Ни нужды, ни желания оставаться сержантом Фрэнклином Уайтом у меня больше не было, тем более что сержанту Уайту надлежало отдавать честь каждому встречному сопливому лейтенанту. Так что я прогулялся до бараков учебной пехотной бригады, забрал свой грузовой пикапчик и отправился на нем в Сосновый Шепот переодеваться в гражданское.

Проезжая мимо оружейного склада, я не заметил на парковочной площадке служебной машины сержанта Элкинса, и у меня шевельнулось подозрение, что он обстряпал дельце в одиночку и растворился в туманных далях, оставив меня объясняться, как несколько сотен автоматических винтовок «М-16» попали в лапы колумбийских бандитов.

Но всему свое время. Я выехал из гарнизона и вырулил на трассу. До поселка было минут двадцать езды, и за это время я восстановил в памяти события этого утра, начиная с того момента, когда в арсенале раздался телефонный звонок. Я вынужден был это сделать, поскольку мой наниматель, армия США, большой дока по части хронологии и фактов. Только вся штука в том, что для раскрытия убийства одних только фактов и отсчета времени мало, ибо природа совершения убийства такова, что главное случается раньше, чем ты оказываешься на месте преступления. Есть своеобразный мир теней, соседствующий с видимым и ощущаемым нами миром, и нужно соприкоснуться с этим сонмищем фантомов посредством ворожбы, своего рода детективной магии. И хрустальный шар тут не поможет, хотя я бы и им воспользовался, если бы был хоть малейший прок. Нет, нужно просто от всего отрешиться и вслушиваться в голоса безмолвия, и вглядываться в то, чего перед глазами нет.

Но довольно о спиритизме; Карл требовал от меня письменного отчета, и я мысленно набросал его черновик:

«В дополнение к нашему телефонному разговору докладываю, что генеральская дочь была потаскухой, хотя и великолепной потаскухой. Она основательно засела у меня в голове. Будь я до самозабвения влюблен в нее, я бы сам ее убил, если бы обнаружил, что она подворачивает всем без разбора. И тем не менее я найду сукина сына, сделавшего это, и позабочусь о том, чтобы его поставили-таки мордой к расстрельной команде. Благодарю за доверие. Подпись: Бреннер».

Это требовало определенных усилий, но крайне важно, на мой взгляд, с самого начала четко обозначить свое отношение к происходящему, чтобы не поддаться на окружающий обман, позерство и притворство.

Размышляя об этом, я вновь невольно подумал о Синтии: признаться, я не мог не думать о ней. Ее лицо стояло у меня перед глазами, а ее голос звучал у меня в ушах, я тосковал без нее. Все это, несомненно, свидетельствовало о сильной эмоциональной привязанности, каком-то наваждении страсти, а может, даже, не приведи Бог, о любви, что не могло меня не тревожить, и не только потому, что я еще не был готов к этому, но и потому, что не знал наверняка, что именно чувствует она. Помимо всего прочего, произошло убийство. А когда расследуешь убийство, необходимо забыть обо всем остальном и отдаться делу целиком, выложиться без остатка. Естественно, потом ты становишься словно выжатый лимон, и молодые деловые энтузиасты типа Синтии обзывают тебя холодным и бесчувственным циником. Но я отметаю подобные обвинения, потому что знаю, что способен любить и быть нежным, как год назад в Брюсселе. Впрочем, вы сами видите, к чему это меня привело. Короче говоря, убийство штука серьезная и обязывает к мобилизации всех сил.

