Над долиной Тарона хмурилась ночь. Все утопало во мраке. Лишь вдали, над волнообразными уступами гор, в россыпи лихорадочно мерцавших звезд торжественно светлело небо.

В воздухе тянуло прохладой ранней весны.

Как мрачное видение маячил во тьме аштишатский монастырь. Казалось, ничто не в силах смутить его величавый покой. Холодный ветерок зябко посвистывал между ветвями деревьев, обнаженные вершины которых тянулись к небу.

Но молчаливый покой монастыря был кажущимся. Из-за стен внезапно вырвался багровый луч, заскользил по сумрачным стенам и деревьям. Свет приближался, дрожа и колеблясь. Ржаво скрипнули ворота, распахнулась и, высоко подняв факел, из них вышел коренастый монах с вьющейся остроконечной бородкой. Он посторонился и, освещая дорогу, пропустил в ворота пожилого, высокого роста воина.

Опустив глаза, воин прошел мимо расступившихся перед ним монахов и молча остановился, видимо, кого-то нетерпеливо ожидая. Поправив свой узкий тугой пояс, на котором висел меч в ножнах с золотой насечкой, он взглянул на небо. Изогнутый орлиный нос придавал горделивую суровость резко очерченному лицу воина, тонкий рубец прорезал сверху донизу правую щеку.

Опаленное солнцем обветренное лицо с короткой седой бородой свидетельствовало о жизни, проведенной в битвах и походах, вдали от домашнего очага. Чем-то старозаветным веяло от этого крепкого человека, какой-то огромной духовной мощью. Лишь печать грусти — черта людей, перенесших много испытаний, — да пепельно-серые кудри, падавшие на плечи, слегка смягчали суровый облик этого мужа. Он производил впечатление человека молчаливого, словно чем-то постоянно озабоченного, привыкшего мыслить и действовать, человека, который, приняв решение, будет защищать его с оружием в руках. Железные мускулы и вся его осанка говорили о необычайной жизненной энергии, не сломленной годами.

Монахи, разделившись на два ряда, выстроились по обе стороны от него, скрестив руки на груди. Лишь один из них — юноша с одухотворенным лицом и мечтательными глазами, по-видимому, мирянин, еще не принявший пострига, но проживавший в монастыре, — близко подошел к воину.

— До рассвета далеко еще, Спарапет, — почтительно промолвил он. — Ты бы отдохнул, прежде чем пуститься в путь.

Воин молча взглянул на него и с жестом нетерпения повернулся в сторону монастырского двора.

— Поторопись, Арцви! — донесся оттуда чей-то голос.

Немного погодя послышался конский топот. Монахи быстро расступились, и молодой воин вывел двух скакунов.

Пожилой воин спокойно подошел к одному из них, собрал поводья и вставил ногу в стремя. Телохранитель помог ему вскочить в седло.

Молодой мирянин, с тревогой следивший за пожилым воином, тоскливо спросил:

— И долго будет длиться это испытание?

— Долго, — как бы про себя промолвил воин, с горькой усмешкой опуская взор. Помолчав, оь многозначительно прибавил:

— Ты ведь и сам воин, должен понимать.

Затем, поправившись в седле, он взглянул на монаха, который светил ему. Тот быстро подошел.

— Значит, вы отправитесь вдвоем в Арташат завтра же?

— Конечно! Непременно — отозвался тот, многозначительно глядя прямо в глаза воину.

— Там есть бесстрашные опровергатели лжеучения огнепоклонников, но… Впрочем, увидимся, поговорим.

Воин не закончил свою мысль, но, как бы что-то вспомнив, вновь оглядел монахов и продолжал:

— Нужно сразу покончить со всем этим, не время теперь мудрствовать!

Монахи подошли ближе. Воин обратился к ним:

— Надеюсь, вы хорошо уразумели, что решено нами? Повторяю вновь: не вступать в прения о вере ни между собой, ни с царем персов! Не время мудрствовать. Тем паче следует прекратить имущественные споры и всякие пререкания с нахарарами о первенстве. Откажитесь от распрей, проповедуйте единение. Ведь бедствие надвигается на час, и неслыханное бедствие!

И он не то с упреком, не то с недоверием оглядел монахов, в глазах которых читалась глубокая печаль.

— Прощаюсь с вами в надежде…

— Господь — прибежище наше и надежда! — отозвались монахи.

Один из них, согбенный старец с лицом цвета меди, дрожащими устами прошептал начало молитвы: «Направь, о господи, стопы мои…»

Остальные монахи осенили себя крестным знамением.

— Ну, в путь, — вымолвил воин и обратился к монахам:

— Пребывайте с миром!

— Путь добрый! — отозвались монахи в один голос.

Воин отдал поводья. Конь его заплясал на месте, грызя удила, затем рванулся вперед. Всадник осадил его и пустил шагом. Телохранитель Арцви следовал за своим господином.

При свете факела монахи молча провожали всадников глазами. Багровый свет еще некоторое время озарял лица монахов я сумрачные стены монастыря.

Всадники ехали по каменистой тропе. Прихотливо извиваясь, она спускалась в равнину. На востоке появились зеленоватые отсветы. Близился рассвет. Звезды побледнели. Неясные очертания стали проступать из мрака, когда всадники достигли долины.

Пожилого воина не покидало тяжелое раздумье. Следовавший за ним Арцви с трудом сдерживал своего коня, рвавшегося вперед. Скакун плясал, тряс гривой и поводил горящими глазами, с трудом смиряясь под рукой опытного всадника, не позволявшего ему вырваться вперед.

Погруженный в свои тревожные мысли, пожилой воин неосторожно тронул своего коня шпорой. Тот взвился на дыбы и помчался вихрем. Конь Арцви, казалось, только этого и ждал, бешено рванувшись, он тоже помчался. Удержать его было невозможно. Он обогнал переднего скакуна. Тот в свою очередь, подобрался, и кони помчались, по ровному лугу, стремясь обогнать друг друга.

Бешеная скачка, соответствовала душевному состоянию пожилого воина. Ему хотелось рассеять угнетавшие его думы, поскорее добраться до места назначения и освободиться от тревоги. Что до Арцви, то он наслаждался душевно и физически скачкой. Исполинской силой веяло от этого ладно скроенного, плотного, но гибкого юноши. Лицо его было исчерчено рубцами — следами ран, полученных в боевых схватках. Проницательные глаза не покидала добродушная усмешка.

Скачка, возможно, длилась бы еще долго, но пожилой воин осадил своего скакуна. Тот рванулся было, но всадник так натянул поводья железной рукой, что конь захрапел и замедлил бег. Труднее оказалось обуздать скакуна телохранителя. Кружась на месте или взвиваясь на дыбы, разгорячившийся конь старался сбросить седока. Но в конце концов унялся и он, и оба коня пошли некрупной иноходью.

На лугу справа показались какие-то всадники. Заметив воина и его спутника, они, стремясь сократить дорогу, поднялись на холм и рысью пустились наперерез.

Впереди ехала группа женщин, девушек и юношей во главе с немолодой уже, высокой и худощавой женщиной. Что-то орлиное в ее лице напоминало лицо пожилого воина. Перевитые лентами густые косы были закреплены на лбу и на затылке, одежда высоко подобрана шелковым поясом. Рядом с нею ехала красивая девушка лет двадцати.

Все они были вооружены копьями, мечами и луками. У подножия холма они пустили коней вскачь. Рядом с сильными конями бежали, высунув языки, гончие. Группа возвращалась с охоты. Притороченные к седлам две кабаньих туши подбрасывало во время скачки.

Охотники были забрызганы грязью и покрыты густым слоем пыли. Но осанка и одежда выдавали их знатное происхождение. В те суровые, патриархальные времена даже в семьях нахараров считалось совершенно естественным, чтобы женщина носила оружие. Не только в крестьянских, но и в княжеских семьях женщины умели обращаться с оружием, привыкнув с детства принимать участие не только в опасной охоте на диких зверей, но и в стычках с персидскими войсками, стоявшими в нескольких крепостях Армении и часто совершавшими набеги на мирное население.

Всадники постепенно замедлили скачку и перешли на шаг. Окинув их испытующим взглядом, пожилой воин сурово спросил:

— Почему вы возвращаетесь так рано?

— Мы спешили, чтобы попасть на сегодняшние военные игры, отец, — ответила немолодая женщина, видимо, чего-то не договаривая.

— Гм!.. — горько и невесело усмехнулся воин, еще не связывая преждевременное возвращение охотников с тревожившими его вестями. Он задержал на миг восхищенный взгляд на девушке: ее дикая красота, прекрасная посадка, придававшая ей воинственный вид и свидетельствовавшая о том, что она не настолько хрупка, чтобы испугаться боя, смягчили мрачное настроение старого воина.

— Кто убил кабанов? — спросил он. — Не ты ли?

— Все вместе, отец Спарапет, — просто и свободно отозвалась девушка. — Первой пронзила его копьем я, когда он на меня накинулся, но потом все подоспели и прикончили его.

— Ты устал, отец? — озабоченно спросила пожилая женщина.

— Нет, — коротко ответил тот, видимо, вновь возвращаясь к своим мрачным мыслям и показывая, что беседовать он не расположен.

Однако охотники производили странное впечатление. Все они были покрыты грязью и пылью гораздо больше, чем обычно бывает во время охоты. На плече у девушки виднелась запекшаяся кровь, щека была расцарапана. Юноши имели потрепанный вид; у некоторых были привязаны к седлам переломанные копья, а в руках они держали копья и мечи персидского образца. Все это не могло ускользнуть от внимания воина. Он придержал коня и обратился к дочери:

— Что у вас там произошло?

— Разбойники ночью напали!.. — смущенно отозвалась та.

— Откуда?

— Воины из персидских гарнизонов, отец… Человек девять-десять… Видно, ехали на разбой в Зарехаван. Хотели увезти ее, — кивнула она головой в сторону девушки. — Двоих мы убили, остальные ускакали. Молодые наши славно бились…

Пожилой воин вновь окинул всех испытующим взглядом и задержался на юношах, которые, застеснявшись и покраснев, низко опустили головы.

— Не успела я остановить ее, как она тоже кинулась на одного из нападавших и едва не поплатилась: копье только слегка задело ей плечо.

Девушка от сильного смущения не знала, куда смотреть. Но пожилой воин неожиданно прекратил расспросы и, мрачно покачав головой, пришпорил коня.

Все ехали молча.

Казалось, пожилой воин удовлетворил свое любопытство. Больше он не заговаривал ни с кем. Дочь в молчании ехала рядом: чувствуя, что отец чем-то озабочен, она не пыталась заговаривать с ним.

Некоторое время они ехали рядом, но воину хотелось остаться одному.

— Поезжайте вперед!

Дочь поняла его желание и пришпорила своего коня. Остальные последовали за нею, понукая утомленных коней. Лишь теперь ста та заметна окровавленная повязка на затылке одного из юношей.

«Недурно поработали!» — ухмыльнулся про себя воин.

Всадники свернули к холму, на склонах которого стоял замок. Взмыленные и еще не успокоившиеся кони стали шагом подниматься вверх по склону.

Старший воин пробормотал что-то. Арцви взглянул сначала на него, затем на замок. Там царило необычное оживление. У ворот стояли нерасседланные кони, а немного в стороне — большая группа явно взбудораженных спешившихся всадников, державших коней на поводу.

Со стороны замка во весь опор мчался всадник. Старший воин выпрямился в седле и нетерпеливо всматривался в него, словно сам себя спрашивая: «Еще что-нибудь новое?!»

Всадник круто осадил коня:

— Прибыли азарапет с князьями Арцруни, Рштуни и Мокским, государь Спарапет!

— Давно прибыли? — спросил воин.

— Только что, государь.

Воин показал на беспорядочную толпу всадников:

— А сепухи почему прервали занятия?

— Они узнали о событиях!

Воин въехал в ворота замка сопровождаемый своим телохранителем. Во дворе толпились сепухи и о чем-то жарко спорили. Увидав воина и его спутника, они тотчас замолчали и почтительно склонились перед ними Сепухи ждали, что он расскажет им о полученных вестях, но воин, спешившись, лишь окинул их быстрым взглядом и с мягким упреком спросил:

— Почему вы прервали занятия? Идите. Я сам вызову вас. Сепухи разошлись и воин вошел в замок. Встретивший его на пороге дворецкий с глубоким поклоном сообщил:

— Гости в приемной, государь. Ждут.

Воин прошел в зал. Один из сидевших в приемной четырех нахараров был Ваан Аматуни, последний азарапет аршакидской Армении, лишенный своей наследственной должности персом Деншапухом присланным в Армению для проведения подушной переписи Это был полный старик с одутловатым благообразным лицом, большими выпуклыми карими глазами спокойно глядевшими из-под крутых черных бровей Около него сидел мокский нахарар Артак — статный юноша с умными и печальными пазами и угольно-черными бровями. Лицо его было окаймлено легким пухом первой бородки.

Рядом с ними небрежно развалился на подушках заплывший жиром Артак Рштуни — человек с вялым лицом и ленивым взглядом. Четвертый бы. высокий и полный, широкий в кости мужчина лет пятидесяти, с военной выправкой — глава рода Арцруни, Нершапух, На его изрытом оспой, но пухлом и румяном лице сверкали синие глаза.

Новоприбывший остановился на пороге и осенил себя крестом. Гости встали и, по одному подходя к нему, горячо его облобызали. Царившее до его прихода молчание и трогательная встреча свидетельствовали о том, что все охвачены необычайным волнением, все встревожены каким-то надвигавшимся грозным событием.

Воин снял шлем, передал его дворецкому и вручил ему же свой меч. Расступившиеся перед ним нахарары с глубоким почтением проводили его к особому сиденью в глубине зала, рядом с очагом, и заняли свои места, лишь когда он сел. Все молча ждали, когда он заговорит.

— Получили, конечно, известие… — начал он спокойно и сдержанно. — Указ царя царей обращен и к святейшему отцу и к нам. Надо или дать ответ на каждый пункт указа, или явиться ко двору царя царей. Копию указа переслал мне святейший отец. Я получил ее в Аштишате. Как угнали вы о нем?

— Гонец твой сообщил мне. А князья пожаловали на военные игры, — объяснил азарапет.

Вновь наступило молчание. Князья обменялись взглядами, все хотели высказаться, но не знали, с чего начать и кому говорить первым.

— Недобрым пахнет… — пробормотал азарапет. Он заглянул в глаза воину и покачал головой — Каков же будет наш ответ? Чем кончится поездка в Тизбон?.. Недобрым пахнет!

— Да, недобрым, — подтвердил тот.

Нершапух Арцруни, которою ни физический, ни душевный склад не предрасполагали к долготерпению и сдержанности, с болезненной усмешкой обратился к новоприбывшему:

— Государь Мамиконян, ужели нам надо спокойно, по доброй воле, самим предаться на милость царя царей?! Да ведь…

Он, очевидно, хотел добавить нечто более резкое и определенное; его заросшие рыжеватой щетиной рябые щеки вспыхнули, точно их обдали кипятком; он тяжело перевел дыхание и умолк,, не досказав своей мысли до конца. Бормоча что-то невнятное, он гневно оглянулся на нахараров, как бы ожидая отклика на свой вопрос.

Сдвинув угольно-черные брови и не поднимая на него глаз, как бы размышляя вслух, задумчиво заговорил Артак Мокац. Его слегка женственный голое звучал спокойно и мягко:

— Я, государи, в недоумении и сомнении. Действительно, каков должен быть ответ наш и на какой ответ даст свое согласие марзпан?.. Мы знаем свой долг. Но ведь перед владыкой арийцев за нашу страну непосредственно отвечает марзпан! Разлад возникнет между нами Вот что тяжело…

Князь Мамиконян искоса кинул на говорившего быстрый взгляд. Все замолчали.

Ваан Аматуни водил глазами по комнате. Он задерживал взгляд то на очаге, в котором тлели головни, то на охотничьих трофеях, украшавших стену, то на распластанной на полу тигровой шкур, то на светильниках, в круглых чашах которых чернели плавающие в масле фитили, то на полке в глубокой стенной нише, где сверкали золотом и драгоценными камнями пергаментные фолианты в переплетах из слоновой кости. Он смотрел — и ничего не видел.

— О чем ты задумался? — очнувшись, обратился он к Спарапету. — Что должно случиться, того не миновать. Избежать этого мы не можем, не так ли? Стало быть, надо ответить на письмо или отправиться в Тизбон.

Несмотря на преклонный возраст, Аматуни сохранил свой живой ум и энергию. Его слова как бы таили в себе упрек собеседникам.

Но они не вывели Вардана Мамиконяна из сосредоточенного раздумья.

— Ответим или нет, хватит у нас сил или нет — одно ясно, — вскипел вдруг неуравновешенный нахарар Арцруни, — никто из нас не согласится принять веру Зрадашта!

— Никто, конечно, государь Арцруни! — слегка повысил голос Артак Мокац. — Но ты мне вот что скажи: какое решение примет марзпан? Вот основной вопрос…

Вардан встрепенулся.

— Да, это основной вопрос! — загорелся он. — Тут-то и найдет коса на камень! О, Азкерт знал, какой выбрать час!.. Еще бы — человек победил греков, победил гуннов… Против него ни одной сильной державы. Перед ним лишь мы. Вот когда он нам станет коленом на грудь!

— Да, государь Арцруни, ты прав: хотим мы этого или нет — но быть большому кровопролитию! Без этого не обойдется… — задумчиво проговорил мокский нахарар. — Но какое решение примет марзпан? Какую позицию займут нахарары? Здесь требуется единодушие. Будем ли мы единодушны?

Артак Рштуни, который с застывшим взглядом молча внимал ему, как бы не в силах осознать все значение происходившего, наконец заговорил:

— Зачем нам утруждать себя? Пусть Азкерту ответит католикос: он разжирел за наш счет и рвется к власти… Зачем нахарарам вмешиваться в споры о вероучениях?

Вардан Мамиконян опустил сверкавшие гневом глаза. Остальные нахарары напряженно ждали.

— Их прижали к стене! — продолжал Артак Рштуни. — Они будут бороться за свое дело да еще постараются и нас втянуть в эту борьбу. Но неужели духовенство желает добиться победы ценой нашей крови, чтобы потом захватить новые владения и всю власть? Зачем нам проливать кровь за духовенство? Нам сейчас не хватает крови и для самих себя…

— Государь Рштуни, не время сейчас спорить и идти против духовенства! — со сдержанным укором остановил его Вардан Мамиконян. — Ответ Азкерту — это дело не только духовенства… И Спарапет поспешил положить конец неприятному спору.

— Кончим на этом, государи мои. Объединим духовенство и нахараров и общими силами дадим ответ Азкерту. Настало тревожное время для страны…

Вардан говорил уверенно и просто, без оттенка повелительности, но в его голосе звучала металлическая твердость вождя, диктующего свою волю.

Слова Артака Рштуни открыли ему тайного противника, которого необходимо было обязательно убедить, но позднее. «Он не один, будут и другие противники…» — с горечью подумал Вардан, но, сдержав себя, решительно обратился к нахарарам:

— Необходимо выехать в Арташат немедленно!

— Необходимо! — подтвердил азарапет. — И да будет нам прибежищем господь!

Он со вздохом поднялся с места и подошел к окну. Встали и остальные нахарары.

Вардан с нахарарами только вышел из зала, как перед ним появилась престарелая женщина с худым, изможденным лицом и порывистыми движениями. Это была его мать. Она была взволнована и дрожала всем телом. Высоко вскинув сухие, как ветви терновника, руки, она бросилась к сыну и глухим низким голосом выкрикнула:

— Смертельная опасность грозит отчизне! Судьба возлагает защиту на тебя, сын мой…

Вардан поцеловал ее дрожащую руку.

— Успокойся, мать, успокойся! — прошептал он с улыбкой, одновременно и скорбной и ласковой.

Старуха прошла вперед, направляясь с нахарарами и Варданом к каменкой террасе замка. Во дворе толпились обитатели замка, кое-кто из сепухов, не занятых на военных упражнениях, и другие воины.

Мать Вардана осенила себя крестным знамением и перекрестила всех, сто находился во дворе.

Она вся преобразилась. Казалось, она не видела окружавших ее людей. Глаза ее, пылавшие под серебристыми бровями, были устремлены в таинственные дали, где в этот миг совершались кровавые злодеяния.

— Шапух восстал из могилы, он идет искоренить народ армянский… Восстаньте против сатаны, защитите отчизну! Клянитесь в этом! — выкрикивала она.

— Клянемся, мать! — отозвался за всех Ваан Аматуни. Весь двор замер в молчании. Чудилось, что из могилы восстал кто-то из предков рода Мамиконянов и явился принять клятву собравшихся в том, что никто не изменит священному делу родины.

В это простое, будничное утро все были охвачены высоким вдохновенным порывом. Собравшиеся даже не представляли себе, какое новое, необычайное событие встревожило в этот день обитателей замка; им даже не объяснили, что именно произошло. Однако внезапный ночной отъезд Спарапета, озабоченные лица нахараров и неопределенные слухи встревожили всех. Мысли невольно обращались к персидскому царю, от которого обычно исходили все бедствия армян. Но в чем же состояло бедствие на сей раз?.. Обитателей замка угнетало необычайное волнение матери Вардана, ее полные ярости слова, суровое молчание самого Вардана.

Старая госпожа дрожащим, взволнованным голосом сказала Вардану:

— Отзови сына из Греции, пусть вернется, чтобы стать воином отчизны, довольно ему учиться!..

— Зохрак и сам не останется в Греции, — мягко и ласково сказал Вардан. — Будь спокойна…

Служанки взяли ее под руки и увели.

Покой и мир покинули замок. Обитатели его тревожно ждали великих испытаний.

Вардан в сопровождении нахараров вышел из замка и направился к площади. Как раз в это время там происходило учение всадников. Сепухи — все молодежь, — забыв о необычайных событиях в замке, были увлечены своей военной игрой; воины попарно, группами или в одиночку стремительно носились по площади, поражая мишени стрелами и пронзая копьями воображаемых врагов. Некоторые бросались с мечами друг на друга, прикрывая головы щитами. Площадь гремела от гула молодых голосов и конского топота.

Внезапно пронзительный крик прорезал воздух и перекрыл общий шум. Все смолкло на площади, затем послышались отдельные голоса: «Что это, что случилось?..» Всадники погнали коней к фехтовальщикам. Разделившись на две группы по пять человек в каждой, всадники бились друг с другом. Игра всех опьянила, По лицам уже струилась кровь. Начав бой как учебную игру, они увлеклись ею и в состоянии опьянения и самозабвения наносили друг другу тяжелые удары. Это было видно по их ярости. Они уже не придерживались никаких правил. Их мечи с лязгом ударяли по щитам, высекая искры. Слышалось бешеное ржание разъяренны; скакунов. Всадники же с налитыми кровью глазами, с грозным рычанием налетали друг на друга, сверкая мечами в воздухе.

— Отбой! Отбой!.. — восклицали вокруг них сепухи, размахивая мечами и тесня сражающихся своими скакунами.

— Но те ничего, казалось, не сознавали.

— Нахарары, нахарары здесь! Прекратите… — снова послышались восклицания. Все было напрасно.

Но вот один из сражавшихся свалился с коня, товарищи окружили его.

В это мгновение на сепухов соколом налетел Арцви. Он сидел безоружный на своем неоседланном скакуне. Одним бешеным скачком он перескочил через огромный ров, на что никакой благоразумный наездник не решился бы даже в случае крайней необходимости, и столь же бешено врезался в самую гущу состязавшихся.

Арцви был похож на дьявола. На искаженном лице его глаза сверкали, как ножи.

Участники игры в последний раз рассекли воздух мечами и расступились.

— Щенки бешеные!.. — крикнул Арцви, который в раздражении готов был и сам схватиться с кем-нибудь.

Сепухи гневно корили сражавшихся.

Вардан и нахарары подошли к раненому, которого с трудом сдерживали пять воинов. Он рвался расплатиться со своим обидчиком.

— Пустите! — рычал он. — Дайте мне убить его!

— Манук, нахарары тут… Манук, молчи! — понизив голос, увещевали раненого окружившие его воины.

— Позовите-ка сюда этих «храбрецов»! — распорядился Вардан.

Окружив обоих участников схватки, воины подвели их к Вардану. Они тяжело дышали, злобно косясь друг на друга. Высеченными из камня казались их широкие груди и могучие мускулистые руки. Один другого красивей и стройней, они являли собой чудесно подобранную группу безрассудно отважных бойцов.

— Ранили тебя? — спокойно обратился Вардан к воину.

Придерживая рукой раненое плечо, тот потупил голову.

Вардан оглядел воинов. Все молча ждали его решения: он был известен своей строгостью. Однако на сей раз Спарапет молча приглядывался к ним. Узнавая каждого, он заговорил, не повышая голоса.

— Ищете битвы и найти не можете? Если так уж сильно чешутся у вас руки, то знайте: найдется дело! И скоро!

Опустив головы, воины молчали. Вардан, сдерживая улыбку, обернулся к раненому:

— Если ранен, значит и виновен, приятель! Что сказать тебе еще? Иди. Свое наказание ты уже получил. Раненый тяжело вздохнул.

— Постой, да ты не Манук ли?

— Манук, Манук, государь! — в один голос подтвердили сепухи и воины.

— Это ты отвел меч, занесенный на меня кушаном?..

— Он, он самый, государь! — подтвердили сепухи.

Вардан с доброй улыбкой глядел на воина: во время войны персов с кушанами Манук спас жизнь Спарапету, неожиданно окруженному врагами во время одной из схваток. Сейчас, весь красный и готовый провалиться сквозь землю от стыда, Манук только молча, с жалким видом оглядывался по сторонам.

— Если можешь идти один, ступай, — пусть тебе перевяжут Руку.

Манук повернулся, бормоча еле слышно:

— Рану того, кто меня сегодня ранил, перевязывать уже не придется!

Вардан, рассмеявшись, опустил руку ему на плечо, ласково потрепал и слегка подтолкнул, как бы давая ему понять, что надо уйти.

Манук удалялся, все ускоряя шаг.

— Бесценный боец! — шепнул как бы самому себе Вардан.

Здесь, среди воинов, в кругу этих беззаботных и удалых юношей, Спарапет на миг забыл гнетущую его заботу. Он был рад, что попал сюда. Да, в них, в этих юношах, — и сила, и надежда, и жизнь, и радость! Старый полководец, проведший всю жизнь в седле, под открытым небом, в дружном кругу соратников, впервые за это утро, после короткого общения с бойцами, почувствовал некоторое облегчение. К нему вернулась надежда, что минет и эта буря, настанут лучшие дни…

Разумеется, как полководец и политик, он ясно представлял себе, какая надвигается буря. Но вера в лучшее, обыкновенная, простая человеческая надежда все же воодушевляла его. Здесь, в кругу молодых бойцов, ему даже казалось, что, быть может, горькая чаша минует его… Но нет, эту чашу ему придется испить до дна, до последней капли! Горькое чувство вновь овладело им, он повернулся к сепухам:

— Вывести по очереди отряды и возобновить занятия!

— Будет исполнено! — отозвались сепухи.

— Приступайте!

Сепухи разошлись. Вардан обратился к нахарарам:

— События развернутся не скоро, но могут нагрянуть внезапно, как потоп. Встряхнитесь, князья, подготовьте ваши полки!

Нахарар Арцруни обернулся к Вардану, пытливо вгляделся в него, словно видя его в первый раз и только теперь догадываясь, в чем дело:

— Государь Мамиконян, ты и впрямь ждешь войны? Вардан изумленно взглянул на него:

— А много ли случалось споров между нами и персами, которые не кончались бы войной?.. Я — Спарапет. Если нагрянет беда, ответ держать — и за вас и за себя — придется мне…

Нахарар Арцруни призадумался, как бы соображая, но прозрение пришло не сразу.

— Ну, первый удар придется принять мне: ведь мой Васпуракан — ворота из Персии. Поэтому я и спросил.

Артак Мокац рассмеялся:

— Удары-то все мы примем. И первый и последний!

Вардан ласково взглянул на красивого юношу и положил руку ему на плечо. Он и ранее очень любил этого находчивого, умного и скромного молодого нахарара. Но в час, когда на отчизну надвигалось новое бедствие, Вардану особенно по душе пришелся этот ответ.

Настроение его поднялось.

— Помоги нам бог! — воскликнул он, с облегчением переводя дух, и, оглядывая широко раскинувшуюся равнину Тарона, тихо добавил: — Жаль, нарушили наш покой…

Равнина Тарона начинала дымиться. Туман подбирал свои лохмотья и, влача их за собой, отходил к западу. Весна уже открывала свой праздник. Сильнее начинало пригревать солнце. Воздух был нежен, чист, сердцу хотелось мечтать, оно гнало прочь мысли о нависшей опасности.

На шелковой лазури неба обозначились стремительно приближающиеся черные стрелы. С кликами «курлы-курлы» они проплыли над головами нахараров.

На вершине заброшенной башни аист уже приводил в порядок свое хозяйство.

Ничто, ничто не предвещало войны…

Нахарары покинули площадь. Но еще долгое время продолжали доноситься издали возгласы молодых бойцов и громкий топот их коней.

Вардан пригласил нахараров вновь вернуться в замок. Немного спустя они все уже сидели за столами в трапезной.

Полуденное солнце лишь слегка смягчало прохладу ранней весны. По горному перевалу ехал вооруженный отряд человек в тридцать, с двумя всадниками во главе. О том, что это персы, можно было догадаться издали по удлиненным, похожим на кувшины, головным уборам, по длинным плоским мечам, которые висели на поясах, туго стягивавших короткие кафтаны. На свинцово-серые морщинистые лица большинства воинов уже наложила свою печать преждевременная старость; белки их глаз пожелтели от болотной лихорадки. Один из ехавших впереди — чернобородый человек лет пятидесяти, плотно закутавшийся в грубо вытканную мешкообразную накидку из верблюжьей шерсти, — сидел съежившись. Второй — еще молодой военный, желтолицый, с наглыми глазами, в глубине которых постоянно играла злая усмешка, — накинул широкий кафтан поверх своих доспехов. Он часто заслонял глаза ладонью, как бы высматривая что-то вдали.

— Говорил: «Прижмешь эти монастыри, да так, чтоб духу их не осталось», — рассказывал первый всадник. — И, поверишь ли, столько дани, сколько я при этом Деншапухе собрал, и за двадцать лет не выколотишь!

— Море неисчерпаемое, а не страна! — откликнулся военачальник.

— Какое там море?! Ведь мы выжимаем именно так, как повелел Деншапух. А какого моря хватило бы на это? Прежде-то выколачивали только из крестьян. А теперь, когда мы принялись и за монастыри, да и крестьян поприжали, ты погляди только, что получится…

Военачальник хихикнул и, зевнув, пришпорил коня.

— Но ведь это Сюник! Это владения марзпана! Как же это Деншапух не щадит его? — задал он вопрос.

— Если хочешь знать, именно Сюник-то и велел он прижать! Говорил: «Выжги, вытопчи все. Так, мол, повелел Азкерт…» Ну, я и жгу! Мне-то что? Я сборщик дани!

— Угу! — вдруг оживился военачальник, блеснул глазами. — Вот он, монастырь, показался уже! А где же деревня, а?

— Деревня рядом, за утесом.

Впереди показались двое верховых. Они ехали в том же направлении, но не спеша, и персы вскоре догнали их.

На одном невысоком бойком старике с хитрыми, подвижными маленькими глазками была богатая одежда персидского покроя. Его сопровождал простой воин-армянин.

— Ты перс? — задал ему вопрос сборщик дани.

— Немножко, — ответил старик не то в шутку, не то серьезно, с полнейшим спокойствием разглядывая персов.

Сборщик с полуулыбкой ждал, чтоб он объяснил свои слова.

— Много жил в Персии, — докончил старик — Куда едешь?

— К марзпану.

Они довольно долго ехали бок о бок.

— А вы куда направляетесь? — справился старик.

— В монастыри, в деревни… Кто его знает…

— Ага… — пробормотал старик, окинул взглядом весь отряд и многозначительно умолк. Он сообразил, что перед ним один из сборщиков дани, назначенный персидским азарапетом.

Вскоре отряд доехал до обнесенного оградой монастыря. Показалось невдалеке и селение с рассыпанными по склонам горы лачугами.

Два персидских воина подъехали к ограде и принялись колотить в ворота древками копий. Изнутри никто не отзывался. Один из воинов спешился и, подняв с земли камень, принялся бить им в ворота. Но и на этот раз никто не отозвался. Лишь после того, как весь отряд начал ломать ворота, они распахнулись и из них вышел высокий, дородный, бородатый и суровый на вид монах, с нависшими густыми бровями. Смело выставив вперед широкую грудь, он обратился к сборщику:

— Зачем ломаете ворота монастыря?

— А вы почему не открываете? — прикрикнул сборщик.

— Мы молились.

— Успеете еще помолиться! А ну, быстрее сдавай остаток подати, мешки с зерном, вьючных животных и несите сюда мерки…

Монах (это был настоятель) что-то пробормотал; он мрачно подвинулся, чтобы дать дорогу начальнику персидского отряда, и сам вслед за ним прошел в глубь монастыря. Собравшиеся монахи тревожно перешептывались.

— Не проговоритесь о тайнике… — вполголоса и многозначительно напомнил настоятель, — не то ответите на страшном суде!..

— Терпите, если придется… — тихо добавил толстый и низенький рябой монах; передник на его выпирающем брюхе указывал, что это монастырский эконом.

По его распоряжению монахи начали выносить мешки с зерном.

Воины спешились и бродили по маленькому двору монастыря, смеясь и гогоча засматривали в кладовые и в храм. На паперти выросла гора мешков; принесли мерки и, открыв несколько мешков, начали мерить зерко. Видимо, это надоело сборщику, в он начал считать на глаз. Настоятель запротестовал:

— Осенью мы сдали полностью все, что причиталось с нас. А ты снова берешь!

— Война! — объяснил сборщик. — Вы должны помочь.

— Не собираешься же ты захватить все достояние монастыря. Поступай по закону, имей совесть!

— Все делается по закону и совести. Несите!

Низенький и толстобрюхий эконом, запыхавшись, бочкой катился взад и вперед, покачиваясь на ходу. Его рябое лицо выражало лишь одно — страх за поставленные под угрозу запасы. Настоятель побагровел; обливаясь потом и тяжело дыша, он поспешил к воинам, которые собрались взломать низкую, запертую на замок дверь.

— Удалитесь отсюда, воинам не место здесь! — крикнул он, пытаясь заслонить дверь.

К нему присоединился и эконом. Но воины не слушала их. Раздобыв откуда-то топор, они начали высаживать дверь. Та быстро подалась; тогда они ворвались и стали вытаскивать из тайника тяжелые кожаные бурдюки с маслом и сыром.

Во двор несмело вошли крестьяне. Полные тревоги, понимая, что появление персов сулит беду также и им, они напряженно следили за событиями.

Эконом, которого несколько воинов притиснули к двери кладовки и душили, внезапно прорвался сквозь цепь воинов и кинулся к крестьянам, выкрикивая:

— На помощь! Позовите сюда старшину Бакура! Пошлите верхового к марзпану!.. Все забрали! Поспеши, брат Аракэл!

Аракэл, широкоплечий крестьянин с грубоватым лицом, остро и злобно глянул на эконома.

— Чего тебе от меня надо? Вот сейчас и мне на горло наступят, потребуют отдать остаток налога марзпану…

Во двор вошел старшина Бакур, пожилой, пышущий здоровьем мужчина с толстыми усами, широким лбом и пронизывающими глазами.

— Бакур! Старшина! Помоги! — задыхаясь, возопил эконом. — Пошли скорей человека к марзпану…

Лицо Бакура приняло озабоченное выражение. В душе он был согласен с экономом: беззаконие при сборе дани могло распространиться и на крестьян, а этим был бы поставлен под угрозу остаток налога, причитающегося марзпану. За это отвечал головой он как старшина. Ему необходимо было вмешаться. Но он колебался, выжидая.

А во дворе монастыря происходило нечто омерзительное. Настоятель цеплялся за выволакиваемые мешки, пытаясь приостановить грабеж. Он отталкивал воинов, которые, взломав дверь еще одной кладовой, начали выносить новые кожаные бурдюки с маслом, сыром и солониной, копченое мясо и нанизанные на нитку сушеные фрукты. Эконом содрогнулся, мячиком подкатился к бурдюкам и крикнул монахам:

— Не давайте проклятым, отбирайте обратно!

Монахи — и старые и молодые — кинулись ему на помощь. Они так толкались, так рвали из рук воинов припасы, словно боролись за свою жизнь. Точно первобытные люди выбежали из пещер и дерутся из-за дичи Звериные инстинкты проснулись у обеих сторон. Защищая свои запасы, настоятель уже не помнил о своем сане: растрепанный, в разорванной рясе, со сверкающими алчностью глазами, он метался по двору, хватаясь за мешки. Но вот воины отогнали его и, вытащив припасы, сложили посреди двора. Тогда настоятель с неожиданной, невероятной силой боднул одного из воинов головой в живот, прорвал цепь и, набросившись на груду припасов, обхватил большой тяжелый кожаный мешок. Переваливаясь по-медвежьи с ноги на ногу, он потащил его обратно к двери кладовой. Воины кинулись за ним и вцепились в мешок. Началась потасовка, каждая сторона тащила мешок к себе. Обливаясь потом, со вздувшимися на шее жилами, настоятель напрягал все силы, чтобы не выпустить мешок из рук. Ряса его разорвалась, обнажилась косматая грудь. От бешенства он рычал, как зверь, задыхался.

Сборщик дани, разъяренный сопротивлением монахов, сделал знак начальнику отряда, который молча, с недоброй улыбкой смотрел на все происходившее. Тот выхватил свой меч и, подойдя к настоятелю, кольнул его острием в плечо. Настоятель ничего не почувствовал. Перс снова нанес удар. Настоятель упал, на четвереньках подполз к двери кладовой и схватился рукой за новый мешок, который выносили из кладовой. Третий удар — уже в голову — заставил его выпустить мешок и растянуться на земле.

Монахи отступили, подняли настоятеля и унесли его в монастырь. Собрав в одну кучу отобранные припасы и зерно, персидские воины разожгли костер, вынесли медные котлы и начали готовить себе обед.

Сборщик дани на глаз подсчитывал собранное. Подойдя к своему коню, он снял привязанные к седлу дощечки, на которых ножом нанесены были какие-то черточки, затем подозвал начальника отряда и предложил вполголоса:

— Приступим к деревне…

— Подождем, пока подойдут наши… — возразил тот, почуяв какую то опасность при виде мрачных лиц крестьян.

— Да, могут взбеситься, собаки!.. — пробормотал сборщик, искоса бросив злобный взгляд на крестьян. Он сел на ближайшую могильную плиту и начал наносить новые знаки на свои дощечки.

Старшина решил, что настало удобное время для беседы. С ним вместе подошел к сборщику и старик, направлявшийся к марзпану.

— Почему не по закону берете? — проговорил Бакур, обращаясь к сборщику. — Столько по закону не полагается. Это ведь страна марзпана!

Сборщик взглянул на него и, ничего не ответив, снова углубился в свои расчеты. Старшина повторил сказанное, но сборщик молча встал и начал всматриваться в дорогу, по которой приехал На вершине холма показался отряд. Его-то он поджидал.

Оскорбленный Бакур молча отошел. За ним также молча последовал и старик.

— Этак они и село выпотрошат и марзпану ничего не оставят… Пойду потороплю нашего сборщика!

Отряд подошел и остановился перед монастырем. Воины были в кувшинообразных головных уборах. Грузный чернолицый командир спешился и, войдя во двор, остановился перед сборщиком:

— Ну, как у вас?

— Тут кончили. Скоро будет готов обед для воинов. Действительно, обед вскоре поспел. Воины группами уселись вокруг костра, принялись за еду, приготовленную из награбленных припасов. Как только с едой было покончено, сборщик дани кивнул командиру:

— А теперь в село!

Подъезжая к селу, сборщик обратил внимание на оседланных коней, привязанных к деревьям и плетням. В селе царило какое-то смятение. В хижины заходили люди, выносили какие-то мешки.

Въехав в село во главе вооруженною отряда, сборщик приказал вызвать старшину. Тот явился. У него был встревоженный вид.

— Кто эти люди? Что они здесь делают? — спросил сборщик.

— Это люди марзпана, — объяснил старшина, — собирают остаток осеннего налога…

Персидский сборщик побагровел от ярости.

— Прежде чем собрать дань царю царей, вы даете марзпану?! Да как вы осмелились?! Накладываю запрет на весь урожай!

Его помощники в сопровождении воинов рассыпались по селу.

Воины врывались в хижины, забирали мешки с зерном и заставляли крестьян сносить и складывать эти мешки на сельской площади, где сидел сборщик.

Напрасно Бакур требовал, чтобы, во-первых, взвесили все собранное зерно, и затем, чтобы не трогали того, что принадлежало марзпану. Не слушая его, сборщик чертил знаки на своих дощечках. Когда же старшина еще громче повторил свое требование, сборщик пригрозил:

— Ты противишься законам царя царей?! Язык у тебя прикажу вырвать!

— Я действую по закону царя царей! — нахмурился старшина. — Дань мы всегда платили, но разве так платили? И дань мы сами собирали. Где мы находимся? Разве это не страна марзпана?..

— Это страна царя царей!

— Зачем же вы разоряете село, раз оно принадлежит царю царей?! — гневно возразил старшина. — Марзпан от меня потребует свой налог. Какой же ответ я дам ему?

— Ответ ты дашь Деншапуху. Война сейчас, поймите это!

Поняв, что сборщик просто грабит село, старшина созвал людей марзпана и распорядился отделить причитающийся марзпану налог.

Услыхав об этом, крестьяне переполошились:

— Что ж, а нам с семьями в воду бросаться?! Все собрались вокруг старшины.

— Хоть ты над нами сжалься! Сжечь село собираетесь, что ли?!

— Не могу, марзпан повесить меня прикажет, — отмахнулся тот и обратился к армянским сборщикам: — Отделите налог марзпана!

Между персидскими и армянскими сборщиками началось дикое соревнование в ограблении крестьян. С лихорадочной поспешностью таскали все, что попадалось под руку, стараясь опередить друг друга.

Село наполнилось воплями, криками. Женщины и дети метались взад и вперед, призывая на помощь. Аракэл подошел к персидскому сборщику:

— Сколько же мы должны платить? И марзпану, и царю? Сборщик рассмеялся:

— Что еще вам делать, если не платить дань?

— Марзпан отбирает, ты отбираешь… Что же будет с крестьянином?

— Крестьянин — что мышь: сколько ни отбирай, он себе в норку опять натаскает!

Аракэл умолк, мрачно задумавшись, и опустил голову. Воин-перс толкнул его концом копья, требуя, чтоб он продолжал перетаскивать мешки. Аракэл обернулся, злобно взглянул на война и пошел к своей хижине. Выйдя с тяжелым мешком на спине, он со стоном побрел к площади. Жена его, стоя перед хижиной, вопила по-армянски:

— Да чтоб он подох, этот царь! Сколько раз ему платить? Разве дань весной берут? Да и марзпан у них научился: чего они не доделали, то он доканчивает.,. Смерти нашей, что ли, они хотят?

Сборщик перс со смехом спросил:

— Что говорит эта женщина?

— А что ей говорить? Не хочет платить, — объяснил командир отряда.

— То есть как это она не хочет? Кушаны близко. Войску хлеб нужен. — И с новым взрывом смеха он прибавил: — Это еще ничего! Скоро их самих возьмем! Будут для войска на своем горбу всякую кладь таскать, — вьючный скот у нас погиб.

При этих словах персидские воины начали гоготать, поглядывая на Аракэла. Жена снова накинулась на него с бранью:

— А ты чего вес им отдаешь? Что ж, нам-то всей семьей помирать?

Аракэл не обращал на нее внимания. Жена схватила его за Руку:

— С тобой я говорю. Или ты не слышишь?

— Убирайся! Не то хуже будет!.. — прорычал Аракэл и вошел в хижину.

Воины, пересмеиваясь, последовали за ним. Когда Аракэл выходит с мешком на спине, один из воинов начал покалывать его сзади копьем, как подгоняют скот. Аракэл со стоном бросил мешок наземь и остановился, чтоб отереть пот и перевести дыхание. Воины торопили его, подталкивая концами копий, Аракэл медленно зашагал дальше.

— Но-но! — подтолкнул его снова один из воинов.

Сдав мешок сборщику, Аракэл отер пот со лба и снова молча повернул в свою хижину.

Его односельчане, уже покончившие со своей работой, скрестив на груди руки, бледные, молчаливые, следили за всем происходящим.

Вот Аракэл вышел с пустым мешком в руках и швырнул мешок наземь.

— Ну вот, теперь все дочиста обобрали! Оставили нас голыми и голодными… Чего еще вам надо? Говорите! Один из воинов со смехом отозвался:

— Найдется еще что-нибудь!.. Неси!

— Что найдется? Может, мясо мое возьмете?! — огрызнулся Аракэл. — На, бери!.. — И он выпятил обнаженную грудь.

— Война, милейший! Всем надо чем-нибудь пожертвовать, — бесстыдно ухмыльнулся сборщик.

— Потух очаг наш, Аракэл! — запричитала старая крестьянка и, присев, начала бить себя по коленям.

Аракэл шагнул вперед и крикнул односельчанам:

— Что очаги у нас в домах потушили — это еще можно стерпеть! Но смотрите, чтоб они душу нашу не осквернили!

— О чем это собака лает? — злобно насторожился сборщик.

— О чем лает?! — ответил ему в гневе Аракэл. — Я не лаю! Еще не поднял головы крестьянин!..

Он переждал миг, и вдруг глаза у него сверкнули яростью.

— Так ты лая хочешь? Получай же! — задыхаясь, хрипло взвизгнул он и, кинувшись к сборщику, с такой силой ударил его ногой в грудь, прямо в сердце, что тот упал мертвый.

Аракэл вырвал копье у воина и пронзил первого накинувшегося на него перса. Крестьяне растерялись. Некоторые подались назад, другие присоединились к Аракэлу, начали избивать персидских воинов дубинами и забрасывать камнями.

Женщины подняли крик, собирая разбежавшихся детей. Одни начали помогать мужьям, другие растерянно застыли на месте, не зная, что делать.

— Беги, Аракэл!.. Спасайтесь, ребята! — послышались голоса сельчан.

Аракэл оглянулся. Неподалеку стояли на привязи кони людей марзпана. Аракэл бросился туда, вскочил на коня и пустил его во весь опор в горы.

Персидские воины, опомнившись, принялись хватать и избивать разбегавшихся крестьян. Нескольким крестьянам удалось вырваться. Они кинулись бежать туда же, куда ускакал Аракэл, — в горы.

Остальных крестьян персы сперва зверски избили, а потом заставили снести все отобранное зерно во двор монастыря и оттуда — к берегу Аракса; все награбленное было перевезено в Персию.

Горизонт замыкала волнообразная линия Сюнийских гор.

На вершине крутого утеса грозно чернел замок, похожий на расправившего крылья орла. Прямо перед замком зияла пропасть. Река, бурлившая на ее дне, рассекала Сюник на две части, постепенно теряясь в лабиринте дальних ущелий.

В оврагах лежали еще снег и лед, а на солнцепеке капало со скал; чернела освобожденная земля. Весна уже дохнула теплом.

Стоял солнечный полдень. В той части замка, которая нависала над пропастью, перед широким окном в кресле резного дуба сидел немолодой мужчина.

Черные, блестящие, словно агат, волосы крупными завитками спускались ему на затылок, свисали на золотисто-смуглые щеки. Маленькая вьющаяся бородка была похожа на гроздь черного винограда. Длинные брови оттеняли выпуклый упрямый лоб. Сверлящим взглядом смотрели умные, проницательные глаза, губы были тесно сжаты.

По плащу персидского образца, остроконечной шапке и обуви с загнутыми носками его можно было бы принять за перса, если б не пергаментные фолианты, лежавшие в нише, и не молитвенники с инкрустированными крестами на серебряных и золотых переплетах.

У ног его на узорном ковре лежали пергаментные свитки, которые он неторопливо перебирал, по очереди просматривая, откладывая в сторону и вновь возвращаясь к некоторым из них.

Вот он негромко хлопнул в ладоши. Вбежал старик, также в одежде персидского покроя, и, подобострастно склонившись, остановился у порога. Это был дворецкий.

— Вернулся Кодак?

— Вернулся, государь марзпан, — ответил дворецкий. — Я не осмеливался помешать тебе…

— Пусть войдет!

Старик удалился.

Марзпан рассеянно посмотрел на дверь, на продолжавший колыхаться черный занавес и задумался. Он поднял вопросительный взгляд лишь тогда, когда в комнату вошел тот, кого он ждал.

— А, это ты? — задумчиво произнес он.

— Желаю здравствовать тебе, государь марзпан! — приветствовал его вошедший. Кланяясь до земли, он прошел вперед и поцеловал марзпану руку.

Это был старик, присутствовавший при том, как персы взимали дань.

— Рассказывай, — вымолвил марзпан спокойно и мягко.

Вошедший, которого марзпан назвал Кодаком, отступил, пятясь к двери, и присел на корточки у порога.

— По повелению твоему я вернулся из Тизбона по Артазской дороге…

— В Арташате был? — нетерпеливо прервал его марзпан. — Что там делает католикос?

— Он собирает духовенство.

— Когда сообщили Спарапету?

— Немедленно! Ему была переслана копия указа.

— Как же иначе? Ведь он властелин!.. — усмехнулся марзпан. — А князья собираются в Арташат?

— Выехали, едут.

— Что у них в мыслях?

— Намерены сопротивляться.

Марзпан встал и мерным, сдержанным шагом заходил по комнате. Подойдя к окну, он вздохнул и молча остановился. В глазах его отражались глубокая печаль и затаенная горечь. Он долго глядел в окно, словно надеясь, что утесы ил и ущелья ответят на гнетущие его вопросы. Видимо, очень уж горьки были эти вопросы, не в первый раз они возникали. Но как всегда, не находя ответа, везде видя перед собой глухую стену, он с безнадежным жестом обернулся к Кодаку:

— Но на кого же, на что они надеются?

Кодак ответил презрительной усмешкой.

— Нет, нет, ты мне скажи — на кого они надеются? — повторил свой вопрос марзпан. — Греки сломлены. Иверы и агваны слабее нас. Гунны — угроза и персам и нам… На кого же они надеются?.. Хотя бы кто-нибудь мне растолковал! На таронца, что ли? Выходит, что таронец должен обуздать царя царей? Не понимаю… Ничего не понимаю!

Кодак молча внимал этому монологу марзпана; как человек, привыкший считаться с реальной обстановкой, он и сам всецело разделял его точку зрения.

Долго не садился на свое место марзпан. Однако, успокоившись, он остановился перед Кодаком.

— А не говорили в Арташате, что мне, как правителю страны, следовало бы находиться там?

— Не скрою — говорили! — бесстрастно подтвердил Кодак. — Особенно потому, что, мол, и марзпан причастен к этому делу. Почему, мол, так неожиданно удалился?

— Когда же поймут эти люди, что царь царей не нуждается в советах Васака?!

Марзпан горько закусил губу и после долгого Молчания вновь уселся в кресло.

— Ладно!.. Видел ты Варазвагана в Тизбоне?

— Видел.

— Он по-прежнему подкапывается под меня? Кодак улыбнулся, помолчал и мягко сказал:

— Государь марзпан, тобой только он и жив, непрестанно возносит моления о здравии и благополучии твоем! Васак заинтересовался:

— О чем ты это?

Кодак с лукавой улыбкой опустил глаза:

— Михрнерсэ держит его при себе, чтобы через него прибрать к рукам тебя… А он и старается.

Кодак многозначительно взглянул на Васака. Тот задумался, зная, что проницательный и хитрый старик на ветер слов не бросает, и прекрасно понял смысл сказанного Кодаком: азарапет Персии приютил у себя зятя Васака — Варазвагана, изгнанного марзпаном из Сюника. Варазваган бежал в Персию, отрекся от веры, поступил на службу к азарапету, стал орудием персов. Это должно было вынудить и Васака стать таким же и даже большим орудием в их руках, если только он дорожил своим положением… Азарапет Персии намеревался превратить марзпана в свою игрушку… Вот что было горько Васаку!

Дворецкий доложил:

— Сельский старшина Вардадзора…

— Пусть войдет! — равнодушно приказал Васак. Вошел старшина Бакур и молча остановился у дверей.

— Говори! — повелел Васак.

— Государь марзпан, — доложил Бакур, — сборщики Деншапуха разграбили монастырь, вывезли все запасы зерна, угнали скот, избили монахов, ранили настоятеля…

— Это все? Из-за этого ты и явился? — укоризненно заметил Васак.

Удивленный Бакур замялся, затем продолжал:

— Потом они стали грабить крестьян. Пошли из дома в дом и все выволокли. Крестьяне восстали, убили сборщика и двух воинов…

— Убийц задержали? — прервал Васак, сверкнув глазами.

— Не успели, государь, они бежали в горы. Но, государь марзпан, сборщик захватил то, что причиталось тебе. Он себе позволил такое…

Васак махнул рукой, приказывая замолчать. Бакур, напуганный злобным взглядом марзпана, смущенно размышлял, не напутал ли он чего-нибудь, не допустил ли чего лишнего… Он нерешительно добавил:

— Я вмешался, сказал, что это земля марзпана, как вы смеете? Дань царю, царей имеет меру. На то есть закон. А вы не соблюдаете!..

Васак топнул ногой.

— Довольно! — крикнул он. — Сейчас же вернись в село; и если немедленно не приведешь ко мне убийц — сам будешь повешен в ущелье вместо них! Понял? Ну, убирайся!

Бакур, пятясь, отошел к двери и скрылся за занавесом, более изумленный, чем обиженный таким неожиданным и унизительным приемом.

— Козни Деншапуха! — проговорил Кодак. — Он хочет, чтобы ты восстал против царя. Поэтому-то он больше всего и притесняет твой удел. Я там был, сам все видел. Невозможно было терпеть…

Васак недовольно слушал старика, сознавая в душе, что тот говорит правду. А Кодак продолжал, словно размышляя вслух:

— Если только, конечно, все это — не козни самого азарапета арийцев…

— Азарапета? Почему?..

— Чтобы, с одной стороны, испытать твою покорность, вынудить тебя отказаться от протеста, остаться преданным ему. А с другой стороны — ослабить твою страну.

Васак разъярился. Кодак был прав. Но ему понравилось, что так рассуждает и даже осмеливается вслух говорить об этом человек, известный своей продажностью.

— Михрнерсэ не пойдет на это! — отрезал он.

— Я тоже так думаю, — тотчас же поправился Кодак.

— А каковы его намерения? — спросил Васак, вновь возвращаясь к волновавшим его мыслям.

— Относительно чего, государь марзпан?

— Собирается он послать войска в Армению?

— Не заметил…

— Ладно! Иди! — сказал Васак, помолчав. — Зайдешь ко мне ночью.

Кодак встал.

— Прости за дерзость, — сказал он, испытующе взглянув на Васака. — Собираешься ехать в Аргашат?

— Да! И скоро! — ответил Васак, тряхнув головой. — Да, да, очень скоро, не то наши черноризцы заварят там кашу…

— Разрешаешь удалиться?

Васак сделал знак рукой. Кодак удалился.

Марзпан ударил в ладоши и приказал вошедшему дворецкому:

— Шубу!

Дворецкий удалился и быстро вернулся с собольей шубой в руках. Васак, морщась, медленно надел ее и вышел. В коридоре к нему присоединился телохранитель.

Выйдя из замка, Васак направился к обрыву. Долго стоял он, глядя вниз, туда, где в причудливых нагромождениях лежали обломки скал. Вдали, в залитой солнцем долине, курился над лугами пар. Где-то недалеко на вершине скалы щебетала птичка возвещая приход весны.

Васака не оставляли угнетавшие его заботы. Варазваган… зять его, изгнанный им из Сюника за жестокое обращение с женой — сестрой Васака… Марзпана удручало мнение Кодака, что азарапет держит при себе его личного врага с целью прибрать к рукам его, Васака. Васак помнил, что Варазваган честолюбив, падок на почести, на высокое положение. Он стал вероотступником, послушным орудием персидского двора. Выходило, что азарапет стремится натравить Васака и Варазвагана друг на друга. Если Васак не станет на путь уступок и сотрудничества с персами, тогда это охотно сделает Варазваган. А если победу одержит Варазваган, марзпаном будет назначен он, вместо Васака. «И погубит страну, отродье сатаны!..» — простонал Васак.

Он все еще был во власти этих тяжелых дум, когда его слуха коснулись веселые молодые голоса. Васак оглянулся. Навстречу ему шли двое юношей. Они несли в руках луки; колчаны за их плечами были полны стрел: очевидно, они шли упражняться в стрельбе.

— Отец! — воскликнул младший. — Бабик уверяет, что мы едем в страну персов… Верно ли это?

— Верно! Не едем… — отшутился Васак, с улыбкой заглядывая в глаза сыну.

— Перестань шутить, отец! — и, подбежав к Васаку, он обнял его.

Это был златокудрый круглоголовый мальчик с большими синими глазами. Нежная белая кожа делала его похожим на девушку. Его спутник, Бабик, был высокий юноша с черными глазами, которые глядели из-под густых бровей не совсем дружелюбно.

— Ну что ж, едем в страну персов? — с улыбкой спросил его Васак.

Юноша упрямо взглянул на отца, помолчал и нехотя ответил с усмешкой:

— Тебе решать, ехать или нет, а ты меня спрашиваешь?

Васак ласково оглядывал сыновей. Казалось, он забыл все удручавшие его заботы, попал в новый и светлый мир.

Он всегда чувствовал себя совершенно одиноким. Одно было ему дорого в жизни, одно согревало ему сердце и скрашивало его одиночество — почти болезненная любовь к детям.

— А вам разве не хотелось бы поехать в Персию? — мягко спросил он.

— Зачем нам ехать в страну персов? — недовольно отозвался Бабик.

— А военное образование? Ведь ты обещал мне, Бабик, что будешь изучать военные науки!

— Военное образование мы можем получить и здесь! — упрямо возразил Бабик.

— Здесь это невозможно! — по-прежнему мягко, но решительно заявил Васак.

— Я туда не поеду! — отрезал Бабик. — Так и знайте — не поеду! Пусть едет Нерсик, если ему хочется…

Васак с тревогой взглянул на Бабика и, не отводя от него тяжелого взгляда, глубоко задумался. Его одолевали тягостные мысли. Он попытался их отогнать и вновь обратился к Бабику:

— Об этом рано еще говорить. Посмотрим! Ведь мы еще не едем, чего ж ты боишься?

— Я не боюсь! — отозвался Бабик. — Но я не поеду.

— Настанет время — поедешь.

— Никогда не поеду!

Васак нахмурился. Его больно задели дерзкие ответы сына.

— Нерсик, — обратился он к младшему, пытаясь отвлечься от тягостных мыслей, — ты сегодня виделся с матерью?

— Виделся.

— Чем она была занята?

— Зайди к ней сам — и узнаешь! — вмешался Бабик. — ты так занят приемом посетителей и разговорами с ними, что не выберешь времени зайти к матери!

— Так-так, дорогой!.. — кротко согласился с ним Барак. — Упрекай меня, ты имеешь на это право…

— Что ты упрекаешь отца? — заступился Нерсик. — Ведь он марзпан, у него тысяча дел и обязанностей.

— Ну, вот видишь! — попытался отшутиться Васак.

— Ничего не значит! — стоял на своем Бабик. — Пусть найдет время повидаться с матерью!

— Да нет у него времени! — возразил Нерсик.

— Захочет — найдет!.. — твердил Бабик.

Васак с грустью, но беззлобно внимал непочтительным словам сына. Вероятно, в глубине души, перед судом собственной совести, он сознавал правоту мальчика. К тому же он слишком любил детей. Воля его как бы растворялась в этой любви. Возможно, что непосредственные и грубоватые упреки Бабика даже облегчали ему душу.

Нерсик обнял отца:

— Отец, а мать поедет с нами в страну персов?

Вопрос больно поразил Васака:

— Зачем?

— Но разве она позволит нам одним уехать на чужбину?

— Она и слышать не хочет о нашем отъезде! — прервал Бабик.

Васак помрачнел. Он хмуро и задумчиво взглянул на Бабика и долго в молчании разглядывал его. Затем, сдерживая себя, спокойно спросил:

— Разве воины повсюду возят своих матерей с собой? Ответь ты, Нерсик. Он потерял разум…

— А мы непременно должны стать воинами?

— Непременно. Это ваш путь. Вы должны пройти полную военную подготовку.

Нерсик опустил голову.

— Но я хочу поступить в монастырь, отец.

— В монастырь? — изумился Васак и добавил: — Кто внушил тебе эту глупую мысль?

— Мать! — с каким-то злорадством объяснил Бабик. — Она все время читает нам евангелие и говорит о богословах…

— И очень плохо делает, — воскликнул Васак, с гневом отталкивая Нерсика. — Я скажу ей. Я ей запрещу делать из вас монахов!

— А мы в монастырь все-таки уйдем! — строптиво твердил Бабик.

Васак косо взглянул на него, но промолчал. Он стал беспокойно прохаживаться по площадке — к обрыву и обратно.

Со стороны ущелья внизу показалась группа духовных лиц. Они поспешно поднимались к замку, цепляясь за уступы. Видно было, что они сильно торопятся. Телохранитель Васака, который до этого держался на почтительном расстоянии, увидя их, подошел к обрыву. Те издали заметили марзпана и направились прямо к нему, видимо, желая говорить с ним. Наконец, они одолели подъем и остановились у обрыва. От группы отделился старый монах и пройдя несколько шагов, крикнул:

— Разреши обратиться, государь марзпан!

— Что случилось? — недовольно спросил Васак.

— Разреши! Два слова только, во имя всевышнего! — повторил старый монах.

Васак сделал рукой знак телохранителю. Тот пропустил пришедших, и они быстро поднялись наверх.

— Подойдите!.. — неохотно приказал Васак.

Просители подошли ближе. Старый монах, волосатая грудь, непокрытые седые кудри и жалкая власяница которого свидетельствовали о том, что он принадлежит к какому-то неимущему монастырю, к тому же вконец разграбленному персами, упал перед Васаком на колени и стал бить себя в грудь:

— Обобрали нас! Дочиста разорили нас сборщики Деншапуха!.. Даже не посмотрели, богатый монастырь или бедный! А ведь наш-то совсем убогий!.. Обложили нас непосильными налогами, все унесли… Теперь если нас поджечь, даже и дыма не будет… Спаси нас, государь марзпан!..

— Спаси нас!.. — воскликнули вслед за ним и остальные монахи, утомленные крутым подъемом и тяжело переводившие дыхание.

Простонародные обороты речи старца, ветхая и изодранная одежда монахов, свидетельствовавшая о нужде братии, о том, что монастырь ограбили до нитки, не вызывали никакого сочувствия у Васака; наоборот, им овладевала ярость — ярость и против Деншапуха и против Азкерта. Деншапух был тем персидским вельможей, которого Азкерт послал в Армению для переписи населения и якобы для облегчения бремени налогов. Однако, едва прибыв в Армению, он сразу принялся подрывать внутренние устои страны, выполняя тайные указания персидского двора. Чтобы разогнать духовенство и ослабить церковь, он обложил тягчайшими поборами монастыри и церкви. Не стеснялся он применять и прямое насилие, чтобы вынудить население принять вероучение магов. Для рассмотрения же всех жалоб он назначил судьей одного из могпэтов.

Все это было известно Васаку. Знал он и про насилия. Но он молчал и, запершись у себя в замке, мучительно искал выхода из создавшегося положения. Он думал днем и ночью, но ни для страны, ни для себя — марзпана этой страны — ничего придумать не мог. Он сознавал лишь одно: чтоб распутать узел, нужны меры необычайные, чувствовал, что голыми руками защитить страну невозможно. Либо разбушевавшийся поток снесет ветхую плотину и затопит страну, либо надо возвести новую плотину, которая выдержала бы напор разъяренной стихии…

Васак с отвращением взглянул на приникших к земле монахов и гневно воскликнул:

— Идите в свой монастырь, уплатите налог! Потом разберемся…

— Нет у нас, государь марзпан, нет ничего! Одна шкура на теле да душа в теле! — клялся старый монах.

— Ступайте, ступайте! — сурово повторил Васак.

Телохранитель выступил вперед.

Старец поднялся и простер к небу свои почернелые, исхудалые руки в лохмотьях. Его губы задрожали, он что-то невнятно пробормотал, задыхаясь и глотая слезы, и отвернулся от Васака. Вслед за ним спустились обратно в ущелье и все монахи.

— Не позволять ни крестьянам, ни монахам подходить к замку! — приказал Васак телохранителю, искоса глядевшему на монахов.

Васак долго еще смотрел им вслед. Он почувствовал укор совести, но знал, что дальше этого дело не пойдет, монахам он все равно никакой помощи не окажет. Его душило бешенство, но и из-за монахов: ущерб, нанесенный им, он воспринимал как оскорбление себе, своей власти.

— Деншапух сделался властелином у нас в стране! — с горечью выговорил Бабик.

Словно ужаленный, Васак обернулся к нему и яростно прикрикнул:

— Сейчас же вернись в замок!

Взгляд его был дик и зловещ. Бабик знал суровый характер отца; он молча удалился, опустив голову. За ним с виноватым видом последовал и Нерсик, хотя он-то лично ни в чем не провинился.

— Деншапух… пес!.. — со стоном выговорил Васак и, подняв с земли камень, швырнул его в пропасть. Помолчав, он приказал телохранителю:

— Позови конюшего!

Через несколько минут появился какой-то шарообразный человек и стал перед марзпаном.

— Приготовь коней! Завтра утром выезжаю в Арташат!

— Слушаю! — кланяясь, ответил пискливым голосом конюший.

Васак собрался вернуться в замок, но какое-то необычное движение на противоположном склоне привлекло его внимание. Группа всадников, хлеща коней, скакала по узкой тропе к замку. Вот они остановились, пристально вглядываясь в горы.

— Что там такое? — обратился Васак к слугам.

— Погоня за беглецами, — объяснили те.

Васак напряг зрение и только сейчас заметил несколько человек, которые с непостижимой ловкостью и быстротой карабкались вверх по скалам, направляясь в сторону леса.

— Это крестьяне, государь марзпан! — подал голос телохранитель.

Толпившиеся у подножия скал конные преследователи искали тропу, которая вывела бы их наверх. Но вот беглецы добрались до опушки, вошли в лес и скрылись из виду.

— Где уж теперь догнать их!.. Точно сгинули! — проговорил телохранитель.

Васак нахмурился. Это были крестьяне из Вардадзора во главе с Аракэлом — те, которые убили сборщика и персидских воинов.

В одном из внутренних покоев восточного крыла замка, выходящем окнами на ущелье, сидела женщина в черном. Видимо, поглощенная какими-то невеселыми мыслями, она вперила суровый и сосредоточенный взгляд черных глаз в рукопись, лежавшую на аналое. Накинутый на голову и плечи черный шелковый платок четко обрамлял ее бледный мраморный лоб и лицо. Сходящиеся на переносье бархатисто-черные брови говорили о скрытой и непокорной силе Резко очерченный нос придавал лицу надменный вид Однако внимательный взор подметил бы в ее задумчивых глазах глубоко затаенную печаль, которая незаметно, но упорно тбчит Вошедшая в комнату высокая худощавая женщина быстрым и пытливым взглядом оглядела госпожу.

— А, Дзвик, это ты? — молвила та.

— Вараздухт! — доложила Дзвик, многозначительно взглянув на свою госпожу; распахивая дверь, она пригласила: — Княгиня здесь. Пожалуйте!

В покои вошла хрупкая, смуглая молоденькая женщина с нежно-желтоватым, цвета слоновой кости, лицом и умными, проницательными глазами. Она была ослепительно хороша. Ее длинные черные ресницы трепетали, словно крылья бабочки. Однако было в ней что-то от дикой кошки: она казалась гибкой, бесстрашной и хищной.

Легкая судорога свела лицо госпожи, но она пересилила себя и улыбнулась. Вараздухт быстро подошла к ней и обняла. Потом, бросив взгляд на рукопись, прошептала:

— Опять за чтением, госпожа Парандзем?

Та взглянула на Вараздухт молча и с тревогой. Почувствовав эту тревогу, причина которой, как видно, не была для нее тайной, она попыталась отвлечь княгиню:

— А где же Бабик и Нерсик?

— Не знаю. Пошли на охоту или на стрельбище, — отвечала госпожа Парандзем, не отводя от Вараздухт настороженного взгляда.

Долго сидели они обе неподвижно и молча, погруженные каждая в свои мысли, не отводя взгляда друг от Друга.

— Не намеревается ли марзпан выехать сегодня? — тревожно спросила Вараздухт.

— Не знаю! — с горечью ответила княгиня Парандзем.

В это мгновение вошел Васак. Он сумрачно оглядел сначала госпожу Парандзем, затем Вараздухт и, пройдя вперед, остановился посреди комнаты.

Дзвик застыла на месте, внимательно следя за ним.

— Зачем ты сбиваешь с пути сыновей? — обратился Васак к жене. — Зачем ты убеждаешь их идти в монастырь? Я беру их с собою в Персию, чтоб дать им военное воспитание. Священниками они не будут! И зачем ты так изнежила их? Где это слыхано, чтоб юноши и шагу не делали без матери, чтоб они всюду таскали с собой мать?! Распорядись приготовить одежду для обоих: на днях мы отправляемся в Персию!

Затем, не дожидаясь ответа Парандзем, он обратился к Вараздухт:

— Пойдем!.. — быстро повернулся к двери и вышел. Вараздухт поспешила за ним.

Парандзем с молчаливым гневом глядела им вслед. Дзвик, непринужденное поведение которой и присутствие в комнате свидетельствовали о том, что она является скорее близкой и заслужившей уважение наперсницей, чем простой служанкой, то окидывала косым, недружелюбным взором Вараздухт и Васака, то отворачивалась к окну, чтобы скрыть свое негодование.

— Марзпан уезжает куда-нибудь, госпожа? — спросила она, пытливо глядя на Парандзем.

— Одному богу это ведомо!.. — с горечью ответила Парандзем. — Что мы знаем о его намерениях?!

О Вараздухт Дзвик не обмолвилась ни словом, чтоб не ранить еще сильнее самолюбие госпожи. Но вот глаза их встретились, и этот безмолвный обмен взглядами сказал им больше, чем слова.

— Уедет он, не сидится ему!.. — проговорила Дзвик, продолжая невысказанную мысль.

— Не все ли равно? — печально отозвалась Парандзем.

— Зачем ты так говоришь, госпожа? Вот собирается же он в Персию…

— Что мне от этого? И детей моих с собой увозит…

— Ну и хорошо, пусть и детей возьмет, лишь бы сам уехал отсюда! — не сдержала себя Дзвик.

Парандзем помолчала, горько задумавшись, потом с тихой усмешкой сказала как бы про себя:

— Уедет в Персию и ее с собой возьмет!.. Не впервые. Разве они не были в Персии пять лет тому назад?

Дзвик, скрестив руки на груди, утвердительно кивнула.

— Да будет проклят день, когда они встретились!.. — пробормотала она.

Они надолго замолчали. Дзвик сидела в углу, у окна, украдкой поглядывая на взволнованное лицо своей госпожи. Парандзем глубоко переживала недавнюю сцену. Поведение Васака не было неожиданностью для домашних, как не были неожиданностью и наезды Вараздухт и ее тайные встречи с Васаком. Казалось, что Парандзем смирилась со своей судьбой, — вот уже сколько лет тянется это невыносимо оскорбительное положение…

Что именно было у Васака с Вараздухт — никто в точности не знал. Это было непроницаемой тайной. Вараздухт была племянницей зятя Васака, Варазвагана, и посещала Васака на правах родственницы. Но Васак, никого не стесняясь, уединялся с ней, проводил с ней долгие часы в своих покоях, и это было вызовом даже со стороны такого деспота, как Васак.

Вошел Нерсик. Он был взволнован и печален.

— Подойди ко мне! — ласково позвала его Парандзем. Но Нерсик, как бы не слыша, отошел к окну и стал около Азвик, схватив ее за руку.

— Кто тебя обидел? — тихо спросила Дзвик.

— В Персию хочет нас взять! — воскликнул Нерсик дрожащим от слез голосом. — Что мне там делать?

— В Персию? — простонала Парандзем. — Он уже и вам сказал это?

— Не хочу я ехать! Не поеду! — расплакался Нерсик.

— Ну вот, поглядите-ка!.. — произнесла Дзвик, с укоризной глядя на Парандзем.

— Теперь он и детей мне не оставит! — с волнением и тревогой воскликнула Парандзем и обратилась к Нерсику: — Поди ко мне, не бойся! Ты еще не едешь…

— Я не боюсь! Но когда он начинает говорить, меня в дрожь бросает… Никуда я без тебя не поеду!

— И не поедешь!.. Не плачь эхе… Разве к позволю увезти тебя?

— А он говорит — мы непременно, непременно должны ехать… За дверью послышался шум, гул голосов и гневный возглас Бабика:

— Вон с глаз моих, червь несчастный Не то голову тебе снесу!

Дзвик выбежала.

— Что случилось, Бабик? Войди!.. — уговорила она юношу и, ласково взяв его за руку, ввела в покои.

Следом за ними вошел молодой человек в персидском одеянии, толстогубый, с иссиня-пунцовыми вздутыми щеками. Быстро переводя глаза с Парандзем на Бабика, он, видимо, ждал, чтоб Бабик успокоился.

— Сказано тебе, убирайся! Я не пойду! — крикнул Бабик. Молодой человек обратился к Парандзем:

— Госпожа, государь марзпан повелел ему в два месяца закончить изучение персидского языка А он не идет на урок… — Он говорил по-персидски.

— Почему именно в два месяца? — переспросила Парандзем по-армянски.

— Ведь они в Персию едут, — ответил юноша опять-таки по-персидски.

— В два месяца изучить персидский! Когда же изучать армянский?! — возмутился Бабик.

Наставник презрительно ухмыльнулся:

— Вы персам должны служить. К чему вам армянский язык? Бабик так толкнул его ногой, что тот ударился головой о стену. Дрожа от злобы, глубоко оскорбленный наставник обратился к Парандзем:

— За что он меня бьет? Что я такого сказал? Ведь скоро вы все станете персами! — уже с явным намерением уязвить настаивал он.

— Вон отсюда! — вздрогнув, крикнула Парандзем. — И чтоб ты не смел ходить к моим детям!

Что-то бормоча себе под нос, наставник направился к выходу.

— Ну-ка, постой! — гневно приказала госпожа. Тот остановился.

— Не смей ворчать, когда находишься у меня в покоях! Понял?!

Тот не ответил.

— Не смей ворчать, когда находишься у меня в покоях! — повторила госпожа. — Понял? Отвечай!

— Понял, — пробормотал наставник по-персидски.

— Отвечай по-армянски, негодяй! — прикрикнула Парандзем. Наставник злобно взглянул на нее и ответил вновь по-персидски:

— Я не армянин, я перс.

Дзвик подбежала, чтоб вышвырнуть его вон, но Парзндзем остановила ее и обратилась к молодому человеку:

— Ты даже не перс. Раб — не перс!.. Раб всегда остается пресмыкающимся гадом. Теперь уходи!..

Наставник удалился, кусая губы.

Бабик и Нерсик вышли. Парандзем металась по комнате. Она почувствовала, что в присутствии детей не следовало заходить так далеко и выдавать свои взаимоотношения с супругом. Но то, что Васак так открыто уединился с Вараздухт, вывело ее из себя. Она не могла не дать выхода своему возмущению.

— У меня он отнимает детей, у детей отнимает родной язык — сквозь рыдания повторяла оскорбленная женщина. — Много отнял он у меня, но я прощала… Лишь бы детей мне оставил!

Внезапно ворвался Васак. Он побледнел от ярости и тяжело дышал. В такие минуты он бывал страшен. Следом за ним показался персидский наставник. Но он только переступил порог и остановился у занавеса, боясь встречи с госпожой. Васак глянул на Дзвик и приказал:

— Позови Бабика и Нерсика!

Дзвик вышла. Васак молча расхаживал по комнате, ни разу не взглянув на Парандзем. Но и Парандзем на него не смотрела. Вошли Бабик и Нерсик. Сверкая глазами, Васак приказал:

— Сейчас же ступайте на урок персидского языка! И отныне не сметь говорить по-армянски! Будете говорить только по-персидски. Поняли?

Мальчики молчали.

— Кому я говорю?? — прикрикнул Васак.

— Я армянского не оставлю! — упрямо заявил Бабик, исподлобья глядя на отца. В эту минуту мальчик был очень на него похож.

— Подойди сюда, — не повышая голоса, приказал Васак. Бабик подошел.

— Бей! Персам служить я все равно не стану! Васак ударил его по лицу.

— Хоть убей! Не буду слугой персов!..

Васак повторил удар.

— Ты осмеливаешься противиться мне?

— Да! Персам я служить не буду!

Лицо Васака исказилось, а глаза налились кровью; казалось, сейчас они выскочат из орбит. Он повалил Бабика наземь и в каком-то исступлении стал избивать его. Никто не осмелился вмешаться. Молча, с ненавистью смотрела Парандзем на мужа. Дзвик прижалась к стене. Нерсик не сводил с отца испуганных глаз. Зато персидский наставник с безмерным упоением взирал на происходящее.

Васака выводило из себя молчание Парандзем. Это молчаливое осуждение только усиливало его ярость. Но еще сильнее бесило его то, что и Бабик не произносил ни слова и не просил пощады.

Наконец, Васак прекрати, избиение. Он с трудом перевел дыхание и, глядя на посиневшего от боли и бессильной злобы Бабика, гневно повернулся к Парандзем:

— Превратила мой дом в церковь… Восстанавливаешь детей против меня?! Закачаешься ты у меня на виселице вместе с твоими детьми…

Парандзем взглянула на мужа без страха. Глаза ее сверкали Васак прочел в них благородное возмущение, и это подействовало на него сильнее всяких слов. Он отвернулся и приказал персидскому наставнику:

— Уведи их и приступи к занятиям. Если они будут говорить по-армянски — не сносить тебе головы!

— Как прикажешь, государь… — скороговоркой пролепетал тот, взглядом приглашая Бабика и Нерсика последовать за ним. Мальчики вышли. Васак обратился к Парандзем:

— Если еще раз повторится подобное, я их прикончу! Отныне в моем доме армянской речи слышно не будет!

Он быстро удалился.

Опасаясь новой беды, Дзвик побежала вслед за ним. Предчувствие не обмануло ее: из комнаты Бабика послышался какой-то грохот. Дзвик вбежала туда. Бабик повалил наставника и избивал его. Кровь лилась уже у того из рта и из носа. Он хрипел, пытался вырваться, звал на помощь, но Бабик все бил и бил его, не помня себя.

— Бабик!.. Бабик!.. — кинулась к нему Дзвик. — Оставь, оставь его!

Бабик лишь пуще разъярился. Он продолжал наносить удары даже не глядя, куда они попадают. Лишь с большим трудом, после настойчивых уговоров, удалось Дзвик вырвать наставника из его рук. Тот вскочил, отряхнул свою одежду, отер окровавленное лицо и нос и прохныкал:

— Вот пожалуюсь сейчас князю… — задаст он тебе! Бабик рванулся к нему:

— Слушай, ты! Меня он не убьет, но я тебя наверняка убью! Дзвик подошла к наставнику:

— Оставил бы ты его в покое…

— Да ты взгляни только, что он со мной сделал… — плаксиво возразил тот.

— В ущелье брошу твой труп, матерью моей клянусь! — пригрозил Бабик.

— Оставь его!.. Уходи! — увещевала Дзвик.

Наставник, что-то бормоча, вытер лицо и сел на место.

— Получил урок? — сказал Бабик. — Ну и замолчи! Будешь ты у меня жаловаться!..

Дзвик схватила его за руку, уговаривая:

— Ну, довольно, Бабик, госпожа беспокоится!..

— Пусть не смеет унижать армян! Не позволю, чтобы оскорбляли армян! — с возмущением твердил Бабик. Дзвик вернулась к Парандзем.

— Что там случилось? — спросила та.

Дзвик рассказала. Парандзем встревожилась:

— Дом наш превратился в ад!.. И не армяне мы и не персы, а воюем друг с другом!

— Ну и похож же наш Бабик на отца… Вылитый князь Васак!. — заметила Дзвик. — Такой же бешеный! Каково-то ему будет в Персии?!

Васак вернулся в свои покои. Он все еще тяжело дышал от гнева. Увидев его в таком состоянии, Вараздухт воздержалась от вопросов.

Оба молчали. Вараздухт хорошо был известен необузданный, вспыльчивый нрав Васака, — она знала, что сейчас надо переждать. Как бы продолжая прерванную беседу, она вымолвила:

— Деншапуху лишь в одном случае удастся победить нас… Ярость Васака еще не совсем улеглась Он сумрачно взглянул на свою гостью.

— В одном лишь случае, говорю, Варазвагану удастся побелить тебя там… Какие у тебя вести о нем?

— Козни строит.

— Больше предлагает?

— Да — В таком случае этому не предвидится конца. Михрнерсэ начнет — не в обиду тебе будь сказано. — водить вас обоих за нос…

— Уже начал…

Вараздухт задумалась и вывела следующее заключение:

— Выходит, что мне придется-таки съездить еще раз в Персию! Варазвагана нужно свалить.

— Поезжай.

— Быть может, мне и на этот раз будет грозить смерть, но я все-таки поеду!

— Поезжай.

— Да. Но не странно ли? Ведь и в тот раз я едва спаслась от гибели, а на своем постояла, утвердила тебя марзпаном! Что ж, рискну еще раз! Постараюсь еще больше возвысить тебя!

Вараздухт окинула Васака восхищенным взглядом, точно увидела его впервые. Она любовалась им.

Затем она пояснила:

— Я так и вижу тебя в другом одеянии и на ином посту…

— На каком это посту? — все еще гневно и рассеянно переспросил Васак.

— Облеченным высшей властью, еще более великим!.. И это сбудется, мой государь, мой марзпан, властелин мой!

Схватив его руку, она прильнула к ней лицом.

Васак не сопротивлялся, но и не откликнулся лаской; он продолжал ходить из угла в угол. Вараздухт почувствовала холодок и объяснила это еще неулегшимся гневом Васака. Но ее женское самолюбие было все-таки уязвлено.

— Твоему возвышению мешает Варазваган! — продолжала она развивать свою мысль. — Точно так же, как ты — помеха его возвышению. В выигрыше остается один лишь Михрнерсэ, который ни одному из вас не доверяет высшей власти. Но этой власти персы никому добровольно не уступят. А ты или Варазваган должны суметь заставить их. Тебе следовало бы повернуть дело так, чтоб Михрнерсэ убедился в превосходстве твоих сил. С этим соперничеством необходимо покончить!

Васаку понравились дельные рассуждения Вараздухт. Он остановился, улыбнулся и потрепал ее по щеке.

Вараздухт восторженно взглянула на него, и в ее глазах вспыхнул огонь страстной любви. Она питала к Васаку чувство, какое свойственно лишь очень пылким натурам; они бывают захвачены раз и на всю жизнь, для них любовь становится единственным смыслом существования. Они живут между блаженством и терзаниями.

Чувство становится для них мукой, когда им грозит опасность потерять предмет их любви или когда им только чудится, что такая опасность существует…

Вараздухт целиком отдалась этому чувству, когда произошел разрыв между Варазваганом и Васаком. Доведя до могилы свою первую жену, сестру Васака, и изгнанный за это из Сюника, Варазваган бросил вторую жену, уехал в Персию и там принял чужую веру. Это восстановило против него его племянницу Вараздухт, которая стала настойчиво действовать против него в интересах Васака. Она отправилась в Персию, поселилась у Варазвагана и через его жену — персиянку проникла в круг влиятельных женщин персидского двора. С помощью их мужей она подготовила назначение Васака марзпаном Армении. Варазваган смекнул, что кто-то подкопался под него, и начал следить. Подозрение пало на Вараздухт. Он собирался уже расправиться с нею и с трудом отказался от намерения убить ее, вняв доводам и заверениям своей жены. Разумеется, назначая Васака, Михрнерсэ скорее всего исходил из того расчета, что Васак — нахарар, и что князь из столь знатного рода, как владетели Сюнийские, предпочтительнее, чем какой-то изгнанник Варазваган. Учитывая это, Варазваган, в свою очередь, подкупал персидских вельмож, и те поносили Васака, выставляя его человеком, не пользующимся никаким влиянием среди армянских нахараров. Удалось настроить против Васака и Деншапуха, и тот добился было у персидского царя смещения Васака с поста правителя Армении и назначения Варазвагана. Вот тогда-то и сыграла большую роль Вараздухт: с помощью весьма влиятельной супруги одного персидского вельможи ей удалось отменить задуманное смещение и убедить всех, что Васак пользуется большим авторитетом среди нахараров Армении.

