Глава 32
— Иерусалим, вы слышите меня?
— Слышим… генерал. Ждите.
Премьер-министр несколько секунд постукивал карандашом по столу, потом снова взглянул на записку и поднял голову.
— Я думаю, многие из вас смогут узнать голос генерала Добкина, если вы сейчас услышите его. — Премьер-министр старался сдерживать сквозившее в его голосе возбуждение.
Со всех сторон раздались вопросы и реплики, люди повскакивали с кресел. Премьер-министр хлопнул по столу, призывая к тишине.
— Успокойтесь и слушайте внимательно. — Он сделал знак помощнику по связи, и из нескольких динамиков раздался громкий шум. Премьер-министр нажал кнопку на пульте перед собой и заговорил в микрофон:
— Кто это?
Добкин моментально узнал этот слегка насмешливый голос. Мысли закружились у него в голове, но генерал взял себя в руки и сглотнул слюну.
— Говорит генерал Бенджамин Добкин, господин премьер-министр. — Он помолчал. — Вы узнаете мой голос?
— Нет. — Но премьер-министру было ясно, что многие из присутствующих, похоже, узнали генерала.
Добкин старался контролировать свой голос, чтобы он звучал как можно естественнее.
— Господин премьер-министр, есть ли рядом с вами люди, которые могли бы опознать мой голос?
— Считайте, что есть. — Премьер-министр оглядел сидевших за столом. Несколько человек кивнули, но не слишком уверенно. Генерал, который еще полковником служил под началом Добкина, добавил:
— Или очень хорошая имитация.
— Продолжайте, генерал, — предложил премьер-министр. Полной уверенности у него все еще не было, но разговор его очень заинтересовал. — Откуда вы звоните?
Тедди Ласков вцепился в фальшивые фотографии. Он начал медленно убирать их назад в «дипломат».
— Из Вавилона, — раздался из динамика ответ Добкина.
Зал заседаний разразился шумными восклицаниями, большинство собравшихся повернули головы в сторону Ласкова и Талмана. Премьер-министр снова постучал по столу, призывая к тишине, но успокоить присутствующих ему не удалось. Он громко заговорил в микрофон:
— Откуда вы звоните, генерал? Я имею в виду, что это за телефон? Вы свободны?
— Да, я свободен. Звоню из местной гостиницы. Она находится возле музея. — Голос Добкина слегка дрожал, несмотря на все усилия контролировать его.
Премьер-министр тоже старался говорить спокойно. Но и у него начал дрожать голос.
— Понял. Хорошо. Вы можете обрисовать нам ситуацию, генерал? Что происходит, черт побери?
Добкин понимал, что на совещании присутствует кабинет министров в полном составе и большинство высокопоставленных военных. Все они наверняка тоже слушают его. Генерал собрался с мыслями и четко и коротко доложил обо всем, что случилось с ними с того момента, когда «Конкорд» потерялся над Средиземным морем.
Шестеро помощников забегали по залу заседаний с военно-топографическими картами и справками, в которых содержались различные данные о Вавилоне: условия местности, метеоусловия, время наступления рассвета и восхода солнца и множество других данных, которые начали собирать с того самого момента, когда Тедди Ласков впервые заявил о Вавилоне. Все эти данные предполагалось изучить перед принятием окончательного решения на проведение десантной операции.
Добкин говорил по телефону и в то же время слышал, как за дверью, в вестибюле, ходят мужчины и женщины. Иногда проносили раненых, двери вестибюля все время открывались и закрывались. В соседней комнате, где закончили играть в карты, включили радио: хрипловатый женский голос по радио исполнял одну из бесконечных арабских песен. Несколько ашбалов принялись подпевать. Все эти посторонние звуки приглушали его голос, но вместе с тем из-за них Добкин мог не услышать, если кто-то подойдет к двери кабинета.
— Что вы предлагаете, генерал?
Добкин узнал голос генерала Гура.
— Предлагаю? Я предлагаю, генерал Гур, чтобы вы пришли сюда, черт побери, и освободили нас.
— Что из себя представляют поля на западном берегу? — спросил генерал ВВС Катцир.
— Там вода, — откровенно признался Добкин. — Но вот подальше от реки, похоже, посуше.
— А дорога, на которой вы приземлились, — продолжил Катцир, — вы думаете, на нее смогут сесть транспортные самолеты «С-130»?
— Этого я не могу сказать вам, генерал. Думаю, мы повредили ее во время приземления.
— Мы можем использовать вертолеты, — вмешался неизвестный Добкину голос.
— Нет, — возразил Добкин. — Для этого уже нет времени. Они атакуют в данный момент.
Другой голос сказал что-то насчет применения в первую очередь эскадрильи истребителей. Добкин слышал, как они пытаются вырвать друг у друга микрофон. Кто-то позвал Тедди Ласкова. Добкин думал, что Ласков наверняка уже уволен, но, оказывается, он тоже присутствовал на совещании. Он ответил еще на несколько вопросов, слыша, как в Иерусалиме разгораются споры. Добкин решил заканчивать разговор и громко произнес в трубку:
— Господин премьер-министр, боюсь, мне пора уходить. Тут присутствуют трое джентльменов с автоматами «АК-47», и, когда они сообразят, что происходит, наверняка захотят оторвать меня от телефона.
