким образом устраниться от случившейся трагедии? Снять с себя персональную ответственность?

Это совершенно не понравилось Муру, и он ответил:

— Я решительно отвергаю обвинения меня в том, что я не пытался ей помочь или же поощрял ее поведение.

— Так или иначе, — заметил я, — на сей счет в определенных кругах имеются сильные сомнения.

— А что еще ожидать от этих… — он передернул негодующе плечами. — Здесь никогда не были в восторге ни от меня самого, ни от моей работы, ни от школы в целом, ни от наших взаимоотношений с Энн Кэмпбелл.

— Это я вполне могу понять, — кивнул я. — Знаете, я просмотрел некоторые видеозаписи лекций Энн Кэмпбелл и пришел к заключению, что вы занимаетесь нужным и важным делом. Но, может быть, вы порой затрагивали определенные сферы, которые лучше было бы и не трогать, чтобы не нервировать людей.

— Все, что мы делаем, санкционировано руководством.

— Я рад это слышать. Но мне кажется, что Энн Кэмпбелл опробовала некоторые учебные разработки на своем собственном поле боя.

Мур пропустил мое замечание мимо ушей.

— Вам известно, что Энн Кэмпбелл вела записи психологических опросов преступников?

— Мне это не было известно, — подумав, сказал Мур. — Но если это так, то она делала это в личных целях. У каждого психоаналитика, служащего у нас, есть собственные планы и интересы, главным образом они сводятся к сбору материала для докторской диссертации.

— Это звучит резонно, — согласился я.

— А как вы относились к ее беспорядочным половым связям с разными партнерами? — спросила Синтия.

— Ну… — замялся он. — Я… А кто вам об этом сказал?

— Все об этом говорят, — ответила Синтия, — кроме вас.

— Но вы мне и не задавали подобных вопросов.

— А теперь задаю. Как лично вы реагировали на ее сексуальную связь с мужчинами, которые были ей абсолютно безразличны и с которыми она спала только ради того, чтобы напакостить своему отцу?

Мур кашлянул в кулак и ответил:

— Видите ли, я не считал это умным с ее стороны и уж никак не оправданным теми причинами, по которым она этим занималась.

— Вы ревновали ее?

— Конечно же, нет! Ведь я…

— Вы считали, что она предает вас? — перебила его Синтия.

— Да нет же, уверяю вас! У нас были добрые, чисто платонические, интеллектуальные и доверительные отношения.

Я хотел бы спросить, подразумевало ли это распятие ее голой на земле, но мне нужно было узнать, почему он это сделал. И мне, пожалуй, уже был известен ответ и на этот вопрос. И после того, что рассказал Мур о предательстве, мне стало ясно, что несчастная жизнь Энн Кэмпбелл и все ее напасти нуждаются в понимании, и мне следует не только найти убийцу, но и во всем разобраться. Я решил выстрелить наугад и бросил Муру:

— Насколько мне известно, во время операции в Персидском заливе, именно вы с капитаном Кэмпбелл предложили трюк с порнолистовками для арабов.

— Я не вправе обсуждать этот вопрос, — заявил Мур.

— Капитан Кэмпбелл была убеждена, что секс является мощным средством достижения самых различных целей, на первый взгляд весьма отдаленных. Это так?

— Я… Да, она так считала.

— Как я уже говорил, я видел некоторые из видеозаписей ее лекций, так что ее посылки мне более-менее понятны. Однако, хотя я и не отрицаю силу секса, я рассматриваю его как инструмент добра, выражение любви и заботы. Энн Кэмпбелл понимала это иначе, она заблуждалась. Вы согласны?

— Сам по себе секс ни добро и ни зло. Однако верно, что некоторые люди, в основном это женщины, используют его как средство, как инструмент для достижения своих целей, — сказал полковник.

— Ты с этим согласна? — обернулся я к Синтии.

Она была, кажется, слегка раздражена этим вопросом, тем не менее ответила:

— Я согласна с тем, что некоторые женщины действительно используют секс как свое оружие, но подобное поведение не может быть оправдано или считаться приемлемым. В случае же с Энн Кэмпбелл секс представлялся ей единственным оружием против несправедливости или ощущения собственного бессилия. И мне думается, полковник Мур, что, если вы знали, чем она занимается, вы должны были попытаться остановить эту практику, к этому вас обязывал и моральный, и служебный долг ее непосредственного начальника и старшего офицера.