Подъезжая к поселку на колесах, я увидел впереди на встречной полосе бригаду ремонтников, обновляющих дорожное покрытие. Мне вдруг живо вспомнилось, как двадцать пять лет назад я впервые увидел здесь же, на шоссе, закованных в кандалы каторжников. Эти грязные и сгорбленные арестанты, скованные по ногам общей цепью, и их охранники в пропотелых рубахах армейского образца, с винтовками и ружьями в руках прочно засели у меня в памяти. Не думаю, что и в наши дни заключенных заковывают в ножные цепи, но тогда подобное зрелище вызвало у меня шок. Сперва я даже не поверил своим глазам: как может быть, чтобы у нас, в Америке, людей заставляли работать в кандалах под палящим солнцем, у всех на виду? У меня даже перехватило дыхание, словно бы кто-то двинул мне в солнечное сплетение.

Но того Пола Бреннера больше не существует. Окружающий меня мир стал терпимее и мягче, зато сам я зачерствел и заматерел. Правда, какое-то время, может быть, год или два, я и мир находились в гармонии, затем пошли каждый своим путем. Наверное, потому, что я слишком часто менял города и страны: сегодня — Джорджия, год назад — Брюссель, а завтра, может статься, Паго-Паго. Мне нужно было осесть на некоторое время в одном месте, найти себе женщину не на одну ночь, а хотя бы на неделю, на месяц.

Я проехал между двух ободранных сосен, к которым был приколочен намалеванный кем-то указатель с едва различимой надписью: «Сосновый Шепот», припарковал машину возле трейлера владельца гостиничного комплекса и стал внимательно осматривать свое алюминиевое жилище. Признаться, мне больше по душе деревянные нищенские лачуги с их плетеными креслами-качалками и кувшином маисового самогона на крыльце.

Я обошел трейлер, проверяя, не открыты ли окна и нет ли следов незваных гостей, побывавших здесь в мое отсутствие. Потом посмотрел, на месте ли приклеенные к двери и косякам волоски. Не то чтобы я нагляделся фильмов, в которых незадачливого полицейского то и дело лупят по голове дубинкой, едва тот переступает порог собственного дома; просто я прослужил пять лет в пехоте, причем год во Вьетнаме, и лет десять работал в Европе и в Азии, где имел дело с разного рода негодяями, начиная с торговцев наркотиками и контрабандистов оружия и кончая незатейливыми убийцами. Поэтому я хорошо усвоил некоторые правила, благодаря чему еще жив.

Войдя в свой передвижной домик, я оставил дверь распахнутой и закрыл ее, лишь убедившись, что, кроме меня, в нем никого нет. Затем я прошел в малый спальный отсек, где хранил оружие, деловые бумаги, шифровальные блокноты и прочие профессиональные аксессуары. Для пущей надежности я навесил на дверь спальни засов и замок, чтобы, кроме меня, никто, даже хозяин трейлера, не мог туда проникнуть, а ставни единственного окна промазал эпоксидным клеем. Итак, я отпер замок и вошел в спальню.

Она была меблирована стандартной мебелью, но я выписал в гарнизонной хозяйственной части раскладной столик и стул. На столик я поставил телефонный автоответчик, и сейчас его сигнальная лампочка призывно мне подмигивала. Я нажал на кнопку, и записанный на пленку гнусавый мужской голос произнес: «Для вас сообщение». Затем другой голос сказал: «Мистер Бреннер, это полковник Фоулер, гарнизонный адъютант. Генерал Кэмпбелл хотел бы с вами встретиться. Позвоните ему домой как можно скорее. Всего хорошего».

Не густо. Единственное, что я уразумел, это то, что полковник Кент наконец удосужился уведомить ближайших родственников убитой о случившемся, от себя добавив, что расследование ведет некий Бреннер из Фоллс-Черч и связаться с ним можно по такому-то номеру телефона. Спасибо, Кент.

Для генерала Кэмпбелла и его супруги времени у меня пока не было, так что я стер запись с пленки и забыл о ней.

Я достал из комода кобуру с автоматическим пистолетом «глок-9 мм» и вышел из комнаты, заперев дверь на замок.