В Иерусалиме услышали шум, похожий на потасовку, потом резкий треск, как будто кто-то выстрелил или что-то сломалось. А затем телефон замолчал.
Мириам Бернштейн сидела в кресле второго пилота рядом с Давидом Бекером.
— Значит, вы думаете, что никто не слышит ваших сигналов SOS?
— Никто. — Бекер уменьшил звук приемника почти до минимума. — «Лир» все еще кружит над нами, но мне кажется, и у него неприятности.
— Почему?
— Почему? — Тот факт, что Хоснер прислал посыльную, а не пришел сам узнать, как обстоят дела со связью, свидетельствовал, как мало у всех осталось надежды на то, что ему, Бекеру, удастся с кем-нибудь связаться. Но все же Мириам Бернштейн была заместителем министра транспорта, а значит, начальником и над ним, и над Хоснером. Однако, похоже, это уже не имело значения. — Почему? Потому что из-за этой пыли он не может сесть, вот почему. Ему придется садиться и заправляться там, где нет такой пыли. И тогда, может быть, мне удастся связаться с кем-нибудь. Не хотите доложить Хоснеру об этом? Это все, что у меня есть.
— Потом. — Мириам уставилась на разбитое лобовое стекло. — Вы боитесь смерти? — неожиданно спросила она.
Бекер повернул голову и посмотрел на нее в тусклом свете приборной панели. Он никак не ожидал подобного вопроса от такой стойкой женщины.
— Нет. Не думаю. Я… я боюсь снова летать… но не смерти. Смешно… — Бекер не понимал, почему позволил втянуть себя в такой откровенный разговор. — А вы?
— Если в моей жизни что-то и ходило почти всегда рядом со мной, так это смерть. — Мириам сменила тему разговора. — А что вы думаете о Иакове Хоснере?
Бекер оторвал взгляд от бортового журнала, куда начал что-то записывать. Он подозревал, что Хоснер и Бернштейн стали очень близки, но это не меняло его личного мнения о Иакове Хоснере.
— Нацист.
— А вы ему нравитесь.
Бекер не понимал, куда она клонит и вообще для чего завела этот разговор. Наверняка просто перенервничала и теперь хотела выговориться. Люди совершают странные поступки, когда смотрят в лицо смерти. Вот и он только что признался ей, что боится летать, а этого он не сказал бы даже своему психиатру.
— Не поймите меня неправильно, миссис Бернштейн, но я рад, что в этот момент он оказался с нами. Без него со всеми нами, наверное, было бы уже покончено. — Он продолжал смотреть на Мириам. Нет, она не выглядит перенервничавшей, скорее… счастливой, радостной.
— Я люблю его, — призналась Мириам.
От неожиданности Бекер даже сломал кончик карандаша.
— О-о-о… — Звук стрельбы, похоже, усилился, и Бекер поднял голову. Через стекло кабины ночь казалась еще более пугающей, более ужасной и зловещей, чем была на самом деле. Вообще весь ужас, который ему пришлось наблюдать, Бекер видел через плексиглас, и теперь с плексигласом у него ассоциировалась опасность. И смерть. Когда он смотрел сквозь лобовое стекло автомобиля или даже оконное стекло дома, у него сводило живот, и Бекер до сих пор не мог понять, в чем же тут дело. Интересное открытие, но немного запоздалое. — О… Это… я…
— Что вы пишете… Давид… могу я вас так называть?..
— Да, разумеется. — Он закрыл блокнот. — Это бортовой журнал.
Мириам наклонилась к нему.
— Бортовой журнал? Вы хотите сказать, что записываете все события?
— Да, но очень коротко.
— Можно мне посмотреть? — Мириам протянула руку, и Бекер передал ей журнал. Она откинулась на спинку кресла, открыла журнал и принялась перелистывать его, выборочно читая записи. «16.02: Переключился на зап. част. Ген. Ласков передал последнее сообщение: E-2D будет продолжать следить за нами. Ласков решил не применять ракеты „Феникс“, чтобы не задеть нас. Истребители уходят». Мириам пролистнула еще несколько страниц. «18.31: Полет завершен. Гесс мертв, ему разбило голову кирпичом, пробившим лобовое стекло во время рулежки. Пилоту следовало раньше поднять защитный щиток, предвидя катастрофу при посадке. Возможно, это предотвратило бы смерть Гесса». Она несколько секунд смотрела на последнюю запись, потом закрыла журнал и подняла голову, натянуто улыбнувшись. — Нас называют людьми Книги или книжными людьми. Написанное слово объединяет нас еще со времен образования Диаспоры. Странно, что больше никто не додумался вести хронику событий нашего пребывания здесь.