Связь между Васаком и Вараздухт возникла ранее и по иному поводу. Однажды Вараздухт пришла к Васаку с жалобой на бесчеловечность Варазвагана: замучив насмерть сестру Васака, он теперь истязал и вторую свою жену. Эти жалобы Вараздухт и послужили поводом к участившимся встречам ее с Васаком.

Ослепительная красота юной Вараздухт, ее нетронутая свежесть, ее ум и бесстрашие пленили Васака, и он ее полюбил. Он стал вызывать ее к себе и расспрашивать о поведении Варазвагана. Постепенно эти расспросы сменились беседами на иные темы. Васак стал заглядываться на Вараздухт. Заметив это, она вначале пыталась избегать встреч с ним. Но с течением времени она почувствовала, что и сама начинает привязываться к Васаку, хотя он и был значительно старше нее. Затем ею овладело то влечение, которое, возникнув не сразу, нарастает с непреодолимой силой, чтоб не погаснуть уже никогда. Ей были чужды честолюбивые замыслы или надежды, кроме связанных с возвеличением Васака. Когда изгнанный Варазваган бежал в Персию и начал там подкапываться под Васака, она проявила невиданную смелость, решившись отправиться туда же, чтобы расстроить козни своего дяди и спасти Васака. И именно в этой борьбе и приобрела Вараздухт свой жизненный опыт, там и научилась она бесстрашию в осуществлении дерзких планов.

Ей и в голову не приходило требовать от Васака чего-нибудь большего, чем то чувство, которое он питал к ней. Зная историю замужества Парандзем, она только жалела ее. Васак был в семье деспотом. Установив жесткий распорядок внутренней жизни он требовал от всех беспрекословного подчинения. И поскольку все действительно подчинялись ему, внешне в замке все обстояло благополучно. Но Васак был не только деспот, — он не знал стыда и нисколько не стеснялся принимать у себя молодую женщину, уединяться с нею в своих покоях. Знала Вараздухт и то, что до замужества Парандзем мечтала уйти в монастырь и вышла замуж за ненавистного ей Васака лишь по принуждению самодура-отца. Но даже в подневольном браке она имела право требовать хотя бы простого покоя и обычного «счастья». Не оказалось ни того, ни другого. Васак давно остыл к жене и жил в замке своей обособленной жизнью. Парандзем знала, что ее муж поглощен чуждыми ей сложными государственными делами. Это было понятно. Но когда в жизни Васака возникла какая-то тайна, проникнуть в которую Парандзем не удавалось, она стала следить за ним. Ее прислужница — преданная ей и умудренная жизненным опытом Дзвик — всегда осведомляла ее о происходящем в замке.

Парандзем несколько сбивало с толку рвение, какое проявляла Вараздухт в делах Васака. Разумеется, Васак не посвящал Парандзем в государственные дела, но ей было известно, что Вараздухт ездила в Персию по его поручению, что она орудует там против Варазвагана и что Васак тайно совещается с нею о государственных делах. Одновременно она безошибочным женским чутьем догадывалась, что между ними существует и сердечная связь. Для нее оскорбления, разнузданное поведение Васака уже не были новостью, — эта история тянулась без перерыва уже пять-шесть лет и, по-видимому, должна была продолжаться и впредь. Об этом знала и сама Парандзем…

От взгляда Вараздухт на Васака веяло теплом. Его настроение поднялось.

— Знаешь ли, Духт, — сказал он, садясь в свое кресло, — если и на этот раз наше дело завершится успехом, всегда все будет удаваться нам.

— Как это? Почему? — садясь рядом с ним, спросила Вараздухт.

— Так всегда бывает у людей высокопоставленных: свои дела они сами продвигают только наполовину, а затем все идет благодаря усилиям других.

Вараздухт рассмеялась:

— И что же, дошли мы сейчас уже до второй половины?

— Покуда нет. Долог еще путь…

— Когда же мы дойдем до половины? — лукаво спросила Вараздухт.

— Не знаю, — серьезно ответил Васак, — это зависит от судьбы…

Он умолк и стал задумчиво глядеть в окно.

Вараздухт вскочила, подошла к Васаку и взволнованно сказала:

— Я доведу дело до конца!.. Я должна увидеть завершение нашего дела!.. Но с одним условием: чтобы благодаря моим усилиям ты дошел до вершины!

Васак улыбнулся и, слегка щелкнув ее по кончику носа, спросил:

— Что же ты будешь делать тогда?

— Что я буду делать? Я буду с тобой!

— А если я зайду слишком далеко?

— Я пойду с тобой!.. Я здесь не останусь… Нет у меня здесь ничего и никого!.. Одна только несчастная мать…

Васак вздохнул и в раздумье устремил взор вдаль.

— Тяжело тебе будет! Боюсь, как бы ты не осталась на полпути…

Вараздухт порывисто обняла его и, прильнув к нему, воскликнула:

— Не останусь я! Не останусь! Здесь ужасно… Я оторвана от родных, от близких, от подруг… Меня все ненавидят… И прежде всего — твоя супруга. Да и весь замок вместе с нею! Нет, нет, я не останусь здесь! И не говори об этом!

Они умолкли.

— Ты знаешь, что я завтра выезжаю в Арташат? Вараздухт вздрогнула.

— Уезжаешь?

— Да. Там сейчас затеваются большие дела. И там неладно.

— Что же могло там произойти?

— Большие осложнения, вызванные новыми притеснениями. Как будто недостаточно было того, что Деншапух возбуждает духовенство, — теперь у нас и могпэт Ормизд сидит и надеется поживиться… Азкерт с Михрнерсэ задумали темное дело, требуют отречения от веры. Получен указ Михрнерсэ.

— Ты уезжаешь?.. — почти не слушая, повторила Вараздухт.

— Вернись к себе и жди, пока я отправлю тебя с верным человеком в Персию. Деншапух подкапывается под меня. Поезжай, попытай счастья еще раз.

Вараздухт ожила. Стало быть, она еще может пригодиться Васаку в важном деле…

Она обняла и поцеловала его. Как ни был Васак поглощен и взбудоражен своими замыслами, как ни был он озабочен ближайшим будущим и преисполнен злобы и ненависти к многочисленным своим врагам, в особенности к некоторым армянским нахарарам и персидским вельможам, — этот поцелуй смягчил и растрогал его. Он загорелся и сам обнял пылкую возлюбленную, которая была ему предана всем сердцем, которая отдала на служение ему весь свой разум и готова была отдать и самую жизнь свою.

Замеченные Васаком беглецы, которых преследователи оттеснили к окрестностям замка, затерялись в горах, покрытых густым лесом. Из восьми беглецов только один был пожилым, хотя и крепким мужчиной, остальные же — энергичные юноши. Все они легко карабкались по горам и вскоре убедились, что преследователи потеряли их след.

— Теперь пусть весь мир обыщут, нас они не найдут! — засмеялся один из юношей. — Сам дьявол не найдет! — добавил он через минуту. — Теперь мы избавились…

— Село горит… чего стоит наше избавление? — с горечью пробормотал другой из беглецов, мрачно взглянув вниз, в ущелье.

Старшина Бакур, сопровождаемый десятком всадников, обшаривал села и горы Сюника, чтоб напасть на след Аракэле и его товарищей. Он расспрашивал крестьян, неожиданно врывался по ночам в села, надеясь поймать беглецов врасплох. Но чем больше он искал, чем больше расспрашивал об Аракэле, тем быстрее распространялась весть о случившемся и тем большее смятение охватило села Сюника. Ведь случай с поборами произошел не только в родном селе Аракэла: говоря словами пословицы, «это был верблюд, который должен был опуститься на колени перед домом каждого». По всему Сюнийскому краю неслись вест и о жесточайших поборах, вымогательствах, избиениях и убийствах.

Непроглядная ночная темень окутала дремучий лес, через который ехал Бакур со своими всадниками, поднимаясь по горной тропинке Кони осторожно и медленно пробирались в непроглядном мраке, лишь инстинктом находя дорогу среди бесчисленных обрывов и провалов. Всадники не видели друг друга, каждый только слышал голоса товарищей и цокот копыт. Иногда громом отзывалась пропасть, в которую падали камни, иногда оставался неслышен и самый звук падения.

Наконец, они добрались до горной долины и вышли из лесу; Бакур узнал от одного из своих родичей, что Аракэла видели в этих местах, и надеялся захватить беглецов. Упорство и смекалка горца подсказывали Бакуру, что они где-то близко.

Выйдя на ровною дорогу, кони пошли легкой рысью.

— Огонь! — вдруг воскликнул родич Бакура.

— Где?..

Бакур натянул поводья. Действительно, крохотной искрой мелькнул впереди огонек — и пропал. Пустили коней, но огонек больше не появлялся. Бакур все же продолжал ехать в том направлении, где мелькнул свет.

— Это хлев, а в хлеву — они! — уверенно заявил проводник и обратился к Бакуру:

— Вы стойте здесь, а я пойду проверю…

— Иди.

Родич Бакура осторожно подъехал к какому-то строению, еле различимому в темноте. Бакур оглянулся, решив в случае надобности свернуть вправо, к лесу. Кони фыркали, втягивали ноздрями воздух, грызли удила, а иногда поднимали головы и прядали ушами, очевидно улавливая какие-то звуки. Для них воздух был полон тайных знаков,..

Прошло много времени, пока из темноты выплыл родич Бакура и сообщил:

— Он в хлеву! И другие с ним.

Нужно было ехать или к хлеву, иди обратно в село, чтобы вернуться с более многочисленным oтрядом Бакур решил, что возвращаться нет смысла.

Подъехали к хлеву. Оттуда нес, о дымом. Значит, горит костер поди отдыхают… Бакур решил ворваться немедленно. Оставив двух человек при конях, сам он с остальными осторожно подошел к двери, распахнул ее и быстро вошел Сидевшие там вскочили и потянулись к оружию. Но случилось нечто неожиданное ни одна сторона не прибегла к оружию, все застыли на своих местах.

В хлеву в самом деле находились Аракэл и его товарищи, но там было и довольно много крестьян из других сел. Бакур сообразил, что это тоже беглецы Окинув всех взглядом, он вложил меч в ножны и, хмыкнув, сказал:

— Ну, теперь как понять: я вас поймал или вы меня?

— Понимай так, как сердце скажет, старшина Бакур! — со вздохом ответил один из крестьян — человек в рваной одежде, с взъерошенными волосами.

Не вставая, он с глубоким и печальным спокойствием оглядел Бакура и его спутников и рукой пригласил подойти поближе, присесть. И сделал он это так просто и даже дружелюбно, словно приехали в гости близкие друзья.

Бакур подсел поближе к огню. Его люди уселись около двери, холодно разглядывая находившихся в хлеву; а были это крестьяне различного возраста, доведенные до крайней степени нужды и бедности. Они были спокойны, потому что больше ничто уже не могло им грозить, они все претерпели. Это и было причиной того, что так мирно встретились и беседовали крестьяне-беглецы и поставленный нахараром старшина. Бакур хорошо понимал всю силу, которую придавало им их отчаяние, и решил приспособиться к положению.

Лохматый крестьянин устремил затуманенный взор на Бакура и покачал головой:

— И тебя в горы погнали? Выходит, сборщики должна опустошить все села?

Бакур пристально оглядел его.

— Много у вас взяли?

— Ты спроси: что нам оставили… Не пойму я, чего это они стали рыскать последнее время по селам, точно золки ненасытные.

Бакур задумался.

Крестьяне молча рассматривали его. Поглощенные своими горестями, они даже не задумывались над тем, что среди ник находится представитель власти с десятью вооруженными подручными, которые обязаны задержать и потащить их всех на суд. В их взглядах и поведении читалось полное пренебрежение к этой опасности.

Бакур покачал головой и усмехнулся:

— Гм… Как будто не хватало у меня забот, когда я был старшиной. Еще и суд навязали мне на шею! Какое мне де„и до сбора налогов? Я вмешался, чтобы не взяли того, что причитается марзпану. Ведь закона больше нет. Кто раньше поспел — тот и утащил!

Никто не отозвался на его слова.

— Ни закона, ни справедливости не осталось, — медленна и задумчиво продолжал Бакур, не отводя глаз от огня. — Ни закона, ни справедливости!

— А что давали нам закон и справедливость, когда они были? — с пренебрежением взглянув на него, спросил лохматый. — Не были мы разве пленниками того же перса, да еще и князя? Теперь перс озверел. Чего он добивается, не пойму. Погубить нас хочет, что ли?

— Если так будет идти дальше, наверняка погибнем! Все пропадем!.. — невесело отозвался другой крестьянин, у которого лоб был перевязан грязной тряпкой.

— Разорится земледелец! — убежденно добавил крестьянин, который сидел рядом с ним.

Было очевидно, что Аракэл говорить не хочет. Сидя рядом с Бакуром, он глядел на огонь, глубоко задумавшись, словно но за ним пришли эти вооруженные люди. Никто из беглецов словно и не думал об опасности. Как будто они сидели в доме, где есть покойник, где несчастье уже произошло и нечего больше бояться и нечего задумываться.

— А село-то как, село? — вдруг нарушил тишину Симон.

— Что ж, село? — выходя из задумчивости, ответил Бакур. — Сожгли дом у Аракэла, жену убили. Своих двух убитых взвалили на арбы. А все зерно и все достояние монастыря и села увезли на крестьянских волах да на крестьянских спинах. Потом переправили через Аракс. А от марзпана войско прибылo. Да только затем, чтоб персов охранять…

Аракэл не двинулся, не поднял глаз, даже услышав об убийстве жены; он мрачно молчал, неподвижный, как камень.

— Прислал войско, чтоб персов охранять?! — послышался возмущенный голос одного из беглецов. — Его край разоряют, а он молчит?!

— Перс преданность его испытывает. Вот он и показывает преданность. На нашей шкуре!

— Человек за власть держится, — с горечью отозвался Симон. — Вот тебе и наш марзпан…

— Нас волку в пасть толкает, чтоб волку свою преданность доказать!

Бакур нахмурился. Это было слишком уж большой дерзостью, — нужно было подтянуть узду.

— Признавайте власть марзпана, поддерживайте честь марзпана, — марзпан ведь ваш!

Все на минуту замолкли. Но пожилой крестьянин спокойно возразил:

— Марзпан не наш. У нас никого нет и ничего нет, кроме горя! О нем мы и толкуем. А марзпан марзпаном всегда останется…

Молчание стало напряженным.

— Эх! — встрепенулся Бакур. — Пора!

Он поднялся на ноги. Поднялись и воины. Поколебавшись с минуту, Бакур обратился к Аракэлу:

— Ну, Аракэл…

— Ты меня ждешь? Я не пойду, — отозвался просто и холодно Аракэл, не отводя взгляда от огня.

— Марзпан приказал.

— Уходи, я не пойду! — повторил Аракэл, продолжая спокойно смотреть на огонь.

— Что ж мне делать? — сдерживая злобу, растерянно повернулся Бакур к крестьянам.

— Он не привычен к виселице, старшина Бакур! — отозвался один из беглецов, русоголовый юноша. — Боится, что в петле ему будет неудобно.

Все рассмеялись.

— Что ж, — возмутился Бакур, — я, значит, должен висеть вместо него?

— Ну и что? Ведь ты крестьянский защитник! — вновь подал голос русоголовый.

— Иди, иди! Не повесят! — выкрикнул растрепанный кремнии. — Столько народу по рукам и ногам связали, что на виселицу веревки не осталось!

Бакур задумался, решив было подождать еще немного, — может, выйдет что-нибудь. Но, видя, что Аракэл продолжает безразлично лежать у огня, он впал в отчаяние, понимая, что попытка применить силу вызовет кровопролитие.

— Пойдем! — обратился он к своим, махнув рукой, и вышел из хлева, бормоча: — Да падет ваш грех на ваши головы!

Воины злобно оглядели лежавших на боку, сидевших и стоявших статных юношей, крепких, как дубовые кряжи, и пожилых крестьян. Потом, ворча, последовали за Бакуром.

— Не по зубам оказалось! — мотнул головой пожилой крестьянин.

Кто то выглянул из хлева вслед Бакуру:

— Поехал отряд собирать, собака…

— Соберет! — нахмурился растрепанный крестьянин. — Собак много…

— Выходит, холодно нам стало здесь!.. — заметил пожилой крестьянин. — Пойдем уж. Ну, Аракэл?

— Да! — очнулся от задумчивости Аракэл.

— Что ж мы будем делать? Куда пойдем? Думали вы об этом?

Аракэл уперся хмурым взглядом в землю и глухо сказал:

— Я знаю одно; марзпан не выпустит нас из рук, раз его самого персы из рук не выпускают. Ведь мы пролили кровь персидских сборщиков!

— Что ж, так и должны мы всю жизнь мыкаться по горам и долинам? — нахмурился Симон.

Аракэл полупрезрительно взглянул на него:

— О своей голове думаешь? Ты о селах подумай!

— Что села? С селами все кончено.

— А если с селами кончено, мы не в счет. — Он подумал с минуту и прибавил: — Села-то он в Персию не угонит! Еще до этого не дошло. Вот семьям нашим будет туго, если только не попрятались они по домам у родных, у знакомых… А за нами охотиться будут!

Он оглядел юношей, затем резко спросил;

— Кто из вас хочет вернуться домой?

— Домой вернуться? — удивился один. — Да нас живьем сожгут!

— Ну, вот и помните, что сожгут! В этом нашем марзпанском краю правды нет. Пойдем поищем, где она есть. Это горе не только наше — всего народа…

— Нигде ее нет, правды! — горько произнес Симон, Аракэл спокойно и просто обратился к юношам:

— Идете с нами?

— Куда же, если не с вами! — отозвались юноши невесело, во решительно.

Помолчали немного, стали медленно собираться.

Первым вышел Аракэл. Симон тоскливо оглянулся и зашагал за ним, далее шли юноши. Шагая по тропинкам, все думали о том, что прежде всего необходимо уйти от погони; поскольку на родное село и семьи неминуемо обрушится месть марзпана и персов — домой возврата нет.

И вот все пошли за Аракэлом. А он не терял надежды. Па что он надеялся, никто не знал — ни юноши, ни Симон, ни даже сам Аракэл, шагавший впереди уверенно и задумчиво. Несокрушимое ли здоровье крестьянина, железные ли мускулы поддерживали в нем неукротимый дух? Придавал ли ему силы жизненный опыт? Но какую силу мог вдохнуть в него опыт его горькой, беспросветной жизни? Ведь Аракэл не жил, а постоянно вел борьбу, — борьбу за кусок хлеба, за клочок земли. Какую же надежду и силу мог дать ему опыт, вынесенный из этой неравной борьбы? Что хорошего видел в жизни крестьянин? Об этом Аракэл не помнил. Но надежда все же теплилась, не угасала. Он не терял мужества, которое всегда приходило ему на помощь во врсмя самой тяжелой работы, в дни голода, в дни бедствий.

Аракэл шел вперед.

Поздно вечером Бабик с Нерсиком вошли в покои матери. Молчаливый и угрюмый Бабик подошел к матери и молча обнял ее.

Нерсик встал чуть поодаль, всхлипнул и разрыдался: глядя на Бабика и вспоминая перенесенные им побои, он как бы заново переживал обиду, пережитую в этот день братом, и почувствовал острую жалость к нему. Парандзем крепко прижала Бабика к груди и не могла сдержать слезы. Сколько оскорблений, горечи, унижений накопилось у нее на душе! И вот все прервалось, — ей невмоготу стало далее нести на душе этот тяжелый груз.

Дзвик подошла к Нерсику, обаяла его и отвела к окну, тихо увещевая.

— Не плачь, родной мой, не плачь! Если ты сам не пожелаешь стать персом, кто тебя может заставить?

Бабик порывистым движением вырвался из объятий матери, «о сжатыми кулаками встал посреди опочивальни и глухим от боли и ярости голосом воскликнул:

— Не побои отца меня оскорбляют… Меня оскорбляет то, что он дал мне в наставники армянина с пресмыкающейся рабской душой, который лижет пятки персам и смеет оскорблять мой народ!

Парандзем отерла глаза.

— Вот и хорошо, дитя мое, что ты все эта понял даже лучше меня! обвил руками шею матери:

— Прочти нам то, что ты обещала, мать!

— Прочту, дитя мое, прочту, успокойся только! И не прекословьте вы очень князю. Он разгневается, может вас убить.

— Пусть убивает! — воскликнул Бабик. — Он бил меня на глазах у раба и пса! Это все равно, что убить меня!

— Нет, нет, Бабик! — успокаивала его мать. — Пока в твоем сердце живет любовь к твоему народу, ты не убит. Поди ко мне, сядь. Ты также, Нерсик! Я почитаю вам.

— Да, да!.. — обрадовался Нерсик, поспешно усаживаясь на ковер у ног матери. — Читай!

— Прочту, прочту, родной… Бабик, сними с полки вон ту новую рукопись.

Бабик принес рукопись, заглядывая на ходу то в ее начало, то в конец.

— Но она не закончена, мать! — заявил он. — Где вторая половина?

— Она не дописана. Ее пишет Мовсес Хоренаци. Работа еще не завершена.

Из-за болезни матери Вардану не удалось выехать на следующий день в Арташат. Душевное потрясение оказалось слишком сильным для престарелой женщины: она слегла и начала бредить. Вардан Мамиконян глубоко любил свою мать и всегда считался с ее мнением. Он никогда не решался выехать, не простившись с нею. Каждый раз, отправляясь в дальние походы, на Чорскую заставу или в Нюшапух против кушанов, он непременно приходил перед отъездом поцеловать ей руку, получить ее благословение, и лишь после этого пускался в путь.

Теперь он по нескольку раз в день заходил в опочивальню к матери, тревожно присматриваясь к тому, как ее лечат иерей и старый лекарь.

Жизнь в замке как будто потекла по привычному руслу. В коровниках и овчарнях мычал и блеял еще не выпущенный на подножный корм скот. По двору взад и вперед сновали слуги, С поля доносились выкрики и смех сепухов и всадников.

Уединившись в башне в небольшом покое, Артак Мокац просматривал рукописный фолиант. Иногда он устремлял взгляд в далекие, только что освободившиеся от снега луга, которые, проснувшись, ждали прихода весны. В открытое окно уже вливалось ее первое нежное благоухание.

Артак углубился в чтение рукописи. Это был философский трактат о природе воздуха, воды, огня и земли. Артак и сам не сумел бы сказать, сколько он просидел, когда заметил, что, перелистав много страниц, не вникнул в их смысл. И только теперь он осознал, что до его слуха довольно давно доносятся женские голоса. Или это только почудилось ему?.. Артак напряг слух, но голосов уже не было слышно. Он вновь принялся за чтение. Но благоуханье весны отвлекало его мысли. Взгляд его тянулся к долинам и горам, и какое-то смутное, но сладостное чувство заполнило его сердце. Он приподнял голову и, кинув взгляд на выступ скалы, заметил двух женщин.

Одна сидела, другая стояла рядом с ней. Обе смотрели в сторону долины, так что видеть их лица Артак не мог. Обе были в богатых одеяниях и, по-видимому, принадлежали к княжеской семье.

Артак подошел к окну, надеясь узнать их. Однако те долго не оборачивались. Артак уже собирался вернуться к своей рукописи, когда одна из женщин — та, которая стояла, — повернулась лицом к окну. Видение благородной красоты внезапно поразило Артака. Это была совсем еще молоденькая девушка, волнистые черные волосы обрамляли прелестное лицо; из-под угольно-черных бровей горделиво и чуть повелительно глядели сверкающие глаза. Она бросила взгляд в сторону башни и увидела Артака. Оба упорно не отводили глаз, словно испытывая друг друга.

Спутница девушки что-то сказала ей и тоже обернулась в сторону окна. Это была немолодая женщина, с исхудалым и измученным лицом, очень похожая на Вардана Мамиконяна.

— Привет князю Артаку! — вставая, промолвила она с ласковой улыбкой. — В кои веки показался, наконец!

— Приветствую княгиню… — отозвался Артак. То была дочь Вардана — госпожа Шушаник, супруга иверийсксго князя Вазгена. Она гостила в доме отца.

— В путь собираешься, князь Артак?.. — сочувственно спросила она, намекая на недавние события.

— Собираюсь, госпожа Шушаник! Приехали мы на пир, уезжаем навстречу беде…

Артак заметил, что девушка не отводит от него внимательного взора.

— Такова жизнь!.. — вздохнула госпожа Шушаник. — Среди бедствий родились мы на свет, среди бедствий и уйдем из него…

— Выстоим, госпожа Шушаник! — уверенно отозвался Артак. — Нам не в первый раз! Да и не в последний, должно быть!

Артак взглянул на девушку и почувствовал приток такой силы, она так забурлила у него в жилах, что он даже как будто обрадовался приближению бедствия, которое ему предстояло встретить грудью. В сердце его ворвалась радость обретенной красоты, ликование молодости, славы, отваги, героизма.

От Артака не укрылось, что неприветливый взгляд девушки потеплел, когда он сказал: «Выстоим!»

Госпожа Шушаник заметила восхищение во взоре Артака. Она рассказала о своем путешествии из Иверии в Тарон, о том, как, приехав поздней осенью, она вынуждена была задержаться в замке из-за заморозков и метелей.

Она сказала также, что беспокоится за свой дом в Иверии и желала бы как можно скорей выехать обратно.

— Жаль, госпожа, что мы должны будем двигаться походным порядком, — сказал Артак. — Не то до Арташата ты могла бы ехать с нами…

— Нет, это невозможно, — вздохнула госпожа Шушаник. — Но я дам тебе письмо и попрошу переслать его из Арташата в Иверию моему супругу.

— С величайшей охотой, госпожа Шушаник! Но спеши, мы выступим, вероятно, завтра или послезавтра.

— Письмо я заготовлю. А тебя прошу пожаловать сегодня вечером в мои покои, мне нужно поговорить с тобой.

— Слушаю, госпожа!

Княгиня Шушаник кивнула в знак благодарности и прощания и обратилась к девушке:

— Пойдем к бабушке, Анаит! Узнаем, как она себя чувствует.

Девушка, которая стояла как чудесное видение, повернулась и легко сбежала по камням вниз. Обе пошли в сторону замка. Когда они скрылись за оградой, Артак услышал звонкий смех девушки.

Но кто она? Судя по ее головному убору, она была или землячкой Артака, или уроженкой какой-нибудь местности, расположенной по соседству с его родиной. Да и по типу она была истой горянкой…

Артака охватило страстное желание узнать, кто она. Но кого спросить? Свято блюдя законы благопристойности, подобающей учтивому гостю, Артак здесь, в замке Мамиконянов, ни к кому обратиться с расспросами не мог. Но и сдержать себя, успокоиться он также был не в силах. Он должен узнать! Положиться на случайную встречу? Но случай, возможно, и не представится вовсе; наконец, Артак сам мог скоро выехать из замка… Все свои надежды он возложил на госпожу Шушаник. Вздохнув, пытаясь облегчить грудь от тяжкого и сладостного гнета, он взялся опять за рукопись. Но вскоре заметил, что читает невнимательно и все думает о встреченной девушке.

Вечером к Артаку зашел слуга и от имени княгини Шушаник передал приглашение навестить ее.

Артак застал ее одну. Девушки, которую он надеялся увидеть у княгини, не было. Это огорчило Артака. Ему не приходило в голову, что он может не встретить девушку в покоях госпожи.

Госпожа Шушаник была в черном. В руках она держала пергаментный фолиант с заложенным в него пергаментным же листком. Грустная улыбка пробежала по ее лицу, когда вошел Артак.

— Готовлю письмо, князь. Благоволи присесть и расскажи мне, как дела твои. Значит, предполагалась охота, а получается война?

— Ты уже знаешь это, госпожа Шушаник?..

Шушаник дружелюбно улыбнулась. Затем, меняя тему, она с мягким лукавством спросила Артака:

— А ты не спрашиваешь о девушке, которая была со мною сегодня?

— О чем же мне спрашивать, княгиня?.. — уклончиво, скрывая волнение, спросил Артак.

— Не хочешь, значит, спросить?

— По правде сказать, очень хочу!

— Вот и хорошо, дорогой Артак. Поскольку… — И госпожа Шушаник рассмеялась.

— Что поскольку? Продолжай, княгиня!

— Поскольку и она хотела узнать, кто ты.

— Узнала?

— Узнала и… удивилась.

— Чему?

— Тому, что вы соседи, и такие близкие, а друг друга ни разу не встречали.

— Кто же она, госпожа Шушаник?

— А-а!.. Не терпится?

— Нет, почему же, потерплю!.. — слукавил Артак.

— И совсем нет надобности терпеть, дорогой! К чему скрывать? Девушка тебе понравилась. И…

Артак хотел было отпереться, солгать и обратить все в шутку, но не смог и с замирающим сердцем ждал, что скажет княгиня.

— И ты ей…

Артак почувствовал, что в груди у него что-то сладостно встрепенулось. Он задыхался и еле выговорил охрипшим голосом:

— Кто она?..

— Свояченица нахарара Рштуни. Я ее очень люблю и каждый раз, приезжая на родину, приглашаю к себе. И если твое сердце чует, что тебе предстоит с кем-нибудь связать свою судьбу, то знай, это именно с ней!

Артаку вновь захотелось возражать, лукавить, но доброжелательный тон княгини победил его, принуждая к искренности и откровенности.

— Не мучай себя и не лги своему сердцу, Артак. Если полюбишь ее, не ошибешься.

— Но я и не говорил еще о своей любви. Я даже с тобой стесняюсь говорить об этом, госпожа Шушаник…

— Совершенно не надо стесняться, дорогой.. Правда, ты о любви не говорил, но в сердце у тебя любовь, хотя ты, быть может, и сам того не ведаешь!

Они оба умолкли.

— И потом ведь я тебе ничего не предлагаю, Артак, — немного холодно прибавила госпожа Шушаник. — Одно только скажу; счастливы те супруги, которые встретили друг друга на путях любви!.. Ты сам знаешь, каково тем, кто вступает в брак в интересах княжеских родов или из иных соображений…

Внезапно занавес откинулся, и вошла девушка. Она сделала движение, чтоб повернуть обратно, но княгиня Шушаник немедленно остановила ее:

— Нет, нет, Анаит, не уходи! Князь — не чужой человек. Он гость мой, заходи, не стесняйся.

Анаит зарделась и, опустив голову, застыла у занавеса.

— Войди же, Анаит! Говорю тебе, князь — мой гость. Думаю, этого довольно.

Однако Анаит не двигалась с места. Тогда княгиня сама встала и, взяв ее за руку, подвела к своему креслу. Анаит села на подушку у ее ног.

Госпожа Шушаник стала рассказывать Артаку о жизни в Иверии. Понемногу освоилась с обстановкой и Анаит. Она начала прислушиваться к беседе, порой улыбаясь. Потом и Артак рассказал о своем путешествии в Грецию и в Египет.

В покоях уже царили сумерки. Вдали за горами угасало солнце, и его медные отблески падали в глубину ущелий. Одинокая звезда блеснула в бездне небес.

И в то время, как Артак мягким голосом образно и с увлечением продолжал свой рассказ, Анаит, прижавшись к коленям княгини, доверчиво и дружелюбно глядела на него. Они и сами: не заметили, как успели так быстро сблизиться.

Иногда рассказ Артака прерывали короткие вопросы, вначале одной лишь княгини, а затем и Анаит. Отвечая им, Артак рисовал жизнь в Греции и Египте со всем присущим ей многообразием и красочностью. Он описывал греческие театры, собрание философов, книгохранилища и храмы, рассказывал о пирамидах Египта, о сфинксе, самуме и зное пустыни…

Непроницаемый мрак прильнул к окну снаружи. В полутьме комнаты смутными видениями казались госпожа Шушаник и Анаит.

Слуга внес светильник. Артак увидел, как в трепетной игре света и теней менялось лицо Анаит. Она казалась ему дивным изваянием. Девушка была поистине прекрасна. Артак был охвачен вдохновением: он отдавался музыке слова, которым овладел за годы, посвященные наукам. Он чувствовал себя счастливым.

Внезапно вбежала служанка и взволнованно сообщила, что у Старшей госпожи опять начался бред.

Княгиня Шушаник поспешно вышла; Артак остался наедине с Анаит. Он прервал свой рассказ. Оба сидели молча, какое-то необычное чувство околдовало и сковало обоих. Они молчали, опустив головы и не смея поднять взгляд друг друга, но краем глаза каждый видел другого.

Артак чувствовал волнение девушки так же, как ей передавалось его волнение. Оно было полно еще неизведанной радости, подобной приходу юной весны, когда еле-еле начинают набухать почки.

Молчание лучше и красноречивее всяких слез раскрывало им обоим, что они стали близки к дороги друг другу.

Артак и сам не понимал, как он решился, как осмелился он обратиться к Анаит и спросить ее — правда, голосом, который ему самому показался чужим:

— Анаит, я приеду к твоему родителю. Как ты скажешь, приехать мне…

Анаит не ответила, не пошевельнулась.

Артак был смущен. Он взглянул на девушку, не зная, как быть дальше. Но Анаит подняла свои черные, как ночь, глаза и глубоко заглянула в глаза Артаку. Ни тени смущения или робости не было в ее взгляде.

— Анаит!.. Приехать мне к твоему родителю?

— Приезжай!.. — прошептала Анаит и вновь опустила глаза. Настало долгое молчание. Но Артак набрался смелости и сказал на этот раз уверенней:

— Приеду, пока не началась война! А там, кто знает…

Анаит вздрогнула. В ее взгляде мелькнуло смятение и грусть, Немного погодя она спросила:

— Значит, войны не миновать?..

— Не миновать.

— Но из-за чего?

— Якобы из-за веры. В действительности же царь персидский желает покончить с нашей независимостью, уничтожить армянский народ.

Анаит помолчала и немного погодя спросила снова:

— И ты уйдешь на войну?

— Как же, Анаит. Ведь я воин…

Анаит опечалилась. Она то поднимала ласковый взгляд на Артака, то рассеянно играла бахромой подушки. Девушка, видимо, хотела многое сказать, но не могла решиться.

Артак понял это.

— Но я приеду к вам раньше, чем начнется война.

Анаит подняла глаза и улыбнулась. Но почти тотчас же две крупные слезы показались в глазах.

В эту минуту вошла госпожа Шушаник, незаметно окинула обоих взглядом, и сделала вид, что не замечает волнения Лнаит.

— Анаит огорчена тем, что не избежать войны, — объяснил Артак.

— Война нужна, чтобы установить мир. — возразила Шушаник. — Нельзя допускать, чтобы посягали на нашу свободу! — Она обратилась к Анаит: — Крепись! Война кончится, а страна останется!..

Затем княгиня сообщила, что положение больной не улучшается и Спарапет не знает, как ему поступить: с одной стороны, он тревожится за мать, с другой — ему необходимо спешно выехать в Арташат.

— Но едва ли удастся выехать ранее, чем через пять-шесть дней… — заключила княгиня.

От Шушаник не укрылось, что Артака обрадовали ее слова. Но она не подала и виду, что заметила это, и от души порадовалась за него.

Было уже поздно, следовало пройти к нахарарам. Артак встал.

— Уходишь? Зайди ко мне завтра, я хочу показать тебе одну рукопись, — сказала госпожа Шушаник.

— С величайшей охотой! — ответил Артак и, бросив последний взгляд на Анаит, поклонился и вышел. Слуга посветил ему, и Артак по лестнице поднялся в приемный покой.

Там находился Вардан Мамиконян с остальными нахарарами. Нетрудно было догадаться, что они обсуждают не подлежащие оглашению дела. Когда Артак вошел, беседа на миг прервалась, но Спарапет кинул на Артака взгляд, выражавшей полное доверие и сердечную близость.

— Ответ держать будем всем народом. Как един человек. Ответ должен быть ясный и за него мы несем полную ответственность. Кто же будет с нами?.. И как все повернется?.. Вот грозный вопрос!

Ваан Аматуни и Нершапух глубоко задумались.

Вардан протянул Артаку пергаментный свиток. Артак взял его и прочел:

«Государь Мамиконян!

Да будет ведомо тебе, что указ царя царей, поверг здесь всех в смятение великое. Возникает опасность распрей. Спеши елико возможно. Надобно пресечь брожение и поднять народ. Промедление смерти подобно.

Армавир владетель Аршаруни,

Араван Вананди.

Атом Гнуни.»

Следовал ряд других подписей.

— Это уже не дни Шапуха!.. Это испытание, грозящее гибелью. Тут необходимо единомыслие и единодушие всего народа! Настал роковой час… — проговорил Вардан.

— Значит, ждешь войны? — мрачно спросил Нершапух.

— А ты чего ждешь — мира? Старый замысел Шапуха, злые козни Врама — уничтожить парод армянский и страну его — не удались. Теперь взялся за это Азкерт. Без войны не обойтись! Вера — только предлог. Поедем в Арташат, созовем собрание и обдумаем, как организовать сопротивление.

Присутствующие молчали.

— И поспешим! — как бы размышляя вслух, повторил Вардан. — Ибо грянет не война, а всесокрушающая буря…

Светильник озарял его задумчивое лицо. Проницательный, сверкающий взгляд был устремлен в бархатистую мглу, лежавшую за окном. Казалось, в этой бездонной тьме пытался Вардан увидеть грядущее…

Из внутренних покоев на террасу быстро вышла немолодая худощавая женщина. Измученное и озабоченное лицо ее выражало скрытую скорбь. За нею следовали служанки с различными дорожными вещами.

Эта немолодая женщина, супруга Вардана Мамиконяна, сама руководила укладкой. Негромким, спокойным голосом отдавала она распоряжения, не поднимая головы и ни на кого не глядя. Она собирала своего супруга в поход…

Артак был готов к отъезду. Его тонкому, немного бледному, одухотворенному лицу шлем придавал воинственный вид. Анаит с затаенной тревогой следила за приготовлениями. Госпожа Шушаник взяла ее за руку, привлекла к себе и поцеловала в лоб. Девушка печально опустила голову.

Артак украдкой поглядывал на нее. Иногда их взгляды встречались, и каждый читал в глазах другого смешанное чувство грусти и блаженства.

На террасу вышел Ваан Аматуни. Он тяжело дышал и негромко кряхтел: старик боялся долгого пути.

Собрались и остальные нахарары.

— Государи, навестим перед отъездом Старшую госпожу, — предложил Ваан Аматуни.

Нахарары вошли в опочивальню старой княгини. У ее изголовья горели свечи, чертившие причудливые тени по стенам затемненной опочивальни. Больную лихорадило, она с трудом дышала. Уста ее шевелились, шепча непонятные слова.

Вардан подошел к матери, снял с головы шлем и опустился на колени. Ваан Аматуни склонился над ней.

— Старшая госпожа… — шепнул он.

Больная не расслышала его.

— Слышишь ли ты меня, Старшая госпожа? — повторил он чуть громче.

Больная подняла веки и сурово взглянула на него пылающими глазами.

— Азарапет? — отозвалась она хрипло.

— Пришли проститься с тобой! Выступаем… — сказал Ваан Аматуни.

Больная вытянула сухую, как ветвь терновника, руку и сурово вымолвила:

— Если на войну — путь добрый!

— Может случиться, что и на войну, госпожа…

— А-а, так… — вздохнула больная.

Она повернула голову к Вардану и окинула его грозным взглядом:

— Не посрами меч предков… Без победы не возвращайся!.. Иди, да будет с тобой господь! Вели вызвать из Греции моего Зохрака… Пусть сын будет рядом с тобою!

Вардан взял руку матери и прилгнул к ней долгим поцелуем.

Больная напрягла силы и села в постели. Ее проникновенный взор и внезапно озарившееся лицо вкушали и страх и глубокое почтение. Она казалась воплощением духа рода Мамикинянов, вдохновляющим потомков на великие подвиги.

— Идите! Освободите страну Армянскую!..

— Мир тебе, мать, — молвил Вардан и, обняв ее, поцеловал в плечо.

Больная костлявыми руками обняла сына и также поцеловала его. Вслед за Аматуни подошли к ней и остальные нахарары, склонялись к ее руке к отходили к двери.

У входа молча столпились взволнованные родные и слуги.

Все вышли на террасу.

— Отец, я не хочу возвращаться к мужу… — печально, но решительно вымолвила госпожа Шушаник.

Вардан понял дочь. После довольно долгого молчания он ответ ей:

— Не возвращайся! Он на дурном пути. Боюсь, как бы не стал вредить нашему делу…

— Да просветит его господь!.. — простонала Шушаник и разрыдалась.

Вардан обнял ее, поцеловал, подошел к жене:

— Пошлешь гонца за Зохраком…

Он просто и быстро простился с женой, вновь обнял дочь, погладил волосы Анаит, улыбнулся всем и стал спускаться по лестнице.

— В путь! — приказал он. Начали прощаться и нахарары.

Артак подошел к госпоже Шушаник, поцеловал ей руку, придал письмо и взглядом попрощался с Анаит.

— Возвращайся поскорее, Артак! — улыбаясь, шепнула ему госпожа Шушаник.

— Скоро, очень скоро!.. — отозвался также шепотом Артак.

— Весточку перешлешь… — напомнила госпожа Шушаник. — Будем ждать, смотри!..

Артак улыбнулся и кивнул ей.

Подвели коней. Слуги и телохранители едва удерживали их, пока нахарары садились в седла.

Между скакунами метался повеселевший Арцви, точно наставник, показывающий успехи своих питомцев. Схватив поводья скакуна Спарапета, он свободной рукой оттянул книзу стремя. Как подброшенный пружиной, вскочил в седло Вардан.

— Ну, оставайтесь с миром! — произнес он и поскакал к воротам.

За ним последовали нахарары. Долгое время отказывался пройти в ворота лишь скакун Арцви: он то пятился назад, то сворачивал в сторону. Арцви вышел из себя и так огрел его плетью, что тот вылетел из ворот молнией.

Все замерли, молча прислушиваясь к удаляющемуся топоту копыт, который, постепенно затихая, как перекаты осыпающихся камней, заглох в ночном мраке.

Над Айраратской равниной торжественно расцветало весеннее утро. Зарделись вершины обоих Масисов, улыбнулась зеленовато-голубая даль небес. Раздувшись, как огромный желтый дракон, стремительно мчался Аракс. Пробуждались поля навстречу новой жизни. Вдали, между рядами тополей, вились голубые ленты дыма. Тут и там уже пахали крестьяне.

Между Араксом и Мецамором, покоясь среди садов, но окруженный крепостными валами, лежал Арташат. Глухой шум свидетельствовал о пробуждении утренней жизни в армянской столице.

Городские ворота были распахнуты, и под их сводами уже началось оживленное движение. Двое пожилых длиннобородых стражей сонно переговаривались друг с другом, глядя на воды Аракса. Прямо против ворот тянулся узкий Арташатский мост. Течение Аракса разбивалось у его подножия, но видно было, что весенний паводок грозит его древним устоям.

Один из стражей, синие глаза которого были воспалены после бессонной ночи и почти смыкались от усталости, звучно зевнул и, подняв взор к бойнице башни, сонливо позвал:

— Лусерэс, солнце уже взошло! Смени нас, дай нам уйти!..

Однако дозорный на башне, не слушая его, внимательно разглядывал что-то черневшее вдали, у западного подножия Масиса.

Дальнозоркость позволяла Лусерэсу различить мелькавшие в воздухе наконечники копий, сверкавшие на солнце шлемы всадников. Он затрубил в рог, и тотчас из городских ворот вылетели три конника и помчались через мост навстречу приближающимся: один — прямо по равнине, другой свернул вправо, третий — влево.

На сторожевой башне, с луками наготове, показались стрелки. Стражи прошли к дороге, ведшей на мост.

Однако трое верховых, посланных на разведку, присоединились к подъезжавшим и спокойно возвращались вместе с ними в город: это были нахарары со своими отрядами — Вардан Мамиконян, Аматуни, Артак Мокац и Артак Рштуни.

Лусерэс вновь затрубил в рог, чтоб оповестить крепостного воеводу о прибытии нахараров, и приказал снова распахнуть настежь городские ворота. Тотчас с грохотом были выбиты запоры, и ворота, скрежеща, раздались.

Жители сбегались со всех сторон. Появился крепостной воевода — низкорослый и круглый, как шар, с живыми движениями и глазами, похожими на орешки. Он приказал оттеснить назад все прибывавших горожан, усилил внутреннюю стражу у городских стен и, распорядившись держать проезд свободным, сам вышел навстречу подъезжавшим.

Нахарары и их отряды с дробным топотом проехали по мосту и уже приближались к воротам. Среди них выделялись суровое лицо Вардана, на коротко подстриженной бороде и длинных волосах которого осела желтоватая дорожная пыль. Лица остальных — Ваана Аматуни и нахараров Мокского, Рштуни и Арцруни — раскраснелись и выглядели утомленными. Вид взмыленных коней, от которых валил пар, свидетельствовал о том, что долгий путь был покрыт ими быстрым маршем.

Стража взяла «на караул» и с поклоном выстроилась по обеим сторонам городских ворот. Прибывшие въехали. Топот коней по каменному настилу узких улиц отдавался эхом по городу.

Из домов и закоулков выбегали поглазеть горожане, но всадники, быстро проскакав по городу, остановились перед высоким зданием из тесаного камня.

Тотчас же из пристроек выбежали служители, подхватили поводья скакунов. Нахарары спешились и, разминая затекшие от долгой езды ноги, по каменной лестнице поднялись на второй ярус здания.

Большая группа нахараров, очевидно, заранее собравшаяся здесь, радушно и почтительно приветствовала прибывших. Несколько человек спустились вниз и облобызались с ними.

Вардан окинул встречающих пытливым взглядом. Это были знатнейшие представители страны: крепкий, хотя и сутулый Гадишо Хорхоруни, с замкнутым, непроницаемым и недобрым взглядом; рядом с ним — Гют Вахевуни, с холодной усмешкой на рябом лице. В глаза Вардану заглядывал, как бы пытаясь что-то прочесть в них, Шмавон Андзеваци, как видно, сильно встревоженный полученными вестями. Сонно оглядывался Варазшапух Галуни. Все они молчали и не двигались с места. Лишь Атом Гнуни, статный чернобровый юноша с великолепной воинской выправкой, крепко расцеловался с Артаком Мокац: видно было, что они связаны большой дружбой.

Нахарары, подхватив под руки Ваана Аматуни, с почтительной заботливостью помогли ему подняться на террасу. Обняв рукой за плечи нахарара Гнуни, Вардан любовным взглядом окинул его великолепно сложенную фигуру. И действительно, юноша был на редкость строен и хорош собой.

— На охоте был? — с лаской в голосе обратился к нему Вардан.

— Нет, государь, я водил свой отряд на занятия в ущелья… — смущенно ответил Атом.

Артак Мокац дружески схватил Атома за руку, и они вместе поднялись наверх. Нахарары почтительно расступились перед Вааном Аматуни и Варданом, которые первыми вступили в приемный зал дворца, где обычно происходили совещания по вопросам государственной важности. В этом же дворце обычно останавливались и высокопоставленные гости.

Сыростью пахло в просторном приемном зале, хотя и пышно убранном тканями и коврами. Вдоль стен были расставлены сидения с подушками, в нишах разложены пергаментные фолианты с инкрустацией из драгоценных камней на переплетах. По углам стояли высокие канделябры и курильницы для ладана. Но запах сырости смягчало раннее весеннее благоухание нагретой земли и расцветающих деревьев, вливавшееся через открытые окна.

Тотчас же вслед за нахарарами в зал вбежал седой краснолицый старик и лихорадочным шепотом приказал следовавшим за ним служителям подать гостям воду для омовения. Нахарары умыли и вытерли лица и руки.

Все находились во власти какого-то странного напряжения. Никто не решался заговорить о событиях, все ждали слева Вардана Мамиконяна или Ваана Аматуни.

Наконец, охрипшим голосом, с какой-то неопределенной интонацией Ваан Аматуни осведомился:

— Прибыл уже марзпан?

— Прибыл, азарапет! — оживившись, в один голос отозвать нахарары.

Аматуни помолчал, как бы подытоживая свои силы, затем спросил:

— Что же говорил он об указе царя царей?

— Ничего, ни единого слова! — ответил Гют Вахевуни, многозначительно оглядываясь на нахараров.

Вновь воцарилось молчание. Гют Вахевуни придал своему лицу загадочное выражение. Казалось, он знал, что Ваан Аматуни ничего доброго от марзпана не ждет, но предпочитал не высказывать своего мнения.

Вардан пытливо и сумрачно оглядывал нахараров, словно стремясь узнать по их лицам, как сами они относятся к событиям.

— Прибыл католикос? — спросил он спокойно.

— Он в Эчмиадзине, на церковном соборе, — ответил воевода крепости, который стоял у входа, скрестив руки на груди. Тон его был торжествен, как это и приличествовало значительности событий.

Вардан помолчал, вновь оглядел словно онемевших нахараров и с выражением тяжкой озабоченности произнес:

— Государи нахарары, надобно елико возможно скорее созвать совещание с участием марзпана и католикоса: пусть представители страны решат, какой ответ мы даем царю царей…

Никто не отозвался. Необходимость созыва общегосударственного совещания сознавали все, но как ответить на указ царя Персии — вот в чем вопрос.

Наконец, заговорил Гют Вахевуни:

— Созвать совещание легко. Дать ответ гораздо труднее…

— Труднее, да! — подтвердил Вардан. уловив насмешку. — Однако… ответить надо!

— А как ответить? — пробормотал Гют Вахевуни.

— Мы не знаем, что решат нахарары и духовенство, но ответ должен быть определенный: или да, или нет!..

К марзпану был послан гонец с извещением, что нахарары собрались и готовы приступить к совещанию.

Вечером прибыл ответ: поскольку явились не все нахарары, совещание откладывалось на неделю.

Ночь над Арташатом была полна движения и голосов пробуждающейся весны. В безлунном небе лихорадочно сверкали звезды. Теплый ветер приносил в покои Васака Сюни благоухание пробуждающейся природы.

Марзпан занимал дворец свергнутых незадолго до этою армянских царей.

Приемный зал был скудно освещен. Фрески, цветные ткани ковры несколько оживляли его сумрачный вид. Вдоль стен, па известном расстоянии одно от другого, были расставлены роскошные сиденья с вышитыми подушками для нахараров. В нишах сверкали драгоценными камнями пергаментные фолианты в кожаных переплетах.

Посередине пола был выложен мозаикой большой круг с изображениями орлов, тигров, львов. Огромный бархатный занавес над дверью, на стенах оленьи рога, золотые семисвечники по углам, серебряная и золотая утварь и пышные украшения, каменная резьба оконных наличников — все, все пробуждало печальные воспоминания об Арташссе, последнем отпрыске царственного рода Аршакидов.

На троне сидел Васак. Он был в полном облачении марзпана. На голове у него была усыпанная драгоценными камнями золотая тиара, под которой блестела белая парчовая повязка. Этот головной убор дополняли золотые шаровидные серьги и золотое ожерелье. Легкая соболья мантия, обувь из красного сафьяна и кольцо с изображением вепря — знаки достоинства марзпана Армении — дополняли царственный вид Васака.

Светильник отбрасывал сумрачный свет на стены; на одну из них угловато и причудливо падала тень марзпана.

Поглощенный своими мыслями, марзпан сидел точно в оцепенении, не замечая ни окружающего, ни позднего часа.

Его вывел из забытья дворецкий, который, осторожно войдя, доложил:

— Прибыл гонец, он говорит, что приближается Деншапух с тем персом, который доставил указ, и с другими вельможами.

Васак мгновенно очнулся. Он быстро, но не теряя достоинства, сделал знак рукой, приказывая ввести посетителей во дворец. И пока он прислушивался к грохоту ворот и к приближающимся шагам, по его лицу несколько раз пробежала недобрая и лукавая усмешка. Затем оно приняло непроницаемое выражение.

Вбежал дворецкий и отдернул занавес. Первым вошел Деншапух, затем перс, доставивший указ, и другие. Васак поднялся, с подобающей пристойностью медленно склонился в приветствии и некоторое время не" поднимал склоненной головы; затем он выпрямился и движением руки пригласил гостей сесть на подушки. Гости, храня глубокое молчание, чинно расселись. Все продолжали хранить молчание. Затем Васак, который также уселся, вновь поднялся и молча повторил приветствие. Посетители ответили ему тем же. Все снова уселись.

— Надеюсь, приход ваш к добру? — сказал, наконец, Васак, намекая на необычный час появления Деншапуха.

— Доброе — от солнца! — ответил Деншапух. — Теперь же час ночной…

Васак догадывался, что Деншапух пришел с какими-то требованиями, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он молча ждал, что скажет Деншапух дальше. Вновь воцарилось тяжелое молчание.

Деншапуху было лет за пятьдесят. Это был человек с маленькими черными, как уголь, глазами и с завитой черной, как смоль, бородой. Его характерная дынеобразная голова, расширявшаяся посредине, казалось, давила на виски и глазницы, и от этого глаза его приобрели как бы удивленное выражение.

Хосров — перс, доставивший указ, — украдкой переводил коварный взгляд с Васака на Деншапуха, не поворачивая головы и не двигаясь. Пожелтевшая от болотной лихорадки кожа придавала ему вид мертвеца. Если б не бегающие глаза, он мог бы сойти за мумию.

— Чем же могу я служить арийским вельможам? — задал вопрос Васак.

Деншапух слегка кашлянул и, вновь опустив глаза, сказал;

— Ответ на указ запаздывает. Царь царей может сильно разгневаться…

— Гнев царя царей надо предупредить… — серьезно и опасливо отозвался Васак.

— Но почему запаздывает ответ?

— Ответ задерживаю я! — пояснил Васак. Деншапух косо глянул на него.

— Пристойно ли заставлять ждать повелителя? — сказал он с укором. — А я полагал, что с ответом тянут ваши нахарары и духовенство…

— Хм… Допустимо ли это? — съязвил сухим и сиплым голосом Хосров, только и ждавший возможности сказать колкость Но Васак сделал вид, что ничего не замечает. Он уселся удобнее в кресле и уверенным голосом повторил:

— Ну да, ответ оттягиваю я и буду тянуть еще, чтоб не дать возникнуть возмущению или волнениям…

— Возмущению? Волнениям? — повторил Деншапух. — Тогда как они осмелятся?!

— Как? Да очень просто! — с горькой усмешкой возразил Васак. — Разве это будет впервые? А при Шапухе? А при царе Аршаке? А при Васаке Мамиконяне? Ну-ка, вспомните!

— Но на этот раз повелитель безжалостно подавит всякую попытку к восстанию! — заявил Деншапух.

Васак притворно зевнул, затем опять деланно-небрежно и как бы безразлично возразил:

— Если бы повелителю было угодно применить силу, он бы прислал войско. Но он прислал указ. Значит, его цель — убедить и вразумить. Ему угодно было допустить обсуждение и несло исследование учений Зрадашта и Христа.

Деншапуха оскорбило такое превратное толкование намерений персидского царя.

— До каких же пор должны мы ожидать ответа?

— До тех пор, пока не сумеем убедить каждого из нахараров в отдельности, пока наше духовенство не успокоится, не одумается, не смирится, — вновь покривил душой марзпан.

Васак с самого начала почувствовал, что Деншапуха задевают его слова. Он видел, как невыносим Деншапуху его властный тон, его манера начинать обсуждение вопросов и обрывать, диктовать свое мнение и утверждать себя главой и правомочным распорядителем во всех государственных делах. Васак так себя держал, что, даже разговаривая с другими, задевал Деншапуха. Он намеренно стремился подчеркнуть свое неизмеримо более высокое в сравнении с присутствующими вельможами положение. Деншапуха он люто ненавидел, как человека, посланного привести в исполнение волю Азкерта там, где Васаку самому надлежало выполнять ее в качестве марзпана. Он стремился свести на нет роль Деншапуха, вытеснить его не поступаться своим высоким положением ни в Армении, ни перед повелителем персов. Он не обмолвился ни одним словом об ограблении монастыря и села, и это также задело Деншапуха. Не в меньшей степени и по тем же причинам соперничества ненавидел и Деншапух Васака. Он так же, как и Васак, стремился уронить авторитет соперника. Но Васаку, как человеку более умелому и облеченному более высокими полномочиями, как марзпану, всегда удавалось его обезвредить.

Немного погодя Васак улыбнулся, как бы желая показать, что считает и этот вопрос исчерпанным. И чтоб пристойно закончить беседу, он добавил, с насмешкой глядя Деншапуху прямо глаза:

— Немного трудно будет, но постепенно мы своего добьемся. Он хлопнул в ладоши и приказал немедленно появившемуся дворецкому подать гостям яства.

И пока служители разносили на подносах вяленую дичь, сушеные фрукты и тонкие старые вина, Васак решил придать беседе непринужденный характер.

— Тешился ли повелитель охотой за эту зиму? — спросил он Хосрова.

Хосров стал описывать одну охоту на берегу Тигриса, где кабан настиг повелителя в камышах и едва не вонзил в него клыки, но один из царских телохранителей бросился между кабаном и повелителем и заслонил собой царя, пока остальные добивали зверя.

— Величайшее счастье!.. — заметил Васак. — А телохранитель?

— Погиб. Все внутренности вывалились… Однако Деншапух был не из тех, кого можно было разговорами отвлечь от основной цели. Он также настроился на веселый и стал выведывать, каково положение в Арташате.

— Как настроены нахарары? В мире они друг с другом? — спросил он притворно небрежно.

— Они возносят молитвы о благоденствии царя царей! — отпарировал коварный вопрос Васак и добавил: — Дружба и мир среди нахараров необходимы на службе у царя царей. Остальное — их личное дело…

Неожиданно вошел дворецкий и, с трудом сдерживая волнение, доложил:

— Гонец сообщает, что азарапет Вехмихр и могпэт Ормизд прибыли в Арташат и жалуют сюда!

— Встретить с факелами! — распорядился Васак. Деншапух встрепенулся, хмель сразу слетел с него. Ему не понравилось, что оказывают почести человеку, который был назначен азарапетом благодаря ему, а теперь лезет из кожи вон, чтоб над ним возвеличиться.

За дверью послышался громовой кашель, и в дрожащем свете факелов в зал вошел азарапет Вехмихр, преемник смещенного по проискам Деншапуха Ваана Аматуни, — дородный великан с круглыми голубыми глазами, заплывшими жиром. Плащ из тонкой шерстяной ткани вздымался и опадал на его широкой груди. Не приветствуя никого, он стал посреди зала. Вошедший вместе с ним могпэт Ормизд, назначенный верховным судьей Армении взамен отмененных высших духовных судов, повел себя столь же неучтиво. Это был старик с желтым лицом и глазами фанатика. Деншапух многозначительно взглянул на Вехмихра. Видимо, готовилась какая-то вылазка против Васака, и Вехмихр ждал лишь знака, чтоб начать. Того же, очевидно, ждал и могпэт…

Васак не предложил сесть ни Вехмихру, ни Ормизду, — они так и продолжали стоять посреди зала.

Деншапух незаметно подал знак Вехмихру, и тот начал:

— Я так и знал, что дело дойдет до этого! Да будет тебе ведомо, что от повелителя прибыл гонец…

— Да будет к добру его приезд! — отозвался Васак внешне невозмутимо. — И какую же весть он привез?

— Он привез гнев повелителя!.. А ты тут сказки рассказываешь?!. От имени царя царей я требую сегодня же написать ответ и отослать повелителю!

— Знаешь что?.. Как бы я не заставил написать этот ответ сейчас же! — сказал Васак, угрожающе глядя на отдувающегося Вехмихра. — Но смотри, берегись! За содержание ответа я в таком случае не ручаюсь!

— Это почему? — косо глянул на него Вехмихр.

— Почему? — с насмешкой повторил Васак. — А потому что, если тебе угодно знать, я-то — огнепоклонник по приказанию моего повелителя. Но не в моих силах в один час сделать огнепоклонниками всех армян!

— Заставь их! Наказывай! Принудь!

— Поток бурлит и беснуется, однако скала стоит на месте и не обращает на него внимания. А ты бы лучше сел пристойным образом, чтоб мы могли вместе подумать, как убедить наших армян принять огнепоклонничество…

— Мы не намерены вновь навлекать на себя гнев повелителя. Сегодня же вели написать ответ!

Могпэт, у которого разлилась желчь, что-то бормотал себе под нос и вертел головой. Проглотив слюну, он резко сказал:

— Духовные суды продолжают тайно заседать. Для чего же тогда направил меня сюда царь царей? Когда же сгинет это проклятое племя ваших монахов?! Ведь царь царей всей душой ненавидит их и ждет не дождется возможности прислать сюда жрецов…

— Духовенство наше одним ударом меча не уничтожить, государь могпэт! Чтоб истребить всех наших священников, потребуется несколько месяцев. Желаешь, я приступлю к этому, а ты так и сообщи своему повелителю!..

Васак насмешливо подчеркнул слова «своему повелителю».

Вехмихр растерялся. Деншапух отвел глаза, чувствуя, что удар Вехмихра не попал в цель.

Васак хлопнул в ладоши и велел вошедшему дворецкому:

— Пошли гонца к Спарапету, азарапету и нахарарам, пригласи их сюда. Пусть передает от моего имени, что дело не терпит отлагательств…

Воцарилось напряженное молчание. Все испугались дурных последствий этих энергичных пререканий. Деншапух сознавал, что, оказывая на Васака такое давление, он сам берет на себя вину за ответ, который будет дан на указ, и если царь царей заинтересуется, как составлялся этот ответ, — то его роль может раскрыться. То же, хотя и в меньшей степени, осознал и азарапет Вехмихр, но, будучи лишь орудием в руках Деншапуха, он надеялся избежать прямой ответственности.

Васак же, все последние дни ломавший голову в поисках выхода из создавшегося положения, казалось, нашел его сейчас: его «вынудили», его «торопили» царские сановники, и он «вынужден был подчиниться». От ответа, написанного при подобных обстоятельствах, он ничего доброго не ждал, но решил использовать этот оборот дела, чтобы ловким движением снова всплыть на поверхность и утопить Деншапуха.

Молчание не нарушалось, поскольку каждый из присутствующих был озабочен только своей личной судьбой. Вехмихра, между прочим, уязвило и то, что Васак, обращаясь к дворецкому, велел пригласить к себе среди прочих нахараров и азарапета: ведь в глазах персидского двора Ваан Аматуни был сановником смещенным и не имел права ни быть азарапетом, ни даже именоваться им! «Нет, в этой стране ничего не изменилось! А если и изменилось, то только внешне…» — подумал Вехмихр.

То же самое сознавал и могпэт, только что высказавший недовольство тем, что духовные суды продолжают тайно заседать. О несломленном сопротивлении армян раздумывал и Деншапух Он обложил непосильными поборами монастыри и церкви и угнетал народ тяжкими налогами, чтоб заставить его принять огнепоклонничество, как единственный выход из невыносимого положения. И что же?.. Повсюду непоколебимое сопротивление!.. А теперь и этот марзпан, призванный помогать ему в мероприятиях персидского двора, также проявляет сопротивление. «Нет, неладно все идет, неладно! — с горечью повторял он про себя. — Ничего еще не сделано. Я сместил азарапета, а его продолжают именовать азарапетом! Я привез могпэта, а он не пользуется здесь никаким влиянием!..» Задумался Деншапух и над собственным своим положением: он уже видел самого себя в опасности.

Через окна упали в зал снопы света и затрепетали на стенах. Послышался скрип ворот Быстрым шагом вошли Вардан Мамиконян и Ваан Аматуни, Их сопровождали остальные нахарары. Когда они дошли до середины зала, Васак встал и приветствовал их. Нахарары почтительно ответили на его приветствие. Марзпан вновь сел и пригласил нахараров занять места.

Васак вынул из-за пояса смуглую узкую руку, сверкнул золотым кольцом и многозначительно взглянул на нахараров.

— Я счел необходимым пригласить вас во дворец в присутствии царских сановников, — заговорил он спокойным голосом, — за что и приношу извинение нахарарам. Но сейчас я принужден просить вас подготовиться к созыву совещания в ближайшие же дни для составления подобающего ответа на указ царя царей…

Все молчали, ожидая дальнейших слов Васака.

— Сановники царя царей настаивают на том, чтоб ответ на указ был написан сегодня же утром. Царь царей, по заявлению этих достойных лиц, наистрожайшим образом требует скорого ответа.

Вардан окинул быстрым взглядом присутствующих и сказал:

— Если желательно кому-либо знать, каков будет мой лично ответ, я могу заявить напрямик и сейчас же. Однако я полагаю, что вельмож интересует ответ не только мой. Вам угодно знать ответ всего нашего народа? Это вы услышите из его же уст.

— Согласись, Спарапет, что нам должно дать царю царей ответ пристойный и миролюбивый, — сказал Васак.

Остальные нахарары продолжали хранить каменное молчание. Казалось, они остерегаются говорить или, быть может, по молчаливому сговору согласились предоставить слово двум первым нахарарам страны…

Но вот нашел нужным вмешаться Ваан Аматуни:

— Пристойный ответ и будет, несомненно, дан. Прежде всего к нам обратился ведь не царь царей, а азарапет арийцев, и царя царей мы не оскорбим, что бы ни случилось. А азарапету мы ответим на то, чего, в сущности, он и требует от нас: высказать суждение о двух вероучениях и выбрать из них то, какое мы пожелаем…

— И какое вы избираете? — прервал его могпэт Ормизд.

— Государь могпэт, мы свое вероучение избрали, и даже очень давно! Свидетель тому — Шапух…

— Ты сейчас скажи, что вы избрали?

— Для арийцев — веру Зрадашта, для нас — христианство. Может ли быть иначе?

Деншапух вскочил с места:

— Да это мятеж! Вы хотите кровопролития? Вардан со спокойным пренебрежением взглянул на Деншапуха сбоку и произнес:

— Мы не ищем кровопролития, мы бежим от него. Но если кровопролитие уж очень будет гнаться за нами, то мы обернемся к нему лицом! Вот! — Затем он обратился к Васаку: — Прости меня, государь марзпан, я не хотел бы далее заниматься пустословием. Мы имеем дело с азарапетом Персии, ему и будем отвечать.

— Истинно так, — поддержал его Васак. — Мы имеем дело с азарапетом Персии!..

— Видимо, не приходится ждать здесь чего-либо доброго! — гневно воскликнул Деншапух. — Я вижу, что… Васак махнул рукой, перебивая его:

— Пожелал этого ты сам… Мне остается лишь стараться, чтоб не случилось по-твоему.

Деншапух подал знак, персидские сановники встали.

— Идем.

— Все, что в силах моих, я сделаю для царя царей. А что невозможно — невозможным и останется! — повысил голос Васак.

Деншапух холодно склонился и направился к выходу. За ним последовали и остальные персы.

Дворецкий с почтительным поклоном проводил гостей до двери, откуда двое факельщиков должны были проводить их по улицам Арташата в отведенные им покои.

Недолгая суета, последний раскат громового кашля Вехмихра — и все вокруг дворца марзпана погрузилось в тьму.

Смущение и растерянность овладели теми, кто еще оставался в тронном зале. Резкие ответы Вардана были не по душе ни самому Васаку, ни некоторым из нахараров. Васак вел игру, желая обуздать Деншапуха. Однако он совершенно не желал, чтобы Вардан возглавил восстание. Он стал выжидать. Ему хотелось, чтобы с требованием умеренности выступили нахарары, а не он.

Ждать пришлось недолго. С неожиданной и дерзкой прямотой нарушил неловкое молчание Артак Рштуни:

— Государи нахарары! Я думаю, всем нам ясно, что ответ царю царей составить надо. Но ведь указ направлен духовенству! Почему же отвечать должны нахарары, а не духовенство?

— Указ направлен и духовенству и нахарарам. И ответить на него должны и нахарары и духовенство! — сказал Вардан.

— Государь Мамиконян, нахарары могут остаться в стороне от этого спора!

— Почему так? — гневно пробормотал Ваан Аматуни.

— Дело идет о религии, это не касается нахараров.

— Дело идет не только о религии, а о сохранении власти нахараров, о свободе. И без мнения нахараров никакой ответ не может быть послан! — твердо заявил Вардан.

Васак сделал знак, что хочет говорить.

— Я полагаю иначе. Спарапет в одном прав — в ответе надо выразить и мнение нахараров. Но весь вопрос в том, кто будет говорить с царем царей. Указ направлен «вельможам страны армян», то есть нам, нахарарам. Но указ-то ведь религиозный! Не будем спешить, обдумаем, кто должен отвечать: мы, нахарары, или же духовенство?

Вардан вспыхнул:

— Это уж решайте по своему разумению, государь марзпан и государи нахарары! Но я полагаю, что в ответе должно быть и ясное слово нахараров, ибо за решение духовенства, в случае возможного кровопролития, будут отвечать и нахарары!

Васак почувствовал, что Вардан повлиял на нахараров, и поспешил положить конец обсуждению:

— Обдумаем все это, обсудим на собрании нахараров… А до этого не будем ничего разглашать.

— Как знать, государь марзпан… Может, придется и разгласить, — возразил Вардан и поднялся.

Склонившись в почтительном поклоне, он вышел. За ним последовали остальные нахарары, кроме Гадишо, Гюта и Артака Рштуни.

Оставшиеся ждали, чтобы первым заговорил Васак. Создалось положение, при котором первый заговоривший делался как бы ответственным за последствия или же инициатором некоего заговора. Молчание длилось долго, так долго, что уже переставало скрывать намерения нахараров. Почувствовав это, Гадишо взглянул на Васака и вздохнул:

— Что ж, государь марзпан, мы зашли в тупик?

— Завтра от нас потребуют определенного ответа, — отозвался Васак. — Положение крайне тревожно. Здесь, между собой, спорить и ссориться нам нетрудно: погрыземся — и помиримся. Но вступать в спор с царем царей опасно, смертельно опасно. Он не простит нам двусмысленного ответа. Ответ ему нужно дать определенный и окончательный.

— Мы и дадим ему ответ определенный и окончательный, — заявил Гадишо.

— В чем он будет заключаться? — спросил Васак. Насторожились и остальные.

— Нахарары в смятении, — продолжал Гадишо. — Но ведь все мы — люди; если уступка — признак слабости, то и упорство тоже слабость. Нахарары пойдут за Спарапетом.

— Ты уверен? — удрученно спросил Васак.

— Да уж уверен… Недаром жизнь прожили, кое-что повидали.

Васак задумался над тем, возможно ли посеять разлад среди нахараров, самому оставаясь в стороне. Уже намечалось явление, имеющее крайне важное значение: нахарары начинали разбиваться на группы. Трое фактически уже примкнули к Васаку. Этот переход следовало закрепить. Поэтому Васак начал пространно описывать тяжкие последствия, которые постигнут Армению в случае противодействия царю царей.

— Упаси меня господь руку наложить на вашу совесть, государи нахарары… Но знайте, мы стоим на краю гибели. Камня на камне не останется в стране! С землей сровняются города и села, погибнут все наши владения… Взвесьте все это!

— Что же ты советуешь? — задал вопрос Гют.

— Уговорите Спарапета! — сказал Васак. — Обратитесь к нахарарам, пусть они вместе с вами убедят Спарапета! Когда ему станет ясно, что вы все стоите за мир, он будет вынужден уступить!

— Ты подал хорошую мысль, государь! — сказал Гют.

— С этого и начните. Действуйте через нахараров! Пусть они упросят Спарапета. И спешите, пока не рассвело!

— Не будем откладывать, — вставая, сказал Гют. Незаметно усмехнувшись, встал и Гадишо. Их примеру последовал и Артак Рштуни.

— Действуйте просьбами, увещаниями, убеждением! — заключил Васак. — Все мы христиане и, вероятно, христианами останемся. Все дело в том, чтоб выказать готовность к выполнению воли Царя царей. А потом минет время — и все вернется на прежнее место. Не следует вызывать раздражения. Не так ли, государь Хорхоруни?

— Так-то так, государь марзпан. Только опасаюсь я, что наши распалятся и все погубят.

— Нет, нет, государь Хорхоруни! Ты не отчаивайся, ступай. Приложи все усилия!..

— Сделаю все, что в силах моих, государь марзпан. Но ведь есть безумства, покончить с которыми можно, лишь совершив их. И разум нередко возвращается лишь после того, как совершено безумство.

— Будем оттягивать. Пусть хорошо все обдумают! Пусть проявят благоразумие! Будем тянуть с ответом, ведь ответ нужен такой, который потушил бы гнев царя царей и дал бы нам выиграть время.. Пройдет время — с ним пройдет и многое…

— Ведь дома у себя мы останемся теми, кем были! — довольно откровенно заявил Гадишо. — Кто войдет к нам в дом? А если и войдет, кто нам влезет в душу? Продержаться, власть свою сохранить — вот главное!

Васаку очень понравились эти слов? Гадишо. Он увидел в Гадишо своего будущего приверженца.

Нахарары простились с Васаком очень поздно, уже за полночь.

— Будем оттягивать, чтоб одумались, — пробормотал Васак задумчиво. Но потом добавил с недоброй усмешкой: — Нет, не так! Будем тянуть, чтоб перегрызлись!

Васак встал с кресла, потянулся и стал ходить по залу; затем он остановился перед узким окном и взглянул в сад и на небо.

Природа, равнодушная и чужая, была поглощена своим делом. Ни в мерцании бесчисленных звезд, ни в напоенной весенним благоуханием ночной темноте не находил Васак ничего, что могло бы подсказать ему, как поступить, как предотвратить великое бедствие, которое он рассматривал под совершенно иным углом зрения и стремился отвести совершенно иными способами, чем остальные нахарары.

Одно становилось для него ясным: далее править страной «свободно» и «мирно», как марзпан, он уже не сможет. Он знал, что о нем злословят и на него клевещут и Деншапух и Эсеров с Ормиздом и Вехмихром. Они постараются так раздуть его неудачи и так настойчиво станут порочить его, что добьются у Азкерта его свержения с поста марзпана.

Васак всегда чувствовал, что большинство нахараров относится к нему враждебно, — одни из зависти, другие из-за его тяготения к персам, третьи по разным другим причинам… Теперь, когда станет известно, что он не сторонник сопротивления персам, все станут его открытыми врагами.

Едва светало; нахарар Мокский еще спал глубоким сном, когда неожиданно его разбудили.

Открыв глаза, Артак с минуту не мог сообразить, где находится. Темные своды и затененные углы смотрели на него приветливым, но незнакомым взглядом. Вспомнив, что он находится в Арташате, Артак повернулся в постели и глубоко вздохнул.

Благоухание весны напомнило ему весну на родине.

У него сладко защемило сердце, и, вновь закрыв глаза, он отдался мечтам.

В его воображении возник образ любимой, оставленной далеко-далеко за горами. Образ ее стал то всплывать, улыбаясь и тоской маня к себе, то бледнеть и удаляться, погружаясь в небытие.

Любовь владела сердцем молодого князя. Ему захотелось вскочить с постели, выйти в сад, глядеть на деревья, поля, горы — жить! Сладостными казались ему утро, земля, Арташат, отчизна, жизнь.

От наплыва чувств глаза юноши увлажнились, он прижался лицом к шелковой подушке, стыдясь самого себя. Как внезапно, как быстро эта едва знакомая девушка стала такой близкой, такой родной, что ему уже трудно жить без нее!

Как мало он пробыл с нею, какой краткой была их беседа. Они едва видели друг друга, едва зацвела их любовь — и грозные события уже разлучают их. Война!.. Тиран протянул свои когти к Анаит. Да к одной ли только Анаит? К этой весне, к этой благоухающей земле, к этому вот народу, который, проснувшись, мирно гонит своих быков в поля. Все, все, вся страна в опасности!

Эти мысли растревожили Артака, он сел в кровати. И достаточно было этого слабого движения, чтоб за дверью послышалось покашливание слуги: он давал знать, что ждет приказаний. Артак хлопнул в ладоши. Слуга внес умывальный таз, мыло, полотенце. Артак умылся и надел вычищенную одежду.

Он только было поднялся, чтоб выйти в сад, как снова поспешно вошел слуга.

— Нахарар Атом Гнуни жалует сюда…

Артак вышел было навстречу гостю, когда занавес раздвинулся и появился статный юноша со спокойно горделивой осанкой. Он на мгновение задержался у входа и, дружески улыбаясь, произнес:

— Привет и доброе утро!

— Привет! Добро пожаловать, князь! Благоволи войти.

— Рановато поднялся ты, — тоном мягкого упрека заметил Атом.

— Да и ты! — в тон ему отозвался Артак. Атом окинул взглядом комнату и предложил:

— Не хочешь ли, сойдем в сад?

— С радостью, князь! — отозвался Артак. Юноши вместе спустились в дворцовый сад. Распускались почки, молодые побеги наливались соками весны. Земля покрывалась мягким зеленым ковром.

— Почему ты печален сегодня? — спросил Атом.

— Печален? Нет, князь, я просто задумался, — ответил Артак с улыбкой, устремив взор свой вдаль.

— Как ты полагаешь, чем все это кончится? — продолжал — Войной! — ответил Артак.

— Так и я полагаю. Но вот «дядя» что-то запнулся… «Дядей» они называли Вардана Мамиконяна.

— Верно, — согласился Артак. — Но все равно войны нам не избежать…

— Да, не избежать!

На миг они оба умолкли. Атом рассеянно стал извлекать меч из ножон, но вложил его обратно, задумчиво глядя себе под ноги.

— «Дядя» большой войны опасается… — раздумчиво сказал Артак. — Большая война потребует единодушия всех нахараров! А такому единодушию не бывать…

— Не бывать! — подтвердил Атом. — Не стоит и думать об этом. Готовится война, и ее нужно встретить.

— И я так думаю! — оживился Артак.

— Знаешь что, давай будем готовиться сами! И полки свои выведем на учение сегодня же.

— Согласен!

— Перетянем на свою сторону сочувствующих нахараров и, когда пробьет час, выступим против персов во всеоружии!

Радость овладела Артаком, и мысли его снова устремились вдаль. Он ощутил особенно острую тоску по Анаит, которую встретил на пороге великого дня. «Как она будет гордиться, увидев меня во главе отряда, идущего в бой!..» — подумал он и даже как будто обрадовался войне.

Атом присел на каменную скамью и мечом стал чертить на земле линии.

— Взгляни-ка! — произнес он. — Мне кажется, первый удар будет направлен от подножия Масиса в сторону моста на Араксе.

— Почему ты так думаешь? — насторожился Артак. В нем тотчас же пробудился интерес к науке войны.

— Иного пути у них нет. («Они» были персы: так обычно выражались воины, побывавшие в сражениях.) Они будут рваться к сердцу страны и будут торопиться. Стало быть, выберут кратчайший путь…

— Они могут пройти и через Зареванд, чтоб опередить удар Спарапета против их левого крыла!

— Левое крыло? Как это?..

— Именно левое крыло, — если Спарапет нанесет удар в момент, когда они будут переходить через Аракс. Если же они успеют выйти на Айраратскую равнину, то надо ударить им в тыл!

На прекрасное лицо Атома легла тень раздумья. Он помолчал с минуту и, как бы размышляя вслух, сказал:

— Не спорю; возможно, что так! Вопрос только, где в этот час будет Спарапет?

Эта новая мысль воспламенила Артака.

— Спарапету нужно быть в долине Багреванда!

— А почему не в Айрарате? — не сдавался Атом.

— Багреванд делит страну надвое. Нельзя допускать, чтоб они туда прорвались. Это наша ахиллесова пята, дорогой Атом!

— Но тогда нельзя также допустить, чтоб они ворвались и к нам! Нужно нанести им удар у самых ворот! — вскочил Атом. — Да, Артак, ты прав, ты совершенно прав! Это у тебя дельная мысль…

Атома убедили доводы Артака. Его охватила тревога.

— Артак! Надо немедленно двинуть войска к границе, если мы хотим отвести удар врага! А мы сидим здесь и занимаемся разговорами… Ах, очень уж медлит Спарапет!

— Хотел бы я знать, почему он медлит? Ведь это не в его обычае.

Атом умолк. Несколько минут он молча шагал по аллее взад и вперед, затем остановился и, заложив руки за пояс, сжимавший его тонкий стан, поглядел вдаль.

— Нет, нет, Артак, медлить нельзя! Давай двинем наши отряды, будем перетягивать нахараров на нашу сторону! Тогда и «дядя» тронется с места. А то смотри, Артак, будет поздно, непоправимо поздно!

Атом волновался. Он тяжело дышал и с тревогой заглянул в глаза Артаку.

Артак поднялся.

— Ты прав! — сказал он.

— Этого мало — сказать, что я прав! — возбужденно подхватил Атом. — Нас ждет огромная работа, а мы сидим здесь и гадаем о намерениях марзпана. А марзпан не менее медлителен, чем «дядя»…

— Если только тут нет чего-то похуже!… — едва слышно добавил Артак, многозначительно взглянув на Атома.

— И верно! Кто его знает, этого марзпана. Он старый сановник.

По аллее быстрым шагом приближался седой смотритель дворца. С несвойственной его возрасту поспешностью он почти подбежал к ним и, запыхавшись, сообщил:

— Владетель Мамиконян просит вас спешно пожаловать во дворец. Нахарары в сборе.

— Собираются в храм? — осведомился Артак.

— Не знаю этого, государь, — ответил смотритель. Артак и Атом спешно направились во дворец.

Было уже за полночь, когда нахарары Аршавир Аршаруни, Магхаз Врив, Шмавон Андзеваци, Араван Вананди и Варазшапух Палуни, заметив свет в комнате Нершапуха Арцруни, вошли к нему.

— С добром? — лукаво улыбаясь, спросил Нершапух.

— Добро от нас, а вот от кого зло — не ведаю!.. — со смехом ответил нахарар Аршаруни.

Нершапух потер глаза и отложил в сторону фолиант, который читал. Видимо, он томился скукой и занялся чтением, чтоб скоротать ночь.

Он понимал, что нахарары пришли неспроста, и выжидал, пока они заговорят сами.

Слово взял Аршавир Аршаруни:

— Государь Арцруни, мы поговорили меж собой и вот находимся во власти сомнения. Кто будет руководить нами в это грозном испытании? Наши старейшие танутэры — нахарар сюнийский и ты. Возьмите же на себя руководство либо ты, либо он!

Нершапух не ожидал такого решительного обращения: нахмурился.

— Нахарары в сомнении и относительно того, кто должен взять на себя бремя сие — мы иль духовенство?

— И мы и духовенство! — ответил, стряхивая с себя задумчивость, Нершапух. — Требование отречения от веры предъявлено всему народу!

— Тем паче нам вождь необходим…

— И мы напрасно выжидаем: марзпан ничего не предпримет, Азкерт не уступит, духовенство не сдастся! — закончил Аршавир Аршаруни.

— Может, найдется и иной выход… — произнес с непонятной улыбкой Араван Вананди, оглядываясь на Магхаза Врива и Варазшапуха Палуни.

— Иного выхода, быть может, ищет и марзпан, а я иного выхода не вижу!.. — промолвил Нершапух.

— Хорошо! — заключил Аршавир Аршаруни. — Стало быть, все же нужно, чтоб один из нахарарских родов руководил нами!

— Я не могу. Не по силам мне сие! Передайте бразды правления Спарапету. Он воин и муж многоопытный.

Князья молчали. Нершапух положил руку на сердце:

— Один у нас человек, кому это дело по силам: Спарапет! Государи, невеликим разумом своим я решаю так: вручите бразды правления Спарапету!..

— А марзпан? — задал коварный вопрос Варазшапух.

— О чем ты? — резко спросил Нершапух.

— А марзпан не сможет руководить?

— Спросите его самого, я этого не знаю!.. — уклонился от прямого ответа Нершапух.

— Не доверяешь ему? — не отступал Варазшапух.

— Не знаю его! — вышел из себя Нершапух. — А кого не знаю, на того не хочу полагаться! Хотя и сомневаться в нем не хочу.

— А Спарапета знаешь? — продолжал упорствовать Варазшапух.

Нахарары возмутились.

— Государь Палуни!.. — с укоризной обратился к нему Аршавир Аршаруни.

— Я задаю вопрос — отвечайте! — вспылил Варазшапух. — Чем заслужил ваше доворие Спарапет? Случалась еще когда-нибудь подобная беда, и когда боролся он с подобным врагом?

— Ты сказал умное слово, государь Палуни! — заметил Нершапух сдержанным и спокойным тоном, что никак не вязалось с его горячим нравом. — Человек испытывается на деле. А в подобном деле не были доселе испытаны ни Спарапет, ни марзпан… Но обычно человек прислушивается к голосу своего сердца. Спрашиваешь — почему? Не знаю! Но я избираю Спарапета, и совесть моя спокойна. Выбирайте и вы, кого сочтете достойным.

— Нет, нет, конечно Спарапета… — раздумчиво проговорил Аршавир Аршаруни. — И тем более, что сам не соглашаешься руководить…

— Я воин рядовой, государи! Мое дело — сражаться. Переговоры и обсуждения не по моей части.

Наступило молчание. Все почувствовали известное облегчение. Лишь Варазшапух как будто еще более помрачнел. Но, исподлобья оглядев князей, он понял, что далее настаивать, пожалуй, опасно. Хотя он не сочувствовал Вардану, но и Васак не был его кандидатом.

