На радостях Бернс закатил шикарный ужин и даже позволил себе выпить лишку.

Сейчас он храпел в Тинкиной постели, не хотел ехать домой, позвонил Розе Исааковне, что бы не волновалась, и остался. Тина, как на грех не могла уснуть, посмотрела реалити-шоу, заполнившие ночной эфир, выпила травяного чаю, сон не шел. Наверное, думала она, из-за наполненного событиями дня, косметических процедур, массажа и, конечно же, последовавшего примирения с продюсером. Голова ее была занята разными мыслями, о наступающей осени, о выздоравливающей Веточке, о никак не кончающихся съемках, о расследовании, о Далакяне… Кстати, дурно было бы не воспользоваться случаем, идущим прямо в руки, Бернс спит, как убитый, можно покопаться у него в бумагах, просмотреть телефонные номера на мобильном, да и по карманам пошарить никто не запретит, а вдруг повезет…Тинка вскочила, заглянула в спальню, откуда доносились трели Бернса, и на цыпочках прокралась внутрь. Пиджак и брюки продюсера Тинка повесила в шкаф, отличной кожи портфель Бернс бросил в будуарное кресло у туалетного столика. Тина оперлась коленом на упругий матрас и прислушалась к дыханию Романа Израилевича. Спит, как сурок. Она осторожно, стараясь не производить шума, раздвинула зеркальные дверцы шкафа. От одежды пахло ее любимыми духами, рука потянулась к кашемировым кофточкам и кардиганам, коснулась мягкой шерсти, любовно прошлась по шелковым блузам, задержалась на тончайших, кружевных оборках нижнего белья. Эх, а вот и монстрообразный, по сравнению с Тинкиными тряпочками, костюм Бернса. Рука скользнула в нагрудный карман пиджака, вытащила узкий серебряный футляр-визитницу, несколько стодолларовых купюр, и положила их обратно, не меняя порядка. В боковых карманах Бернс не держал ничего, брюки осматривать не стала, если бы там что-нибудь было, то выпало бы, когда она вешала их на плечики. Итог – ничего представляющего интереса Тина не нашла. Тихонько закрыла шкаф, выхватила из кресла Бернсов портфель, и бесшумно вышла из спальни, прикрыв за собой дверь.

Тина снова заварила чай, затем, открыв портфель, стала разглядывать его содержимое, стараясь сохранить его в том порядке, в котором уложил Бернс.

Сценарий от Сары Абрамовны в пластиковой папке-скоросшивателе, счета, различные бумаги, которые не заинтересовали Тину, приглашение на банкет по случаю юбилея частного предприятия "Ковчег"… Ковчег! Ной! Арташез как-его-там Бернсова крыша.

Надо навязаться на банкет. А как? Бернс на такие мероприятия всегда берет жену.

И как отнесется Арташез к тому, если Бернс придет с любовницей? Надо подумать, да Давиду рассказать, у него голова светлая, может, предложит какой-нибудь выход.

Тина зевнула. Пора спать, вернуть портфель на место, и к Роману Израилевичу под бочок… Телефон! Забыла про сотовый! Тина сунула руку в портфель и вытащила массивный цвета металла корпус. Так, так, входящие, Тина быстро нажимала клавишу и прочитывала имена Бернсовых абонентов. Давид, опять Давид, Михалыч, какой-то Васильев, Роза Исааковна, Аркадий Пестов, герр Миллер… Так, а теперь кому звонил продюсер, опять вездесущий Давид, Аркадий Пестов, снова Аркадий…

Аркадий? Уж не тот ли Аркадий, который охранял багаж у Павловского "Лэнд Ровера"?

Тинка зубами стянула с ручки колпачок, и неровным почерком, стараясь удержать небольшой клочок бумаги на полировке стола, написала несколько цифр. Уф! Ну, теперь точно спать. Приоткрыла дверь спальни. Бернс повернулся на бок, откинул свою часть одеяла и сейчас, при свете ночника, тело, покрытое седеющими волосками и загаром с Лазурного берега, темнело на белоснежном белье. Пристроила портфельчик на кресло, скинула пеньюар, и легла в нагретую Бернсом постель, прижалась грудью к его спине, проскользнула рукою по его внушительному брюшку, пробежалась пальцами вниз по дорожке. Бернс завозился, промычал что-то.

– Спи, спи, – щекотнула его пах Тина.