— Ну… — Бекер отыскал окурок сигареты и закурил. — Это трудно назвать хроникой, миссис Бернштейн…
— Мириам.
Бекер замялся.
— Мириам, это просто моя работа…
— Но в этом-то все и дело, Давид. Это всегда чья-нибудь работа. Писателя. Хранителя книг. Ученого. Капитана корабля. — Мириам наклонилась к нему. — Я не могу убеждать вас в вашей собственной значимости, но очень советую вам спрятать этот журнал.
— Думаю, это хорошая идея.
Мириам нерешительно протянула журнал Бекеру.
— А вы не будете возражать, если я посижу здесь немного и запишу мои собственные соображения по поводу происшедших событий? Я постараюсь не занять слишком много места в журнале.
Бекер через силу рассмеялся.
— Занимайте столько места, сколько хотите. Думаю, я только что сделал свою последнюю запись.
— Спасибо. А у вас нет копирки? Мне бы хотелось иметь копию того, что я напишу. Мы можем зарыть журнал, а копию моей записи спрятать в самолете или в другом месте.
Бекер нашел в своем планшете лист копирки.
— Журнал должен остаться на борту самолета, а вашу копию мы можем закопать.
— Хорошо. — Мириам взяла копирку. — Спасибо.
— Только учтите, никто не прочитает ни журнал, ни вашу копию.
Мириам подняла взгляд на Бекера.
— Равенсбрюкская молитва была написана на клочке бумаги, Давид.
— Похоже, эта молитва много значит для вас.
— Да. — Некоторое время Мириам не отрывала взгляда от лобового стекла. — Мне сказали… что моя мать умерла в Равенсбрюке. Поэтому мне нравится думать, что, может быть, именно она написала эту молитву. — Она заговорила тише, и голос ее стал едва слышным сквозь шум ветра и грохот боя. — Когда-то слова имели для меня огромное значение, но теперь для меня имеет значение только то, что у человека, написавшего эту молитву, была вера. Вера в то, что эту молитву найдут, что после всех этих ужасов в мире останутся свободные люди, которые обнаружат для себя что-то ценное в словах этой молитвы. И она сохранилась на клочке бумаги, хотя автор, наверное, погибла. Люди произносили слова этой молитвы миллион раз. И ей суждено пережить и будущие ужасы. — Мириам снова улыбнулась Бекеру. — Книга Бытия изначально была написана сажей на папирусе, Давид. И, если бы эту первую летопись составлял человек вроде вас, мы никогда бы не знали, как создавался наш мир.
Бекер выдавил из себя улыбку.
— Это уж точно.
— Ладно. — Мириам взяла у Бекера карандаш, склонилась над журналом и принялась быстро писать на иврите.
Внезапно она подняла голову, в глазах ее стояли слезы.
— Молитва действительно много значила для меня, но теперь она значит очень мало, потому что призывает к прощению… призывает подставить другую щеку. Человек, написавший ее, подвергся ужасным испытаниям, но они не сломили его. Я тоже подверглась здесь испытаниям, конечно, не таким суровым, как, скажем, вы, и не таким, как в Равенсбрюке… И теперь я не приемлю всепрощенчество. На самом деле я даже рада, что все так обернулось. Я выстрелю в первого же вражеского солдата, который сунется сюда. И если в результате моих действий появятся вдовы, сироты, горюющие друзья или родители лишатся детей, мне будет жаль этих несчастных людей, но не более. Вы понимаете? Наверное, это звучит ужасно?
Бекер покачал головой.
— Око за око.
— Да. А зуб за зуб. — Мириам перевернула страницу журнала и продолжила писать.
Даже не глядя на часы, Хоснер чувствовал, что рассвет близок. Бой подходил к концу, огонь израильтян по склону значительно ослаб.
Ашбалы продвигались вперед осторожно и вместе с тем беспечно, они смеялись, перекрикивались друг с другом. Они понимали, что если это очевидное ослабление огня со стороны израильтян даже и является очередной военной хитростью, то все равно конец обороняющихся близок. На самом деле передовой отряд арабов уже овладел укреплениями на южной стороне обороны, найдя там пустые окопы.
Они двигались сквозь ветер и темноту медленно, в предвкушении кровавой бойни. Перелезли через разрушенные укрепления, с любопытством побродили по траншеям, пошли дальше. Ашбалы испытывали ту странную затаенную радость, которая приходит с овладением так долго недоступного логова врага.
Редкие выстрелы израильтян заставляли их бросаться врассыпную и замедлять движение, и все же на вершине холма главным образом царила жуткая тишина, нарушаемая лишь непрекращающимся шумом ветра, на который уже никто не обращал внимания.
Ашбалы не отвечали на редкие выстрелы израильтян, боясь вызвать на себя их огонь, они молча обменивались знаками в темноте, пытаясь выстроиться в цепь и прочесать ровную местность. Двигавшиеся в центре цепи арабы уже начали различать силуэты «Конкорда», когда в облаках пыли образовывались просветы.