— И не ошибетесь!.. — решительно заключил Нершапух, как бы подытоживая вслух свои мысли.

— Вот и стало легче, государи! — сказал Аршавир Аршаруни. — Что греха таить — от сомнений на меня малодушие нашло… Никакое испытание не страшно, когда борешься. Особенно если есть у тебя и вождь… Благословен будь, князь, обрадовал ты меня!

Он ожил, воспрял духом. Почувствовав опору, он уже увереннее смотрел на надвигающиеся события, беспримерность которых временно смутила князей.

— Пойдем же, государи… — обратился он к нахарарам. Нершапух, который безостановочно ходил взад и вперед по комнате, остановился и, отчеканивая каждое слово, произнес:

— Итак, государи, от грешной души моей предлагаю вам сие решение. Если ошибаюсь, да будет мне господь судьей… Если я прав, да будет милость его! Передайте бразды правления спарапету, — и помоги нам бог!

— Помоги нам бог! — с воодушевлением повторили все присутствующие.

Нахарары вышли из покоев Нершапуха.

Вдоль крепостной стены был разбит сад. Из-за его высокой глиняной ограды были видны деревья. Низенькая деревянная калитка, всегда наглухо запертая, скрывала сад от любопытных глаз. Лишь голубой дымок, поднимавшийся над ним, говорил о том, что в саду есть люди.

Вот за калиткой жемчугом рассыпался девичий смех. Выглянули лукавые глаза и исчезли, и снова раздался взрыв смеха.

— Где же, где?.. — спросил женский голос.

— Ты не видишь? Вон там, у дома Лусерэса!

— Ой, Дешхо! И Арцви с ним!

— А батюшка-то навеселе!

По узенькой уличке, где всегда хозяйничали куры и воробьи, наваливаясь на плечо Арцви и качаясь, шел по направлению к саду немолодой, но красивый чернобородый мужчина. Судя по одежде, это был человек незнатного происхождения. Он то и дело валился набок, но Арцви поддерживал его могучей рукой.

Вдруг пьяный остановился и повернулся лицом к Арцви.

— Знай, Арцви, сегодня великий день! — и он потряс в воздухе указательным пальцем.

— Да, великий! — согласился Арцви, поворачивая захмелезшего лицом к саду.

— Нет, говорю тебе — великий день! — упорствовал пьяный вновь останавливаясь.

— Идем же, отец! — улыбаясь, звал его Арцви.

Но пьяный упирался, — он не желал трогаться с места.

— Дни царя Аршака вернулись! — вопил он. — Говорю — великий день настал! Не умер народ!.. Народ жив… Великий день!

Арцви подтолкнул его, и пьяный, который до сих пор упирался, теперь и сам заспешил, увлекая Арцви за собой.

Едва они подошли к калитке, как она распахнулась и показались две прелестные молоденькие девушки, по-видимому, сестры. Одна из них лукаво оглядела Арцви, затем, выйдя навстречу, положила руку на плечо его спутнику.

— Батюшка, никак ты чем-то опечален? — заглядывая ему в глаза, спросила она.

— Сегодня великий день! — крикнул тот и, покачиваясь, кинулся к калитке, навалился раньше на одну, потом на другую ее половинку, оторвал от глинобитной ограды кусок затверделой земли и ввалился в сад.

Из небольшого домика, стоявшего в глубине сада, показалась невысокого роста, полная женщина с золотистыми волосами. Она поглядела на вошедших, рассмеялась, затем весело направилась к ним.

— Ага, дела-то у тебя, видно, хороши! — вплотную подойдя к пьяному и заглядывая ему в глаза, снова засмеялась она.

— А если у меня на душе хорошо? — ответил тот. — Вот привел в гости Арцви, — открывай большой карас!

— Десять карасов открою, лишь бы тебе было весело! — отозвалась жена.

Пьяного под руки проводили к домику.

— Привел скакунов в царские конюшни и не дает моим служителям подойти к ним!.. Сам чистит, сам за ними убирает! Ах, ах, ах!.. — погрозил он Арцви пальцем. — Э, парень, тридцать лет я состою конюшим! Скакунов я не видел, что ли? Кто же смотрел за скакуном Спарапета, когда тебя на свете не было?

Арцви смотрел на старого конюшего, ничего ему не отвечая: пьяный забавлял его.

— Садись же, брат Вараж, отдохни!.. — обратился он к старику.

— Сесть? Я сажусь только на коня! Никуда больше не сяду!..

— И пищу на коне принимаешь? — весело справилась жена конюшего.

— И хоронить меня на коне повезут!..

Девушки расхохотались, весело переглядываясь с Арцви, приход которого их обрадовал.

— Где же теперь собрать тебе поесть? В комнате или на коне? — шутливо осведомилась жена.

— Приведите сюда всех коней! На конях ужинать будем!.. — распорядился Вараж, усаживаясь на край врытой в землю ступы для толчения зерна.

Жена Ваража и обе его дочери, как видно, привыкли к подобным сценам. Они проворно разложили под еще не покрывшимся листвой тутовым деревом тюфяки, принесли подушки. Вараж и Арцви уселись.

— Магтах! — крикнул Вараж, хлопая кулаком по подушке.

— Говори, муженек! — отозвалась жена, подмигивая Арцви.

— Что тебе больше по душе — вино или скакун?

— И то и другое!

— Ага, вот теперь вижу, что ты моя жена!.. Ну, доставай вино. А скакуны готовы?

Вараж глянул на Арцви и ткнул его кулаком в грудь.

— Скакуна мне не хочет доверить, сам за ним смотрит, эге! Ты это кому коня не доверяешь? А? Да я и родился-то на коне! — Затем он повернулся к младшей дочери: — Зови гусанов, Дешхо! Да и этих язычников во Христе!

Девушка обрадовалась:

— Сейчас позову, сейчас!

Она заторопилась подавать на стол. Все горело у нее под руками. Ее глаза излучали сияние, свойственное юности. Густые упругие локоны разлетались вокруг ее головы, рассыпались по высоким плечам и гибкой спине. Каждый миг она казалась новым и неповторимым воплощением жизнерадостной и ликующей красоты.

— Луис, неси сюда старые чаши!.. — приказал Вараж, обращаясь к старшей дочери, которую полнота и золотистые волосы делали похожей на мать.

Смеясь, перебегая дорогу сестре и толкая ее, она помогала накрывать на стол, двигаясь легче и быстрее, чем можно бы по ожидать при ее полноте Немного дальше, между деревьями, Магтах разводила костер, Затрещал сухой лозняк, и в воздухе заплясал веселый огонь.

Словно из-под земли появился перед костром тучный муж чина с такими выпученными глазами, точно кто-то душил его, Пыхтя, он подсел к костру и принялся помогать Магтах раздувать огонь. Затем он засучил рукава и стал нанизывать на дереч вянные шампуры выдержанное мясо.

— Сто лет тебе жить, Мартирос, сто лет! — окликнул его Вараж. — Что же ты запоздал?

— Только сейчас заметил дым!.. — необыкновенно густым басом отозвался Мартирос.

Сосредоточенно, с урчанием, похожим на выдохи испорченных мехов, разминал он нанизанное на вертела мясо, ожидая, пока на углях спадет пламя.

— Еще часок — и мясо бы размякло! — еле внятно буркнул Мартирос с видом знатока. — Не дай господь гусанам опоздать!

— А что, какая в этом беда? — осведомилась Магтах.

— Как только зашипит верхний слой, — тотчас нужно запить его пятилетним вином. Опоздал ты на самую малость — и пропал вкус! Нет его! Ну, неси кабана, того, что взяли на Араксе…

И он стал бормотать себе под нос разные правила поварской премудрости.

Магтах достала из плетеной корзины мясо убитого на охоте кабана и передала Мартиросу. Тот взял, понюхал и с кислым видом отложил в сторону.

— Из Мецамора это, а не с Аракса!.. Давай!

— Чего тебе дать?

— Дай кабана с Аракса, дай говорю! — вскипел Мартнрос — Из той корзины!

Магтах придвинула вторую корзину. Мартирос с ворчанием начал разглядывать мясо:

— Вот это с Аракса, хотя Хорвирапский… Для него нужны железные шампуры…

С большим удовлетворением нанизал он пухлыми пальцами кабанье мясо на шампуры и прислонил их к дереву.

— Пусть обдаст немного дымком…

Магтах помогала Мартиросу, как мастеру, способному творить чудеса. Мартирос был их соседом и всегда в подобных случаях сам заявлялся к ним и распоряжался стряпней.

— Где ты пропадал целый день? — спросила она улыбаясь.

— Дома. Спал… — хрипло отозвался Мартирос.

— Зачем? А ночь для чего?

— И ночью спал.

— Слышал новости?

— Нет. А что?

Магтах стала рассказывать, но Мартирос слушал ее в пол-уха. Все его внимание было поглощено шампурами; он все ждал с едва сдерживаемым нетерпением, чтобы пламя на углях опало — момент, приближение которого сильно его заботило.

— Понимаешь — отвратить хотят нас от веры!.. — заключила Магтах.

— Отвратить от веры? Это нехорошо!.. — равнодушно пробор мотал Мартирос. — А ну-ка, неси!

— Как же можно отречься от христианской веры?

— А что, нельзя? — рассеянно спросил Мартирос и отер рукавом раскрасневшееся, лоснившееся от жира лицо и толстую шею — Ах, что ты, это грех! Как можно?! — испуганно откликнулась Магтах. — Священник говорил…

Она нагнулась было над корзиной, но в этот момент Мартирос, с ужасом уставив заплывшие жиром глаза на огонь, закричал:

— Неси скорей!

Магтах по ошибке подсунула ему мясо из Мецамора.

— Да, так вот, священник говорил, что…

— Неси же! — прикрикнул Мартирос.

— Да что подать тебе?

— Кабана с Аракса подай, безмозглая женщина! Да ну тебя с твоими священниками вместе! — распалился толстяк, задыхаясь от прилива крови, вызванного гневом.

— Ой, не слышали бы мои уши!

Магтах поспешила подать ему мясо кабана с Аракса. Сопя, со страшно сосредоточенным видом установил Мартирос шампуры над кучкой раскаленных углей. Пот с его побагровевшего лица, со складчатой, заплывшей жиром шеи начал капельками скатываться в огонь. Но Мартирос ничего не замечал.

Вараж и Арцви, сидя на ковре, ждали шашлыка. Из-за ограды послышались голоса. Это соседские юноши, знакомые с привычками Ваража, ждали часа, когда он, по обыкновению, позовет их всех к себе.

— Куда делись гусаны? — спросил Вараж у Дешхо.

— Здесь, сидят в погребе… — отвечала Дешхо с лукавым взглядом.

— Горло промачивают?

Дешхо фыркнула.

— Пусть! — засмеялся Вараж. — Вино будет петь, а не они.

В эту минуту из погреба вышли гусаны, неся с собой музыкальные инструменты. Их было трое. Старший, варпет, был невысок ростом, но крепок, как дуб. Его багровое лицо сплошь за росло густой черной бородой, доходившей до самого пояса. Короткая сильная шея была вся в складках. На нем был простой шерстяной подрясник, перетянутый веревкой. Волосатая грудь была открыта и выгнута, как у драчливого петуха. Второй гусан — худощавый, высокий юноша с красивым лицом, был одет так же, как и варпет. Третий же, до черноты смуглый, был похож на негра.

— Добро пожаловать! Вот в добрый час пришли! — радостно приветствовал гусанов Вараж. — Хорошо подоспел, варпет Горнак-Симавон!

— Такова жизнь!.. Каждый час — к добру! — отозвался варпет, присаживаясь и делая знак товарищам.

Присели и те, отирая рот рукавом. Вино слегка затуманило им головы.

Постепенно стекались соседи Ваража, как видно, — желанные гости на его пирушках.

— Да светит тебе солнце! — приветствовали они.

— Да будет к тебе солнце милостиво! — отзывался Вараж. Юноши, сидевшие на глинобитной ограде, нетерпеливо зашумели.

Вараж оглянулся на них:

— Эй, непутевые, пора! А ну…

Парни мигом сорвались, подбежали и уселись кругом. Магтах, со смехом толкая некоторых из них, разостлала добавочную скатерть.

Гости принялись за еду. Вараж распорядился наполнить чаши:

— Возьмите чаши! За долголетие Спарапета!

— Долгой жизни ему! — гулом отдались голоса пожилых, поддержанные громкими возгласами юношей. Все осушили чаши.

— Мартирос, торопись! Время уходит! — крикнул Вараж. Но Мартирос еще не завершил цепи своих обрядов. Он рассерженно и хрипло пробормотал что-то в ответ.

Магтах, Дешхо и Луис подбежали к нему и стали торопить:

— Давай же, Мартирос!

Гневно взглянув на девушек, Мартирос стал что-то бормотать, тревожно отмахиваясь от них. Он был безмерно возмущен тем, что осмеливаются посягнуть на установленные им порядки. Он вновь косо оглядел фыркавших девушек, поднял шампуры, ощупал мясо толстыми пальцами и приказал девушкам нести к столу.

— Беда ведь может свалиться и внезапно! — буркнул он рассерженно и снова начал нанизывать мясо на шампуры.

Гусаны достали инструменты из шелковых чехлов.

Варпет Горнак-Симавон прошелся пальцами по своему бамбирну, подтянул струны и, сделав знак товарищам, начал играть. Те стали вторить ему на своих инструментах. Глуховатые низкие звуки слетали с этих инструментов — грозный рокот и воинские ритмы, зовущие в бой. Это были мужественные и ликующие древние сказы.

Настроение Ваража еще более поднялось.

— А ну, дайте, дайте им по голове! — выкрикивал он. — В бой!..

Вараж воспламенился, вскочил с места:

— А ну, пляску!

Гусаны заиграли мелодию боевой пляски. Загоревшиеся юноши повскакали с мест и, став плечом к плечу, начали один из тех боевых танцев, которые завершаются игрой мечами. Они группами наступали друг на друга и, ударив кулаками, мгновенно поворачивались, сшибаясь со следующей группой.

В танец вступили и дочери Ваража, подававшие юношам связки мечей. Из соседних домов пришли другие девушки и тоже вступили в пляску. Такое поднялось, что земля дрожала под ногами.

Стемнело. Ужин продолжался при свете факелов, которые Дешхо и Луис прикрепили к стенам и деревьям. Зрелище было волшебное.

Дешхо и Луис в хороводе подруг ветром летали между рядами юношей, привлекая их пламенные взоры.

Но даже в урагане пляски девушкам удалось перехватить быстрые взгляды, которые Дешхо метала в Арцви, меж тем как тот с беспечной улыбкой наблюдал за соперничавшими в игре девушками и юношами. Дешхо, которую, как видно, давно пленил Арцви, прямо пронизывала глазами простодушного телохранителя Спарапета.

Луис, знавшая тайну сестры, улучив минуту, скользнула к Арцви и спросила шепотом:

— Принес хаварцил? Арцви утвердительно кивнул головой.

Луис немедленно опять вступила в танец, подлетела к Дешхо и шепнула ей на ухо:

— Принес!

Дешхо тотчас же выскользнула из хоровода, побежала к давильне. Она почувствовала какой-то необъяснимый страх после сообщения сестры. Прижав руку к бьющемуся сердцу, она склонилась к камню, и вдруг слезы, сладостные слезы брызнули из ее сияющих глаз…

Луис, заметившая исчезновение сестры, немного погодя подошла к ней с зажженной лучиной. Увидев Дешхо в слезах, она ласково привлекла ее к себе и, пригнувшись к уху, шепнула:

— Потерпи еще немного: как только он опьянеет, я тебе выкраду его любовь! На груди у него спрятан приворотный корень…

Дешхо разрыдалась еще пуще. Сестра присела рядом с ней, обняла ее кудрявую голову и прижала к груди.

— Не любит он! Нет любви у него!.. — рыдала Дешхо.

— Полюбит, полюбит!.. — успокаивала Луис. — Говорила же старуха Мариам.

Дешхо с грустью и надеждой взглянула на сестру.

— Я тебе правду говорю. Вот выкраду у него хаварцил, — положишь его под подушку, и любовь зажжется в его сердце!

Пока в давильне сестры сговаривались выкрасть у Арцви любовь, пляска вокруг стола уже утихла, и сотрапезники, снова рассевшись вокруг скатерти, слушали песни гусанов.

Хотя собутыльники и были достаточно разгорячены вином, но прохлада весенней ночи уже давала себя чувствовать.

— Приберите в погребе! — распорядился Вараж. — Ведь там лежит то, что сердцу дорого!

Дешхо и Луис, которые тоже подошли и с удовольствием слушали гусанов, взяли лучины и побежали в погреб. Там стояли врытые в землю огромные карасы, полные вина. Юноши последовали за девушками. Подхватив Ваража, Арцви хотел помочь ему спуститься в погреб. Но Вараж заупрямился. Подтащив Арцви к дереву, покачиваясь и тыча пальцем в ярко горевшую лучину, он стал креститься и что-то шептать.

— Что это он делает? — со смехом спросила Магтах.

— Это бог. Тоже бог… Хороший бог!.. — лопотал Вараж, опускаясь на колени перед огнем.

— Поклоняешься огню? — спросила Магтах немного смущенно, но все же продолжая смеяться.

— Да, да, ты только взгляни, как он хорош! Любой девушки стоит…

— Разум-то есть у него в голове? — обратилась Магтах к Арцви и Мартиросу, и, вырвав лучину, затоптала огонь ногой.

— Э-э-э-э!!! — рассерженно оттолкнул ее Мартирос. — Огонь — это жизнь, почему ты его убила? — И он грозно уставился выпученными глазами на Магтах.

Магтах гневно накинулась на мужа:

— А если б священник увидел?

— Выдрать бы утром бороду твоему священнику, а вечером — жрецу! — огрызнулся Вараж и, не удержавшись на ногах, рухнул прямо на костер.

— Сгорит!.. Что он делает! — кричала, вытаскивая его из огня, Магтах. — Да встань же ты! Идем! Наказанье с тобой!.. — И, поддерживая, повела его к погребу.

— Хо-хо-хо-хо! — трясясь от смеха, точно наполненный доверху бурдюк, загрохотал Мартирос.

Дешхо весело следила за этой сценой. Она подлила вина Мартиросу.

— Братец Мартирос, какая вера лучше — языческая или христианская? — лукаво глядя на Мартироса, спросила она.

— Не вмещаются у меня в голове эти ваши понятия: «язычник», «христианин»… — ответил Мартирос, принимаясь снова раздувать костер.

Огонь вспыхнул, и пламя прыгнуло Мартиросу в бороду.

— Ну, ну, не тронь! — жирной лапищей спокойно отогнал его Мартирос.

Огонь разгорался. Это обрадовало Мартироса. Поматывая головой, он загудел:

— «Куст розовый, краса ясная!..» Дешхо, принесла бы воды! — прервал он сам себя и снова завел: — «Краса ясная, куст розовый!..»

Дешхо прибежала с водой, налила в чашу. Мартирос не спеша принял чашу и весело оглянулся кругом:

— Ну как не сказать?.. На шашлык нужно приходить в сад рано поутру, до первого луча солнышка, чтоб сердце у человека расцвело! Вдруг услышишь — пичужка с пичужкой перекликается. Интересно знать, о чем?.. А там тысячью листьев зашелестела чинара. Тоже интересно знать, о чем?…

Он поднес чашу к пересохшим губам, но не стал пить. Он точно замер, сверкнув глазами и улыбаясь.

— Что случилось, братец Мартирос? — удивилась Дешхо.

— Да ты послушай, как разговаривает братец ручей! Слышишь? Вода! Источник жизни!

Арцви забавляла своеобразная филисофия Мартироса. С обычной улыбкой в глазах следил он за толстяком, который с таким увлечением выполнял свои поварские обязанности.

Мартиросу, который теперь вкушал блаженство отдыха, не терпелось поделиться своими заветными мыслями.

— Ведь вот тот же шашлык, а вкус другой! Все свою пору знает и свою меру!. Скажем, фазан. Тот любит медленный огонь, да и то, чтобы утром!.. Вон глянь-ка на звездочку: то она выглянет, то спрячется за горой. Это самое подходящее время. Нанижешь, скажем, куски мяса на шампур, подержишь над огнем и видишь: мясо начинает шевелиться, куски друг друга толкают. Значит, время приспело! Эх! — И Мартирос передернул плечами, как бы собираясь пуститься в пляс. — Только ухо востро надо Держать, прислушиваться к шашлыку, когда он разговаривать начнет. Склони ухо, — кусок куску говорит: «Тише ты, тише, тише!» Мол, жарься в меру, не пережаривайся! Так они и поджариваются мерно да верно. А если — упаси бог! — пережаришь, как зашипят они на тебя: «Ш-ши… Тащ-щи!..» Тут уже нужно доставать и поскорее на стол!

Арцви тоже захмелел; он прикрыл глаза, и его охватила сладкая дремота — то ли от жара, который шел от костра, то ли от вина. Ему чудилось, что он в море, плывет по волнам. Море спокойно, волны шепчут: «Тише… осторожней…» — «Нет, спит…» — «Ой, не спит…» — «Нашла!..» — «Ну, бежим…» В грудь ему пахнуло холодком. Он проснулся. Петли его куртки были расстегнуты. Он запахнулся, взглянул на Мартироса: тот похрапывал, сидя на корточках.

Арцви осмотрелся. Ему почудилось, что только что отбежала от него Луис. Но в саду было безлюдно. Из узенького оконца погреба выбивался тусклый луч света. Изнутри доносился негромкий говор и музыка. Арцви хотел было встать и тоже пойти в погреб, сам не зная, наяву все это происходит или снится ему, как вдруг он заметил прямо против себя Дешхо: прислонившись к дереву, она внимательно глядела на него. Арцви не двигался, не заговаривал. Молчала и Дешхо. Ее глаза сияли счастьем, смешанным со страхом. Она держала руку на груди, и было видно, что она что-то крепко в руке сжимает. И чем крепче она сжимала руку, тем сильнее овладевало ею то чувство, которое, подхватив человека, уносит его точно на крыльях сладкой мечты…

Но Арцви продолжал глядеть на нее с обычным простодушием и улыбался. Счастливое неведение юноши терзало Дешхо, но делало Арцви еще более желанным. Вот он поднял руку, пошарил у себя на груди, как бы что-то ища, но не нашел. Арцви стал осматриваться кругом.

Дешхо следила за ним с затаенной усмешкой.

— Что ты ищешь? — спросила она мягко.

— Луис просила принести ей из дому… И вот нет его… — как бы сам себе пояснил Арцви.

— Ну, теперь ты отдашь сердце тому, кто держит в руке твой хаварцил! — кинула со смехом Дешхо и убежала.

Арцви, ничего не поняв, поглядел ей вслед и направился к погребу.

Затуманенными глазами смотрели пирующие на гусанов, основательно выпивали, слушая их песни и игру.

Светало. Гусаны заиграли нежную мелодию, посвященную утренней заре. Неугомонный Вараж снова заговорил о своих скакунах: это было признаком того, что скоро он, никого не спрашивая, выведет из конюшен всех скакунов и, посадив юношей, устроит скачки.

— Светает уже, дядюшка Вараж… — начал один из юношей, Тигран, которому подмигнули остальные.

— Что, скакунов? Нет скакунов для вас, дьяволята шальные! Какие из вас наездники?

— Дядюшка Вараж, пора уже! — стал упрашивать Тигран.

— Рассвело ведь уже, дядюшка Вараж! — вскочив с мест, заговорили сразу все юноши.

— Ну, выводите коней, черт с вами! — воскликнул Вараж, тоже вскакивая и обращаясь к соседям и гусанам:

— Вставайте все!

Старого конюшего охватила привычная страсть. Дрожа от нетерпения, он засучил рукава и вышел на улицу. Гости встали и, подтягивая пояса, последовали за ним. Арцви удалось ускользнуть. А юноши, перепрыгнув через ограду, вперегонки кинулись к царской конюшне и ворвались к сторожу.

— Выпускай коней! Вараж приказал!

Сторож, привыкший к выходкам Ваража, улыбнулся, зевнул, как человек, только что проснувшийся, и, подойдя к воротам конюшни, постучал в них. Вышел мрачного вида старик.

— Ну, в чем дело? — огрызнулся он скрипучим голосом.

— Брат Вараж требует коней, дедушка Маркос! — объяснил Тигран, лукаво поглядывая на старика.

— Дать вам коней, чтоб вы их в болотах вываляли? — возмутился тот.

— Брат Вараж распорядился! — настаивали юноши.

— Нет для вас коней! — упорствовал Маркос. Юноши растерянно переглянулись: что делать — идти обратно или остаться и настаивать?

— Подождем, пока сам придет… — предложил Тигран, усаживаясь на камень. Уселись и остальные.

— Зря ждете! — заявил Маркос. — Не будет вам коней. С деланным смирением Тигран молчал, подмигнув товарищам, чтоб и те следовали его примеру.

— И где это слыхано, чтоб полоумным доверяли скакунов, — нате, скачите на них! — ворчал Маркос. — Я их скреб, чистил, они У меня блестят, и все для того, чтоб вы их вываляли в грязи?

Юноши молча переглядывались, еле удерживаясь от смеха.

— Да вы на «Бурю» поглядите — ведь огонь, а не лошадь. Потерпит она разве человека у себя на спине? Стрелой выскочит и сбросит, только выкупаешься в грязи.

— Такая уж она бешеная?!.. — с деланным испугом переспросил Тигран.

— Молния! — выразительно подчеркнул Маркос.

— Молнию приходилось видеть: страшная штука…

— Вот именно, что молния!

— Я смог бы удержаться в седле? — с деланной скромностью спросил Тигран.

Маркос остро глянул на юношу.

— Это не ты ли тогда перескочил через топь Мец-Морут?

— Он, он! — хором подтвердили юноши. — Тигран у нас славный наездник, дедушка Маркос.

— Ага… Ну, тебе доверю! Ты, видно, сынок самого сатаны! — сказал Маркос. — А нам и мухи не доверю, не то что коня!

Юноши не отозвались. Вновь воцарилось молчание. Но Маркос, видимо, молчания не переносил. Он продолжал ворчать:

— Скакуны — они ведь гордые, тоже честь свою берегут! Неумелый всадник только коня позорит. Вот был здесь знаменитый персидский наездник. Приходит ко мне и просит дать ему скакуна. Спрашиваю: «Брат Вараж, дать?» А Вараж глазом показывает: дай, мол, «Бурю»! Вскочил перс на коня — и только мы его и видали: сорвался конь, помчал его… да об камни… По кускам его потом собирали. Подох! И чтоб после этого я коней давал?!

Юноши едва не фыркнули. Тигран удержал их строгим взглядом.

— Ну, чего вы расселись? — вдруг распалился Маркос. — Небось теперь Вараж сам себя грызет!.. Выводите коней!..

— Позволяешь? — вскакивая, спросил Тигран.

— Ну да! Да!.. Чего вы расселись? Живей!

Юноши сорвались с мест, кинулись в конюшню. Каждый уже заранее облюбовал себе скакуна. Поднялась веселая кутерьма. Коней, почуявших, что их выводят на волю, трудно было удержать.

— Эй, щенята! — в новом приступе ярости завопил Маркос. — Не сбейте им ноги об камни. Не погубите коней! Будь вы прокляты! Кто вас привел сюда? — И вдруг напустился на одного из юношей: — Да вы поглядите, что он делает, несчастный! Узду на коня надевает! Брось! Он по утрам узды не терпит.

Но юноши не обращали внимания на упрямого старика, зная, что человек он все-таки не злой.

— Бедные мои кони! Бедные кони!.. — прослезился Маркос жалостью оглядывая скакунов. Вдруг он подскочил к одном из юношей и плетью огрел его по спине: — Колено подбери, колено! Не срами скакуна!

Юноша подчинился. Наконец, все сели на коней.

— Ну, скачите! Надеюсь на вас… Смотрите, не осрамите меня, не свалитесь! А если хоть одну ссадину на коне увижу, убью, клянусь солнцем моим!..

Внезапно он захохотал:

— А ну, юнцы-храбрецы, летите молнией!

Скакуны рвались и выходили из себя. Наездников так и подбрасывало. По узеньким уличкам они понеслись к городским воротам.

Сторож закрыл дверь конюшни. Маркосеще стоял, глядя вслед удалявшимся всадникам. Он пробормотал что-то, глотал слюну, стремглав кинулся в другое крыло конюшни и вывел оттуда могучею скакуна. Вскочив ему на спину, он пустился вслед за юношами, сам вслух стыдя себя:

— Забыл ты, старый черт, как сражался вместе с Чичракеци? Молнией небось тогда летал… Ну, держись теперь, догоняю!.. — крикнул он и, пустив коня во весь опор, врезался в ряды молодых.

Однако Лусерэс отказался открыть городские ворота.

— Что это, чего вы там застряли? Гоните! — выходил из себя Маркос. — Что там случилось, Лусерэс?

— Рано еше, не время открывать ворота.

— Да чего там? Открывай! Вараж приказал.

— Не то что Варажу — и деду его не открыл бы!

— Мне-то откроешь!

— А твоему и прапрадеду не открыл бы! Маркос разъярился.

— Открой, не то выбью! — И он пустил своего скакуна прямо на ворота. Конь взвился на дыбы, стал копытами бить в створку, едва не подмяв под себя Лусерэса. Тот рассвирепел, выхватил меч и бросился на Маркоса.

— Как? На скакуна?! — вышел из себя Маркос. — На скакуна меч поднимает? Топчите его конями! — крикнул он юношам и сам погнал коня на Лусерэса. Из сторожки высыпали сторожа, вооруженные копьями.

В этот момент на углу показались Артак и Атом, вышедшие на раннюю прогулку, видимо, не без какой-то определенной цели.

— Нахарары!.. Нахарары!.. — предупредили юноши.

— Пусть и нахарары! — рычал Лусерэс. — Чтоб он на меня скакуна гнал?

Артак ускорил шаги.

— Перестать! Разойдитесь! — приказал он.

Спорящие не слушали, с налитыми кровью глазами наступая друг на друга. Тогда Атом Гнуни стремительно бросился между ними и так оттолкнул Лусерэса, что тот растянулся на земле.

— Разойдитесь! — произнес он спокойно и просто. Спорившие опомнились и отошли друг от друга.

— Да что тут случилось? — спросил Артак. Выступил вперед Маркос:

— Хотели коней вывести в поле — не разрешает…

— Зачем выводили?

— Погонять в поле по утренней прохладе… Приказ Ваража! — пояснил Маркос.

— Правильно делаете! — одобрил Артак и распорядился открыть ворота.

Лусерэс, придерживая рукой окровавленный подбородок, кивнул страже.

Ворота распахнулись, и скакуны вылетели так стремительно, что в мгновение ока наездники пропали из виду. Артак и Атом вышли следом за ними и направились к мосту, перекинутому через Аракс.

Аракс бушевал. Благоуханием молодой зелени веяло от Айраратской равнины. Артак вдохнул свежесть весеннего ветерка, с лаской обвевавшего ему лицо, и взглянул вдаль. В нежной небесной лазури плыло небольшое, пронизанное светом облачко, направляясь к далеким, еле различаемым горам и еще дальше. Зачем стремилось оно в такую даль?.. Но ведь и «она» была там, далеко-далеко, за дымными горами, в глубинах горизонта…

Что делает «она», о чем думает в этот миг? Так же ли дрожит и трепещет, так же ли тоскует и томится?.. Артак прикрыл глаза и, прислонившись к перилам моста, начал прислушиваться к ворчанию Аракса. Река успокаивала его.

На мгновение перед его закрытыми глазами возник милый образ на каменистом холме. Глубокие ласковые глаза глянули на него с безграничной любовью, с тоской и пропали в бархатной тьме. Артак вздохнул и открыл глаза.

Атом разглядывал городскую стену. Указывая на стоянку персидского гарнизона, он промолвил:

— Как близко от моста!

— Слишком близко! — подтвердил Артак, выходя из задумчивости.

— Не правда ли? Вот с этого конца они закроют нам подступ к мосту, перережут путь к обороне, и неприятель беспрепятственно пройдет через мост! — Атом задумался. — Выход только один: поджечь их лагерь! — сказал он решительно. — Ведь если предложить им отвести войска — это может вызвать подозрение. А пожар будет «случайностью»…

— Так и сделаем. И в самом городе места им не отведем, — пусть располагаются в поле!

— Лучше всего перевести их на восточную окраину. Прекрасная ловушка… Там можно их окружить и перебить весь отряд.

— Совершенно правильно! — заключил Атом. — Так и сделаем! Лишь тогда и можно будет сказать, что мост наш и в наших руках.

— Будь они прокляты! — вздохнул Артак. — Наша родина — и не нам принадлежит… Повсюду чужие гарнизоны, крепостные воеводы, сановники, тираны!..

Он с горечью взглянул в глаза Атому и безрадостно покачал головой.

— Знаешь что, князь? — продолжал он задумчиво, устремив глаза на Аракс. — Мы перестали быть самими собой! Вот что нас губит…

Атом вопросительно взглянул на него.

— Да! Мы не знаем самих себя, не любим, не уважаем! Нет у нас национальной гордости. Мы сами себя презираем, и чужестранцы только следуют нашему примеру. Мы пресмыкаемся перед ними, прося, чтоб нас полюбили, но они нас ненавидят из-за этого еще больше, ибо пресмыкающиеся всем противны. Мы страшимся проявить уважение к самим себе, мы боимся обидеть чужестранцев. Нахарары с душами рабов — вот великое зло нашего народа!

Лицо Артака вспыхнуло от волнения и горечи. Атом же глядел на него растерянно. Что он говорит? Неужели они и впрямь таковы? Сам он этого не чувствовал. Атом родился в горах, получил военное воспитание вдали от столицы, от марзпанского двора и дворцовой обстановки и не задумывался над тем — свободный он человек или нет. Такие вопросы и не приходили ему в голову! Он так же бессознательно чувствовал себя свободным, как не сознавал своей молодости и своих сил. Он был вполне здоров духом.

Артак же продолжал все с большей и большей горечью:

— Вспомни, Ваан Мамиконян стал предателем, продался врагам родного народа, стал орудием в их руках… И какое же получил он воздаяние?! Что может быть дороже нации?! Видел я армян на службе у персов — из кожи лезли, защищая интересы своих хозяев! Запрещали своим детям говорить по-армянски, сами дома говорили на персидском языке, содержали дома у себя магов, поклонялись огню и стыдились признаться, что они армяне. Они ненавидят свой народ, свой язык, свою веру. Они жаждут превратиться в персов, но не могут — их пороки при них: отсутствие самолюбия, пресмыкательство, раболепие. Эх! Наименее требовательные из всех животных в мире — вот кто они! Тьфу!

Артак повернул голову в сторону поля, откуда слышались яростные крики.

— Что это такое? — спросил он с недоумением.

— Скачки! — пояснил Атом. — Парни состязаются.

— А ну, пойдем туда!.. — предложил Артак, забыв на мгновение свою горечь.

В поле происходили конные состязания. Юноши скакали по просторному и покрытому кустарником полю. Там уже собралась Довольно большая толпа: горожане и жители ближайших окрестностей явились поглазеть на интересное зрелище. Оба нахарара были близко, когда подоспел запыхавшийся Мартирос и, сложив руки на животе, вперил выпученные глаза в наездников.

Вараж выступил навстречу приближавшимся нахарарам.

— Эге, Вараж, да ты никак пьян?! — проговорил Артак с напускной строгостью.

— Нет, князь, не пьян! — заявил Вараж, еле удерживаясь на ногах.

— Ну скажи тогда, кто же пьян? — настаивал Артак.

— Вино пьяно, князь… — смешался Вараж.

— Ах, вот как? А это что за скачки?

— Скакунов играть вывел, князь.

Артак засмеялся.

— И сам играешь с ними?

— Но ведь скакуны мои братья, князь!

Наездники боялись получить нахлобучку, но Артак распорядился:

— Ну скачите! Посмотрим!

Юноши вновь приготовились к скачке. Артак и Атом стали у препятствий — между густым кустарником и болотами. Юноши, собравшись на дальнем краю поля, ждали сигнала. Вараж, подал знак. Юноши помчались. Кони были без уздечек, только с короткими недоуздками и без седел. Они легко доскакали до препятствий и перелетели через них. Вот они попали в лабиринт небольших болот, между которыми поднимались островки суши и вились тропинки. Оттуда, кружа и обгоняя друг друга, они поскакали в обход опасных ям и трясин. Затем они сделали круг и тем же путем вернулись к исходному пункту.

— Горячие скакуны! — заметил Атом.

— И парни горячие, — дополнил Артак, внимательно приглядываясь к наездникам. Часть из них были еще мальчики, остальные — зрелые юноши. Разгоревшиеся, вспотевшие, они держались с прекрасной боевой выправкой и были красивы, несмотря на рваную одежду.

«Вот будет отборная конница», — думал Артак, ласковым взглядом обводя юношей.

— Ну, а с мечами как вы управляетесь? — загорелся и Атом, подходя к ним.

— Тигран! — позвал юношу Вараж и передал ему свой щит и меч. — Бери, стань между ними: возьмите мечи и вы, Гурген, Ара, Корюн! Догоняйте Корюна!..

И, повернувшись к Горнак-Симавону, он подал знак. Выйдя вперед, гусаны достали свои бамбирны.

Вооружившись мечами, которые, как всегда, захватил с собой Вараж, юноши ждали сигнала, с трудом сдерживая нетерпеливых скакунов.

Толпа хлынула и тесно окружила гусанов.

Вараж снова подал знак Горнак-Симавону; тот кивнул в от вет и, подобравшись в комок, точно собирался вступить в единоборство, рванулся вперед, бросил бамбирн на руку и ударил по струнам. Затем он ударил еще сильней, топнул ногой, повернулся, сделал шаг вперед, шаг назад и, все ударяя по струнам, начал:

Товарищи подхватили:

Тряся пышной своей бородой, Горнак-Симавон низким голосом прогремел:

Гудели струны, а гусаны, гулко топая ногами по земле, вторили Горнак-Симавону. Народ окружил певцов еще тесней, люди слушали их с горящими глазами.

— Пойте! — рявкнул Вараж.

Толпа загудела. Варпет побагровел, муекулы на его шее напряглись; сверкнув глазами, он сурово и властно взглянул на Ваража и пророкотал:

— В бой! — воскликнул охваченный воодушевлением Вараж.

— В бой! — подхватила толпа.

Варпет воспламенился. Прижимая к волосатой груди свей огромный бамбирн, он снова рванул по струнам и, грозно вперив пылающие глаза в юношей, начал речитативом воспевать подвиги бесстрашного Тиграна:

Охваченные восторгом юноши внимали варпету, как завороженные. Он рычал уже, выкрикивал, топая ногой, призывая к соревнованию, к бою:

Глаза у юношей горели. Стиснув зубы, они в самозабвении внимали гусанам, как если бы своими глазами видели перед собой Тиграна в бою.

Древнее сказание воспламенило слушателей. Вараж совершенно потерял самообладание и сопровождал песню исступленными телодвижениями. Внезапно он махнул рукой Горнак-Симавону.

Тот опустил свой бамбирн наземь, извлек из-за пазухи трубу, кивнул товарищам, которые уже приготовили большой и малый барабаны.

Барабанщик прижал барабан к животу, остальные взяли инструменты в руки. Горнак-Симавон поднес трубу к губам: его багровые щеки раздулись, и с пронзительной звенящей ноты началась дикая боевая мелодия. Казалось, оглушительный клекот хищной птицы разорвал воздух.

Вараж махнул рукой. Корюн дал волю своему скакуну, остальные юноши поскакали за ним. Началось опасное и трудное состязание: юноши стремились догнать и «изрубить мечами» Корюна, который с непостижимой ловкостью ускользал от них. К тому же все происходило среди болот.

Корюн, однако, не довольствовался одним удачным бегством от преследователей: неожиданно повернувшись, он иногда сам кидался то на одного, то на другого своего преследователя и «поражал» их такими ударами меча, что, будь это на самом деле, противник свалился бы замертво. Нанеся удар, Корюн вновь пускал коня вскачь, кружа между кустами и топью.

Толпа колыхнулась, заволновалась и двинулась вперед.

— Летите! — вопил разгоряченный Вараж. — Бросьте Азкерта в преисподнюю!

— Хо-хо-хо-хо-хо! — смеялся Мартирос, еле держась на ногах.

Вдруг преследователям удалось окружить Корюна. Тот повернул коня, прорвался и погнал скакуна к большому болоту. Он мчался так бешено, что становилось страшно, как бы он не попал в болото и там не остался. Преследователи скакали вслед за ним, но медленней и осмотрительней, чтобы успеть вовремя сдержать коней. Корюну именно это и было нужно. Он продолжал гнать коня вперед и внезапно, на всем скаку круто повернул обратно, но так неожиданно, что, пока преследователи пришли в себя и смогли перехватить его, он вихрем промчался мимо них, перелетел через препятствия и поскакал дальше.

— Драконоборец! Льву подобный! — послышались в толпе восклицания. — Доблесть Ваагна снизошла на него!.. — восхищались зрители, употребляя сравнения, оставшиеся от языческих времен.

Вараж подал знак к отбою. Горнак-Симавон диким завываниям оборвал переливы трубы. Юноши подскакали к нахарарам.

— Молодец! — воскликнул восхищенный Артак.

— Отважен и ловок! — отозвался Атом. Артака подхватил общий подъем.

— Не попробовать ли и нам? — вдруг повернулся он к Атому.

— Почему нет? Попробуем! — охотно согласился тот.

— Подведите скакунов! — распорядился Вараж. Артак и Атом начали выбирать себе коней.

— Дайте мне выбрать для вас, государи! — вмешался Вараж.

— Смотри, выбирай самых неукротимых!

— Все они неукротимые. Не считай их за смирных, — просто наездники на них отменные.

Вараж отобрал двух скакунов: того, который ходил под Корюном, и другого, на котором ездил Тигран.

Атом и Артак вскочили на коней. Почувствовав новых седоков, скакуны стали биться, стараясь сбросить их. Они поднимались на дыбы, кидались в стороны. Но всадников это не смущало. Дав коням вволю порезвиться, они прибрали их к рукам.

— Начнем, что ли? — обернулся Артак.

— Лети!.. — откликнулся Атом.

Кони неслись стрелой. Они взяли все препятствия и, сделав круг, помчались обратно. Атом подхватил на скаку лежавший на земле меч и одним ударом снес верхушку куста, через который он должен был перескочить и позади которого начиналось опасное топкое место.

И так быстро, легко и просто сделал он это, что со стороны все могло и впрямь показаться простым и легким. Артак, как менее опытный наездник, особо выдающейся сноровки не проявил.

Вараж, у которого хмель постепенно проходил, снова опьянел — и еще сильней — от восхищения конями. Его не заинтересовала ловкость наездников, он думал только о скакунах.

— Хороших скакунов выходил, Вараж! — похвалил Артак, подъезжая к старому конюшему.

— Конь — это жизнь, князь!.. — ответил Вараж. Он взглянул на Маркоса. Тот ответил ему многозначительным взглядом.

— Позволяешь?.. — повернулся Вараж к Артаку.

— Что, зависть взяла? Давай! — согласился Артак.

Внезапно преобразившиеся Вараж и Маркос вырвали у Корюна и Тиграна веревки, сняли их с шеи скакунов, отбросили в сторону и мигом вскочили на коней. Старики как будто сразу помолодели: спины у них выпрямились, осанка стала молодцеватой, они точно слились со скакунами в одно целое.

— А ну!.. — крикнул Вараж и полетел вперед. Маркоспомчался за ним и вскоре догнал. Взбешенный Вараж свирепо глянул на Маркоса и угрожающе рявкнул:

— Ну…

Маркос, однако, не отставал. Выйдя из себя, Вараж грозил ему кулаком, требуя, чтоб Маркос отстал. Но Маркос не намерен был уступать, да и не понимал, почему он должен это сделать.

Они перемахнули через все препятствия и намного быстрее, чем юноши, вернулись назад. Вараж от гнева забыл о присутствии князей и обо всем на свете. Он соскочил с коня и, подбежав к Маркосу, замахнулся на него кулаком.

— Ты же знаешь, что мой скакун твоего духа не выносит?! Зачем ты ему лез под самый храп?

— Почему это он моего духа не выносит? — возмутился Маркос.

— Нет, ты мне скажи, зачем ты ему под храп лез?! — повторил Вараж и ударил Маркоса.

Не остался в долгу и Маркос: ответил еще более сильным ударом. Юноши с трудом разняли драчунов.

Артак и Атом хохотали до упаду, глядя на ссору этих двух завзятых конников.

— Нет, князь, до моей «Бури» никакому скакуну не дотянуться! А он своим дыханием полез ей прямо в ноздри! Мой конь его не терпит!

— Да он по мне с ума сходит! — возмутился Маркос. Вараж рванулся было, чтоб ударить его.

— Кончай, Вараж!.. — приказал Артак. Вараж с ворчанием отступил:

— Нахараров не уважает!.. Хоть при нахарарах должен был бы признаться, что я его обогнал! — и, задыхаясь от ярости, вновь обратился к Маркосу: — Ладно, еще вернемся на конюшню, там я из тебя кишки выпущу!

— Хо-хо-хо-хо!.. — гремел басовитый хохот Мартироса. Скакуны были в поту. Вараж внезапно опомнился:

— Эй, скорее гоните по конюшням, — простынут… Юноши вскочили на коней и мелкой рысью направились в город.

— Хорошо смотри за конями, Вараж… — сказал Артак. — Война у нас на носу.

— Из-за этого я и грызу себя!.. — отозвался Вараж.

— И парней продолжай приучать — славные выйдут из них воины! — продолжал Атом, кладя Варажу руку на плечо.

— Огонь парни у меня!.. — похвалился Вараж, забывая о своем раздражении.

— Молодец, хорошо знаешь свое дело! — одобрил Артак.

Из городских ворот вырвался конный воин, ведя на поводу двух оседланных скакунов. Подскакав к нахарарам, он доложил, что Спарапет спешно зовет их к себе. Нахарары тотчас поскакали в город.

Вараж взглянул на Маркоса. Тот как-то ежился и все держался за бок.

— Ну, что это с тобой? — с грубоватой заботливостью осеведомился, подходя к нему, Вараж.

— В боку боль схватила… — простонал Маркос.

— Да что ты?! — с беспокойством воскликнул Вараж. — Держись за мое плечо, друг…

Маркос навалился ему на плечо. Вараж обнял его, и она медленно поплелись в город. Но через несколько шагов Марков упал и стал корчиться от боли. Вместо того чтоб подбодрить его, Вараж испуганно воскликнул:

— Вот беда! Не сорвал ли ты себе, случайно, почки?

— У Мец-Морута схватило!.. — со стоном пояснил Маркос. — Если б не это, моя «Молния» обогнала бы твою «Бурю»…

Вараж чуть не обезумел от ярости:

— Что?! «Молния» обогнала бы мою «Бурю»?! Голову разобью тебе, если еще раз повторишь это!..

— И раз повторю и десять раз повторю!

— Эх, и толкает же меня сейчас сатана под руку: «Выпусти из него кишки!» — покачал головой Вараж. Маркос застонал и вновь схватился за бок.

— Ну, потерпи немного, дойдем — позову лекаря… Не разрывай же мне душу! Потерпи!

И он вновь заботливо подхватил Маркоса.

Прохожие со смехом и шутками наблюдали эти препирательства.

Немного позже из городских ворот выехал Арцви верхом на неоседланном своем коне, ведя на поводу скакуна Спарапета.

Конь Спарапета и его собственный были поставлены в те же дворцовые конюшни, где стояли кони остальных нахараров Напрасно конюхи указывали Арцви, что уход за конями — их дело, просили его пойти отдохнуть: Арцви никому не доверял ухода за скакуном Спарапета и своим собственным. Он решил вывести их за городскую стену, к берегу Аракса, чтоб искупать в проточной воде.

Засучив рукава и подвернув штаны, он вместе с конями вошел в реку.

На самом берегу разлеглись на солнцепеке два персидских воина и, разинув рты, сонливо озирались по сторонам.

Внимание одного из них привлекли скакуны Арцви. Он привстал и начал их разглядывать. Ему не понравился Арцви ни своей заботой о конях, ни своим вольным поведением. Особенно его задело то, что Арцви раза два взглянул в сторону персов, но как бы и не замечал их.

— Эй!.. — окликнул перс Арцви. — Кто ты? Как ты смеешь купать здесь коней?..

Арцви скользнул взглядом по его лицу и спокойно продолжал делать свое дело.

— Эй, с тобой говорят!.. — вновь окликнул его перс. Второй также привстал.

— А, что?.. Кто это?..

— Оборванец какой-то!.. — с гневом объяснил первый. — Купает коней в запрещенном месте! Эй, оглох ты, что ли?! Здесь ты и проехать на коне не смеешь, не то, чтоб купать их!

Арцви и не взглянул в его сторону.

Тогда персидский воин схватил камень и швырнул его в Арцви. Камень попал в скакуна Спарапета. Конь рванулся, еще миг — и, вырвав повод из рук Арцви, ускакал бы.

Арцви, не выпуская из рук поводьев обоих скакунов, подошел к персидскому воину и так ударил его ногой в грудь, что тот растянулся на земле без дыхания.

Второй воин сорвался с места, схватил с земли камень и также бросил в Арцви. Тот отклонился в сторону, вскочил на своего коня и, опять ведя на поводу скакуна Спарапета, кинулся на перса и смял его. На вопли перса выскочили его товарищи.

Из-за городских стен высыпала толпа, горожане также направились бегом к месту схватки. Подоспели и юноши, принимавшие участие в скачках.

Персидские воины забрасывали Арцви камнями, но тот ловко уклонялся от ударов; не оставаясь ни мгновения на месте, он носился вокруг персов, внезапно поворачивая коня, бросался на них и прорывал их окружение.

Скакуны разгорячились даже больше, чем сам Арцви. Они с ржанием вставали на дыбы и с таким бешенством бросались на персидских воинов, что те разбегались во все стороны. Послышались голоса:

— Хватит тебе, Арцви… Уезжай! Слышишь, Арцви?..

Но Арцви, весь окровавленный, со зловещей улыбкой на устах, сверкая глазами, продолжал нападать на воинов, пока не рассеял их.

На городской стене показался персидский сипай.

— Что здесь случилось? — крикнул он гневно и изумленно. Ему рассказали.

— Стрелами его! — приказал он. Воины кинулись за луками.

Но в это мгновение к сипаю подбежал крепостной воевода-армянин. Он в бешенстве сверкнул глазами на сипая и прикрикнул:

— Посмей только, глупец!

Сипай махнул рукой стрелкам. Те опустили луки. Приблизившись к парапету, сипай стал громко грозить Арцви.

Воевода в свою очередь подошел к парапету и знаком приказал Арцви отъехать. Арцви, наконец, опомнился. Проехав с проклятием мимо трупа первого воина, он снова погнал коней в воду и стал осматривать их, нет ли на них ран или ушибов. Убедившись, что открытых ран нет, он начал растирать ушибленные камнями места и вновь купать коней, как если б ничего не случилось.

— Кто этот щенок? Схватить его!.. — разгневанно крикнул сипай.

— Придержи язык. Руки у тебя коротки!

Внизу продолжал толпиться народ. Воевода спросил:

— Что все-таки тут произошло? Ему рассказали.

— Они скоро запретят нам и воду сливать! — крикнул Вараж.

В толпе захохотали.

— Пришли, на голову нам сели, да еще нашу же воду для нас жалеют! — с гневом крикнул Маркос.

Воевода что-то гневно пробормотал себе под нос и обратился к сипаю, явно сдерживая себя:

— Чего вы хотите от населения? Почему вы не сидите спокойно?

— Мы воины повелителя арийского! — отрезал сипай. — Границ постоя нашего войска не смеет пересекать никакой чужеземный воин!

Кровь бросилась воеводе в голову. Это был человек небольшого роста, но тучный, и потому он весь побагровел от гнева.

Очевидно, присутствие персидских войск давно раздражало его. Сжав кулаки, он шагнул к сипаю:

— Вот ваши границы! Их и держитесь! — зарычал он, задыхаясь, с налитыми кровью глазами. — Вам отвели место, чтоб вы сидели там смирно. А вы норовите сесть нам на голову! Если вы еще раз осмелитесь затронуть не то что коня Спарапета, а хотя бы осла простого жителя, я сброшу вас со стены!

С внутренней стороны на городскую стену поднялся в это время начальник персидского отряда. Он продвигался медленно, нахмурив брови. Воины поспешно расступались перед ним, и он прошел между ними, не удостоив их взглядом.

Усевшись в отдалении на выступ стены, он пальцем подозвал к себе крепостного воеводу и сипая-перса.

Сипай подбежал и смиренно приветствовал его. Воевода не сдвинулся с места.

Перс свирепо взглянул в его сторону и снова пальцем позвал к себе.

— Я буду отвечать отсюда! — спокойно отозвался воевода. — Спрашивай!

— Кто этот щенок, который убил моего воина? — разъярился тот.

— Этот смельчак вон там купает коней. Он телохранитель Спарапета.

Перс вскочил с места и приказал сипаю:

— Иди вели схватить его!..

Воевода быстро обернулся и сделал знак рукой столпившимся на дальней башне армянским воинам. Там затрубили в рог. Тотчас со стен, из садов и дворов, из ближайших зданий стали сбегаться сотни воинов армян, вооруженных копьями и луками.

Перс, как видно, не ожидал подобной дерзости и оробел, но, не желая сдаваться, шагнул вперед и крикнул:

— Смотри, я прикажу голову тебе отрубить! Ты восстаешь против царя царей?!

— С царем царей я дела не имею, я тебя пытаюсь образумить! Или это ты и есть царь царей?

Толпа внизу загоготала.

Побагровевшее лицо военачальника выдавало его ярость, но страх сдерживал его. Чтоб как-нибудь пристойно выйти из положения, он еще раз пригрозил:

— Это тебе даром не пройдет… Подожди у меня только!.. — И, быстро повернувшись, спустился со стены.

Толпа с хохотом повалила к реке, где хмурый Арцви спокойно купал коней.

— Арцви, подох тот перс! — крикнул ему Корюн.

Арцви, не оглядываясь, продолжал свое дело.

Со стены спустились воины персы; они унесли труп убитого и подобрали двоих тяжелораненых, с ненавистью разглядывая толпу и вполголоса ее проклиная.

Горожане оживленно и громко обсуждали события. Персы удалились. Толпа окружила пожилого горожанина, судя по кожаному фартуку и замаранным сажей рукам и лицу — кузнеца, который озабоченно говорил:

— Вот так-то мы и жили со времен Шапуха и до нынешнего Азкерта!

— Уж приказали бы изрубить их, отметить хотя бы! — воскликнул Корюн.

— Э-э… Если дело дойдет до мести, мало ли за что нужно будет мстить! — вздохнул жилистый и крепкий, как копье, дед Абраам. — Сколько я себя помню — вся моя жизнь прошла в войнах да в мести персам! Мы жаждем мира, персу нужна война. Нет и десяти лет, как я вернулся домой, развел сад, — и вот опять говорят о новой войне!

— У нас что ни песня, что ни сказание — все о персах, о крови да о войне! — подтвердил Горнак-Симавон, перебирая струны своего бамбирна.

— А много войн довелось тебе видеть, дед Абраам?.. — подсели к старику юноши.

— Как же было не видеть, милые мои, человек-то я старый… Не в дни ли Шапуха то было, сына первого Азкерта, который четыре года над нами царем сидел?.. Узнал он о болезни отца и поспешил в Персию, но, уходя, приказал своему наместнику схватить наших князей и угнать их в Персию. Я был тогда в войске Нерсеса Чичракеци. Дал он приказ — и мы все поднялись как один человек. Шли днем и ночью, коней загоняли, но настигли персов у Хэра. Они давай оборачиваться к нам лицом. А мы на них!.. Ну и битва была — любо-дорого! Вышибли вон, и духу их не стало… Но тяжелые были времена, что ни говори!.. — закончил со вздохом дед Абраам. — Много мучили нас, много наших царей сгноили они в Башне забвения… Ногами они нас топтали, задыхались мы под их пятой, — чтоб они погибли!..

С противоположного берега прошла через мост группа крестьян. Они шли медленно, видно, колеблясь, пройти ли им прямо в город, или же присоединиться к беседовавшим на лугу горожанам.

Один из крестьян вышел вперед, остановился перед беседовавшими, всех оглядел и хмуро поздоровался. Он был немолод, смуглое до черноты лицо его заросло черной, как смоль, вьющейся бородой. Подошли и спутники его и стали полукругом перед сидевшими горожанами.

— Благоденствия всем!, — приветствовали они, усаживаясь. Один из них, усевшись, внимательно всех оглядел мрачным взглядом и хрипло откашлялся:

— Хмм…

— Откуда вы, братья? — спросил дед Абраам.

— Из Масьяц-Вотна… Из Акори… Из Масьяц-Виха… Отовсюду! — отозвались крестьяне.

— Недавно князья в большой спешке проехали мимо, — заметил один из крестьян, по-видимому, житель какого-нибудь пригородного села. — Крепко душит нас в последнее время перс, все налоги дерут! А у вас что слышно, Оваким?

— Ты погоди, что еще после с налогами будет, брат Гор! — отозвался Оваким. — Тогда-то скажешь, что дерут…

— Все дерут да дерут!.. Совсем совесть потеряли!.. — глухо простонал сидевший немного подальше крестьянин из Акори, мучительно вытягивая шею, словно придавленную непомерно тяжелой ношей. — Персу — налог, князю — налог, монастырю — налог… Все с крестьянина дерут! Семь шкур содрали! Иссушили нас, обессилели мы…

— Так, Езрас… Правильно ты говоришь!.. — поддержали его другие крестьяне — уроженцы Акори.

— Хмм… — вновь прокашлялся хмурый крестьянин. Он, видимо, близко принимал к сердцу каждое услышанное слово.

— Разве не так я говорю, брат странник? — обратился Езрас к крестьянину, понуро сидевшему в стороне. Это был Аракэл из Вардадзора.

Аракэл молча повернул к нему лицо. К беглецам из Вардадзора по пути присоединились мятежные крестьяне, спасавшиеся! от преследований своих князей или персидских сборщиков; coбравшись в группы, они направлялись в Арташат, думая как-нибудь там устроиться.

На противоположном берегу Аракса появилась большая и беспорядочная группа людей в черном; они быстро приближались к мосту, поднимая облака пыли, и, перейдя мост, подошли к беседовавшим. Это были монахи, обросшие, длиннобородые одни в пышных одеждах, другие в рубище. Громко стуча посохами, они шагали так быстро, словно уходили от погони или сами за кем-то гнались. Впереди шествовал настоятель сюнийскогся монастыря — Григориос; подаваясь вперед всем своим грузным телом, залитый потом, который, смешавшись с дорожной пылыо, образовал корки у него на висках и на шее, — он вел за собой всех этих измученных и хмурых монахов. Непосредственно позади него, пыхтя, отдуваясь и уткой переваливаясь с ноги на ногу, шел эконом сюнийского монастыря.

Подойдя к сидевшим на лугу горожанам и крестьянам, монахи остановились, не решаясь войти в город: они еще не знали, что творится в Арташате. Их многочисленность объяснялась тем, что в эти годы монастыри полны были монашествующих дармоедов. Когда же их сытое и беспечальное существование было поставлено под угрозу, они бросили свои монастыри и стали бродить по дорогам. Так они сливались в толпы и шли в столицу. Сюнийский же настоятель, оправившись от ран, направлялся в Арташат, чтобы протестовать против беззакония персов. В числе монахов была и братия того захудалого монастыря, которая бесплодно просила Васака о защите. Были здесь и монахи из Айраратской долины; один из них — старик с длинными волосами, падавшими ему на плечи и грудь, выступил вперед.

— Да снизойдет на вас мир, дети мои! — глухим печальным голосом произнес он.

Собеседники поднялись и молча поклонились ему.

— Откуда вы, святые отцы? — спросил Оваким.

— Из монастыря Святого Акопа, брат мой во Христе! — простонал старый монах. — Есть и из других монастырей; все бежали от сборщиков. Вот, — показал он на настоятеля сюнийского монастыря, — отец Григориос из Сюника, он ведет нас в Арташат. Мы с жалобой к владыке и к нахарарам. Ворвался в монастыри перс Деншапух, обложил непомерной данью… Не по силам бремя! Горько и тяжело! Ненасытны они, аки волки, и безжалостны, аки звери…

— Будь они трижды прокляты! — яростно прогремел, задыхаясь и отирая пот со лба, сюнийский настоятель. — Руку подымают на духовенство, алтарь веры стремятся разрушить, хотят завладеть всем достоянием нашим, властью, нам от бога данной, монастырями, паствой нашей верующей, дабы в бездомных и нищих нас обратить!

— Истребить нас хочет перс! Истребить! — простонал старый монах. — Все хватает, не разбирая — монастырское перед ним или нахарарское…

— Азкерт с нахарара тянет, и оба вместе — с крестьянина… Ваше дело легкое, вам-то что? Знай молись да хлеб уминай… — усмехнулся Аракэл.

— Дай бог вам долготерпения! — без обиды благословил его старый монах. — Правду ты сказал, тянем и мы… Кругом послышался смех. Отец Григориос злобно глянул на Аракэла и вдруг узнал его:

— Врага от друга не различаешь, сын мой! Не по-христиански говоришь!

— Врагов я видел, отец Григориос, друга не встречал!

— Не знаешь ты еще врага… Погоди, узнаешь! — злобно посулил настоятель.

Мимо собеседников шагом проехал Арцви.

— Арцви, что это с тобой приключилось? — окликнул его дед Абраам.

Арцви застенчиво усмехнулся, придержав коня.

— Арцви, верно, что от персидского царя недобрый приказ получен? — спросил кузнец Оваким.

— Верно, — отвечал Арцви, подбрасываемый плясавшим под ним скакуном. — Готовьте копья — будет война!

Он поскакал к городским воротам и въехал в город.

— Готовы копья у нас! — успели крикнуть вслед ему юноши.

— Опять война?! Вот дела!.. — безрадостно покачал головой худой, истощенный крестьянин.

— Э-э, братец ты мой, — повернулся к нему дед Абраам. — Как же иначе? Где царь да князь — там всегда война и кровь! — Он громко расхохотался.

Крестьянин из Акори косо, с неодобрением взглянул на него:

— Не говори так, Абраам: ведь нагрянет перс, принесет нам иго, поборы, рабство, резню…

— А чем лучше перса наш князь? — пренебрежительно бросил Аракэл.

— Братец ты мой, да ведь перс что волк: попадет в стадо, так не довольно того, что нажрется, — он всех овец передушит, разорвет! Наш князь хоть страну-то защитит…

— Защищать-то он свою страну защитит! — грубо и насмешливо отрезал Аракэл. — Страна-то у нас ведь княжья…

Дед Абраам круто повернулся и строго взглянул на Аракэла:

— Если страна княжья, то ты где живешь? У тебя свое место в стране есть?

— Почему нет? — пожал плечами Аракэл и насмешливо прибавил: — Вот когда дело дойдет до моей страны, тогда я и отвечу!

— Э-э, да о чем вы тут? — заволновался Езрас, передергивая выглядывавшими из ветхого рубища худыми голыми плечами. — Столько времени разговариваете, а того понять не хотите, что Азкерт прислал приказ: отдавайте, мол, мне всю вашу страну с народом вместе!

Аракэл пренебрежительно взглянул на Езраса:

— Ты о чем? Страна с народом — что это тебе? Птичье гнездо? Взял в руки и передал? Как это можно — отдать страну? — Он даже привстал от изумления.

— Вот станет он над душой, возьмет — тогда и узнаешь, как отдают!..

— Как бы не так! Не возьмет! — стоял на своем Аракэл. — Кто ему страну отдаст?!

— Да нахарары — вот кто!

— Нахарары?!. — так резко повернулся Аракэл, что все испуганно отодвинулись. — Налогами нас притесняли, из камя хлеб выжимали и отбирали, а теперь страну им отдать?! Вот для чего съехались нахарары и духовенство? Не будет этого!

— Будет, брат странник! Будет! — простонал Езрас. — Душит нас проклятый! Плохо нам, поистине плохо! Веру нашу отнять хочет!..

Аракэл махнул рукой.

— Подумаешь — «вера»!.. Были мы с ним одной веры, так разве не рвался он всей страной овладеть? Все ясно: не в вере тут дело, а в народе и в его земле! Вот что перс хочет отнять, чтобы сесть нам на шею! В пленников нас обратить, в рабов!

— Вот, вот… А то — «вера», мол! Какая там вера?! Скажи: народ, земля! Это мы и есть — народ и земля…

— Спарапет приехал. Как посмеют они теперь страну отдать?! — вмешался какой-то воин.

— Не посмеют отдать, нет! — раздался со всех сторон гул голосов. — Если отдавать, скорей, марзпан отдаст. А Спарапет страны не отдаст!

Внезапно со стороны города донесся колокольный звон — зловещий, мрачный, похожий на погребальный…

Все вскочили.

— Что это, что? — послышались тревожные голоса.

— Идем! — воскликнул Оваким и бросился бежать в город. Толпа последовала за ним.

В городе царило смятение. Набат гудел все громче. Население высыпало из домов. Все спрашивали друг друга, что случилось, и никто не мог дать ответа.

Распространившиеся за последние дни вести, приезд нахараров, посещения марзпана персидскими сановниками, ночные совещания — все это вызывало тревогу среди населения.

К хлынувшей в город толпе пришлых стали присоединяться местные жители. Разбухая с быстротой горного потока, толпа свернула ко дворцу. Народ начинал понимать, что в храме и во дворце совершается нечто недоброе, касающееся всей страны. Люди с беспокойством следили за дворцом, ожидая, что оттуда покажется кто-нибудь и объяснит, что там происходит.

Внезапно из ворот выскользнули трепещущие языки факелов и мрачным багровым блеском осветили тысячеликую толпу, бурлившую на всех улицах города.

— Дорогу, дорогу! — взывал гонец, мускулистый и подвижный юноша, размахивая в воздухе жезлом и стремительно прорезая толпу. — Раздайтесь шире! Нахарары идут!..

Народ расступался, образуя неширокий проход. Все впились глазами во дворец, откуда должны были появиться нахарары.

— Настали вновь дни Шапуха… Проклятие персам!.. — послышался чей-то голос.

Нахарары вышли. Лица их были мрачны и озабочены. Впереди шли Ваан Аматуни, Нершапух Арцруни, Вардан Мамиконян и Гадишо Хорхоруни.

Позади шла группа телохранителей.

— По закону предков поступайте! Не отдавайте! — выкрикнул дед Абраам, когда нахарары поровнялисъ с ним.

— Вспомните дни Шапуха! — воскликнул еще кто-то.

Толпа зарокотала, качнулась и тронулась с места; все пошли за нахарарами. Но телохранители оттеснили народ. Толпа снова остановилась.

Нахарары проследовали в храм, который находился в нескольких кварталах от дворца. Тяжелым, гнетущим молчанием встретил храм вступивших под его своды князей. Холодом смерти пахнуло нахарарам в лицо.

Слабое мерцание лампад, не рассеивая мрака, скопившегося в углах и нишах, зловеще оттеняло воспаленные лица монахов. Они обступили католикоса, который, как некое мрачное изваяние, восседал на резном дубовом троне. Это был еще не очень старый, крупного сложения человек с властным взглядом больших черных глаз. Лицо его пожелтело от ночных бдений, но во взгляде читались ум и спокойствие умудренного богатым жизненным опытом философа и вместе с тем пыл непреклонного борца.

Когда вошли нахарары, он отвел глаза от пергаментных листов, которые сжимал в сильной руке, сосредоточенно, но спокойно изучая их. Чуть поодаль от трона, на ветхом ковре, прикрывавшем каменный пол, сидел невысокого роста старик священнослужитель, впрочем, довольно крепкий. На коленях у него лежала дубовая дощечка, на которую был наколот лист пергамента. Старец обдумывал что-то и записывал тростниковым пером, время от времени совещаясь с другими священнослужителями, сидевшими рядом с ним. Это был епископ Езник, по прозвищу Кохпаци, прекрасно владевший греческим, ассирийским и персидским языками и хорошо знакомый с учением Зрадашта,, опровержение которого он составил в свое время. Из помогавших ему двух пастырей один был тем аштишатским богословом, которому Вардан Мамиконян предложил выехать в Арташат для участия в составлении ответа Азкерту. Звали его иерей Гевод. В нем совмещались черты умного и волевого пастыря и пламенного патриота. За ними, внимая им обоим и не отводя от них взора, сидел другой из провожавших Вардана в Аштишат — Егишэ, молодой полумонах-полувоин с мечтательными глазами и вдохновенным лицом. Он был взволнован и больше наблюдал со стороны, чем участвовал в обсуждении. В душе его глубоко запечатлелись события последних дней, и он напряженно и встревоженно следил за их развитием. Как человек начитанный и одаренный поэтическим даром, он также был привлечен к составлению ответа персидскому царю вместе с Езником Кохпаци и Гевондом.

Остальные присутствовавшие в храме были епископы, высокие сановники церкви, прибывшие из Айрарата, Тайка и Армении Высокой, чтоб принять участие в обсуждении надвигавшихся событий.

Появление нахараров вызвало в храме движение. Все привстали, чтоб приветствовать их. Ваан Аматуни вместе с Варданом Мамиконяном прошел вперед, приложился к руке католикоса и молча стал чуть в стороне от него.

Наступило молчание, которое обычно бывает, когда люди не решаются говорить, опасаясь, что первое же их слово вызовет неприятную и нежелательную вспышку.

Нахарарам принесли табуреты, и они расселись по старшинству. И у священнослужителей и у нахараров было основание тревожиться. Власть духовенства была поставлена псд угрозу. Азкерт стремился уничтожить прежде всего религию, монастыри, их поместья. Он хотел подорвать материальную основу существования духовенства, чтобы принудить армян принять огнепоклонство, ассимилировать их, вытравить самую идею сопротивления, а после этого уничтожить духовенство, нахарарство, истребить и самый народ армянский.

Тревогой охвачены были и нахарары. Они чувствовали, что вера — лишь предлог, что Азкерт задумал уничтожение нахарарства…

Католикос встал, осенил нахараров крестным знамением и, с волнением глядя в глаза Вардану, произнес:

— Настало испытание, уготованное для нас лукавым, государь Мамиконян!..

— Испытание будет для всех нас, святейший отец! — ответил Вардан. — Если мы окажемся малодушны, заслуженным будет и наше бедствие..

Вновь наступило гнетущее молчание. Католикос тревожно оглядел собравшихся.

— Где марзпан? Разве нам надо приглашать его? — с упреком проговорил он.

— Не подобает марзпану участвовать в подобном совещании! — мрачно возразил Гадишо.

— Это почему же? — спросил чуть изумленно Ваан Аматуни.

— Марзпан представляет власть в стране!

— А мы, нахарары?

— Мы — представители власти в наших уделах, а марзпан — представитель персидского царя, — все так же мрачно, не поднимая глаз, настаивал Гадишо.

Нахарары молча задумались над его ответом.

Ваан Аматуни сказал:

— Хорошо, государи! Как бы то ни было, но именно марзпан должен подписать наше ответное послание царю. Царь будет считаться прежде всего с ним. И сколько бы он ни отмалчивался, когда-нибудь заговорить ему все же придется!

Никто не отозвался на эти слова. Некоторые нахарары нахмурились, слушая бывшего азарапета Армении, враждебное отношение которого к марзпану было хорошо известно всем.

— Говорил ты с ним, владыка? — обратился к католикосу Ваан Аматуни. — Сообщил он тебе что-либо?

— Ни слова. Безмолвствует, как камень…

Вардан Мамиконян обменялся многозначительными взглядами с католикосом и затем с Вааном Аматуни. Нахарары хмуро молчали. Невозможно было угадать, о чем они задумались.

— Он марзпан… Его положение иное! — как бы недовольный подобным оборотом беседы, заметил Гют Вахевуни.

— Почему иное? — холодно возразил Ваан Аматуни. — Вопрос ясен: или да, или нет — Сам же ты говорил, государь Аматуни, что и царь царей считается прежде всего с ним… Я хочу сказать, что его положение трудней.

— Это наше общее положение, государь Вахевуни! — возмутился Ваан Аматуни.

— Не знаю, не знаю! — неприязненно оборвал эти пререкания Гют и хмуро оглянулся на Гадишо, который исподтишка следил за ним, по-видимому, разделяя его взгляды.

Тем временем католикос начал жаловаться на перса Деншапуха, на притеснения церкви и на тягчайшие поборы, которыми тот обложил монастыри и церкви.

Ваан Аматуни, которого в качестве смещенного персами азарапета Армении больше всего касались интриги и произвол Деншапуха, лишь в угрюмом молчании внимал жалобам католикоса.

Вардан был грустен, говорить ему не хотелось. Он видел, как удручающе подействовал на нахараров непререкаемый тон указа о вероотступничестве и как затрудняются они сказать что-либо решающее. И действительно, вот прошло уже сколько времени после его прибытия и встречи с нахарарами, но никто не произнес еще ни единого прямого слова об указе. Как будто указ этот относился не к ним, а к кому-то другому, чьего решения они и ждали…

Это подавленное настроение возникло у Вардана еще в ту ночь, когда он посетил аштишатский монастырь. Он тогда же осознал, что на его народ надвигается беспримерное, небывалое еще испытание, размеры коего он и затруднялся и избегал определять. И через невиданное это испытание должен был пройти весь народ в целом — со своими крестоянами, сепухами, нахарарами и марзпаном, равно как и со своим духовенством. Что скажет этот народ, когда испытание подступит, нависнет над головой?.. Вот что занимало сейчас все мысли Вардана. Он чувствовал, что медлить далее нельзя, необходимо перейти к делу.

Посланный к марзпану гонец вернулся и сообщил об отказе Васака Сюни участвовать в собрании нахараров и духовенства.

— Государь марзпан просил ответ по написании представить ему, — закончил гонец.

— Значит, остались только мы и с нами совесть наша! — сдерживая возмущение, сказал Вардан — Приступайте же, святые отцы!

Католикос поднялся и, обращаясь к Езнику Кохпаци, торжественно вымолвил:

— Возьми указ царя царей!

Все присутствовавшие встали. Езник Кохпаци взял в руки истрепавшийся от частого изучения свиток указа и выжидающе взглянул на католикоса.

— Обернитесь лицом к западу! — повелел католикос. Все повернулись к западу. Католикос продолжал:

— Святые отцы и нахарары земли армянской! Пробил последний час раздумья для составления нашего ответа. Прочитаем же в последний раз указ царя. Читай, святой отец!

Езник Кохпаци начал читать звучным голосом:

— «Михрнерсэ великий, азарапет Ирана и не Ирана вождям армянским посылает привет великий.

Знайте, всякий, кто под небом живет и законов маздаизма не придерживается, глух тот и слеп и дэвами Аримана совращен!»

В указе восхвалялось вероучение Зрадашта.

Далее следовала основная часть — осмеяние христианства: выставлялась как заблуждение вера христиан в то, что бог создал добро и зло, равно как и смерть.

— «…Если страна Румов (Византия), по причине великого безумия своего, заблуждается и к великому своему урону нашей совершенной веры не приемлет, то почему следуете вы ее заблуждению? Какой веры ваш повелитель держится, ту примите и вы…»

Езник дошел до заключительной части указа:

— «Ныне выбор перед вами: или отвечайте на мое послание слово за словом, или явитесь ко Двору и перед великим судилищем предстаньте!»

— Повернитесь к стороне молитвенной! — повелел католикос. Все повернулись лицом к востоку. Никто не нарушал молчания. Католикос обратился к присутствовавшим:

— Государи нахарары и святые отцы! Что решили вы? Молчание было ему ответом. Католикос вновь обратился к нахарарам:

— Ужели нет у нас друзей во всем мире? И никто не придет нам на помощь?

— Никто! — отозвался желчный и обычно молчаливый Манэч Апахуни. Холодом повеяло от его ответа.

Католикос сдержал свое возмущение.

— Воззовем ко всему человечеству! Пусть оно вступится за нас!

— К кому же воззовем, владыка? — сумрачно спросил Вардан.

— К византийцам, сирийцам, иверам, агванам!.. Вардан ответил не сразу:

— Будем искать помощи — я не возражаю. Надо обратиться ко всем врагам персов. И мы обратимся. Но прежде всего объединимся мы сами, обратимся к самим себе. Готовы ли вы объединиться, чтобы сообща противостоять тирану?

— Мы, пастыри духовные, к сопротивлению готовы. Готовы ли к тому же и вы?

— Готовы! — произнес Вардан.

Католикос обернулся к остальным нахарарам.

— Мы готовы… — отозвалось большинство нахараров.

— Я имею замечание, государи… — поднял голос Гадишо, по своему обыкновению с непроницаемым выражением вперив взор в Землю. — Послание царя направлено «вельможам армянским»… Как же попало оно в руки духовенства и почему отцы духовные участвуют в составлении ответа?

Волна смятения прокатилась по собранию. Вопрос нахарара Хорхоруни показался метким.

— На основании чего полагаешь ты так, государь Хорхоруни? — спросил Ваан Аматуни.

— На основании слов самого указа: «Не верьте пастырям вашим, ибо они обманщики. То, что словом проповедуют, на деле сами не выполняют…» Ясно, что послание обращено к нахарарам и направлено против духовенства!

Католикос вздрогнул и взволнованно обратился к Гадишо:

— Государь Хорхоруни, вождями армянского народа являются все те, кто в дни испытаний проливали за него кровь и будут ее проливать и впредь. А мы свою кровь пролить готовы!

Князь Вахевуни с глубоким удовлетворением заметил, что слова Гадишо задели католикоса, и, будучи не в силах сдержать злорадство, насмешливо сказал:

— Поскольку святейший владыка сам признает, что указ относится к духовенству, которое давно уже стремится присвоить себе нахарарскую власть, — пусть духовенство и держит ответ перед Азкертом!

— Государи нахарары, танутэры страны Армянской! — воскликнул, дрожа от волнения, католикос. — Знайте, мы духовной властью не поступимся! Кровью своей будем защищать завет и дело Григория Просветителя! Не отдадим монастырей и владений наших!

— Не препятствуем вам, святейший отец! Идите и сражайтесь! — усмехнулся Гют.

— Не отмежевывайся, государь Вахевуни! — сурово упрекнул его католикос. — В этой борьбе принуждены будут принять участие и нахарары!

— О каком принуждении идет речь? — вспылил Гют. — Вы применяете власть? Уж не возомнили ли вы себя и впрямь властью?

Толпа вокруг храма волновалась. Со всех сторон слышались встревоженные голоса.

— Почему так тянут? С кем они ссорятся? Персы есть между ними, что ли? Почему не принимают решения?

— Нет единодушия, видно!..

— Почему нет единодушия? Не хотят сохранить страну, что ли?

А страсти разгорались в храме все сильнее и сильнее. Вардан поднял руку.

— Оставьте споры, владыка, и вы, государи нахарары! — сказал он спокойно, но властным голосом. — В час, когда мы всем народом стоим перед вопросом жизни или смерти, нет ни сильных, ни слабых мира сего. Ответ держать нужно всем народом… Завершим дело, встанем на защиту родной страны, а за старые споры можно и после приняться! Добровольное отречение не спасет нас, государи, как бы в душе ни надеялись на это некоторые из нас! Азкерт знает, что, сколько бы мы ни отрекались, все же мы останемся армянами и будем ему угрозой в его споре с Византией. Вот почему он стремится уничтожить нас! Отдадим ли мы нашу власть, страну, нашу родину?!

— Не дадим, Спарапет! — откликнулись нахарары и духовенство.

— А если так, то подумайте о том, что на войну необходимо выйти всем народом! Следовательно, нам необходимо единение — единение нахарарства, духовенства, народа! Необходимо всенародно записаться в воины отчизны!

— Господь истинный! — откликнулись многие нахарары, воодушевленные и словами Вардана и волнением народных масс, голос которых проникал в храм.

— Пусть не пытается здесь никто принуждать нас! — решительно заявил Гют. — Мы не намерены ставить под угрозу свою власть ради духовенства!

— Государь Вахевуни, — обратился прямо к Гюту Вардан, — скажи, ужели ты дашь согласие на вероотступничество?

— Государь Мамиконян, я не настаиваю, чтоб мы дали согласие на вероотступничество. Но допустим на мгновение, что мы Для виду согласимся. Разве не останемся мы теми же нахарарами и владетелями, господами своей самостоятельности и свободы? Напрасны опасения!

Все быстро обернулись к нему. Широко раскрыв глаза, с возмущением глядел на него Вардан.

— «Нахарары», «владетели», «самостоятельность» и «свобода»?! Конец господства нахараров — вот чего жаждет Азкерт! Уничтожил государство наше, теперь уничтожает и нахарарство… Он стремится путем вероотступничества оторвать нас от нашей опоры — от народа. Он хочет превратить нас в бесправных изгнанников, в людей без родины, рассеять нас и развеять на чужбине, вдали от родины… Можно ли после этого говорить о нахарарстве, о независимости и свободе?! Мираж и самообман!..

Слова Вардана подействовали удручающе: они казались близкими к истине. Вардан продолжал:

— Никаких уступок! Погибнем все, если между нами не будет единения. Помните об этом и будьте разумны! И предупрежу даю тебя, государь Вахевуни, что никто из нас не правомочен говорить от имени всех нахараров!

— Правильно это! Истинная правда! — откликнулись азарапет, Артак Мокац, Атом Гнуни и Аршавир Вананди.

Но против Вардана действовал скрытый антагонизм части нахараров, каменное молчание которых сковывало волю собравшихся. Самым странным, однако, было то, что в числе молчавших был и Нершапух Арцруни — один из самых крупных и влиятельных нахараров страны. В час грозного испытания, когда более, чем воздух, было необходимо единение, спаянность, возникали распри, разлад, открывалась возможность предательства, смут и распрей, которые могли привести страну к гибели.

Выступив вперед, Вардан решительно обратился к Гюту:

— Довольно! Скажи нам свой окончательный ответ, государь Вахевуни!

Гют побледнел. Глаза его сверкнули.

— Поскольку духовенство издавна стремится поставить свою власть выше власти нахараров, пусть и в этот роковой час оно само держит ответ перед Азкертом! Не намерены мы проливать кровь за духовенство, и нет у нас повода к борьбе против царя царей!

— И мы лично дадим наш ответ самому царю царей в Тизбоне! — добавил Гадишо.

— Значит, вы не намерены встать на защиту страны, государи нахарары? — спросил Гевонд.

— Что-о?! Ты намереваешься стать судьей совести нашей, начетчик несчастный?! — разъярился Гют.

Толпа вокруг храма напрягала слух, — отзвуки разгоревшегося спора доходили и до нее. Вот ясно послышался голос Гевонда:

— Страх смерти сковал вас, туман бесчувствия объял ваши души! Блуждаете вы подобно лунатикам и не видите ничего кругом, говорите — и не мыслите. Чего требует от нас исчадие ада, щит зла, орудие сатаны?!.

— Будь осмотрительней, отец! — с угрозой прервал его Гют.

— Сандарамет преисподней, мне ли его страшиться?! — не слушая, повысил голос иерей. — Неужели молчать мне, покориться, когда он требует, чтоб мы погасили свет и приняли тьму?

— Что ж, ты осмелишься противостоять царю арийскому? — с угрозой спросил Гют.

— Государь Вахевуни, если даже целое полчище тиранов станет передо мной, я и тогда буду противоборствовать им!

— Молчи, мятежник! — вышел из себя Гют.

— Пусть я мятежник, но не слепец! — не уступал Гевонд.

Внезапно воцарилось зловещее молчание. Все ждали, что вот-вот раздастся лязг мечей. Внутри храма происходил беспримерный поединок между нахараром, стремившимся сломить дух противника, и иереем, который выступал против него с неслыханной смелостью.

Толпа, всколыхнувшись, придвинулась вплотную к храму, пораженная этим непристойно резким столкновением нахарара со священнослужителем. Это неслыханное событие можно было объяснить лишь тем, что Гевонд уже считал себя воином — защитником родины.

— Вон из храма! — прогремел Гют.

— Что делается, боже, что делается?! — прокатилось по толпе.

— Вон из храма!.. — повторил разъяренный Гют.

— Государь Вахевуни!.. — послышался предостерегающий голос Вардана.

— Государь Вахевуни!.. — вторили ему некоторые нахарары. На паперти послышались ошеломленные голоса:

— Смотрите, смотрите, что творится!..

— Священника! Священника из храма выгоняют!

Оцепенев, все растерянно глядели на двери: там совершалось нечто неслыханное и отвратительное — телохранители Гюта выволокли из храма иерея Гевонда, который потрясал кулаком, задыхаясь и дрожа всем телом.

— Повелеваю прочесть воззвание к воинству армянскому! — послышался из храма яростный голос католикоса.

— О-о-о! Слышите, братья? Воинство созывают! Вот до чего дошло!..

Внутри храма послышались встревоженные голоса нахараров.

— Святой отец, чрезмерно это!..