– Золотко… – он прихватил Тинкины пальцы и прижал их сильнее. Глаза Бернса были закрыты, губы изогнулись не то в мученической, не то в сладострастной улыбке. Глаз он не открыл, пробурчал, отворачиваясь в подушку.

– Тиночка, спать давай, а?

– Давай, – вздохнула Тина.

В детективном агентстве Дурбина не было никого. Совсем никого, не считая Танечки.

Она, как обычно, отстукивала ровными розовыми ноготками какую-то компьютерную морзянку. Ноготки порхали, невольно привлекая внимание ничем не занятого Давида.

– Еще кофе? – спросила его Танечка, отвлекшись от клавишного ряда.

– Да, пожалуй, – ответил Давид, ждать придется все равно.

Танечка прошлась до кофейного аппарата, ножки в тонких чулочках, короткая юбочка.

Давид проводил ее взглядом. Привычка провожать взглядом красивую женщину не была утрачена, но делал он это автоматически, тут же теряя интерес. Лада, даже мертвая, не отпускала Давида, он был влюблен, до сих пор влюблен.

Танечка подала ему чашку, весьма похожую на кукольную, и придвинула стопку журналов. На ее столе зазвонил телефон, и Танечка, процокав каблучками, сняла трубку.

– Артурчик! – радостным голоском возвестила она. – А вас ожидают, да господин Белкин. Хорошо, передам. Чао!

И повернувшись к Давиду, объявила:

– Далакян будет с минуты на минуту.

– Отлично, – буркнул, уставший ждать Давид.

Детектив вошел в агентство, стряхивая с зонта капли дождя. Танечка поспешила навстречу, приняла зонт, раскрыла его и поставила в угол, как большую нахохлившуюся птицу.

– Спасибо, милая, – с легким кавказским акцентом поблагодарил Далакян. Танечка кокетливо повела глазками и снова включила кофейный аппарат. Давида от кофе уже тошнило.

– Прошу вас, – позвал его детектив, открывая дверь кабинета. Давид вошел, сел в гостевое кресло.

– Ну и погодка, – начал разговор Далакян бросая плащ на вешалку. – Извините, что пришлось ждать, всюду пробки, осень и зима наступают у нас неожиданно, будто мы живем в Южной Калифорнии.

Давид выложил на стол детектива папку и ждал, когда Далакян займет свое место.

– Что это? – спросил детектив, усаживаясь в кресло.

– Словесный портрет "студента", получили по электронной почте от Архиповой Виолетты. А вот здесь, – Давид ткнул пальцем в бежевый листок, вырванный из блокнота, – телефон некоего Аркадия Пестова, с которым у господина Бернса поддерживается связь.

– Отлично, – сказал Далакян.

– Вам не кажется, что мы делаем за вас вашу работу? – раздраженно спросил Давид.

– Ну, словесный портрет "студента" я сам бы не смог набросать, как бы ни старался, ведь я его не видел. А отчет о проделанной работе я вам предоставлю.

– Извините, в последнее время я очень раздражен. Поймите, погибли дорогие мне люди…

– Я понимаю, Давид. Не беспокойтесь. Да, расследование идет медленно, но идет, – Далакян резко развернулся в офисном кресле и сунул ключ в личинку сейфового замка. Матовый металлический сейф привлек внимание Давида уже в первый день их посещения агентства Дурбина. Он был громоздок и занимал большую часть стены за спиной Далакяна. За сейфовой дверцей скрывались секреты большого города. На полках аккуратненькими стопками лежали папки – от простых советских с надписью "Дело", до новейших, с накрученными металлическими конструкциями креплений. Отдельными кучками размещались пакеты с разнообразным содержимым. "Улики!" подумал Давид, и отвел глаза, сдержав любопытство. Далакян вынул тонкую папочку с наклеенным стикером и открыл ее.

– Фотографии были сделаны нашими сотрудниками в течение недели. Все, кто посещал ресторан "Ковчег", все кто там работают, зафиксированы с помощью цифрового фотографирования. Личности, наиболее подходящие под описания пострадавшей, могут быть ей направлены также электронной почтой. Более того, мы применили метод дистанционного прослушивания, и имеем некоторые записи разговоров Арташеза Айвазяна и Романа Бернса. Копии их получите у меня под расписку. Наша задача упростится, если мы вычислим "студента", у меня нет сомнений, что он имеет прямое отношение к взрыву на федеральной трассе.