Израильтяне отступали медленно и тихо, стреляя только для того, чтобы держать арабов на расстоянии и замедлить их продвижение. Окончательного плана действий не было, как не было и последних приказов с командного пункта, и все же отступление осуществлялось организованно. Примерно половина израильтян решила попробовать убежать через западный склон, а другая половина решила остаться и встретить смерть там, где она их застигнет.
Раненых перенесли из загона в «Конкорд», возможно, там у них было больше шансов уцелеть в кровавой резне. Однако ходили слухи, что раненых застрелят, прежде чем ашбалы доберутся до них.
Находившиеся на западном склоне израильтяне стреляли вниз, пытаясь выяснить, есть ли там арабы.
Ахмед Риш передал по рации немногочисленному отряду ашбалов, поджидавшему на берегу Евфрата, открыть ответный огонь. Ему не хотелось, чтобы израильтяне ринулись вниз и погибли там, он желал расправиться с ними здесь, на холме.
Арабы открыли ответный огонь с берега, и израильтяне упали духом, получив подтверждение того, о чем на самом деле давно знали, — путь к отступлению отрезан. Потрясение было огромным, и те, кто рассчитывал убежать через западный склон, заплакали.
Хамади получил вызов по рации от Аль-Бакра — командира, оставшегося в тылу.
— Хамади слушает. Что? Кто он такой? Ладно, выясни это! Он успел позвонить? Телефонистка в Багдаде подтверждает это? А что он говорил? Да, черт побери, я знаю, что ты не понимаешь иврит! Но я уверен, что он говорит по-арабски. После того как ты вырвешь ему один глаз, он тебе все расскажет. Да. Держи меня в курсе! — Хамади вернул рацию радисту и посмотрел на Риша. — Ахмед.
Риш обернулся, и они медленно побрели по пыли.
— Я все понял из твоего разговора. Но теперь это уже не имеет значения.
— Но если он дозвонился…
— Я сказал, не имеет значения!
Хамади отвернулся. Все больше и больше он убеждался, что их дороги расходятся. Если сейчас уйти в темноту, то он останется в живых и увидит, как солнце взойдет в Персии. Но он не мог сделать этого, как не мог и убить Риша.
Джон Макклур наблюдал за зелеными трассерами, взлетавшими от подножия стены к его окопу.
— Что ж, значит, путь вниз закрыт. — Он вставил в барабан своего револьвера последние два патрона. — Ну так как, полковник, ты уже научился говорить по-арабски: «Доставьте меня в американское посольство»?
Ричардсон надел свой голубой китель, тщательно разгладил его и застегнул на все пуговицы.
— Сейчас мы должны быть очень внимательны, Макклур. Любое неосторожное слово или жест могут стоить нам жизни.
Макклур крутанул барабан револьвера.
— Почему ты сделал это, Том?
Ричардсон поправил галстук и тщетно попытался стряхнуть пыль с плеч кителя.
— Я спросил, почему ты сделал это?
Ричардсон посмотрел на Макклура, в тесном окопе их разделяло совсем небольшое пространство.
— Сделал что?
Макклур закончил возиться с револьвером, он был готов к стрельбе.
Ричардсон отыскал фуражку и стряхнул с нее песок. Потом опустил взгляд и увидел направленное на него дуло огромного револьвера.
— Из-за денег. У меня слабость к дорогим вещам.
— Сколько денег, Том?
— Ровно миллион. Американских долларов.
Макклур тихонько присвистнул.
— Неплохо.
— Конечно. И должен добавить, что он в безопасности хранится в швейцарском банке. После завершения дела я должен был получить еще один миллион, но теперь я уже на него не рассчитываю.
— А может, они сдержат свое слово, Том. У этих людей полно миллионов.
— Это точно, Джон. У этих людей столько нефтедолларов… американских… что они даже не знают, что с ними делать. Денежки рекой текут с Запада в обмен на нефть.
— Интересно рассуждаешь, Том. Но сейчас мы говорим не об этом и даже не об Израиле. Мы говорим о тебе, Том: полковник ВВС США продается иностранной державе. Это преступление… даже в Америке.
Ричардсон поправил фуражку на голове.
— Понимаешь, Джон, я давно не был дома, поэтому не могу поверить твоим словам. Раньше запросто можно было публиковать в прессе секретные документы Пентагона. Ты уверен, что передача сведений иностранной державе является преступлением?
— Не строй из себя дурака, Том.
— Хорошо. Ладно, я понесу наказание, когда вернусь домой. А сейчас давай оставим эту тему. Убегать я не собираюсь.
— Да, люди становятся откровенными под дулом револьвера, Том. — Макклур выплюнул изо рта спичку. — А я думал, тебе нравятся евреи.
— В наши дни не модно быть явным антисемитом.
— Понятно.
Выражение лица Ричардсона совершенно изменилось, рот принял резкие очертания, глаза сузились до щелочек.