Многоголовая, густая, безмолвная народная масса непрерывно и тяжело напирала и продвигалась вперед, туда, где происходил спор — к храму. И сколько бы ни отталкивали назад эту непокорную массу, она не ослабляла своего безостановочного, неодолимого напора.

Возглас католикоса смутил всех — и нахараров, и духовенство, и народ. Обращение к воинству армянскому знаменовало час крайней опасности. По старинному, неписаному закону, вооруженные силы страны, известные под именем «воинства армянского», в иерархии государства числились даже выше нахарарства и в исключительных случаях подчинялись непосредственно католикосу.

Выведенный из храма иерей Гевонд громко возгласил:

— Народ армянский! Воззови к воинству своему! Пусть оно поднимется на защиту страны! Князья отказываются ее защищать!..

И тотчас, рассекая толпу, к храму со всех сторон устремились группы воинов. Одновременно туда же хлынула толпа горожан, которая, однако, была вынуждена уступить дорогу ринувшейся в храм мрачной, фанатической массе монахов, возглавляемых настоятелем сюнийского монастыря отцом Григориосом и старым монахом. Высоко подняв кресты, монахи угрожающе потрясали им в воздухе.

Единению собравшихся в храме был нанесен удар. Намечался раскол, Гют выступил вперед и заявил:

— Восстаньте, если хотите, вместе с воинством вашим против царя царей! Мы в мятеже участия не примем!

— Вы затеваете предательство в час страшного испытания! — бросил ему Вардан. — И вы ответите за это перед страной! Опомнитесь!

— Мы мятежного послания не подпишем! — крикнул в ответ Гют.

Вместе со своими единомышленниками он направился к выходу, но остановился в дверях храма.

Толпа по ту сторону дверей всколыхнулась:

— Что случилось? На чем решили? Какой ответ дают?..

— Артавазд вырвался из недр Масиса!.. Конец стране Армянской!.. — исступленно прозвучал чей-то хриплый голос. Это был голос Зареха из селения Акори у расселины Масиса.

Тысячи лиц повернулись к нему, дрожь ужаса пробежала по толпе. Мрачное предчувствие охватило ее: казалось, сейчас погибнет нечто гораздо большее, чем думали, — самое основное, сама твердь земная, и в разверзшуюся под ногами бездну стремительно полетит тот мир, в котором зародились и испокон веков мирно существовали люди. Казалось, приходил конец роду людскому, надвигалась гибель мира…

— Конец стране Армянской!.. Спасайте!.. — стоном прокатилось по толпе.

— Как это конец стране Армянской?! О чем вы говорите?! — с гневом выкрикнул Аракэл.

— Отдают страну Армянскую Азкерту… Отдают землю родную!.. — отозвались голоса.

— Как отдают? Кто отдает? — зарычал Аракэл. Он пробился сквозь толпу и злобно огляделся. — Кто отдает? Черноголовые или нахарары? — И решительно повернулся: — Идем посмотрим, кто это там отдает и кто берет, и о чьей стране разговор?

— В уме ли ты?! Опомнись! Головы тебе не сносить! — возразил один из стоявших рядом с ним.

— Головы не сносить? — разъярился Аракэл. — За то, что землю родную хотим защитить?! Да если ее отдадут чужестранцам, то что для нас смерть? Чем она нам страшна?

И вдруг, весь преобразившись, он вскочил на камень и обратился к народу:

— Слушайте, братья! Не чужим за наше дело стоять! Родная земля, да разве это не вы сами?

— Мы! — послышались бесчисленные могучие голоса.

— А раз родная земля — это мы, то ведь и бой идет за эту родную землю. Записываюсь в воины и посвящаю дух свой делу защиты родины! Кто со мной? Идем! За родину! — крикнул он и быстро зашагал к храму.

— За родину! Идем! — пронеслось громом.

— Конец наступает стране Армянской!.. Спасайте!.. — вновь прокаркал зловещий голос Зареха.

Толпа всколыхнулась, раскачалась и потекла густым и тяжелым потоком. Плечом к плечу шли Вараж, Ерзас, Маркос, Горнак-Симавон, Мартирос, кузнец Оваким, дед Абраам, крестьяне-беглецы, ремесленники, воины.

— Двигайтесь!.. Двигайтесь! — понукали задние ряды. А передние кричали:

— Стой, стой!.. Не напирай!

Но никто никого не слушал. Толпа напирала, она текла к храму упорно, безостановочно, грозно.

Какой-то разъяренный сепух кинулся было на Аракэла, но тот так толкнул его и толпа так подхватила его, что сепух утонул в человеческом потоке, который повлек к храму и его.

Нараставший грозный гул толпы обеспокоил собравшихся в храме. Там только сейчас поняли, что подступает народ и чем это грозит.

— Что это?.. Ворваться хотят?.. — с тревогой повернулся Гют к Гадишо.

Гадишо кинул злобный взгляд на сурово глядевшего в его сторону Вардана и с горькой улыбкой обернулся к дверям храма — туда, где стоял Гют. А перед Гютом открылось зрелище, еще более ужасное и грозное, чем все, что ему когда-либо приходилось видеть в жизни.

С мрачной решимостью, с воловьим упорством протискивался вперед крестьянин Саак, прокладывавший дорогу тем, кто шел позади него. Народ все сметал на своем пути. И вот уже передние ряды, теснимые сзади, подступили вплотную к дверям храма. Стража и княжеские телохранители выставили навстречу им острия своих копий. Через открытые двери подошедшие заглянули внутрь храма и на мгновение опешили, встретив суровые и осуждающие взгляды князей и духовных пастырей.

— Отгоните толпу! — с яростью приказывал телохранителя вышедший из себя Гют. Те выступили вперед.

— Назад! Назад!.. Осади! — кричали они, стараясь перекрыть гул толпы.

На минуту толпа дрогнула.

— Стойте!.. Стойте!.. Отойдите! — послышались вопли теснимых. Передние ряды пытались отойти. Но ничего не вышло. Течение продолжало нести их вперед.

И вот перед заграждавшими вход воинами появился Аракэл: смело вырвавшись из передних рядов, он бросился к дверям. За ним тотчас последовали другие, и толпа подступила вплотную.

Находившиеся внутри увидели себя окруженными со всех сторон. Неумолчное, грозное рычание массы угнетало их, парализовало их волю и мысль. Все усиливаясь и усиливаясь, оно превращалось в титанический ропот, ропот возмущения и ярости, смешанный с молитвой и надеждой.

— Как вы дерзнули ворваться в храм?! — крикнул Гют, пытавшийся этим окриком заглушить свой собственный страх.

— Во имя священной родины! — вновь возопил Зарех.

— Во имя священной родины! — загремела в ответ толпа, словно она лишь теперь с ужасом увидела грозившую родине гибель В храме колыхались новые лица: выплывало лицо Зареха со взором, который затуманило исступление; лицо Саака, с яростным, безмолвным упорством остановившегося впереди всех и казавшегося наиболее грозным. Его взгляд давил Гюта. Страх вызывала эта еще недавно покорная толпа. Ее мужество и воодушевление, ее отчаяние и решимость были способны смести все: и власть, и веру, и церковь, и закон.

— Вон! Вон отсюда! Куда вы лезете, бесстыжие? — кричал Гют.

Аракэл, на которого устремлены были все глаза, шагнул вперед:

— Мы пришли стать на защиту родины!

— И ты осмеливаешься так говорить с князем, раб презренный! — вспыхнул Гют и обернулся к телохранителям: — Выбросить его!

— Князь! — еще ближе подступил Аракэл. — Свидетель наверху — бог, внизу — народ армянский: я присягнул быть воином, отдать себя родине… Я не знаю страха и смерти не боюсь!..

Воин родины… Это была добровольная присяга, обет стоять насмерть перед врагом, решение во что бы то ни стало победить врага, не считаясь ни с его силой, ни с чем, ни даже со смертью, Поборов смерть, пройдя через нее, народ — грозный, отбросивший страх и нерешительность, — уже сам был страшен и грозен. Он не подчинялся больше ни князю, ни царю, он восставал против них, говорил им в лицо всю правду, клеймя несправедливость и насилие. Не имело смысла спорить с ним, пытаться сломить его волю, даже уничтожить его: он решил бороться до победы. И принимал обет воина родины лишь гот, кто непоколебимо решил защищать справедливость и свободу против несправедливости и насилия. Злоупотреблять правом воина родины не осмелился бы никто: приносили присягу лишь те, кто был охвачен возвышенным, священным воодушевлением, кто искренне посвятил себя великому делу.

Клич «За народ! За землю!» разрешал каждому то, что доселе казалось запретным. Он давал право спорить с царями, марзпанами и князьями. Толпа почувствовала, что лишь с этим кличем может она требовать от сильных мира сего, чтобы они защищали страну от врага, от сборщиков дани, от персидского ига. Это был клич народной ярости, — народ требовал восстания, сопротивления.

В этот высший миг напряжения всех своих сил народ создал сам себя. Подхватив иерея Гевонда, воинов и монахов, народные массы с непреодолимой силой ворвались в храм.

Вардана, который не без тревоги следил за этим вторжением, также больно задело попрание власти, забвение должного почтения. Но с проницательностью опытного полководца он сумел проникнуть в смысл этого вторжения и оценить его.

Сделав несколько шагов по направлению к дверям, он громко приказал затерявшимся в толпе сепухам и телохранителям.

— Оставьте народ в покое! — И бросил суровый взгляд на Гюта.

Сепухи и телохранители отступили.

— Что смутило вас, братья? — обратился Вардан к толпе, продвинувшейся еще глубже в храм.

Аракэл выступил вперед и промолвил, не поднимая сумрачного взора:

— Спарапет! Мы пришли узнать, какой ответ вы даете Азкерту. И вот говорим вам: дайте ответ, какой пожелаете, но мы все присягнули! Мы будем сражаться и страну не отдадим, как бог свят!

— Присягнули в этом и мы, брат крестьянин! Не отдадим, клянусь господом истинным! — вдруг вспыхнув, отозвался Вардан.

— Истинный господь, не отступимся! — громом прокатилось по толпе.

Вардан осенил себя крестным знамением; в толпе последовали его примеру.

«Воин родины!» У Гадишо и Гюта эти слова вызвали глубокую тревогу.

Но пока Гют стоял в нерешительности, Аракэл подступил еще ближе.

— Всем народом считаем себя воинами родины! Мы будем защищать страну! Так и передайте царю!.. — точно мечом отрубил он.

— Будем защищать!.. Воины родины! — тысячью голосов загремела воспламенившаяся толпа.

Атмосфера накалялась. Люди преобразились. Казалось, рухнула основа мира. Простолюдин восстал, поднялся, стер вековую черту, отделявшую его от князя, сравнялся с ним, стал самостоятельной силой. И это было самым страшным для нахараров, страшным и неожиданным, как землетрясение, наводнение, как извержение вулкана.

Нахарары — единомышленники Васака — были охвачены бешенством, и лишь страх смерти вынудил их снести это унижение. Не менее тяжелым и неприятным показалось создавшееся положение и сторонникам Вардана; но они чувствовали, что иного выхода нет, что началось нечто небывалое, невиданное, но неизбежное, и что с этим положением надо примириться и молчать хотя бы во имя спасения своей власти и страны.

В наступившем молчании Вардан взошел на ступеньку алтаря и поднял руку, требуя молчания. Толпа затаила дыхание.

— Государи нахарары, святые отцы, народ армянский! Мы стоим перед грозным могуществом арийцев. Тиран занес над нашей страной меч уничтожения. Под предлогом веры посягает он на наше самовластие, на нашу страну, нашу свободу. Готовы ли вы бороться, защищать родную страну?

— Готовы!.. — в один голос отозвалась толпа.

— Готовы и мы!.. — воскликнул Артак.

— И мы! — повторил Атом.

К ним присоединился и Аршавир Аршаруни, и даже Нершапух, осознавший, наконец, всю важность происходящего.

Остальные нахарары — и сторонники и противники Вардана — также выразили согласие с его словами.

— Много мы думали, много и спорили. Бились, чтоб отыскать слово мира для царя царей. Но слово мира, направленное тирану, — это согласие покориться ему, пойти на предательство и смерть! И да поможет нам бог!

— Да поможет нам бог! — грянул народ. Вардан загорелся:

— Предки наши завещали нам защиту отчизны. Ценою своей крови отстояли они свободу и отчизну и нам оставили завет — хранить неприкосновенными святыни эти. Защитим же завещанные нам сокровища! Умрем, но не отдадим врагу ничего!

— Умрем, но не отдадим! — загремел мощный многоголосый ответ народа.

Тяжелое дыхание толпы, власть ее тысячеокого взгляда подавляли всякое сопротивление. Развеялись, как дым, раздумье и словопрения, козни и интриги. Страна всколыхнулась, сдвинулась непоколебимо и бесповоротно.

Вардан почувствовал, что наступил решающий миг. Медлить далее было бы опасно.

— Братья! — возвысил он свой голос. — Указ требует от нас ответа. Дадим же достойный ответ!

— Истинно!.. Дадим ответ! — подхватили многие князья, и лишь Гадишо многозначительно переглянулся с Гютом и Артаком Рштуни.

— Святейший отец! — обратился Вардан к католикосу. — Пробил час. Повели приступить к составлению ответа!

— Да ниспошлют нам святыни наши и наша совесть должную мудрость! — провозгласил католикос. — Приступим!..

Заполнившая храм масса нахараров, духовенства, народа и воинства опять всколыхнулась. Тысячи голов поднялись к небу.

Когда движение замерло и рокот утих, католикос обратился к Езнику Кохпаци, Гевонду и Егишэ:

— Повелеваю вам, отец Езник, и тебе, отец Гевонд, равно как и тебе, брат Егишэ, — пишите опровержение учения маздаизма!.. Господь наш и народ армянский да будут вам оплотом!

— Аминь!.. Аминь!.. Аминь!.. — мощным эхом откликнулось слово народного одобрения.

Тотчас воцарилось спокойствие, какое нисходит на людей, переступивших порог смертельной опасности, будь то посреди бешено стремящегося потока, перед отверстой пастью хищного зверя или под мечом врага, — миг высшего напряжения и одновременно высшего спокойствия. Еще момент — и пройдена черта, поздно будет отступать, «свершилось»!

Волна надежды, мужества и боевого воодушевления подхватила всех. Пронесся вздох облегчения. Люди начали перешептываться, появилась улыбка на лицах… Все почувствовали, что свершилось таинство обета, все присягнули на единение. Это сознание так властно овладело всеми, так ярко сверкало у всех в глазах, что высказаться против него уже никто не мог.

Гадишо опустил голову, и это удручающе подействовало на его сообщников. Они также смотрели понуро, молча выжидая, как будут развиваться события далее.

И покуда каждый воспринимал происходящее по-своему — кто с воодушевлением, а кто и с малодушием, — три человека, весьма между собой несхожих по строю мыслей и по натуре, сидели, поджав скрещенные ноги под себя, с дощечками для письма на коленях и набрасывали на пергаменте черновик ответа.

Наконец, Езник, человек трезвого ума, привыкший подчинять чувства разуму, подал знак Гевонду и Егишэ, что пора объединить и отделать все написанное. Он взял их рукописи, просмотрел, сделал нужные указания и изменения, перечитал все снова и, встав, сообщил во всеуслышание, что ответ готов.

По храму пробежал шепот, все замерли.

— Читай! — повелел католикос Гевонду.

Гевонд взял в руки текст и стал размеренно, четко читать суровым своим голосом:

— «Католикос армянский Овсеп с братией от старших пастырей и до самых младших в миролюбии великом шлет привет тебе, Михрнерсэ, великому азарапету арийцев и не арийцев, наивеличайшему Спарапету арийцев!..»

Это было общепринятой и пристойной формой обращения, от которой не пожелал отказаться Езник Кохпаци хотя бы во имя сохранения собственного достоинства.

Затем в ответе давалось толкование сущности христианства, составленное Езником как с исключительной смелостью, так и с глубокой философской обоснованностью. Мир был им представлен как некое многообразие веществ, управляемых высшим и всесильным началом.

Внимая ему, участники собрания как бы впервые почувствовали силу и красоту высокой мысли. Полемизируя с Михрнерсэ, которого в стране арийцев прозвали эрпэтан-эрпэт — то есть главой знатоков, толкователей закона, — Езник в ответе намеренно обращался к нему следующим образом:

— «Когда бы ты хоть малость откинул в сторону стремление власть свою раздуть и как равный с равными в спор вступил, признаем мы, что в чем-либо ином ты был бы мудр весьма…»

Артак, стоявший с Атомом чуть поодаль и напряженно прислушивавшийся к чтению, задумался. Гевонд читал дальше:

— «Мир материален, и все его вещества различны и друг другу противоположны. Но един творец всех противоречий, сводящий их всех воедино и любовью примиряющий их друг с другом. Умеряет он жар огня прохладой воздуха, жестокую суровость воздуха — жаром огня, равно как и дробит на мельчайшие частицы землю трением ее о затверделое гладкое дно воды…»

«Вот как следует приступать к войне! — подумал Артак. — Необходимо вначале подавить дух арийцев… Молодец, отец Езник, славно ты начинаешь!..»

— «Но если ошибаешься ты по неведению твоему, — читал меж тем Гевонд, — то мне, достоверно все это ведающему, следовать за тобой в заблуждении твоем не подобает…»

Гевонд потрясал своей львиной гривой, голос его рокотал под сводами храма, воспламенял сердца.

Пока ответ еще касался вопросов богословия, он действовал на разум слушателей. Но когда Гевонд подошел к боевой части, народ дрогнул, хлынул вперед и обступил его. И вот послышались слова:

— «От веры нашей не отторгнут нас ни ангелы и ни люди, ни меч и ни огонь! Отныне обо всем том, что здесь изложено, ты нас уже не спрашивай, ибо обет веры нашей дан нами не смертному, чтоб могли мы обмануться, подобно дитяти, — господу богу дан наш обет, и нерушим он, и не будет отказа от него ни ныне, ни присно, ни во веки веков!..»

Гевонд закончил чтение, неровными шагами приблизился к католикосу и дрожащей рукой протянул ему пергамент.

— Приемлете ответ сей? — обратился католикос к нахарарам, к духовенству и к народу.

— Приемлем! — отозвались нахарары и духовенство. Аракэл приложил руку к сердцу в знак смирения и промолвил:

— Спарапет, мы люди простые, с письмом и грамотой дела не имеем. Мы в бой пойдем, но родины не отдадим. Если смысл вашего письма таков, — мы приемлем!

— Приемлем! — прогремела толпа.

Напряженная атмосфера разрядилась. То, что было немыслимо сказать вчера, было сказано сегодня. Следовательно, сказать это слово было возможно… И как хорошо, что оно было наконец сказано Охваченный чувством гордости, Артак не сводил глаз с Езника и Егишэ.

«Как же может слыть мудрецом тот невежественный старец в сравнении с подобными философами?! Они мир исследовали, проникли в его тайны. У них разум, высокая мысль, изысканный вкус и светлая чистота нравов… Ужели подобает им марать руки в саже, поддерживая неугасимой стихию, подчиненную наигрубейшему воздействию со стороны воды и ветра?»

Артак еще раздумывал над этим, когда Вардан Мамиконян вдруг обнажил свой меч и, взмахнув им, оглядел князей.

— Поклянемся же остаться верными стране родной! — воскликнул он вдохновенно.

Его движение было символом воинской присяги.

Нахарары немедленно последовали его примеру и, выхватив мечи, подняли их. Незавидным было положение Гадишо и Гюта Особенно неловко чувствовал себя Артак Рштуни. Тайно примкнув к сторонникам Васака, он не переставал колебаться до этого момента…

И Гадишо и Гюту страстно хотелось бы уклониться от воинской присяги. Но, оглядевшись вокруг и заметив пылающие восторгом грозные лица, взглянув на народ, заполнивший теперь уже весь храм, они сочли за лучшее покориться течению событий и, поневоле обнажив мечи, подняли их над головой.

— Посвящаем себя защите отчизны! — громко произнес Вардан.

— Посвящаем себя защите отчизны! — отозвались нахарары.

— Посвящаем себя защите земли и народа! — возгласил Аракэл.

— Посвящаем себя!.. — прогремел ответно народ.

— Клянемся объединить отряды, оружие, уделы наши и крепости, составить единое войско и единую силу страны нашей! — воззвал Вардан.

— Клянемся объединить! — отозвались нахарары.

— После сего правомочен Спарапет объединить все полки нахараров в единое войско страны Армянской! — сформулировал принятое решение Ваан Аматуни.

— Правомочен по воле и благословению господа! — освятил присягу католикос, осеняя крестом присутствующих.

Грозное бедствие, нависшая над страной опасность объединила все три сословия, веками враждовавшие и ненавидевшие друг друга. Сама жизнь повелела отложить на время непримиримость, дабы каждый мог спасти свое положение, свою жизнь, свое достояние, свой удел и потом возобновить прежнюю междоусобную борьбу.

Церковное пение зазвучало грозно, по-боевому. И в этой раскаленной атмосфере было принято и освящено ответное послание. Артаку показалось, что какие-то могучие крылья подхватили его. Он коснулся своим мечом меча Атома, взглянул на его сосредоточенное прекрасное лицо, почувствовал, что Атом смотрит на него, хотя и не поворачивает головы, — и прилив новой силы заполнил все его существо.

Артак смотрел на Вардана, преображенного какой-то чудодейственной силой и помолодевшего, с глазами, сиявшими радостным и победным светом. Он заметил, что постепенно взгляды всех присутствующих обратились к Спарапету. И он понял, что в этой накаленной атмосфере, в этой запутанной религиозной полемике, в великой сутолоке народного брожения рождается тот великий полководец, который призван вести за собой весь народ…

Куда он поведет народ, куда приведет его — было скрыто непроницаемым туманом. Но в этот миг, после сковывавшего всех оцепенения, после стольких колебаний и сомнений, вся тревога пропала. Конец! Вот он — вождь, полководец… Разумеется, он был им и прежде, но служил он тогда царю арийцев. Теперь он будет служить делу родной страны!

Пение утихло. Слышалось лишь, как дышит народ. Католикос обратился к присутствующим:

— Прием лете ли вы сей ответ и согласны ли, чтоб он был отослан азарапету арийскому?

— Приемлем! — почти единогласно отозвались нахарары.

— А вы, святые отцы? — обратился католикос к членам духовного собора.

— Приемлем! — ответили прибывшие из всех областей страны епископы.

— А ты, народ армянский, приемлешь?

— А мы с самого начала согласны были и приемлем! — воскликнул Аракэл.

— Согласны! Приемлем!.. — прогремел и отозвался эхом внутри храма и вокруг него ободряющий тысячеустый голос народа.

— Глас народа — глас божий, — произнес католикос, осеняя всех крестным знамением.

— Итак, да будет ответ сей отослан азарапету арийскому!..

Артак оглядел народ, напряженно следивший за происходившим. Он заметил, как суровы и решительны сделались лица. Удивительная сила кроется в великих решениях, — какой ясностью и радостью озаряется жизнь после их принятия!.. И пусть последуют испытания и кровопролитие! Теперь стало ясно, как надлежит поступать — сопротивляться. Теперь есть народ, который пожелал бороться, и есть вождь, который поведет его на бой. Важно то, что теперь каждый знает, что ему надлежит делать..

Участники собрания радостно и оживленно обсуждали события.

— Слава господу, перед нами ясный путь! — говорил Артак Мокац. — Знаем теперь, куда идем…

Вардан подошел к католикосу, обсудил с ним порядок отсылки ответного послания и затем обратился к нахарарам:

— Государи! Послание будет зачитано перед марзпаном и затем уже вручено сановнику, доставившему нам указ. Согласны вы?

— Да будет так! — отозвались нахарары.

— Итак, государи, чиста ныне совесть наша перед господом и родиной. Чиста она и перед нами самими… Приветствую мужественное решение, принятое вами. Пойдем же, дело не терпит промедлений. Отпусти нас, святейший отец! — сказал Вардан в заключение.

Католикос прочел краткую молитву и распустил собрание. Нахарары двинулись к выходу, и народ расступился, теснясь, чтоб дать им пройти. Радостные лица, решительные взгляды свидетельствовали о том, что в этот день поистине была одержана победа…

Действительно, в этот день народ сумел разорвать окутывавший его туман и овладел драгоценнейшим из сокровищ — он познал самого себя.

Артак сжал руку шедшего рядом с ним Атома, который ответил ему таким же пожатием.

— Будем сражаться, князь? — спросил Артак, склонившись к его уху.

— Сражаться, чтоб жить! — с ясной улыбкой отозвался Атом.

Они прошли сквозь расступившуюся толпу и вместе с представителями духовенства направились ко дворцу. Народ медленно выходил из храма. Лица казались оживленными, преобразившимися.

— Расшевелились наши наверху!

— Пошел ответ тирану!

— О власти разговор идет, Акобос, о власти! Разве откажутся они от власти?! Да где же хотя вон эти даровой хлеб найдут? — Говоривший указал на монахов, наводнивших столицу подобно стаям черных воронов.

Кто-то протяжно сказал:

— Ох, и сколько же земли надобно, чтоб их прокормить!..

— Да разве насытишь их? Пропади они пропадом!

— Замолчи, язычник! Грех!

— Да ну тебя, скажет тоже!.. «Грех»!.. Эй, заводи, что ли, Горнак-Симавон!

Все окружили Горнак-Симавона. Тот достал из-за пазухи трубу, подмигнул остальным гусанам, приказывая вторить ему, и оглушительно громко заиграл мелодию воинственной пляски. Пустились в пляс сотни людей Запылали факелы. Народ нес охапки жердей и раскладывал их кучками: начиная плясать, танцоры выхватывали жерди и зажигали их от факелов. Толпа распевала оставшуюся еще от времен Аршакидов языческую воинскую песню, которую народ прежней, независимой Армении сложил в дни своей вольной мощи:

Воспевая хвалу свободе, стремительно кружилась цепь пляшущих.

Из дворца пришли полюбоваться Атом, Артак Мокац, Гевонд, Егишэ и Езник. В этой языческой пляске им чудился вольный народный дух, пробуждение которого было так необходимо в час испытания. Встрепенулся даже Гевонд, вспомнивший юношеские годы, когда и он принимал участие в подобных увеселениях. Сейчас ему и его братьям по сану это уже не подобало, но пляска какой-то необъяснимой силой воодушевляла даже их.

— А ну, в середину! — обернулся Артак Мокац к молодым воинам.

Махнул рукой юношам и Атом. Воины и юноши быстро сплели вторую цепь вокруг первой цепи хоровода, и пляска разгорелась. С лязгом сшибались поднятые вверх мечи. Появились огромные, в человеческий рост, барабаны, и их воинственный рокот оглушающе отдавался в ближних улицах города. Составив широкий круг, угрожающе сверкая глазами, неслись в пляске Вараж и его «язычники», усердно притопывая ногами и поводя могучими плечами.

Все — и ремесленники, и торговцы, и прибывшие в город крестьяне, монахи и князья, — все вступили в пляску, забыв, что находятся под стенами храма, Откуда-то шэигнали быков, зарезали и зажарили; под песни и ликование начали опоражнивать бурдюки с вином.

А исполинский хоровод продолжал кружиться и греметь под крики толпы:

— Бей… Рази!.. Голову царю снеси!

И до утра тяжко ухала земля и гремела воинственная песня свободы.

Когда Васаку сообщили, какой ответ написан персидскому царю, когда он узнал об обете нахараров и мятежном поведении народа, ему показалось, что он видит странный и дикий сон. Васак встряхнулся, потер лоб, подошел к окну, выглянул из него — понял, что не спит, что все это происходит наяву, и осознал весь ужас случившегося. Его будто обухом ударило. Он почувствовал, чго колесо судьбы как бы соскочило с оси и стремительно катится в бездну. Очень уж круто повернула государственная колесница на неожиданном повороте…

И как он допустил это? Ведь он надеялся хитростью обезвредить, сковать противостоящие ему силы. Он полагал, что среди князей так укоренились верноподданнические чувства, что они так уже обезличены и усмирены, так дрожат за свое княжеское звание, что им и в голову не придет ответить царю царей столь смело. Не был ли персидский азарапет устами царя царей? Ведь послать такой ответ Михрнерсэ означало восстать против самого царя царей!..

— Нет, и как я допустил до этого?! — повторил уже вслух Васак. — Что же делать теперь?.. Повернуть вспять покатившееся колесо? Заставить считать несовершившимся совершившееся?.. Невозможно! Но что же последует за этим? О, несомненно, — величайшее, грозное бедствие и злополучие… Прежде всего буду смещен я сам с поста марзпана. У нахараров отберут их княжеское звание и владения, а семьи угонят в Персию. Персидские войска растопчут всю страну. И то, чего не удалось добиться словом убеждения, будет достигнуто огнем и мечом, разрушением и кровопролитием… Нет! Нужно положить конец этому безумию!..

Васак почувствовал, что у него меняется взгляд на совершившееся. Теперь он ясно наметил свое будущее отношение к мятежным нахарарам и особенно к Вардану Мамиконяну.

Глухой и стародавний антагонизм, имевший и ясные и скрытые причины, сейчас сорвал с себя покрывало и обратился во вражду и ненависть.

Да, у Васака Сюни нет после этого никакой возможности примириться с Варданом Мамиконяном! Они враги!

Он ждал, чтоб ему принесли текст послания, о котором его люди могли дать пока лишь отрывочные сведения.

Вошел дворецкий и доложил, что прибыл гонец от собрания нахараров.

Васак оглядел гонца и знаком приказал говорить.

— Государь марзпан! Спарапет и владетель Арцруни просят тебя пожаловать на собрание: будет зачитан ответ.

— Все ли в сборе?

— Все, государь марзпан.

— Выйди и жди во дворе!

Гонец удалился. Васак решил уступить, принять приглашение, хотя это и было для него унизительно. Но он предпочел, скорей, пойти сам, чем собрать мятежников у себя во дворце. Дворецкий принес Васаку одеяние и знаки достоинства марзпана. Васак стал переодеваться, приказав личной охране выстроиться у ворот, на улице. Одевшись, он взял жезл, быстро вышел из дворца и вскочил на подведенного ему нарядно убранного скакуна. По знаку марзпана, его окружила свита, состоявшая из богато одетых и вооруженных горцев мужественного вида — юношей и старых воинов, составлявших его личную охрану в течение долгих лет.

Гонец выступил вперед, и Васак в полном молчании торжественно проследовал по улицам Арташата.

Навстречу вышла из дворца большая группа служителей. Они почтительно приветствовали Васака. Телохранители выбежали вперед и, подхватив стремена, помогли ему сойти с коня.

Затем Васака с подчеркнутыми знаками почтения проводили в зал для приемов, где собрались уже все нахарары и духовенство во главе с католикосом.

При виде Васака все встали и поклонились, отвечая на его приветствие. Нахарары проводили его к предназначенному для марзпана креслу. Васак сел, и лишь после него заняли свои места все нахарары.

Немедленно нахарары встали опять и в свою очередь приветствовали марзпана, который ответил им медленным наклонением головы.

— Ответное послание готово, государь марзпан! — молвил католикос. — Если повелишь, огласим его.

Васак мановением руки выразил свое согласие. На сей раз католикос сам взял в руки пергамент, развернул его и стал читать.

Васак, казалось, не слушал его: он пытливо всматривался по очереди в лица нахараров, духовных пастырей, своих сторонников, глядел на Вардана и неприметно поглядывал в сторону Ваана Аматуни.

Начало ответа ему показалось не плохим. Религиозно-философские пререкания он полагал менее опасными. Но когда, вслед за полемическими пунктами, он услышал оскорбительные выпады по адресу азарапета персидского, его охватило сильнейшее беспокойство. Он вновь окинул взглядом всех нахараров, одного за другим. Они казались изменившимися. На их лицах читалась какая-то тревожная решимость…

«Эти люди решились!» — подумал Васак.

Это было ясно и по всему их виду и в особенности по спокойной уверенности их взглядов.

Закончив чтение, католикос остановился и выжидающе взглянул на Васака. Обратили взгляды на него и все нахарары.

Васак задумался, затем, как бы обращаясь к самому себе, вымолвил:

— «От веры этой не могут отторгнуть нас ни ангелы и ни люди, ни меч и ни огонь…» Гм, что и говорить!.. Вам — мятеж, а мне — ответственность?! Ответное послание готово. Ответ на ответное послание тоже. Ответы на ответы тоже… — продолжал он негромко, с усмешкой.

Все были изумлены, все ждали, что Васак объяснит, в шутку ли он говорит, или всерьез.

Но нет, он не шутил!

— Итак, ответное послание написано. Да, государи нахарары! «Скажите, когда писался ответ, все ли было взвешено, все обдумано, все взвешено, и лишь после этого бил составлен ответ?» — «Да!» — «А где был марзпан?» — «В столице…» Так не удивляйтесь, государи нахарары, если первым ко двору буду призван именно я!

— Мы и не удивимся! — отозвался Вардан холодно и чуть пренебрежительно.

Васак вздрогнул, словно от неожиданно полученного удара.

— Ну да, государь марзпан, во главе всех дел страны поставлен марзпан, и он несет ответственность за все. Такова уж должность марзпана!

— Должность марзпана установлена персидским двором и прежде всего установлена для служения великой арийской державе. Сидеть в этом кресле и внимать вашему ответному посланию мог бы перс! Случайно сижу я…

Вардан спокойно прервал его:

— Согласен ли ты дать этот ответ?

— Я христианин и армянин! — гневно ответил Васак Сюни. — С духом послания я, разумеется, согласен! Но ведь одновременно я — марзпан, я — сановник царя персидского! Стало быть, я не могу участвовать в ответе так же, как не мог явиться в храм, когда вы этот ответ составляли. Здесь — вы, а там — царь персидский. Я отошлю ваш ответ царю царей и скажу так: «Вот наши нахарары — твори волю свою…» Вардан возвысил голос:

— Зачем ты постоянно поминаешь имя царя персидского и связываешь этот вопрос с царем царей? Предоставь царю царей заниматься делами его государства! А наше дело — наша совесть, наша страна, наша свобода! Если ты хочешь запугать нас, так и скажи!

— Мы уже посвятили себя смерти, государь марзпан! — произнес Ваан Аматуни. — А страшнее смерти в этом мире уж ничего нет… Мы связаны обетом!

— И господь бог — опора наша! — подтвердил католикос, подымаясь, чтобы прочесть молитву. Все встали; встал и Васак. Когда католикос закончил молитву, Васак сказал:

— Я ничего против не имею. Я требую лишь объединения разрозненных княжеских сил… Объединения всей страны Армянской!.. Поймите это!.. Переждите некоторое время…

Вардан сухо возразил:

— Ждать без конца мы не имеем возможности. Сейчас нам грозит уничтожение, и беда не будет ждать. Я воин, и я иду предупредить грядущую беду.

— Да воздаст господь каждому по совести его и разумению его! — сказал католикос. — Вот, государь марзпан, вручаем тебе наше ответное послание. Соблаговоли передать его сановнику, доставившему указ…

Католикос протянул пергамент; Гевонд подбежал, принял послание и передал Васаку.

Марзпан взял пергамент, свернул его, задумался на мгновение, затем встал.

— Да осенит господь доброй мыслью всех нас! — промолвил он, взглянул на Гадишо, понял смысл его ответного взгляда и решительно направился к выходу.

— Пребывайте с миром! — приветствовал он на прощание участников собрания.

— Иди с миром! — послышалось ему в ответ.

Наступившее тяжелое молчание свидетельствовало о том, что уход марзпана не принес нахарарам успокоения, а наоборот, смутил их. И смущение вызвали не только возражения марзпана. Чувствовалось, что еще какое-то сомнение тайно грызет души многих.

Молчание нарушил взволнованный и встревоженный католикос:

— Единения нет среди нахараров! Марзпан не согласен с нами… Вот в чем горе…

— Единения нет!.. — холодно подтвердил Манэч.

— Но единение необходимо. Мы связаны священным обетом! Мы клялись стоять насмерть, объединиться! Заговорил Вардан:

— Я начинаю бояться, что и это единение нахараров и духовенства не даст нам спасения!

Нахарары с тревогой и изумлением обернулись к нему.

— Тогда о какой же войне может идти речь? — с насмешкой заметил Манэч.

— Войну не мы затеваем, а Азкерт! — резко оборвал Вардан.

— Но разве война так уж неизбежна? Что представляем мы собой рядом с могущественными арийцами? — опять поднял голос Манэч. — Да и не готовы мы к войне, если б даже и пожелали воевать!..

— На весь народ гроза надвигается, о какой готовности может тут идти речь? — укоризненно возразил Вардан. — И князь, и простолюдин…

— Вот тут-то и таится корень зла — в этом простолюдине, в этом звере, которого вы выпустили из клетки! — не сдержал себя Гют, которого, очевидно, все еще угнетало пережитое им оскорбление.

— Совершенно правильно!.. — холодно и пренебрежительно произнес Гадишо. — Не так опасен Азкерт, как наш внутренний враг — простолюдин! Но теперь уже поздно, — добавил он со злобой. — Уже вырвался на волю этот зловещий поток! Теперь он все унесет…

— Да, унесет!.. — повторил с усмешкой и Вардан.

Вновь наступило тяжелое молчание. Вардан нарушил его:

— Так вот, государи, владетели страны Армянской! Тут удивляться нечему! Вы все медлите встать на защиту ваших исконных владений, а простой народ уже поднялся, чтобы защищать самого себя.

На лицах нахараров читались удивление и обида. Артак Рштуни не смог сдержать себя и с яростью, к которой приметалась ненависть, спросил:

— А кто позволит простому народу подняться? Как он посмеет?

Сухо и сумрачно Вардан отчеканил:

— Простой народ — это войско… Простой народ вас кормит и поит… Простой народ — это страна!..

— Простой народ — это войско?.. Но хозяин войска — я! Я погоню его — оно двинется, не погоню — оно не дерзнет!

— Государь Рштуни, ты народ в пропасть не погонишь… Не знаете вы народ! А у него есть своя воля!.. — с горькой насмешкой укорил Вардан. Затем он с угрозой повторил: — Народ восстанет!.. Не смирится он с бесчеловечными поборами, с угрозой уничтожения! Он ни перед чем не отступит…

— Он восстанет против своих владык?! — крикнул взбешенный Гют. — Тогда следует обуздать его хотя бы силой оружия!

«Мне и самому не по душе, что простолюдин вышел из повиновения… — подумал Вардан. — Но это уже не в наших силах! Простолюдина с самого начала в борьбу втянул сам враг…»

Но вдруг Вардан вспылил:

— Ты это кого обуздать собираешься, и зачем?! Кто же пойдет в бой в этот грозный час? Я и ты? И только? Это будет война простолюдина, и вести ее будет он сам! Да! — с горечью продолжал Вардан немного спустя: — Восстанет народ! И восстанет яростно, дико, как некая стихийная сила… Он все будет сокрушать! И, быть может, будет сокрушен и сам… Мы обязаны возглавить все народное ополчение. Если спасение возможно, то спасет нас только народ! Если же погибнет он, то погибнем и мы… Простолюдин должен сражаться! Персы уничтожили нашу государственность. Теперь они хотят уничтожить и нахарарский строй и духовенство, и для этого тянутся лапами к основе нашей — к народу. К нашему последнему оплоту… Поэтому теперь, когда простолюдин поднялся на войну, наш долг — повести его на эту войну! В противном случае, предупреждаю, он нас поведет, если не ведет уже…

— Правда истинная! — подхватили Артак, Атом, Аршавир и несколько других нахараров. Но Нершапух молчал, не поднимая сумрачного взора.

— Простой народ — это страна, и страною мы живы! — с облегчением заговорил католикос. — Значит, будем уповать на простолюдина, и да спасет господь страну Армянскую!..

— Аминь! — откликнулись духовные пастыри, осеняя себя крестным знамением.

Католикос встал. Он умиротворенно перекрестил нахараров и простился с ними. За ним последовало все духовенство.

Нахарары встревоженно и сумрачно молчали. Вардан почувствовал, что сомнение вновь прокрадывается в их сердца. Он прямо, без обиняков сказал:

— Вы все еще во власти сомнения, государи? Оно не покинет вас, пока вы не увидите твердой надежды и залога успеха!.. Так слушайте: мы посылаем воззвание о помощи в Иверию, в Агванк, в Византию и к армянским князьям областей, отошедших к византийцам…

— Это необходимо! На это наша единственная надежда! — почти крикнул Нершапух, тяжело переводя дыхание.

— Несомненно… Истинная правда!.. — оживились нахарары.

— Мы обратимся к ним! — продолжал Вардан. — Это необходимо! У нас тогда будет выбор: примкнуть к той или иной стороне или пойти против нее…

Бросив при этих словах взгляд на Гюта, Гадишо и некоторых других нахараров, Вардан с возмущением заметил недовольство на их лицах. Он порывисто встал и нанес прямой удар:

— Но разве имеем мы право забывать слова императора, направленные персидскому царю: «Пока армяне будут жить в своей стране, покоя у нас не будет. Я пошлю моих армян во Фракию, а ты повели отогнать своих на восток!..» И чтоб после этого они стали помогать нам?! Если даже и помогут, то только из вражды друг к другу. Но чтоб они помогли нам стать на ноги?.. Не надейтесь на это! Мираж это и самообман. Мы обратимся к иверам и агванам, вместе с нами страдающим от тирании Азкерта. Вот они-то придут!

— Придут! — отозвались нахарары.

— Завтра же пошлем посольство к иверам и агванам!

— Непременно!.. Обязательно!.. Непременно!.. — подхватили нахарары.

— Но одновременно с этим, государи, повелите составить общегосударственное войско из ваших полков! — добавил Вардан.

— Обязательно! — согласились нахарары.

Было решено просить помощи у Иверии, у агван и у армянских князей отошедших к Византии областей, — просить их тайно готовиться и подоспеть с помощью, когда достоверно станет известно, что война неизбежна. В Византию решено было отправить особое посольство и на продолжительное время, поручив ему непременно убедить эту примирившуюся с Персией державу в необходимости помочь армянам.

— Каждое посольство будем отправлять в надлежащее время! — предложил Вардан.

Нахарары выразили согласие. Видно было, что они успокоились.

— Но одновременно не упускайте из виду народ, учитывайте его силу! — вновь предупредил Вардан. — Я уверен, что в конце концов нам придется рассчитывать только на него… Не притесняйте его. Будьте справедливы и благожелательны к нему… Облегчите налоги, вооружите его…

— Правильно! Правильно!.. — вновь послышались голоса среди нахараров.

— Будьте благожелательны и к духовенству! — увещевал Вардан.

Напряжение заметно разрядилось. Гют и Артак Рштуни сдали позиции, поняв молчаливый знак Гадишо. Аршавир Аршаруни, Артак Мокац и Атом Гнуни переговаривались в радостном возбуждении. Гют, Гадишо и нахарар Рштуни тоже старались выказать удовлетворение. Примирение и соглашение казались достигнутыми. Разговорился даже Вардан.

— Государь Мамиконян, недаром ты духовного происхождения: болеешь душой за духовенство! — шутливо обратился к Вардану Артак Рштуни.

— Не называй меня Мамиконяном, зови меня Спарапет — и будет правильно! — с полуулыбкой отозвался Вардан. — Мне нужны военные силы. Я обязан победить. Иначе ты первый станешь меня порицать, государь Рштуни! Кто мне поможет, тот и друг мне, будь он хоть дьявол из преисподней! — промолвил он и добавил: — Война требует объединения сил. Война против общего врага объединяет даже бывших противников. На войне не отказываются ни от каких сил, которые можно использовать. Не будем скрывать — нахарары ненавидят духовенство. Но ведь война не дело приязни или же неприязни. Война вещь суровая, она требует подсчета сил. А духовенство сегодня сила, значит, с ним надо объединиться, хотя величайшей нашей надеждой остается все же народ. Он сам, по своей воле поднялся против тирана; тут уже не принуждение, тут вольная стихия, необузданная сила… А я буду рад и ничтожной мошке, которая присоединится к нам и увеличит наши силы! Надо победить! А победить без единения у нас нет никакой возможности.

Нахарары еще долго слушали Спарапета, постепенно проникаясь новыми мыслями, пробуждаемыми неотвратимостью войны Васак покинул собрание в большом смятении. Он чувствовал, что ему противостоит какая-то могучая сила, и с ней еще будет великая борьба.

Он счел унизительным для себя говорить о мятежном поведении народа, о стычках между толпой и его воинами, но, спускаясь по лестнице дворца, мысленно вернулся к этим событиям.

— Все сошло с пути, все смешалось… — пробормотал он.

Всю дорогу он был озабочен.

Он видел, что ему предстоит опасная и трудная двойная борьба: внешняя — против интриг и злобы персидских сановников, и внутренняя — против нахараров.

Но о борьбе за иное, великое дело он не осмеливался еще и думать. Мысль давно копошилась у него в мозгу. Но теперь, когда надвинулось смутное время, потребность всесторонне обдумать эту борьбу делалась все более и более острой. И Васак решил больше не заниматься посланием к персидскому царю, а спокойно и серьезно обдумать именно это великое дело.

«Пора! Пора!.. — думал он. — Иначе будет поздно!..»

Неподалеку от своего дворца он заметил персидских воинов, выстроившихся перед воротами. Васак сделал знак рукой, и тотчас один из всадников его охраны пришпорил коня, поскакал к воротам и вернулся обратно:

— Государь, Деншапух там с Хосровом, могпэтом Ормиздом, Вехмихром и другими сановниками!

Васак нахмурился. У него задергалась щека. Наступал час жесточайшего испытания, — сейчас потребуется все его самообладание…

Когда Васак вошел в приемные покои дворца, гости почтительно поднялись и приветствовали его безмолвно и с достоинством.

— Я собирался уж сам просить вас пожаловать!.. — спокойно обратился к ним Васак, с медлительной торжественностью опускаясь в кресло. — Рад вашему приходу. Трудные дни настали…

Васак вздохнул и посмотрел на Деншапуха. Тот ответил ему ласковым взглядом. Очевидно, он был доволен. События в храме, содержание ответного послания, народные волнения — все это было весьма по душе Деншапуху. Постепенно набиралось все больше и больше материала, необходимого для того, чтоб опорочить Васака в глазах персидского двора… Близился час падения марзпана.

— Ответное послание готово? — ехидно спросил Хосров.

— Нахарары составили его. Я отправился туда, чтоб прочесть его и взять для передачи вам. Вот оно! — И Васак протянул пергаментный свиток.

Хосров поспешно поднялся, подошел и принял его. Деншапух злобным взглядом впился в пергамент, выжидая, чтоб Хосров прочел послание вслух.

— Читать?, — обратился Хосров к Деншапуху.

— Желаешь — читай… — отозвался тот.

Хосров приступил к чтению. И сразу руки у него стали дрожать. Глотая горькую слюну, могпэт что-то бормотал невнятное. Внезапно Хосров сорвался с места и воскликнул:

— Проклятие Ариману!

Потрясая в воздухе рукой, он швырнул пергамент на пол. Васак устремил на него суровый взгляд и, не повышая голоса, приказал:

— Сам, своею же рукой подними!.. Немедленно! Безмозглая голова…

Хосров, оробев, поднял пергамент.

— То, что написано царю, — царю и принадлежит, а не твоей, ничтожной особе… Вытри пергамент!

Хосров присмирел окончательно и краем широкого своего рукава старательно вытер пергамент, который, конечно, никак не мог испачкаться, упав на чистый ковер.

Деншапух помрачнел, почувствовав, что Васак вновь сумел выпутаться из опасного положения.

— Читай дальше! — приказал Васак.

Хосров продолжал чтение. Теперь уже могпэт забормотал и закашлял. В его безжизненных, мутных глазах внезапно вспыхнула искра — искра ярости. Раза два он сделал движение, как бы желая заговорить, но Васак так сурово глядел на него, что Ормизд затаил дыхание. Деншапух, однако, был спокоен. Он приписывал суровый тон Васака озлоблению проигравшего дела человека, не сомневаясь в неминуемом и скором его падении. И в предвкушении этого радостного события он исподтишка, со злорадством следил за растерянностью попавшего в капкан волка…

Когда Хосров окончил чтение и, дрожа от ярости и возмущения, взглянул на Деншапуха, тот с улыбкой спросил Васака:

— Почему нет здесь твоей подписи?

— А зачем это нужно? — ответил вопросом на вопрос Васак. — Если нет подписей всех нахараров, следовательно, послание составлено не всеми.

— И кто же не принимал участия в составлении послания?

— Все выяснится на совете!.. — неопределенно ответил Васак, не желая открывать Деншапуху имена своих сторонников: ведь Деншапуху ничего не стоило через своих людей опорочить их, подкопаться и под них…

Но поскольку перс продолжал выжидательно смотреть на Васака, тот нарочито подчеркнуто и многозначительно заявил:

— Не принимал участия… я!

— Почему же? — с насмешливой улыбкой осведомился Деншапух.

— Потому что я — доверенное лицо царя царей!.. — стремясь уколоть Деншапуха, напомнил ему Васак Сюни. Деншапух ядовито усмехнулся себе в усы.

— А ты-то сам разве не армянин?

— Армянин и по крови и душой! Деншапух задумался над новым вопросом!

— Что же ты намерен делать теперь?

— Исполнить повеление моего царя.

Деншапух умолк. Однако Васак продолжал упорно сверлить его взглядом.

— Это отрадно!.. — внезапно вставил Деншапух. — Отрадно, что ты лично не принимал участия в составлении ответа… Хотя бы и для вида… Ты ведь армянин!.. Конечно, трудно тебе… Ты не хотел к тому же оскорбить царя царей…

Васак спокойно ждал, чтоб Деншапух излил весь накопившийся яд.

— Но вот жаль: не сумел ты обуздать ваших князей… Уж очень они дерзки, разнузданны. И не страшатся кровопролития…

Сдерживая раздражение и внешне сохраняя полное спокойствие, Васак подтвердил:

— Да, они дерзки и не страшатся кровопролития — это верно!

— Этого тебе скрыть не удастся Гляди, до чего довели людей злые мысли: они смеют противостоять царю царей, словно имеют дело с каким-нибудь сборщиком налогов!..

— Такими они раньше не были! — возразил Васак. — Они были смиренны и покорны!.. И я уверен, что они гораздо легче приняли бы учение маздаизма, если б не насилия, учиненные за последний год в селах и монастырях… Твои люди — истинные враги царя царей, а не сборщики! Они избивают, грабят, присваивают себе отнятое добро и не доставляют собранных податей по принадлежности!

— Кто тебе сказал? — прервал его уязвленный Деншапух.

— Великий азарапет Михрнерсэ — могущественный военачальник Ирана и не Ирана!.. — раздельно выговаривая каждый слог, громко ответил Васак.

То был весьма удачный удар. Стало быть, на бессовестность Деншапуха указывал сам великий Михрнерсэ?! Однако ведь именно Михрнерсэ и предписывал проводить все эти мероприятия неуклонно, хотя и крайне осторожно. Но Деншапух зарвался, переступил все границы дозволенного…

Однако он не намерен был уступать: он чувствовал себя сильным.

— Отпусти нас, государь марзпан! — сказал он, вставая.

— Доброго вам пути! — отозвался Васак.

Вехмихр, который внимал беседе безмолвно, покачал головой и произнес:

— И вся эта смута должна была произойти именно в дни моего азарапетства! Прискорбно…

Хосров свернул пергамент.

Персы откланялись и вышли.

«Началось!..» — сказал сам себе Васак и распорядился позвать Кодака: он намеревался поручить ему сопровождать Хосрова в качестве гонца с ответным посланием. Это было знаком уважения к Михрнерсэ.

Кодак вошел, бледный, с повязкой на голове. Васак взглянул на него и нахмурился.

— Ну, как здравствуешь? — спросил он насмешливо.

— Сам изволишь видеть, государь!.. — сдавленным, едва слышным голосом отозвался Кодак. — Внутри у меня что-то надорвалось…

— Вот поедешь — живо поправишься!

— Куда, государь? — встревожился Кодак.

— В Персию. Будешь сопровождать Хосрова. Для почета.

— В Тизбон придется ехать?

— Если поспеете — в Тизбон. Опоздаете — в Нюшапух.

— Государь, болен я…

— Если очень болен — умрешь. А выживешь — доставишь мне крайне нужные сведения. И, помимо этого, постараешься в пути уверить Хосрова…

— Относительно тебя?

— Правильно ты смекнул: в безупречности моего поведения, в непричастности моей к составлению ответного послания. Свали всю вину за этот ответ и за восстание на Мамиконяна с нахарарами и на Деншапуха, чтоб только они и попали в пасть этому взбесившемуся барсу… Важное я даю тебе поручение, и награда будет соответственная.

Кодак колебался. Но непреодолимая страсть к интригам, владевшая им, как пьяницей владеет страсть к вину, заставляла его согласиться. Тем не менее, желая набить себе цену, он стал отнекиваться и притворяться, что колеблется.

— Государь, себя я не жалею. Душа моя рвется! Но ведь болен я…

— Не подохнешь! — сурово оборвал его Васак. — Поправишься! А вернешься с удачей — князем сделаю!

— Я не себе славы ищу, государь! Я твою славу своей почитаю… Лишь бы силы мне позволили!.. — напустил на себя смирение Кодак. — Да вот сил нет у меня…

Однако, заметив морщины гнева на лице Васака и спеша предотвратить грозу, он тут же заявил:

— Поеду уж, государь! Не беда, если и умру в дороге! Лишь бы помочь твоему делу… Вот только очень уж круто повернули персы…

— Армяне — хочешь ты сказать!

— Нет, государь мой, именно они — персы! И всякая беда, какая может с тобой приключиться, придет только от них, — пусть отсохнет мой язык. Услуги хитрого старика, преследовавшего, конечно, лишь чисто личные, корыстные цели, были все же крайне необходимы Васаку, хотя алчность Кодака и была ему противна. Кодак верно служил марзпану, нередко подвергая опасности собственную жизнь, но делал это, будучи убежден, что Васак его не оставит, вызволит из беды, и дело, в конце концов увенчавшись успехом, принесет ему выгоду и возможность возвеличения. Васак прекрасно понимал, что алчный и вероломный старик не пожертвует ни одним своим волоском, если будет уверен в близкой гибели или падении своего господина. Горько было сознавать это Васаку; он чувствовал себя одиноким во всем мире…

— Так, говоришь, персы?.. — в горьком раздумье протянул он. Кодак вздохнул наполовину искренне:

— Да ведь это персы торопили с ответом! Они знали, что, подстегивая нахараров, вызовут возмущение и вина за все падет на тебя! Если бы дан был срок, послание было бы написано в духе покорности…

Это было отчасти справедливо. Васак лишний раз убедился, что Кодак верно понял сущность событий. Он и позавидовал и порадовался подобной проницательности старика, рассчитывая, что тому, быть может, удастся в пути или в особенности при дворе уладить его дела.

— Выедешь завтра же!.. Да! С тобой поедет Гют Вахевуни.

— Гют Вахевуни?!

— Да. Для почета.

— Понятно.

— Осторожнее с ним! Лишнего не болтай!

— Государь, не впервые мне!

— Ну, иди, приготовься!

Кодак поднялся и, кряхтя, скорее, для придания себе значительности, чем от действительного недомогания, вышел.

— Лиса… — пробормотал вслед ему Васак и направился в сад.

Дворецкий, приготовившийся сопровождать его, не отводил взора от его уст, ожидая приказаний. Ему не пришлось ждать слишком долго.

— Возьмешь гонца и пойдешь к Хосрову. Предупреди его, что спутником ему я назначаю князя Вахевуни, а советником — Кодака.

— Будут еще приказания?

— К подаркам добавишь меч, усыпанный самоцветами, золотой сосуд для омовений и отборные яства. Слугам выдай шелковые плащи, золота и припасов на дорогу.

— А скакунов каких?

— Из сюнийских конюшен.

— Будет исполнено! — отозвался дворецкий, следуя за Васаком.

Васак махнул рукой. Дворецкий удалился, и Васак спустился в сад. День был ясный. Солнце приятно пригревало.

«Так… Только персы, а не армяне?! — с горечью подумал Васак. — Нет, и армяне также! Да, я одинок!.. Меня не любит никто. Нахарары холодны ко мне, иные прямо враждебны; народ непокорен; персидский азарапет Михрнерсэ и продаст и купит всякого, сам Азкерт — необузданный деспот… Что же может изменить это положение?..»

Васак все более и более чувствовал потребность отдаться той заветной, затаенной мысли, которая давно влекла его.

«В корне, в корне надо изменить все это… Надо осуществить то, что задумано!..»

Он прошел через лужайку в виноградник. Увядшие красно-желтые листья рассыпались по земле, как пестрые заплаты. Вдоль глинобитной ограды, на сухом дне арыка лежали мелкие разноцветные камешки, которые занесло сюда поздней весной или летом. Кое-где на сухой прошлогодней траве еще валялись сморщенные и сгнившие яблоки и орехи. Прямо напротив грозно высился Большой Масис. В его бездонных недрах сидит на цепи Артавазд…

Вдали, в глубине долины, тянулся к небесам столб голубого дыма. Из города доносился глухой стук кузнечных молотов и мирный лай псов.

Все вокруг дышало миром… Васак постепенно подпадал под обаяние этой мирной гармонии и опять возвращался к своей мечте.

Придут, придут иные дни! И придут они благодаря ему, Васаку Сюни… Армения подпадет под его власть. Тогда он растопчет всех этих Деншапухов, уничтожит Варазваганов, враждебных кахараров и этих одержимых монахов!.. Страна окрепнет, и тогда останется перед Азкертом он один, неоспоримый марзпан, а затем и царь. Сольются ли в конце концов армяне с персами?.. Едва ли!.. Но важно не это… Страна будет сильной, она подымет голову, и тогда уж ни перс, ни византиец не осмелятся притязать на нее. А что творится теперь? Народ ему не подчиняется, нахарары его не слушают, Варазваган и ему подобные не перестают под него подкапываться!.. Все жаждут его гибели… Все — армяне, персы, Варазваган, Михрнерсэ! Он и жене своей ненавистен, и детям…

Нет, нет — надо смести все препятствия и осуществить свою мечту, надо неуклонно идти к этой великой цели! И это возможно. Нужны лишь ум, терпение, труд, упорство и неумолимость…

Вдали показался Гадишо Хорхоруни в сопровождении дворецкого.

— В добрый час пожаловал, князь! — приветствовал его Васак.

— Но с безрадостным сердцем!.. — возразил Гадишо, спокойно глядя своими умными глазами на Васака.

— Сердце наше вмещает и грусть и радость. Оставим же грусть и предадимся радости!

Васак кинул взгляд на дворецкого, и тот поспешно направился ко дворцу.

Гадишо рассказал о намерении нахараров предложить оборонительный союз Византии, Иверии, агванам и князьям отошедших к Византии армянских областей. Васак призадумался было, но потом сказал:

— Постараемся помешать заключению этого союза…

— Ты прав. Помешать всегда легче, — подумав, согласился Гадишо.

Немного спустя слуги под наблюдением дворецкого поднесли на большом подносе, покрытом расшитой золотом скатертью, изысканные яства и вино. Нахарары уселись на невысоких скамеечках, и Васак разлил вино. Дворецкий и слуги отошли на почтительное расстояние.

— Наши Аршакиды мне вспомнились… Утерянная независимость наша! — молвил Васак. — Бесценный клад мы потеряли, князь!

— Всегда кажется бесценным то, что потеряно! — полушутливо возразил Гадишо.

— Да, как например, здоровье, молодость, возлюбленная… Бери чашу, пью за твое долголетие!

Они осушили чаши, молча поглядели друг другу в глаза и тотчас отвели взоры, умолкли. Молчание не мешало им, они и без слов понимали друг друга.

— Говоришь — армянское царство?.. — повторил с кривой улыбкой Гадишо, задумчиво глядя вдаль. — Да, оно потеряно! И ничего ты тут не поделаешь.

Васак посмотрел ему в глаза и негромко сказал:

— Оно вернется. Это — истина, как истинна эта земля, эти небеса, поля, наш Масис!

— Каким же образом?

— Увидим!.. Об этом я и думаю… Если мы захотим, оно вернется!

— Не знаю я человека, который мог бы что-либо создать в этой стране.

Васак бросил пытливый взгляд на Гадишо и умолк. Его огорчило, что такой рассудительный человек, как Гадишо, потерял надежду.

«Все они — маленькие люди в конце концов…» — подумал он безрадостно, вновь наполняя чаши вином.

— Что ж, выпьем, если так.

Они выпили. Гадишо с горькой улыбкой покачал головой.

— Нет человека! — сказал он. — Нужного человека нет!

— Говоришь, нет?.. — переспросил Васак.

«Есть он, этот человек!» — ответил он сам себе и, стиснув зубы, впился глазами в собеседника.

Гадишо поднялся и сделал несколько шагов к ограде. Владения Васака лежали на небольшой возвышенности, и городски» стены не закрывали горизонта, позволяя видеть всю Айраратскук равнину.

Волнения в столице и селениях Айраратской равнины нашли отклик и в остальных городах и селах Армении. Слухи, все боле и более волнующие и невероятные, стали доходить до самых отдаленных уголков и горных областей страны. Народ встрепенулся, сбросил с себя оцепенение. Призыв к защите родины заставил многих задуматься над вопросами свободы, совести, национал! кого самосознания. И народ почувствовал, что в общем, близко: всем деле он представляет собой одно целое. И это движение самопознания разлилось по всей стране, докатилось до самых о даленных, самых глухих ее уголков.

Народ настороженно ждал, как развернутся события. Среди нахараров наблюдалось необычное оживление.

— Мы попали в течение, и оно унесет нас, хотим мы этого или не хотим… — так однажды сказал Аршавир Аршаруни, когда после отправки ответного послания некоторые из нахараров стали задумываться над вопросом, что будет дальше…

Гадишо Хорхоруни через своих сторонников установил наблюдение за нахарарами, отвергшими требование Азкерта, и стал разрабатывать меры противодействия их начинанию. Однако он совершенно прекратил всякие споры с ними, тем более что в накалившейся обстановке это сделалось прямо-таки опасным; затем он с большей осмотрительностью стал навещать Васака, совершенно замкнувшегося в себе и надевшего маску непроницаемости. Они оба понимали, что поднявшееся движение остановить невозможно и что только тогда, когда оно развернется полностью, можно будет оценить, насколько оно разрушительно.

Сам Вардан, обуреваемый тревогой, окончательно склонился в пользу решительных действий. Ему стало совершенно ясно, что ответное послание царю персидскому вызовет крайне серьезные последствия: поднявшаяся буря не может утихнуть внезапно, она должна разрастись и с яростным гулом пронесется вскоре по всей Армении. Против могущественной державы арийцев встала маленькая страна, и ей предстояло вступить с врагом в роковой поединок, чреватый всякими случайностями и грозными последствиями. Обстановка настоятельно требовала немедленного действия, борьбы, воодушевления…

И Вардан приступил к подготовке войска.

Неизвестно было, когда именно события развернутся. Но нужно было быть готовым во всякую минуту.

Нершапуха Арцруни охватило беспокойство и жажда деятельности. Он часто призывал к себе Атома Гнуни и Артака Мокац, давая им распоряжения. Стало заметно, что нахарары ищут поддержки друг у друга.

…На востоке, за покрытыми лесом холмами, начало светать. В бывшем дворце Аршакидов Вардан размеренно ходил взад-вперед по залу, изредка кидая взор в сторону занавеса, скрывавшего дверь: по-видимому, он ждал кого-то.

Он подошел к мраморному столику, на котором лежали свитки пергамента, развернул, перечел — и снова положил на стол.

Дворецкий ввел крепкого на вид старого сепуха, и тот смиренно склонился перед Спарапетом. Вардан ответил на поклон и пригласил вошедшего присесть на мраморную скамью, стоявшую в нескольких шагах от стола. Вошедший твердой поступью подошел, но не сел. Он был высок ростом, седина уже посеребрила его черные волосы. У него было привлекательное энергичное лицо, из-под черных бровей глядели умные глаза.

Вардан сказал сепуху, что назначил его послом в Иверию, и стал объяснять, какую возлагает на него миссию. Сообщив некоторые сведения о положении в Иверии, Вардан закончил:

— Узнаешь, как они приняли указ Азкерта, что намереваются делать и что уже сделали. Разузнаешь поточнее о взаимоотношениях бдэшха Ашуша и царя. Царь Иверии — наш единомышленник и друг мне. Но следует узнать, как сильно сопротивление бдэшха его намерению восстать против Азкерта. Разведаешь, единодушны ли в этом вопросе иверские князья. Если тебя спросят, заявишь и царю и бдэшху, что армяне решили сопротивляться. Насчет же марзпана скажешь, что он решил подчиниться решению нахараров, духовенства и народа, то есть защищать родину.

— Исполню твое приказание, Спарапет! — негромко и спокойно отозвался сепух, бросая взгляд на послания, которые Вардан держал в руке.

— Сперва заедешь в Мцхету, к царю, — продолжал Вардан. — Не бойся оказать ему предпочтение, как бы своевластны ни были иверийские князья и как бы ни стремился бдэшх подчинить себе всю страну! Помни, что царь страстно ненавидит Азкерта и, конечно, пожелает сам возглавить восстание! А он — прирожденный полководец, смелый и умный!

— Будет исполнено, государь. Вардан задумался.

— Я уверен, что Иверия будет на нашей стороне. Ведь наше дело — это также их дело! — как бы говоря сам с собой, пробормотал он. — То, что будет с нами, будет и с ними… Да! — словно припомнив что-то, он нахмурился: — Посмотришь там, не мутит ли мой зять — князь Вазген… Не интригует ли против царя?

— Тяжело мне будет в Цуртаве!.. — отозвался сепух.

— Тяжело, и очень!.. Отец у него — бдэшх, вот и рассчитай. Да, тяжело. Но Ашуша — человек разумный. Разберется! Оказывая почести ему и царю, старайся не задевать самолюбия бдэшха. Но все это, конечно, не важно. Ты только постарайся убедить бдэшха…

— Слушаю. Постараюсь убедить!.. — кивнул сепух.

— Сам ты видел, какой ценой нам удалось достигнуть здесь единения… Но окончательно ли это? — вздохнул Вардан.

— Немало затруднений будет и в Иверии… — помолчав, продолжал он. — За спиной у них — Ворота Аланов, удобный проход для гуннов… Узнаешь, что там говорят об этом. Эта крайне важно! Иверы не так боятся нашествия гуннов через Морскую за ставу, как через Ворота Аланов. Вот об этом разузнай получше — Исполню, как велишь! — кивнул задумавшийся сепух-посол.

Не отводя умных глаз от лица Вардана, он старался проник нуть в смысл его наказов. Вардан не хотел раскрывать перед се пухом (как не открывал и перед нахарарами) одолевавшие его сомнения и подлинные свои мысли. У него зародилось подозрение, что Васак может изменить обету и пойти по своему особому, может быть, и враждебному пути. Но он не решался говорить об этом вслух, чтоб не создавать паники среди тех нахараров, которые еще не решили достаточно твердо вступить с врагом в открытый бой. Вардан решил ждать, пока события назреют еще больше и нахарары примирятся с мыслью о неизбежности борьбы: он не придавал слишком большого значения их «окончательному решению».

Точно так же рассматривал Вардан и события в Иверии. Ожидаемая от иверов помощь была ценна по нескольким соображениям. Прежде всего, Иверия лежала на дороге к Воротам Аланов, через которые могли прорваться на юг варварские полчища гуннов. Кроме того, Иверия могла на севере стать опорным пунктом для тех персидских войск, которые напали бы на Армению через Агванк… А иверы могли бы закрыть этот путь для персов, иверы могли бы перебить стоявший в Тбилиси персидский гарнизон, составить общий фронт с армянами против персов. И, наконец, участие Иверии в сопротивлении персам имело еще и крупное моральное значение для Армении… Все это диктовало величайшую осторожность в переговорах с Иверией, тем более, что Вардан знал: Васак не станет сидеть сложа руки, Васак также действует.

Вардану не приходило еще в голову, что Васак встанет или уже встал на путь прямой измены родине. В действиях Васака ему виделась горячность правителя, усердствующего марзпана, а также слабость человека, еще не разглядевшею всю величину опасности, грозившей со стороны персов.

— Итак, постараешься убедить бдэшха, что иного пути спасения, кроме сопротивления персам, у нас нет.

Сепух благоговейно внимал: он впервые видел Спарапета таким озабоченным.

«Тяжелая будет война!..» — мелькнуло у него, и он задумался над тем, как ему получше выполнить возложенное на него ответственное поручение.

— Наибольшую смекалку придется тебе проявить, когда будешь беседовать с бдэшхом. Во время чтения письма, возможно, будет присутствовать и зять мой, князь Вазген. Остерегайся его! Дай ему понять, что наш народ, скорее, согласится воевать, чем подчинится указу персидского царя. Узнай там, нет ли у бдэшха связей с марзпаном. Относительно меня скажешь, что я с марзпаном в мире. Повторяю: будешь там говорить, что армянские нахарары дали обет сопротивляться царю персов. Скажешь, что весь наш народ поднялся с оружием в руках. Пусть они подумают, что значит такое наше решение!

Вардан встал, подошел к послу и положил руку ему на плечо:

— За тобой будут следить как наши люди, так и сторонники персов. Действуй смело и решительно. Громко и открыто объяви, что армяне решили не поступаться своей свободой и родиной, что вопрос о вере лишь предлог, а на самом деле Азкерт хочет поработить нас!

Он отпустил посла, напутствуя его следующими словами:

— Будешь говорить со всеми спокойно. Старайся убедить, но не спорь. Иверский народ — брат наш. Что опасно для нас, опасно и для них: они это знают. Объясняй это повсюду, говори о том, что мы все так думаем, что мы надеемся видеть их рядом с собой в борьбе против тирана… Ну, с богом, доброго пути! Вот письма: это — царю, а это — бдэшху. — И Вардан передал сепуху два послания.

Сепух, глубоко склонившись перед Варданом, взял пергаментные свитки, поцеловал их, приложил к глазам, повернулся, чтоб уйти, — и остановился в нерешительности.

— Ну, в чем дело? — спросил Вардан. — Что-нибудь непонятно?

— Да нет же, Спарапет! — пробормотал сепух и с принужденной улыбкой взглянул на Вардана. — Трудное ты дал мне поручение… Сумею ли справиться? Не раз посылал ты меня послом, но это поручение не похоже на прежние…

— Да, на этот раз оно труднее… Но я не сомневаюсь, что агваны и иверы помогут нам! — спокойно ответил Вардан. — Иди, господь тебе в помощь!

Сепух вновь поклонился и ушел.

В сопровождении Артака вошел Атом. Они раньше не осмеливались беспокоить Спарапета, но не могли заснуть всю ночг и вид у них был утомленный. Остановившись в дверях, они преданными глазами смотрели на Вардана.

— Войдите, князья! — мягко пригласил Вардан, догадавшийся, что молодые нахарары почуяли, какая его снедает тревога. Преданность этих юношей трогала его, и он с любовью улыбнулся им.

— А вы почему не спите? Влюблены? Соловьев слушали?

— Спарапет… — заговорил Атом. — Нас тревожит мысль о том, с кем будут иверы, агваны, армянские князья отошедших к грекам областей. Неужели не с нами?

Вардан понял, что молодые люди жаждут откровенной беседы. Он не уклонился, — он и сам чувствовал потребность в такой беседе… Поднявшись, Вардан подошел к окну и стал говорить об Иверии и Агванке, не столько беседуя, сколько излагая вслух накопившиеся в течение ряда лет наблюдения.

— Мы — армяне, иверы, агваны — народы с одинаковой судьбой. Следовательно, мы — один народ!.. — проговорил он.

Эти слова Вардан произнес с таким жаром, словно он сам был послом, который говорит с народом Иверии от имени народа армянского.

— У них нет иного пути, кроме нашего! — так же горячо продолжал он. — И если они не хотят порабощения и пожелают сохранить свою свободу, они пойдут с нами! Нет иного пути для наших народов, если они хотят сохранить независимость. И они пойдут, обязательно пойдут с нами! Иверы и агваны — народы свободолюбивые!

Вардан выглянул в окно. Уже начинало светать. Ночь отступала. Небо на востоке порозовело. Вершины деревьев в саду замерли, словно прислушиваясь к чему-то, затаив дыхание.

— Они присоединятся к нам! — продолжал Вардан, не огводя глаз от окна. — Я уверен, что так поступят и царь и многие из иверских князей, которых я знаю. А народ поступит так же, как поступил наш. Я опасаюсь лишь тех князей, которым может прийти в голову, что, когда Азкерт насытится нашей кровью, он потеряет аппетит и не сожрет Ивершо. Вот эти-то иверские разумники и вызывают у меня опасение! Точно так же, как и наши собственные…

Вардан отвернулся от окна и пошел к своему креслу. …Несколько дней подряд давал он подробные наказы послам, которых направлял к предполагаемым союзникам и которые должны были выехать без промедления.

Не спали, однако, и его противники. Гадишо, сопровождаемый Артаком Рштуни, часто навещал Васака. Но иногда, без ведома рштунийского нахарара, он уединялся с марзпаном, о чем-то подолгу и тайно совещаясь с ним.

В свою очередь и Васак направил верных людей в Иверию, в землю агваиов и к армянским князьям отошедших к Византии областей, чтоб пом«шать мероприятиям Вардана, приказывая им действовать тайно и осмотрительно. Особенно большие надежды возлагал Васак на своего тезку, князя Васака Мамиконяна, которому и направил отдельное послание.

Среди остальных князей Врив Магхаз, Шмавон Андзеваци и Араван Вананди, из соображений личной дружбы к Аршавиру Аршаруни, решили примкнуть к сторонникам Вардана, хотя часто и переспрашивали с недоверчивой улыбкой:

— Но в чем же будет наше сопротивление? В чем именно будет оно выражаться?!

— Спарапет укажет! — обнадеживал их Аршавир Аршаруни, который безгранично верил в Вардана.

Но время шло. Дела в Арташате были закончены. Пора было уже и разъехаться по местам, чтоб привести в порядок отряды и подготовить их к слиянию в единое войско.

Вечером Вардан созвал нахараров на террасе удельного дворца.

— Где собирать полки, если возникнет надобность? — спросил Аршаруни.

— Придет время, видно будет!.. — задумчиво ответил Вардан. — Но с набором отрядов не медлите. Где будет нанесен удар нам или где ударим мы, покажет будущее…

— Государь Спарапет, но с кем же марзпан? — спросил Артак Мокац.

— Да, да! — подхватили остальные нахарары. — С кем он? Вардан нахмурился, затем негромко вымолвил:

— С совестью своею и со своим богом, конечно…

— Нет, из этого ничего не выйдет! — возразил неудовлетворенный Артак. — Или он с нами, или он против нас! Мы должны это знать!

Вардан не желал распространяться в присутствии всех нахараров. Он вновь повторил, не повышая голоса:

— Он марзпан, назначенный персами, и не хочет опорочить себя перед Азкертом… К тому же он находится во власти заблуждения, надеясь, что сумеет закончить спор миром. Верю, что в дни бедствий он одумается.

Он не хотел высказываться до конца и предпочитал до поры до времени обходить этот вопрос. Да, по правде говоря, он и сам еще не уяснил себе окончательно позиции Васака: было ли это изменой, или осторожностью.. Он надеялся, что Васак примкнет к ним, если удастся объединить все силы сопротивления. Позицию же Гюта, Артака Рштуни и Гадишо он объяснял обычным антагонизмом, царящим среди нахараров.

— Одумается ли он? — как бы сам себя спросил нахарар Вананди.

— Марзпан — армянин и христианин! — сурово повысил голос Вардан. — Он так же обязан ответом перед родиной, как и мы!

— Но пойдет ли он с нами? — настойчиво повторил свой вопрос Вананди.

— Время покажет, кто с нами и кто против!.. — уклонился от прямого ответа Вардан. — Тогда и мы определим наше отношение…

Араван Вананди не стал настаивать дальше.

— Не буду скрывать, — добавил Вардан неохотно. — Марзпан, а с ним и кое-кто из нахараров без воодушевления смотрят на наше дело. Это нас огорчает, но остановить не может… Доброй ночи, князья!

Нахарары стали расходиться.

По дороге мокский нахарар спросил Артака Рштуни, который безразлично взирал на все окружающее:

— Завтра выезжаешь, князь Рштуни? Рштуни лениво промолвил:

— Посмотрим!.. Есть еще здесь дела.

— Хочу подождать тебя, выедем вместе.

— Что ж, подожди! — не совсем дружелюбно ответил Рштуни. Артак Мокский не замечал этого отношения к себе. Князя Рштуни он знал издавна как человека сонливого и бездеятельного, и этим объяснял его тон.

Он намеревался отправиться с князем Рштуни в его родовой удел, чтоб увидеть Анаит, тоска по которой сжигала его. Вся земля Рштуника казалась ему обетованной землей. Даже в нахараре Рштуни, несмотря на его непривлекательную наружность и неприветливость, было что-то от Анаит: ведь он был ее зятем, ее земляком… Артак с любовью смотрел даже на него, радуясь тому, что тот находится здесь, рядом с ним. Следовательно, существует и возлюбленная Артака, она не мечта бесплотная! О, если б нахарар Рштуни знал, как он дорог Артаку! Скорей, скорей туда, в Рштуник! Пора, давно пора…

Нахарары разошлись по своим покоям. Артак повел Атома к себе. Последний вечер ему хотелось провести со своим любимым другом и соратником.

— Вот и прошли дни!.. — промолвил Артак.

— Поедем, передохнем немного, а начнется — встретимся вновь!.. — отозвался Атом.

Спокойно и лениво лаяли собаки. Издали доносилась перекличка сторожей, была глубокая ночь. Глухо шипел Аракс.

Артак все смотрел в темное небо. Одинокая яркая звездочка, подобно желтой бабочке, трепетала в вышине.

Красивое лицо Атома казалось суровым. Из-под обычной его мягкости выплыла истинная сущность — душа воина, железная сила и жажда подвига.

«Этого ничто не остановит!» — думал Артак, восхищаясь горделивой осанкой своего друга, его обаянием. Атом действительно привлекал к себе каждым движением, приятно было глядеть на него.

— Если события развернутся этим летом, — заговорил Атом, — они протянутся до самой зимы…

— И даже дольше, — возразил Артак. — Мы будем изматывать друг друга: персы — нас, мы — персов…

— Смотря по тому, как силен будет наш удар и где он будет нанесен! — возразил Атом.

— Все равно! Вся наша надежда на том, что нам удастся измотать силы врага. Если не сумеем добиться этого, мы пропали!

— Верно, верно! — Атом, вздохнув, поднялся и стал ходить по залу.

— Я верю, «дядюшка» возглавит большие дела! — остановился он перед Артаком. — «Дядюшка» — человек большого размаха. Он спасет нашу страну!

— Да, он нашел верный путь…

— Нашел народ!.. А если ты с народом, ты не пропадешь!

— Помнишь, он говорил: «Нас спасет простолюдин… Не притесняйте его, будьте к нему справедливы и благожелательны…»

— Что значит «благожелательны»? Не передавать же им бразды правления! Спарапет прав — сражаться-то они будут, но…

— Нет, нет, нужно проявить благожелательность! Воздать народу должное…

Атом упрямо взглянул на Артака, но промолчал.

Лишь под утро, когда пропели петухи, ушли спать и молодые князья.

Нахарары во главе с Варданом отправились на прием к Васаку, чтоб попрощаться с ним.

Васак принял их довольно приветливо.

— С твоего позволения хотим вернуться к себе, — сказал Вардан так, как если бы до этого ничего не проиеходило.

— Что ж, пора!.. — спокойно отозвался Васак. — Будем надеяться, что все окончится мирно…

— Мирно ли? — неосторожно обмолвился нахарар Вананди, улыбаясь.

— Будем надеяться! — повторил Васак. — Иначе мы пропали…

Все молчали, ожидая возражений Вардана. Но Вардан не отозвался на эти слова.

— Быть может, устоим, государь марзпан? — закинул удочку Артак Мокац.

— Кто же будет сражаться? Я да вы? Вы да я?.. Подсчитайте силы, и ответ будет ясен!

Но и Васак не желал открывать свои карты. Не ожидая ответа, он прибавил:

— Предоставим все событиям! Господь покажет нам разумный выход!..

— Истинно! — согласился Вардан.

— Будем надеяться, — кивнул Васак. — Ну, путь добрый вам!..

На следующее утро Вардан созвал нахараров в последний раз перед выездом. Явились все, даже Гадшпо с Артаком Рштуни. Веем было любопытно, какой наказ даст Вардан.

— Князья, мы сегодня расстаемся… Но никогда еще не случалось нам так расставаться. Никогда еще родина не налагала на нас столь тяжких обязательств. Мы должны держать ответ перед совестью и перед народом нашим. Ступайте же, князья, собирайте полки! Через гонцов поддерживайте связь и друг с другом и со мной. Сообщайте, сколько у кого отрядов, численность боеспособных людей, род вооружения. Я и сам не буду сидеть у себя в Тароне: хочу объехать всю страну. Не теряйте меня из виду. Если прибудут гонцы от иверов и агванов юш будут получены какие-либо другие важные вести, немедленно сообщите мне…

Проезжая мимо дворца марзпана, князья заметили Васака. Он сидел в саду и, опустив голову, что-то чертил на земле обломанной веткой.

Нахарары быстро выехали за городские ворота.

Вардан склонился к уху Нершапуха.

— Не нравится мне чрезмерная осмотрительность этого человека!

— Не изменил бы!

— Не думаю!.. Впрочем, увидим…

По загорелому лицу Вардана скользнула тень. Он устремил взгляд на Масис и молча ослабил поводья. Затем, вновь поравнявшись с Нершапухом, он вздохнул:

— Народ пойдет за нами. Народ мудр…

Вдали мирно поднимались к небу голубые столбы дыма.

Народный поток хлынул из городских ворот: вслед за нахарарами бежали возбужденные толпы горожан. Впереди всех — брат Зарэ, кузнец Оваким и дед Абраам. С пылающими лицами, задыхаясь от бега и обливаясь потом, они выбивались из сил, стараясь на отстать от Вардана.

— Арцви, эй, Арцви! — окликали юноши телохранителя Спарапета. — В следующий твой приезд мы тоже будем воинами!

Арцви отвечал лишь улыбкой, не позволяя себе разговаривать в присутствии Спарапета.

Вардан придержал коня. Он был взволнован зрелищем народного воодушевления. Его внимание привлекли дед Абраам и брат Зарэ. Он остановил скакуна и позвал их.

— Зачем вы утомляете себя, отцы? Идите домой!

— Государь Мамиконян, веди нас в бой за свободу! Мы не страшимся смерти! — простирая к нему жилистые сухие руки, воскликнул брат Зарэ.

— Будем думать о жизни, отец, — ответил Вардан. Оваким рванулся к Вардану и схватился за стремя:

— Много раз водил ты нас в бой, Спарапет! Не лишай же твоих воинов и этой битвы за свободу!

— И я старый твой воин, сын кой, возлюбленный сын мой! — взволнованно выступил вперед дед Абраам.

— Воин, дед? — переспросил Вардан, ласково глядя на него.

— Да не омрачится вовек взор твой, Спарапет, сколько раз видел ты меня в бою? Дай поцеловать твою руку…

Дед, дрожа, склонился над рукой Вардана, чтоб поцеловать ее. Но Вардан, нагнувшись, сам взял руку старика и прижался к ней устами.

Дед Абраам расплакался.

— Дышу еще, жив я, приду к тебе воином и на этот бой! — произнес он со слезами. — Да будет тебе оплотом народ армянский, защитник родины!

Присутствующие молча смотрели на эту волнующую встречу.

— Арцви! — вдруг прервал молчание Тигран. — Как только вернешься, приходи посмотреть, какой у меня конь!

Вардан оглянулся. Тигран, вспыхнув, укрыл лицо за спиной Арцви.

— Подойди ко мне, юноша! — позвал его Вардан. Тиграна вытолкнули вперед. Лицо у него горело от смущения, и он стоял потупя взор.

— Проходишь боевое учение? — спросил Вардан.

— Удалой юноша, государь Спарапет! — вмешался Арцви. — Хочет стать конником…

Вардан ласково погладил его по голове.

— Вступишь в мой полк, когда вернусь!

— А мы? А мы, государь Спарапет?! — выбежали вперед остальные.

Вардан увидел себя окруженным воинственными юношами. Сияя белозубой улыбкой на смуглых, загорелых лицах, они нетерпеливо и взволнованно ждали его ответа.

— Всех возьму в мой полк, если хорошо пройдете боевое учение!

— Прошли уже! Закончили! — зашумели юноши.

— Хорошо! — улыбнулся Вардан. — Продолжайте упражняться — служба воина трудна! Вардан пришпорил коня.

— Ну, пребывайте с миром!

— Путь добрый! — напутствовал его народ, наводнивший всю равнину.

Вардан ускакал. Нахарары пришпорили коней, чтоб не отставать от него.

— Да отведет от тебя господь опасность, наш Спарапет! — с любовью крикнул ему вслед дед Абраам.

— Надежда армян! — вторил ему брат Зарэ.