В жилом отсеке я переоделся в голубой костюм из тонкого сукна, пристегнул к ремню кобуру, потом прошел на кухню и, прихватив с собой из холодильника баночку холодного пива, покинул трейлер. На этот раз я решил поехать на другом автомобиле, «блейзере», тем самым окончательно перевоплотившись в решительного борца с насильником и убийцей, хотя мне еще и предстояло, между прочим, завершить предыдущее задание.

По пути я сделал несколько глотков пива. В этом штате запрещено открыто употреблять алкогольные напитки из бутылок и банок в общественных местах. Но население трактует этот закон несколько иначе, а именно, что следует допить содержимое посудины до конца, если уж откупорил ее, и лишь потом выбрасывать в окошко.

Я завернул в пригородный поселок под названием Индиан Спрингз, отыскал нужный мне домик и посигналил, чтобы не вылезать из машины и не звонить в дверь. Из дома выглянула какая-то полная женщина, увидела меня, махнула рукой и исчезла. Через несколько минут появился сержант Далберт Элкинс, одетый в шорты и тенниску. На ногах у него были сандалии, а в каждой руке — по банке пива.

— Прыгай в машину, — сказал я ему. — Нужно навестить одного парня в гарнизоне.

— Ах, черт! — выругался он.

— Давай, залезай же! Я довезу тебя обратно, как только все закончим.

— Я скоро вернусь! — крикнул Далберт жене и, плюхнувшись на заднее сиденье, протянул мне банку пива.

Я взял банку, развернулся, и мы поехали. У сержанта Элкинса ко мне было четыре вопроса: где я взял «блейзер», откуда у меня такой шикарный костюм, как повеселился с киской и куда мы едем.

Я ответил, что машину одолжил у приятеля, костюм из Гонконга, киска высший класс, а едем мы в тюрьму проведать моего приятеля.

— В тюрьму? — изумился Далберт.

— Да он отличный парень, — успокоил его я. — Нужно навестить его, пока он еще у нас в военной полиции.

— За что же его упекли за решетку?

— За езду в нетрезвом виде. Мне нужно перегнать к нему домой его тачку: жена у него на девятом месяце, сам понимаешь, ей никак нельзя без колес. Они живут рядом с тобой, так что назад поедешь следом за мной на «блейзере».

Сержант Элкинс кивнул — с таким видом, словно ему было не привыкать кататься на «блейзере».

— Слушай, расскажи мне о своей киске, — попросил он, и, чтобы доставить ему маленькую радость, я дал волю своей фантазии, как бывало в молодые годы.

— Короче, подруга досталась мне ростом с ноготок, так что я просто взял ее за уши и насадил на гвоздок, а потом шлепнул по темечку и раскрутил на петушке так, что она визжала, словно дверь сортира.

Элкинс покатывался со смеху, а я мысленно хвалил себя за то, что так ловко перевоплотился в простецкого парня, по которому и не догадаешься, что он из Бостона. Нет, я все-таки молодец!

Мы поболтали и допили пиво, предусмотрительно спрятав банки, когда проезжали мимо патруля военной полиции, а потом сунули их под сиденья. Я подъехал к конторе начальника гарнизонной полиции, мы вылезли из машины и вошли в здание.

Дежурный сержант встал при нашем появлении, я сунул ему под нос свой значок сотрудника СКР и молча проследовал дальше. Сержант Элкинс либо не заметил этого, либо не успел заметить. Мы прошли по коридору к камерам, я отыскал одну свободную в дальнем углу, дверь которой была не заперта, и впихнул в нее сержанта Элкинса. Он слегка оторопел и задергался.

— А где же твой приятель? — спросил он.

— Ты мой приятель, — сказал я и запер дверь, продолжая разговаривать с Элкинсом уже через решетку. — Ты арестован. — Я показал ему свой значок. — Ты обвиняешься в попытке продать военное имущество Соединенных Штатов без надлежащей санкции и в мошенничестве. Кроме того, ты не пристегнулся ремнем безопасности.

— О черт! О Боже!