— Как-то я зашел в офицерский клуб и выпил там с израильскими летчиками, которых я обучал в 1967 году. Мы поговорили, я выразил им симпатию, а потом кто-то из них, видно, замолвил за меня словечко, и я получил должность военно-воздушного атташе в Израиле. Меня чуть не стошнило, когда я узнал об этом назначении.
Макклур промолчал.
Подождав несколько секунд, Ричардсон поднял глаза на Макклура.
— Предполагалось, что никто из пассажиров не пострадает, — тихо произнес он.
— Но мы сейчас говорим не о них, Том. Я могу тоже не любить их, но я, скорее, умер бы под пытками, чем предал их. И знаешь почему? Потому что так велит мне моя страна. За это она и платит мне деньги… Том.
Ричардсон пропустил мимо ушей слова Макклура, заинтересовавшись всего одной его фразой. Лицо его подобрело.
— Ты кое-что напомнил мне, Джон, — радостно воскликнул он. — Могу я купить тебя? Скажем, за сто тысяч?
— Извини.
— А за половину?
— Нет. — Макклур отыскал в кармане последнюю спичку.
— И еще целиком второй миллион, если я получу его.
Макклура, похоже, совсем не интересовал денежный вопрос. Он пожевал спичку.
— Ты сказал, что никто из пассажиров не должен был пострадать. Но ведь многие пострадали, Том. И очень серьезно.
— Я знаю. И сожалею об этом, Джон. Всего этого не должно было произойти. Кто мог предположить? Я действительно сожалею. Обо всех жертвах. — Ричардсон опустил глаза.
— Но если никто из пассажиров не должен был пострадать, то почему ты, Том, выбрал «Конкорд 02»?
Ричардсон облизнул пересохшие губы.
— Ну… понимаешь… если бы возникли какие-нибудь затруднения, тогда «Конкорд 01» должен был… стать демонстрацией… Мы ожидали неприятностей только от Авидара. Но не от Бекера.
Макклур хохотнул.
— Ожидали? Откуда вы могли знать об этом? А если бы вопреки всем предположениям Бекер попытался увести самолет, а Авидар подчинился бы? Тогда, мой мальчик, тебе пришлось бы пролететь по воздуху не одну тысячу метров.
— Риск был рассчитан, Джон. Ты же видишь, я тоже рисковал собственной жизнью. Я не трус. — Ричардсон не отрывал взгляда от пыли. — Я слышу голоса. Может быть, нам пойти и сдаться? Или сидеть тихо и ждать, пока они сами найдут нас здесь?
— Черт побери, Том, ты прямо сгораешь от желания сдаться этим крысам. Думаешь, они встретят тебя как героя, Ричардсон? Да они убьют тебя, глупый ты сукин сын. А потом они убьют меня, чтобы никто не узнал о твоем предательстве.
Ричардсон покачал головой и улыбнулся.
— Нет, они не убьют меня. У Риша есть хозяин, и мы с этим хозяином заключили договор, обеспечивающий мне безопасность. Мы предполагали, что с Ришем могут возникнуть проблемы. Если меня убьют, тогда будет вскрыто письмо, хранящееся в моем сейфе в посольстве… а там имена арабских террористов и агентов в Израиле, включая тех, с кем я контактировал. Я все предусмотрел, Джон. — Ричардсон помолчал. — И тебя я не позволю им тронуть.
— Спасибо, Том. С тобой спокойнее, чем с американским генеральным консулом. Только я не уверен, что Риш контролирует своих людей… да и сам он может не сдержаться. Думаю, они все настолько разъярены, что разорвут тебя на куски… а может быть, и нет. — Казалось, Макклур просто рассуждает вслух. — А знаешь, Том, в настоящее время американское правосудие очень снисходительно. Поэтому ты и не боишься. В большинстве других стран тебя просто подвесили бы в тюрьме за левое яйцо и забыли бы про тебя. Но в добрых, старых Соединенных Штатах Америки трибунал или федеральный суд дадут тебе от десяти до двадцати лет, если вообще смогут найти доказательства. И отсидишь ты лет шесть… а то и меньше. А потом прямым ходом в Швейцарию. И после окончания срока Америка не выдаст тебя Израилю, потому что это может вызвать большой скандал.
— Не я устанавливаю правила, — буркнул Ричардсон и отвернулся.
— Да, не ты, а вот я их иногда устанавливаю. Когда имею на это право. — Макклур помолчал. — Так ты говоришь, что, если ты умрешь, станут известны имена многих террористов?
— Постой! Тебе нет необходимости убивать меня. Мы могли бы многое обсудить…
— Да, если бы у нас было время, мы могли бы что-нибудь придумать. Но вот времени-то как раз у нас и нет.
— Подожди! — Ричардсон инстинктивно выставил перед собой руки. — Я могу гарантировать твою безопасность. Эти люди…
Макклур сунул между рук Ричардсона свой огромный «магнум» и выстрелил на несколько дюймов в сторону от сердца. Голова Ричардсона дернулась назад, фуражка слетела, и налетевший ветер понес ее на запад.