А кузнец Оваким, тяжело дыша и полуоткрыв толстогубый рот, смотрел вслед Спарапету с растерянной улыбкой на вымазанном сажей лице.

Долго продвигался отряд нахараров вдоль берегов Аракса, местами топких, местами песчаных. На почти обнаженных чернеющих полях едва подымались первые всходы. Хлеб мирно пробивался на свет божий, не считаясь ни с чем. Земля выполняла свое назначение, предоставляя людям самим решать свою судьбу.

Артак, выехавший немного проводить Атома, остановился. Склонившись на прощание перед Варданом и князьями, он сказал отставшему от отряда Атому, обнимая его:

— Да сопутствует тебе удача, князь!

Скакун Атома плясал на месте, не давая своему всаднику проститься с другом.

— Оставайся с миром! — обнимая Артака, отозвался Атом. — Да будет к добру наша встреча!

— Встретимся скоро! — сказал Артак дрогнувшим голосом. — И крепко будем биться рядом!

— Дай бог!..

— Ну, буду ждать!.. Езжай, князь, не мешкай!.. — крикнул Артак вслед Атому, чей конь, не дождавшись, чтоб всадник ослабил поводья, рвался вдогонку отъехавшему отряду.

— Догоню! — улыбаясь, сказал Атом, тщетно стараясь натянуть поводья.

Телохранитель сорвался вслед за ним.

Артак увидел, как Атом мчался, перескакивая через камни и груды щебня, чтобы догнать князей, островерхие шлемы которых маячили вдали на фоне чистого неба.

Он еще стоял на месте и глядел вслед любимому другу, уже начиная тосковать по нем. Атом еще раз обернулся, помахал рукой и исчез за поворотом.

Артак опустил голову и, погруженный в раздумье, возвратился в Арташат.

Народ шумными потоками возвращался в город, тепло и взволнованно поминая своего Спарапета. Артак изумлялся: как случилось, что народ сам избрал себе вождя? Где кроется тайна тех внутренних, невидимых уз, которые связывают народ и вождя?

Но народ выносит свои решения очень просто: он присматривается, прислушивается к голосу сердца — и решает…

Вернувшись во дворец, Артак в грустном раздумье остановился на террасе. Еще недавно все здесь было полно жизни, а теперь все замкнулось в безмолвии… Никого не было. Старик домоуправитель сказал, что Гадишо вышел с Артаком Рштуни.

День клонился к вечеру, тени удлинялись и сгущались. Голоса детей на улицах Арташата, громкий лай собак и стук кузнечных молотов навевали мирное настроение.

Васак, в последние дни проводивший все свое время в саду, заметил приближающегося Гадишо. Тот шагал быстро и казался взволнованным, что не вязалось с общим обликом этого обычно сдержанного человека.

Подойдя к Васаку, он, после короткого обмена приветствиями, молча и мрачно уселся рядом с ним.

— Что случилось, князь? — спокойно спросил Васак.

— Спарапет с нахарарами направился в селения Айрарата. Васак с горькой улыбкой покачал головой.

— Опаздываем мы, во всем опаздываем! Гадишо насмешливо ответил:

— Конечно, опаздываем!..

Васак умолк, задумался на мгновение и решительно произнес:

— Но больше опаздывать не будем! Надобно положить конец волнениям!

— Пресечь их надобно! — подтвердил Гадишо. Взволнованный и мрачный Васак стал прохаживаться перед каменной скамьей.

— Но открыто сделать это не удастся!.. — как бы размышляя вслух, заговорил Гадишо. — Слишком уж воспламенен народ. Пожар этот из тех, которые гаснут лишь тогда, когда пожрут все, что может гореть. Как бы нам не остался один пепел, государь марзпан!

Васака охватило раздражение против спокойно философствующего Гадишо.

— Я не буду ждать, чтоб огонь пожрал все! Я потушу его в самом начале!

— Если только сможешь… Это было бы самым разумным!.. — промолвил Гадишо. — Но беда всегда приходит внезапно!

Сурово глядя на Гадишо, Васак дал ему договорить и затем негромко спросил:

— Не желаешь ли взяться за дело вместе со мной, князь?

— Желаю! — пытливо взглянув на него, отозвался Гадишо.

— И пойдешь до конца?

— Если начну, то пойду до конца! — ответил Гадишо. Васак помолчал, затем, не сводя с собеседника испытующего взгляда, сказал:

— Необходимо найти опору при персидском дворе. Мы должны заставить персов служить нам!

Гадишо молча ждал, пока Васак договорит. Но и Васаку хотелось, чтобы высказался Гадишо, а тот молчал. — Итак, персов — против персов!.. — отчеканил Васак.

— И армян — против армян… — досказал Гадишо; и нельзя было понять, всерьез он это говорит или в шутку.

— Возможно, что и так. Уничтожать всех, кто будет против нас!

— К чему ты стремишься, что задумал, государь марзпан? Скажи мне ясно и напрямик! — уже серьезно спросил Гадишо.

— Что задумал? — мечтательно протянул Васак.

Он чуть было не поддался мимолетному желанию открыть Гадишо свою заветную тайну, но почувствовал, что это может быть роковой ошибкой, и сдержал себя.

— Хочу подавить мятеж.

— Каким образом?

— При помощи персидского войска.

— Тогда персы овладеют страной! Васак холодно отозвался:

— Уже овладели!.. А другого выхода у нас нет. Надо во что бы то ни стало удержаться у власти, сблизившись с Азкертом.

— Что же, отречься от веры? — с интересом переспросил Гадишо.

— Этого я не требую.

— Но если станут принуждать?

— Какое значение может иметь в государственных делах, отрекся кто-нибудь или нет? Я лично этого не требую. Хотя… при подобных обстоятельствах стесняться в выборе средств не приходится, — нужно признать и это…

Васак ступил на скользкую почву.

— Значит, будем воссоздавать государство? — спросил Гадишо. — Армянское государство?..

— Как знать? Но почему бы и нет, если это будет в наших силах! Пусть за нами и останется то, что попадет нам в руки, — не стал далее уклоняться Васак.

Гадишо, очевидно, догадывался о большем, чем этого хотелось бы Васаку. Но стоило ли таить и дальше то, что было недосказано?

Васак умолк и не проронил более ни слова. Это могло оказаться опасным.

Васак сидел в боевых доспехах перед дверью конюшни, разглядывая скакунов. Он хорошо знал всех своих коней, но хотел лично убедиться, в какой они форме. Конюший вывел скакуна темной масти и провел его перед Васаком.

— Хорош! — кивнул Васак. — Выводи следующего.

Конюший передал повод молодому подручному и сам вывел могучего темно-рыжего коня, который бешено взвился на дыбы, едва очутился во дворе.

— Самая пора взять его под седло, государь! — проговорил конюший, восхищенным взором глядя на коня. — Прикажешь седлать?

— Седлай! — приказал Васак. Он направился в сад.

Со стороны дворца показался Гадишо, тоже в боевом облачении. Он был явно в хорошем настроении.

— Не опаздываем мы? — справился он.

— Опаздываем, но я хочу подождать, чтоб перс Хосров выехал раньше нас, — объяснил Васак.

— Он едет в сопровождении Гюта?

— Вот именно. Необходимо проложить дорогу к персидскому двору: наше дело вскоре будет решаться в Персии… А вот и Гют.

Сопровождаемый дворецким, к ним приближался Гют Вахевуни в дорожной одежде.

— Все готово? — спросил его Васак.

— Пришел проститься, — ответил Гют. — Перс ждет только меня, чтобы выступить.

— Кто у него сейчас?

— Деншапух с Вехмихром и Ормиздом. Заперлись и долго шушукались. Видно, наговаривают ему.

— Если б тебе удалось добиться их смещения!.. Дело наше было бы наполовину выиграно. В пути можешь немного позлословить на мой счет; свали на меня вину за ответ царю царей. Постарайся сблизиться с Хосровом. Упроси его доставить тебе возможность быть принятым Азкертом. Предварительно повидайся с азарапетом и обнадежь его уверениями, что я и мои сторонники доведем дело с отречением от веры до успешного конца. Когда будешь говорить с царем, старайся очернить перед ним в первую голову Хосрова, а затем и Деншапуха с Вахмихром и Ормиздом. Скажи, что марзпан просит прислать людей, преданных царю царей… Если только добьешься этого, князь…

— Не пожалею усилий, государь марзпан! — заверил Гют.

— Ну, желаем тебе доброго пути!.. — заключил Васак.

— Да, я поспешу! Они меня ждут, — ответил Гют.

Они обнялись, и Гют удалился.

До самого вечера Артак с нетерпением ждал возвращения нахарара Рштуни. Ему не терпелось расспросить о Рштунийском крае, о замке, о жизни в замке, обо всем, что окружало там его любимую Анаит. И о чем бы ни стал рассказывать ему нахарар Рштуни, Артак с огромной радостью внимал ему: в нахараре Рштуни он чувствовал родного и близкого себе человека.

Но нахарар что-то запаздывал.

Наступила темнота, безмолвно было все вокруг. Тоска охватила Артака. Он вышел из своей опочивальни и вместе с телохранителем зашагал по улицам Арташата.

Город спал. Лишь в одном из домов слышался плач ребенка, да в другом дворе свет лучины падал на молоденькую девушку. Девушка светила пожилому мужчине, который что-то мастерил в конюшне.

Полоса света упала на Артака. В этот миг мужчина внезапно взглянул на девушку, вздрогнул и сделал ей знак. Не поняв его, девушка обернулась и взглянула на Артака. Как она была похожа на Анаит!..

Артак хотел было остановиться, но скромность ему помешала. Девушка спокойно оглядывала его, направив свет ему прямо в лицо. Артак прошел дальше. Он чувствовал нежность к этой девушке, — только потому, что она была похожа на Анаит.

Вновь объяла Артака темнота. Вскоре они дошли до ограды храма.

На стук телохранителя кто-то подошел к калитке.

— Кто там? — спросил подошедший, не открывая.

— Открой князю Артаку!

Дверь распахнулась, Артак вошел во двор.

— Где келья отца Егишэ? — справился он у привратника.

Тот проводил его. В глубине двора из узкого оконца падал на камни тусклый свет.

Телохранитель постучал. Вышел отец Егишэ со светильником в руке. Увидев Артака, он с приветливой улыбкой сказал:

— Пожалуй в келью, князь!

— Пришел к тебе в гости, святой отец! — сказал Артак. — Принимаешь?

— Что ты, князь, господь послал тебя!

Они вошли в келью. Телохранитель присел на камне у двери.

Сырость придавала стенам и сводчатому потолку запущенный вид.

Посредине, на звериной шкуре стоял дубовый аналой, на кожаной подставке которого, под огнем светильника, желтели страницы раскрытого фолианта. Соломенная циновка в углу была покрыта овчиной.

Монах садил Артака на шкуру, а сам, поджав ноги, уселся на циновке. Его глаза горели воодушевлением, вызванным событиями последних дней.

— Что решила братия? — справился Артак, имея в виду единодушное решение духовенства сопротивляться требованиям Азкерта.

— Братия закончила призыв к восстанию, направленный к Айраратской стране, — не подымая глаз, ответил Егишэ. — Через день-два выступим в нагорные области.

— С вами будут и нахарары?

— Кто из них пожелает… В этой войне никто не будет обращать внимания, идет ли с ним еще кто-нибудь, или нет. Каждый будет готов выступить, хотя бы в одиночку. Сгинул страх, государь: дух восстал и побеждает плоть!

— Надеюсь, что побеждать мы будем и на поле битвы! — с ударением, весело произнес Артак.

— Да будет нам оплотом дух победы! Не может быть поражения, если человек не страшится смерти. Сила его неиссякаема, и гибель она несет противнику… Смертью смерть поправ, будем жить бессмертным духом: побеждая смерть — проходит жизнь к дальнейшему бытию своему!

Артака воодушевили слова Егишэ. Он осознал, какой грозной силой является человек, поборовший страх смерти: ведь его нельзя победить. Единственное оружие врага — смерть, но смерть уже бессильна…

— Однако слепа та смерть, которая не освящена сознанием. Смерть должно принять сознательно. И правильно сказал некий наш древний мудрец, что «смерть без сознания необходимости ее — только смерть, а смерть, сознательно принятая, — бессмертие…»

Дверь кельи мягко распахнулась, и из ночной тьмы выплыло суровое лицо Езника Кохпаци. За ним следовал, улыбаясь, иерей Гевонд. В дверях были видны и другие пастыри.

— Благословение обители сей! — сказали вошедшие.

— Пожалуйте! — ответили, вставая, Егишэ и Артак; последний с поклоном предложил вошедшим сесть на шкуру.

— Не беспокойся, князь! — отказался Езник Кохпаци. — Мы привыкли сидеть на циновках.

Он подошел к Егишэ и уселся на циновке. Остальные расположились рядом с ним, а то и прямо на каменном полу.

— С добром ли пожаловал, князь? — спросил Езник.

— Не вовремя зашел проведать вас! Томлюсь одиночеством… — ответил Артак — Нахарары уже выехали. Вскорости выеду и я.

— Да будет с тобой господь!

— И с вами также!.. — отозвался Артак. — Но где же святейший отец и отцы епископы?

— Отдыхают! — отозвался Езник Кохпаци. Помолчав, Артак обратился к Езнику:

— В бытность мою в Александрии узнал я, что ты посвятил себя изучению философии…

— Ничтожными силами своими составляю опровержение лжеучения персидского. Давно уже могпэтан-могпэт тщится разобрать религию нашу и науки. Не имел я и в мыслях нарушить скромность и незваным войти в ряды мужей ученых. Не положено зазнаваться и мудрецам, не то что мне, ничтожному. Но поскольку могпэтан-могпэт в гордыне невежества и скудоумия своего дерзает противоборствовать высочайшей истине, долгом почитаю воздать ему должное мерой должной!

— По душе мне твое начинание, и близко оно к моим мыслям, — промолвил Артак. — Не позволяют мне воинские занятия отдаться наукам, но с радостью просмотрел бы я твой труд, если он при тебе…

— Вступление готово, — ответил Езник.

— Обяжешь меня, если дашь посмотреть.

Езник кивнул юноше-иноку, который, весь превратившись в слух, стоял в темноте за дверью.

— Еще в Александрии я задумал другой труд — в защиту Аристотеля против Платона. Но нападки персов вынудили меня выступить против их лжеучения. Жалею только, что вместо великого мудреца имею я своим противником жалкого и скудоумного софиста!..

Вернулся инок и передал Езнику Кохпаци довольно объемистую рукопись. Езник взял ее, бережно и с любовью вытер волосатыми руками и протянул Артаку, Любознательный юноша, большой любитель книг, таким же бережным движением приняв рукопись, прочел вслух:

— «Если кто-нибудь пожелает говорить о невидимом и извечном всемогуществе его, надлежит тому очиститься мыслью и с очей своих удалить гной, дабы…»

Продолжение Артак стал читать про себя. В наступившей тишине глаза всех присутствовавших были устремлены на молодого нахарара-философа, который даже в эти бурные дни не переставал интересоваться наукой. Артак углубился в чтение; лишь время от времени он слегка морщил лоб и полузакрывал глаза, углубляясь в смысл каждого нового прочитанного им аргумента.

— Когда пройдет година испытаний, полагаешь завершить свой труд? — спросил Егишэ.

— Надежду питаю… — задумчиво ответил Езник, не подымая глаз.

Артак опустил рукопись на колени. Он воздержался от высказывания похвал возвышенной мысли и классическому слогу Езника, считая, что вряд ли подобает ему поощрять столь ученого монаха.

Но блеск его глаз и сосредоточенное молчание более чем красноречиво свидетельствовали о его восхищении. Это почувствовал и сам Езник, поняли это и остальные присутствовавшие, с уважением и любовью взиравшие на юношу.

— Святой отец! — заговорил Артак. — В ответном послании ты утверждал следующее: «Имя ему — творец земли и небес; и до сотворения мира существовал он, вездесущий и самосущий». Могло ли не быть этого творца, то есть могла бы быть вселенная не создана?

Езник ответил:

— Если вездесущ он и предсущ, то предвечен он и безначален, то есть вне времени и непознаваем!..

Богословское собеседование развернулось; в него втянулись и остальные присутствовавшие.

Безмолвствовал один лишь иерей Гевонд. Он заговорил, когда собеседование подходило к концу.

— Возмущения достойно не только невежество могпэтан-могпэта. Вот Михрнерсэ, который зовется мудрейшим из мудрых, — эрпэтан-эрпэт… Пусть будет он и высокомудр и выше нас знаниями своими… Но по какому праву насилует этот изверг наш дух? Тиран, который желает видеть вокруг себя только рабов, — сам раб в душе! Вот что возмущения достойно. Можем ли мы допустить, чтоб раб стал господином над свободным духом? И кому можем мы жаловаться на пленение духа, если сами позволим ввергнуть себя в рабство?

Артаку очень понравилось страстное возмущение, звучащее в речи Гевонда, но он хотел уяснить себе с помощью этого иерея одно противоречие в заповедях христианства.

— Как же ты согласуешь, святой отец, свои мысли со словами спасителя: «Не противься злу»?

Гевонд воспламенился:

— А как же мне оставаться верным христианству, если меня превратят в огнепоклонника и лишат возможности как противостоять злу; так и склоняться перед ним? Чтоб осуществлять непротивление злу, нужно оставаться христианином со свободной волей. Священна воля человека. Нет воли моей на что-либо — в конец! Свободной волей избрал я себе веру и не хочу отрекаться от нее. Душу свою я сам, по воле своей, желаю спасти — или погубить. Не пожелаю добра ни от кого против воли моей! Противоборствую насилию, как господин своей воли. И да сгинет перед моей волей все: и войска, и идолы, и цари, и мудрецы!..

— Хорошо, святой отец! Но в ответном послании ты утверждал, что «от веры этой нас отторгнуть не могут ни земные силы, ни небесные…» Ты восстаешь, значит, и против сил небесных?

— Хотя бы и против них, если они посягнут на мою волю! Никаким земным, равно как и небесным силам не дано власти над духом! Дух свободен. Огнем и мечом следовало бы стереть насилие с лица земли!

Гевонд горел воодушевлением. Он был похож на пророка, возглавляющего народное восстание. Своим воодушевлением он зажег слушателей.

— Они хотят проникнуть и в семьи наши, отнять у нас наш язык, загрязнить нравы, внести раздоры. Как? Говорить только по-персидски? Не петь песен Гохтана? Отречься от прекрасной письменности родного народа? Пренебречь наследием предков? О нет, неизмеримо слаще будет смерть!

— Ты прав, святой отец! — воскликнул Артак. — Победим, сокрушим врагов вольного духа! Свобода — превыше жизни!

— Желаю сего — и не желаю того… Согласен на это — и не согласен на иное… Се — я, а не кто иной, и не в моей воле быть кем-либо иным! Свята моя воля, и еще святее свобода… Я сам — господин, и сам себе слуга. Таким должен быть человек.

— Будь благословен, святой отец! — промолвил Езник. — Ты — надежда наша, ты — наша свобода!

— Пожелайте — и вы достигнете! Пожелайте — и вы победите! Жизнью жертвуйте, чтоб сберечь неизмеримо более драгоценное — свободу человека… Ее достоин не всякий… Рабской душе она ненавистна и вызывает отвращение. Раб презреннее, нежели зверь, поскольку и зверю свойственно стремление к свободе!

Философ с душой воина умолк Внимавшие ему опустили горящие глаза. Пылкий и свободолюбивый дух Гевонда глубоко взволновал Артака.

«Он свернет горы и рассечет моря!» — думалось ему. — Пойдем на врага! Победим насильника, чтоб жить свободно в родной любимой стране! — воскликнул он, с силой ударяя по рукояти меча.

Долго продолжалась горячая задушевная беседа молодого нахарара с пастырями-философами. Была уже глубокая ночь, когда Артак встал, чтоб склониться в прощальном привете перед присутствующими.

— Оставайтесь с миром до того часа, когда мы удостоимся свободы! — произнес он.

— Иди с миром, князь! — в один голос благословили его пастыри-философы, вставая.

Петухи уже перекликались в городе, когда Артак вышел за ограду храма. Арташат был погружен в глубокий сон. Лишь из окон дворца марзпана падал отблеск света на деревья. Там не спали, там что-то затевалось.

Артак добрался до удельного дворца, прошел в свою опочивальню, но долго не мог заснуть. Лежа с открытыми глазами, он смотрел в потолок. Он все еще находился под влиянием беседы с Гевондом. «Прав иерей! Сила народа — в познании самого себя. Не может сгинуть народ, познавший себя! Велика сила познания. Что представляет собой народ эллинов? Разве велико занимаемое им пространство? Но он дал Аристотеля, Платона, Софокла и Пифагора, он создал Акрополь, науки, философию, армию и мощное государство Мы также любим истину, науки и искусство. Мы создали прекрасный язык, которым свободно можно излагать Аристотеля и Платона. У нас есть философы, исследующие вселенную. Армянином был Тигран Второй, так же, как и Мушег Мамиконян. На протяжении веков мы противостояли Ассирии, Риму, Греции… У армянского народа есть дух, есть мысль, он — творец ценностей! Суждена ли нам гибель? Нет! Мы победим и персов. Залогом тому то, что у нас есть Вардан Мамиконян, Атом Гнуни, воины Арташата, народ Айрарата, юноши-всадники, Арцви, который копытами своего коня топчет персидских воинов. Нет, мы не мертвы! Мы живы, и мы будем жить во веки веков!..

Артаку доставляли радость эти мысли о силе народного духа. Стоит принять смерть за народ!

Лишь под утро подкрался к Артаку сон.

Долго не спал и Васак. Отсутствие князей развязало ему руки. Он направил конный карательный отряд в Айраратскую равнину для подавления народного движения, настойчиво стараясь через предателей выловить зачинщиков.

С Гадишо Хорхоруни и с Артаком Рштуни Васак часто совещался о том, как сломить народное сопротивление. Решено было направить Гадишо к другим нахарарам — к Манэчу Апахуни (хотя и присутствовавшему при составлении ответного послания, но державшемуся очень настороженно и в стороне от всех), к князю Арсену Габегуни, к Тироцу Багратуни, к Нерсэ Урца и некоторым другим нахарарам, — чтоб окончательно завербовать их и настроить против Вардана Мамиконяна и его сторонников.

Была выработана линия поведения и по отношению к персидским вельможам. Поскольку Васак поручил Гюту добиться их смещения, он стал заверять их в своей любви и дружбе. Часто приглашая Деншапуха с Вехмихром и Ормиздом на беседу к себе и угощая богатым ужином, Васак не переставал твердить им о своей преданности, стараясь лестью и восхвалениями усыпить их подозрения.

Не оставались в долгу и персидские сановники: по той же самой причине они старались заверить Васака в своей дружбе В его честь устраивались ответные богатые ужины, и его тоже не переставали уверять, что Хосрову даны указания хорошо говорить о марзпане при персидском дворе.

Умолкла столица после пережитых волнений. Получив от Васака подробные наказы всячески противодействовать Вардану, выехал в свой родовой удел и нахарар Артак Рштуни. Артак Мокац, с тоской и нетерпением ждавший дня его отъезда, с бьющимся от радости сердцем присоединился к нему.

Деншапух установил наблюдение за Васаком и Гадишо. Двоедушием и тайным предательством был отравлен, казалось, самый воздух Арташата.

Мраком своих лесов, сырой мглой своих глубоких, ущелий, сиянием своих горных вершин замыкал родовой удел князей Рштуни южное побережье Бзнунийского моря. Казалось, никто никогда не нарушал вековою покоя этого девственного края.

Замок Рштуни возвышался своими гранитными башнями среди окружавших его исполинских сосен.

У ворот, опустив голову на грудь, дремал привратник. Из замка не доносилось и шороха, хотя уже начинал подступать рассвет. Лишь петухи приветствовали рождение дня, да утренняя звезда печально тянулась своими тускнеющими лучами к лесам и ущельям.

В одном из отдаленных покоев замка меркло пламя светильника. На ложе полусидела осунувшаяся Анаит, не шевелясь и уставя свои большие глаза в одну точку, неподвижная, как мраморное изваяние. В углу, подложив одну руку под локоть другой и опираясь на нее подбородком, сидела ее младшая сестра Астхик и с грустью глядела на нее. Прикованная к постели Анаит, скедаемая непонятным недугом, таяла, как свеча; чувствовалось, что мысли ее далеко от этого замка, от этого туманного края.

Сестра, по-видимому, исчерпала уже все слова утешения. Но, стараясь рассеять Анаит, она и сама поддалась тоске. Те переживания, которые подтачивали силы больной, начинали угнетать и еще не знакомую с ними молоденькую девушку.

— Ну что ж, Анаит, — возобновила она свои уговоры, с жалостью и грустью глядя на больную сестру. — Чему поможешь думами?.. Пожалей свою молодую жизнь Изменившаяся до неузнаваемости Анаит не шевелилась и по прежнему смотрела в одну точку. Едва ли даже доходили до ее сознания многократно обращаемые к ней слова утешения. Ничто на свете, никакие мольбы не в состоянии были залечить ее рану. Она любила, и ничто не могло помочь ей: ей надо было одно — видеть своего любимого — Анаит! Слушай же меня, Анаит! — вновь окликнула ее Астхик.

Анаит не отвечала. Ее глаза были полны такой тоски, что у младшей сестры защемило сердце.

— Анаит!.. — в третий раз окликнула она.

Анаит взглянула на нее и вдруг с рыданием упала на подушку Казалось, слезы приносили ей некоторое облегчение.

— Я была спокойна, весела, здорова! Откуда же он явился и заполонил мое сердце?..

— Надейся, Анаит! Приходит время, и открываются закрытые двери! — утешала младшая сестра.

— Ах, Астхик! — вздохнула Анаит, закрывая глаза, — Пока это будет, я зачахну… Он приедет, будет искать меня — и не найдет, будет звать — и я не откликнусь.

— Знаешь, Анаит, ведь и меня посетила любовь! — улыбаясь, внезапно призналась Астхик.

Анаит грустно поглядела на нее и вздохнула.

— Да, да! — твердила Астхик. — Я от тебя заразилась, я тоже люблю!.. Только вот не знаю — кого… Мне тоже грустно! Я жду, а его нет и нет!

— Ах, Астхик, не поддавайся любви! Ты не знаешь, что это… Она увлечет тебя за собой в чужие края, и ты не вернешься… Ты думаешь, я здесь? Меня нет здесь!

Вошла высокая, еще молодая женщина с синими глазами и огненными косами. Судя по богатой одежде, она принадлежала к княжескому роду. Неслышно скользнув к Анаит, она с лаской коснулась ее лба.

— Анаит, дитя мое, ты извелась, довольно, — мягко произнесла она Анаит молча, широко раскрытыми глазами взглянула на мать; долго не отводила она застывшего взора и вновь задумалась, вновь унеслась мыслью, забылась.

— Ах, что же мне делать, что делать? — растерянно и безнадежно шептала мать.

— Пришла колдунья, матушка? — шепотом спросила Астхик.

— Ах, зачем ей приходить, чем она может помочь? Ведь мы не знаем, чем больна Анаит.

— Узнаем, матушка! Когда-нибудь узнаем…

— Будь она проклята, эта болезнь! Анаит с укором взглянула на мать:

— Не надо, матушка…

Мать через силу улыбнулась, горестно глядя на нее.

Дверь распахнулась. В сопровождении старой смуглой женщины вошел пожилой мужчина с суровым лицом; из-под густых бровей он оглядел Анаит и, подойдя, стал у изголовья. Это был отец девушек.

— Как она? — спросил он раздраженным голосом. Мать, с опасением взглянув на него, промолчала — Как тебе? — обратился он прямо к Анаит.

— Ну зачем спрашивать?.. Она больна, — ответила вместо Анаит мать.

Он задумался, затем вновь обратился к жене:

— Когда же она поправится?

Жена, очевидно, привыкшая к его странностям, ответила:

— Не знаю, увидим… Отец обратился к Анаит:

— Ты сама мне скажи, когда ты поправишься?

— Не знаю, отец, — слабо и грустно отозвалась Анаит — Как это не знаешь — Не в моей воле болезнь моя.

— А в чьей же?

— В божьей воле.

— Мне нет дела до бога! — гневно возразил отец Анаит. — Поправляйся, слышишь?! Чтоб к завтрашнему дню ты была здорова! — И он обратился к старухе:

— Приступай к заклинаниям!

Старуха с таинственным видом достала из за пазухи завернутые в тряпицу засушенные травы и цветы и, осыпая ими ложе Анаит, начала нараспев свои заклинания:

— Сыплю розы — розой тебе расцвести!.. Лилией, жасмином, нарциссом! Боль твоя — как трава засохнет, как лист опадет. Сердце твое зацветет!

Затем, достав какую-то лепешку, она большим пальцем отковыряла кусочек:

— Вот вороний жир, вот толченая тигровая кость. Покушай — и пройдет твоя болезнь.

Анаит не взяла протянутого ей кусочка.

— Бери! — приказал отец Анаит знала непреклонный нрав отца, — взяла и через силу проглотила.

— Сандарамета велением, дэвов волхвованием, боль твою — ветеркам, от ветерков — морю, морю — ее поглотить, бездне — выпить. Да сгинет бесследно и безвозвратно боль твоя!..

Отец с нетерпением и тревогой ждал действия снадобья.

— Ну, полегчало? — справился он — Полегчало, батюшка! — отвечала Анаит, чтоб избавиться от дальнейших расспросов.

— Ну смотри же, завтра едем домой!

Анаит, с ужасом взглянув на него, побледнела, но промолчала, не смея прекословить суровому отцу.

Отец вышел. Мать с нежностью обняла Анаит, шепнула:

— Не дам увезти тебя, не бойся! Сама слягу и притворюсь больной, заставлю отложить отьезд.

— Как ты себя чувствуешь, Анаит? — ласково обратилась к больной вошедшая в опочивальню молодая женщина. Она казалась старше Анаит и Астхик. Ее гордая осанка говорила о том, что она знает свое значение в доме.

— Хорошо, сестрица, — ответила на ее вопрос Анаит.

— Поправляйся же, поправляйся скорее, чтоб быть здоровой, когда приедет мой супруг. Он не простит нам, если застанет тебя в постели.

Анаит задумчиво улыбнулась, печально глядя на княгиню.

— Ах, сестрица! Я боюсь — не поправиться мне! — со вздохом проговорила она.

— Нет, нет, выздоравливай скорей, бога ради! — повелительно сказала та.

Супруга князя Рштуни привыкла говорить со всеми повелительным тоном, даже когда хотела проявить нежность. Она была похожа на Анаит, но полнее и величавее ее.

— Смотри же, Анаит, выздоравливай, — я повезу тебя в Аштишат! — повторила она, уже выходя из опочивальни.

Встала и мать, ласково пригладила кудри Анаит и вышла вслед за старшей дочерью. Удалилась и старуха.

— Анаит, подойди к окну, хотя бы ненадолго, — попросила Астхик.

Анаит устало глядела на сестру, молящим взглядом отклоняя предложение.

— Нет, нет, подойди — увидишь, тебе легче станет, — настаивала Астхик.

Она подбежала, обняла Анаит. С ее помощью больная встала, подошла к окну и опустилась на скамеечку.

Перед ее глазами открылось глубокое, как пропасть, ущелье, тянувшееся до самого Бзнунийского моря. Со дна ущелья полз наверх туман, похожий на белоголового дракона, пригретого первыми лучами солнца. Унылая дорога терялась в скалах. В глубине небес, словно далекое облако или столбы пыли, проступали горы. Там… там находился он, ушедший, затерявшийся вдали! Он забыл Анаит, перестал ее любить и ушел далеко-далеко, к прекрасным девушкам других краев… — Далеко-далеко!.. — вслух проговорила Анаит.

Астхик обняла сестру и, склонив голову ей на плечо, мечтательно устремила взор на далекие горы.

На персидском плоскогорье было еще довольно холодно. Хосров с Кодаком и Гютом верхом пересекали песчаные степи. От скуки и усталости они молчали; каждый из них перебирал в уме козни, которые ковал против другого. Это как бы укорачивало долгий путь. Сладостна была надежда на то, что в некий счастливый день через труп поверженного соперника придет удача.

Трудности сделались еще более ощутимы после того, как стало известно, что незачем ехать в Тизбон: Азкерт выехал в область Апар, граничащую со страной кушанов. Стало очевидно, что и азарапет будет там; приходилось поворачивать в Апар.

Холодный дождь сек путников, на свинцово-сером небе не было ни малейшего признака прояснения. Промокший Кодак, который пустился в путь еще не оправившись после болезни, весь посинел и дрожал. Ежились также Хосров с Гютом. Усталые кони с монотонным хлюпанием вытаскивали ноги из мокрой земли. День близился к концу, холод усиливался, к дождю стал примешиваться снег.

В стороне показалось какое-то здание, похожее на обломок скалы. Это был караван-сарай. Измученные путники оживились при виде его.

Над крышей вился тонкий дымок, но ветер тотчас же разрывал его в клочья.

— Остановимся здесь, — сказал молчавший весь день Хосров и приказал телохранителям позаботиться о ночлеге Двое телохранителей выехали вперед. Когда Хоеров с Гютом доехали до караван-сарая, хозяин и слуги вышли приветствовать их.

— В добрый час пожаловали! — говорил пышноусый, низкорослый толстяк, хозяин караван-сарая, с трудом сгибая заплывшую жиром шею.

— Приготовь помещение, и быстро! — приказал Хосров.

— Слушаю! — вновь склонился перед ним хозяин. — Пожалуйте в дом!

В караван-сарае Хосров приказал подать обед. Накрыли стол, и путники стали жадно утолять голод. Хозяин, стоя на коленях, отдавал распоряжения слугам, и те приносили одно блюдо за другим. Горевший в углу на жертвеннике священный огонь бросал живой и мягкий свет. Хотя в стене было пробито отверстие, во легкий дымок стелился и в помещении.

— Кто еще есть в караван-сарае?

— Подчиненный азарапета, — отвечал хозяин. — Направляется в Армению.

— Его имя?

— Вшнасп.

— Когда он призовет тебя, сообщи ему, что здесь остановился проездом из Армении посланный с указом Михрнерсэ.

— Будет исполнено.

Еда оживила и согрела путников. Началась беседа. Хозяин вышел, чтобы исполнить распоряжение Хосрова, и вскоре вернулся с сообщением, что Вшнасп просит пожаловать к нему. Переждав немного, Хосров направился к Вшнаспу.

Кодак загорелся:

— Как бы нам узнать, зачем он направляется в Армению?

— Или о чем они сейчас беседуют? Несомненно, он попытается очернить марзпана, проклятый перс!

— Когда он вернется, отвлеки его беседой, а я пойду к этому Вшнаспу и выпытаю у него всю правду.

— Как ты думаешь, зачем он едет в Армению? — спросил Гют.

— Чтобы узнать, что делает марзпан.

— Марзпан? А не Деншапух?

— Нет, именно марзпан! Деншапух сделал промах и лишь вызвал раздражение. А марзпан положил начало вероотступничеству.

Хосров вернулся не скоро. Его рассерженный вид свидетельствовал о том, что ему пришлось выслушать от Вшнаспа не особенно приятные вещи.

— Повелитель разгневан, что ответ на указ Михрнерсэ запоздал. Он ищет виновных…

Это объяснение Хосрова показалось Кодаку подозрительным. Он решил, что здесь что-то кроется неладное. Поэтому, когда Хосров уселся, Кодак вышел под предлогом головной боли и направился к хозяину караван-сарая.

— Если ты устроишь мне свидание с Вшнаспом, любезный, я оставлю тебе моего запасного коня.

Хозяин встал, хотя и не поверил обещанию.

— Сообщи, что посланный марзпана желает видеться с ним наедине.

Хозяин ушел; немного погодя он вернулся и пригласил Кодака к Вшнаспу.

Кодак со смиренным видом вошел в занимаемые Вшнаспом покои и у двери преклонил колена. Вшнасп сделал ему рукой знак подняться, но он остался на месте и лишь присел на корточки.

— Государь, я счастлив, что встретился с тобой! — начал Кодак. — ты знаешь, несомненно, о злосчастном и своевольном ответе нашего духовенства и князей…

— Знаю! — отрезал Вшнасп, круглолицый, крупноглазый, неприветливый, даже суровый на вид юноша. — Куда же вы направляетесь сейчас? Навстречу ярости царя царей?..

— Но мы — посланцы вероотступников — возразил Кодак.

— Кто же эти вероотступники? — с пренебрежением переспросил Вшнасп.

— Марзпан, Гадишо Хорхоруни, Артак Рштуни, Гют Вахевуни, сейчас пребывающий в караван-сарае, и твой смиренный слуга.

— Что же вы намерены делать?

— Смягчить гнев царя царей.

— Не таков гнев царя царей, чтобы можно было его смягчить!

— Как же нам поступить?

— Из этих пустых хлопот ничего не выйдет. Бросьте это! Ваше ответное послание навлечет на вашу голову большие бедствия.

— Ответное послание не было бы написано в таком духе, если бы Деншапух и Хосров не торопили марзпана и н«е раздражали духовенство!

— Оставьте эти обвинения! Вы там, у себя в Арташате, стали заниматься опасными кознями. Отдаете вы себе отчет, куда везете это послание? В Персию! Царю царей! Понимаешь ли ты, какая это дерзость?

Кодак смешался и замолк, съежившись, как попавший под дождь воробей. Его хитрые глаза бегали; он лихорадочно искал выхода, спасения.

— Дай нам совет, господин! — попросил он смиренно.

— Какой совет? — раздраженно отозвался Вшнасп. — Отправляйтесь и получите заслуженное воздаяние! Ваша дерзость перешла все границы. Если царь царей не повелит сейчас же набить травой ваши шкуры — радуйтесь жизни в Башне забвения!

Кодак молчал.

— Удивительная дерзость! — продолжал Вшнасп. — Насмеяться над царем царей — и самим же везти ему эту насмешку… Да что вы за народ? Мятежники, смутьяны, непокорные бунтари!.. Греция дрожит перед царем царей, кушаны тысячами гибнут под его ударами! Кто смеет противостоять ему? Вся вселенная преклонилась перед ним! А эти — смотри-ка! — осмеливаются восставать против грозной арийской державы! Да кто вы такие! Исполины? Непобедимая сила? Государство? Свободный народ?.. Посмотрите-ка! Еще ответ везут!.. Убирайся, не показывайся мне на глаза! Мне не о чем больше говорить с вами. Уходи!

Кодаку показалось, что ему нанесли удар мечом по голове. Он упал духом, растерялся и еле смог пролепетать:

— Оставайся с миром!..

Вшнасп даже не ответил ему.

Кодак спешил унести ноги. Выходя, он чувствовал на себе яростный взгляд Вшнаспа. Он остановился на обширном внутреннем дворе, чтобы прийти в себя; верблюды, опустившись на колени, пережевывали жвачку, с пренебрежением глядя на него.

«Это Персия! — подумал он. — Все чужие, кругом враги».

Кодак пригорюнился. Старая лиса, ловко и не раз выскальзывавшая из запутанных сетей и вероломных ловушек, поникла головой.

Кодак вышел из ворот и стал вглядываться в пустынную и мрачную даль. Он чувствовал свою беспомощность и одиночество вдали от Армении, в глубине негостеприимной и враждебной Персии.

Дождь прекратился, лишь последние крупные капли, подхваченные ветром, обрызгивали лицо и руки. Кодак прошелся вокруг здания и стал мысленно перебирать в памяти свою богатую событиями жизнь. Он, сын простого конюшего, своей сметливостью и хитроумием привлек внимание отца Васака и стал постепенно возвышаться на политическом поприще. Даже самому Васаку он оказал немало услуг. Кодак был привязан к Васаку, преклонялся перед его умом и всегда находил у него службу и защиту. Исколесив всю Персию и будучи вхож к придворным вельможам, он досконально изучил все тонкости искусства угождать, привык к неразборчивости в средствах, научился интриговать и подкапываться и сделал все это как бы своей профессией. Служа Васаку и содействуя ему в его замыслах, он иногда предавал даже его. Постоянно сталкиваясь с корыстолюбием и ненасытной жадностью персидских вельмож, он сам постепенно превратился в жадного корыстолюбца и привык сносить унижения и оскорбления.

«Что тут можно предпринять?» — спрашивал он себя, удрученный своими думами. Куда же они направляются — зверю в пасть? Где был их разум? И что ему делать, чтобы обелить марзпана? Ошибкой был этот его выезд в Персию. Его соблазнили обещания марзпана, но теперь он может попасть в Башню забвения… Кто его тогда спасет? Какой безумец за него заступится? Ведь имя человека, брошенного в эту башню, вычеркивается из памяти людской. За одно упоминание — голова с плеч!.. Потянулся за возвышением — и пришел к порогу гибели и забвения!

Он вернулся в покои к молчаливо сидевшим Хосрову и Гюту. Последний, по его расстроенному виду, сообразил, что свидание с Вшнаспом было не из приятных. Когда, под предлогом болей в желудке, Кодак лег в постель, продолжая думать с закрытыми глазами, Гют попытался узнать что-либо у Хосрова.

— Какое положение занимает при дворе этот Вшнасп? — спросил он.

— Высокое! — ответил Хосров намеренно кратко, чтоб уколоть Гюта.

— Я тоже такого мнения. Иначе его не послали бы в Армению.

Хосров даже не соблаговолил ответить. Он начал уже выказывать пренебрежение Гюту.

— Ты не узнал, по какому делу едет он в Армению? — продолжал Гют.

— Какое тебе дело до этого? — гневно оборвал его Хосров. — Что ты копаешься в государственных тайнах?

— Я спросил, полагая, что это не возбраняется, — сказал Гют. Он умолк и тоже лег.

Хосров вышел подышать после спертого и тяжелого воздуха караван-сарая. Кроме того, он начинал уже тяготиться своими спутниками. Вшнасп сообщил ему многое о событиях при дворе, о гневе царя царей и недовольстве Михрнерсэ. Уже самое опоздание ответного послания сильно разъярило их. Михрнерсэ был уверен, что армяне примут его указ как исходящий от царя царей и немедленно подчинятся. Однако армяне дерзают медлить с отречением от веры и задерживают ответ!.. Эта неслыханная дерзость повергла в изумление придворных, которые с большим нетерпением и любопытством ожидали увидеть зрелище казни виновных в ослушании. Хосрову сейчас казались смешными интриги в Арташате, мелочные препирательства, изучение настроения армян и излишняя осторожность Деншапуха. И тут-то Хосров с ужасом вспомнил, что он и сам выказал слабость и терпел проволочки, в то время когда нужно было приказывать и принуждать. Лишь теперь, здесь, в глубине Персии, почувствовал он ее силу и подумал: что значит какая-то крохотная Армения рядом с ее могуществом? И стоило ли вообще разговаривать с армянами?

Он решил немедленно переменить позицию. Вызвав через телохранителя хозяина караван-сарая, он приказал сейчас же приготовить себе отдельное помещение.

— Не должен же я почивать вместе с этими нечистыми! — сказал он.

Ему тотчас же было отведено более просторное помещение, и туда были перенесены его вещи. Гют и Кодак поняли, чем это вызвано. Они почувствовали обиду и унижение. Кодак вышел посмотреть, как происходит переселение Хосрова, и нашел его сидящим у двери на подушке, принесенной слугами, пока готовили помещение.

— Недоволен нами господин? — не смог сдержать Кодак своей обиды.

Хосров не ответил.

Кодак сгорал от стыда. Он понял, что напрасно поставил себя в унизительное положение да еще в присутствии слуг, — но было поздно. Нужно было найти какой-нибудь достойный путь к отступлению.

Кодак повторил свой вопрос громче.

Хосров злобно повернулся к нему, вскочил с подушки и пнул его ногой.

Кодак еле удержался на ногах.

— Почему ты бьешь меня? — спросил он, растерявшись, и сделал шаг вперед.

Хосров принял это за попытку напасть на него и ударил Кодака еще раз. Кодак упал. Хосров стал топтать его ногами, пока у Кодака не хлынула изо рта кровь. Кодак лежал ничком; задыхаясь, он выплюнул набившуюся в рот землю.

— Плюешь? На кого плюешь, собака и собачий сын?! — рассвирепел Хосров, продолжая с остервенением наносить удары.

Из всех углов караван-сарая высыпали купцы, служащие и воины и стали наблюдать за происходящим. Вначале они глядели с удивлением и даже со страхом, но вскоре, увидев, что избиваемый — иноверец, стали одобрительно смеяться и переговариваться.

Стоя в дверях, с заложенными за спину руками, Вшнасп следил за происходящим. Вышедший из своего покоя Гют на минуту онемел, увидев такое беспримерное унижение. В нем вспыхнуло самолюбие, он шагнул вперед, схватил Хосрова за руку и отбросил его в сторону. Хосров в ярости обернулся к нему, но Гют так на него посмотрел, что тот сразу остыл. Гют повернулся к Вшнаспу, но тот зевнул и пошел к себе в покои.

— Встань! — приказал Гют Кодаку. — Как ты позволяешь себе осквернять свой рот нечистым прахом этой страны?

Хосров злобно повел глазами.

— Это какую страну ты называешь нечистой? — с угрозой придвинулся он к Гюту.

Гют, не отступая ни на шаг, негромко ответил:

— Я готов умереть, но сделай одно движение — и голова слетит у тебя с плеч. Ты ведь знаешь, в какой стране я родился…

— Заткни рот! — крикнул Хосров.

— Это ты заткни рот! — воскликнул Гют, хватаясь за рукоятку меча.

— Убивают! Помогите! — завопил в ужасе Хосров. Вновь показался Вшнасп.

— Что это, вы еще не кончили? — прикрикнул он. Гют крикнул в ответ:

— Вы позорите посла, направленного к царю царей, избиваете людей марзпана! Пусть мой труп останется здесь! Но что, если царь царей потребует сведения, которые я везу ему? Об этом вы подумали?

— Кто ты? — подошел к нему Вшнасп.

— Князь армянский и слуга царя царей! Так вы почитаете ваши законы? Таково ваше гостеприимство? Плкио я на ваши покои, я скорее лягу спать в поле. А тебя я еще увижу при дворе! — погрозил он пальцем Хосрову.

Вшнасп понял, что они перешли границы; он рукой сделал знак Хосрову успокоиться.

— Вам не нравится Армения, но царь царей с ней считается… Я доложу ему обо всем, и вы еще попляшете у меня!

Наступило неловкое молчание. В толпе стали перешептываться. Кодак, не вставая с земли, счищал с себя пыль.

— Плюнь ты на эту землю! — крикнул ему в ярости Гют. — Встань!

Кодак сплюнул, встал и, вытирая лицо ладонью, лишь размазывал кровь и пыль. Это вызвало громкий смех. Кодак пригрозил смеявшимся и вошел в помещение, сопровождаемый Гютом.

— Чем это ты занимаешься здесь? — подошел к Хосрову Вшнасп, награждая его пощечиной. — Существует для тебя закон или нет? Даешь этим собакам повод распустить язык при азарапете? Убирайся!

Хосров съежился и проскользнул к себе. Вшнаеп махнул толпе, та рассеялась.

Войдя в помещение, Кодак, в ответ на расспросы Гюта, рао сказал ему все.

— Напрасно связался ты с этой собакой! — заметил ему Гют. — И кто дал тебе право всюду совать свой нос?

— Я доверенное лицо марзпана! — огрызнулся Кодак.

— Ты, собачий помет! — рявкнул Гют.

Кодак злобно взглянул на него, но затем смирился.

— Ударь и ты, если так! — сказал он, рыдая.

— На тебе! — размахнулся Гют.

— Сделаешь еще лучше, если совсем убьешь! — не унимала Кодак.

Гют потянулся к мечу. Кодак, потеряв голову, потрясал руками в воздухе.

— Горе мне!

— Молчи!

— Не буду молчать! Я не прощу такой обиды! Говорят о персах… Нет, это армянин — перс, армянин!.. Чего ты смотришь? Кончай со мной, убивай!

Гют рассмеялся и, подойдя к Кодаку, положил руку ему на плечо.

— Не превращай меня в перса. Я армянин.

— Ты не армянин, а перс! — зарыдал Кодак. — Не пожалел моей старости…

— Хорошо, хорошо, успокойся! — стал его увещевать, Гют. — Не удержал я руки…

Кодак с охами и стонами пошел к своей постели, лег и укрылся с головой.

— Погоди уж, я им еще покажу! — пригрозил он кому-то, вновь высовывая голову из-под одеяла.

— Оставь похвальбу и спи! Довольно! — приказал Гют, тоже ложась.

Наступило молчание, вскоре нарушенное храпом Гюта. Кодак, привстав, принялся счищать грязь со своих ушибов и растирать помятые бока, одновременно перебирая в памяти все случившееся. Он был человек в такой же мере беспокойный и упорный, сколько выносливый и терпеливый. Но на этот раз он горел как в огне и не мог успокоиться. Его сжигали злоба и бессильная ненависть. Мстительность горца проснулась в нем и не позволяла г/дать до утра, когда он смог бы что-нибудь предпринять против Хосрова. Далеко было и до дворца, где он надеялся свести счеты со своим врагом и погубить его.

«Стать вероотступником? — думал он. — Скорее издохну, но не отступлюсь! Поклонюсь тысяче огней, чтоб остаться живым, но от веры не отступлюсь…»

Он взглянул на огонь, который трепетал в жертвеннике, и вдруг, подхлестнутый какой-то мыслью, подбежал к нему, приподнялся и помочился. Огонь зашипел и сник. Кодак вернулся в постель. Покой снизошел на него, и он заснул.

Когда утром Гют взглянул на Кодака, тот еще спал. При дневном свете отчетливо видны были следы побоев на его лице. Гют почувствовал жалость к Кодаку и обиду за него. Возмущало не столько самое избиение дерзкого старика, сколько то, что его унижали как армянина.

Вошел хозяин и спросил, что изволит нахарар заказать себе на завтрак. Гют еще не успел произнести и слова, как хозяин, обратив внимание на жертвенник, в ужасе воскликнул:

— Кто погасил священный огонь?

— Разве он потух? — равнодушно спросил Гют. Хозяин растерянно смотрел на жертвенник.

Проснулся Кодак.

— Кто погасил священный огонь? — обратился к нему хозяин.

Кодак взглянул и ответил:

— Скажи мне, как же это сам священный огонь дозволил, чтоб его погасили?

Хозяин побоялся поднимать шум и, осмотрев золу, заявил:

— Не подложили дров; огонь сам погас. Он вышел, чтобы вновь принести огня.

— Кто же потушил огонь? — заинтересовался Гют.

— Я! — ответил Кодак.

— Почему?

— Я армянин и христианин: Не место их священному огню в моих покоях!

— Как же ты его дотушил?

Кодак рассказал…

Гют хотел рассердиться, но не удержался и расхохотался.

— Что же это за божество, которое можно погасить мочой? — философствовал Кодак.

Гют вновь стал серьезен.

— А если бы узнали?

— Что же, убили бы нас.

Гют взглянул на неукротимого старика и махнул рукой. А тот объяснил:

— Ведь армяне могут таить месть тысячу лет, но отметить они должны! Сильно он меня оскорбил, князь.

— Что же, теперь ты успокоился? — не удержался от улыбки Гют.

— Нет, не утолил еще всей жажды мести.

— Сдержи себя и не позволяй себе больше таких безумств! — строго сказал Гют. — Ты государственный деятель или тушитель огня?

— Это не мешает государственным делам, князь. Где надо действовать словом, а где — иными способами!.. Не смейся надо мной, князь. Уж так получилось…

Хозяин принес огонь и снова возжег жертвенник.

— Как же это он потух? Все-таки я не понимаю, — качая головой, бормотал хозяин.

— Огонь тухнет от ветра, от песка, от воды, — с серьезным видом разъяснил Кодак.

Гют сурово взглянул на него:

— Ты замолчишь или нет?

— Я молчу, молчу! О чем же говорить? Но я не боюсь смерти, я посвятил себя ей.

Хозяин спросил, какие будут дальнейшие распоряжения князя.

— Принеси завтрак и узнай, проснулся ли Хосров. Кодак оделся, пошел умываться и, вернувшись, уселся на своем ложе.

— Они избили меня, но я поступил не как царь Аршак Второй!

Гют, предвкушал развлечение, не мешал ему разглагольствовать.

— Ты спросишь — как? Но ведь заключив Аршака в Башню забвения, Шапух Второй велел посыпать половину пола в его темнице землей Армении и половину — землей Персии. Стоя на земле родины, царь Аршак, воспрянув духом, издевался над персом; на земле же персидской он впадал в уныние и смирялся. Я же боролся и тогда, когда стоял на персидской земле!..

— Быть тебе вскоре царем армянским! — пошутил Пот.

— Смеешься надо мной, князь? Но я не уронил чести армянина!

Хозяин принес обильный завтрак. Кодак, забыв свои обиды, быстро подсел к подносу.

— Хосров встал и ждет тебя, князь, — сообщил хозяин.

— Скажи ему, чтоб он явился ко мне! — приказал Гют.

— Слушаю!

Хозяин вышел и быстро вернулся:

— Не хочет идти, господин! — доложил он испуганно.

— Ступай и от моего имени прикажи ему прийти! — сверкнул на него глазами Гют.

Тот испугался и вышел неуверенной походкой. Ворвался Хосров и кинулся прямо к Гюту:

— Это ты мне приказываешь явиться? Ты?..

В ту же минуту Гют дал ему оплеуху. Хосров открыл рот, чтоб завопить, но получил вторую оплеуху, затем третью, четвертую…

Хосров испугался; он хотел было позвать на помощь, но Гют схватил его за ворот.

— Если пикнешь — убью как собаку! Будешь знать, как бить моих людей, да еще в моем присутствии!..

— Ну что, почувствовал армянскую силу? — подбежал к нему Кодак. Он тоже хотел ударить Хосрова, но Гют отбросил его в сторону и приказал Хосрову:

— Ступай распорядись насчет коней, пока я кончу завтракать!

Хосров выбежал из покоев. Он был так напуган, что сейчас же бросился исполнять приказание Гюта. У него мелькнула мысль сбежать, опередить Гюта, но он побоялся, что тот его догонит. И, как всегда бывает в подобных случаях, он испугался больше, чем нужно было, и подчинился.

Предутренние облака уже разошлись, и в просвете между ними выглянуло солнце. Гют приказал подавать коней. После всего, что произошло, Кодак решил не оставлять хозяину своего запасного коня.

Когда они, выйдя на балкон, собирались спуститься вниз, показался Вшнасп. Он с интересом оглядел Гюта, который сдержанно приветствовал его. Вшнасп ответил на привет и многозначительно сказал:

— Перенес беспокойство, князь?..

— Да, пришлось прибить это животное! Он пристойно вел себя в пути; не знаю уж, что с ним случилось в этом караван-сарае, — дерзнул поднять руку на одного из людей марзпана… Ну, пребывай с миром! — И, обращаясь к Хосрову, сказал повелительным тоном: — Ступай вперед!

Хосров вышел. Вшнасп, не знавший, как ему отнестись к словам Гюта, смог лишь пробормотать:

— Иди с миром!..

Посольство выехало.

Кодак удовлетворенно молчал. Он был рад, что Гют выказал свой нрав. Хорошо зная Персию, Кодак знал также, как трусливы персидские чиновники перед людьми сильными.

Немного спустя он обратился с вопросом к Хосрову:

— Доберемся в два дня, как полагаешь?

— В полтора доедем, — ответил Хосров с наружным смирением, хотя и было ясно, что он затаил месть.

«Псам кину тебя на съедение! Подожди только!» — повторял в уме Кодак. Покачиваясь в седле, он, чтоб разозлить Хосрова стал громко напевать какой-то церковный мотив.

Вдали, влево от дороги, что-то чернело. Было похоже на ка раван, но очень многолюдный.

Гют стал вглядываться.

— Да это войско, государь! — высказал догадку телохранител!

Действительно, вскоре стало видно, что это идет войско. Сипахи устало поднимали глаза на Гюта, отдавая ему честь. Гют остановился, чтоб пропустить их.

— Куда вы направляетесь? — спросил он.

— В Апар, господин, — ответил тот. — На войну с кушанами.

Воины были молоды, но медлительны в движениях. Их помятые лица свидетельствовали одновременно и о распущенности их нравов и о бесконечных трудных походах. Они были обожжены солнцем и обветренны, черны и грязны, покрыты потом и пылью. Тяжело ступая и раскачиваясь на ходу, они тоскливыми и грустными глазами оглядывали путников.

— Спят на ходу, — заметил Кодак. — Нет в них живости наших воинов.

— Но бьются они неплохо, — возразил Гют. Кодак с особенным интересом изучал всадников и, как сын смотрителя конюшни, глазами знатока рассматривал коней.

— Бабки у коней толсты, но кони не выносливы, как наши! Гют глядел задумчиво и невесело.

— Дело не в этом, — они сильны численностью своей! Этим они покоряют весь мир.

Войска прошли. Кодак стал излагать свои соображения. Гют не препятствовал ему, потому что они говорили по-армянски, да и беседа как бы скрашивала дорогу.

— Все это — признак войны. Азкерт теперь будет решать быстро и без снисхождения? — говорил Кодак.

Гюту была известна сообразительность старика в подобных делах, и он задумался над словами Кодака. Не станет он слушать объяснений. Будет расправа, и суровая! — продолжал Кодак. — С ним у нас ничего не выйдет. Наша надежда — Михрнерсэ.

— Чем же лучше Михрнерсэ? — спросил Гют.

— Указ составлен по его повелению. Ведь это он писал, увещевал, а в конце и требовал или ответить по пунктам, или явиться ко двору. Пока соберется суд, мы выиграем время…

Соображение это показалось правильным, и Гют согласился с ним.

— Главное — сперва увидеться с Михрнерсэ, заручиться его покровительством, — заключил Кодак. — Но если дело дойдет до царя царей — мы пропали. Война с кушанами, вероятно, разъярила его.

Они ехали позади войска.

Гют приказал обогнать. Пришлось отъехать довольно далеко, пока, опередив колонну, они смогли поскакать вперед.

Князь Артак Мокский и нахарар Рштуни выехали довольно поздно. Артак торопил нахарара, но тот под предлогом нездоровья и усталости все оттягивал отъезд.

Дорога шла через горные перевалы и плоскогорья. Гора, за нею другая, затем третья — и в некий день завершится для Артака этот долгий путь. Он не разговаривал, он мечтал.

Замкнулся в себе и нахарар Рштуни, сторонившийся Артака, так что оба были довольны.

Бдительность Артака усыпляло одно обстоятельство: это было его отношение ко всему, что имело отношение к Анаит. Он прощал нахарару Рштуни его грубость, пренебрежительные интонации и недружелюбие, так как считал его человеком близким, родным. Артак не мог отделять враждебные друг другу явления: Анаит — от нахарара Рштуни, свою любовь — от войны, от дела сопротивления и ответного послания персидскому царю. Чувство любви захватило его, затуманивало его мысли, усыпляло его. Нахарар Рштуни, много передумавший в Арташате и ехавший домой с совершенно иными намерениями, чем Артак, глядел на своего непрошеного спутника с чувством неприязни. Он решил избавиться от Артака при первой возможности, тем более что, согласно решению Васака и его приверженцев, должен был внедрить у себя дома культ поклонения огню. Ему было поручено вносить всюду, где это было возможно, раздоры и силой подавлять сопротивление персам.

Артак со страстью отдавался волновавшим его думам. Война казалась ему чем-то отвлеченным, каким-то тяжелым кошмаром, и только Рштуник был реальностью. Артак слышал уже благоуханное, дыхание этой страны — влажное, слегка соленое. Оно влекло, манило его.

И вот внезапно, точно из-под земли, показалось светло-голубое, как небо, Бзнунийское море.

Артак вздохнул, его глаза увлажнились: он стосковался по морю. Вспомнились сказки старой няни, мечты детства…

Долго ехали они — день, два… Синяя даль наверху, синяя даль внизу опьяняли Артака. Проехали Арцруник и, наконец, вот он — Рштунинский край!

Было уже темно, когда они подъехали к замку князя Рштуни. Сумрачно и негостеприимно глядел на них похожий на скалу замок. Ни один луч света не золотил его темных стен.

Басом залаял сторожевой пес, что-то метнулось у ворот, какие-то тени кинулись к неистово лаявшему псу.

— Кто там?

— Отворите князю! — отозвался один из телохранителей.

Сторожа придержали пса, одни из них забежал вперед и приказал открыть ворота. Со стесненным сердцем оглядел Артак двор. Тьма, тишина — ни малейшего проблеска жизни. Не ужели ее нет здесь?.. Но ведь она, может быть, и не здесь, а в доме отца. Как он не подумал об этом?

Они спешились. На террасе показались какие-то женщины, они подошли ближе.

— Князь! — послышался шепот одной.

— И князь Артак с ним! — добавила другая.

Принесли светильники. Мрак, ревниво охранявший от Артака неведомые тайны, отступил. Артак огляделся: народу было много, но Анаит не было. Ясно, ее нет в замке.

— Соблаговоли пожаловать в покои! — пригласил нахарар Рштуни.

Артак последовал за ним с тяжелым сердцем. И так как не было той, от которой он ждал ответа на мучивший его вопрос, он напряг слух, надеясь хоть что-нибудь — хотя бы одно слово — услышать о ней. Но так и не услышал ничего. И понимая, что расспрашивать невозможно, он впал в уныние и даже не заметил, как все поднялись по лестнице и вошли во внутренние покои.

Обычно немногословный и даже неприветливый, нахарар Рштуни проявил приличествующую случаю любезность и приказал оказывать гостю услуги и заботу. Нахарар даже стал шутить. Но Артак точно ничего не слышал; он равнодушно умылся и прошел в покои, куда был подан ужин.

— Эх, устали мы! — сказал нахарар Рштуни. — Пора и отдохнуть!

Беседа не занимала Артака. Его терзали сомнения. Каменное молчание, невозможность услышать хотя бы что-нибудь, относящееся к Анаит, действовали на него удручающе. Из перешептываний и переглядываний некоторых слуг он заключил даже что С Анаит стряслось несчастье. Артак настолько растерялся, что не смог учесть простого, но важного обстоятельства: никто ничего от него не скрывал, — хотя бы потому, что никто не знал его заветной тайны.

Но почему же все молчат?..

Но вот, наконец, заговорили.

— Поправилась госпожа? — спросил нахарар Рштуни.

— Поправилась, государь, — ответил дворецкий.

— Очень хорошо! А мать моя?

— Благодарение богу, здорова и Старшая госпожа.

— Из домашних никто не болеет?

— Никто, государь… — чуть замялся дворецкий. «Значит, ее нет здесь!» — подумал Артак, и эта мысль обожгла его.

— Что с тобой, князь? Почему ты приуныл? — справился нахарар Рштуни.

— Устал, — объяснил Артак.

— Поди ложись, отдохни!

Да, Артаку не терпелось уединиться, чтобы вдали от чужих глаз свободно пережить свои муки, ходить из угла в угол, быть может, найти кого-нибудь, кого можно было бы расспросить.,.

Дворецкий проводил его в высокую комнату в боковой башне. В очаге горел слабый огонь. Из узкого окна можно было видеть бездонную пропасть, на дне которой бурлил бешеный горный поток. Ветер врывался в окно, принося с собой свежесть леса и реки. Лес нашептывал свою сказку. Казалось, среди его могучих деревьев кружится мать лесов и пляшут дриады.

Артак глядел на эту красоту, и сердце щемило еще больше.

Становилось все темней и тише. Двор потонул во мраке. Лишь время от времени слышалась сонная перекличка стражи, да пес то заливался лаем, то вновь умолкал.

Артак взглянул на звезды — до рассвета было еще далеко. Он лег, укрылся с головой меховым покрывалом, закрыл глаза и попытался мысленно воспроизвести образ Анаит. Но это ему не удавалось. Перед ним возникала желтая лента пыльной дороги, каменные громады гор, высокая трава, мох на скалах, водопады, простор Бзнунийского моря… Иногда возникало и глядело на него, затем искажалось и таяло лицо какой-то девушки. Но она была и незнакома, и совершенно не похожа на Анаит… Все, все представало перед его глазами, не было лишь ее! Словно и не встречал он ее никогда и не было ее на свете.

Мучительная ночь словно остановила свое течение, словно окаменела, не кончалась. Как будто решив более не просыпаться, спали и замок, и люди, и деревья, и пропасть. …Величественный, широко раскинувшийся храм как бы благословлял народ, призывая к благоговейному молчанию заполнявшее его людское море. И вот, точно поднятий народной массой, Вардан Мамиконян простер руку и воззвал:

— Страшная весть, народ армянский! Арийское войско наводнило равнину Айраратскую… Вперед! Поднимайтесь все навстречу неприятелю!..

Народ загремел и двинулся Артак очнулся; кругом не было никого. В окно билась летучая мышь, — она покружила под сырым, гладко вытесанным каменным сводом и вновь выскользнула за окно Спала страна Рштуни.

Артак подошел к двери, приоткрыл ее. На скамье, прислонившись к холодному камню стены, дремал слуга.

Артак оглядел двор. Ни малейшего признака жизни. Тусклая полоса света вырывалась из соседнего помещения, чья-то тень мелькнула на стене напротив и растаяла, В покое, который, по видимому, находился рядом с опочивальней Артака, не спали, и там находился не один человек… Кто же там? Узнать не было возможности…

Артак не решился спуститься по внутренней каменной лестнице. Он снова лег, устремив взор в потолок. Вдруг он вздрогнул — в окно ворвался ветерок и донес гул бегущей внизу реки. Тьма еще более сгустилась. Артак вздохнул.

Он то закрывал, то вновь открывал глаза, тщетно пытаясь заснуть, но это никак ему не удавалось Внезапно он заметил, чт свод, выложенный камнями, напоминающими сталактиты, сделался виден более ясно.

— Светает! — прошептал Артак; сердце у него замерло.

Он вскочил и выглянул в окно. Постепенно приобретала очертания пропасть, хотя фата предрассветного тумана еще скрывала и ее, и застывшие в вековой неподвижности скалы, и взьерошенную гриву реки, стремительно мчащейся от одного порога к другому. Взлетала вверх серебряная водяная пыль, осыпая верхушки сосен и елей, которые росли у обрыва. Всю ночь напролет бились воды, прокладывая себе путь к извечной цели — к Бзнунийскому морю.

Наступил рассвет. Кончились ночные муки Артака. Ясный день сулил ему надежду. Артак примирился с мыслью, что Анаит не в замке. Но ведь можно было направиться к ней домой! Он убеждал самого себя, что нужно иметь терпение. Может быть, потребуется день, два, — все равно, он решил при первой же возможности выехать на поиски Анаит. Но как объяснить свой отъезд, какой предлог придумать?..

Однако, несмотря на все трудности, Артак чувствовал, что к нему вернулась бодрость: он во что бы то ни стало узнает, куда исчезло существо, ставшее причиной стольких его терзаний.

Дворецкий пригласил Артака завтракать, он воспользовался случаем:

— Кто находится в замке?

— Много народу, государь. О ком ты спрашиваешь? — ответил вопросом дворецкий.

— Есть ли гости?

— Нет, государь.

— А родственники и близкие нахарара?

— Есть, государь.

— Кто?

— Тесть и теща князя…

— Одни? — с волнением переспросил Артак.

— С ними и одна из дочерей.

— Которая?..

— Астхик. Вероятно, владетель Мокский знает ее?

— Нет, не знаю! — глухим голосом ответил Артак. — Но разве у тестя нахарара одна незамужняя дочь?

— Нет, две…

— Где же другая?

— Она… не знаю, государь… Вероятно, дома… Не знаю.

— Как это ты не знаешь?

— Что мне сказать, государь? Считай, что я человек бестолковый, но я не знаю, как сказать…

— Странно! — едва сдержал свой гнев Артак.

— Изволь пожаловать, государь, нахарар ждет! — вновь повторил дворецкий свое приглашение.

Артаку хотелось бежать из этого неприветливого замка, упорно хранившего какую-то тайну, бежать в горы, кричать, стенать… Но приличие вынуждало его принять приглашение.

Предшествуемый дворецким, он направился в зал» где за столом ожидал его нахарар Рштуни.

Солнце повсюду рассыпало свои золотые стрелы: сверкала золотая и серебряная посуда, сверкало вино в чащах. Аромат яств возбуждал аппетит.

— Прошла твоя усталость? — спросил князь Рштуни, пристально всматриваясь Артаку в лицо.

— Нет, не прошла.

— Пройдет! Благоволи отведать! — пригласил нахарар, жадно накидываясь на еду.

Артак с трудом заставил себя есть. Его мучила смутная тревога, раздражал этот зал, люди, даже это светлое и радостное утро, Какая может быть радость, когда нет Анаит, и неизвестно, где она!

За завтраком никого из посторонних не было. Это еще более усугубляло мучения Артака. Он боялся расспрашивать нахарара, а тот не заговаривал ни о замке, ни о семейных делах.

Артаку чудилось что-то непонятное в том, что дворецкий ночью сказал об обитателях замка князю, а утром — ему самому. Какая-то тайна была вокруг Анаит…

— Спустимся в ущелье — предложил Рштуни. — Разомнемся немного после дороги!

Артак согласился. Он надеялся, что если даже никто им не повстречается вне замка, то в проходах и на террасах он заметит кого-нибудь, уловит какой-нибудь знак…

Дворецкий доложил, что скакуны готовы. Нахарар встал, потянулся и направился к двери. Артак последовал за ним, напрягая все свои силы и внимание. Внезапно дверь соседнего с его помещением покоя открылась и — о, счастливое мгновение! — Анаит… Артак рванулся к глядевшей на него девушке, сделал шаг — и остановился, сраженный обманувшим его сходством. То была Астхик… Артак не был знаком с ней. Он прошел мимо нее, замедляя шаг, чтоб услышать хотя бы одно слово. Ни звука…

Нахарар обернулся, сурово взглянул на девушку. Та исчезла за дверью. Они спустились во двор, никого больше не встретив. По террасе пробегали лишь слуги.

Сев на коней, выехали из замка, по каменистой тропе спустились в ущелье и стали подниматься по противоположному склону горы.

— В замке есть больные? — вдруг спросил Артак.

— Нет никаких больных! — буркнул нахарар; затем с раздражением, причины которого Артак не понял, он заговорил громко и недовольным тоном: — С чего бы тут болеть?.. Пищи мало? Или спины у них болят от работы? У меня в Рштунике воздух не позволяет болеть!

Артак отчасти был согласен с этим.

— Но ведь, может случиться, что кто-нибудь вдруг и заболеет. Что ты тогда будешь делать? — спросил он.

— Что я сделаю? — вскипел нахарар. — Выброшу из замка! Замок не богадельня!

Так стали выявляться странности в характере рштунийского нахарара. Конечно, хорошо, чтобы никто не болел, — это было у нахарара похвальное желание, но не удивительно ли, что он вообще запрещал болеть? Требование упрямого князя могло привести лишь к тому, что при нем не смели бы упоминать о больных.

Артак и нахарар ехали по ущелью Кони разгорячились и начали покрываться потом. Прогулка на лоне природы несколько подняла настроение Артака. Заметив, что прояснилось лицо и у нахарара, он ошибочно принял это за проявление дружелюбия. Любовь, заставлявшая трепетать его сердце, украшала и возвышала в его глазах и природу и человека Он с улыбкой обратился к нахарару Рштуни:

— Родные княгини часто гостят у тебя в замке?

— Часто, — кратко ответил нахарар своим густым басом и взглянул искоса на Артака.

— Всей семьей?

— Всей, — подтвердил Рштуни, уже заинтересовавшийся, куда заведут эти расспросы.

Они проехали дальше. Артак переменил позиции.

— Далеко до их замка?

— У них замка нет. Мой тесть простой сепух. То обстоятельство, что Рштуни вдруг ответил ему уже не так кратко и резко, ободрило Артака. Он продолжал расспросы:

— Та девушка, котороя гостила в замке Огакан, также бывает с родными?

— Всегда.

— А теперь она здесь, в замке?

— Да, здесь, — ответил нахарар, с интересом разглядывая Артака. Ему хотелось спросить, почему это так интересует его гостя, но он сдержался и с некоторым лукавством, которого не был лишен, хотя и напускал на себя простодушие, стал ждать, чтоб Артак хоть немного поведал о своей тайне.

— Но она не показалась. Может быть, она отлучилась куда-нибудь? — спросил Артак; сердце у него замирало.

— Не знаю, — ответил нахарар и погнал коня. Артак последовал за ним. И так как он умолк, Рштуни, переждав немного, сам спросил:

— У тебя к ней дело?

— Нет, я просто так спросил, потому что не вижу ее в замке… Что за человек твой тесть?

— Кошку видал? Смешай уксус с перцем, свари в нем кошку и съешь с когтями, — вот и будет мой тесть!

— Такой строгий? — рассмеялся Артак.

— Крапива! Супругу мою мне пришлось вырвать у него ценой тысячи уловок. И когда, получив его согласие, я уже шел с нею в церковь, он вдруг взял свое согласие обратно!

— Причина?

— Быть может, кто-нибудь и знал причину, но не он. В последнюю минуту, вероятно, ему втемяшилось в голову: «нет»! Настоящий самодур. А уж упрям, как верблюд!..

— Значит, вырвать у него девушку — это воинский подвиг?

— Мука. Пытка! Знаешь, зачем он приехал ко мне?

— Зачем?

— Чтобы следить за дочерью — моей княгиней: как бы она не стала беседовать со мной, улыбаться мне, заниматься мной!

— А кем же ей заниматься?

— Господь его ведает. Если он не найдет человека, которому мог бы прекословить, он начинает противоречить самому себе: сперва скажет «да», потом «нет» — и кончено!..

— Да, трудно у него просить дочь…

— Легче постричь яйцо, чем вырвать один волосок у моего тестя!.. Да, крепкий это орешек!

Нахарар Рштуни, человек обычно ленивый и немногословный, не был лишен юмора. Он и сейчас стал подтрунивать над своим тестем.

Артак испытывал к нему все большее и большее расположение.

Чувствуя, что напал на слабую струнку нахарара, он вдруг придержал коня и сказал:

— А ты знаешь, ведь один из наших нахараров заглядывается на Анаит!

— Кто?

— Кажется, Атом Гнуни.

— Гм!.. — хмыкнул себе под нос Рштуни, мысленно добавив: «Кто другого дураком считает, часто сам остается в дураках». Он разгадал Артака, но не показал вида.

— Значит, Атом вскоре заявится со сватовством?

— Вероятно. Но как ему быть с твоим тестем?

— Тестя он должен взять в качестве приданого: в иглах недостатка ощущать не будет.

— Что ж, и заберет! Если нравится невеста, понравится и тесть.

— Противный человек даже и в пасху противен! — со смехом заметил Рштуни.

На этом беседа кончилась, но Рштуни задумался: значит, Артак заехал к нему ради Анаит.., И этот его противник надеется взять в жены девушку из его замка?.. «Да ты ее не увидишь, как ушей своих», — решил он и, вновь помрачнев, умолк.

Прогулка длилась недолго. По возвращении в замок Артак стал искать Анаит. Для него все еще было тайной: почему она не показывалась?

День он провел в обществе нахарара, который говорил мало, иногда неприязненно оглядывая Артака. За обеденным столом, кроме них, сидели два немногословных и сдержанных сепуха, которые держались по отношению к Артаку так же, как их князь: они говорили мало и окидывали его подозрительными взглядами. Когда же Артак заговорил о войне за родину, о том, что должны быть готовы все, они отвечали вежливо, но в неопределенных выражениях.

Но кто же были эти люди, удостоившиеся чести стать сотрапезниками князя Рштуни? Одно было ясно: они пришли по приглашению нахарара. Из-под густых бровей сепухи часто обменивались заговорщическими взглядами, и было очевидно, что, прибыв по срочному и важному делу, они терпелиро выжидают конца трапезы.

Нахарар многозначительно посмотрел на дворецкого, который сократил церемониал обслуживания и подал сладкие блюда.

— Выпьем, князь, за ясное солнце! — поднял чашу за здоровье Артака нахарар, чтобы завершить обед любезностью. Подняли чаши и остальные, как велел обычай.

Обед был кончен. Артак выразил желание подняться к себе. Нахарар с радостью отпустил его. Дворецкий проводил Артака и уже собирался оставить его, когда Артак внезапно спросил:

— Скажи мне, ориорд Анаит здесь, в замке?

Точно молния поразила дворецкого. Он смотрел на Артака и молчал.

— Не знаешь? — переспросил Артак.

— Не знаю, государь! — отозвался тот, обрадовавшись, что Артак сам подсказывает ему ответ.

— Неужели она не приезжала в замок?

— Нет.

— А князь знает, что ориорд здесь, или не знает? Дворецкий использовал этот вопрос:

— Не знает, государь.

— Хорошо, можешь идти.

Артака как будто ударили обухом по голове. Он был ошеломлен. Что же это, нахарар говорил, не зная наверняка? И если дворецкий не знает, в замке Анаит или нет, — то кто же может это знать? И кого еще расспрашивать после этого?

Спускался вечер. Солнце окрасило в кровавый цвет суровые стены замка. Где-то поблизости мычало стадо. В потемневшем ущелье засветился, как светлячок, небольшой костер. В глубокой дали терялась таинственная зеленоватая гладь Бзнунийского моря.

Слуга зажег светильник. Покой озарился красноватым светом. Тоска легла Артаку на сердце. Опять надвигалась ночь… Когда она кончится?..

Замолкли голоса в замке и вокруг него. Артак перенесся мысленно в замок Огакан. Он представил себе покои княгини Шушаник, сидящую перед ней на подушке Анаит. Она существовала, дышала, она внимала ему, говорила с ним, согласилась с ним обручиться… Где же она? Она была жемчужиной — и упала в море? Она была дымом — и рассеялась? Вот он здесь уже вторую ночь и не может узнать, хотя бы, жива ли она.

Ему хотелось плакать.

— Нет, не придет, не придет, не придет она! Нет ее! — проговорил он и ударил но столу. Раздался какой-то странный звук. Он прислушался. Нет, это не он, это кто-то другой ударил по чему-то твердому. Он вслушался внимательней. Нет, ему показалось! Но вот опять… Уже отчетливо послышася тихий стук в дверь. Он подошел к двери, открыл ее. На обычном месте спал слуга. Артак вгляделся пристальней и вдруг заметил у колонны какую-то тень. Она быстро скользнула, приблизилась.

— Это ты стучала? — спросил Артак.

— Я, князь…

— Говори!

— Следуй за мной…

Артак тихо прикрыл дверь и пошел за тенью. Он дрожал. У него пересохло во рту, сжимало в горле. Тень нашла его руку и остановила его. Мягко и нежно было ее прикосновение.

— Осторожнее, князь!.. Умоляю… — шепнула тень.

— Она здесь? — дрогнул Артак.

— Здесь, князь!.. Но осторожнее. Следуй за мной…

Быстро открыв дверь, тень ввела Артака внутрь незнакомого покоя и так же быстро, прикрыла ее. Артак огляделся и увидел Анаит. Она сидела, одетая, на своем ложе, глядя на Артака испуганными, широко открытыми глазами, как бы о чем-то умоляя. Так глядели они друг на друга долго-долго, словно завороженные.

Наконец, Артак подошел поближе и шепнул:

— Что случилось с тобой, Анаит?..

Анаит молчала. Вдруг губы ее дрогнули, она прижалась лицом к подушке и разрыдалась.

Астхик вышла из комнаты и притворила за собой дверь.

— Говори, Анаит! Скажи хоть одно слово… — склонившись над ней, шептал Артак.

Но слезы Анаит продолжали литься, как весенний ливень, они облегчали ей сердце. Артак дал ей выплакаться.

— Ну, говори теперь, Анаит! Успокойся! — попросил, наконец, Артак.

Анаит отыскала его руку, сжала и привлекла к своей груди.

Артак задрожал и опустился на колени. Его рука затрепетала в шелковистой теплоте; он не знал — его ли сердце билось так, или сердце Анаит… А она стискивала руку Артака, как бы что-то рассказывая, как бы молча жалуясь на что-то. Вот она приподнялась, села, взглянула на Артака и печально улыбнулась.

Артак присел на ее ложе.

— Ты больна, Анаит?

Анаит отрицательно покачала головой и вздохнула.

— Но почему ты так исхудала?

Анаит впилась глазами в Артака, но глядела на него отчужденным взглядом, как будто не узнавая его. Она смотрела долго, мучительно долго, и вдруг упала в его объятия. Тоска, восторг, любовь слились в едином вздохе, и с этим вздохом Анаит потеряла сознание.

Артак привстал и потряс руку Анаит:

— Но ты болела…

Анаит устало прикрыла глаза.

— Зачем же было болеть? Ведь я сказал, что вернусь! Ведь я не мог пропасть. Видишь, вот я приехал…

— Как мне было знать?.. Тяжело мне было! — прошептала Анаит.

Артак обнял ее, они умолкли. Артак с болью приглядывался к ней. Она истаяла за время его отсутствия, но муки сделали ее еще прекраснее. Благородное лицо девушки казалось одухотворенным. Зрелость сквозила во всем ее облике, в ее движениях, во взгляде.

Артак и Анаит, беседовавшие друг с другом только однажды, чувствовали себя как давние и близкие друзья. Они могли бы рассказать друг о друге тысячу вещей, как если б постоянно жили вместе, не разлучаясь…

— Анаит, я хочу поговорить с твоим отцом…

Дверь распахнулась, и в покой испуганно вбежала Астхик:

— Отец!..

Анаит затрепетала. Артак вскочил, выскользнул за дверь. Он едва добрался к себе, как на лестнице, которую освещал слуга, показался отец Анаит. Артак присмотрелся — какое суровое, жесткое лицо!

Мечта развеялась, но на руках своих, на устах, на лице Артак еще чувствовал нежное прикосновение любимого существа. Он подошел к окну и выглянул: ущелье, лес, скалы — все, что прошлой ночью казалось ему враждебным, сейчас представлялось милым, родным, теплым; даже опочивальня с ее холодными сводами. Артак лег, закрыл глаза и вскоре заснул.

В ту же ночь, при дрожащем пламени светильника, нахарар Рштуни вел беседу со своими двумя гостями. Он говорил осторожно, иногда переходя на шепот и оглядываясь на дверь, хотя за нею никого не было: дворецкому был отдан строгий приказ удалить стражу и самому уйти от дверей подальше.

Очевидно, разговор шел об очень важном и тайном деле, и оба таинственных гостя были в этом деле нужными и влиятельными сообщниками.

— А на чьей стороне этот нахарар? — спросил один из них.

— На стороне Вардана, — ответил князь Рштуни. — И самое опасное то, что он мой сосед. Теперь вы сами понимаете, как осторожно вам нужно действовать!

Спрашивавший закрутил усы и впился пытливым взглядом в беспросветную тьму, лежавшую за окном.

— Мы будем действовать и по-иному, — сказал он. — Будем время от времени засылать людей в Мокскую область с ложными слухами.

— Да, да! — одобрил нахарар. — Пусть распространяют слухи, что мы здесь примкнули к защитникам веры и собираем отряды против персов.

Второй заговорщик, голубоглазый и светловолосый юноша, слушал, стараясь не упустить ни одного слова. Он явно волновался: страсть к интригам, которая, по-видимому, кипела в нем постоянно, ныне захватила его целиком.

Кроме того, стремление выслужиться, угодить князю было физической потребностью как для него, так и для его товарища. По их спинам прошел приятный холодок, когда нахарар закончил:

— Я знаю, что в моих владениях нет людей, более преданных мне, чем вы. Добейтесь успеха, а о награде позабочусь и я и сам царь царей! Сегодня вы — сепухи, завтра можете стать князьями!

Сепухи склонились чуть не до земли.

— Да подаст нам господь по великодушию твоему, князь!

— Благодарность наша — от неба до земли! Нахарар Рштуни задумался.

— Еще кого можем мы привлечь на нашу сторону?

— Государь, — вмешался светловолосый, — дело касается церкви. И мы здесь сможем меньше, чем лица духовные. Нельзя ли их также привлечь?

— Ты о Зангаке говоришь? Да, правильно! — подхватил орлиноносый — Он ведь как-то продал купцу потир из церкви!

— Не продал бы он и нас! — пошутил князь.

— Продаст при случае и нас! — подтвердил светловолосый — Но нам именно такой человек и может пригодиться.

— Это верно, — согласился князь. — Нам нужны люди, способные продать все на свете.

— В этом отношении положись на нас, государь! — заверил светловолосый — Но он одновременно и верный человек, — отметил сепух с орлиным носом — На того, кто способен все продать, можно положиться: он человек решительный, что ни говори…

Нахарар с удовлетворением слушал своих сообщников.

— Итак, кончаю, — заключил он — Будем поодиночке приводить жрецов, как случайных путников, остановившихся у того или другого из нас. Они будут возжигать жертвенники для себя. Кого это касается? Они будут поклоняться огню, и окружающие постепенно свыкнутся с этим. Таким образом, жрецы незаметно начнут проникать в дома и обращать в свою веру кого только можно будет.

— Господь тому порукой! — в один голос сказали сепухи.