Надо видеть выражение лица человека, которому объявили, что он арестован. По его реакции можно угадать, как вести себя дальше. У Элкинса был такой вид, словно бы святой Петр только что велел ему отправляться в ад.

— Но я намерен дать тебе последний шанс, Далберт. Ты напишешь собственноручно чистосердечное признание и будешь сотрудничать с государством в поимке парней, с которыми мы толковали. Если ты это сделаешь, я гарантирую тебе свободу. Конечно, тебя разжалуют, лишат звания и пенсии. Но зато тебе не придется до конца дней гнить в тюрьме в Ливенуорте, мой милый дружок. По рукам?

Он расхныкался. Я знаю, что становлюсь тряпкой, потому что в былые времена даже не предложил бы ему такой великодушной сделки, а если бы подозреваемый начал распускать нюни у меня на глазах, то надавал бы ему по щекам и заставил заткнуться. Но теперь я стараюсь быть более отзывчивым к нуждам и пожеланиям правонарушителей, поэтому заставил себя не думать, какой урон нанесли бы эти сотни винтовок и гранатометов полицейским и простым гражданам, не говоря уже о том, что старший сержант Элкинс нарушил присягу.

— По рукам? — повторил я.

Элкинс кивнул.

— Вот это правильно, Далберт! — похвалил его я и протянул ему на подпись листок с перечнем прав заключенного. — Вот, прочитай и распишись здесь. — Он вытер слезы, взял ручку и начал с обреченным видом изучать текст. — Да поставь же наконец подпись, черт бы тебя подрал, Далберт! — прикрикнул на него я.

Он расписался и отдал мне формуляр и ручку. Я представил себе ярость Карла, когда он узнает, что я сделал из Элкинса свидетеля, находящегося под защитой правительства. Карл убежден, что все правонарушители должны сидеть в тюрьме, а не увиливать путем подобных сделок с государством от возмездия. Трибунал не любит подобных фокусов. О’кей, но как еще прикажете выкручиваться, чтобы поскорее покончить с одним делом и взяться за другое, более важное? Карл приказал мне закончить это дело, вот я его и закончил.

Подошел лейтенант военной полиции и попросил меня представиться и объяснить, что происходит. Я предъявил ему свое служебное удостоверение и сказал:

— Дайте этому человеку перо и бумагу, чтобы он написал признание, после чего сопроводите его в гарнизонную службу криминальных расследований.

Сидящий на тюремной койке старший сержант Элкинс имел весьма жалкий вид в шортах, тенниске и сандалиях. Мне довелось повидать немало ему подобных через прутья тюремной камеры, и порой бывает просто любопытно, что думают они, глядя на меня изнутри.

Из изолятора я направился в свой кабинет, где вновь просмотрел записную книжку Энн Кэмпбелл, содержащую не менее сотни имен. Она не использовала никаких условных знаков в виде звездочек или сердечек, или иных пометок, определяющих ее отношение к данному лицу, но, как я уже говорил, у нее наверняка имелся еще один список имен и телефонных номеров, не исключено, что в ее подвальной потайной комнате или же на дискетке ее компьютера.

Я сочинил весьма поверхностный и краткий отчет для Карла — не такой, какой я набросал в своей голове, но такой, к которому потом не придрались бы ни прокурор, ни адвокат на суде и который нельзя было бы расценить как заведомо предвзятый.

Закончив с рапортом, я вызвал по внутренней связи секретаря.

Армейские секретари в целом похожи на гражданских, с той лишь разницей, что в армии их обязанности нередко выполняют мужчины, хотя в последнее время я замечаю на этих должностях все больше женщин. Но в любом случае, как и гражданские их коллеги, армейские секретари самым непосредственным образом влияют на имидж своего босса и всего офиса. Как выяснилось, обязанности моего секретаря выполняла особа женского пола, одетая в зеленую защитную форму, а именно в болотного цвета юбку и гимнастерку, как раз по погоде.