Давид Бекер быстро спустился с крыла по насыпи. В руке он держал металлическую банку с копией короткой хроники Мириам Бернштейн. Банка была завернута в промасленные тряпки и пластиковый пакет. Заметив у подножия насыпи подходящее место, Бекер с помощью алюминиевой стойки выкопал небольшую ямку. Он считал эту затею бесполезной, но Мириам так настаивала… Держалась она храбро, не боялась смерти, не впадала в истерику, но, похоже, слегка зациклилась на этой хронике, поэтому Бекер решил, что лучше ей не перечить. Он положил банку в яму и поспешно засыпал ее. А сам бортовой журнал, содержавший оригинал ее хроники, был спрятан под полом в салоне «Конкорда».
Бекер выпрямился и вытер руки. Ветер донес до него голоса двух арабов, которые перекрикивались между собой. До них было не более двухсот метров. Кто-то из израильтян выстрелил на звук голосов, и из темноты раздался крик боли. «Да, арабы будут в ярости, когда прорвутся сюда», — подумал Бекер. И все же он ничуть не сожалел о своем решении драться, да и от других не слышал слов сожаления.
Бекер двинулся к передней стойке шасси и обратился к Питеру Кану, который все продолжал чинить дополнительную силовую установку:
— Идем, Питер, уже поздно возиться с ней. Пошли в кабину.
Кан поднял голову, оторвавшись от работы.
— Для чего, черт побери? Когда они придут сюда, то пусть увидят Питера Кана, в поте лица трудящегося над этой гребаной установкой. Может быть, им станет жаль меня, и они дадут мне билет до Лидды.
Бекер улыбнулся.
— Ладно… тогда до свидания.
Кан посмотрел на него.
— Хорошо. До свидания, капитан.
Бекер повернулся и медленно поднялся по насыпи, не обращая внимания на свистевшие вокруг него пули.
Пройдя по крылу, он вошел в салон. В кабину ему пришлось пробираться между телами раненых.
В кабине Бекер уселся в кресло рядом с Мириам Бернштейн.
— Дело сделано.
— Спасибо.
Наступила долгая пауза, которую в конце концов нарушил Бекер.
— Я всегда знал, что умру в этой штуке.
Мириам наклонилась и дотронулась до его руки.
— Такого храброго человека, как вы, я никогда не встречала.
Бекер посмотрел на приборную панель. Он понимал, что должен что-то делать, но Хоснер приказал ему оставаться в кабине, что бы ни случилось. Увеличив громкость приемника, Бекер принялся шарить по частотам. Ему придется заниматься этим, пока не получит пулю в спину. Бекеру было жаль Мириам… да и остальных женщин. Без сомнения, ашбалы уготовили им страшную участь.
— Вы хотите остаться здесь? Я имею в виду…
— Я тоже выполняю приказ, — с улыбкой ответила Мириам.
Бекер посмотрел в лобовое стекло.
— Некоторые собираются в загоне. Мне кажется, они намерены…
— Да, я их понимаю. Но я останусь с вами, если вы не возражаете.
Бекер замялся, потом пожал руку Мириам.
После того как из залитого кровью и дурно пахнущего загона убрали раненых, там собралась группа израильтян, решивших покончить жизнь самоубийством.
Арабы редко прибегают к самоубийству, но никто не удивился, когда в загоне появились Абдель Маджид Джабари и Ибрагим Ариф. Все понимали, что этих двоих страшная смерть от рук ашбалов ожидает в первую очередь.
В загоне было совершенно темно, и всех это вполне устраивало. Люди говорили мало, бесцельно бродили по загону, изредка перешептываясь при появлении новых лиц.
Через несколько минут стало ясно, что больше к ним никто не присоединится, но ни один из присутствующих не знал, что делать дальше, и в загоне воцарилась мертвая тишина.
Всего здесь собралось десять мужчин и женщин, они разбились на три маленькие группы и разошлись по разным углам. В одной из групп находился Джошуа Рубин — основной сторонник самоубийства. На полу рядом с ним лежал Ягель Текох, который очень сожалел о том, что не погиб от пуль арабов, когда, находясь на наблюдательном посту, закричал, предупреждая обороняющихся. Теперь ему снова предстояла встреча со смертью. Вместе с Рубином и Текохом находились четверо молодых помощников членов кнессета — двое мужчин и две женщины, все члены «Лиги обороны Масада».
В другом углу расположились стюард Иаков Лейбер и две стюардессы — Бет Абрамс и Рашель Баум. Последние два дня Бет Абрамс ухаживала за ранеными и насмотрелась на их страдания. За этот короткий промежуток времени из жизнерадостной девушки она превратилась в мрачное существо. Рашель Баум лежала на полу между Лейбером и Бет Абрамс. Она, как и Ягель Текох, отказалась, когда ее хотели перенести в «Конкорд» вместе с остальными ранеными. Раны ужасно болели, и Рашель не видела смысла в том, чтобы продлевать эту агонию в «Конкорде». Она ухаживала за Капланом, слышала, как страшно он умирал, и боялась, что и с ней может произойти такое.