— А вы будете делать то же самое среди моих воинов. Теперь идите с миром.

Сепухи простились и ушли.

Нахарар потянулся, зевнул и, усевшись поудобнее, хлопнул в ладоши. Вошел дворецкий.

— Что в замке? — спросил князь — Да продлит господь дни твои, князь. Все спят.

— А нахарар Мокский?

— Спит также.

— Хорошо Приставь стражу к двери ориорд Анаит.

— Будет исполнено, государь!

— Следи, с кем будут говорить ориорд Астхик и ее мать — госпожа Эстер, а также моя супруга… И чтоб не встречались они с нахараром!

— Слушаю, государь.

— Смотри же, головой ответишь! Так и знай!..

Дворецкий ужаснулся:

— Когда я был тебе неверен, государь? Когда я ослушался тебя?

— Ну, смотри! Это дело важное. Не должен нахарар Мокский видеться не только с ориорд Анаит — за это я убью тебя! — но и с ее родными…

Дворецкий подошел ближе.

— Разреши доложить, государь, ведь они все же могут встретиться Удалим на день-два ориорд Анаит из замка, пока не уедет нахарар!

— Хорошо, так и сделай!

— На рассвете, пока нахарар будет спать, я отправлю их в имение: скажу, что старуха знахарка будет лечить ориорд Анаит целебными травами.

— Скажешь, князь так распорядился.

Дворецкий вышел.

Царь Иверии Михрдат принял посла Вардана у себя во дворце, в присутствии придворного советника и толмача. Михрдат — бодрый старик лет семидесяти, с розовым лицом, обрамленным серебряными кудрями, с проницательными и несколько грустными глазами — внимательно разглядывал сепуха, видимо, заранее догадываясь, о чем шла речь в послании, которое тот держал в руках.

— От Спарапета? — спросил он.

— Совершенно верно, государь, — подтвердил сепух и, подойдя ближе, вручил царю свиток.

Царь развернул и, увидев, что послание написано по-армянски, передал толмачу. Толмач пробежал письмо глазами, еще раз — уже медленней — перечел его и, заучив содержание, начал переводить вслух:

— «Царю Иверии от Спарапета армян Вардана Мамиконяна привет великий!

Государь, насколько ведомо мне, и в Иверию послал царь персов Азкерт повеление отречься от веры христианской и принять огнепоклонство. Хорошо зная многоопытность твою и полагаясь на великую мудрость твою, я уверен, что ты хорошо понимаешь, к чему приведет наши страны принятие такого повеления. Мы, армяне, отвергли требование царя и составили ответное послание. Если ныне и ты, государь, вместе с народом твоим решишь отвергнуть это злокозненное требование, то просим без промедлений поставить нас в известность о решении вашем, ибо грозен час и промедление гибелью всем нам грозит.

Спарапет армян Вардан».

Царь хранил молчание, не отводя пристального взора от посла.

— А что делает марзпан? — спросил он, наконец.

— Прилагает усилия завершить спор миром, — ответил сепух.

— Миром? — покачав головой, вымолвил царь. — Когда же это был угоден мир царям Персии? Не бывает мира с волком! Сказал бы, что он — марзпан, и поступает как марзпан…

— А как Спарапет? В добром ли здоровье? — помолчав, спросил он с улыбкой. — Сильно разгневан, да?..

Советник кинул многозначительный взгляд на царя.

— Этот человек не знает покоя! — задумчиво промолвил царь. — И вот снова у него повод к тревоге… Эх, не впервые персидская змея свертывается в кольцо и ложится нам на грудь! Вон персидский гарнизон засел в Тбилиси, на полдороге между Мцхетой и Цуртавом… Шагу нельзя нам сделать. О каком мире может идти речь? — вдруг воскликнул он с прорвавшимся гневом. — О каком мире, если приходится прятать свое войско от врага, который вторгся в нашу страну? А у вас разве не то же самое? Разве не стоят персидские гарнизоны и в ваших крепостях?..

— Мы, армяне, решили сопротивляться! — спокойно произнес сепух. — Мы все дали клятву и готовы принять войну, если нам ее навяжут.

— Трудное дело война!.. — покачал головой советник. — Пронеси, господи, такую беду…

— Другого выхода нет у них, — возразил царь. — Да избавит их господь!.. Но едва ли, — войны не миновать… Он опустил глаза и долго молчал, задумавшись.

— Ну что ж, ответ мы напишем! — наконец, вымолвил он. — Князья наши изучают указ царя персов и обсуждают ответ. Молю господа, чтобы даровал он нам разум и указал путь к единодушию! Армяне — братья нам. Их борьба — наша борьба. Будем надеяться, что с божьей помощью придем к общему решению.

— Я буду ждать ответа в Мцхете, государь, — промолвил сепух.

— Будешь ждать здесь? Нет, лучше не жди. Ты, я знаю, должен увидеться (если еще не виделся) с бдэшхом Ашушей. Поезжай к нему в Цуртав.

— Я должен вручить и ему послание от Спарапета, — подтвердил сепух, не желая ничего скрывать от царя и одновременно подчеркивая, что предпочтение было оказано царю и послание было вручено ему первому.

— Передай, пусть бдэшх прочтет, обдумает. Он человек разумный!.. — кивнул царь. — Пока съездишь к нему и вернешься, будет готов и наш ответ. А может быть, бдэшх и сам приедет сюда… Ну, это выяснится потом, — сказал он, взглянув на советника.

Скрестив руки на груди, советник молча поклонился.

— Значит, сегодня же выедешь? — спросил царь.

— Сегодня же, государь.

— Торопись. В этом деле медлить нельзя. Не примем мер вовремя — нам же будет хуже.

Отвечая на вопросы царя, сепух рассказал о событиях в Армении.

Когда он ушел, царь быстро обернулся к советнику:

— Князья не дали сегодня окончательного ответа; они ждут приезда Ашуши. А я боюсь, что Ашуша, со своей стороны, ждет решения князей. Таким образом, дело затянется. Персы решили нанести удар, чтобы покончить и с Арменией и с Иверией. Они хотят обойти нас так же, как обошли Аршакидов, и поставить меня в такое положение, в каком был последний царь армянский. Да, надо биться плечом к плечу с армянами! Другого выхода у нас нет.

Советник наклонил голову в знак согласия.

Бдэшх Ашуша принял посла Спарапета сдержанно и сухо.

— А почему марзпан не был в храме? — спросил он, не отводя тяжелого взгляда от сепуха. — Почему не подписал он ответное послание? Почему противится решению нахараров?..

— Но это понятно, государь бдэшх, — спокойно объяснил сепух. — Ведь он марзпан…

— А-а, марзпан!.. — с ударением повторил бдэшх. — Да, трудное дело, оно грозит войной! Думали вы об этом или нет? Думали вы, что такую войну может развязать лишь тот, кто уверен в победе? И тот, кто решится на нее, рискует всем: или мы, или они!..

Сепух ответил после паузы:

— Мы все обдумали, государь бдэшх. Но иного выхода нет.

— Выход найдется. Я не одобряю действия вашего марзпана: стоять в стороне, как стоит он, неразумно. Он не должен был держаться отдельно от нахараров, он должен был убедить их, что надо выиграть время. Ты знаешь, что значит выиграть время в таком деле? Это — большая удача!

— Не всегда она дается, такая удача! — невесело возразил сепух.

— Всего можно добиться, если только человек не ленив. Я хорошо знаю персов: они упорны и настойчивы. Но, убедившись, что ты готов отстаивать свое, они остерегаются доводить дело до крайности. Видишь, как они ставят вопрос о вере? Ведь ясно, что дело тут не в вере: они хотят забрать нашу страну и покончить с нами. Но открыто этого не говорят. Остерегаются! Они якобы устраивают обсуждения, приглашают нас на диспуты — не знают, что еще выдумать… А идти напролом боятся. Да, необходимо выиграть время! Ты здесь не задерживайся. Возвращайся к Спарапету и передай мой смиренный привет. Скажи, что отвечу ему лично…

Сепух склонился в прощальном привете.

— Скажешь Спарапету, что я не одобряю действий марзпана. Вопрос должен быть разрешен иначе. И есть надежда, что спор с персами удастся покончить миром.

Беседа не дала сепуху удовлетворения, но заставила его оценить осмотрительность бдэшха.

«Свое дело он разумеет», — подумал сепух, выходя из дворца и собираясь обратно к царю.

Близился полдень, когда сепух остановился у придорожного родника. Спешившись и передав коня телохранителю, он опустился под тенистым деревом на траву.

Немолодой крестьянин расширял русло ручья. Сильными мозолистыми руками он выгребал из воды тину и песок, бормоча под нос:

— Пьют себе воду, а не подумают о том, что источник может заглохнуть. Разве только один раз приходится пить из родника? Больше он не пригодится?

— Желаю тебе удачи, брат! — сказал ему сепух.

— Спасибо! Да будет и тебе удача! — отозвался крестьянин, не поднимая головы.

Сепух, уже расположившийся на отдых, с доброй улыбкой смотрел на старания крестьянина. Очистив родник, тoт поднял голову и, взглянув на сепуха, признал в нем чужеземца.

— Откуда ты, из какой страны? — приветливо спросил он.

— Из Армении.

— Это и по разговору твоему видно! И лицо у тебя смуглое! Вот, возьми чащу, пей! — И крестьянин протянул ему деревянный ковшик.

Сепух с наслаждением напился.

— Хорошая вода! — похвалил он.

— Хорошая вода да хороший ломоть хлеба — что еще нужно человеку!

— А что, разве нет этого? — спросил сепух.

— Почему нет? Есть и вода, и хлеб, да только не всегда их тебе оставляют…

— Кто-нибудь отнимает?

— Конечно! Тот, кто засел в крепости Тбилиси! Ведь персидский царь и указ прислал уже, чтоб мы отреклись от своей веры…

— А вы что, не хотите отрекаться?

— А зачем это ему надо, чтоб мы отреклись? Неужели он у себя в Тизбоне только о том и горюет, чтобы мы спасли наши души для загробной жизни? Отощает он или подохнет, если душа моя будет кипеть в смоляном котле? Да?

— Чего же он, по-твоему, добивается?.. — спросил сепух.

— А дьявол его знает! Вероятно, недоброе что-то задумал. Когда ж это было, чтобы царь да задумал что-нибудь хорошее для крестьянина?..

— А если он войной пойдет на твою родину, что ты сделаешь? — с лукавой улыбкой спросил сепух.

— Э, брат, кто бы ни пошел войной на родную твою землю, разве отдашь ему — возьми, мол? Только вот силен перс, будь проклят день, когда он родился на свет божий! Выпей еще.

Сепух с удовольствием выпил еще воды, поблагодарил крестьянина и простился с ним.

Собравшиеся в царском дворце князья Иверии обсуждали ответное послание царю Азкерту. На совещании присутствовали и бдэшх Ашуша с сыном — князем Вазгеном.

Первым высказался князь Арсен, имевший большой вес среди князей Иверии.

— Я, собственно, не понимаю, что у нас общего с армянами? — заявил он — Будут они воевать с персами или помирятся с ними, отрекутся они от веры или будут ее защищать — это их дело! Зачем нам лезть в чужие дела?

— Очень правильно сказано! — откликнулся един из сидевших поодаль князей.

— Мы должны считаться со своими интересами, — продолжал князь Арсен — Может быть, нам удастся покончить дело миром. Дадим обещание, получим отсрочку, будем тянуть — и в конце-концов отведем беду.

— Правильно! Правильно! — отозвались князья. Царь, терпеливо слушавший Арсена, увидел, что дело принимает опасный оборот.

— А если Азкерт не пожелаете уступить? Если он будет настаивать? Что тогда? — спокойно спросил он.

Вопрос задел Арсена. Он со сдержанной злобой взглянул на царя.

— Если будет настаивать — найдем выход! А пока попросим дать нам отсрочку.

— Раз он так душит армян, он и нам не даст отсрочки! — искоса взглянув на Арсена, возразил князь Вахтанг. — Сейчас он наступит на горло армянам, но потом, когда он с армянами покончит, мы столкнемся с ним лицом к лицу…

Князь Арсен поднял голову:

— Вот и будем ждать того времени, когда мы окажемся лицом к лицу. Зачем нам лезть первыми? Пусть начинает перс! Он увидит тогда, на что мы способны! Я не из тех, кто согласен отдать Иверию персам…

— Но когда ты будешь сильнее: сейчас или когда придется стоять перед ним один на один? — спросил князь Вахтанг.

— Когда с армянами будет покончено, еще пройдет известное время, и все выяснится. А сейчас, в самый разгар, не стоит соваться очертя голову!

Остальные князья молчали: видимо, слова князя Арсена оказали на них влияние. Царь решил, что благоразумнее пека помолчать. Он хотел, чтобы все противники единения исчерпали свои доводы.

Слово взял бдэшх Ашуша.

— Я, государи, иначе смотрю на это дело. Конечно, так легко уйти от беды нам не удастся. Сейчас мы еще можем размышлять, потому что рядом с нами стоят армяне и сила их еще не сломлена Князь Арсен сказал: выиграем время, пока до нас еще очередь не дошла… Но ведь очередь-то до нас уже дошла! Указ-то ведь касается и нас! Так пойдем же с армянами, а потом увидим, как развернутся события и как нам действовать дальше. Наше спасение, конечно, не в том, чтобы в самом конце борьбы остаться одинокими или же в самом начале пойти с другими и неразумно растратить свои силы. Не будем без нужды ввязываться в большие дела, но не станем и отходить от них в сторону.

— Какой же ответ послать Азкерту? — спросил царь.

— Такой, какой дали армяне! — неожиданно стал на его сторону Ашуша. — Напишем, что мы не согласны отречься от пашей веры. А потом, вместе с армянами, посмотрим, как повернется дело. Может быть, пойдем по пути, выбранному армянами; может быть, найдем другой путь и поведем армян за собой. Но пока мы вместе с армянами представляем известную силу, не станем сами ослаблять себя, отходя друг от друга в сторону.

Князя Арсена охватил гнев: Ашуша, поначалу как будто поддерживавший его, сказал в заключение нечто прямо противоположное его взглядам.

— Не пойму я… В голове у меня не умещается: почему так необходимо, чтобы пролилась наша кровь? — громко сказая он. — Где же тут здравый смысл?

Царь жестом предложил ему успокоиться и с мягким укором проговорил:

— Не понимаю и я, в чем же ты, искренне озабоченный благом родины, видишь ее благо?.. За кого будем мы проливать кровь? Только ли за армян? И только ли за нас будут проливать свою кровь армяне? Знай, князь, персы щадить нас не будут!..

— От них мы зла не видели, — возразил князь Арсен.

— А что хорошее видели мы от них? — в свою очередь повысил голос царь, — Они держат в Тбилиси свой гарнизон, они сдирают бесчеловечные налоги, они отправляют нашу конницу на войну с кушанами, они похищают наших девушек и юношей для своих дворцов и гаремов! Ну что хорошего видели мы от них? Они обращаются с нами, как со своими безответными подданными. — Все больше воодушевляясь, царь поднялся. — Нам нужна свобода. Мы должны спасти нашу страну, нашу честь, нашу независимость! А для этого мы должны идти вместе с армянами!

Царь говорил горячо, убежденно. Слова его проникали князьям в самое сердце, обуревавшие их сомнения рассеялись.

— Правильно! Истину сказал царь! Пойдем с армянами! Перс — наш общий враг!

— Не будет у нас мира с персами, пока мы не свободны! — вновь повторил царь. — Они и сами не угомонятся, пока мы будем зависимы.

Слова старого полководца убедили князей. Они поднялись и последовали за царем в храм, где духовенство должно было составить ответ на послание Азкерта, требовавшего отречения от веры.

Ответ этот гласил: «Не отрекаемся мы от веры своей!», — иными словами: «от родной страны»…

В храме было полно народа. Яростный гул прокатился по толпе, когда патриарх Иверии вновь огласил указ Азкерта. Народ не присутствовал на совещании во дворце, но решительно и без колебаний высказался против отречения.

— Не отречемся от своей родины, от своей свободы! — слышались восклицания. — Хватит и того, что они сидят у нас на шее!.. Пишите: родины не отдадим!

Патриарх вновь обратился к царю, к князьям и к народу:

— Согласны отвергнуть указ? Клянетесь стоять до конца?

— Согласны!.. Клянемся! — гремел народ.

Царь поднял руку в знак одобрения и повелел приступить к составлению ответа.

Когда выходили из храма, князь Вазген сказал с громким смехом, стараясь, чтобы царь услышал:

— Посмотрим, как вы будете защищать от персов Ворота Аланов!

Удар был нанесен метко. Царь обернулся к Вазгену:

— Правильно, князь! Но еще большие полчища гуннов и алланов хлынут в Иверию, если мы останемся одни!

Однако, несмотря на этот отпор, многим иверским князьям в словах Вазгена послышалось зловещее предсказание.

И угроза и предупреждение имели под собой реальную почву.

Спустя два дня царь передал сепуху послание к Вардану Мамиконяну. Он сообщал, что иверы готовы сопротивляться указу Азкерта рядом с армянами и помогут им всеми доступными средствами.

Сепух был сильно удивлен, когда увидел бдэшха Ашушу, весело беседующим с царем и князьями.

«Вот умница!» — вновь мелькнуло в голове у посла.

Уже светало, когда перед глазами Гюта, Кодака и Хосрова в туманной дали показались дымки города Нюшапуха. Маленькие плоские глинобитные дома его напоминали тесно уложенные груды кирпичей. Но вот суровую наготу пустыни сменили зеленые тополя, подымавшие свои вершины к небесам. Путники уже подъезжали к городским воротам, когда оттуда вышел караван желто-красных верблюдов; мерно раскачивая тюки с товарами, верблюды прозвенели своими бубенцами и прошли.

Путники въехали в город, и тотчас их обоняния коснулся тяжелый запах грязного жилья, смешанный с дымом и пылью. Мальчишки месили грязь во дворах; перед домами сидели как бы застывшие старики с больными глазами; проходили женщины, одетые в черные от сажи и грязи лохмотья, почти голые маленькие девочки с красивыми большими глазами и молодые девушки со сморщенными, усталыми лицами…

Миновали базар, который лежал посреди города, весь в пыли, в грязи, заваленный падалью. Густой дым поднимался от неугасимого огня жертвенников. Такой же горьковатый дым струился и из-за почернелых дверей капищ; изнутри доносились гнусавые напевы жрецов и фанатические выкрики, вырывавшиеся из хриплых глоток молящихся.

— Где находится дворец Михрнерсэ? — спросил Гют у Хосрова.

Хосров не ответил. Он, очевидно, уже пришел в себя после дорожных унижений, к нему вернулось чувство превосходства и ощущение власти Гют обратился с тем же вопросом к поровнявшемуся с ними конному сипаху. Тот указал на просторное здание из необожженного кирпича в возвышенной части города.

— Я тебе еще покажу, свинья ты этакая! — угрожающе бросил Гюд Хосрову и, пришпорив скакуна, оставил Хосрова позади, что было для перса унижением.

— Исчадие Аримана! — пробормотал себе под нос Хосров, втягивая голову в плечи.

Он попытался догнать и опередить Гюта. Но это было трудно. Когда же Хосров все-таки поравнялся с ним, Гют хлестнул наотмашь его коня, тот метнулся в сторону, и Гют опять проехал вперед. Через несколько мгновений оп с Кодаком и своими телохранителями достиг дворца Михрнерсэ.

Стража преградила им путь.

— Посольство из Армении! — сказал Гют. Начальник стражи окинул Гюта взглядом и понял, что перед ним человек высокого сана.

— Имей снисхождение, государь! — проговорил он. — Азарапет здесь не принимает. Помещение для гостей — рядом.

— А этот гонец-перс будет принят здесь? — спросил Гют, указывая на Хосрова.

Начальник стражи замялся и сказал вполголоса:

— Персидских сановников он принимает… Таков приказ, господин…

— Ладно! — сказал Гют. — Проводи меня в помещение для гостей.

Вышел хозяин постоялого двора, оглядел Гюта, униженно склонился перед ним и пригласил войти:

— Дом принадлежит вам, приказывайте!

Гют взглянул в сторону дворца Михрнерсэ и увидел, как низко склонилась стража перед Хосровом, как подхватили его коня, как, высвободив ноги Хосрова из стремян, ему бережно помогли спешиться, как, поддерживая под руки, его ввели во дворец, — и все так осторожно, словно он был сделан из тончайшего фарфора.

Несмотря на свой невзрачный наружный вид, выложенное из необожженного кирпича здание внутри оказалось нарядным, пышным и благоустроенным. За сводчатым входом открывалась вторая дверь, и лестница вела в сад, вокруг которого были расположены малые и большие покои с балконами. Невысокие двери были украшены цветными изразцами.

Гюту и Кодаку, так же как и их телохранителям, отвели отдельные помещения. Слуги толпились в дверях, ожидая приказаний. Все проявляли вежливость, не лишенную оттенка угодливости и раболепства.

Гют умылся, приказал телохранителю подать ему новую одежду из узорных шерстяных тканей, переоделся и уселся на подушку, опираясь на другие, подложенные ему за спину.

Подали яства и вино. Но Кодак не стал есть вместе с Гютом: здесь их роли уже определились: Кодак, как подчиненный, не имел права сидеть за одним столом с князем; соблюдать это правило было необходимо. Поэтому Кодак отказался от завтрака: он заявил, что сможет дотронуться до еды лишь после нахарара. Но в комнату он вошел и уселся на корточках у самой двери, перед Гютом. Хозяин и слуги намотали себе это обстоятельство на ус и стали прислуживать Гюту с еще более глубоким почтением.

Их бесшумная беготня взад и вперед привлекла внимание остальных постояльцев — князей и вельмож из Междуречья, Индии, Греции и нагорий Кавказа, пестрота одеяний которых придавала постоялому двору живописность.

Гют закончил завтрак, приказал вызвать хозяина и спросил, кто должен доложить Михрнерсэ о его прибытии.

— Я вызову распорядителя приемов, — предложил хозяин.

— Хорошо, что эта собака раньше нас попала во дворец! — сказал Кодак.

Гют вначале не отозвался, но потом, передумав, недоверчиво переспросил:

— Почему?

— Он первым пожалуется Михрнерсэ, и тот разъярится. А потом, прочитав ответное послание, рассвирепеет еще более!

— И ты с этой глупой головой надеешься быть принятым во дворце?

— Вот уже тридцать лет, — не гневайся, — как я нахожусь при марзпане и служу ему этой глупой головою.

— А знаешь, что сделается с тыквой, если ее тридцать лет держать в погребе?

Кодак быстро взглянул на него и невозмутимо ответил:

— Тыква сгинет, господин. Но я-то говорю не о тыкве, а о голове Кодака! Если б мы… — продолжал он спокойно и медленно, как бы размышляя вслух, — если б мы подоспели в первую минуту ярости Михрнерсэ, о почетном приеме нельзя было бы и мечтать. А так он полает, полает, и пока мы подоспеем, он уже будет только ворчать… А это не опасно!

— Нет, оказывается, голова у тебя не такая уж глупая! — смеясь, сказал Гют.

— Дворцовая голова! — не без гордости сказал Кодак. — Что же касается тыквы, то она произрастает на огороде.

Старик был намного умней и хитрей, чем казался на первый взгляд. Он намеренно напускал на себя простоватость: чтобы скрыть свою проницательность.

Вошел пышно разодетый посланец азарапета Персии. Он церемонно приветствовал Гюта и, придав серьезное выражение своему красивому юному лицу, с полуулыбкой сообщил:

— Азарапет не может принять вас сегодня. Приказано передать, чтоб вы ждали приглашения.

— Причина? — не скрывая возмущения, спросил Гют. Посланец сурово и сдержанно ответил:

— Дальнейшее — излишне! Я сказал вам все! — и, повернувшись, быстро удалился.

Кровь бросилась Гюту в голову. Его гнев усиливало еще то обстоятельство, что посланец говорил в присутствии хозяина постоялого двора. Когда последний вышел, Гют стал в ярости ходить по комнате взад и вперед.

— Не волнуйся, — сказал Кодак, — желчь разольется! Я отомщу и за это: как бы ни было, я армянин и сюниец!..

Гют не отозвался. Унижение так подействовало на него, что у него дрожали руки. Он часто направлялся к двери, как бы намереваясь выйти. Но куда идти?.. Кругом Персия, сотни фарсахов отделяют его от родной страны. И кому поведать о своем унижении? От кого узнать о способах мщения? Кто будет ему защитой, если его внезапно заточат в темницу? Гют хорошо понимал, что его миссия могла и не увенчаться успехом. Он вспомнил, что в Персик есть армянские нахарары и армянское войско. Но где они? Близко или далеко? Да и чем могли они помочь?

Один Кодак оставался невозмутимым. Он встряхнул головой и сказал каким-то новым и внушительным тоном:

— Слушай меня, государь! Оставим дорожные шутки! Ты не лишен разума, точно так же, как я не лишен опыта. Давай поразмыслим вместе На царя царей надежды нет — это ясно! Он неразумен и необуздан. А Михрнерсэ — человек разумный, и его гнев знает меру. Давай рассчитывать на него и искать пути. Умный враг — наполовину друг!

Гют на этот раз прислушался к словам старика, тем более что ничего другого ему и не оставалось.

— Гм-м!.. Говоришь, наполовину друг? — протянул он задумчиво.

— Ведь если против тебя ополчится разумный враг — то по разумному же поводу. Попробуй, предложи ему разумный мир, — увидишь, примет он или нет… Азкерт — это бешеный тигр: дай ему трех овец, он все равно бросится на тебя. Михрнерсэ же нужно наше вероотступничество, а не наша кровь.

Гют усмехнулся с горечью и насмешкой.

— Хорошо, хватит! — молвил он, с досадой отворачиваясь.

Кодак глядел ему вслед. Его взгляд был спокоен, но в глазах мелькнули едва заметные искорки. Он вышел в сад, мурлыча себе под нос единственную известную ему духовную мелодию.

Настроение у него было не очень плохое.

Хосрова также задержала стража. Коней с телохранителем отослали в конюшни позади дворца, а самого его ввели в один из внутренних дворов. Здесь он ждал очень долго, пока явившийся служитель не сообщил, что Михрнерсэ приказывает ему явиться Хосров поспешил; он знал расположение дворца. Дойдя до последнего большого двора, посреди которого был разбит сад, служитель проводил его ко дворцу, стоявшему в глубине сада. Стены дворца были облицованы цветными изразцами. Хосров в сопровождении дворецкого вошел, служитель отдернул перед ним шелковый занавес, и величественный полутемный зал открылся взору Хосрова. Прямо против него, перед изразцовой печью, восседал на ковре худощавый старец. Облокотясь на бархатные и шелковые подушки, он, казалось, дремал с открытыми глазами. Маленькие немигающие глазки на его белом, как мел, мертвенном лице не выдавали глубоко затаенных мыслей я страстей. Перед старцем были разложены пергаментные свитки, тушь для письма и тростниковые перья.

Хосров опустился на колени у двери. Старец повел носом. Стоявший за Хосровом дворецкий шепнул ему, что азарапет велит ему подойти. Хосров подошел ближе и снова опустился на колени.

Старец, не двигаясь, остановил на нем долгий, проницательный взгляд и губами сделал движение, означавшее, что Хосров может говорить.

— Всемилостивейший владыка! Я привез ответное послание армянских вельмож на твой указ…

Старец знаком приказал передать ему послание.

Хосров достал из-за пазухи свиток, развернул его и подал, стоя на коленях. Каждую минуту он ждал, что Михрнерсэ вспылит и не станет читать дальше. Однако тот, неподвижный, как мумия, бесстрастно продолжал читать. Дочитав, он молча опустил послание себе на колени.

— Что еще?.. — негромко спросил он.

— Послание составлено армянскими вельможами и духовенством во главе с марзпаном. Подстрекателем и зачинщиком был Сларапет. Нахарары заодно с ним, народ восстал и дерзко позорит нас; наших воинов перебили и собираются изгнать наше войско из страны…

Михрнерсэ слушал без всяких признаков волнения. Он подождал некоторое время, подумал и спросил:

— Марзпан участвовал в составлении послания открыто или тайно?

— Открыто, господин, на глазах у всех!

— Может, внешне выказывал покорность, а тайно подстрекал составить это послание?

— Открыто выказывал непокорность и подстрекал на глазах у всех!

— Как там действовали Деншапух с Вехмихром и могпэтом?

— Они прилагали все усилия, чтобы воспрепятствовать отсылке этого послания, но армяне их и слушать не хотели.

— А марзпана они торопили с ответом?

Допрос становился опасен, но Хосров не почувствовал этого и ответил:

— Да, господин, они сильно теснили его и настаивали, но добиться чего-либо не смогли!

Михрнерсэ чуть повел глазами в сторону дворецкого.

— Пригласить членов совета, господин? — тотчас спросил дворецкий — Могпэтан-могпэт, жрецы и вельможа собрались уже…

— Зови.

Дворецкий вышел.

Михрнерсэ взглянул на послание, затем на Хосрова, оглядел его еще внимательнее, чем в первый раз, и очень спокойно спросил:

— А ты что там делал?

— Я оказывал всяческую помощь Деншапуху и всем нашим…

Михрнерсэ перестал обращать на него внимание и вновь уставился в точку, от которой, очевидно, часами не отводил глаз. Он проявил большое хладнокровие как при чтении послания, так и расспрашивая Хосрова. Казалось, он примирился с положением и от дальнейших расспросов отказывается Занавес раздвинулся, и в зал вошел могпэтан-могпэт — густо-бородый, круглолицый и длинноносый старик с черными глазами, глбоко запрятанными под нависшими бровями. Его кожа и одежда были пропитаны сажей, несмотря на частые омовения. Неуклюжее, грубое и огромное туловище выпячивалось из-под длинного плаща.

За ним следовала большая толпа длинноволосых жрецов. После них вошли вельможи. Все члены совета выстроились у входа и смиренно склонились перед Михрнерсэ. По его знаку все прошли вперед и выстроились полукругом вдоль стен просторного зала. Затем он знаком пригласил могпэтан-могпэта сесть; тот выступил вперед и сел на подушки.

Михрнерсэ приподнял голову и, устремив взор в окно, заговорил:

— Вот ответ армян на наш указ. Читать его должно скачала только перед самим царем царей. Выполним его повеление!.. А сейчас полагаю необходимым заявить вам: ответное послание написано языком красноречивым и в воинственном духе. Не могу не сказать, что некоторые из вас, возможно, восхитятся им… Разумеется, оно обосновано… Но дело не в красноречии и не в бессмысленной дерзости. Мы расширяем державу. И в настоящий час и в будущем нам предстоят большие сражения, у нас будет нужда в людях. Подумайте об этом!.. Выслушаем же повеление царя царей!.. — закончил он и спокойно махнул рукой. Это было знаком того, что заседание совета окончено. Все покинули зал.

Гюта и Кодака Михрнерсэ так и не принял. На Гюта это унижение страшно подействовало. Он даже не пожелал поехать в лаерь под Нюшапухом, где его должны были встретить армянские князья и армянская конница.

Один Кодак оставался безмятежным, считая все происходящее естественным. Он много вращался в свете и знал, что подобное положение неизбежно при крупной игре.

— Бывает князь! — говорил он — Волна и набежит и спадет Жизнь — это буря.

Гют уже свыкся с философией Кодака. В отчуждении, которым его окружила Персия, беседы с Кодаком развлекали его, под чье же бывали и поучительны. Многое стало ясным для него в Персии.

— Что греха таить, князь, — продолжал развивать свою мысль Кодак — Людей, льстящих и раболепствующих, вообще не любят. Любят только смелых, со свободной речью и вольный нравом. Мы поступаем и как первые и как вторые. Но мы не умели делать хорошо ни первое, ни второе. Пусть мы и унизимся, князь, если мы хотим через это унижение возвыситься! Унижусь — ноги буду лизать, возвышусь — головы сниму!

— Если уж унизился — конец!.. — безрадостно отозвался Гют.

— Не всякое унижение есть унижение, князь! Оно остается унижением, если человек не мечтает возвыситься. Ты думаешь, я селю в ту ночь, когда мне вспоминаются побои Хосрова? Пятки мои он еще будет лизать! Недаром я сын конюшего сюнийца.

— Поэтому нас так приняли у Михрнерсэ! — бросил Гют.

— Ничего, лишь бы сердце было у нас чисто. Главное — не теряй самообладания и гордости. Ведь с навозом приходится дело иметь. Будь горд! Что такое их двор, или сам их азарапет, или этот взбесившийся медведь Азкерт?

— Гм! «Взбесившийся медведь»! — задумчиво повторил Гют. — Однако перед ним дрожит вселенная…

Потянулись томительные дни. Гют почти не вставал с постели, ожидая приезда нахараров. Один лишь неугомонный Кодак повсюду шнырял, ко всему принюхивался, заводил знакомства с персидскими сановниками и втирался к ним в дружбу. Жизнь… Все могло пригодиться в жизни. Скоро прибудет марзпан, надо его спасать.

И Кодак старался разузнать через знакомых персидских сановников, какие настроения царят во дворце. Он узнал подробно, кто из придворных с кем дружит или не ладит; он рассказывал всем о Васаке, о его переходе в веру Зрадашта, о группировавшихся вокруг него вероотступниках, всюду создавал выгодное мнение о Васаке.

— Человек отрекся от своей веры, он служит делу, почему же подвергать его преследованиям? — говорили между собою придворные и не пропускали случая замолвить об этом слово самому Михрнерсэ.

В конце концов последний и сам начал подумывать о том, что если Азкерту не удастся добиться вероотступничества путем насилия, то это можно будет устроить через Васака.

— Внести раскол!.. — обмолвился он как-то перед одним из ближайших сановников, по обыкновению устремляя задумчивый взор в одну точку.

— Вот и я говорю то же самое! — отозвался тот, заговорщически понижая голос, как будто кто-нибудь мог подслушать и помешать им. Затем он прибавил: — Не пренебрегай этим стариком, господин! Он очень многое знает, и из его рассказов можно очень многое выяснить.

— Что именно?

— То, что Деншапух притесняет Вехмихра и Ормизда; он подкапывается под марзпана и вредит делу. Его следовало бы отозвать…

Михрнерсэ спокойно ответил:

— Нет, пхсть останется! Пусть они с марзпаном соревнуются — это будет полезно для нашего дела. Нужно всех выслушивать и всем поддакивать. А они пусть следят друг за другом и все выведывают друг о друге. Точные сведения обо всем будут до нас доходить от них самих. Васак же в наших руках…

Кодак выдвигался. Он стал своим человеком у многих важных сановников, даже добился через них приема у Михрнерсэ. Тот присмотрелся к нему, расспросил его. Ему понравились смирение и образ мыслей Кодака.

Однажды Михрнерсэ вызвал его и стал расспрашивать о Васаке.

— Что он за человек?

— Честолюбец, государь! Чтоб не потерять звания марзпана, он все продаст. Поэтому Спарапет и не любит его…

— Нехорошо, что честолюбец! — прибег к хитрости Михрнерсэ.

— Он горяч и мстителен, — добавил Кодак. — Кровопролитие, избиения, яд — он на все способен для достижения намеченной цели…

— Что это за цель?

— Стать царем армянским! — рискнул Кодак, пытливо следя за впечатлением, какое производят его слова. Михрнерсэ задумался.

— С чьей же помощью надеется он стать царем?

— С твоей помощью, государь! Поэтому он сейчас и старается любой ценой провести дело с отречением от христианства. А если он и не станет царем, то дело ведь все-таки будет сделано! Он сильно тревожится, что звание марзпана может отойти к Варазвагану…

— Он сам говорил об этом?

— Да, и приказал мне опорочить Варазвагана в твоих глазах, чтоб быть спокойным за свое звание. Продажная душа, господин.

— Что же он может продать?

— Армению! Лишь бы остаться ее марзпаном!

Михрнерсэ это суждение понравилось. Он и сам держался о Васаке того же мнения и был доволен, что оно подтверждается со стороны. Это подавало ему новую мысль: опираясь на Васака, вызвать разлад между армянскими нахарарами. Михрнерсэ не возлагал особых надежд на применение силы в деле отречения армян от веры. Ответное послание ясно показывало, что персы натолкнутся на сплоченный, готовый к кровавой борьбе народ.

«Уж если они посвятили себя подвижничеству, то, действительно, ни меч и ни огонь их не возьмет!» — подумал Михрнерсэ.

— Хорошо, останешься здесь! Вызову, когда понадобится. Иди! — сказал он Кодаку.

— Оставайся с миром! — раболепно склонился чуть ли не до земли Кодак, встал и удалился с опущенной головой.

Он думал о том, что становится влиятельным человеком, чувствовал, что высказанное им о Васаке мнение понравилось Михрнерсэ, что Михрнерсэ, вероятно, будет теперь опираться на Васака и что он, Кодак, укрепил позицию Васака при дворе…

Вечерело. Перед воротами постоялого двора в Нюшапухе придержал коня молодой всадник. В его красивых синих глазах играла улыбка, хотя движения его были нетерпеливы. На юноше было княжеское одеяние, он был легко вооружен, как и его телохранитель. Их вид и быстроногие скакуны выдавали чужеземное происхождение. Всадники спешились.

Телохранитель привязал коней к дереву и спросил своего господина:

— Прикажешь доложить?

— Скажи, что приехал князь Арсен Энцайни, начальник отряда армянской конницы в персидском войске.

Телохранитель подошел к двери и передал поручение телохранителю Гюта. Тот вошел к Гюту и, вернувшись, пригласил князя войти.

— Привет нахарару! — произнес новоприбывший, останавливаясь в дверях.

— Добро пожаловать! — отозвался Гют. — Войди, князь!

Гют поднялся навстречу гостю и обнял его. Кодак, скрестив руки на груди, ждал, пока приезжий поздоровается и с ним. Гость не замедлил сделать это.

— Какое унижение, князь! — взволнованно начал гость. — Мы в лагере узнали, что Михрнерсэ вас не принял… Такова, значит, благодарность за наши действия у Марвирота? Нет. князь, чем больше оказываешь им услуг, тем больше они тебя унижают!

— А что у вас в отряде? — спросил Гют.

— Всем полком поклялись сражаться за родину!

Гют почувствовал укол: ему показалось, что Арсен намекал именно на него, тогда как тот лишь простодушно и искренне делился с ним своим возмущением.

— Персы ненавидят меня за то, что я армянин. Но я не перестану быть армянином только потому, что персы меня за это ненавидят! — с достоинством заключил Арсен.

Гют был смущен. Его жгло оскорбленное самолюбие, но выхода он не находил, ведь он сам стал на путь, неизбежно ведущий к унижениям и потере чести. Он прибыл по делу Васака, которого ставил очень высоко и с которым очень считался, надеясь, что тот сумеет создать для князей достойное положение.

— Оскорбление нанесено, князь. Теперь уж поздно! — сказал он Арсену. — Князьям послано повеление явиться ко двору, на суд. Имя наше опозорено.

— Чистое имя пасть не может, в какую бы грязь его ни ввергли. Унижением честь не сохранить. Будем сопротивляться, князь! Отомстим персам за все! Вспомни, сколько наших погибло, воюя за них. Пусть и мы погибнем, но будем хотя бы воевать за самих себя…

Арсен с благородным гневом взглянул на Гюта и добавил:

— Мы решили отправить гонца к нашим, чтоб они сюда не приезжали и подняли восстание.

— Проиграем, — произнес Гют.

— Не проиграем! Я плохой христианин, да и отец мой тоже частенько забывал, какая разница между огнем и святым крестом. Но если вздумают насиловать мою волю, я буду биться за свою веру не на жизнь, а на смерть! Это уже вопрос не веры, а свободной воли… Едем со мной в лагерь, князь, здесь тебя могут унизить еще больше.

Гют скривил губи.

— Унизить могут всюду. Бахвальством честь не убережешь. Тут разум нужен. Нужно проложить себе путь к власти.

Арсену остался непонятен смысл этих слов Гюта, но на него повеяло каким-то холодком. Как будто глухая стена выросла между ними. Гюту было нанесено оскорбление, а од, видимо, соглашался его проглотить…

Арсен заговорил о другом.

— Сильно ли сопротивлялся марзпан требованию о вероотступничестве?

Гют замялся:

— Марзпан прилагал все усилия к тому, чтобы предотвратить бедствие.

— Но выполнил ли он свой долг перед отчизной?

— Так же, как и всякий армянин.

— Вот это хорошо! Это достойно марзпана! — воодушевился Арсен. — Значит, опасность, грозящая отчизне, объединила марзпана и Спарапета?

Гют не ответил.

— Конечно, могут найтись изменники и вероотступники. Они всегда найдутся… Но их и мы будем клеймить раскаленным железом!

Он начинал уже раздражать Гюта, который помрачнел и умолк.

Арсен почувствовал какую-то неприязнь с его стороны, какое-то внутреннее сопротивление. Причины он не понял, но стал прощаться.

— Приходи, приходи к нам, князь, когда станет тяжело на душе, — сказал он.

— Приду, — безразлично отозвался Гют, Арсен ускакал.

Арсен прибыл в Нюшапух не только для того, чтобы навестить Гюта. Отъехав от постоялого двора, он повернул коня на север, миновал сады и, выехав за город, остановился перед великолепным домом.

Тотчас же к нему выбежали слуги, очевидно, хорошо знавшие его, подхватили поводья и, приветливо улыбаясь, придержали стремя.

— Дома князь?

— Дома, дома, господин! — радушно сказал один из слуг.

Видно было, что Арсен желанный гость в этом доме. Он спешился и, предшествуемый слугой, пошел по длинному крытому проходу во внутренний двор и через него — к дому. Его встретил хозяин — персидский князь Вахтанг, молодой еще человек с красивым и приветливым лицам. Его улыбка говорила, как он рад приходу Арсена.

— Да будет к добру наша встреча, князь! — воскликнул он, обнимая гостя, взял его за руку и повел в сад.

— Весна выходит из завязи цветка и из земли! — проговорил он. — Роза уже в пути, и соловей летит за нею…

— Пишешь новые песни? — спросил Арсен с лукавым взглядом.

— Не я пишу, весна пишет! — ответил хозяин. — Скоро будем сидеть на зеленой траве и отдадим себя во власть песням и вину!..

Слуги разложили подушки под стеной украшенной орнаментами беседки, принесли яства и вина. Арсен с Вахтангом повели поэтическую беседу о солнце, луне, небе, земле, воде и огне.

Пришел музыкант и затянул нежную и сладостную мелодию.

Арсен внимал вдохновенным словам Вахтанга, но глаза его как будто искали чего-то вокруг маленьких строений, расположенных в саду, как будто его влекла к ним некая таинственная сила. Но никого не было видно.

Вахтанг воодушевился и начал читать нараспев:

Покуда Вахтанг с Арсеном развлекались песнями в честь вина и красоты, из глубины сада в весеннем чистом воздухе колокольчиком прозвенел смех. Две молоденькие девушки направлялись ко дворцу. Не замечая ни Вахтанга, ни Арсена, они гнались по траве за золотисто-желтой бабочкой, которая, как бы играя с ними, перелетала с места на место и увлекала их за собой. Девушки, казалось, уже накрывали ее ладонями, когда она садились на траву, но бабочка ускользала и летела в сторону беседки. Девушки бежали вслед за нею и были уже совсем близко от беседки, когда заметили, что там кто-то есть. Одна из девушек оказалась прямо перед Арсеном и так и застыла. Лицо ее было цвета слоновой кости, тонкие брови дугой лежали над миндалевидными глазами, тугие черные косы падали на плечи. Сквозь длинные ресницы она окинула Арсена глубоким, быстрым взглядом и, легко повернувшись, убежала. За ней последовала вторая девушка, которая отличалась от нее лишь немного меньшим ростом.

— Цветет наша Хориша! Весна — наша Хориша! — вздохнул Вахтанг. — По ком вздыхает ее любовь?..

Арсен взял чашу и, опустив глаза, молча выпил. Он чувствовал, что из маленького окна соседнего домика за ним следят, то показываясь, то исчезая, два любопытных взгляда. Вахтанг, возбужденный вином и песнями, вздыхая, читал стихи. Он приказал перенести поднос с яствами на берег ручья и предложил Арсену расположиться на зеленой траве. Уже цвели миндаль, слива, персик, сквозь их густые ветви, как белая гряда облаков, виднелись вдали покрытые снегом горные вершины. Вскоре Вахтанг задремал. Слуги принесли покрывала, накрыли его и оставили наслаждаться сном на свежем весеннем воздухе. Музыкант наигрывал нежную, убаюкивающую мелодию.

Арсен поднялся и пошел в глубь сада. Спустившись на берег реки и вслушиваясь в ее журчание, он сел на камень.

Неожиданно появившаяся за его спиной девушка в черном, с родинкой на щеке, вывела его из задумчивости. Осторожно оглядевшись, она позвала:

— Князь!.. Князь!..

— А, Диштрия, ты?

— Князь, не уезжай! Останься ночевать!

— Почему?

— Она просит.

Арсен мечтательно прикрыл веки.

— Где я увижу ее?

— В нижней комнате. Приходи после полуночи, когда утренняя звезда поднимет голову над вершиной горы. Я напою сторожей.

— Хорошо!.. Диштрия…

— Приказывай, князь…

— Диштрия, как она похорошела!

— А разве она не была хороша? Влюбленные всегда хорошеют еще больше.

— Она прекрасна, Диштрия! Прекрасна, как огонь!..

— Я пойду, князь! Меня могут увидеть, — осторожно оглядываясь, шепнула Диштрия.

— Иди, Диштрия, и отнеси ей фиалку: пусть приложит к сердцу! — сказал Арсен, срывая цветок и передавая Диштрии.

— О, она обезумеет от радости! — воскликнула Диштрия и, схватив цветок, скрылась.

Арсен, который именно на этом месте всегда уславливался о свидании с любимой, вернулся к Вахтангу; сев рядом со спящим, он стал слушать музыканта. Прибежала Диштрия и принесла ему маленькую пергаментную рукопись. Арсен развернул ее. Она была испещрена золотыми буковками и рисунками. Арсен стал читать. Это были стихи. Он читал и одновременно слушал игру музыканта. Стихи волновали его, но еще сильнее заставляла его трепетать мысль об утренней звезде, которая должна появиться на небосводе среди ночной тишины… Она сияла и приближалась, неся ему пламя любви.

Спокойно дышал спавший Вахтанг, обратив к небесам свое доброе, беззаботное лицо; музыкант, как неумолчный ручеек, тянул свою мелодию; пташки со щебетанием порхали с одного дерева на другое; с жужжанием пролетала пчела; голубым шатром нависало небо. Жизнь, любовь, красота казались вечными, не имеющими предела.

— Война!.. — внезапно вспомнил Арсен. Черная туча легла ему на душу. Все его мысли устремились к далекой отчизне — туда, куда мчалась сейчас грозовая туча.

Арсен закрыл глаза.

Оставит ли он Хоришу здесь, уедет ли на родину один?.. Или же возьмет ее, усадит на своего коня и увезет к себе, в свою страну? Но как может он оставить Хоришу? Война войной, любовь любовью!..

Незадолго до обеда Вахтанг проснулся. Заспанными глазами взглянул он на Арсена и улыбнулся весело и сердечно.

— Сон разморил меня, — проговорил он, потягиваясь. — Проедемся верхом в горы?

— Поедем, — согласился Арсен.

Подали коней под расшитыми седлами, и князья поскакали к покрытой фиолетовыми тенями горе. По затененной густым кустарником тропинке они взбирались вверх. Чем выше поднималась тропа, тем становилась трудней. По расщелинам с грохотом стекали мутные вешние потоки. Позади, опускаясь к песчаной и солончаковой пустыне, лежал Нюшапух, дымки вились над его домами.

Еще дальше виднелись пестрые шатры огромного лагеря Азкерта. Они напоминали многоцветный убор осеннего леса…

Вдруг из кустарников выскочила козуля.

— Гони! — крикнул Вахтанг, стрелой срываясь в погоню. Арсен помчался за ним. У них не было с собой ни оружия, ни собак, преследовать козулю не имело смысла, но их охватила страсть охотников. Поднявшись довольно высоко, они потеряли козулю из виду. Кони были в мыле, у них тяжело вздымались бока. Всадники спешились, сели отдохнуть, не выпуская поводьев из рук.

— Знаешь, что сейчас убежало от нас? — спросил Вахтанг.

— Что?

— Любовь!.. Ее всегда надо вовремя увидеть и поймать. Упустишь миг — и она скроется, как эта козуля! В любви человек должен действовать, как охотник…

— Значит, если я встречу любовь, я не должен упускать ее из рук?.. — многозначительно переспросил Арсен.

— Если упустишь — значит, ты самый бестолковый человек на свете, достойный осмеяния!

— Где бы ни было и кто бы она ни была?..

— Где бы ни было и кто бы она ни была!

— И ты не будешь меня порицать?..

— Клянусь, не буду!

— Дай руку! — сказал Арсен, протягивая руку.

— Вот! — воскликнул Вахтанг. — Знаешь, что говорит поэт?..

Война!.. Мысль о ней вновь пронеслась в голове у Арсена. Сколько сердец сразит война! Арсен взглянул вниз: дворец Вахтанга на изумрудном холме, ручей, позолоченная солнцем глиняная ограда, за которой мечтательно цветут миндаль, слива и персик, — и где-то близко она, звезда утра… Значит, за сотни фарсахов от дома, на чужбине, где только небо такое же, как на родине, и должна была настигнуть его любовь?.. Почему она не спрашивает, кто перед нею, кого она поражает и где?..

Тоска омрачила душу Арсена.

Он хотел было заговорить о войне, но внезапно почувствовал потребность закрыть глаза и не думать о ней.

«Придет война — будем воевать!.. Пока ее нет — будем жить!» — подумал он.

Но перед его мысленным взором выплыл Азкерт с его змеиным взглядом, с пеной у рта, Азкерт, призывающий стереть с лица земли Армению… Пламя ненависти вспыхнуло в сердце Арсена, и он унесся мыслью к своей родной стране, которая лежала там — в туманной дали. Тысячи армянских юношей обрекают себя на смерть; матери, прижав к груди детей, ждут с широко раскрытыми глазами, что будет… Он вспомнил своего сурового рыцаря-отца, его орлиный грозный взгляд и завет: «Береги родину. Она — самое драгоценное на свете!..» Припомнил, что сказал певец Гохтана:

Арсен прижался лицом к земле, вдохнул в себя ее запах. Ему почудился аромат родной земли…

— Война! — прошептал он, подняв голову.

— Что? — спросил Вахтанг.

— Ничего, ничего! — отозвался Арсен.

Вахтанг, который тоже смотрел в небо, поднялся.

— Ну, вставай! Едем, пора!

Они сели на коней и медленно спустились в город. Освежившиеся и бодрые, подъехали они ко дворцу. На каменном кругу фонтана сидели сестры. Хориша снизу взглянула на Арсена.

Арсен вздрогнул, опустил глаза и снова поднял их. Хориша словно целилась… И вдруг, как бы выпустив стрелу, она улыбнулась. Арсен с трудом перевел дыхание.

Обед накрыли в зале. За столом сидела немолодая женщина величественного вида, с медлительными движениями, с приветливым и добрым взглядом. Ласково поцеловав Арсена, она усадила его рядом с собой.

— Забыл ты нас, редко бываешь!..

— Война с кушанами виновата, мать! Возможно, настанет день, когда и вовсе не приду…

— Ормузд да хранит тебя! — с испугом прервала его женщина. — Зачем ты омрачаешь нам душу?

произнес Вахтанг, у которого запас цитат из персидской поэзии был неисчерпаем.

— Где же Хориша и Ормиздухт? — спросила госпожа у прислужницы.

— Ушли в сад.

— Поди позови их.

Служанка вышла. Арсен благодарно взглянул на госпожу. Та поняла и незаметно улыбнулась.

— Ты похожа на мою мать, госпожа, — сказал Арсен.

— Не похожа — а я и есть твоя настоящая мать! — пошутила госпожа. — Тебя похитили у меня и увезли в Армению. Теперь я тебя не выпущу!

— Тем лучше! У меня будут две матери! — возразил Арсен, обнимая ее.

Открылась дверь, вошли Хориша и Ормиздухт, сели рядом с матерью и стали тайком переглядываться с Арсеном.

Госпожа была тещей Вахтанга, к которому она перешла жить после смерти своей старшей дочери — его жены. Вахтанг, давший обет вторично не жениться, посвятил себя поэзии.

декламировал он меж тем, как, прильнув к плечу матери, Хориша не сводила глаз с Арсена, которого этот смелый, упорный, красноречивый взгляд пронизывал и околдовывал.

Госпожа замечала эти взгляды и улыбалась. Она впервые увидела Арсена в тот день, когда армянская конница вошла в Пюшапух, чтоб вместе с войсками Азкерта выступить в поход против кушанов. Вахтанг был на этой войне вместе с Арсеном. Однажды, когда конный кушан занес меч над головой Вахтанга, подоспевший Арсен отбил удар и сразил кушана. Там, в походе, и сблизился с Арсеном Вахтанг, а после войны ввел его к себе в дом.

Трапеза продолжалась до поздней ночи; встав из-за стола, все спустились в сад. Серебро луны сверкало между черными кипарисами.

Пора было ложиться спать. Госпожа ушла с девушками на спою половину, а Вахтанг с Арсеном легли в зале. Вахтанг уснул почти сейчас же, не договорив какого-то четверостишия. Что касается Арсена — сон бежал от его глаз. Он смотрел в ердик на потолке: звезды чертили в небе свои вечные письмена.

Арсен ждал, когда взойдет утренняя звезда. Он тихо вышел в сад, спустился к реке и сел на прибрежный камень. Ожидание казалось ему долгим, оно было мучительно. Приближение счастливого мига свидания наполняло его тревогой. Арсен все боялся, что Диштрия не придет, что-нибудь случится, проснется кто-нибудь, помешает — и улетит счастье, которое дается так нелегко и иногда бывает неповторимо.

Он смотрел в сторону, откуда должна была появиться Диштрия. Иногда ему казалось, что вдали проплывает тень, но нет — то был осман зрения.

На далеком горизонте, в глубокой тьме ночной пустыни, блекла золит истая луна, сменив серебро своего сказочного лика на медный отблеск умирания. И вот — не обманчивое ли это видение вновь во мгле сада? Арсену показалось, что в темноте замаячила чья-то тень и застыла, то ли в нерешительности, то ли из осторожности… Он взглянул на восток. За спиной горы, щуря огненные ресницы, устремив свой вечный взор на землю, выплыла утренняя звезда, — она плыла гордо, величаво.

Сердце сжалось у Арсена. Он увидел, как тень колыхнулась и заскользила вдоль стены. Вплотную подойдя к Арсену, Диштрия шепнула ему на ухо:

— Пройди в комнату Она там. Одна…

— Веди! — с трудом проговорил Арсен.

— Идем, скорей… Осторожней!.. — скользя вперед, шептала Диштрия, ведя его за руку Когда Арсен вошел в комнату Хориши, дверь за ним захлопнулась, но заточение было сладостным и казалось милее свободы. Хориша сидела на ковре, низко опустив голову. Ее черные волосы рассыпались по ковру. Она приподняла голову, взглянула на Арсена и вновь опустила ее, Арсен подошел и, молча сев рядом, обнял ее. Хориша задрожала. Арсен поцеловал ее в плечо.

— Хориша!.. — шептал он, задыхаясь. — Говори! Скажи что-нибудь…

Хориша молчала, ей было трудно дышать.

Внезапно она обняла его, затрепетала, и они слились в поцелуе. Арсен чувствовал в своих объятиях теплое и нежное тело Хориши; прикосновение жгло его. Светильник затрещал и погас. Комната погрузилась в темноту. В окне ярче стали звезды. В углу сада, в жертвеннике, взметнулись языки вечного огня.

Горсть песка ударилась в дверь: настал час разлуки.

— Хориша, пора…

Хориша вздохнула, отпустила его и вновь прильнула к нему.

Дождь песчинок усилился.

— Хориша, пора!..

— Будь что будет!.. Останься, не уходи!.. — молила она.

Арсен вновь крепко сжал ее в объятиях, и. вновь ими овладело забвение.

В дверь постучали. Послышался шепот Диштрии: она торопила.

Арсен встал. Хориша не поднимала головы, не открывала глаз.

Арсен осторожно вышел, прикрыл дверь и, спускаясь по лестнице, столкнулся лицом к лицу с Диштрией. Он обнял ее и поцеловал. Диштрия, вздохнув, отвела его руку и шепнула:

— Уходи скорее, князь…

— Если б ты знала, Диштрия! Милая Диштрия!.. Диштрия сама обняла Арсена и вновь вздохнула. Арсен быстро скользнул в густую тень.

Диштрия вошла в комнату Хориши. Обхватив голову руками, Хориша рыдала.

— Хориша!.. Ты плачешь?..

Хориша упала на свое ложе, зарывшись головой в подушку.

— Ты вступила в жизнь, милая! Будь счастлива!.. — шептала Диштрия, обнимая Хоришу. — Плачь, плачь! Сладки твои слезы сейчас, как весенний дождь…

Хориша испуганно взглянула на Диштрию и прошептала:

— А если он уедет и не вернется?

— Как он может? Как может?..

— А если уедет на войну?

— Твоя любовь будет охранять его! Лишь бы ты крепко его любила.

— Кто может любить его сильнее меня?..

Небо побледнело, звезды стали скрываться в зеленовато-голубом бархате, прокричали петухи. Где-то далеко на улице раздалея топот копыт — проехал первый всадник.

Уже светало, когда Хориша, наконец, уснула.

Осторожно, неслышно вышла от нее Диштрия и спустилась к реке. Предутренний ветерок шелестел в ветвях деревьев, в полутьме земля казалась незнакомой и загадочной. Весна благоухала в деревьях, кустах и цветах.

День открыл глаза. Диштрия вздохнула и пошла обратно к дому.

Армянская конница была возмущена. Беспримерное унижение, которому подвергся Гют, потрясло и всадников и князей-командиров. Люди, безропотно шедшие за Азкертом на войну с кушанами, тяжело переживали оскорбление, которое он им нанес.

В шатре начальника конницы Гарегина Срвантцяна собрались армянские князья, обсуждая, как им ответить на удар. Все чувствовали — и это было в первый раз, — что не отплатить нельзя…

— И правильно делают! — произнес с горечью князь Гарегин. — Спарапет у Марвирота спасает персидскую державу, вдали от родины мы годами воюем с кушанами в защиту персов, платим им дань… И вот…

Прислонившись к столбу, поддерживающему шатер, скрестив на груди руки, взволнованный князь с горькой улыбкой глядел вдаль.

— Многого мы не доделали!.. Не собрали войска… не присоединились к нахарарам…

— Хорошо поступили наши, послав мятежный ответ! — воскликнул Арсен.

— Ответное послание доказывает, что наши очнулись, — сказал Гарегин. — Великие события происходят на родине. Наши решили восстать. Нужно и нам готовиться. С нами могут сыграть недобрую шутку.

— Возможно, — ответил Арсен.

— Пока не поздно, мы должны начать, — заявил Гарегин.

— Но как?.. — почти одновременно откликнулись все присутствующие.

Гарегин ответил не сразу. Он испытующе оглядел всех и четко произнес:

— Отказаться служить им!..

Храбрый юноша, всегда бросавшийся в самую гущу боя, поразил всех своим смелым предложением.

«Храбрецы находчивы»! — думал Арсен, глядя на него.

Подобное предложение в устах любого другого показалось бы ему неприемлемым, но с Гарегином он согласился тотчас же, ибо верил в его отвагу.

— Нам нужно быть готовыми, нужно поскорей принять решение! — продолжал Гарегин. — Нас могут попытаться обезоружить, окружить, перебить… Мы должны быть наготове, чтоб отразить все эти попытки.

Гарегина знали, ему верили, и его предложение было принято.

Князь Нерсэ, который старался не упустить ни одного его слова, проговорил:

— Беда неминуема, князь. Следовательно, мы должны быть готовы встретить ее… Веди нас, я лично согласен!..

— Мы все согласны! — откликнулись остальные князья.

— Посоветуй, как и когда действовать? — спросил Арсен. — Судьба готовит нам большое испытание. Встретим же опасность, как подобает воинам!..

— Не надо думать, что Азкерт так уж неуязвим, — продолжал Гарегин. — Византия бессильна перед ним, поскольку она боится гуннов. Но Азкерт боится и гуннов и кушанов! Наш удар, который, как я надеюсь, сейчас готовит Спарапет, будет весьма чувствителен. Увидите, мы еще будем сражаться бок о бок с гуннами!

— Вполне возможно, — согласился Арсен. — Спарапет позаботится обо всем.

Этот обмен мыслями незаметно для самих собравшихся внес успокоение в их души. В первый раз они осознали, что их преследуют именно за то, что они — армяне; в первый раз они осознали нанесенное им оскорбление; и дух их воспрянул вместе с чувством оскорбленной национальной гордости.

— Эх, князья! — вздохнул Гарегин. — Разве осмелился бы этот злобный зверь так поступить с Васаком Мамиконяном?.. Доблесть Васака Мамиконяна умерла в нас… Надо, чтоб она воскресла!

— Раз мы его вспоминаем, значит, она воскресла! — воскликнул Арсен. — Не умер Васак Мамиконян!..

— И не умрет никогда! — отозвался Нерсэ.

— Господь правый нам судья! — отозвались и остальные. Князь Гарегин поднял руку и торжественно произнес:

— Объединяемся и даем обет сражаться не отступая!

— Сражаться не отступая!.. — в один голос отозвались князья.

Они обнимали друг друга, целовались и давали клятву в верности. Все почувствовали, что теперь они — сила, которую ничто не может сломить.

Князья разошлись по своим шатрам. Вышел и Арсен. Его волновали новые мысли, никогда ранее не приходившие ему в голову. Конечно, любовь к родине жила в нем всегда, но сейчас он почувствовал, что готов, не задумавшись, отдать жизнь за родину. И тут же возник перед ним образ девушки, которую он любил. Что будет с Хоришей, если война разлучит их? А что разлучиться придется, в этом сомневаться нельзя было. Арсен знал, что будет в первых рядах, как только война разразится. Он не простит оскорбления, нанесенного армянскому народу Азкертом. Надо не быть человеком, не иметь ни малейшего чувства собственного достоинства, чтобы стерпеть подобное унижение национальной гордости. Нет, Арсен будет именно в первых рядах сражающихся!

Он не мог заснуть. Арсен вновь вышел из шатра и оглядел горизонт. Вон там, по ту сторону мрачной пустыни, лежит путь к отчизне. Спит сейчас народ армянский — старики и дети, женщины и юноши, молодые и старые… Спят тысячи тысяч живых существ, которым грозит уничтожение. Чем виноваты трудолюбивые крестьяне, вкушающие короткий час отдыха после утомительного дневного труда на своей пашне? Чем виноват грудной младенец, который, проснувшись, сосет грудь матери? Разве в этом просторном мире не хватит места для всех?..

Арсен смотрел в сторону пустыни, и перед его глазами вставал величавый, спокойный Масис — символ свободы его отчизны. У Масиса учатся люди на его родине высоко держать голову!

Арсен вспомнил свое детство, родной замок, няню с ее сказками об Артавазде, Ваагне, Арташесе… ее рассказы о Васаке Maмиконяне, о доблести, проявленной им в боях против персидского царя Шапуха…

На востоке засияла утренняя звезда. Арсен глядел на нее, и перед его глазами раскрывался уже не огненный символ любви, а пламя, которое зажжет пожар войны. Кровью веяло от этой звезды…

— Война!.. — прошептал Арсен и потряс кулаком.

Да, война против ненавистного, злобного Азкерта, надменного деспота, задумавшего растоптать своей грязной пятой Армению! Война против придворных вельмож, разжигающих его ядовитую ненависть к Армении…

Война!.. Под развалинами этой войны он, быть может, потеряет ту, которую так горячо полюбил…

Пусть родина даст ему силы!..

Он вошел к себе в шатер и лег. Душа его раздваивалась.

Прозвучали хриплые звуки персидской боевой трубы: то был сигнал побудки; он призывал тысячи воинов сбросить сон, идти на воинские упражнения, быть может, двинуться в поход…

Кушаны наводняли все пространство за восточными горами. Они были подобны грозовой туче, несущей гибель.

Князья вышли из шатров. Видно было по их лицам, что никто не спал в эту ночь.

Гарегин сказал:

— Я решил так: послать гонца к Спарапету и известить его, что мы вместе с родиной и будем за нее биться.

— Хоть сегодня! — воскликнул Арсен.

— Согласны! — отозвались князья.

Необходимо было спешить с отправкой гонца, ибо могло случиться, что с объявлением похода на кушанов им немедленно пришлось бы приступить к действиям. Нужно как можно скорей сообщить на родину о принятом решении и подбодрить соотечественников, давших клятву противостоять грозной персидской державе.

Значение Кодака в кругу персидских вельмож все возрастало. Гют заметил, что Кодак начинает относиться к нему свысока, поскольку с Гютом никто уже не считался и даже близко к нему не подходил. А Кодака вызывали часто, с ним даже советовались. Догадки Гюта подтверждались еще и тем, что Кодак все более замыкался в себе и уже не обо всем считал нужным ставить Гюта в известность. Это было оскорбительно, но Гют ничего сделать не мог. Он был здесь всего лишь не допущенным ко двору чужеземцем, послом, не оправдавшим доверия. А Кодак проделал огромную работу. Прежде всего он восстановил доброе мнение о Васаке, выставив его инициатором в вопросе отречения от веры; затем он сумел пошатнуть и доверие к Деншапуху, — Михрнерсэ уже колебался в своих дальнейших намерения относительно него; это было ясно из его настойчивых и многочисленных расспросов о деятельности Деншапуха.

Но и у Кодака был здесь могущественный соперник, который мутил воду и спутывал его расчеты. Этот враг был вхож к Михрнерсэ, часто совещался с ним, имел большие связи среди персидских вельмож. То был Варазваган — зять и кровный враг Васака, отрекшийся от веры, предложивший Михрнерсэ свои услуги и бывший в его руках опаснейшим орудием против Васака. Он жил в Нюшапухе и часто наведывался в лагерь к персидским военачальникам, стремясь через них сблизиться с командующим персидским войском Мушканом Нюсалавуртом и через него добиться представления Азкерту.

Кодак узнал, где он живет, и однажды зашел к нему.

Варазваган принял его в зале, убранном и обставленном с роскошью, какую Кодак видел только у персидских вельмож. Варазваган восседал на подушках с видом могущественного князя. Ею длинная шея, иссиня-черные, цвета вороньего крыла, густые волосы, брови и борода произвели на Кодака отталкивающее впечатление. Полный подозрительности взгляд не предвещал ничего доброго. Кодак решил напрячь все свои силы, все свое лукавство, чтобы выведать у него хоть что-нибудь о его намерениях относительно Васака, хотя с первого же взгляда было видно, что задача будет не из легких.

Довольно долгое время молчание не нарушалось и беседа никак не завязывалась.

Несмотря на то, что за последнее время Кодак уже занял значительное положение, он старался не подчеркивать этого, чтоб не раздразнить Варазвагана. Он сел на корточки в углу, на почтительном расстоянии, положив ладони обеих рук на колени. Это было знаком смирения.

— Зачем прибыл в Персию? — заговорил, наконец, Варазваган.

— Прибыл с Хосровом, как попутчик.

— А еще?..

— Чтоб подкопаться под тебя! — выпалил Кодак. Удар не попал в цель, — это и без того было известно Варазвагану. Он безразличным тоном спросил:

— Что ж, удалось?

— Удалось, государь!

Кодак продолжал оставаться в положении нападающего.

— В чьих глазах?

— Михрнерсэ.

Варазваган кинул на Кодака холодный взгляд и переспросил:

— И подкопался?

— Подкопался, государь! Михрнерсэ полагал, что Васак тайно подстрекал армянских нахараров к отсылке ответного послания и лишь прикидывается другом арийской державы. Но теперь он изменил свое мнение о Васаке.

— В том смысле, что Васак не заодно с Варданом?

— Именно так!

Варазваган выпрямился, прямо взглянул Кодаку в глаза и долго не отводил испытующего взгляда.

— А против меня какие ты козни строил?

— Я доказал, что ты только мешаешь Васаку. Что ты соперничаешь с ним и порочишь его.

— Поверил тебе Михрнерсэ?

— Нет, государь! Не поверил он и в искренность Васака по отношению к Персии.

— Чего же ты желаешь от меня? Зачем ты явился ко мне?

— Чтоб предложить тебе мои услуги! — И Кодак, не моргнув глазом, уставился на него выжидательно.

— Потерял надежду на Васака, переходишь ко мне?

— Так, государь.

— Следовательно, ты человек продажный?

— Да, господин. Само дело таково: в жизни то одно удается, то совсем обратное…

Варазваган с усмешкой оглядел Кодака.

— А если представится случай — предашь и меня?

— Предам! — подтвердил Кодак.

Это уже показалось верхом наглости. Варазваган разозлился.

— Почему же?

— Если ты ослабеешь, государь, — с новой энергией начал Кодак, чувствуя, что пора нанести решительный удар, — кто же останется тебе верен? Сам-то ты останешься верен Михрнерсэ, если он падет? Что значат слова «предатель» или «верный человек»? Дай мне верное дело, и я буду ему верен!

— Значит, ты служишь лишь своей выгоде?

— Как и ты — своей выгоде! — ответил встречным ударом Кодак. — Кто же действует против своей выгоды?

Варазваган переменил тему.

— Хорошо. Как идут дела Васака в Армении?

— Весьма успешно. Он собрал вокруг себя много сторонников. Многие армянские нахарары тайно тяготеют к нему.

— Есть надежда, что дела пойдут у него успешно и здесь?

— Есть. Но небольшая. Ему повредило ответное послание, отсылку которого он не сумел предотвратить. Он, вероятно, проиграет. Сейчас надежнее твое положение. Если б ты был на его месте — проиграл бы и ты. Но там был другой; другой и проиграл!.. Ты только потому и держишься крепко, что ты в стороне. От него уже многого не ждут, а ты еще способен внушить надежду. Михрнерсэ намекал мне на это…

Варазваган ничего не ответил. А Кодаку только это и нужно было: он почувствовал, что Варазваган что-то знает о подобных планах Михрнерсэ.

— Это стало особенно очевидно после взрыва ярости Азкерта, — добавил Кодак.

Варазваган промолчал. Кодак развил свой удар.

— Вот это и поколебало мою веру в Васака. Гиблое дело, государь! Когда была эта вспышка ярости, я заметил, что Михрнерсэ уже сделал выбор. Во время же моего вчерашнего свидания с ним я почувствовал, что он намерен передать звание марзпана тебе…

Варазваган вновь дал промах: он промолчал.

Кодак стал заметать следы.

— Большую милость оказал бы мне государь, если бы согласился принять меня на службу… Ты спрашивал: служу ли я ради своей выгоды? И я тебе искренне признался: да, служу ради выгоды. А выгода моя в том, чтобы служить большому человеку. Люблю удачливые дела и удачливых людей!

— А если ты обманешь и меня? — улыбнулся Варазваган.

— Не допускай этого! Не доглядишь — обману!

Кодак хорошо усвоил себе ту истину, что величайшая хитрость нередко заключается в искренности, и старался ловко играть на этой струне. Он обдумывал, как еще доказать Варазвагану свою готовность служить ему, и такое доказательство быстро нашлось.

Варазваган спросил:

— А как ты меня порочил перед Михрнерсэ?

— Я его убеждал, что ты имеешь в мыслях примкнуть к Вардану, чтобы вместе с ним свалить Васака. Я говорил, что Васак никогда не примкнет к Вардану, даже для того, чтобы погубить тебя. Мое суждение понравилось Михрнерсэ. Это было очень удачным ходом против тебя…

— И после этого ты дерзнул прийти ко мне?! — сурово спросил Варазваган.

— Дерзнул, господин! — не смутился Кодак. — Я думал, что мое прямодушие спасет меня. Будет разумно с твоей стороны, если ты простишь меня и подаришь мне свою дружбу. Ведь пользы тебе даже от моей смерти не будет никакой. Я пришел к тебе, потому что знаю тебя: ты человек разумный.

Варазваган не знал, на что решиться: немедленно выкинуть презренного старика или подождать, выслушать его до конца, выудить у него еще что-нибудь. Кодак уловил это колебание и не преминул им воспользоваться:

— Государь, ты хочешь выгнать меня?.. Возможно, ты так и сделаешь. Но я хочу напомнить тебе, что наступают смутные дни. Васак падет, но следующая волна может вновь поднять его. Счастье может улыбнуться и тебе. Дай же мне возможность послужить тебе хотя бы это время.

— Ладно, господь с тобой! — смягчился Варазваган. — Я подумаю… Пока ступай.

— Благодарю тебя, государь! — сказал Кодак. — Но пока что я не на службе у тебя, Я пока служу Васаку. Этому ты уж поверь!

— Почему?

— Низкое дело моя служба, но выполнять ее нужно красиво. Вопрос чести! Ведь ты еще не взял меня к себе… Варазваган рассмеялся.

— А если и вовсе не возьму?

— Тогда я буду действовать во вред тебе! — засмеялся и Кодак.

Он почувствовал, что в Варазвагане совершился перелом. Ведь всякая хитрость имеет в конце концов свои пределы. Даже самый хитрый человек не может перехитрить весь мир. Но Кодак почувствовал, что и сам может переступить границу, и посему попросил разрешения удалиться.

— Иди с миром! — молвил Варазваган. — Заходи еще, побеседуем.

— Постараюсь! — как-то неуверенно ответил Кодак. — Но зайду непременно, если найду возможность принести тебе пользу.

Он удалился.

«И на умного предателя можно до известной степени полагаться…» — подумал Варазваган.

Он стал раздумывать о том, что дала ему беседа с Кодаком. В большей своей части она представляла бесполезные хитросплетения. Но одна высказанная Кодаком мысль запомнилась ему: слова Кодака о том, что он, Варазваган, примкнет даже к Вардану, если этим сумеет погубить Васака, а Васак на это не пойдет… Это была опасная мысль, если только Кодак ее действительно высказал. Если же еще не высказал, то нужно заблаговременно обезопасить себя от подобных подозрений. Позиция Васака тем именно и была прочна, что он был непримиримым противником Вардана.

Варазваган решил прикинуться внешне врагом Вардана и одновременно пытаться сблизиться с ним, чтобы при его помощи свалить Васака.

Ни Варазваган, ни Кодак не заметили, что их беседа протекала не совсем тайно, что через отверстие в стенной нише их подслушивала Вараздухт, прелестные глаза которой сверкали в полутьме, как глаза кошки, предвкушающей удачную охоту на воробьев. Хитроумие и напористость Кодака понравились ей, она понимала его, была довольна им.

По уходе Кодака Варазваган прикрыл глаза, как бы желая вновь все продумать. Вдруг, точно вспомнив о чем-то, он вскочил и, быстро подойдя к нише, заглянул в нее. Там никого не было. Он успокоился, вновь уселся, хлопнул в ладоши и приказал вошедшему дворецкому:

— Коня и всех телохранителей!

Немного спустя он выехал во дворец Михрнерсэ.

Когда кончилась беседа Кодака с Варазваганом, Вараздухт выскользнула из своего укрытия и направилась к третьей жене Варазвагана, персиянке Михрдухт.

— Что рассказывал старик? — спросила та.

— Он старается все запутать, будь он проклят! — мрачно ответила Вараздухт.

— С добром он бы не пришел! — негромко сказала Михрдухт.

— Марзпан, видно, подослал его строить козни против дяди. Он выставляет себя врагом марзпана, хочет пробраться на службу к дяде, чтоб подкопаться под него.

— Но Варазваган не из тех, которые легко попадаются на удочку! — заметила Михрдухт. — И что он сказал?

— Говорит: посмотрим. Он и сам хотел что-нибудь выпытать у старика, чтоб поставить марзпану ловушку.

Жена Варазвагана испытующе взглянула на Вараздухт своими хитрыми голубыми глазами. В ней вызывал подозрение столь горячий интерес Вараздухт к делам дяди, так же как к необъяснимый ее приезд в Персию. А теперь, когда Вараздухт так порочила Кодака, это подозрение еще более углубилось. Несколько лет тому назад, поверив Вараздухт, она оказала ей содействие и даже спасла ее от смерти. Но теперь у нее мелькнула мысль, что дело нечисто. Вараздухт почувствовала это и более к вопросу о Кодаке не возвращалась. Она понимала, что Кодак интригует против Варазвагана и пытается войти к нему в доверие, чтобы выуживать необходимые сведения. Но взаимное недоверие и тайная вражда делали бесполезными все их усилия перехитрить друг друга: обе стороны держали ухо востро. Каждый надеялся лишь на промах противника, на какой-нибудь его неосторожный шаг.

Однако задачи Вараздухт не ограничивались действиями против Варазвагана. Она стремилась установить связь с персидскими вельможами из окружения Михрнерсэ. Это было невозможно: она была женщиной, и ни один из этих вельмож не стал бы говорить с ней о дворцовых интригах. Надо было действовать через их жен. Но и на это было мало шансов, поскольку не все жены сановников интересовались дворцовой жизнью и мало разбирались в ней. Вараздухт же намеревалась довести кое-что до сведения Михрнерсэ через Арамаиду, его младшую сестру, слывшую женщиной очень умной и влиятельной. Михрдухт приходилась Арамаиде родственницей и имела к ней доступ. Именно вокруг этого и собиралась Вараздухт плести свою паутину, надеясь познакомиться с сестрой Михрнерсэ. Она не желала лично «предупреждать» Варазвагана, предпочитая сделать это через его жену, и так расписала той вероломство Кодака, что Михрдухт не могла не рассказать Варазвагану. Михрдухт так чернила Кодака, что Варазваган даже спросил ее, откуда ей все известно.

Михрдухт указала на первоисточник — Вараздухт. Варазваган вызвал последнюю к себе и спросил:

— Ты знаешь Кодака?

— Знаю! — подтвердила Вараздухт.

— Зачем он сюда приехал?

— Чтобы разузнать, что ожидает Васака. В Армении опасаются, что Азкерт намерен сурово наказать нахараров!

Варазвагану это показалось весьма правдоподобным. Он задумался.

— А Васаку чего опасаться?

— Да ведь он против нахараров открыто не выступал. Откуда знать Азкерту, на чьей он был стороне?

— Гм…

— Затем, дядя, следует учесть и то, что Васак надежд не оправдал: он не смог обуздать нахараров, помешать отправке дерзкого ответного послания…

— Что ж мог он сделать?

— Многое! Но он побоялся уронить себя в глазах нахараров.

— А сейчас он не боится уронить себя в глазах Азкерта?

— Значит, боится, раз послал Кодака!

Варазвагану это объяснение тоже показалось правдоподобным, хотя он и не знал, как отнестись к Вараздухт. Он не доверял ей, как, впрочем, не доверял никому на свете, — таковы все заговорщики и предатели. Но тем не менее смелая и разумная речь племянницы ему нравилась. Да, объяснения казались правдоподобны! Но… но почему принимала Вараздухт столь живое участие во всех этих делах?.. Вот что было подозрительно!

— Ну, хорошо, — чуть улыбнулся Варазваган, — раз все это было тебе известно, почему ты не предупредила меня?

— Тебя?.. Но разве я не знаю, что ты видишь человека насквозь с первого же взгляда? — также с улыбкой ответила Вараздухт.

Варазваган задал внезапный вопрос:

— А ко мне зачем он приходил?

— Этого я не знаю, — ответила Вараздухт и почувствовала, что допустила ошибку: Михрдухт могла передать мужу, что Вараздухт тайком подслушивала его беседу с Кодаком. — Но, по правде сказать, догадываюсь…

— Какова его цель?

— Свалить тебя.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, дядя, не столь же ты наивен, чтобы считать меня наивной!.. Какова его цель?.. Васаку известно, что ты здесь наговариваешь на него. Он знает, что пока ты жив — ты ему враг. Он не успокоится на том, чтобы только уронить тебя в глазах Михрнерсэ, — он будет стараться раз и навсегда с тобой покончить.

— Каким же образом?

— Этого я не знаю. Быть может, он подошлет убийцу. Быть может, будет добиваться, чтобы тебя бросили в тюрьму… Кто знает!

— Выдумываешь ты что-то! — оборвал ее Варазваган.

— Не знаю, дядя. Боюсь я его. Не принимай его к себе на службу.

— Ну, хорошо, почему же ты обо всем этом не говорила мне, а сообщила только Михрдухт?

— Да ведь я знаю — ты опять сказал бы, что я выдумываю… Что бы я ни сказала, ты бы мне не поверил… Вот я все тебе рассказала, а ты все-таки веришь этому отвратительному старику, а не мне, своей племяннице!

— Тебе я верю, разуму твоему не доверяю! — засмеялся Варазваган. — Зачем человеку, ищущему моей смерти, приходить ко мне?.. Чтоб раскрыть свои намерения?..

— Чтоб именно этим способом скрыть их! Варазваган кивнул головой: она была права.

— Да дело и не в этом, дядя! — добавила Вараздухт. — Истинных намерений Кодака я, конечно, знать не могу, но одно я знаю хорошо: он ни днем, ни ночью не отходил от марапана, все шептался с ним. Сам посуди: что может его заставить прийти к тебе, если у него нет тайных замыслов?..

Варазваган сделал попытку поймать ее врасплох:

— А ты что делала в замке марзпана?

— Навещала княгиню Парандзем. Марзпан избивает своих сыновей, он груб со своей женой, ненавидит ее, пренебрегает ею. А я бываю у княгини из жалости. Марзпан не любит и меня.

— А кого он вообще любит? — презрительно сказал Варазваган.

Слова эти были очень знаменательны. Варазваган почти начинал доверять племяннице…

«Неразумно всех считать предателями! — мелькнуло у него в голове. — На сто предателей может оказаться и один не предатель!..»

— Оставайся здесь, — предложил он Вараздухт. — Постарайся сблизиться с Кодаком, вычедать его истинные замыслы. Вараздухт отказалась:

— Нет, дядя! Не такой он простак, чтоб можно было его обойти. Кроме того, ему известна и моя близость к княгине Пара чдзем.

Варазваган снова потерял нить. Вдруг в голове у него зародилась новая мысль.

— Очень ненавидит мужа княгиня Парандзем?

— Они месяцами не видят друг друга.

— Может ли случиться, чтобы княгиня Парандзем замыслила покушение на жизнь мужа? Вараздухт пошла на попятный:

— Не могу сказать… Вряд ли… Она очень добрая и мягкая женщина.

— А ты пошла бы на это?

— Я не знаю…

— Не смогла бы?

— Да, ты прав, не смогла бы.

Варазваган решил пока задержать племянницу у себя. Ему не удавалось раскусить ее, а следовало бы… Либо он сильно ошибался, подозревая ее, либо она действительно могла быть ему полезна. Было бы неразумно отпускать ее, не выяснив или только наполовину выяснив это.

— Ты сказала много справедливого. Подумаем об этом! — заметил он таким тоном, что у Вараздухт не осталось сомнения: Он ее замыслов не разгадал.

Пребывание в доме дядя было своего рода лишением свободы, домашним заточением, избегнуть которого было равносильно бегству. И Вараздухт примирилась с положением, придумывая способ выскользнуть из западни, и — если только окажется возможным — выскользнуть с выигрышем. Она только сейчас почувствовала, что, полюбив Васака, неосторожно связалась с человеком, представлявшим собой воплощение вероломства.

В конце концов Варазваган разгадал тайные помыслы Кодака. Несомненно, старик явился к нему, чтоб усыпить его бдительность и затем раскинуть свои сети среди вельмож и царских сановников. Варазваган стал больше считаться с племянницей, а та изо всех сил старалась завоевать его доверие.

Однажды она заявила Варазвагану:

— Кодак — человек продажный, но, в конце концов, он, скорее, предаст тебя, нежели Васака. Он будет верен ему, а не тебе!

Это было справедливо, Варазваган и сам так думал, однако продолжал принимать у себя Кодака, не желая выпускать его из-под наблюдения.

Чувствуя, что подозрения Варазвагана и Михрдухт не рассеиваются, Вараздухт как-то раз заявила дяде, что хочет вернулся домой.

— Почему ты хочешь уехать? — удивился Варазваган.

— А зачем же мне дальше оставаться, дядя? Мне хотелось повидать тебя, а теперь пора домой. Мать у меня одна осталась…

Варазваган призадумался.

— Не уезжай пока! — сказал он. — Оставайся. Я хочу через тебя разузнать, какие козни строит против меня Кодак.

— Если ты этого хочешь — хорошо, дядя.

— Смотри, постарайся!..

Они окинули друг друга недоверчивым и пытливым взглядом.

Покуда волновались отдельные лица и группы, колесо времени вращалось, неуклонно приближая момент, когда должно было разразиться бедствие. Время не спешило, но и не медлило. Оно текло, как обычно. Но людям не дано знать тайны его течения, не дано видеть что-нибудь сквозь завесу, предательски накинутую им на грядущее.