От этих слов Давид вздрогнул, снова и снова переживая свою потерю. Да, детективы не подкачали, теперь нужно отослать снимки Виолетте и прослушать записи.

"Скорее бы уж закончить эту картину!" устало думала Тина, снимая узкие туфельки, сидя на шелке антикварной банкетки в широком холле своей квартиры. В мексиканской напольной вазе, распространяя дурманящий аромат, увядал шикарный букет роз, преподнесенный Тине Бернсом в знак примирения. Рассматривая сине-белый узор вазы, Тина вспомнила путешествие в Акапулько, белоснежные виллы кинозвезд на знаменитом побережье, песни марьячос, опасные прыжки ныряльщиков со скалы, ради которых туристы съезжались со всех близлежащих отелей, местные мальчишки с сетками и острыми ножами для вскрытия жемчужных раковин. Их проводник Антонио Круссеро, сумасшедший мексиканец отлично говорящий по-русски, борец самбо, обучавшийся в свое время в Воронеже и разбивший множество девичьих сердец, до сих пор бредящий Россией, ее снегами и белокожими красавицами. И Бернс, любовь и ревность, кнут и пряник. Боже, во что превратилась ее жизнь? Тина обхватила голени руками, и стала раскачиваться, напоминая сумасшедших в голливудских картинах. Бернс, Бернс, человек-оркестр, человек-паук, человек-самая-жуткая-гадина-в-ее-жизни!

Так ли?

Ненависть, захлестывающая Тину, иногда сменялась непониманием, ведь она сама легла на тот незапамятный диванчик, отдав свою девственность продюсеру? Чем она думала в тот момент? Зачем? Для того, чтобы досадить матери и Игорю? Для этого она сломала свою жизнь? Для этого подверглась осуждению и всяческим гонениям?

Ради того, что бы ее мать поняла, как нелегко ей, Тинке, принять Игоря в качестве ее мужа? И только? Боже, какая глупость! Сейчас мотивы, толкнувшие Тинку в цепкие объятия порнобизнеса, казались детским лепетом, юношеским эгоизмом и невероятной женской глупостью. Павлов… Павлов, только он разнился с этой ее треклятою жизнью, был последовательным и цельным, и любил ее… она чувствовала, что любил! Ах, Павлов, Павлов… Давид сказал, что Павлова и Ладку убило сразу, пожар, начавшийся в машине, сжег их тела, практически кремировал, захоронение было только соблюденной традицией православного христианства.

Похоронили его хорошо, Давид рассказывал, стреляли из винтовок, накрыли гроб российским флагом, присутствовала бывшая жена. Детишек Бог Павлову не дал… А с Тинкой могло бы получиться, она постоянно проходит медицинский контроль, ее показатели превосходны, возраст подходящий и организм готов к деторождению.

Только кому это надо? Может в самой Тинке что-то не так? Иногда ей кажется, что она и Роман Израилевич, это пара, что они друг друга стоят, то есть, достойны, а как же быть с Розой Исааковной? Розочка, как называет ее Роман Израилевич, часть его жизни, прошла с ним огонь, воду и медные трубы перестройки и передела собственности, что немаловажно. Тинка уважала старость, ей не хотелось обижать Розу Исааковну, да и понимала она, что отлучить Бернса от семьи, ох как не просто, но, в случае если понадобиться, то можно! Тинка, Тинка, дурочка, сладенькая булочка, Красная шапочка, Белоснежка, Спящая красавица, а в основном, как сказано в первых строках, дурочка. Дурочка! Кусок мяса, которое все е..т, как в сердцах сказал ее первый кавалер, одноклассник Алешка, когда Тинка призналась ему в том, что поступила в актрисы продюсерского центра "Венус".

Алешка развел руками, скривил губы, презрительно фыркнул и с отвращением произнес: тогда снимай трусы! Алешка отделался пощечиной, но, сколько в ее жизни было мужчин, которых пощечины в ее благопристойности не убеждали. Даже Павлов!

Павлов признался ей, что покупал ее фильмы, проводя одинокие вечера в отеле. А что она хотела? Для того эти фильмы и снимаются, чтобы развлекать одиноких мужчин. Сейчас, сидя в холле своей квартиры, которую купил Бернс, она заработала, все время одергивала себя Тина, она была ужасно несчастна.