Прежде чем принять решение о самоубийстве, Иаков Лейбер подумал о своих троих детях, но Рубин убедил его, что пощады от ашбалов ждать не стоит. И все же Иакова продолжали одолевать сомнения. Он видел, что две его стюардессы нуждаются в нем, поэтому тихонько разговаривал с ними в темноте. Бет Абрамс плакала, но Рашель Баум молчала. Лейбер встал на колени возле Рашель и взял ее за руку. Бет Абрамс тоже встала на колени и взяла за руки их обоих.
В третьем углу сидели на корточках Абдель Джабари и Ибрагим Ариф. Более тридцати лет они прожили среди евреев и теперь хотели умереть вместе с ними.
Джабари закурил последнюю сигарету и прошептал Арифу:
— А знаешь, Ибрагим, я всегда знал, что не умру естественной смертью.
Ариф был бледен, его трясло. Он тоже закурил сигарету и глубоко затянулся. Даже попытался пошутить:
— Я-то еще могу умереть от сердечного приступа. — Он снова глубоко затянулся. — Как мы сделаем это?
— Думаю, у нас есть два или три пистолета. Воспользуемся ими по очереди.
Руки Арифа тряслись так сильно, что он с трудом удерживал сигарету. Как же тогда он сможет держать пистолет?
— Пожалуй, я не смогу этого сделать, Абдель. — Ариф поднялся.
Джабари схватил его за руку и силой усадил назад в угол.
— Не будь идиотом, — прошептал он. — Ты слышал, что они сделали с Моше Капланом? Ты хочешь, чтобы и с тобой это сделали? Спаси себя от этого, старина.
Ариф расплакался, и Джабари попытался успокоить его. Сам Джабари сожалел только о том, что не попрощался с Мириам Бернштейн. Он подозревал, что Мириам влюбилась в Иакова Хоснера, и его озадачил ее выбор. А еще сюда примешивалась и ревность, потому что Джабари сам любил Мириам. Он верил в существование царства небесного, как это описывалось в Коране, и верил, что попадет туда, но не мог представить себе, что там не окажется Мириам Бернштейн.
— Успокойся, Ариф, успокойся. Там, на небесах, жизнь гораздо лучше. Прохладные сады, фонтаны, много вина и дев. Так разве стоит плакать?
Ягель Текох, не любивший арабов и возражавший против включения их в состав мирной делегации, тихонько крикнул им:
— Абдель. Ибрагим. Мужайтесь.
— У нас все в порядке, Ягель. Спасибо, — крикнул в ответ Джабари, которому не давала покоя мысль, что он не увидит перед смертью Мириам. У него даже мелькнула мысль выйти из загона и поискать ее, но ему не хотелось оставлять Арифа одного. Ашбалы были уже совсем близко. Успокаивало только то, что он лишит Риша удовольствия поиздеваться над ним. Ожидание действовало на нервы всем присутствующим. Джабари в конце концов нарушил тишину и спросил, как все будет происходить. Но ему никто не ответил.
Звуки стрельбы все приближались, те из израильтян, кто продолжал вести ответный огонь, заняли позиции недалеко от загона. Автоматные пули начали впиваться в глиняную стену загона, это подхлестнуло Рубина, он вышел на середину, откашлялся и сказал:
— Надо действовать быстрее. — Помолчав, добавил: — Если кому-то так будет легче, то я сделаю это за вас. У меня два пистолета.
Джабари вскочил и тоже вышел на середину.
— Прошу тебя. Быстрее.
Рубин ничего не ответил, он поднял один из пистолетов и направил его между двумя светящимися точками, которые, как он понимал, были глазами Джабари. Стараясь не дотронуться до Джабари, Рубин послал пулю ему точно в лоб.
Когда смолк грохот выстрела, раздались голоса молящихся и тихие всхлипывания.
Рубина забрызгало кровью, и он машинально вытер лицо и руки. Его начало трясти, и он боялся заговорить. Рубин не знал, что делать дальше. Решив, что пусть эту работу заканчивают другие, он повернул пистолет и выстрелил себе в сердце. Он упал на спину рядом с четырьмя молодыми помощниками. Одна из девушек закричала и потеряла сознание, а мужчины забрали у него пистолеты. Они начали торопливо перешептываться между собой, потом встали и прошли в угол, где находились Лейбер, Абрамс и Баум. Мужчины щелкнули зажигалками, прицелились, погасили зажигалки и начали нажимать на спусковые крючки. Бет Абрамс вскрикнула, и Лейбер закрыл девушек своим телом. Один из мужчин выстрелил, но, похоже, ни в кого не попал. Второй снова чиркнул зажигалкой, чтобы прицелиться получше.
В этот момент в загон ворвался раввин Левин, и, прежде чем погасла зажигалка, он увидел все, что хотел увидеть. Схватив обоих мужчин, он швырнул их на пол. Раздавая в темноте удары и пинки, Левин кричал и сыпал проклятьями.