В те часы, когда в Нюшапухе плели интриги Кодак, Варазваган, Михрнерсэ и персидские вельможи, когда разъяренный Азкерт даже во сне бредил местью, когда в своих шатрах готовили молниеносный удар в тыл персам армянские князья, когда в далекой Армении из села в село, из города в город переходили отряды крестьян-беглецов, руководимые Аракэлом и Сааком, призывая к восстанию и отказу от уплаты налогов персам, когда из монастыря в монастырь, проповедуя верность христианской вере, ходили Гевонд, Езник и Егишэ, а нахарары, то соглашаясь друг с другом, то вступая в споры, собирали полки в своих уделах, — в эти часы, пересекая солончаки и пески Персии, мчался в Армению гонец с указом Азкерта. Он вез повеление царя армянским нахарарам явиться ко двору. Повеление это было чревато тяжкими последствиями. Никакая сила уже не могла остановить надвигавшееся несчастье, оно должно было неминуемо разразиться. Недаром оно подготовлялось в течение столетий.

Два враждебных друг другу течения наметились в стране. Одно, перекатываясь из села в село, из города в город, несло пламенное слово, которое поднимало народные массы. Другое ползло тихо и скрытно, оставляя позади себя страх, сомнение, неверие и бессилие.

Народ назвал эти два течения по именам их вождей: «Вардананк» и «Васакианк».

Облокотившись на подушки, долго, неподвижно сидел Вардан у себя в зале. Его глаза под изогнутыми бровями были полны глубокой думы. Вся страна ждала его слова, от него ждали чудес. Но он-то на кого может надеяться? Рухнул трон Аршакидов, гунны стучатся в ворота Византии, черной грозовой тучей застилая небо империи. Нет уже Ассирии, нет Рима, нет сил, могущих угрожать Азкерту! Поднимается буря, и одинокий корабль бросает на волнах. Необходима помощь, иначе неминуема гибель…

Но кто же подаст эту помощь?

Наедине с самим собой Вардан уже не думал о том, что нужно кого-то подбодрить. Пусть об этом заботятся другие! Вардан напряженно изыскивал пути спасения. Его орлиный нос, огрубевшая кожа и жесткие волосы придавали суровый вид худощавому лицу.

События быстро следовали одно за другим. Еще никогда не сталкивался Вардан со столь тяжелой задачей: поставить против первостепенной, мощной державы старое, развалившееся государство. Сопротивляться было необходимо, каков бы ни был результат этого сопротивления. Но как поставить народ перед выбором между жизнью и смертью?..

Нет, необходима поддержка, нужны свежие силы! Ведь он не юноша — подобно Артаку, и не безрассудный забияка — подобно Атому. Он испытанный, закаленный в боях полководец. Он знает, что такое война. Нужны силы. Где же искать их, к кому обратиться? Греческий полководец Анатолий, сидя в Междуречье, не сводит глаз с Персии, чтоб вовремя отразить ее внезапный удар; он не любит армян и ради них не позволит поцарапать нос хотя бы одному из своих греков. Среди персов нет никого, кто относился бы к армянам дружелюбно. Правда, иным Вардан в свое время спас жизнь, за других он замолвил слово перед Михрнерсэ и добился для них повышения или награды. Но… «проклят человек, возлагающий надежды на ближних»! Они мигом забудут все старые заслуги, лишь только прозвучат боевые трубы Азкерта.

Брови Вардана сошлись, на лбу пролегла глубокая складка. Но вот в его глазах мелькнула какая-то искра… Вардан встал и долго ходил взад и вперед по залу. Тень его — то удлиненная, то неестественно укороченная — мелькала по стенам и по полу. Вот он становился перед окном и выглянул наружу.

Белесый, как бы ватный туман спустился на священную землю Тарона.

Кто знает, каким пожаром будет она вскоре охвачена, какие беды на нее надвигаются!..

Нет, нужны силы! И они есть!…

Занавес над дверью колыхнулся, вошел Ваан Аматуни.

— Не берет меня сон! — промолвил он. — Но я знал, что и ты не спишь.

Он уселся на подушки, взял в руки пергаментный фолиант и начал читать. Вскоре он забыл обо всем окружающем.

Вардан остановился, занятый возникшей у него мыслью.

— Я полагаю, — сказал он, — что вы все-таки должны подумать о помощи…

Ваан Аматуни, казалось, не слушал его.

— Само собой, это будет война на истощение, — продолжал Вардан. — Но почему же не попытаться найти союзников?

— Союзников у нас нет! — тотчас же отозвался Аматуни, кладя рукопись на место.

Вардан не стал пояснять свою мысль. Он вновь отошел к окну. К воротам замка приближался всадник; вот он подскакал, искры летели из-под копыт коня.

Обменявшись несколькими словами со стражей, всадник въехал во двор.

— Так ты творишь, нет у нас союзников? — переспросил Вардан.

— Кто они? — усмехнулся азарапет и испытующе взглянул на Вардана.

— Не союзники, а вспомогательная сила! — ответил Вардан. — А гунны? Гунны, упершиеся в Чорскую заставу? Вот кто ныне враг Азкерту! А враг моего врага — мне друг…

— Ничего не выйдет! — безнадежно покачал головой азарапет. — Это племена дикие и вероломные…

— Что ж делать! Беда заставит!.. Нужно спасти страну, спасти какой бы то ни было ценой!

— Хорошо, но что могут сделать гунны?

— Что могут сделать гунны? Да очень многое! Они наводнят весь север Персии и вместе с кушанами отвлекут часть сил Азкерта. Тогда-то мы и нанесем свой удар!

— А как же Чорская застава, Спарапет?

— Придется ее снести. Пусть поток хлынет в Персию!

— Гм…

— Как же иначе? Или позволить бесчисленному персидскому войску насесть на нас? Мы должны воевать не для того, чтобы погибнуть. Мы должны победить и жить!..

Азарапет задумался. Уже не впервые ставили его в тупик смелые замыслы Спарапета. «И откуда только берется у него!» — подумал он.

— Гунны в конце концов станут нам поперек горла! — заметил он вслух. — Чорская застава охраняет путь не только в Персию. Ведь этот поток…

— Поток?.. Пусть персы его и сдерживают! — с гневом оборвал Вардан. — Что же, мы будем постоянно охранять Чорскую заставу для того, чтоб персы могли без опасений нападать на нас?.. Дадим им занятие! Пусть оно отвлечет их!

— Ну что ж, дадим, — согласился азарапет.

— Вся опасность в том, — продолжал Вардан, — что есть и Ворота Аланов!.. Гунны постоянно туда рвутся, чтобы через них проникнуть в Иверию. А этого допустить нельзя!

У занавеса показался дворецкий.

— Государь, прибыл Мелкон.

— Введи.

В покой вошел пожилой человек с кругловатым лицом и безволосым подбородком. Едва сохраняя серьезное выражение, он склонился в приветствии и, переминаясь с ноги на ногу, остановился в дверях.

Вардан подошел к нему и смерил его взглядом с головы до ног.

— Ну, что скажешь? — промолвил он. — Ты не забыл еще язык гуннов?

— Забыл, Спарапет, но снова выучу, если понадобится! — отвечал Мелкон, подняв веселые глаза на Вардана.

— Сколько ты знаешь языков? — спросил Вардан.

— Владею языками почти всех племен, государь Спарапет!

— Так же, как персидским?

— Ну, персидский — это мой второй родной язык, государь! Ведь я уроженец Тизбона.

Вардан поджал губы, задумался. Мелкон спокойно ждал, не сводя с него глаз.

— Знаешь, что тебе придется сделать? — сказал Вардан. — Поедешь к царю гуннов!

— Относительно скакунов?

— Нет, по более важному делу. Объяснишь ему, что мы, армяне, не будем противиться, если он перейдет Чорскую заставу. Но лишь при условии, что он не тронет агванов, иверов и, конечно, армян… Пусть идут на персов в направлении Пайтакарана! Мы снесем Чорскую заставу и сами ударим на персов отсюда.

Мелкон нетерпеливо топтался на месте.

— Ну, в чем дело? — спросил Вардан.

— Государь Спарапет, чтоб произвести впечатление на гуннов и убедить их, необходимы пышность, золото, оружие, скакуны. Нужен посол княжеского звания!

— Правильно! Царь гуннов пожелает говорить с человеком высокопоставленным. Таким человеком и будет а_анский князь Ваан. Отведешь посла гуннов к нему или поедешь с ним к царю гуннов. Там видно будет. — Вардан подумал немного.

— Кого ты возьмешь с собой?

— Не надо никого, государь. Одному легче вывернуться…

— Ладно, поступай, как тебе удобнее. Ну, иди отдохни!.. Мелкон удалился.

— В этом году войны не будет, я думаю, — заметил азарапет.

— Гм!.. Она именно в этом году и начнется. Еще этим летом…

Азарапет вопросительно поднял глаза.

— Этим же летом! — повторил Вардан.

— Но ведь ответное послание еще должно дойти до места назначения!

— Пустое! Войско уже двигается в данную минуту. Нам спешить надо!

— Откуда двигается войско? — насторожился азарапет. — У тебя есть сведения?

— Сведений мне не надо. Военное дело таково: дворы переговариваются, а войска передвигаются.

— Но откуда? — повторил вопрос азарапет.

— Через страну агванов. Персы ударят на нас не с юга, а с севера, откуда мы их не ждем.

— Не слишком ли далеко это для них?

— Именно с севера, чтоб сломить агванов и иверов, чтоб обуздать гуннов — нашу последнюю надежду…

— А-а, поэтому ты и обращаешься к гуннам?.. — догадался азарапет.

— А как же? Я опасаюсь, что нас вызовут в Персию. Нужно подготовить удар и наметить, кто нас будет заменять в случае нашего отсутствия. А это дело сложное и долгое. Кто знает, может быть, мы и не вернемся…

— Если не вернемся — страна погибнет!..

— Нужно сделать так, чтоб не погибла! Нужно найти выход. И он будет найден…

Эти обнадеживающие слова окрылили азарапета. Он давно знал Вардана как человека, которому чуждо бахвальство и который не пьянеет от успеха. И когда такой человек говорит: «Можно сделать так, чтобы страна не погибла!» — ему можно верить. Азарапет знал, как непреклонна воля Вардана. Если Вардан что-либо решил, он с железным упорством будет добиваться осуществления своего решения до самого конца.

Вошел высокий немолодой мужчина с гордой осанкой; слегка косо прорезанными миндалевидными глазами он напоминал Вардана. Как и у Вардана, его худощавое лицо выражало силу воли, губы его были так же тесно сжаты.

Он слегка задержался в дверях.

— Это ты только что въехал в замок? — спросил Вардан.

— Нет, Спарапет, то был Мелкон. Я находился в полку и пораньше вернулся, чтобы отдохнуть.

— Недолго придется тебе отдыхать. Надо проверить полки нахараров. Ты получил сведения от князей?

— Получил. Готовы полки у Гнуни, Аршарни, Вананди, Абегени. Нет сведений от Палуни и Хорхоруни… Вот список.

— Состояние вооружения?

— Плохое… почти повсюду плохое.

Вошедший замолк, не садясь на подушку, предложенную ему Варданом.

— Немедленно пошли к князьям — пусть пополнят вооружение! Выедешь сам, проверишь, сообщишь мне. Через дней пятнадцать я выеду принимать полки.

— Будет исполнено! — отвечал тот, опустив усталые глаза.

У него был измученный вид, он еле держался на ногах. Его пожелтевшее лицо говорило, что он выполняет какую-то большую к трудную работу и не справляется с ней не потому, что плохо работает, а потому, что дел много.

— Это тебе не Марвирот и не набег гуннов, — строго продолжал Вардан. — Перед этой войной побледнеет все испытанное нами ранее.

И, подступив к нему вплотную, он сурово заглянул ему в глаза, отчеканил:

— Мы выступаем против персидской державы! Понимаешь ты это?..

— Понимаю, Спарапет! — отвечал вошедший смиренно и покорно. — Но ведь…

— Что? Оправдываться хочешь?.. Брось! — отрезал Вардан. — Когда дело идет о войне, оправданий нет. Кто победил — тот прав, кто побежден — тот и виноват! Азкерт не брат ни мне, ни тебе. Это ты мне родной брат по отцу!..

Азарапет рассмеялся.

— Ну, раз он тебе родной брат, то перестань его донимать! Взгляни — от князя Амазаспа и без того остались кости да кожа! Прости его.

Вардан мягко улыбнулся, но почти тотчас же опять стал строг.

— Дело в том, что время не ждет. Оно обернется против нас и будет заодно с Азкертом! А мы собираем полки, но не вооружаем их? Ты знаешь, какой нам нужен запас вооружения? Выиграет тот, кто дольше продержится.

Вардан молча прошелся по залу и остановился перед азарапетом:

— Опаздываем мы, азарапет! Преступно опаздываем! Азарапет привстал.

— Значит, ты полагаешь, что война начнется этим же летом?

— Война уже началась, азарапет, пойми это! Ведь ты — старый воин! Раз наметились противники — значит, война началась.

Это заявление заставило азарапета встряхнуться. «Да, воин сразу чует запах войны!» — подумал он.

— Война — не одно только сражение. Сражение завершает войну. Стоит персидское войско в стране Апара? Стоит оно в Пайтакаране? Куются ковы при дворе Азкерта? Брызжет он пеной ярости против нас? Набирает он пополнение в войска? Значит, война началась! Никогда не бывает слишком рано начать приготовления — вот тебе слово воина!..

Амазасп почтительно и благоговейно внимал брату.

— Ты прав, Спарапет, я сделал промах с вооружением… Думаю, что на князей можно нажать. Но я все свое время посвятил проверке боеспособности отрядов. По одному проверял каждого воина, заставил проводить военные игры ночью, в самых непроходимых ущельях. Проверил копыта и бабки у коней. Кони в прекрасном состоянии. Походы они проделали отлично. Я обучал наступательным действиям в поле, — прошли очень удовлетворительно. Я в первую голову обращал внимание на отбор бойцов. Без боеспособности воина чего стоит его вооружение? На это и ушло у меня время…

Вардан слушал внимательно. Ему нравились скромные и дельные объяснения брата, но довольствоваться достигнутым было не в его характере.

— Это хорошо, но мало. Необходимо заботиться обо всем одновременно! Найди людей, действуй через них. Не бери всего па себя одного, но следи, заставляй следить за исполнением; проверяй сам и заставляй проверять других. Выматывай душу!

— Ты прав, конечно, — скромно согласился Амазасп. — Буду работать, как ты указываешь..

— Да, да!.. Вот поработаешь, будешь лезть из кожи — и увидишь, что все-таки этого мало, мало! Война — зверь прожорливый. На миг закроешь глаза — глядишь, вооружение исчерпано! Ну, ступай спать, завтра дел у тебя по горло!

— Да уж, пойду! — сказал Амазасп и после небольшой паузы прибавил: — От Артака Мокского вестей нет, Спарапет…

— Послал гонца?

— Послал в замок Рштуни и предписал спешно покинуть Рштуник. Он уехал к себе, и с тех пор от него нет известий.

— Срочно пошли второго гонца, пусть тотчас сообщит, как его отрядом. Спит он, что ли? Или и его подталкивать надо?..

— Утром пошлю гонца.

— Сейчас пошли! — отрезал Вардан. — Тоже спишь? Амазасп невесело усмехнулся, он чувствовал смертельную усталость Внезапно он побелел, покачнулся и упал без чувств.

— Э-э, что это с ним? — подбежал азарапет.

— Ничего, — невозмутимо ответил Вардан. — Устал сильно.

— Неси воды! — приказал азарапет вбежавшему дворецкому.

Вардан ходил взад и вперед, лишь изредка скользя взглядом по лицу лежавшего без сознания брата.

Дворецкий обрызгал лоб и лицо Амазаспа водой. Тот все еще не приходил в сознание. Вмешался и испугавшийся азарапет, тревожно поглядывавший на Вардана, который, не подходя близко, ждал, чтобы брата привели в чувство. Наконец, Амазасп пришел в себя и привстал. Ему дали воды, он отпил, оглянулся со смущенной улыбкой, встал на ноги и с помощью дворецкого вышел.

Вардан окликнул его:

— Гонца пошли сейчас же! Рано утром зайдешь ко мне. Но когда тот вышел, Вардан проговорил негромко:

— Бедный мой Амазасп! Как ты устал…

Он спокойно взглянул на азарапета и, увлеченный какой-то новой мыслью, произнес:

— Значит, более или менее удовлетворительные сведения у нас имеются только насчет четырех полков. Что касается остальных — все гадательно. Нет, если так будет продолжаться, мы все проиграем!

Он кликнул дворецкого:

— Пусть подадут коней!

— Куда ты собрался? — забеспокоился азарапет.

— К нахарару Хорхоруни. Там что-то тоже заглохло.

— Да, как будто… Один поедешь?

— Да, с Арцви, так меньше привлеку внимания. А в этом крае — тишина, как будто он стеной отгорожен. Подозрительно…

— Хочешь выехать сейчас же?

— Завтра у меня другие дела. И потом я хочу лично удостовериться.

— Отдохнул бы ты немного…

— Нет возможности. Ты оставайся, я вернусь завтра или через день… — затем он повернулся к дворецкому — Распорядись, чтоб князю Амазаспу дали выспаться до утра, пусть отдохнет. При переутомлении от работы толку нет… Да, азарапет, — обратился он вновь к Аматуни, — составь обращение к князьям Димаксяну, Аравагени и Дзюнакану. Они недостаточно осведомлены, — пусть примутся за дело!

— Хорошо, Спарапет! — отозвался с дружеской почтительностью Аматуни и улыбнулся.

Вардан простился с ним и пошел одеваться.

Немного погодя во дворе замка зацокали копыта, и, постепенно удаляясь, звуки замерли вдали.

«Неугомонный дух!» — подумал азарапет, вновь взяв рукопись и погружаясь в чтение.

Но вскоре голова его склонилась на грудь, и он задремал.

Всю ночь не сходил с коня Вардан. Со стороны Бзнунийского моря дул холодный ветер.

Погруженный в раздумье, Вардаи ехал, опустив глаза в землю, не поворачивая головы, и вскоре стал дремать в седле.

Но Арцви все время оглядывался. Никого — ни одного живого существа, ни зверя, ни птицы. Только звезды, похожие на поблескивающие вдали маленькие язычки пламени, колеблемые ветром, лили на землю холодный и неприветливый, тусклый свет.

Внезапно конь Вардана остановился, запрял ушами и вновь рванулся вперед. Вардан заметил, что по склону ближайшего холма, в том же направлении, в каком ехал он, промелькнула какая-то черная тень.

Он обернулся. К нему подлетел Арцви.

— Нас преследуют, — просто сказал Вардан.

— Знаю, Спарапет! — так же невозмутимо подтвердил Арцви, подвешивая шлем к поясу и высоко держа непокрытую кудрявую голову, чтоб лучше улавливать ночные звуки.

Вардан перестал дремать, не проявляя, однако, и никакого беспокойства. Иногда лишь, осматриваясь по сторонам, он пришпоривал коня.

Прошло немало времени, но пока ничего не случилось. Преследовали ли их в самом деле?..

Вардан прислушался. Иногда до него долетали отрывистые звуки: кэт-кэт… Не то камень падал, не то били копыта, не то бряцало оружие.

Вардан придержал скакуна, взглянул на Арцви.

— Что скажешь?..

— При нем колчан и меч!

— Он один по-твоему?..

— Ветер доносит топот только одного коня.

Вардан отдал поводья и вновь задремал… Восток побледнел. Справа, параллельно дороге, лежала глубокая, еще погруженная во тьму ложбина. Вардан придержал коня.

— Не показался?

— Побереги себя, государь Спарапет, проезжай скорее, не останавливайся! — с тревогой торопил Арцви, заслоняя его собой и своим конем.

— Гони! — вдруг пронзительно крикнул он.

Как будто камень скатился где-то слева. Или это завыл ветер? Однако Арцви не отводил тревожного взора с правой стороны дороги. Внезапно над самой головой Вардана раздался свист.

— Стрела! — воскликнул Вардан.

И прежде чем Арцви смог что-либо ответить, над головой Спарапета с ноющим визгом пролетела вторая стрела. Было ясно: стрелок сидел в засаде и оттуда осыпал Вардана стрелами.

Арцви хлестнул коня и поскакал влево, к краю ложбины, чтобы найти удобное место, где можно было бы перескочить через нее.

— Вернись! — крикнул Вардан.

Но Арцви не слушал: он рассвирепел, а в такие минуты он уже себя не помнил. Он продолжал скакать, а невидимый стрелок не переставал выпускать свои стрелы. Одна уже вонзилась Вардану в левую руку. Вардан вырвал ее. Другая вонзилась в круп скакуну Арцви. Но Арцви не замечал ничего: он гнал коня.

— Назад, говорю тебе! — снова крикнул Вардан. Но конь Арцви слетел в овраг. Предположив, что Арцви разбился о камни, Вардан помчался к нему, хотя из засады продолжали сыпаться стрелы. Но вот со дна оврага послышался звук потревоженных камней: очевидно, Арцви остался невредим, нашел брод и гнал коня вверх по склону, чтоб выбраться из оврага. Вот он нашел тропинку, конь вскарабкался и мощным скачком поднялся на равнину. Из-за камней выскользнул человек, вывел спрятанного коня, вскочил на него и понесся к берегу моря. Арцви полетел за ним.

Было уже довольно светло, и скачка двух ловких наездников была отчетливо видна. Они то сближались, то отдалялись друг от друга; беглец временами оборачивался назад и выпускал стрелу в Арцви. Этим мгновением пользовался Арцви, чтоб нагнать его, но резвый конь уносил беглеца, как на крыльях. Однако Арцви все-таки настиг его. Тот выхватил меч. Сверкнул и меч Арцви. Они начали кружиться, наседать друг на друга, нанося удары и отражая их щитами. Беглец налетел и пытался нанести удар снизу. Но Арцви отбил удар, наскочил на противника и свалил его. Беглец упал с коня, и тот умчался прочь. Арцви соскочил наземь и склонился над раненым. Это оказался немолодой уже, пышноусый, крепкий на вид воин. Полуоткрыв рот, он тускнеющими глазами смотрел на Арцви.

— Кто ты? — пригибаясь к самому его лицу, спросил Арцви. Умирающий не отвечал. Взор его быстро мутнел.

— Откуда ты? Говори, будь ты проклят! — воскликнул Арцви, встряхивая его.

Умирающий пошевелил губами и кашлянул; изо рта его побежала струйка крови.

— Говори, кто подослал тебя?..

— Нахарар!.. — прохрипел умирающий и кулаком погрозил в сторону Вардана. Но пальцы его разжались, и рука бессильно упала наземь — Спарапета хотел убить? Умирающий хрипел.

— Спарапета хотел убить? Да, собачий сын?! Вот и подыхай…

Умирающий попытался привстать, но упал на бок; подвернув голову и одну руку, он откинул другую назад и застыл.

Арцви внимательно оглядел его с головы до ног, всмотрелся в лицо, тщательно осмотрел одежду, обувь и, сев на скакуна, с окровавленным мечом в руке поскакал к Спарапету, спокойно ехавшему по дороге.

— Кто это был? — спросил Вардан, потряхивая рукой, из которой сочилась кровь.

Арцви, не отвечая, занес руку под седло, высвободил переметную суму, достал полоску материи и, склонившись над раненой рукой Вардана, быстро смазал и перевязал ее.

— Конь у тебя ранен! — заметил Вардан.

— Конь?.. — как ужаленный, вскрикнул Арцви и быстро обернулся. Как это он не заметил, что стрела попала в его коня?!

Арцви застонал:

— Лучше уж в меня попала бы эта стрела!.. — Он соскочил наземь и, глотая слезы, промыл коню рану, приложил к ней тряпицу с какой-то мазью и громко всхлипнул.

— Ну, в чем дело? — полушутя, полусердито спросил Вардан.

— Бедное животное было ранено, а я его гнал… Совесть где была у меня?..

Он рукавом вытер глаза и вскочил в седло.

Как бы припомнив что-то, Вардан обернулся к Арцви:

— Ты не узнал, кто это был?

— Он умер, государь. Я спросил, кто его подослал, а он успел только прохрипеть: «нахарар», и больше я ничего не разобрал…

— Нахарар?! — Вардан сжал губы. — Какой же это нахарар, интересно?..

— Судя по одежде, он из Рштуника, но вот обмотки на ногах такие, как носят в здешних местах, в Хорхорунике. Да и меч тоже здешний.

— Значит, по-твоему, он был из Хорхоруника?

— Не знаю, Спарапет! — Вардан вздохнул.

— Не так уж важно, — сказал он с горечью, — был ли он уроженец Хорхоруника, или Рштуника: он был армянин, и подослал ею армянский нахарар!

Вардан с отвращением тряхнул головой и дал шпоры коню.

То же сделал и Арцви.

Вскоре показалось озеро, окаймленное кружевной лентой пены. На северо-востоке раскинула свой белый шатер гора Сипан.

Дорога вновь убаюкала Вардана. Полузакрыв глаза, он напевал про себя:

С улыбкой, открывавшей два ряда белоснежных зубов, Арцви любящими и веселыми глазами смотрел на Вардана; ему нравилась языческая песня Спарапета.

Покрытые мыльной пеной и потом кони устали и громко фыркали. Золотой шар над морем запылал. Волны загорелись. Уже был виден игравший красками город и обнесенный валом замок князей Хорхоруни. Тянулись ввысь голубоватые тонкие клубы дыма.

В маленьком придорожном селе сидели на кровлях старики.

Они поспешно вставали и осеняли себя крестом, когда Вардан проезжал мимо них. Из дверей одной землянки выглянула и весело усмехнулась Арцви молоденькая златоволосая девушка.

Миновав село, путники направились в город. При их приближении всполошившаяся городская стража выступила вперед и стала перед Спарапетом, скрестив руки на груди.

— Дома ли владетельный князь Хорхоруни? — спросил Вардан.

— Дома, государь Спарапет!

Вардан въехал в город. Узнавая его, люди стали его окружать, все население потекло за ним. Юноши бежали к нему, обгоняя друг друга. Один, не в силах сдержать себя, крикнул:

— Спарапет!

— Возьми нас, Спарапет! — вторил ему другой. Остальные подхватили:

— Возьми нас! Возьми!

— Мы хотим к тебе!..

Вардан счел неудобным распоряжаться в чужом городе. Ответив юношам дружеской улыбкой, он пришпорил коня. Вскоре он уже стоял перед воротами цитадели.

Ему навстречу вышел Гадишо и со всеми подобающими знаками почтения пригласил войти. Здесь, у себя дома, он оказывал Вардану больше внимания, был более весел и предупредителен, чем в Арташате. Это показалось Вардану подозрительным. Он насторожился и начал незаметно следить за каждым взглядом и движением Гадишо. Но тот был спокоен и открыто смотрел Вардану в глаза.

Кто же был тот нахарар, имя которого не успело сорваться с уст сраженного убийцы? Почему было на нем платье рштунийца и обувь хорхорунца? А место, где произошло событие?.. Откуда начал он преследовать Вардана? Трудно было найти ответ на эти вопросы…

Гадишо провел Вардана в чудесный, весь залитый солнцем зал, откуда открывался вид на море. Зал был убран прекрасными звериными шкурами; на стене позади княжеского сидения висела шкура молодого тигра; над ней — чучело орла, распластавшего могучие крылья. По углам стояли похожие на жертвенники высокие бронзовые треножники с чашами, полными разноцветных морских камешков. На полках были расставлены фолианты в переплетах, тисненных золотом. Пол был устлан пестрыми коврами.

Гадишо усадил Вардана на подушку и справился о его здоровье.

— Редко показываешься в моем краю, Спарапет! — упрекнул он Вардана.

— Времени не хватает! — отозвался Вардан. — Дел много. Не всюду поспеваешь и всюду опаздываешь…

— И в голову не могло мне прийти, что ты ко мне пожалуешь! — продолжал Гадишо.

«Отводит подозрение от себя!» — мелькнуло у Вардана в голове.

— Так неожиданно!.. Если бы я знал заранее, я пригласил бы всех нахараров, мы вместе встретили бы тебя, поехали бы поохотиться…

Вардан вздохнул:

— Эх, прошло время охоты! Тяжкие дни настали — надо держать отчет перед страной…

Гадишо опустил глаза и умолк.

— Собираешь свой полк? — спросил Вардан.

— Только-только приступил, Спарапет! — Да и не думаю я, чтоб война началась в этом году.

— Начнется или не начнется, а готовыми надо быть! — заметил Вардан.

— Успеем, Спарапет, не беспокойся!..

Вардан не знал, как разгадать тайну подосланного убийцы. Разговор не клеился. У обоих собеседников было неспокойно на душе. Вардан не мог уяснить самому себе облик Гадишо, проникнуть в его мысли. Чересчур был он спокоен, чересчур уверенно глядел он на Вардана долгим, свободным, упорным взглядом; трудно было уловить в этом взгляде хотя бы тень скрытой предательской мысли… А какая-то мысль была… Было очевидно, что Гадишо говорил одно, а думал явно другое. Но Гадишо всегда слыл человеком скрытным, замкнутым. Вардан знал это и не сделал ни малейшего намека на свое дорожное приключение. Но почему не заговаривает об этом сам Гадишо? Еще не знает? Или не хочет?.. Возможно, что весть еще не дошла… Весьма подозрительным было и невнимание Гадишо к ране на руке Вардана, тем более что кровь, пропитав перевязку, проступала сквозь нее. Много времени прошло прежде, чем он, наконец, спросил:

— Что это за кровь, Спарапет? Уж не сбросил ли тебя конь?

— Да, что-то в этом роде, — ответил Вардан и пристально взглянул на Гадишо. Последний, как будто начавший проявлять интерес к беседе (так, по крайней мере, показалось Вардану), вновь к ней охладел. Но и Вардан не продолжал начатого разговора: он хотел убедиться, насколько искренне Гадишо заинтересовался его раной. Он переменил разговор.

— Каково было настроение марзпана после нашего отъезда? Нашел ли он общий язык с персами? — спросил он.

— С персами-то легко, ты бы об армянах подумал! — возразил Гадишо.

— А что у него вышло с армянами? — равнодушно переспросил Вардан.

— Да армяне считают его чуть ли не изменником!..

Вардан почувствовал, что Гадишо раскидывает ему сети. И когда Гадишо начал осторожно порицать действия Васака, желая этим замаскировать свое сообщничество с ним, Вардан отпарировал его выпад: он и сам стал осуждать Васака, вместо того чтоб его защищать, надеясь этим усыпить бдительность Гадишо. Но проницательный князь Хорхоруни легко разгадал его маневр и согласился с его мнением. Все было понятно, — но не совсем. Однако взгляд Гадишо все-таки не отрывался от раны на руке Вардаеа, Один раз он спросил о ней и получил неопределенный ответ; спрашивать вторично было бы неосмотрительно.

Вардан чувствовал какую-то скованность в поведении Гадишо, но объяснить ее себе не мог. Он стал тщательнее следить за направлением взгляда Гадишо, за тем, как часто и насколько внимательно разглядывает тот его рану.

— Когда ты выехал из Огакана, Спарапет? — спросил Гадишо.

— Этой ночью.

— Значит, ты всю ночь провел в седле и устал, конечно?.. Позавтракай и приляг отдохнуть…

Гадишо закинул удочку, но успел замести следы…

— Ничего, ехали мы спокойно, — ответил Вардан.

— Ну конечно, спокойно! — согласился Гадишо. — Дорога ровная, коням легко. Хотя в темноте нетрудно и споткнуться… Гадишо ходил вокруг да около…

Вардан нанес ему скрытый удар:

— Все может случиться… если должно случиться…

— Ну да! — согласился Гадишо.

Но пора было перейти к делу. Вардан сообщил о цели своего приезда, напрямик заявив, что должен произвести смотр княжескому полку.

Скрывая свое недовольство, Гадишо приказал дворецкому:

— Передай от моего имени князю Хорену: пусть выведет отряд на берег моря!

Дворецкий исподлобья посмотрел на Гадишо, перехватил его многозначительный взгляд и неохотно вышел.

Когда Вардан и Гадишо выехали из замка, собравшийся на площади народ заволновался и бросился к Вардану.

Гадишо мрачно разглядывал толпу, которая восторженно приветствовала Спарапета.

Конница и пехота были скоро выстроены вдоль берега. К Вардану подъехал молодой князь Хорен Хорхоруни и благоговейно склонился к его руке. Вардан поцеловал его непокрытую голову; он давно знал молодого князя.

— В добром ли здравии князья Атом и Артак? — спросил юноша застенчиво, с любовью глядя на Вардана.

— Ждут тебя с отрядами! — весело ответил Вардан, уже забывая свое намерение во что бы то ни стало расследовать историю с покушением.

Спарапет не мог думать ни о чем другом, когда видел войско. Он подъехал к коннице. Скакуны беспокойно мотали головами, отгоняя мух. Тысячи юных, но суровых глаз были обращены к Вардану. Молодые воины с резко очерченными гордыми лицами казались орлами в человеческом облике, — только приказать, и они ринутся в свой орлиный полет!

Вардан осенил их крестом. Бойцы тоже перекрестились.

— В добром ли вы здоровье, молодцы? — спросил Вардан.

— В добром здоровье, Спарапет… — загремело в ответ.

Глядя на них ласковыми глазами, Вардан проехал перед строем и направился к пехоте. Опираясь на копья быстроногие, широкоплечие стрелки изредка показывали свои укрытые за щитами лица.

Вардан обратился к воинам с приветственным словом:

— Я знаю, братья, что среди вас нет ни одного труса! — начал он. — Закаляйте себя, берегите коней, проводите учения, — близится час испытания! Князь ваш государь Гадишо и ближайший ваш начальник князь Хорен с чистой совестью могут теперь смотреть в глаза народу нашему. Да придаст вам силы любовь к отчизне, дети мои. Будьте здоровы!

Вардан повернулся к Гадишо:

— Вид и вооружение надежны. Ну-ка! — предложил он Хорену.

Хорея громко скомандовал:

— Отряды, стройся!…

Отряды развернулись, построились и приступили к военным упражнениям.

Выставив щиты и подняв копья, медленно начиная свой бег, двинулась вперед пехота; затем, потрясая копьями в воздухе м постепенно ускоряя бег, она стремительным броском кинулась вверх по холму. Мелкими отрядами воины окружили холм со всех сюрон и, взяв в кольцо воображаемый отряд неприятеля, с победными кликами воткнули копья в вершину холма.

Вслед за пехотой выступила конница. Мгновенно сорвавшись, она пустилась вскачь по широкому побережью. Комьями летели песок и галька, земля дрожала от конского топота, и через мгновенье отряд чернел уже вдали, словно тень тучи, пронесшейся над побережьем.

Затем начался бой конницы и пехоты. Отряды перемешалась, нападая, отбегая и сшибаясь с громкими кликами. Стук мечей о щиты, звон копий, ржание коней, оглушающий топот — все смешалось. Пыль поднялась к небу столбом.

Напрасно командовал Хорен: «Отбой!…» Его никто не слушал. Но вот знаменосцы взмахнули знаменами. Это подействовало. Схватка прекратилась, и воины, тяжело дыша, построились.

Разгоряченный, обливающийся потом, Хорен подъехал к Вардану. Тот повернулся к Гадишо и весело произнес:

— Молодцы у тебя в отрядах, князь!

— И молодец начальник! — улыбнулся Гадишо, глядя на Хорена.

Вид войска, красота боя, молодая отвага воинов заставили и Вардана и Гадишо на миг забыть глухую взаимную вражду. Освеженные и радостные, с улыбкой смотрели они на отряды и друг на друга.

— Среди воинов есть и твои соратники по Марвироту! — сообщил Вардану Гадишо.

— Где они? — обрадовался Вардан. Хорен крикнул:

— Бойцы Марвирота, вперед!

Тотчас из рядов конницы и пехоты выступила довольно многочисленная группа воинов и выстроилась перед Варданом, приветствуя его радостно и почтительно.

— Ну как, в добром ли вы здоровье, молодцы? — спросил Вардан.

— Да пошлет тебе бог долгой жизни, Спарапет! — отозвался один из воинов. Остальные повторили это благопожелание.

— Ну, господь вам защитой! Будьте здоровы! Такими же молодцами хочу я вас видеть в предстоящих боях! Бойцы насторожились.

— Может, придется скоро и воевать! — объяснил Вардан. — За отчизну!..

— За отчизну?! — повторил один из воинов. — Часто приходилось нам кровь проливать, а уж за отчизну и жизнь отдадим!

— Будем достойны этого подвига! — отозвался Вардан и вдруг пристально вгляделся в воина:

— Погоди, не с тобой ли я встретился в бою при Марвироте?..

— Да, Спарапет, я сражался рядом с Мануком! — радостно подтвердил воин. — Когда он обрушил меч на голову кушана, другой кушан собрался пронзить его стрелой. Но тут-то я этого врага и прикончил! Тогда ты меня и приметил…

Вардан только сейчас припомнил этот случай. Правильно, так и было! Как он мог забыть!..

— Ничего, когда-нибутъ заплачу свой долг! — пошутил он.

— У тебя один долг перед нами, Спарапет! — воскликнул воин. — Это — себя беречь, чтоб нами командовать…

— Аминь, аминь! — произнес Хорен, который внимал этой дружеской беседе старых соратников, сияя от радости.

— Ну, будьте здоровы, дети мои! — сказал Вардан. Он взглянул на Гадишо, но тот был хмур.

— Отряд у тебя в полной боевой готовности, — отметил Вардан. — Дай бог, чтоб и у других было такое войско!

Гадишо молчал. Его обеспокоил горячий прием, оказанный Спарапету его собственными воинами. Он почувствовал, что на пути приверженцев Васака горой встают народные массы, и задумался над тем, как прибрать к рукам хотя бы свои отряды. Сильно не нравился ему и восторг Хорена. Брат мог оказаться большой помехой ему в дальнейшем, если бы возник вопрос о формировании государственного войска…

Они проехали по берегу.

— Каково у вас настроение народа? — спросил Вардан. — Не было ли изменников?

— Нет — глухо ответил Гадишо.

— Изменники накличут когда-нибудь беду на нашу голову! — проговорил Вардан. — Вот только победим, и надо будет окончательно рассчитаться с ними!

— А если мы будем побеждены? Возможно, что именно изменники спасут нас! — съязвил Гадишо.

— Если будем побеждать — все равно, кто будет нас преследовать, изменники или персы: и те и другие — нам враги.

Мысль о подосланном убийце вновь овладела Варданом. Дело было не в опасности, которой он подвергался, не в полученной ране, — Вардан был старым воином. Его интересовал вопрос о том, кто же был тот нахарар, который подослал к нему убийцу, да еще в такой критический час…

И, должно быть, нахарар этот не один. Нити заговора должны были тянуться издалека, быть может, из Арташата или из Тизбона…

Поведение Гадишо, его мрачный вид, его многозначительные я двусмысленные взгляды — все заставляло Вардана думать, что убийцу подослал именно он!..

Вардан был в этом почти уверен. Но когда он сообщил о своем намерении немедленно выехать в родовую область князей Арцруни, Гадишо возразил:

— Не выезжай ночью, опасно!

— Почему?

— Разбойники появились. Один постоянно бродит между моими и твоими владениями. Давно я выслеживаю его, да все не удается выловить.

Это сбило Вардана с толку.

Следовательно, покушавшийся мог оказаться и простым разбойником? Что ж, возможно!.. Но зачем должен был нахарар подсылать разбойника?.. Что за корысть была разбойнику заявлять, что его послал нахарар? Ведь это не спасло бы его от смерти.

Все, все убеждало, что убийца пришел именно отсюда!

На нем была рштунийская одежда. Но кто же мог послать его из Рштуника? Ведь нахарар Артак Рштуни был все время с Варданом…

В замок вернулись к обеду. Обед был пышный. Гадишо был достаточно умей, чтоб безупречно выполнить долг гостеприимства.

Беседовали о государстве арийцев.

— Трудное дело берем мы на себя, Спарапет, — сказал Гадишо. — Все может случиться!…

— Все может случиться! — согласился Вардан. — Но войну начинаем не мы, а Азкерт. Кто же виноват? Однако начнет войну он, а закончим ее — мы!

— Дай бог! — сказал Гадишо, позевывая.

После обеда легли отдохнуть.

Арцви неотступно следовал за Варданом. Он не отходил даже от двери зала, не обращая внимания на сердитые взгляды телохранителя Гадишо, возмущенного таким недоверием.

Под вечер, когда сумерки уже накинули на землю свое пепельное покрывало, Вардан выразил желание выехать. Гадишо вновь предостерег его против ночной поездки.

— Если бояться разбойников, то из замка выходить нельзя! — возразил Вардан. — Хорошими были бы мы воинами!…

— Долг гостеприимства — предупредить гостя, — сказал Гадишо.

Вошла почтенного вида старая женщина с умными большими глазами, удивительно похожими на глаза Гадишо. Она перекрестила Вардана и протянула ему для поцелуя свою полную белую руку.

— Живи долго, сын мой! — благословила старуха, усаживаясь на подушку и дружелюбно улыбаясь Вардану.

— В добром ли здравии, княгиня? — приветливо спросил Вардан. Он давно был знаком с матерью Гадишо и уважал ее.

— Слава всевышнему, сын мой! Лишь бы тебя нам бог сохранил, а мы живы и здоровы. Как себя чувствует Старшая госпожа?

— Хворает в последнее время.

— Что же это с ней?

— Слухи об отречении встревожили ее. И вот… лихорадка.

— Все мы сейчас встревожены, Спарапет, — сказала старая княгиня. — Что ожидает нас? Наступает страшный день, судный день. Оба моих сына, и Гадишо и Хорен, пойдут в бой…

— Все мы пойдем в бой, мать-княгиня, никто дома не останется! Это война народная. Я уже вызвал из Греции своего Зохрака.

— Да, слышала я об этом. Но вот Гадишо против войны. Они с Хореном иногда спорят до рассвета. Гадишо очень умен, но Хорена он убедить не может. Хорен хочет, чтоб война была.

— Она и будет! — засмеялся Вардан.

— Но родителям-то каково? Кто спросит материнское сердце?

Вардан взглянул на княгиню:

— А ты согласна, чтоб у тебя в доме поставили атрушан и заставили тебя поклоняться огню?

— Пусть меня господь помилует, меня и мой дом! — в испуге вымолвила старая княгиня. — Пусть я лучше увижу страшный суд, чем это!..

Гадишо внимал этой беседе, все более мрачнея. Значит, дух Вардана проник и в его семью! Этот человек повсюду! Повсюду! Где же приверженцы Васака?!

Гадишо выразил желание сопровождать Вардана, собравшегося посетить князя Рштуни. Присоединился к ним и Хорен. На улицах и на плоских крышах было полно народа.

— Едет, едет! — слышалось со всех сторон. Народ хлынул к Вардану: в нем видели сказочного героя. Слышались слова благословения, добрые пожелания, вздохи; люди осеняли своего Спарапета крестным знамением…

В замке Огакан вокруг Мелкона собралась группа молодежи. Мелкон рассказывал о подвигах Спарапета.

— Дело былo в Нюшапухе, — говорил он. — Во дворце собрались персидские вельможи. Говорили о битее у Марвирота, стали хвалить армянскую конницу Спарапета.,. Один из вельмож, — это был Нуширван, который армян ненавидит, — возьми да и скажи: «Мы Вардана за то любим, что он на армянина не похож». Только он это вымолвил, как получил от Спарапета такую оплеуху, что искры из глаз посыпались… Все заволновались. Нуширван кричит: «Сейчас же расскажу Азкерту!» А Спарапет ему: «Для того я и дал тебе, чтоб ты пожаловался Азкерту. Пусть он знает и пусть все знают, что армянин всегда похож на армянина, а не на кого-либо другого!»

— Душу отдам за Спарапета! — воскликнул один из сепухов. В это время кто-то сильно постучал в ворота.

— Откройте! Гонец!..

Ворота протяжно заскрипели, по камням зацокали копыта. Кто-то громко приказал:

— Разбудите Спарапета! Скорей!..

Высунул голову Ваан Аматуни.

— Что тут такое? Чего вы шумите?

Гонец подал ему свиток. Азарапет рассерженно спросил:

— Что это такое?

— Марзпан послал. Азкерт приказывает всем нахарарам немедленно явиться в Персию к его двору, на суд. Вот копия указа.

— Ага, вот оно что?! — задумчиво произнес азарапет. — Он обратился к гонцу: — Но Спарапета нет. Он уехал.

— Марзпан велел спешить. Он говорит, что иначе персидское войско двинется на Армению.

— Где был католикос, когда пришел указ? — спросил азарапет.

— В Эчмиадзине.

— Знает он об указе?

— Нет.

— Почему?

— Марзпан сказал, что к католикосу указ не относится, это дело государственное.

— Хорошо! — сказал Аматуни и обратился к сепухам: — Немедленно пошлите гонца за Спарапетом в Хорхоруник!

Когда гонец покинул замок и вдали замер топот его коня, азарапет, приблизив свиток к лампаде, стал читать его.

— Вот оно как! — сказал он со вздохом.

Грамота Азкерта о вызове князей поразила Армению, как удар грома. От нее веяло зловещей угрозой.

В грамоте поименно перечислялись вызываемые к персидскому двору: марзпан Армении и нахарары Арцруни, Хорхоруни, Мамиконян, Мокский, Рштуни, Вахевуни, Андзеваци и бывший азарапет Армении — Ваан Аматуни. Тем самым Азкерт выдавал свое намерение покончить с верхушкой нахарарства.

Чего еще можно было ожидать? Азкерт мог бросить князей в заточение, казнить их и наводнить войсками Армению. Он мог принудить нахараров к вероотступничеству… Выдержат ли они? Устоят ли против пыток?..

Более всех тревожился католикос, считавший себя ответственным за дело веры перед богом. Он боялся, что нахарары могут отречься и церковь останется без защиты.

Он немедленно пригласил марзпана и всех нахараров, принявших обет подвижничества во имя защиты родины, собраться в Эчмиадзине, чтоб всем вместе выработать ответ Азкерту.

От встречи с нахарарами в Арташате католикос воздержался, так как там под влиянием Васака и его сторонников могли возникнуть разногласия. Эчмиадзин был более свободен от посторонних влияний.

Из тех же соображений предпочитали собраться в Эчмиадзине и сторонники Спарапета. Сочли за лучшее не протестовать против этого решения и сторонники Васака. Они даже старались явиться в Эчмиадзин первыми, боясь, как бы не были приняты без них какие-нибудь слишком серьезные решения, а главное — остерегаясь навлечь на себя подозрения в несогласии с большинством.

Кроме приглашенных, прибыло множество могахов. Их возглавляли отец Григориос и старый монах.

Едва успела осесть поднятая ими пыль, как жители, окружив кузнеца Овакима и деда Абраама, стали с жадным любопытством расспрашивать их о происходящих событиях. На площади под городскими стенами, которая была обычным местом народны собраний, монахи смешались с крестьянами, окружавшими Аракэла. Сидя на большом плоском камне, Аракэл думал о чем-то, положив ладони на рукоятку большого меча. Рядом с ним, на траве, расположились Саак, Езрас и Зарэ.

Плотной стеной стояли взволнованные и встревоженные люди и настороженно ждали их слова. Аракэл, кузнец Озаким, дед Абраам, Езрас, Саак, точно так же как Вараж, Маркоси Горнак-Симавон, уже стали руководящим центром народного движения. И главным вожаком был Аракэл. Трагические события, оторвавшие его от семьи и родного села, его положение беглеца и обет воина родины укрепляли его самого в этом сознании. Аракэл чвствовал, что мирной и защищенной законами жизни для него не будет, пока не изменится положение во всей стране, что его самого ожидают бури и опасности. Это безнадежное и вместе с тем полное неясной надежды будущее давало ему силы и воодушевляло его. Народ чувствовал это и верил ему Съезд нахараров и духовенства в Эчмиадзине, куда народ не был приглашен, казался бы вполне естественным в обычное время. Но в час грозного бедствия, в час, когда решалась судьба страны, намерение выносить решения без участия народа вызывало тревогу. Что они там решат? Что предпримут?.. Останутся ли верны тому обету, который дали в Арташагском храме, когда писали ответ Азкерту?.. Ведь среди них есть и такие сторонники покорности, как нахарары Вахевуни, Хорхоруни и другие, не говоря уже о марзпане. Правда, все нахарары поклялись оставаться верными отчизне и защищать ее. Но выполнят ли они это обещание?

Из толпы послышались голоса:

— Решать будут князья и монахи?.. А мы и знать не должны, что это будет за решение?

— Нас не спрашивают…

— То есть как это не спрашивают? Ведь страна-то наша?!

— Не станут нас спрашивать.

— А сражаться-то кто будет?

— Как кто? Войско.

— А войско — разве это не мы?

— Их власть — их воля.

— Тогда уж давай прямо в воду!

Из тесно стоявших рядов высунулась голова, и гневный голос крикнул:

— Зачем в воду? Не знаем мы разве, что нам делать?

— А что? И нам в Эчмиадзин идти?

— Ну да, в Эчмиадзин!

— В Эчмиадзин, чтобы слушать обедню и воевать за веру?

— Зачем тебе воевать за веру? Ты за себя воюй! Враг-то у нас общий.

— Не забывайте, братья, что дело идет о родине, о стране нашей! Все мы — воины родины!

— Верно! — подхватили со всех сторон.

— Верно-то верно, а что же нам делать?

— Что? Пойти вместе с ними, сказать, что нужно бороться! Разве ответ, который послали царю персов, не война? Война и кровь! Значит, придется воевать.

— А кто говорит, что не придется?.. Аракэл пристально взглянул на говоривших.

— Погодите! — сказал он. — Значит, власть у них в руках и они пошли решать свои дела. Нас ни о чем не спрашивают. Может, и спросят, когда очень уж тую придется Что ж, подождем! А пока должны решить и мы, что нам делан, — мы, простой народ, который хочет встать на защиту своей родины! Помните, одним нам сделать это будет трудно. Однако мы должны ясно понимать вот что: подымутся они вместе с нами — хорошо; не подымутся, не замутят сражаться — мы все раьпо сражаться будем!

А теперь пойдем посмотрим, что они намерены делать. Постараемся, чтобы они делали то, что только мы можем их заставить делать!

— Правильно! — послышалось опять со всех сторон.

— Идем!..

На эчмиадзинской дороге показались бегущие люди. Когда они приблизились, стало видно, что это крестьяне. Их лица говорили, что произошло или должно произойти что-то необыкновенное.

— Где можно найти людей из Арташата, которые дали обет? — спрашивали они. — Знайте, нахарары решили подчиниться Азкерту. Они едут в Тизбон!

Когда Васаку донесли, что нахарары и духовенство собрались в Эчмиадзине, он решил, что настал час выехать туда и ему. Его сопровождал Гадишо, который в последнее время почти не выходил из его дворца.

Долина Айрарата была напоена душистым дыханием полей и садов. Раскаленное солнце обжигало глиняные ограды виноградников. Дорога, по которой ехали Васак и Гадишо, вилась среди зарослей камыша.

С юга двигался караван. Верблюд-вожак надменно глянул в сторону Васака и с пренебрежением проплыл мимо. Хозяин каравана и погонщики пали ниц, когда Васак и Гадишо поровнялись с ними.

Васак придержал коня и знаком подозвал к себе хозяйка каравана — смуглого коренастого человека с заметно пробивающейся сединой. Тот подбежал и со сложенными на груди руками остановился у обочины дороги.

— Откуда? — спросил Васак.

— Из Тизбона, государь марзпан… — ответил караванщик — По дороге войско встретил?

— Встретил, государь. Оно шло в Нюшапух.

— Много? — равнодушно спросил Васак.

— Тысяч сорок-пятьдесят. Прошел слух, что Азкерт собирается на кушанов…

— А сам он где?

— Еще в Тизбоне.

— Ступай! — сухо и неприязненно бросил Васак. Гадишо последовал за ним.

— В Нюшапух направляется!.. А мои лазутчики спят! — пробормотал Васак. — Не свернул бы вдруг сюда…

— Вряд ли! — спокойно отозвался Гадишо.

— Ведь он коварен, как змей…

— Но и мудр!.. — пояснил Гадишо. — Если б он желал добиться своего силой оружия — не начал бы с посылки указа. В ожидании нашего ответа он пока будет действовать мирными способами…

Васака и раньше изумляли хладнокровие и рассудительность Гадишо. Он чувствовал невольное почтение к этому человеку, никогда не терявшему самообладания.

Издали донесся постепенно усиливавшийся перезвон колоколов. Васак натянул поводья.

— Эчмиадзин?

— Эчмиадзин! — подтвердил Гадишо.

— Там таронец… нет сомнения! Прибыл раньше нас и уже начал действовать!..

— Как видно…

Васак со злобой и отчаянием взглянул на Гадишо:

— Что же это? Он хочет весь народ поднять на ноги? Да я вызову из Зареванда персидские войска!

— Вот теперь ты дело говоришь! — отозвался Гадишо.

— Едем в Эчмиадзин! Я запрещу ему мутить страну! Я изгоню оттуда этого сумасшедшего Гевонда…

Но едва они подъехали к Эчмиадзину, как справа на дорогу хлынула многолюдная процессия, возглавляемая иереем Гевондом. То были жители Айраратской равнины, направлявшиеся в Эчмиадзин. Казалось, море выступило из берегов и нет никакой силы, которая могла бы преградить ему путь. Оно бурлило и рокотало, грозя все смести и уничтожить.

Внезапно появилось еще большее скопление народа, возглавляемое Варданом и нахарарами. Обе процессии слились воедино. Вардана Мамиконяна и нахараров несло течением навстречу Васаку. Вардан не сводил с марзпана сурового взгляда.

Сотник Врам придвинулся к Васаку, Гадишо поднял руку, как бы призывая толпу к спокойствию. Страх охватил Васака.

Князья въехали в Зчмиадзин и вошли в храм. Под его мрачными сводами было полно духовенства: многие прибыли издалека, по собственному почину все были встревожены.

Католикос обратился к князьям:

— Подчиняетесь ли вы? Поедете ли вы в Персию? Воцарилось тягостное молчание.

— Государь марзпан, отвечай! Подчиняешься ли ты вызову?

— Я — марзпан и подданный царя царей. Какое иное решение могу я принять?

— А ты, государь Арцруни, старейший из нахараров армянских? Подчиняешься ли ты вызову?

— Нет иного выхода, святейший отец! Возможно, что это к добру…

— Не к добру! — повысил голос католикос. — Не к добру! Венец мученичества вы можете принять и здесь!

— Венец мученичества ждет нас и там, владыка! — возразил Нершапух. — Неужели ты сомневаешься?

Католикос с тревогой оглядел остальных нахараров.

— Обращаюсь и к вам, танутэры и князья! Что предпочтительное — ехать или не ехать? Нужно ли ехать?.. Государь Мамиконян, дай ответ перед богом и народом!

— Надо ехать, святейший отец, — ответил Вардан. — Ехать необходимо, владыка, — повторил он. — Быть может, там, на месте, нам удастся предотвратить беду. Необходимо выиграть время!

— А если испытания породят смятение в ваших сердцах?.. Если кто-либо из вас ослабнет духом?!

— Слабые духом падут от нашей руки, прежде чем успеют примкнуть к врагам! — с непоколебимым спокойствием произнее Вардан.

Присутствующие со страхом взглянули на него.

Католикос высоко поднял евангелие и воскликнул:

— Поклянитесь на этом евангелии, что останетесь верны богу и народу своему! Государь марзпан, государь Арцруни, государь Мамиконян!..

Васак, Нершапух и Вардан подошли один за другим и, положив руку на евангелие, по очереди произнесли:

— Клянусь!..

После них присягнули и остальные нахарары.

Воцарилось торжественное молчание, какое наступает после принятия больших решений. Внезапно послышался нарастающий гул толпы, собравшейся под стенами храма.

— Люди добрые, они ехать согласились!.. — раздался чей-то полный злобы и тревоги возглас у самых дверей.

— Едут?

Толпа стала ломиться в храм.

— Эй, вы там! Потише! — крикнул один из сепухов, стоявших у входа.

Толпа на миг притихла.

— Князья и танутэры земли армянской! — возгласил католикос. — Натуре человеческой свойственно поддаваться соблазну, сатанинскому наваждению и впадать в малодушие… Помните же — на вас уповает народ армянский! Останьтесь верны вашей родине и святой вере! Да будет вам опорой народ армянский! Идите! Да будет с вами мир!..

— Оставайтесь с миром!.. — отвечали нахарары и, приложившись к руке католикоса, двинулись к выходу. Едва они показались, как народ хлынул им навстречу. Площадь огласилась гулом тысячи голосов. Напрасно пытались телохранители проложить нахарарам дорогу — толпа не расступалась.

После событий у Арташатского храма это было уже вторым проявлением дерзости и неповиновения. Васак потемнел от бешенства и взглянул на Гадишо. Но тот, скрывая ярость, хранил молчание. Васак еще обдумывал, что предпринять, когда раздался окрик.

— Братья, преградите им дорогу! Не давайте им уезжать!..

— Разойдись! Разойдись! — кричали конные телохранители, размахивая плетьми и напирая на народ. Но толпа не поддавалась. Она оттеснила телохранителей и вплотную окружила нахараров.

Васак и некоторые другие хотели было приказать телохранителям разогнать народ силой. Но вмешался Вардан.

— Не трогать! — строго приказал он, выступая вперед. Толпа затаила дыхание.

— Что вас смущает, братья? — спросил Вардан. Он и сам был недоволен столь необычным к дерзким поведением простолюдина, но сдерживал себя.

Расталкивая ряды, вперед прошел Аракэл.

— Куда это вы едете?.. — с мрачным укором спросил он.

Все остолбенели: дерзость крестьянина переходила всякие границы. Его, конечно, ожидает суровая кара…

Но Аракэл, как бы опьяненный собственной смелостью, подошел к Вардану вплотную.

— Куда это вы едете? — настойчиво и резко повторил он и, заметив разъяренное лицо едва сдерживавшего себя Васака, пренебрежительно бросил ему:

— Мы на свою жизнь рукой махнули, государь! Нас смертью не запугаешь!..

Он еще раз грубо крикнул Вардану:

— Хотите ехать к тирану? А страну на кого оставляете?

— Народ армянский поклялся защищать страну! — торжественно ответил Вардан.

— Все мы поклялись, Спарапет! — не отступал Аракэл. — Но не предадут ли нас?

— Кто бы ни предавал, народ сам себя не предаст! — ответил Вардан. — Ваша воля — в ваших руках. Действуйте, как найдете нужным…

— Не уезжайте! — повторил Аракэл. — Мы умрем, а страны не отдадим! Поднимите народ — все пойдем!

— Все пойдем! Не уезжайте!.. — послышались бесчисленные голоса.

Вардан поднял руку, требуя, чтоб его выслушали.

— Откиньте подозрения и сомнения!.. — решительно сказал он. — Мы поклялись и сейчас клянемся перед вами, что не отдадим родину насильнику!

— Спасением души клянитесь перед народом, князья! — воскликнул дед Абраам.

— Клянитесь! — подхватили со всех сторон.

— Клянусь перед народом армянским, — перекрестился Вардан, — и свидетельствую, что клятву принесли все князья!

Васак дрожал от бешенства. Как бы ему хотелось перебить все это осмелевшее простонародье! Но он испытывал странное ощущение бессилия: его пугало грозное воодушевление толпы. Он видел, что и остальные нахарары переживают то же самое, и взял себя в руки.

— Оставайтесь с миром! — закончил Вардан, ласково и грустно взглянув на Аракэла и на толпу. — Страну мы оставляем на попечении войска армянского и давших обет подвижников! — повторил он.

— К вам взываем, князья! Не предавайте родину! — поднял голос дед Абраам.

— Спарапет, если уж так решили — уезжайте! А мы умрем, но родину не отдадим! — крикнул Аракэл.

— Не отдадим!.. Не отдадим!.. — гремела толпа.

— Заверяю вас и клянусь вновь перед вами и отчизной: не отречемся мы от страны нашей! А если отречемся — пусть и родина отречется от нас! Оставайтесь с миром…

— Иди с миром!.. Доброго пути! Да будет вам удача во всем! — напутствовала их толпа.

— Направь их на стезю праведников, господь всемилостивый! — возгласил иерей Гевонд. — Высоко подняв крест, он присоединился к шествию нахараров.

Оглушительно гудели колокола.

В толпе замелькали шлемы — это воины пробивались к Вардану: они надели шлемы в знак боевой готовности.

Вардан остановил коня и громко обратился к ним:

— Дети мои, не оставьте народ без защиты! Может случиться, что мы и не вернемся. На вас оставляем мы народ армянский!

— Будь спокоен, Спарапет! — воскликнул один из воинов. — Крови своей не пожалеем, народ не оставим!

— Держитесь там крепко, а мы будем здесь держаться! — подхватили воины.

— Да светит вам солнце ясно! Оставайтесь с миром! — махнул рукой Вардан.

Воины проталкивались к нему, наперебой целуя ему руку. Послышались рыдания: то плакали женщины в толпе.

— Сердца свои закалите, князья! — в последний раз крикнул нахарарам дед Абраам. — Умрите, но не отрекайтесь. Если отречетесь, домой не приходите!

Эти слова старика глубоко укололи сердце Вардана. Он вздрогнул и взглянул на воинов, на толпу.

— Будьте защитой родине!

— Смерть изменникам родины! — кричал народ на всем пути следования нахараров.

Нахарары выехали за городские ворота, направляясь в Арташат, чтоб оттуда следовать в Персию. Народ провожал их до самой столицы.

Нахарары, невольно ставшие свидетелями беспримерной близости Вардана с народом, с тревогой думали о том, как события последних дней изменили их собственные взаимоотношения с народом. Народ поднял голову, он сломал стену, которая всегда стояла между князем и крестьянином. Но одновременно нахарары почувствовали и то, что сейчас, в эти трудные дни, не время разубираться в этих новых взаимоотношениях. А сторонники Вардана находили, что все происходящее именно теперь и должно происходить.

Бесконечно раздражены были и сторонники Васака. Они со злобой смотрели на народ. Но и народ быстро это почувствовал: в нем проснулся дух сопротивления, на сторонников Васака начали глядеть косо.

Зловещие складки на лбу у Васака, его плохо скрываемое желание разогнать народное шествие заметил и Гевонд. Пальцами, похожими на орлиные когти, он схватил под уздцы скакуна Васака и крикнул, весь дрожа:

— Не мешай народу, государь! Отныне мы не боимся ни князей, ни царей! Отныне судьей нам — лишь совесть наша!

Толпа расслышала эти слова и стала напирать. Сотник Врам размахивал плетью, стараясь оттеснить народ, вплотную окруживший Васака, но это ему не удавалось. Из дальних рядов слышались выкрики людей, воодушевленных присутствием Васака:

— Марзпан с нами! Он записался в воины родины!

А Гевонд продолжал трясти узду его коня. Несмотря на все усилия Васака отстранить Гевонда и успокоить храпевшего коня, иерей продолжал выкрикивать:

— Будь подвижником! Встань во главе народа в войне за отчизну — Государь марзпан, свыше сил наших отвергать волю народа Не препятствуй! — воскликнул Вардан.

Над площадью стоял непрерывный, сплошной гул, подобный гулу водопада Горе тому, кого толпа хотя бы на миг заподозрила в враждебности. Васак рванул узду, чтоб высвободить ее из рук Гевонда, но тщетны были его усилия: коня стиснула толпа. Конь храпел, взвивался на дыбы, отдавливал людям ноги. Но, охваченные воодушевлением, они ничего не чувствовали.

Вардан движением руки подал знак свернуть на улицу, идущую в направлении Масиса.

— Вперед! Вперед! — прокатилось по толпе.

Течение подхватило всех, в том числе и Васака, коня которого не выпускал вцепившийся в узду мертвой хваткой Гевонд. Но Васак уже не сопротивлялся: страх, прокравшийся к нему в сердце, на время вытеснил ярость. Васак понял, что сейчас его жизнь в опасности, и весь съежился, как затравленный волк. Стыдясь за свое беспримерное унижение, он избегал смотреть на Гадишо. Иногда до него доносилось рычание Врама, иногда, урывками, ухо улавливало и голос Гадишо: нахарар переговаривался с сотником как с равным. Это произвело еще более угнетающее впечатление на Васака, и страх еще глубже проник в его сердце: лишь в пору грозной опасности забывается различие в званиях…

— Глубже садись в седло, князь! — предупреждал Врам Гадишо.

— Мой конь бесится! Отодвиньтесь!.. — обратился Гадишо к толпе, прижавшей его ноги к бокам скакуна.

— Не разговаривай, государь!.. — предостерег Врам.

Гадишо взглянул на побледневшее лицо Врама и понял, что они подвергаются даже большей опасности, чем он полагал. С трудом протискиваясь сквозь городские ворота, шествие медленно выплывало в поле. Глиняная ограда раздалась, ворота рухнули, вырванные из пазов. Стража отбежала в сторону. Начальник городской стражи бранился, но течением унесло и его.

Вардан подал знак остановиться.

— Освободи государя марзпана! — приказал он Гевонду. Но Гевонд не выпускал поводьев из рук.

— Освободи, говорю тебе! — повысил голос Вардан.

— Государь Мамиконян! — выкрикнул иерей. — Если марзпан верен своей клятве, он должен пойти с нами!..

— Государь марзпан верен клятве! — ответил Вардан. — Освободи его!

— Пусть его господь освободит! — сказал Гевонд, разжимая руку. — Вот я отпускаю его… Иди с миром!

— Ну, в путь, государь марзпан! И ты, князь!.. — обратился Вардан к Гадишо.

— Пребывайте с миром!.. — с деланым спокойствием откликнулся Васак и повернул коня в сторону Арташата.

Толпа раздалась, чтобы пропустить его. Все существо Васака было полно отвращения, смешанного со страхом, к этой пропахшей петом, тяжело дышавшей, разгоряченной людской массе. Он торопился вырваться, словно из тюрьмы.

— Слава богу! — пробормотал Врам.

Проехав немного, они оглянулись. Толпа черной тучей ползла к Араксу, чтобы разлиться еще шире.

— Мы были на волосок от гибели. — промолвил Гадишо. Васак все еще избегал смотреть на него. Сгыд, ярость, чувство унижения и горечь бессилия душили его. Он не решался заговорить. Ведь если и следовало ему говорить, то с достоинством грозного властелина, вслед за гневным словом которого должна была бы литься кровь… Только такие слова должен был бы слышать из его уст нахарар, который примкнул к нему как сторонник и видел в нем вождя. А вождь этот пал, стиснутый народом, остановленный каким-то юродивым монахом… Сейчас лишь одно могло еще вернуть ему вес, поднять его достоинство, — но не сопротивление обезумевшей толпе мятежников, не плети Врама, не копыта скакунов и даже не осторожные, изощренные хитросплетения политики: отныне ему были необходимы сила, оружие, виселицы. Нужно было пролить разгоряченную кровь, нужно было ее выпустить из пылающих сердец!

— Кровь! И только кровь! — забывшись, вслух заключил Васак.

— Не сокрушайся, государь! — попытался утешить его Гадишо. — Это — как весенний поток: сперва он беснуется, а потом высыхает и мелеет на дне оврага… Так бывает и с властью в государстве…

Рассуждения Гадишо уже безмерно раздражали Васака. Он обернулся и взглянул на нахарара горящими волчьими глазами.

— В государстве? С властью? Здесь нет власти! Вот когда мы возьмем власть в руки, тогда мы поговорим о ней!

Гадишо хлестнул коня, чтоб поровняться с Васаком, чей конь уже несся вскачь. Васак, отдавший поводья, полоснул Гадишо сверкающим взглядом, подобным взмаху меча. С его искривленных уст срывались невнятные восклицания. Бешеной скачкой он пытался развеять мысли, которые его переполняли. Они были опасны, и Васак гнал их от себя. Но когда перед ним вдруг опять возникли недавние события, он забылся и громко воскликнул:

— Я! Я — тот человек..

Это был его ответ на слова Гадишо, однажды сказавшего, что нет человека, способного восстановить сильную государственную власть в Армении…

Когда кони пристали, Васак приказал Враму следовать за ними на расстоянии и обратился к Гадишо:

— Государь Хорхоруни! Спрашиваю тебя перед богом и совестью твоей: согласен ли ты, чтоб мы вместе возглавили власть в нашей стране?

— Согласен, государь марзпан! — торжественно ответил Гадишо.

— Клянись!

— Клянусь перед богом и своей совестью!..

— Но нам придется заставить всю страну отречься от веры. Понятно?..

— Понятно, государь марзпан.

— Будешь помогать мне?

— Буду.

— Мы в союзе?

— В союзе!

Гадишо воспрянул духом:

— Государь марзпан, я все видел! Я видел безвластие!.. Я — человек действия. Или мы — нахарары, а они — наш народ, или мы — мусор, и место наше на свалке! Довольно! Слишком долго терпели мы этого полоумного таронца!

— Вот! Именно это говорю и я, — полоумный таронец! Надо стереть его с лица земли! Его и приспешников… Ну, в последний раз: готов ты отречься? — вдруг круто повернул Васак.

— Отречься?

— Притворно, конечно! — тотчас же поправился Васак.

— Готов, ибо не верю ни во что.

— Ну, тогда за дело! Создадим сильную сатрапию в составе персидского государства… А затем увидим. Это потребует немало времени, друг Гадишо! Много воды утечет… Быть может, и несколько лет…

— Увидим!..

Накануне дня, назначенного для выезда в Персию, Вардан вызвал к себе на тайное совещание нахараров, давших обет. Приглашены были Нершапух Арцруни, Артак Мокац, Атом Гнуни, Ваан Аматуни, Шмавон Андзеваци, Аршавир Аршаруни и брат Вардана. Вардан объяснил, как велика опасность: всем именитым нахарарам приказано предстать перед персидским двором и царским судилищем, то есть вдали от родины отдать себя на полный произвол необузданного тирана…

— Положение крайне тревожное, — сказал Вардан. — Приспешники марзпана могут предать нас и сорвать наше дело, тогда как дружное общее сопротивление помешало бы Азкерту прибегнуть к крайним мерам, и тогда для нас открылся бы выход.

— Государь Мамиконян, не лучше ли было бы нам остаться здесь и отказаться ехать на суд? — спросил Аршавир Аршаруни. — Ведь все равно мы и на суде не пойдем на вероотступничество…

— На суде мы будем бороться, мы будем защищаться. Быть может, нам все-таки удастся образумить безумного Азкерта.

Эти доводы не убедили нахараров. Вардан почувствовал это. После недолгого молчания он заговорил яснее и решительнее:

— Не подчиниться вызову, не явиться — значило бы дать повод немедленно двинуть в Армению персидские войска. А выставить наши пока еще не организованные народные массы против прекрасно обученных персидских войск — значите бы дать врагу возможность разбить нас наголову. Не отрицаю: являясь на суд к Азкерту, мы подвергаем себя смертельней опасности… Но возможно, что дело ограничится тюремным заключением… А может случиться — хотя это и очень гадательно, — что найдется путь и к примирению… Одно несомненно: наша поездка поможет выиграть время, необходимое для того, чтоб собрать все наши войска и подготовить народ к восстанию! Тянуть, выгадывать время — вот единственное разумное решение, вот способ накопить силы! Оттягивать дело персов, торопиться с нашим делом… и с завтрашнего же дня! Действовать так, как если бы сражение ожидалось на следующий день… Вот, государи нахарары, моя мысль!

Вардан говорил, внимательно следя за нахарарами. Молчание выдавало их глубокое волнение и сомнения. Испытывал сомнения и Вардан, но он себя сдерживал, не желая омрачать настроение доверившихся ему нахараров. Он был похож на проводника, который ведет путников сквозь густой туман, сознавая, что гибель почти неизбежна, но все же настойчиво ищет пути спасения, ни на минуту не позволяя себе поддаться отчаянию.

Вардан вновь окинул нахараров испытующим взором и поставил вопрос ребром:

— Но, может быть, кто-нибудь хотел бы уступить Азкерту?

— Никто! Нет и не может быть такого! — с нотой оскорбления в голосе одновременно откликнулись Артак и Атом. Слово взял Нершапух:

— Государь Мамиконян, ведь и мы патриоты… мы также на уступки Азкерту не пойдем. Нас удручают лишь грозные размеры грядущих испытаний. Очень уж малы наши силы!..

— Да, очень малы… Но как бы там ни было, а принять войну нам придется.

— Придется!.. — подтвердил Нершапух. Вардан перешел к заключительному слову:

— Нас могут предать гибели. Будьте к этому готовы! Свыкнитесь с этой мыслью так, как если бы это должно было случиться неминуемо. А тем, кто остается, мы наказываем: безотлагательно собирайте государственное войско, соедините воедино все нахарарские полки. Государь Гнуни, тебе предстоит возглавить это дело. На князя Амазаспа возлагаю обеспечение вооружением и боевыми припасами. Князь Аршаруни, следи, чтоб не нарушалось единство среди нахараров. Ну, вот и все, государи мои. Сдержите клятву?

— Сдержим!

— Бог вам в помощь! С завтрашнего же дня к делу! На князей будто снизошло успокоение.

— Еще одно последнее слово — сказал Вардан. — Не забывайте простого народа, вовлеките его в общее дело! Мой строжайший наказ: не позволяйте раньше времени неорганизованно вывести народ на бой… Облегчите его судьбу. Помните: простой народ — наша главная надежда!..

— Да, видно уж так… — вздохнул Аршавир Аршаруни.

В замке Васака жизнь текла по-будничному, как обычно протекала на протяжении многих лет. Никакие события не нарушали — по крайней мере внешне — ее однообразия. Только Бабик с Нерсиком иногда, возвращаясь с охоты, развлекали княгиню Парандзем новостями из жизни лесов и горных ущелий.

Однако под покровом этого спокойствия скрывалось тайное волнение: то и дело мелькали какие-то лица, слышалось перешептывание.

Княгиня Парандзем жила почти отшельницей. Уйти в монастырь было ее девичьей мечтой, которая не получила осуществления только из-за того, что девушку насильственно выдали замуж за марзпана. Теперь же, пользуясь тем, что Васак крайне редко появлялся в замке, княгиня пыталась хотя бы отчасти приблизить свою жизнь к жизни отшельницы. Будучи женщиной образованной, она проводила все свое время в чтении и в заботах о воспитании сыновей.

Утро было туманное. Мглистая пелена, переползая с горы на гору, из ущелья в ущелье, то открывала, то закрывала мрачно зияющие пропасти и провалы.

В покое княгини Парандзем, облокотившись на выступ узкого окна, сидела Дзвик. Разглядывая что-то передвигавшееся по дороге, она щурила свои живые, острые глаза. Вот она откинулась назад, покачала головой и с горечью улыбнулась, затем снова выглянула из окна. Да, там, далеко-далеко, медленно приближались два черных пятнышка, постепенно обозначаясь яснее и отчетливее. Уже стало видно, что это двое всадников. Они направлялись к замку…

Дзвик не заметила, как вошла Парандзем. Княгиня спокойно оглядела ее своими грустными черными глазами и, взяв лежавшую на аналое рукопись, открыла ее на заложенной странице, чтоб приняться за чтение.

— Что ты там увидела, Дзвик? — мягким грудным голосом спросила она.

Дзвик тихо и с тревогой сказала:

— Едет!..

Парандзем вскинула руки и с испугом взглянула на Дзвик.

— Чуяло мое сердце! — выговорила она. — Давно томится сердце у меня. Вдруг он увезет детей в Персию? У нее перехватило дыхание.

— Но сколько же лет должны были бы они учиться в этой проклятой стране, госпожа, если бы, не дай бог, он впрямь повез их туда?

— Дело не в учении! Дело в том, что он хочет их обратить в персов! До тех пор и будет держать их там, пока они не забудут родную землю, отрекутся от матери, станут бог весть кем, — такими, как он сам…

Последние слова Парандзем вымолвила еле слышно, как бы от себя самой скрывая тяжелые мысли, которые давно жгли ей мозг. К чему стремится Васак Сюни? Он не любит армянских нахараров и не скрывает этого. Он ненавидит Мамиконидов, особенно Вардана… За что? За их ненависть к тирании Персии? Но если он ненавидит Вардана Мамиконяна и других нахараров, которые защищают родную страну и являются ее оплотом, то что же представляет собой он сам, Васак Сюни? На чьей он стороне?..

Парандзем хорошо знала Васака. Ничего хорошего не ждала она от этого человека. Придет день, и Васак покажет себя. Какие темные дела творит он?

Парандзем терзалась, предчувствуя, что Васак будет причиной бедствий родной страны… Пусть бы он был деспотом в семье, неверным супругом, лишь бы только оставался преданным, верным сыном родины… Но и этого не было, — вот что углубляло незаживающую рану в сердце женщины, страстно любившей родную землю.

Тяжелым горем было для нее и то, что Васак требовал от сыновей отречения от народа, отрывал их от родины, заставляя служить Азкерту — врагу армянского народа…

Вот он явится и, как всегда жестокий, потребует детей, не считаясь с чувством матери, вырвет их из ее объятий, увезет в далекую, чужую, враждебную страну… И если даже они вернутся, то в каком облике? Сохранят ли они ее заветы, останутся ли верны своей вере и языку, своему родному народу?..

Вбежали Бабик и Нерсик. У них был встревоженный, испуганный вид.

— Он едет, мать!.. — дрожа, сказал Нерсик.

— Что ж из этого? Пусть едет!.. Чего ты дрожишь, дитя мое?.. — едва сдерживая слезы, сказала Парандзем и обняла его.

Но она и сама чувствовала, что ее слова звучат неубедительно.

— Я не хочу разлучаться с тобой! Я умру без тебя! — рыдал Нерсик.

— Я не дам увезти тебя, не бойся! Куда он может увезти тебя от меня? — пыталась успокоить мальчика Парандзем. Нерсик смотрел на нее глазами испуганной лани.

— Давай убежим, Бабик! — вдруг, кинувшись к брату и хватая его за руку, воскликнул он.

— Мы не поедем! Зачем нам бежать?.. — произнес Бэбик резко и решительно, не отводя глаз от окна. Парандзем охватило беспокойство.

— Бабик, родной, молю тебя, не спорь с отцом! Он тебя убьет…

— Пусть убивает! Он давно уже убил меня! — с горечью вымолвил Бабик.

— Нет, нет, не говори так! Он вспыльчив, ты знаешь его нрав… Бабик, прошу тебя, будь осторожен! — умоляла Парандзем. Но Бабик, не слушая ее, отошел от окна.

— И хоть бы кто-нибудь спросил его, — произнес от тоном упрека, — зачем он хочет увезти своих детей в страну, против которой восстали наши князья, наш народ?!

Сердце Парандзем сжалось:

— Ах, дети мои! Бедные мои дети!

В замке начался переполох. Как видно, все уже заметили приближение Васака. Наконец, распахнулись ворота, прозвучал и вдруг затих дробный топот коней по мощеному двору.

Заметались слуги. Пробежал побледневший дворецкий, за ним — Парнаваз, наставник детей. Вышла на террасу даже Дзвик. Не вышли только Парандзем с сыновьями.

Васак поднял глаза, как бы ища их, и, не найдя, тревожно спросил:

— Где дети?

— Они у себя в покоях, государь марзпан! — со страхом ответил дворецкий, словно Васак считал его виновным в том, что сыновья не вышли встречать его.

— Они больны?

— Нет, государь! — еще более испуганно ответил дворецкий.

Васак нахмурился и что-то пробормотал. Он чувствовал себя уязвленным. Как суров и требователен он ни был, как безжалостна ни наказывал он всякого за малейшее ослушание — детей он любил страстно и глубоко. Он огорчался, не встречая взаимности с их стороны, их постоянное сопротивление его приказаниям приводило его в ярость — он обрушивался на мальчиков с кулаками. В такие минуты его любовь превращалась в ненависть, и он способен был убить сыновей. Он был деспотом и в любви своей…

Васак быстро поднялся в свои покои и внимательно огляделся. Ни одна вещь не покинула своего обычного места, ничто не обнаруживало перемены отношения к нему! А перемены следовало ожидать, она должна была произойти.

— Сюда никто не входил? — с гневом обратился он к дворецкому.

— Никто, государь! — уверенно отвечал дворецкий, не уловив смысла вопроса Васака.

— Ни Бабик, ни Нерсик? Они ни разу не заходили сюда? — спросил Васак снова.

— Нет, государь.

— Может быть, ты запрещал?

— Как смел бы я не позволить им войти, если бы они захотели, государь? — оправдывался дворецкий. Васак умолк и хмуро направился к своему креслу. Нигде — ни на кресле, ни на каких бы то ни было других предметах — не было и следа пыли: усердный дворецкий, не в пример всем прочим обитателям замка, был едва ли не единственным человеком, который следил за тем, чтобы запустение не воцарилось в покоях марзпана. Васак не переставал оглядываться по сторонам. Ничто не изменилось с того дня, когда он говорил здесь с Кодаком, когда приказывал сыновьям изучать персидский язык и избил их за ослушание. Нет, ничто не изменилось! Но не изменился и он, оставаясь так же одиноким в молчаливом окружении открыто или тайно сопротивляющихся ему людей.

Горечь, а затем и ярость овладели им. Он снова спросил:

— Но почему же не входили сюда Бабик и Нерсик? Разве им ничего не надо было — хотя бы рукописи какой-либо?

— Не захотели ничего брать, государь! — вновь постарался подчеркнуть свою ревностную службу дворецкий, не уясняя себе, как больно задевает Васака то обстоятельство, что сыновья ничем с ним не связаны.

Словно он умер и придавлен холодным могильным камнем… Да, живой мертвец…

Не появляется и жена его, которой он никогда не запрещал. входить, но ноги которой не было никогда в его покоях, даже когда ока Сыпала ему так нужна.

«Живые не входят в склеп к мертвецу!» — с горечью сказал себе Васак Он долго молчал, с тоской ожидая, что как нибудь переменится само собой это тягостное состояние… И, как бывало с ним обычно, когда он не находил естественного, свободного выхода своим чувствам, он вспылил и приказал немедленно вызвать сыновей.

Любовь и гнев, горечь и бешенство из очереди подступали к его сердцу. Неукротимое властолюбие, бывшее главной движущей силой в его характере, искало себе выхода. Васак со страстным нетерпением ждал прихода сыновей.

Почему они запаздывают? Может быть, еще раздумывают, идти им или нет? Может быть, еще не решили, желают они видеть отца или не желают?!.

Мальчики вошли. Они холодно приветствовали отца и молча стали у дверей. Васак с горечью и гневом молча смотрел на них, с трудом переводя дыхание, не зная, что им сказать.

— Ну, а дальше? — наконец, смог он выговорить. Сыновья молчали.

— Вам больше нечего сказать мне? Так и будете стоять в дверях, как слуги?..

— Что же нам делать? — испуганно спросил Персик.

— Вы даже не знаете, что вам нужно делать? — с еще большей горечью промолвил Васак.

— Мы боимся, что ты опять будешь нас бить! — сказал Нерсик. Глаза его наполнились слезами.

— Бить? А за что я бью?..

— Откуда я знаю? — наивно глядя в глаза отцу, ответил Нерсик.

Это обезоружило Васака. Он с любовью посмотрел на Нерсика и сказал:

— Подойди ко мне…

Нерсик подошел и прижался к отцу. Васак обнял его и поцеловал. Потом он взглянул на Бабика.

— А ты чего надулся? Все еще не забыл?

— Нет — отрезал Бабик с нескрываемой ненавистью и злобой.

— До сих пор не забыл?

— Не забуду никогда, что ты бил нас, да еще в угоду этому презренному отщепенцу!

— Кто этот отщепенец?

— Кто? А этот ублюдок Парнаваз!

Васак сдержал свой гнев, и сам этому удивился. Душевная усталость сковала его в такую минуту, когда он и сам думал, что уничтожит дерзкого юношу на месте.

Тоном спокойного упрека он сказал:

— Отчего ты всегда так груб и непримирим? Когда же ты станешь более воспитанным? Ведь ты сын князя, марзпана, а не какого-нибудь простолюдина!

— Я, конечно, не простолюдин, но прежде всего — я армянин! А этот презренный Парнаваз задевает мою честь… Он более усердно старается совратить меня, чем это сделал бы любой перс! Он пресмыкается перед персами, лижет им ноги сам и хочет, чтоб это делал к я…

Понуро слушал Васак своего сына, не зная, как быть. Сын проявлял больше воли и сознательности, чем он ожидал… От кого же у мальчика эти черты, если не от той, которая сейчас упрямо остается в своих покоях, не желая показываться?

— А как же ты думаешь жит в мире с персами? — сурово спросил он.

— Еще посмотрим, что раньше придется делать, — жить с ними в мире или воевать? — усмехнулся Бабик.

Васак насторожился:

— Как это — воевать?

— Ну да — воевать за Родину!

— Кто тебе сказал, что может быть война с ними?

— Весь Сюник об этом говорит. Ты же сам вместе со Спарапетом поднялся против Азкерта, а меня думаешь удержать?!

— А ты при чем? Какое тебе дело до того, что решили нахарары?

— Эх, отец, уж если Спарапет призовет к восстанию и весь народ подымется, неужели мне оставаться в стороне? Ты-то сам остался бы?