Мур зло уставился на Синтию своими маленькими глазками и сказал:

— От меня ровным счетом ничего не зависело.

— Почему? — парировала Синтия. — Вы офицер или юнга? Вы же считали себя ее другом! Если она не смогла обольстить вас своими чарами, вы могли бы с ней поспорить, убедить ее. Или же ее сексуальные эксперименты представляли для вас научный интерес? Как особый клинический случай? Или вас возбуждало то, что вам известно о ее сношениях с разными партнерами?

— Я решительно отказываюсь разговаривать с этой женщиной и отвечать на ее вопросы, — обратился ко мне Мур.

— До тех пор, пока мы не зачитали вам ваши права как обвиняемого, на вас не распространяется Пятая поправка, — сообщил я ему. — Но в настоящий момент у меня нет намерения предъявить вам обвинение. Я понимаю, что вы расстроены, но пока давайте опустим этот вопрос, а в дальнейшем мисс Санхилл будет формулировать свои вопросы таким образом, чтобы не давать вам повода ошибочно считать их неуважительными.

Полковник Мур понял, кажется, что нет смысла продолжать строить из себя оскорбленного, кивнул в знак согласия и откинулся на спинку стула, всем своим видом выражая полнейшее презрение к нам.

Синтия несколько умерила свой пыл и почти дружественным тоном спросила:

— А когда, по-вашему, Энн Кэмпбелл могла бы посчитать себя вполне удовлетворенной своей войной с отцом?

Не глядя на нас, Мур ответил бесцветным, профессиональным голосом:

— К несчастью, это было известно лишь ей одной. Очевидно, предпринимаемые только ею действия не могли принести ей удовлетворения. Частью проблем являлся сам генерал Кэмпбелл. — Мур криво усмехнулся и добавил: — Но это не тот генерал, который признает себя побежденным, он не признает даже того, что ему нанесен какой-то урон. Кэмпбелл никогда не выкинет белый флаг. Насколько мне известно, он ни разу в жизни не просил прекратить огонь, чтобы начать переговоры. Видимо, он считал свои прежние действия в отношении дочери утратившими какое-либо значение после всего того, что сделала она потом.

— Иными словами, — вмешалась Синтия, — они были оба слишком упрямы, чтобы попытаться мирно договориться. И он так и не извинился перед ней за свое предательство.

— Он извинился, но в присущей ему манере, и вы можете себе легко представить, какого рода извинений можно дождаться от подобного человека.

— Печально, что, пока эти двое выясняли отношения, пострадало слишком много невинных людей, — подытожила Синтия.

— Такова жизнь, такова война, — вздохнул Мур. — Когда было по-другому?

И он был прав. Как сказал Платон, «лишь мертвые конец войны увидят».

— Когда утром вы выходили из дома, вы обратили внимание на то, что машины Энн Кэмпбелл нет на обычном месте? — спросила его Синтия. — Я имею в виду, конечно же, утро после ее убийства.

— Возможно, подсознательно я это и отметил, — подумав, ответил он.

— Вы что же, никогда не обращали внимания на ее машину?

— Нет.

— Значит, вам было безразлично, дома ли еще ваша подчиненная и соседка, или же уехала на службу?

— Нет, отчего же, обычно я обращал на это внимание.

— Она вас когда-либо подвозила?

— Случалось.

— А вы знали, что в то утро капитана Энн Кэмпбелл ждали к завтраку ее родители?

— Нет… то есть да, теперь, когда вы сказали об этом, я вспомнил: она действительно мне об этом говорила.

— И какова же была цель этой встречи за завтраком?

— Цель?

— Разве Кэмпбеллы часто собирались за одним столом?

— Мне кажется, нет.

— Насколько мне известно, полковник, — заметила Синтия, — генерал Кэмпбелл выдвинул перед дочерью ультиматум, касающийся ее поведения. И ответ Энн Кэмпбелл должна была дать именно во время этого семейного завтрака. Не так ли?