— Вы думали, что сможете обмануть меня? Я нашел вас! Я знал ваши намерения! Вон! Вон! Убирайтесь отсюда! — Он в ярости пробежал по всему загону, споткнувшись при этом несколько раз о трупы Рубина и Джабари. Попытался и их наградить пинками, но понял, что они мертвы. — Вон! Вон! Убирайтесь отсюда! Да как вы могли! Как вы осмелились сделать это! Несите раненых в самолет! Уходите!
С самого первого момента появления раввина его присутствие разрушило ту странную, мистическую атмосферу, воцарившуюся в загоне, и все, кто мог, поспешно выскочили наружу.
Левин остался стоять один в центре загона, тело его дрожало, по лицу катились слезы. Он сделал то, что обязан был сделать, и все же не был уверен, кто прав — он или люди, решившие покончить жизнь самоубийством. Времени осталось мало, как же успеть похоронить трупы? И чьи это трупы?
Министр иностранных дел Ариэл Вейзман собрал небольшую группу легко вооруженных людей на западном склоне вблизи от окопа Макклура. Вейзман заметил Ричардсона, лежавшего на дне окопа, пыль уже почти занесла его голубой мундир. У министра не было времени рассуждать, что здесь произошло и куда делся Макклур.
Вейзман был решительно настроен возглавить свою группу и спуститься вниз по отвесному склону. Он рассчитывал осуществить спуск быстро и попытаться уплыть по реке, как этот сделал Добкин. Без раненых это можно было осуществить. Министр выстроил группу, состоявшую из мужчин и женщин в оранжевых спасательных жилетах с «Конкорда», на самом краю склона. Приняв низкий старт, словно бегун, он приказал всем сделать то же самое.
— По моей команде на счет «три» — вперед! Без колебаний. Ждите моей команды.
Редкие приказы продолжали поступать с командного пункта. Посыльные, не прекращавшие выполнять свои обязанности, приносили Хоснеру и Бургу только плохие новости, а уносили назад не команды, а советы и слова ободрения.
Хоснер и Бург согласились, что сейчас лучше не мешать людям приказами, пусть действуют сами, подчиняясь инстинкту самосохранения.
Хоснер обратился к Бургу:
— Не желаешь ли теперь полностью взять на себя командование, Исаак? Я готов тебе уступить.
Бург кисло улыбнулся и покачал головой.
— Нет, спасибо.
— Ты считаешь, что я не сделал чего-то, что надо было сделать?
Бург задумался на секунду.
— Нет. Честно говоря, ты действовал превосходно. Возможно, тебе надо было быть более дипломатичным… а может быть, и нет. — Он прислушался к звукам приближающихся выстрелов. — Наши люди совершали чудеса.
— Да. Это точно.
К командному пункту подбежали двое последних из людей Хоснера, оставшихся в строю, — Маркус и Алперн. Маркус козырнул.
— Что нам теперь делать, босс?
Хоснер не знал, что ответить ему.
— Заберите с собой на тот свет как можно больше этих ублюдков. — Он помолчал. — И спасибо вам. Вы были хребтом и сердцем всей обороны. Вы чертовски здорово потрудились. Все, кто останется в живых, не забудут этого.
Мужчины кивнули и скрылись в темноте.
Бург положил руку на плечо Хоснера.
— Думаю, тебе лучше пойти в «Конкорд», пока его не отрезали. Ты же обещал, и она ждет тебя. А я останусь здесь и постараюсь сделать все, что смогу.
Хоснер покачал головой.
— Нет. Я не хочу увидеть то, что они будут делать с ней, да и она не хочет видеть, что они будут делать со мной. Она все понимает и не ждет меня.
— Ясно. А ты собираешься… ну, ты знаешь…
— Нет. Я не из тех людей. Прежде чем я умру, я хотел бы кое-что сказать Ахмеду Ришу.
Бург кивнул и криво улыбнулся.
— Мы чертовски хорошо потрудились, не так ли?
— Да, это точно… Слушай!
— Что?
— Ты слышишь?..
— Да. Да!
Хоснер задрал голову вверх. Ему показалось, что он увидел вспышку света. Он слышал отдаленный свист реактивных двигателей.
— Они нашли нас, Исаак. Они нашли нас, черт побери!
Бург принялся бешено жестикулировать.
— Сюда! Мы здесь!
Хоснер через силу улыбнулся.
— Они слишком опоздали, чтобы помочь нам, но еще успеют уничтожить Риша и его банду. — Он повернулся к Бургу. — Я снова поверил в израильскую военную разведку.
Бург был настолько возбужден, что с трудом воспринимал слова Хоснера. Потом до него дошло. Прилетели самолеты… израильские или иракские… но они опоздали. Он успокоился и даже как-то обмяк, только и сумев сказать:
— Надеюсь, это заслуга Добкина.
Уставившись в небо, Хоснер и Бург увидели огненный след ракеты.