— Специалист Бейкер, сэр! — четко представилась она, отдав мне честь.

Я встал, хотя по уставу этого от меня и не требовалось, и протянул ей руку:

— Уоррент-офицер Бреннер, служба криминальных расследований. Я работаю с делом Энн Кэмпбелл. Вам что-нибудь о нем известно?

— Так точно, сэр.

Я окинул взглядом специалиста Бейкер: чуть больше двадцати, не красавица, но смышленая и бойкая, такой палец в рот не клади.

— Ввести вас в курс дела? — спросил я.

— Мой непосредственный начальник капитан Реддинг из транспортной полиции.

— Да или нет?

— Да, сэр.

— Замечательно. Докладывать будете исключительно мне и мисс Санхилл, она тоже входит в бригаду, и больше никому. Все, что вы здесь увидите и услышите, является строго секретной информацией.

— Понимаю, сэр.

— Отлично. Отпечатайте рапорт, снимите фотокопию с записной книжки, перешлите копии материалов по факсу в Фоллс-Черч и положите оригиналы на мой письменный стол.

— Так точно, сэр.

— Повесьте на двери кабинета табличку: «Посторонним вход запрещен». Допуск в это помещение имеем только мы трое: я, вы и мисс Санхилл.

— Так точно, сэр.

В армии, где все еще в почете порядочность, честь и послушание, теоретически нет нужды в дверных замках, но в последнее время я все чаще их замечаю. Тем не менее, как офицер старой закалки, я не стал заказывать замок, но напомнил специалисту Бейкер, что мусорные корзины следует опустошать каждый вечер, а выброшенную бумагу пропускать через измельчитель.

— Так точно, сэр.

— Вопросы есть?

— Кто поговорит с капитаном Реддингом?

— Полковник Кент все уладит, не беспокойтесь. Еще вопросы?

— Нет вопросов, сэр!

— Свободны!

Она взяла записную книжку и мой написанный от руки рапорт, отдала честь, повернулась кругом и вышла из кабинета.

Быть странствующим шилом для каждой задницы доля нелегкая. Одно дело — допекать всех в привычной домашней обстановке, и совсем другое — в чужом монастыре, с его сложившимися порядками, нравами и действующими лицами, которые давно уже притерлись друг к другу и знают все ходы и выходы. Тем не менее, если с первого же дня не взять подчиненных на строгий поводок, обуздать их потом уже не удастся, и в конце концов они так тебя измочалят, что станешь хуже половой тряпки.

Власть над людьми обретается многими законными путями. Но если твое ведомство не наделяет тебя подлинной властью, а лишь поручает ответственные и изматывающие задания, тогда власть нужно брать в свои руки самому. И я считаю, что армия предполагает именно подобное поведение — ждет от человека инициативы, о чем и не устает напоминать. Конечно же, необходимо соблюдать осторожность, ибо жестокость сходит с рук только победителю. Побежденного ожидает растерзание, мало того, его могут сожрать, даже когда он победил, потрепав предварительно по холке, как выдохшегося мерина. Вот почему я избегаю вечеринок по случаю успешного завершения расследования. Карл говорит, что я отсиживаюсь у него под столом, но это неправда, случалось, что я уезжал отдыхать на недельку-другую в Швейцарию.

Между тем было уже два часа пополудни, а уоррент-офицер Санхилл все еще не объявилась, поэтому я покинул свой кабинет, сел в автомобиль и направился на розыски напарницы. К своему удивлению, я обнаружил ее прямо перед входом в здание военной полиции спящей за рулем «мустанга».

Я влез в машину и хлопнул дверцей.

— Дрыхнешь? — спросил я с напускной сердитостью.

— Да нет, даю отдохнуть глазам, — ответила она обычной отговоркой, и мы обменялись понимающими улыбками.

— На стрельбище номер шесть, пожалуйста, — сказал я.