Полковник впервые, кажется, занервничал, пытаясь угадать, что и откуда нам известно.

— Так или нет?

— Я… она действительно говорила мне, что генералу хотелось бы покончить с этой наболевшей проблемой.

— Полковник, послушайте, что я вам скажу: либо она вам об этом говорила, либо не говорила, — резко сказала Синтия, явно намереваясь вновь начать решительную атаку на Мура. — Либо она употребляла слова «ультиматум», «трибунал», «принудительное лечение» и «отставка», либо она их не употребляла, полковник. И я хочу знать наверняка, доверяла Энн вам или нет, обращалась она к вам за советом или нет. Вам ясно?

Решительный тон Синтии явно разозлил Мура, как и ее четкие вопросы, касающиеся чего-то такого, что его просто пугало. Но он, видимо, решил, что мы недостаточно много знаем, чтобы прижать его, и поэтому заявил:

— Я уже все рассказал вам, больше мне ничего не известно. Энн никогда не рассказывала мне, чего добивается от нее генерал, и не просила моего совета. Как я уже вам объяснял, во время сеансов психоанализа я только слушал ее и задавал как можно меньше вопросов, а советы давал, если она сама меня об этом просила.

— Не могу себе представить, чтобы мужчина был столь сдержанным с женщиной, с которой знаком шесть лет, — заметила Синтия.

— Вы ничего не понимаете в психоанализе, мисс Санхилл, — воскликнул Мур. — Безусловно, я давал ей советы, но исключительно практического характера: как выбрать квартиру, спланировать отпуск и так далее. Все, что касалось ее семейных неурядиц, мы обсуждали только во время сеансов. В другое время — на работе, после нее, в баре — мы этих болезненных тем не затрагивали. Таковы требования профессиональной этики. Ну, как бы вам это проще объяснить? Ну, например, врачам не нравится, когда во время субботней игры в гольф даже самые близкие и старинные их друзья просят поставить им диагноз. Адвокаты тоже не дают консультаций в барах. Так же ведут себя и психоаналитики.

— Весьма признательна вам за эту информацию, полковник, — сказала Синтия. — Следует ли мне понимать вас так, что убитая даже теоретически не могла бы переговорить с вами об этом ультиматуме и крайнем сроке ответа, которые поставил ее отец?

— Именно так.

— Значит, после стольких лет ваших добрых отношений, в момент, когда все ее переживания, несчастья и обиды достигли кульминации, у вас не нашлось возможности об этом поговорить?

— Энн сама не хотела обсуждать со мной эту проблему. Мы лишь договорились встретиться уже после ее разговора с отцом. Это должно было произойти вчера после обеда.

— Я вам не верю, полковник! — заявила Синтия. — Я считаю, что этот ультиматум ее отца каким-то образом связан с ее убийством, и вам известно, каким именно.

— Я не потерплю, чтобы меня называли лжецом! — вскочил полковник Мур.

— Нам известно, что вы лжете, полковник! — вскочила в свою очередь с места Синтия, глядя ему прямо в глаза.

И она говорила правду. Мы действительно знали, что Мур был на шестом стрельбище вместе с Энн Кэмпбелл, и он, кажется, понял это. Иначе разве посмели бы мы оскорбить полковника? Однако переступать последнюю черту было рано. Поэтому я встал и сказал:

— Благодарю вас за то, что уделили нам время, полковник. Не советую вам жаловаться на нас полковнику Кенту, это вряд ли поможет. Возле вашей двери я поставлю охрану, сэр, и, если вам вздумается уничтожить документы или вынести что-либо отсюда, вас поместят под стражу.

Полковника затрясло, но меня уже не волновало, от страха или от ярости.

— Я подам на вас обоих рапорт, — проговорил Мур.

— Я бы вам не советовал этого делать, — сказал я. — Мы ваша последняя возможность избежать виселицы или расстрела — я уточню, что именно вас ждет, полковник. На моем веку мне не часто доводилось сталкиваться со смертными приговорами. Но в любом случае, не выводите меня из себя. Вы понимаете, что я имею в виду. До свидания, полковник.

И мы ушли, оставив его обдумывать сложившуюся ситуацию и свои дальнейшие действия и намерения, в которые определенно не входило выводить меня из себя.