Васаку показалось, что пощечина обожгла ему лицо.

— Убью тебя на месте, щенок! — вскричал он. — Кто распоряжается в стране — марзпан или Спарапет? Ты смеешь в моем присутствии произносить имя Спарапета?! Убирайся отсюда сейчас же и скажи, чтоб приготовили все: завтра мы выезжаем в Персию. Ты также! — обратился он к Нерсику.

Нерсик схватил руку отца:

— Нет, нет, отец!.. Азкерт будет притеснять и мучить армян, будет война, а нас ты хочешь отвезти в страну врагов!

— Говорю тебе, иди приготовься! Нерсик заплакал.

— Счастлив сын Спарапета, он будет сражаться с персами! — выговорил он сквозь слезы.

Васак с силой оттолкнул его от себя. Нерсик ударился головой о стену и упал. Изо рта у него хлынула кровь, он стал захлебываться. Васак бросился к нему, взял его на руки и перенес в к село. Не выпуская из объятий, он поцеловал его.

— Хорошо, успокойся!.. — произнес он глухо. С молчаливым и суровым осуждением глядел на отца Бабик. «Весь в мать!» — с горечью и гневом подумал Васак. Он кликнул дворецкого:

— Вели готовить коней и запасы на дорогу. Скажи Враму, чтоб одел телохранителей: завтра выезжаем в Персию через Арташат.

Бабик бросился к двери. Казалось, он собирается бежать.

— Куда? Вернись! — крикнул вслед ему Васак. — Верни мальчишку!.. — приказал он дворецкому. — Врам!..

В дверях появился сотник.

— Приведи Бабика!

Плачущий Нерсик, заметив искаженнее злобой лицо отца, перестал плакать и обнял Васака.

— Не надо, отец! Пощади, отец!..

Врам привел Бабика.

Васак шагнул к нему и с угрозой спросил:

— Ты что, не понял, что мы едем в Персию?

— Понял… — ответил Бабик сурово и спокойно.

— Куда же ты бежал?

— Никуда. Куда мог я бежать от матери? — Бабик взглянул отцу прямо в глаза.

— От матери?.. Ты в Персию едешь! При чем тут мать?

— Как же я ее одну здесь оставлю?

— Почему одну?

— Неужели я один поеду в Персию?

— Если я с тобой, это значит, что ты один? Бабик тяжело вздохнул и покачал головой:

— Не понимаю, отец, чего ты хочешь от нас?

— Я хочу, чтобы вы получили военное образование и заняли подобающее вам высокое положение. А вы упорствуете! Одичали здесь… Я не потерплю этого! Приготовьтесь: завтра рано утром выезжаем в Арташат. А теперь идите!

Бабик и Нерсик, удрученные, побежали к матери. Узнав об их предстоящем отъезде, Парандзем побледнела и схватилась за сердце. Страшная весть сразила ее. До сих пор она лишь глухо сопротивлялась Васаку, находя утешение и опору в любви детей. Теперь, когда у нее отнимали и это, когда ей предстояло остаться одной, хватит ли у нее сил бороться открыто?..

Тревога охватила ее. Удар грозил давно, она его всегда ждала, но лишь теперь, когда он был нанесен, она почувствовала всю его силу. Парандзем сделала движение, чтоб встать, пойти к Васаку…

— Что мне делать?.. Как упросить его? — в смятении обратилась она к Дзвик.

Нерсик приник к матери.

— Иди, мать, попроси его, чтоб он не брал нас с собой. Я не могу ехать!

— Ах, бедные мои дети!.. — простонала Парандзем, поднимаясь.

— Не стоит его просить! — сумрачно промолвил Бабик. — Все равно он на своем настоит и возьмет нас. Напрасно только мать будет унижаться перед ним.

— Значит, ты едешь? — испуганно спросил Нерсик.

— Нет! — решительно ответил его брат.

— Как? Ты хочешь сопротивляться?! — ужаснулась Парандзем — Бога ради, не делай этого! Ты накличешь беду на свою голову!

— Пусть делает со мной, что захочет, — я не еду!

Парандзек в отчаянии всплеснула руками:

— Что мне делать, господи?! Что делать?..

Она не знала, на что решиться. Допустить, чтоб детей увезли? Но для нее это было равносильно смерти… С другой стороны, она трепетала при мысли, что если Бабик откажется ехать — Васак в ярости может его изувечить…

Всю ночь она провела, то сидя у окна, то шагая взад и вперед по опочивальне. Сыновья не находили для нее слов утешения; они сами нуждались в утешении.

Месяц выплыл из глубины гор. Его сияние печально лилось во мглу громадного ущелья, на дне которого сонно бормотала река. Тоскливо кричала какая-то ночная птица. Сердце у Парандзем разрывалось. Ей хотелось плакать, плакать навзрыд и долго. Но она была лишена и этой безрадостной возможности облегчить сердце. Малейшее проявление отчаяния с ее стороны заставило бы еще более страдать разлучаемых с нею детей, а она не хотела быть причиной их огорчений… Она овладела собой и села.

— Идите ко мне! — обратилась она к детям, придвигая аналой, на котором разложена была их любимая рукопись — творение Мовсеса Хоренаци. — Сядьте около меня, родные мои…

Бабик и Нерсик сели рядом с ней. Парандзем начала им читать. Почему она читала и почему выбрала именно этот час и эту рукопись — осталось непонятным для мальчиков. Но на них подействовала торжественность матери, и они молча подчинились ее желанию.

Парандзем читала громко, с воодушевлением. Проникнутое патриотическим чувством творение «отца истории» зажигало ее. Оно говорило о том, что народ армянский мал численностью, но велик своими деяниями, достойными увековечения… Летописей повествовал об армянских царях, которые не знали, что такое рабство, рассказывал о Тигране Втором, который вел победоносные войны с грозным Римом.

— Значит, наши предки воевали… — в раздумье заметил Бабик.

— Так началось бытие народа. И сам прародитель наш Гайк битвой положил основание истории нашей, — подтвердила Парандзем, довольная тем, что отвлекла его мысли.

— Всегда и везде видишь этих тиранов, этих насильников! — с горечью продолжал Бабик. — Они приходят, чтоб поработить нас! Но хорошо, что наши стоят грудью за родину и каждый раз уничтожают врагов…

— Нужно было бы и Азкерта уничтожить, как Гайк-прародитель уничтожил Бэла! — вставил слово Нерсик.

— Ничего, уничтожим и его! — заявил Бабик.

Парандзем продолжала чтение. Отрывок о Шамирам и Ара Прекрасном захватил мальчиков. Парандзем пояснила, что враги часто прибегают к уловкам, к обольщению, желая во что бы то ни стало сломить армян. Необходимы мужество и чистота, чтоб противостоять обольщению.

— Самая совершенная красавица — ничто перед родиной! — говорила она. — И так же богатство, пышная жизнь и слава… Дороже всего на свете — отчизна. Она превыше всех земных сокровищ!

Нерсик всхлипнул.

— Почему же ты плачешь, родной? — сама еле сдерживая слезы, спросила Парандзем. — Не плачь, хороший мой, я все это читаю вам, чтоб помнили вы, чтоб не забыли вы меня, народ свой, язык родной…

— Но неужели мы все-таки должны ехать?! Я не хочу! Не хочу! Понимаешь, не хочу?! — громко заплакал Нерсик.

— Не плачь, родной! Ведь ты вернешься! Не останешься же ты там навсегда!.. — утешала Парандзем, обнимая его.

— Там и останемся… Не вернемся! — рыдал Нерсик.

Парандзем прижала голову мальчика к своей груди. Нерсик дрожал всем телом. У Парандзем сжалось сердце: она внезапно вспомнила, как кормила маленького Нерсика грудью, — тогда он плакал, сам не зная почему. Счастливый плач, блаженные дни! А теперь…

Парандзем взглянула на Бабика. Печально и сосредоточенно внимал он чтению, сдвинув брови и глядя в окно.

— И почему это засело у него в голове преклонение перед всем персидским, и только перед персидским? — возмущенно воскликнул он вдруг. — Персидское военное искусство… Служение персам… Неведомы ему, что ли, деяния наших предков? Чести нет у нас, не народ мы, что ли?! О чем он думает?..

— Он хочет нас сделать предателями родины! — воскликнул Нерсик. — А я в огне гореть буду, но родине не изменю!

— Так, родной. Будь верен стране родной! — отозвалась Парандзем.

— Я к Спарапету пойду на службу! Он — защитник страны! — воскликнул Бабик.

— Спарапет — великий патриот. На него уповайте! Спарапет и сына своего вызывает из Греции, чтоб он тоже защищал родину! — подтвердила Параидзем.

— Счастливец! — позавидовал Нерсик. — Вот поедем в Персию — непременно поступлю там к нему в конницу!

— Не говорите об этом при отце, бога ради! Убьет он вас!

— Пусть убьет! Лишь бы Спарапет принял меня в свой полк — и я стану его воином, как и сын его! А там пусть убьет!

— Мать! — вдруг вскочил с места Бабик. — Что же это он задумал? Отречься от родной страны?!

— Ах, Бабик, не говори об этом! Лучше мне умереть раньше, что это свершится! — воскликнула Парандзем.

— Но почему он приходит в ярость, когда мы упоминаем имя Спарапета? Что он имеет против Спарапета?..

— Он — марзпан.. Он опасается за свое положение… — пояснила Парандзем.

— Но Спарапета, Спарапета за что он ненавидит? Что ему сделал наш Спарапет? — гневно настаивал Бабик.

— Спарапет — великий человек, как можно его ненавидеть?

Он защитник родины!.. Если отец ненавидит его — это большой грех. Ах, да вразумит господь и меня и вас, бедные мои дети!.. — И Парандзем, взглянув на детей, поникла головой.

Ночь текла быстро. Наутро Бабику и Нерсику предстоял долгий путь. Им надо было дать выспаться.

— Ну, лягте, усните, усните, родные мои! — сказала Парандзем, хотя ей хотелось, чтоб последняя ночь перед разлукой длились бесконечно, чтоб злосчастное утро не наступало.

— Нет, нет, мы не хотим спать!.. — сказал Нерсик, обнимая Парандзем.

Он как будто снова превратился в маленького ребенка, и это еще более разрывало сердце бедной матери. Бабик же был поглощен своими мыслями; он словно обдумывал какие-то решения.

— Не поеду!.. — решительно произнес он вдруг.

Парандзем с ужасом взглянула на упрямого юношу, вскочила с кресла. Бабик взволнованно ходил по комнате. Мать стала ходить за ним, убеждая его подчиниться воле отца, хотя и сознавала, что это принесло бы ей величайшее горе.

Наконец, мальчиков одолела усталость, и они заснули на ложе Парандзем. Дзвик укрыла их и вместе с Парандзем села у изголовья, чтоб в последний раз на них наглядеться.

Глядя на сыновей, Парандзем вспоминала разные случаи из их младенчества, вспоминала свои мечты о том, что ее дети изучат творения славнейших летописцев, поедут в Александрию, Рим, Византию, будут открывать на родине школы, поручат летописцам составить историю родной страны, сами будут творить, посвятят себя наукам… Холодность и грубость мужа она сносила безропотно, убаюкивая себя своими мечтами Теперь эти мечты развеялись: отныне она должна жить без проблеска надежды, одинокая, обездоленная и покинутая… Она, которая никогда не стремилась к близости с деспотом-супругом, избегала его! А теперь, оказывается, что она лишняя в этом доме, что ее презирает муж, сам заслуживший ее презрение.

Сердце Парандзем переполнилось мучительной болью, она горько заплакала. Только тогда разрешила себе и Дзвик предаться печали и зарыдала вслед за госпожой. Долго плакали они, словно над открытой могилой.

Парандзем вновь взяла Мовсеса Хоренаци и начала вполголоса читать. Она читала летопись, как молитву над изголовьем больного. Но труд этот своим героическим содержанием и высокой духовной настроенностью так увлек ее, что она стала читать уже полным голосом. Казалось, она вступила в бой со злом, но одновременно боролась и с собственным малодушием, стараясь одержать победу над самой собой. Громкое чтение придало ей мужества, новых сил для наступающих испытаний. Она почувствовала, что и сама обязана принять участие в той великой войне, которая вот-вот разразится над родиной.

Парандзем чувствовала, что ее борьба с мужем — не простая семейная распря; что их несогласие насыщено тем же духом возмущения, которым сейчас охвачена вся страна; что и сама она участвует в борьбе за отчизну и что дети следуют ее примеру. Она вспомнила, что из Армении поедут в Персию и другие армянские нахарары, верные защитники страны, во главе с Варданом Мамиконяном; что теперь в общем деле восстания против тирании, в общей готовности отдать всю свою кровь, но не поступиться свободой, есть доля ее сыновей и ее собственная.

Парандзем дочитала последнюю страницу и, перекрестив спящих сыновей, произнесла:

— Идите и вы в бой за родину! Видно, такова воля господня!..

Дзвик снова разрыдалась и припала к ногам спящих детей.

Но с этой минуты Парандзем преобразилась. Ее осунувшееся лицо приобрело торжественное выражение, вновь засветилось гордостью.

Наступал рассвет. Ночь в душе Парандзем рассеялась, как рассеивалась темнота, окружавшая замок. Чае, с которого должен был начаться самый черный день в ее жизни, приближался спокойно. Парандзем грустно, но все же как-то по-новому глядела на спящих сыновей. Новый свет озарял их лица в глазах любящей матери: отныне это были уже не только ее дети, но и сыновья ее народа, который посвятил себя борьбе с тираном.

Дети проснулись, и Парандзем целовала их, как воинов, готовых умереть за свой народ, но во что бы то ни стало добиться его освобождения!..

— Ну как, хорошо выспались? — спросила она озабоченно.

— А вот ты и вовсе не спала!.. — упрекнул ее Бабик.

— Я отдохнула, родной! Не думай обо мне…

— Как это не думать? — возразил Бабик. — Только о тебе должны мы отныне думать и заботиться!

— Эх, Бабик! — вздохнула Парандзем. — Забота у нас у всех великая… Весь народ в заботах сейчас…

— Правильно! — подтвердил Нерсик, уже проснувшийся, но лежавший с закрытыми глазами. — Теперь и мы должны бороться за спасение нашего народа!

Бабик глубоко задумался о том, что ожидало его и брага. Еще недавно ему казалось невозможным расстаться с матерью, но теперь ее слова дали новое направление его мыслям.

Дзвик подала завтрак, но никто к нему не притронулся. Парандзем упрашивала детей поесть чего-нибудь, но безуспешно — волнение лишало их аппетита.

— Во дворе замка царило оживление. Слуги принесли хурджин и ящики, укладывали и увязывали вьюки. Дорожный повар — сухопарый, унылый человек — раздраженно корил слуг: походную кухню собирали всю ночь, а она все еще не была голова. Постельничий раскладывал и увязывал одежды, его по конники размещали связки лечебных трав, фляги с водой, постельные шкуры, шатры, навьючивали мулов. По мощеному двору гулко цокали опыта.

Вошел дворецкий и передал Парандзем, что марзпан приказывает Бабику и Персику одеться и спуститься во двор. Нерсик разрыдался. Бабик заявил, что не поедет. Бросив на него бесстрастный взгляд, дворецкий предупредил, что марзпан сильно разгневан: пусть лучше молодые ккязья одеваются, может худо кончиться…

Он удалился, но ничего не доложил Васаку относительно ответа сыновей. Видя, что дети не появляются, Васак сам поднялся в опочивальню Парандзем. Дворецкий последовал за ним.

— Что это, в монастырь собираешься отправлять детей, что Тик задерживаешь их? — гневно обратился Васак к Парандзем.

— Придут!.. — ответила Парандзем, не глядя на него.

— Почему они еще не одеты? — сурово оглядывая детей, спросил Васак и приказал дворецкому: — Принеси их одежды!

Дворецкий вышел. Воцарилось тягостное, свинцовое молчание. Васаку хотелось бы многое сказать Парандзем, так же как и она хотела бы многое сказать Васаку, но никто из них не знал, с чего начать… Дворецкий запаздывал.

— Почему так противятся они моей воле? — спросил Васак, не глядя на жену.

— Не хотят ехать в Персию!.. — ответила та просто и холодно.

— Это ты их учишь не подчиняться мне! — бросил Васак.

— Зачем мне их учить? Они сами все понимают.

— Понимают, что не надо ехать в Персию?..

— Понимают, что надо и чего не надо.

Едва сдерживая свое бешенство, Васак снова спросил:

— Но почему они враждуют со мной?

— Тебе лучше знать! — ответила Парандзем, повернувшись к Васаку и глядя ему прямо в глаза.

— Что это должен я знать? — спросил Васак.

— Они — твои сыновья: что ты сам вложил им в душу — то и видишь в них теперь!

— Это я вложил им в душу имя этого презренного?..

— Кто этот «презренный»? — выпрямилась Парандзем, не отводя глаз от Васака.

— Этот твой безумный Спарапет!

— Спарапет — защитник народа! — воскликнула Парандзем. — И как это поворачивается у тебя язык…

Она еще не договорила, как муж обрушил на нее сильный удар.

Безобразная, тягостная сцена разыгралась на глазах у Дзвик, дворецкого и обоих мальчиков…

Вежливый и обходительный в дворцовой обстановке и среди князей, марзпан у себя дома без стеснения проявлял свой бешеный, необузданный нрав горца.

Парандзем упала, но ни один звук не сорвался с уст гордой женщины.

Дзвик и дворецкий давно привыкли к подобным сценам: первая с тоской глядела на Васака, а второй, опустив глаза в землю, бесстрастно ждал, когда князь кончит «учить» жену.

— Пусть немедленно одеваются и спустятся во двор! — приказал Васак, выходя.

Во дворе замка собрались все его обитатели. Одни пришли помочь и услужить, другие — просто поглазеть на уезжающих. Васак окинул взглядом вьючных лошадей и мулов, верховых коней и повернулся в сторону покоев Парандзем.

— Ну, где дети? Поторопите их там…

Дворецкий вполголоса доложил, что дети отказываются ехать. Васак сделал знак Враму, который, ожидая приказаний, не сводил с него глаз В рам сунул плеть за пояс и побежал в покои княгини.

— Одевайтесь! — приказал он Бабику и Нерсику.

— Уходи! Мы не едем! — воскликнул Бабик.

— Одевайся, Бабик!.. — грустно и мягко сказала Парандзем. — И ты, Нерсик!

— Но я не хочу, мать! Не хочу и не хочу! Понимаешь ты?! — зарыдал Нерсик, обнимая мать.

Парандзем спокойным голосом убеждала сына одеться.

— Одевайся же, Бабик! Одевайся, родной!

— Мать! — не выдержав, заплакал и Бабик.

— Идите, дети мои! Отныне вы — воины за дело народа — напутствовала детей Парандзем, помогая им надеть принесенное дворецким платье.

Бабик оделся первым. Нерсик последовал его примеру.

Уже одетые в дорогу, они стали перед Парандзем. Несчастная оглядела их с головы до ног с безграничной материнской тоской, с жалостью и лаской. Так смотрят на самое дорогое существо, с которым через несколько мгновений предстоит расстаться навсегда…

С глухим стоном обняла она обоих мальчиков, прижала к себе и крепко поцеловала. Бабик и Нерсик осыпали поцелуями мать и рыдавшую Дзвик. Через силу улыбаясь, Парандзем за руку вывела детей на террасу и окинула печальным и суровым взглядом собравшихся во дворе. На супруга своего она даже не взглянула.

Врам хотел было подтолкнуть мальчиков, чтоб заставить их шагать быстрее.

— Убери руку! — прикрикнул на него Бабик. Он спустился во двор, подошел к своему коню, осмотрел его и вымолвил сумрачно и грустно:

— Оставайтесь с миром!

— Езжай с миром!.. Путь добрый! — отозвались собравшиеся. Кони рвались и били копытами.

Васак поднялся на террасу и, подойдя к Парандзем, взял ее за руку:

— Не терзай себя… Вернутся же они! Парандзем не ответила.

— Ну, оставайся с миром! — произнес Басак.

— Иди с миром — еле слышно отозвалась Парандзем. Обняв и поцеловав ее, Васак быстро спустился во двор. Почуяв простор за открытыми воротами, кони рванулись. Караван, спускаясь в ущелье, вскоре скрылся из виду. Он уходил в Персию…

Нахарары с телохранителями и слугами, вытянувшись длинной цепью, продвигались через безрадостные пустыни Персии к Нюшапуху. По вызову Азкерта ехали к персидскому двору Васак Сюни, Вардан Мамиконян, Нершапух Арцруни, Ваан Аматуни, Артак Рштуни, Гадишо Хорхоруни, Артак Мокац, Манэч Апахуни и Щмавон Андзеваци. Трудности пути, усталость, душевная тревога — все делало эту поездку еще более тягостной.

Васак следовал отдельно, в стороне, стараясь как можно реже встречаться с Варданом. Он охотно допускал к себе всех остальных нахараров, приветливо беседовал с ними, осторожно прощупывая их настроение и пытаясь склонить на свою сторону. В самых мрачных красках рисуя перед ними предстоящее свидание с Азкертом, он не оставлял собеседникам никакой надежды на снисходительность царя, сгущая до пределов и без того мрачные краски и внушая своим спутникам ужас перед ожидающими их испытаниями.

Свою походную кухню и вьючных животных Васак оставил в хвосте каравана — там, где следовал обоз остальных нахараов. Сам же он ехал впереди, и несколько мулов с предметами первой необходимости следовали за ним на некотором расстоянии. Бабик и Нерсик ехали рядом. Мальчики выглядели утомленными. Они загорели на солнце, лица их были обветрены. В пути многое привлекало их внимание, и они с любопытством ко всему присматривались. Но с наибольшим интересом и чаще всего оборачивались они назад, чтобы видеть Вардана Мамиконяна. Не гонясь за сохранением полагающегося ему по званию и положению особо почетного места среди нахараров, Вардан ехал в их рядах. Он то выезжал вперед, то отъезжал в сторону, то останавливался, поджидая отстающих, неизменно сохраняя свою полную скромности простоту, в прямую противоположность Васаку, который и повелительным голосом и осанкой всегда подчеркивал свой высокий сан марзпана.

Бабик и Нерсик не сводили глаз с Вардана, старались не пропустить ни одного его слова. Вардан был их кумиром. Глядя на него, они забывали обо всем пережитом. Близость к предмету их поклонения помогала им переносить разлуку с матерью. Мечта стольких месяцев — встретиться с Спарапетом — осуществилась, и это счастье длилось уже недели… Правда, Васак строжайше запретил детям даже приближаться к остальным нахарарам и говорить с ними, приказав Враму и остальным телохранителям следить за мальчиками. Но, несмотря на это, те часто находили случай и повод, как будто случайно, подъехать к Вардану, ловили его слова, обрывки его бесед, огорчаясь, когда расстояние не позволяло им все услышать или все понять. Надзор и слежка приводили мальчиков в ярость. Они чувствовали себя на положении пленников, особенно из-за того, что им столь строго было воспрещено даже близко подходить к Спарапету.

Чем дальше продвигался караван, тем неприветливее становилась местность. Справа протянула к путникам свои огромные серые лапы великая Иранская пустыня. Припав жадной, ненасытной пастью к возделанным областям, она неустанно вгрызалась в них, обгладывая их и пожирая Временами взвивался и кружился в бешеной пляске песчаный смерч, дыша, палящим зноем.

Тоска давила Вардана. Сколько раз проходил он по этой дороге в Апар, спеша на войну с кушанами за Азкерта или его предшественника.. Но тогда была у него какая-то цель: служа персам, он, по крайней мере, чувствовал, что защищает государство, и платой за его службу бы па предоставленная его родине относительная независимость… Что же дала ему добросовестная служба по охране Персии от ее врагов?.. Вот она, награда — утомительная, дальняя и унизительная поездка на суд. За что? За то, что он защищает свою родину, ее свободу?

Вот там, впереди всех, едет он — марзпан страны Армянской, ревностный слуга Азкерта; тот, который не захочет поступиться ни одним из своих золотых украшений ради освобождения отчизны… О чем он думает, что предпримет при дворе? Неужто ради блага отчизны не должен он пожертвовать званием марзпана? Но кто знает?..

Весеннее солнце жгло. Зной вызывал жажду, нагонял сонливость. Гадишо, проехав вперед, беседовал с Васаком, остальные нахарары дремали в седлах. Вардан, устремив взор в безотрадную пустыню, думал о прсдсюящих испытаниях. Иногда взгляд его падал на Бабика и Нерсика. Не спрашивая никого, он все же догадывался, что Васак везет сыновей либо на службу при персидском дворе, либо для того, чтоб дать им воспитание в Персии.

— Если б Спарапет заговорил с тобой, что бы ты ему сказал? — спросил Нерсик своего брата.

— Я бы спросил: откуда у него шрам на лице? В каком сражении получил он эту рану?

— И какой большой шрам, ты только взгляни!

Бабик обернулся и глазами встретился с Варданом. Юноша сурово и пристально глядел на Спарапета, как бы желая заверить его. Не думай, что я не смогу сражаться! Я не уступлю твоим всадникам, если дело дойдет до боя, так и знай!..»

Вардан давно заметил, что братья так внимательно разглядывали его. Ничьего о них не зная, он превратно понял взгляд Бабика и, с неудовольствием отвернувшись, перевел взор на Нерсика, который со смущенной улыбкой опустил глаза.

«Младший более привлекателен, чем старший», — подумал Вардан и вспомнил о своем сыне.

С течением времени Вардан привык к мальчикам и к их пристальным взглядам. Узнав, что их везут в Персию на службу, он Чувствовал к ним жалость.

Васак и Гадишо, всесторонне обсудив положение и учтя возможности, какие могли ожидать их при персидском дворе, изыскивали способы выйти сухими из воды.

— Может ли царь предписать силой провести отречение от веры? — задал как-то вопрос Васак.

— Так он и поступит! — усмехнувшись, подтвердил Гадишо с полной и твердой уверенностью.

Васак оглянулся. Вардан беседовал с нахарарами, и как будто тревожно: не был ли он также озабочен грядущим л не изыскивал ли он пути к спасению?

— Отречение от веры произойдет непременно! — сказал Васак и испытующе взглянул на Гадишо. — Ты на это согласился. Согласится и Гют и, возможно, еще двое-трое из князей в армянской коннице… Найдутся согласные и у нас в стране. Но эти, эти!.. Этот таронец! Этот упрямый старый черт!

Васак подразумевал Ваана Аматуни. Гадишо улыбнулся.

— Теперь уж не имеет значения, кто будет противиться отречению. Отныне мы уже не кахарары страны Армянской, поскольку у нас нет ни отчизны, ни народа… Мы вернем их себе лишь ценой нашего отречения…

— Нет, мы еще представляем собой известную цельность! — возразил Васак. — Мы должны послужить примером для народа, так как что нашему слову армяне скорей пойдут на отречение, чем по принуждению персов. И значение свое мы можем еще более поднять, если будем разумны. Все этому благоприятствует…

— Я ожидаю раскола, — заявил Гадишо.

— И я также… И это еще более возвысит наших сторонников! — сказал Васак, злобно сверкнув глазами.

Гадишо неприятно поразил этот блеск в глазах Васака: ему почудилось коварство, безудержное стремление к власти и готовность ради этого предать всех — в том числе и его самого, Гадишо Васак очень скоро укрепил в нем это подозрение — Наш вес подымется еще более по сравнению с Деншапухом и прочей мелочью, поднимется также и от сопоставления с этими «подвижниками»! Азкерт предоставит нам еще большие полномочия, еще большую власть. Ты полагаешь, что этот низов ухудшает наше положение? Нет! Сейчас мы можем предпринимать самые смелые шаги, стремиться к самым дерзновенным целям Час настал… Верен ли ты слову своему?

— Верен! — ответил Гадишо, угадавший по торжественному тону Васака, что тот хочет приоткрыть ему дверь в свой душевный мир. — Говори…

— Слушай же: высшая власть, о которой мы однажды говорили на Айраратской равнине, ныне сама дается нам в руки! Если есть у нас разум, если мы созрели, если в груди у нас бестрепетное сердце государственных мужей — то вот он, день наш! Итак, за дело — Как же следует нам поступить?

— Дадим согласие на отречение — и я и ты. И еще до того, как Азкерт прикажет!

— Но что скажут нахарары?

— Мы тайно это сделаем, через Михрнерсэ… Гадишо усмехнулся:

— Какую же цену будет иметь такое отречение? Не понимаю…

— Большую цену! — отозвался Васак. — Спарапет будет сопротивляться Азкерту. Жаль, что он не успел еще распорядиться о слиянии полков в государственное войско! Понимаешь, князь, кто подготовлял мятеж в стране? А Михрнерсэ войны не хочет. Ему куда выгоднее мирное отречение армян, проведенное нашими же руками… Да, мы еще представляем большую ценность, не сомневайся в этом!..

— Ну что ж, поживем — увидим…

Бабик сделал знак брату прислушаться: говорил Спарапет, он, видимо, доканчивал какую-то фразу… Нерсик услышал:

— Не сделаем этого мы — так сделает народ! Это дело народа, не властелинов… Его совершат общегосударственное войско и народное ополчение…

— Но без нас народу не справиться! — возразил Ваан Аматуни.

— Эх, азарапет! — рассмеялся Вардан. — Когда человек готов идти на смерть, ему все будет удаваться! Самая большая помеха — это страх смерти. Не отчаивайся! Атом Гнуни к остальные — способные полководцы.

— Дай бог! Дай бог! — проговорил старик азарапет, качая головой. Взгляд его случайно пал на мальчиков.

— Куда это везет он детей?

Вардан с улыбкой взглянул на азарапета. Бабик ждал, что он скажет хотя бы слово о них, но Вардан промолчал.

— Очень уж он озабочен!… — проговорил азарапет, намекая на Васака. — Боится за свое звание, иначе так не волновался бы. А жизнь он всегда сумеет как-нибудь спасти.

— Жажда власти и приведет его к гибели!.. — заметил Вардан.

Когда караван приблизился к Нершапуху, Васак выслал вперед гонца известить Михрнерсэ о прибытии марзпана и армянских нахараров. Он готовился обставить свой въезд в Нюшапух, ко дворцу Азкерта, большой пышностью. Издавна узаконено было обычаем, что по прибытии армянской конницы во главе с нахарарами в столицу персов или в какую-либо иную царскую резиденцию царь высылал им навстречу именитого военачальника и справлялся о благоденствии и благополучии страны Армянской. Приветствие приносилось от имени страны Персидской и самого даря, и повелитель лично присутствовал при торжественном прохождении армянской конницы.

А перед каждой войной персидский царь всегда объявлял благодарность армянской коннице за прибытие в Персию и прославлял ее перед придворными сановниками и вельможами, припоминая деяния предков прибывших армянских воинов и поименно называя отличившихся храбрецов.

Васак ждал без малейшей тени сомнения, что такой же прием ожидает их и на сей раз. Он был уверен, что Гют и Кодак уже подготовили почву и что, хотя бы из внимания лично к нему, Михрнерсэ не откажет в достойном и приличествующем приеме, если даже и не пожелает выказать приветливости в отношении остальных нахараров.

Недалеко от города он остановился, подождал, пока подъехали все нахарары, и обратился к Вардану:

— Переждем здесь, пока вернется гонец.

— На сей раз нас не пожелают принять по старому обыкновению, — возразил Вардан. — Мы для них теперь не нахарары, а простые люди без звания и значения!

Едва сдерживая раздражение, Васак молча отвернулся. Вар дан понял это и повторил:

— В приглашении царя было сказано: «От рода Сгони — по имени Васак; от рода Мамиконян — по имени Вардан…» И точно так же о других. Они уже лишили нас звания нахараров и перечисляют только по родам…

— И только из-за этого мы должны таить злобу против повелителя? — ядовито спросил Васак.

— Прости, государь марзпан, но я не питаю никакой надежды на то, что нам удастся добиться достойного приема у царя персов. И это безотносительно к тому, таим мы злобу или нет.

— Наше поведение вынудит Михрнерсэ сказать нам подобающие почести! — упорствовал Васак.

— Блаженны верующие!.. Будем ждать хотя бы целый месяц! — усмехнулся Вардан, сходя с коня. Его примеру последовали другие нахарары. Спарапет уселся на придорожный камень, передав поводья Арцви.

Васак спешился не сразу — он считал это ниже своего достоинства. Но гонец сильно запаздывал, и Васак приказал слугам приготовить место, где он мог бы отдохнуть.

В некотором отдалении от дороги слуги быстро разостлали на земле роскошный ковер и разложили подушки. Васак уселся и пригласил сесть всех князей. Азарапет и Гадишо первыми приняли приглашение, за ними последовали другие нахарары, за исключением Спарапета и Артака Мокац.

— Государь Мамиконян, государь Мокац, пожалуйте! — пригласил их Васак, указывая на подушки рядом с собой.

— Благодарствую, государь марзпан! — отказался Спарапет. — Мне и здесь спокойно.

Гонец все не появлялся. До дворца Михрнерсэ было недалеко, и ему давно пора было вернуться.

Вардан терпеливо выжидал, однако без малейшей надежды на то, что почетный прием состоится. Васака, которому уже становилось ясно, что пророчество Спарапета оправдывается, снедали нетерпение и беспокойство. Время шло, а гонца все не было.

— Почему опаздывает гонец?

— Ждет гостеприимства!.. — рассмеялся Артак.

— По-видимому! — усмехнулся себе в усы Спарапет.

Прямо перед ними шумел город. У стен копошились люди, всадннки въезжали в городские ворота и выезжали из них, — но никто не направлялся в их сторону…

— Едем, государь марзпан! — сказал азарапет с ядовитой усмешкой. — Едем! Встречать нас никто не будет!

— Будем ждать гонца! — с глухой яростью вымолвил Васак. Но вот на взмыленном коне прискакал гонец.

— Почему так долго, ослиная башка?! — накинулся на него В аса к.

Гонец не смутился; отирая рукавом пот, он ответил:

— От дверей Михрнерсэ меня прогнали, государь марзпан!..

— Ты что, не объявил, кто прибыл?! — вспыхнув, оборвал его Васак.

— В том-то и горе, что объявил, государь марзпан, да только меня и слушать не захотели. Говорят — знаем, кто прибыл, убирайся назад!

— Кто это сказал?

— Сперва стража у ворот… Я стал добиваться, чтоб сообщили распорядителю приемов. Он вышел и говорит: Михрнерсэ не велел встречать, пусть сами входят в город…»

Вардан вскочил на своего скакуна и с яростью в голосе воскликнул:

— Вставайте, государи нахарары! Чем больше мы будем гнаться за почетом, тем больше натерпимся унижений!..

Нахарары поднялись. Поднялся и Васак. Он был сломлен.

— И на что нам нужны почет и гостеприимство персов? — с гневом и горечью продолжал Вардан. — На свадьбу приехали мы или на сватовство? Нас вызвали, чтобы судить, а не для того, чтобы оказывать нам почести.

— Но существует же благопристойность! — возразил Васак.

— Для зверя она не существует. Зверю нужно, чтобы ему совали пищу!

Васака покоробила неуважительная речь Спарапета по адресу персидского двора, но не время было возражать; он подав»ч свое недовольство и вновь обратился к гонцу:

— Но почему ты так задержался?

— Государь марзпан, когда мне отказали в приеме во дворце Михрнерсэ, я поскакал к нашей коннице — сообщить о нашем прибытии, сказав себе: «Как бы ни сделали чего с князьями ни ними!..»

— Неплохо придумал… — промолвил азарапет.

— Лишнее все это… Не надобно нам никакого приема! — раздраженно повторил Вардан. — Мы приехали спорить, а не любезничать!

Лицо у Васака дрогуло, мускулы напряглись. Он искоса с ненавистью взглянул на Спарапета и сделал судорожное движение горлом, как бы глотая что-то.

Первый раз в жизни Васак Сюни столкнулся с такой унизительной неожиданностью: он не знал, где ему искать пристанище.

«Разве раньше так принимали армянских нахараров при персидском дворе?!» — с горечью подумал он.

Но гонец Васака поступил неглупо, обратившись к армянскому конному полку. Результатом было то, что армянские князья — командиры конницы — во главе с князем Гарегином Срвантцяном выехали со всей конницей навстречу прибывшим. Это было очень смелым шагом со стороны князя Гарегина: находясь в подчинении у Мушкана Нюсалавурта, он самовольно, не спросив разрешения, выводил свою конницу для встречи армянских нахараров…

И вот, выйдя из городских ворот, армянская конница под развевающимся армянским стягом помчалась к стоянке нахараров.

Как ни противился Спарапет всякому приему, а тем более торжественному, но тут сердце у него дрогнуло. Не в силах сдержать свое волнение, старый конник натянул поводья. Скакун его взвился на дыбы и, завидев мчащихся коней, стал играть, как бы прося, чтобы его пустили вскачь.

Васак сел на коня. За ним последовали остальные нахарары, и все двинулись навстречу армянской коннице. Нахарары увидели крепких, хорошо сложенных, сильных воинов, которые казались несравненно более подвижными и живыми, чем пожелтевшие от болотной лихорадки персидские воины; беспокойные, горячие кони выделялись сухим, стальным сложением.

Еще немного, и обе группы остановились одна перед другой.

— Добро пожаловать! — возгласил князь Гарегнн Срвантцян, выхватывая из ножон и высоко поднимая свой меч. С обеих сторон обнажили мечи.

— Привет вам! — произнес Васак.

— Привет! Привет!.. — воскликнул Спарапег.

Выехавший вперед князь Гарегин обнял Васака и с благоговением склонился к руке Вардана, который обнял его и с волнением поцеловал. Обнялись к остальные.

Вардан с любовью оглядывал всадников. Тысячи сияющих армянских лиц светились радостной упыбкой.

— Спарапег!.. Спарапет!.. — восторженно кричали кониккн, окружал Вардана.

Это было очень не по душе Васаку, но поток чувств оказался сильней всякой дисциплины. Князь Гарегин с извиняющей и ласковой улыбкой взглянул на всадников и опустил глаза.

— Здоровы ли, молодцы? — спрашивал Вардан всадников.

— Лишь бы ты был здоров, Спарапет, а мы здоровы! — отозвался красивый высокий воин, смущенно краснея.

— Мне-то что сделается, я всегда должен быть здоров!.. — пошутил Вардан, при виде войска всегда забывавший все свои печали и заботы. — Потерь нет? — обратился он затем к князю Гaрeгину.

— Никаких, Спарапет, все здоровы!

— Главное — здоровье, все остальное — пустяки! — с улыбкой и отозвался Вардан.

Наступило короткое молчание. Но всадники не могли без волнения смотреть на Спарапета, у многих глаза уже были полны слез.

— Спарапет… Бесценный наш Спарапет!..

— Не взяла нас смерть, довелось-таки свидеться!

Вардан очнулся от завладевших им мыслей и чувств. Он обратился к Гарегину:

— Ну, командуй!

Гарегин громко отдал команду:

— Полк, стройся!..

Конница выстроилась. Васак проследовал вперед. За ним следовали нахарары, за нахарарами — войско. Шествие замыкали слуги. Войдя в город и пересекши его, все направились к стоянке персидских войск.

На обширном поле, словно лес, раскинулась стоянка. На огромном пространстве разместилось стотысячное войско Азкерта, кипя от непрестанного движения людей. Под лучами солнца сверкали оружие и сбруя. Между разноцветными шатрами толпились воины, то заходя, то выходя из них.

Стан был разбит на несколько частей — по роду оружия. В одной его части была расположена тяжеловооруженная щитоносная и панцирная пехота, подобно черной туче обложившая поле во всю ширину, от подошвы гор до края поля. За пехотой расположены были отряды в десятки тысяч конников; развевающиеся гривы коней трепало порывами ветра. Поодаль был отгорожен загон для исполинских боевых слонов, у некоторых на спинах были укреплены башенки, откуда защищенные стрелки поражали неприятеля.

Вокруг слонов сновали воины «полка бессмертных» — той десятитысячной воинской части, которая неизменно сохраняла свою численность как в мирное время, так и во время войны, немедленно пополняя понесенные потери, за что и носила название «матьян гунд» — то есть «полк бессмертных». В промежутках между различными частями стана, под ковровыми навесами, кишел лагерный рынок, где индусские, персидские, греческие, армянские и сирийские купцы и поставщики продовольствия продавали войску всякого рода снедь и вооружение. Там же находились кузнецы, сапожники, шорники, портные и другие ремесленники, обслуживавшие войска.

В глубине небольшой рощи стоял огромный шатер, верней — несколько шатров конусообразной и пирамидальной формы, соединявшихся между собой Они были обтянуты тонким шелком бирюзового, розового и зеленого цвета.

Это и была походная ставка Азкерта. Длившаяся уже много лет война с кушанами нередко заставляла его покидать раскаленный Тизбон, перекочевывать в страну Апар и жить там среди своих войск — в этом необычном шатре, форма которого была заимствована у тех же кушанов.

От расположенного неподалеку шатра Мушкана Нюсалавурта какой-то сепух прискакал к армянской коннице. Подъехав к Гарегину Срвантцяну, он крикнул:

— Полководец спрашивает, почему ты без приказа вывел конницу?

Гарегин даже не ответил ему. Вардан холодно взглянул на сепуха и просто сказал:

— Исчезни.

Сепух, смутившись, хотел что-то возразить, но, узнав Вардана, потупил голову и медленно отъехал.

Армянская конница, следуя за нахарарами, проехала к своей стоянке. Князья спешились и вошли в шатры.

Васак уединился в отведенном ему шатре и немедленно послал телохранителя с гонцом в город — разыскать Гюта и Кодака. Чтоб не возбуждать подозрений, Гадишо се перешел к нему, а остался с Варданом.

Перед Варданом стояли шесть юношей — ккязья из армянской конницы. Среди них обращал на себя внимание своей горделивой осанкой, юношески свежим лицом, острым взглядом и тесно сжатыми губами князь Гарегин Срзантцян. Стоявший рядом с ним бледный и задумчивый юноша, Нерсэ Каджберуни, не сводил с Вардана грустных глаз. Третий, также хорошо известный Вардану, был вечно улыбающийся и беспечный князь Арсен Энцайни.

— Ну, как вы тут живете? Как проводите время? — спросил Вардан.

— Эх, тянем лямку! — ответил князь Гарегин с горечью и насмешкой.

— Обогащаем богатого! — вздохнул Арсен, морща синеглазое живое лицо, и переменил тему: — А что делается у нас на родине, Спарапет? Как там? Помнят ли еще о нас?..

— На родине неладно. Вы уже осведомлены об указе царя и о нашем ответе… Нас вызвали на суд.

Князья насторожились.

— Мы слыхали об этом, но подробностей не знаем. В чем дело? — спросил Арсен.

Вардан рассказал. Князья выслушали его и с беспокойством лереглянулись.

— Да чего же война!.. — воскликнул Арсен.

— Почему война, государь Энцайни? — не согласился Гадишо. — Еще может открыться дверь к примирению…

— Нет, указ составлен так, что примирение становится невозможным! — возразил Арсен. — Нам не миновать войны… Как твое мнение, государь Срвантцян?

Гарегин, не отвечая, внимательно присматривался к Гадишо, которого знал понаслышке в Армении, но никогда еще с ним не встречался. У Гадишо была плохая слава, — говорили, что он надменен и себялюбив…

Высказанная им готовность искать примирения с персами тяжело подействовала на Вардана. Спарапет вышел из шатра, чтоб немного побыть одному, но его тотчас окружили воины. Многие из них не раз сражались рядом с Варданом и были ему лично известны.

— Ну, молодцы!.. — обратился к ним Вардан. — Хорошо вам здесь?

— Какое там хорошо!.. — отозвался одни из воинов. — Далеко от родины, далеко от семьи…

— И служишь не своим, а чужим!.. — добавил второй.

— Притесняют нас сильно, Спарапет, — вмешался третий, проталкиваясь поближе к Вардану. — Ведь прижмешь их — так и дух вон.. А туда же — смеются над нами, бранью осыпают, оскорбляют!

Опустив голову, Вардан с грустью слушал эти жалобы. Сколько таких воинов пало в песках Марвирота, чтоб спасти от смерти Этих самых персов, ныне насмехающихся над ними!

Вардан шел по лагерю, окруженный воинами. Он крепко любил свою конницу, любил конников, любил беседовать с ними. Это было его старинной привычкой. Но сегодня он чувствовал особую потребность в общении с ними: ему хотелось развеять свою тревогу, забыть, что он вызван сюда издалека для того, чтобы идти под суд за стремление сохранить свободу своей совести.

В шатре князя Срвантцяна завязалась беседа. Гадишо рассказывал о событиях в Армении. Князья из армянской конницы доверчиво расспрашивали его, и Гадишо поведал им о составлении ответною послания, о народных восстаниях на Айраратской равнине, об унижении нахараров. Он рисовал народное движение, сгущая краски, представляя его как дело безответственное, опасное и безумное.

Князья слушали его, затаив дыхание и со смущением. Один лишь Гарегин Срвантцян отнесся к рассказу Гадишо с подозрением и неприязнью. Он никак не мог уяснить себе: что собственно было неправильного в действиях нахараров и народа? Что же еще остается делать народу, если его вынуждают отказаться от независимости?

— А где Спарапет? — спросил Арсен Энцайни, выглянув наружу.

— Ты не знаешь разве Спарапета? Как увидит свою конницу, непременно должен пойти к воинам, поговорить с ними! — улыбнулся грустный Нерсэ Каджберуни.

— Но ведь устал он с дороги! Позовем его, пусть приляжет, отдохнет!

— Только среди своих воинов он и отдыхает! — засмеялся Шмавон Андзеваци.

— Что говорит Спарапет — в состоянии мы воевать? — с любопытством спросил Арсен.

— Он избрал путь восстания — восстания без войска, без помощи соседей, в одиночку! — проговорил Гадишо, искоса взглянув на Гарегина Срвантияна, недоверчивое молчание и отчужденный вид которого беспокоили его.

Но Гадишо знал, что стоявший перед ним человек занимает видное положение среди князей конницы и пользуется у них большим влиянием. Почувствовав его затаенную неприязнь, Гадишо решил переменить тему, обратить все в шутку.

— Будущее подобно неразрезанному арбузу! — сказал он — Посмотрим, что принесут нам события: воину или мир…

— И война и мир зависят от нас самих!.. — отозвался Гарегин с едва уловимым пренебрежением.

— Как это от нас? — повернулся к нему Гадишо. — У нас ведь нет такой силы, как у персов. Нашу судьбу решаем не мы.

— Значит, если мы отречемся от родины — будет мир, не отречемся — быть воине? Как просто! — уже с нескрываемой насмешкой произнес Гарегин.

Гадишо понял, что больше нельзя таиться и вилять, надо нанести меткий ответный удар.

— Вопрос о том, соглашаться ли нам на отречение, или не соглашаться, надо решать всем народом! Еще посмотрим, все ли будут согласны отречься и все ли решат сопротивляться…

— Вот это правильно!.. — согласился Гарегин.

— Да, в этом-то и все дело!

Гадишо и Гарегин оглядели друг друга с зарождающейся ненавистью.

Молча и с грустью наблюдал за ними, не вмешиваясь в спор, Нершапух Арцруни, которому постепенно становился ясен облик Гадишо, хотя он и не мог еще сказать наверняка — пойдет ли Гадишо с восставшими, или против них.

Вардан, беседуя с конниками, обошел уже весь лагерь и сидел в одном из шатров. Конники, которым не хватило места, тесно окружили шатер, стараясь уловить хотя бы обрывки беседы.

— Спарапет, я все не решайся спросить — заговорил сотник Аршам — Зачем вы приехали? Верно ли, что Азкерт велит нам перейти в его веру?

— Верно! — подтвердил Вардан.

Аршам с растерянной улыбкой ждал, что Вардан объяснит, какой же был дан ответ на это требование царя. Но Вардан молчал, устало и грустно опустив голову.

— Государь Спарапет, как же мы можем отречься от веры? Ведь это значит сделаться персами!

— Да, сделаться персами!.. — с горечью подтвердил Вардан.

Воины переглядывались, не понимая: мирится ли со всем этим сам Вардан, согласен ли он принять веру персов, или нет. Аршам понурил голову.

Наступило тяжелое молчание. Аршам все не переставал ждать, что Вардан еще что-нибудь скажет. И вот Вардан выпрямился и взглянул воинам в глаза.

— Знаете что, дети мои? — просто заговорил он. — Азкерт домогается отказа нашего не от веры, — он добивается, чтоб мы от родины нашей отступились. Вот чего ему не терпится добиться! Наша независимость колет ему глаза. Дело тут не в вере, деле в родине нашей!..

— Э-э! Кто же это от своей родины отступается? — с возмущением откликнулся Аршам.

Гул одобрения пробежал среди воинов.

— Вот так! — заключил Вардан, — Вера — предлог. Отдадим веру — потеряем вместе с нею и все остальное…

— Теперь понятно!.. — пробормотал Аршам. Но у Вардана уже закрывались глаза от усталости. В шатер протиснулись воины с кувшинами воды.

— Не будет умываться? — спросил шепотом один.

Аршам рукой сделал им знак удалиться.

Вардан уже спал. Его укрыли походным платой.

— А ну, выходите! — распорядился Аршам.

Бойцы потихоньку удалились. Вышел и Аршам. Арцви, устроив скакунов, уже явился стеречь своего Спарапета к сел у входа в шатер.

Аршам вполголоса спросил его:

— Значит, решил он не подчиняться Азкерту?..

— Подчиняться?! Не знаете вы Спарапета, что ли! — также вполголоса и укоризненно сказал Арцви, немного отходя в сторону от шатра.

Воины тотчас же тесно окружили его.

— Что же он намерен предпринять? — посыпались вопросы.

— Он уж найдет, что предпринять! — рассмеялся Арцви.

— Дать отпор! Восстать!.. — вспылил один из воинов. — Мало царю Азкерту, что каждый оставил свой дом, семью, родину, пришел сюда, на эту чужбину, проливать за персов кровь? Чего еше он хочет от нас?! Зверь этакий!

— Назвал зверем — и конец? — отозвался другой воин.

— Да разве похож он на зверя? — подхватил еще один. — Зверь благодарность чувствует… Один охотник льву рану залечил, так лев его потом и не тронул!

— Жизнь отдадим, а не отречемся! — воскликнул первый беец.

— Правильно! — подхватили остальные. — Стоять за веру — значит стоять за родину!

— Вот дурные люди! — заговорил Аршам. — В зной сгорай за них, в холод мерзни за них, в бою погибай за них — и все только для того, чтоб они родину твою не трогали! Даже родины нам оставить не хотят? Благодарности нет у них, у безбожников!..

— Народ весь на ноги подымается!.. — произнес Арцви. — Все решили защищать родину!..

— Что тут решать? — воскликнул Аршам. — Да я родного сына своими руками убью, если он изменником окажется!.. — Затем он строго приказал: — А ну, расходитесь!.. Посмотрим, что нам завтрашний день принесет…

Бойцы разошлись.

Пришли слуги, чтоб отвести Вардана в приготовленный ему шатер. Аршам объяснил им, что Спарапет уже спит у воинов. Это означало, что беспокоить его нельзя, — привычка Вардана была хорошо известна. Посланные удалились.

Спустилась темнота. Лагерь затих.

Васак не спал. Он ждал, когда придут Гют и Кодак. Земля горела у него под ногами. Ему нанесли глубочайшее унижение: его не встречали, он принужден жить в шатре наравне с другими нахарарами! Он, которого всегда принимали с почетом в палатах и дворцах, с которым так часто совещался Михрнерсэ! Он, желанный и чтимый гость властелинов, должен терпеть подобное унижение!.. И по чьей вине?.. По вине нескольких недальновидных безумцев, вообразивших, что они могут противостоять великой персидской державе!..

Васаку не терпелось как можно скорее выбраться из этого лагеря, уйти от нахараров и хотя бы на один час раньше других поставить в известность персидский двор, что он согласен на отречение.

В шатер вошел Гадишо.

— Не спишь, государь марзпан? — с усмешкой спросил он.

— Жду наших… Хочу узнать, что им удалось сделать. Нехорошо, что мы все вместе здесь остановились… Надо бы увидеться с персидскими вельможами. Возможно, нас вызовет и сам Михрнерсэ… А здесь это неудобно…

— Хочешь перебраться отсюда?

— Обязательно, и без промедления.

Долго ходил по шатру Васак, пока улеглось его раздражение; но что ему предпринять, он не знал. Один лишь Кодак мог бы ему помочь, если только не последовало еще приказания явиться на суд.

Но ведь такое приказание могло прийти раньше, чем явится Кодак! Надо спешить, чтобы предотвратить беду… Нет, вся надежда на Кодака, вся надежда!

Но разве этим исчерпывались все унижения? Что только не ожидало его!.. Горькое чувство овладевало Васаком. Что ему делать? Что предпринять?.. Он как будто лишь сейчас осознал полностью, чем грозил вызов в Персию. Васак укорял, осуждал себя за то, что поддался слабости, не выказал нужной решительности, не был достаточно суров и безжалостен. Он как будто только теперь понял, что у него есть враги не только среди армян, но и среди персов, что враждебные ему силы все растут и растут… Нужно приложить величайшие усилия, нужно напрячь последние силы, найти новые методы борьбы, наметить новые цели. Этого, конечно, не достичь за одну ночь; потребуется много времени, чтобы все обдумать и найти выход…

На следующее утро нахарары собрались в шатре Гарегина Срвантцяна. Они ждали гонца от Азкерта, или хотя бы от Михрнерсэ, с приглашением явиться на прием, если не на суд. Но гонец не появлялся Персидский двор хранил убийственное молчание.

Невозможно было предположить, чтобы персидские власти не заметили или не были осведомлены о прибытии нахараров. Наоборот, они все заметили и все знали, и сейчас следили за каждым шагом нахараров, но намеренно хранили мертвое молчание, чтоб глубже оскорбить и унизить армян.

— Но мы не считаем себя униженными!.. — говорил Вардан — Пусть себе молчат! Будем сидеть здесь хоть целую вечность!

Нахарары соглашались с ним.

— Посмотрим, у кого раньше иссякнет терпение!.. — добавил Вардан.

Подчеркнутое пренебрежение длилось несколько дней. В лагере не показался ни один сановник, ни один гонец. Зловещее молчание царило и при дворе, и в войсках, и во дворце Михрнерсэ.

Лагерь армянской конницы сохранял достоинство. Вардан с полным самообладанием обсуждал положение с нахарарами и князьями — командирами конницы, беседовал с бойцами, ничем не выдавая снедавшей его тревоги. Не за себя тревожился он, — он думал о том, что гроза может разразиться преждевременно: ее предвестники уже налицо…

Арсен вернулся в лагерь после посещения Вахтанга, который сообщил ему, что виделся с сестрой Михрнерсэ, Арамаидой, и говорил с самим Михрнерсэ. Тот отказался принять армянских нахараров, поскольку Азкерт еще не вызывал их к себе. Но Вахтанг сообщил очень важное известие: Михрнерсэ сказал ему, что хотя Азкерт и грозится казнить всех нахараров или отправить их в ссылку, но он, Михрнерсэ, ищет способа предотвратить подобный исход, придав делу форму судебного разбирательства.

Васак посетил — и это впервые за все время пребывания в лагере — Вардана в его шатре. Он был взбешен создавшимся положением, во всем винил Вардана и не мог даже себя сдержать:

— До каких же пор, Спарапет, сидеть нам здесь, среди всех этих животных? — обратился он к Вардану.

— Пока настоящие животные поймут, что мы прибыли сюда не для того, чтоб сидеть среди животных…

— Но ведь двор не явится сюда к нам! Это мы должны явиться ко двору!..

— Прости меня, государь марзпан, но я-то сам являться к этому двору не намерен.

— Но ты раздразнишь персов!

— Ничего, они нас тоже довольно дразнили…

— Но должен же быть конец унижению?

— Пусть эти крепкоголовые подумают об этом! — вскакивая с места, воскликнул Вардан. — Унижен не я, — это они себя унизили!

— Значит, ты хочешь довести дело до столкновения? — повысил голос Васак.

— Нет, — подчеркнуто мягко, чтоб сильнее задеть Васака, ответил Вардан, — я намерен лишь призвать этих бешеных быков к благоразумию!

Васака разбирал гнев, но решительный и спокойный тон Спарапета обезоруживал его.

— Тогда я буду действовать один, и так, как подскажет мне моя совесть! — сказал он.

— Поступай, как найдешь нужным, государь марзпан. Я ничего не боюсь.

— Ты отвечаешь за себя одного, но за страну…

— За страну?! — с яростью прервал его Вардан. — Я не боюсь отвечать и за страну!.. Он сильно побледнел.

В шатер к Вардану зашли бдэшх Ашуша и агванский князь Ваган с сопровождающими их сепухами. Они тепло обнялись с Варданом, как товарищи по несчастью. Когда все уселись, Вардан улыбнулся:

— Говорят же: «Смерть на людях — это свадьба!»

— Правильно молвил, Спарапет! — подтвердил агванский князь.

Вардан стал расспрашивать своих гостей об Иверии, Агванке и Армении, так как они прибыли из тех краев позже, чем армянские нахарары. Ашуша ответил, что пока везде спокойно. Все ждут.

— Гроза разразится позднее, — дополнил агванский князь.

— Не дадим ей разразиться! — возразил Ашуша.

— Как мы помешаем? Отречемся? — не без насмешки спросил Вардан.

— Нет, зачем же? Будем защищать веру! — в тон ему ответил Ашуша. — Найдем способ…

— Дай бог! — отозвался Вардан. Наступило молчание.

— Если б только марзпан согласился немного помочь нам! — понизив голос, сказал Ашуша Вардану. — Тогда нам было бы легче…

— Чем же он может помочь нам?

— Пусть бы он только не сразу уступил им.

— Не понимаю! Не уступать сразу, чтобы уступить позднее? — нахмурился Вардан.

— Поговорим об этом наедине!.. — уклонился от ответа Ашуша.

По распоряжению Михрнерсь, иверским и агванским князьям отвели шатры вдали от лагеря армянской конницы. За ними следили, не позволяя общаться с армянами. Ясно было, что Михрнерсэ стремится внести раздор между армянами, иверами и агванами…

Однажды утром, когда уже свыкшиеся со своим положением армянские нахарары беседовали друг с другом в шатре Гарегина Срвантцяна, вдали показался всадник; почти у самого шатра он резко осадил коня.

Это был гонец от персидского царя.

— Царь царей повелел вам явиться! И без промедления!..

— Непременно! Безотлагательно! — вставая, с тонкой насмешкой отозвался Арсен. — Ну что ж, пора идти на свадьбу — то ли воду таскать, то ли дрова рубить!..

— За ответное послание ответ держать! — поправил его Нерсэ Каджберуни и обратился к Гарегину Срвантцяну: — Так будем же отвечать хорошо, князь!

— Как нам подобает! — с недобрым блеском в глазах отозвался князь Срвантцян. — В войнах с кушанами мы проливали кровь за тирана персидского, так неужто мы поскупимся для родины нашей?!»

— Родина, бесценная!.. — с тоской вздохнул мечтательный Нерсэ Каджберуни. — И кровь и жизнь за нее отдадим!

Князьям подали скакунов. Гонец пустил коня вскачь, чтоб заставить спешить и нахараров. Однако те, по знаку Вардана, придержали своих скакунов и ехали торжественным и мерным шагом, еще более замедляя его по мере приближения ко дворцу и намеренно придавая своему шествию торжественный характер. Впереди всех ехал Васак со своей свитой.

У дворца их встретили очень холодно, без обычных приветствий. Не произнесли принятого приветствия и нахарары, в напряженном молчании вошедшие в проход между приемными палатками. Их остановили в проходе. Неизвестна была причина этой задержки, длившейся, впрочем, недолго.

Подавляло царившее здесь молчание. Сквозь щели занавеса видны были сановники, неподвижно застывшие в ожидании чего-то, но никакого движения не было заметно.

Наконец, занавес раздвинулся, и распорядитель приемов с деланной улыбкой провел нахараров внутрь.

Вошедших встретило каменное молчание.

На возвышении, откинувшись на подушки, сидел, тяжело дыша, Азкерт. На приличествующем отдалении полукругом выстроились советники. Царь арийцев был осанистый, тучный, не очень высокого роста человек, почти безбородый, с крупным носом. Самым неприятным на его лоснящемся, одутловатом, желчном лине были круглые выпуклые глаза. На нем был зеленый плащ и вытканные золотом черные парчовые шаровары: па голове красовалась золотая зубчатая корона в форме пирамиды с золотым шариком — знаком солнца и луны — на лбу.

Рядом с Азкертом сидел один лишь Михрнарсэ, застывший в хмурой неподвижности каменного изваяния и уставившийся, по привычке, в одну точку. Немного поодаль восседал могпэтан-могпэт. Остальные же придворные стояли, скрестив руки на груди.

Зал, напоминави ни весенний улыбающийся луг, освещался сверлу, и золотые ленты солнечных лучей висели в воздухе, скрещиваясь перед Азкертом. Богато расписанные с гены и вытканные па ярких коврах цветы придавали грозному судилишу ядовитою красоту, не смягчая, однако, ясно ощутимой зловещей угрозы.

Распорядитель приемов неожиданно и грубо остановил нахараров у порога. Справа и слева, отдельными группами, стояли иверские и агванские князья. Их заранее привели и поставили отдельно, чтоб, устрашив зрелищем расправы с армянами, привести к повиновению. Сотни недобрых взглядов устремились на нахараров, но самым злобным из них был взгляд Азкерта: немигающие черные свирепые глаза его словно источали яд.

Ответное послание только что было оглашено, и буря назревала. Едва показались нахарары, как Азкерт вытянул голову движением развернувшейся очковой змеи и впился в них немигающим взглядом.

Михрнерсэ знаком подозвал стояещего на некотором отдалении писца и повелел:

— Огласи список преступников! Писец развернул длинный свиток.

— Ни звания княжеского, ни прозвища почетного! Только род и имя одно!.. — камнем упали слова Михрнерсэ. Писец читал:

— «Из рода Сюни — по имени Васак; из рода Арцруни — по имени Нершапух; из рода Рштуни — по имени Артак; из рода Хорхоруни — по имени Гадишо, из рода Мамиконян — по имени Вардан; из рода Мокац — по имени Лртак; из рода Апахуни — по имени Манэч; из рода Аматуни — по имени Ваан; из рода Андзеваци — по имени Шмавон».

— Здесь они? Пусть выступят вперед!.. — повелел Михрнерсэ, прекрасно знавший всех нахараров в лицо.

Нахарары выступили вперед.

Азкерт махнул рукой Хосрову и протянул ему пергаментный свиток. Хосров подбежал, принял свиток и остановился в ожидании — Читай!.. — приказал Михрнерсэ вполголоса.

Во избежание нареканий в неправосудии делу придавался характер судебного разбирательства.

Хосров с желчными и ядовитыми подчеркиваниями огласил ответное послание армян.

Хотя советники и сановники Азкерта уже один раз выслушали это послание, но, будучи зачитано в присутствии авторов, оно производило неизмеримо более сильное впечатление. Персы с яростью смотрели на нахараров, особенно на Вардана и Васага. которых все хорошо знали.

Ни один мускул не дрогнул на лице Вардана. Он стоял неподвижно, высоко подняв голову, горделивый и величавый. Герой Марвирота возвышался, как статуя, среди толпы. Казалось, вот-вот гусаны начнут воспевать его подвиги…

Могпэтан-могпэт, который и до этого кипел, как смола в котле, вскочил и, рванувшись с простертыми руками к Азкерту, злобно выкрикнул:

— «Армению осуди!.. — так рек Мазда. — Тебе повелеваю — иди в страну мятежную, что не признает меня, и побори ее!..»

Могпэтан-могпэт обернулся к жрецам. Рыча от ярости, они выбежали вперед и, пав ниц перед Азкертом, завопили:

— Арминию осуди!.. Это она — зачинщица восстаний! Это она подстрекает другие племена Придворные молчали, тайком окидывая друг друга недоверчивыми взглядами: каждый хотел бы угадать, что думает другой. Послание подействовало не на всех одинаково. Стоявший несколько в стороне пожилой, болезненного вида вельможа с тонкими чертами лица бросил беглый взгляд на Вахтанга, в насмешливых глазах которого мелькали какие-то искры. Тот уловил этот взгляд, придвинулся поближе.

— Но какое бесстрашие!.. — осторожно шепнул вельможа на ухо Вахтангу.

— Бесстаршие — удивился Вахганг, прикрывая задумчивые глаза. — Скажи лучше — какая находчивость, красноречие какое!.. Однако будем осторожны!.. — предостерег он. — Как бы не раздразнить быков…

Другие вельможи казались крайне разъяренными. Смелость и дерзновенный тон послания, его убедительность сивели их из себя.

Хосров закончил чтение. Наступило тягостное молчание. Все ждали, когда заговорит Азкерт. Не было сомнения, что прольется кровь… Все устремили глаза на царя. И вот, наконец, прорвалась его ярость:

— Сопротивляться смеете? Восставать?! — загремел он. — Глумиться надо мной? Посылать мне мятежные послания? Мне — мятежные послания?! Осмеливаетесь поднимать голос? Угрожать?.. На что вы надеетесь?.. Что я не сотру вас с лица земли так, чтоб и следа вашего ненавистного племени не осталось во всем мире?! На кого же возлагали вы свои надежды? На греков? На кушанов? На бога вашего? На храбрость свою?.. Говорите же — на кого?..

От слов Азкерта, словно от языков пламени, запылал зал. С обезображенным яростью лицом Азкерт снова крикнул:

— Отвечайте, как вы дерзнули? Как дерзнули, отвечайте!.. Вардан подал голос:

— Если прикажешь, государь, мы ответим.

— Да, да! Отвечайте! — ядовитым взглядом как бы ужалил его Азкерт. — Как осмелились вы написать мне такой ответ? Отвечайте!

— Молчать не будем, скажем.

— Говорите же! Говорите!.. Почему вы молчите? Вы… мятежники!.. Дерзкие предатели!..

Азкерта душило такое неудержимое бешенство, что кровь бросилась ему в голову. Казалось, его сейчас хватит удар. Он весь посинел, почернел и, вскочив с места, зашатался.

Придворные всполошились… К Азкерту кинулись, поддержали. Атмосфера накалялась…

И вот один из вельмож, будучи уже не в силах сдержать свою злобу, выступил вперед и крикнул исступленно:

— Приведи слонов, повелитель! Пусть слоны растопчут их ногами!

— Слонов!.. Растоптать!.. — исступленно и яростно вопили сановники.

— Слонов! — повелел Азкерт. — Привести слонов!

— Неразумно это, князь Пероз, — послышался чей-то предостерегающий голос, обращенный к первому вельможе. Но тот уже проталкивался между армянскими нахарарами, направляясь к выходу. Подбежал распорядитель приемов и приказал нахарарам покинуть палаты, но те не двинулись с места.

Пероз был лицом весьма влиятельным при дворе; его выступление произвело сильное впечатление. Придворные загудели, раздались — и из их рядов выступил вперед низкорослый, но крепкий, как дубовый кряж, военачальник. Его полное рябое лицо горело, как будто его окатили кипятком, жилы на шее вздулись. Весь побагровев, он пытался что-то сказать Азкерту, который с дергающимся лицом смотрел на него свирепым и безумным взором.

Военачальник решительно шагнул вперед: его тревожило приказание Азкерта, вызванное подстрекательством Пероза.

— Государь Мушкан, осторожнее!.. — послышался сзади предостерегающий голос.

— Поберегись, полководец!.. — раздались и другие голоса.

Однако Мушкан Нюсалавурт не прекращал своих попыток образумить Азкерта: безумие предложения Пероза было явным. Подбежавший к Мушкану воин сообщил ему на ухо, что весь лагерь поднялся на ноги и «бессмертный полк» вместе со слонами двигается ко дворцу.

Вбежал Пероз, действовавший по наущению могпэтан-могпэта и считавший, что нашел для себя путь к возвышению. Придворные испуганно перешептывались. Всем были известны приступы безумия Азкерта, но на сей раз оно перешло все границы и принимало уже постыдные размеры.

Перозу делали знаки успокоиться, но он, с налитыми кровью, как у разъяренного быка, глазами, продолжал неистовствовать, никого не слушая.

Мушкан свирепо глядел на Пероза. Как воин и полководец он прекрасно сознавал, что значит привести слонов и дать им растоптать нахараров: вид крови привел бы слонов в ярость, и они могли заодно разнести весь дворец! Да и вообще выводить слонов из загона было очень опасно; это можно было делать лишь на поле битвы, — ибо, выпустив слонов, их потом очень трудно бывает сдержать. Но Мушкан напрасно старался втолковать это бесновавшемуся Перозу.

Еще более встревожившись и почти задыхаясь от возмущения, Мушкан вновь обратился к Азкерту:

— Повелитель, позволь вернуть слонов в лагерь!

Азкерт мрачно взглянул на него: гнев его еще не остыл, дыхание вырывалось с хрипом. Приподнявшись на подушках, он злобно оглядел советников и проговорил:

— Ученые вы… мудрецы, судьи!.. Так судите же! Решайте! Выносите приговор!

— Повелитель! — заговорил один из советников. — Армяне находят поддержку у единоверных греков. Чтоб раз навсегда лишить их о той поддержки, обрати их в нашу веру! Тогда они нам подчинятся!..

Вперед выбежал обезумевший Пероз.

— Но почему столь разнузданны они, почему не смиряются, не склоняются? Почему так упорны, так смелы? Вот это объясните вы мне!.. Свысока смотрят на нас!.. — ядовито и негодующе подчеркивая слова, выкрикивал он. — Считают, что мы ниже их! Строптивый народ! Строптивый духом!..

Лицо ею исказилось ненавистью, он уже рычал:

— Раздавить надо этот дух, стереть с лица земли! Вытравить — вот приговор! Отречение всем народом! И немедленное! Без отлагательств!.. Неужели мы еще будем спрашивать у них согласия?

Михрнерсэ склонился перед Азкертом, затем повернулся к нахарарам:

— Почему безмолвствуете вы, почему не слышим мы слов мольбы? Ты был марзпаном, — обратился он к Васаку. — Говори же, ответствуй: так ли должно писать азарапету царя царей?

— Ответ у меня есть! — отвечал Васак мрачно. — Но в час сей, под угрозой привода слонов, я говорить не буду.

— Настанет час — заговоришь!

— Заговорю.

— Говори ты! — обратился Михрнерсэ к Вардану. — Скажи, так ли подобает отвечать царю царей?

Вардан выступил вперед. Его величавая осанка, уверенный и решительный взгляд приковывали к себе внимание всего судилища. Нахарары насторожились, Васак посмотрел на него испытующе. Гадишо многозначительным взглядом предлагал Васаку не давать Вардану говорить за них. Но Васак знаком дал понять: «Пусть говори г!..»

— Поскольку, наконец, мне дана возможность, я буду говорить! — начал Вардан. — Да будет ведомо тебе, государь азарапет! Я знаю, что нахожусь перед создателем могущества арийского. Знаю и то, какой ответ нами написан. Да будет известно царю царей, что мы будем сражаться против внешних врагов арийского государства и будем платить ему положенную дань. Но и только!.. Того же, что мы получили в наследие от предков наших — родину нашу, нашу свободу и наш власть, — этого мы никогда и никому не отдадим! Вот о чем мы писали… Угодно тебе — предоставь нам свободно жить в стране наших предков. Не угодно: вот — мы, и вот — вы, поступайте, как пожелаете. Ответ написан. И того, что написано, не стереть…

— Ты смеешь… дерзаешь… — прорычал Азкерт.

— Не надо, государь! — прервал его Вардан. — Прежде чем явиться к тебе, мы сами уже вынесли решение о своей жизни и смерти!..

Внезапно издалека донесся глухой, зловещий гул. То стонала земля под грузной поступью слонов. Приближался «полк бессмертных»… Ужас объял даже членов судилища, ожидавших в оцепенении, что у них на глазах разъяренные слоны сейчас растопчут армянских нахараров. Чудилось — остановилось время! Нахарары замерли. Перед лицом неминуемой смерти невозмутимым выглядел лишь один Вардан, хотя и он напряженно ждал дальнейших событии.

— Слоны пришли, повелитель! — со свирепой радостью возопил Пероз.

Михрнерсэ встал, склолклея перед Азкерюм.

— Повелигель, отошли слонов сегодня. Брось преступников в темницу! Пусть продлится для них ожидание смерти!

— Достойно и справедливо! — откликнулся весь совет.

— В темниц, дерзновенных! — крикнул дрожа Азкерт. — Бросьте их в темницу!

— Достойно и справедливо! — вторил совет.

— Сгною их в темнице, на куски разорву! Растерзаю, замучаю их, чтоб они поняли, что значит могущество арийское! — вопил Азкерт.

— Достойно и справедливо! — вторил совет.

Михрнерсэ подал знак. Вбежал евнух — главный палач; помощники, одетые белое, несли за ним инструменты и кандалы. Нахараров быстро за ковали в цепи.

Тогда они вспомнили слова Вардана, сказанные им перед отъездом: «Может быть, ссылка, темница… Нужно выиграть время!..»

Они ухватились за эту надежду…

У Васака в последнюю минуту мелькнула мысль: не заявить ли о своем отречении, спасти свое положение?..

Но вот Михрнерсэ махнул рукой, приказывая помедлить, а взглянул на Азкерта. Тот переждал немного и произнес:

— Повелеваю вам немедленно принять веру Зрадашта! Ничто не в силах отклонить меня от моего решения. Вы повинны в великом преступлении против меня, и только отречением от нечистой веры вашей можете вы искупить вашу вину. Итак, повелеваю вам: отрекитесь! А если не выполните моего повеления, прикажу в мучениях умертвить вас, войска пошлю в страну вашу, в пустыню превращу ее! Детей ваших и жен сошлю в Сакастан!..

Михрнерсэ вновь подал знак и приказал подбежавшему распорядителю приемов:

— Ашушу и Вагана держать отдельно от остальных, — впредь до нового приказания.

Распорядитель туг же у входа отвел в сторону бдэшха и агванского князя. Это не осталось незамеченным.

— Спаслись!.. — шепнул Васак Гадишо.

— Нет еще! — шепотом же возразил Гадишо, пристально глядя вслед уводимым.

Главный палач сделал знак помощникам, и закованных нахараров, в окружении стражи, вывели из дворца. Несметная толпа кишела на дворцовой площади. Посреди площади стоял «бессмертный полк» со слонами, под ноги, которых предполагалось, согласно велению Азкерта, бросить нахараров.

В предвкушении кровавого развлечения толпа бурно заволновалась, когда показались обреченные. Однако, увидев, что их проводят мимо слонов и ведут дальше, она в ярости взревела:

— Слонам.. Под ноги слонам! Растоптать!..

Слоны заволновались, угрожающе подбросили хоботы вверх, начали рыть землю ногами, готовясь к нападению. Мушкаи Нюсалавурт в бешенстве погрозил толпе кулаком и обратился к «бессмертному полку»:

— Назад! В лагерь!

«Бессмертный полк» повернул обратно. Мерно раскачивая свои холмоподобные тела, ушли и слоны.

Под охраной усиленной стражи нахараров вели сквозь беспорядочную, бушующую толпу. Побледневший и мрачный Васак с ненавистью смотрел по сторонам, как бы отшвыривая от себя любопытные взгляды. Гадишо опустил голову, но был спокоен. Гарегин Срзантцян сдерживал толпу властным движением руки. Шедший рядом с ним Артак Мокац не отрывал взгляда от Вардана, который не утратил своей горделивой и величественной осанки. Издевавшиеся над нахарарами зеваки, внезапно заметив Вардана, умолкли и стали рассматривать его широко рскрытыми глазами. Спокойным и добрым взглядом, свойственным сильному человеку, смотрел Спарапет. С мятежной и вызывающей смелостью поворачивал вправо и влево свое лицо Нершапух, шевеля губами.

Невыносимо тяжелым было положение воинов армянской конницы. Вырвавшись всякими правдами и неправдами из своих шатров, они пробились сквозь толпу и шли рядом со стражей, не в силах сдержать свою ярость и горе. Впереди них шагал сотник Аршам. Армянские конники шли, расталкивая встречных и наступая им на ноги, — воины были на грани бешенства, и нетрудно было догадаться, что они готовы на все. Заметив это, Гарегин Срвантцян одними глазами указал на бойцов Аршаму, приказывая сдержать их. Аршам обернулся и пригрозил:

— Спокойно! Не затевайте тут ничего!

— Ладно, сами понимаем — отвечали воины. — Но если хотя бы пальцем тронут кого-нибудь — ни на что не посмотрим! Костьми ляжем, а не дадим наших в обиду! Бог свидетель.

— Всех перебьем, а наших в обиду не дадим! — подхватил другой конник.

Глядя на всех налившимися кровью глазами, воины, казалось, обезумели от сдерживаемого с трудом бешенства. И когда из толпы, кто-то бросил в нахараров камнем, конники, как один, метнулись к обидчику и смяли его под ногами. Подобно стаду овец, толпа отхлынула и рассеялась. Группа воинов, которые конвоировали арестованных, бросилась на армянских конников. Закипела ожесточенная схватка. Разбежавшаяся толпа вновь начала собираться..

Столкновение могло принять угрохающие размеры, но начальник стражи отозвал своих воинов Армянские конники, однако, продолжали следовать за нахарарами, окровавленные и разъяренные, они шли рядом с нахарарами, обсрегал их от самосуда толпы, уже, впрочем, не осмеливавшейся ни словом, ни действием оскорблять их.

Начальник стражи, чувствуя, что не справился со своими обязанностями и не смог оградить неприкосновенность арестованных нахараров, на поведение армянских конников смотрел сквозь пальцы.

Нахараров провели по улицам Нюшапура к тюрьме — мрачному полуподвальному строению с высокой оградой из необожженного кирпича и глины. Открылись массивные ворота, и нахараров ввели во двор. Дверь вела в темный подземный лабиринт темницы.

Мрачное, сырое и затхлое подземелье поглотило их.

Пол темницы был земляной, грязный, нельзя было и думать о том, чтоб сесть, не говоря уж о гом, чтоб лечь…

В первые минуты нахарары молча и растерянно осматривались кругом, оглядывая стены и ниши. Затем все придвинулись к Вардану и Васаку, как будто ожидая услышать от них ответ на вопрос: что делать дальше?

— Государь Мамиконян! — со сдержанным укором выговорил Васак. — До сих пор мы молча переносили бесчестие и кару… Но до коих же пор?

— До коих пор? — повторил Вардан. — Эго известно вам самому.

— Но каков будет конец?

— Конец пусть укажут персы. Возможно, его укажут и некоторые из нас! Но, по крайней мере, для меня лично вопрос ясен.

Васак не ответил. Остальные нахарары молчали. Чувствовалось, что эти двое имеют еще много что сказать друг другу, и все ждали.

— Но необходимо найти путь примирения с царем! — снова заговорил Васак.

— Ищи этот путь! — неприязненно ответил Вардан. — Для меня такого пути нет!..

Возможно, что вспыхнул бы ожесточенный спор, если бы не вошли двое: один высокий дородный человек свирепого вида с жезлом в руке, а другой — худой, длиннобородый, с согбенной спиной. Высоко поднятым над головой светильником второй осветил помещение. Свет, казалось, еще более подчеркивал мрачный и зловещий вид темницы.

Высокий, бывший, по-видимому, начальником тюрьмы, молча и внимательно оглядел заключенных, про себя пересчитал их и, повернувшись, удалился. Сопровождавший его последовал за ним дo двери, находившейся довольно далеко. Затем, вернувшись, постоял немного, осматривая стены и пол, и также удалился. Сейчас же вошли четыре тюремных служителя с циновками и разостлали их на полу Помощник тюремщика вошел вновь, взглянул на циновки и прикрикнул на служителей:

— Зачем принесли циновки? Нужно было только паласы!

— Унести циновки? — многозначительно спросил один из служителей.

— Куда уж уносить! Несите паласы и подушки.

Пока служители выполняли его распоряжения, он молча и внимательно разглядывал нахараров. Служители принесли паласы, разложили их на циновках. Один принес и установил в углу большой карас. Помощник тюремщика нагнулся к карасу, понюхал и крикнул на служителя:

— Что это — вода или вино, животное ты этакое? Служитель замер в испуге. Помощник тюремщик приказал:

— Унеси сейчас же и принеси воды!

Служитель немедленно вынес карас и вернулся с другим.

Распорядившись принести хлеба, помощник вышел. Служители принесли хлеб, несколько грубых чаш и мисок и тоже удалились.

— Ну что ж, будем угощаться! — с горечью сказал Вардан, опускаясь на палас.

Артак Мокац уселся рядом Подошел к ним и Нершапух; Васак, Гадишо и Артак Рштуни сели в стороне. Остальные нахарары, измученные физически и душевно, бессильно опустились на паласы.

Васак ломал себе голову над тем, как бы увидеться с Кодаке м: узнать от него, что сделано им до сих пор и чем он может помочь теперь В суматохе он ре сумел повидаться и поговорить с Гютом наедине.

Ему бы хотелось переговорить и с другими нахарарами, но в последние дни — и сегодня особенно — нахарары были во власти тяжелых дум, не располагавших к беседе Вардану захотелось пить. Артак Мокац вскочил и, взяв чашу, нагнулся над карасом; зачерпнув из него, он сразу же увидел, что в чаше — вино, а не вода, которую приказал принести помощник тюремщика. Вардан взял чашу и заметил:

— Вот странный человек — Странный!.. — согласился Артак Мокац.

Обратили внимание на необычные распоряжения тюремщика и остальные нахарары.

Скоро стало темнеть. Мрак объял заключенных. Они молчали, каждый был погружен в свои думы. Лишь Ваан Аматуни читал вслух молитву.

Вошел помощник главного тюремщика со светильником в руке Артак Мокац обратился к нему и потребовал воды. Не ответив ни слова, тот вышсл и немедленно вернулся с большим кувшином Ашушу и Вагана ввели в один из внутренних покоев царской ставки. Распорядитель приемов почтительно пригласил их опуститься на подушки и удалился.

— Ну, раз их отвели в темницу, значит, они проиграли! — со смехом проговорил Ашуша.

Ваган глядел на него с изумлением.

— Да, проиграли! — уже совершенно серьезно повторил Ашуша — Нас отделили от армян, — медленно произнес Ваган; серые его глаза пристально глядели на Ашушу. — Но с некой целью?

— Уж во всяком случае не для спасенья нашей души — отрезал с горечью Ашуша.

— Ты полагаешь, что нас не будут принуждать к отречению? Ашуша горько улыбнулся.

— А ты полагаешь, что Михрнерсэ поверит нашему отречению или отречению армян?

— Зачем же принуждать?

— Это хитрый маневр Михрнерсэ: он-то знает, что наши народы примут ложное наше отречение за действительное…

В шатер заглянул дворцовый служитель и быстрым движением отдернул занавес. Ашуша узнал вошедшею старца: это был приближенный Михрнерсэ, придворный по имени Врам.

С добродушной усмешкой оглядев князей, он опустился на подушку и знаком предложил князьям занять место рядом с ним.

— Нехорошо получилось! — небрежно промолвил он. — Но армяне сами виноваты. Убедите их, пусть отрекутся, — кончим дело.

— Как можно их убедить, государь, если они решили не отрекаться? — возразил Ваган.

— Зачем отрекаться? — небрежно махнул рукой Врам. Ваган с изумлением взглянул на него. Ашуша отвел глаза.

— Ну да! — повторил Врам. — Нет никакой надобности отрекаться! Убедите их — пусть согласятся на притворное отречение. Да и вы сделайте то же самое. А потом уезжайте все домой! Ведь это — повеление царя царей! Разве можно шутить? Хорошенько обдумайте!..

Врам долго еще развивал свою мысль Слушая его со вниманием, Ашуша не сделал ни одного движения, не откликнулся ни одним словом. Ваган с сомнением переводил взгляд с Врама на Аг.ушу. Растерянность и сомнения Вагана еще более возросли, когда он увидел, что Ашуша молчит и не дает никаких обещаний, а Врам собирается уйти.

— Ну, желаю вам удачи и мудрого решения!.. Пребывайте с миром!

— Иди с миром, государь! — приветливо отозвался Ашуша. Не успел Врам выйти, как князь Ваган.нетерпеливо повернулся к Ашуше.

— Хитрит! — усмехнулся Ашуша. — Отрекаться не надо, надо лишь притвориться…

— И как ясно он дал это понять! — засмеялся Ваган. — Какой удачный выход он нам подсказал…

— А ты думал, что только мы умны?

Занавес отдернулся. В шатер вошли палачи с молотками и цепями; их сопровождали воины во главе с десятником. Палачи быстро заковали в цепи Ашушу и Вагана.

— Следуйте за нами в темницу! — проговорил с каменным равнодушием старший воин.

Князья последовали за ним, онемев от обиды и гнева.

Покуда армянские нахарары томились, терпя унижения вместе с бдэшхом и агванским князем, их друзья и враги выбивались из сил: одни старались их спасти, другие — погубить.

Варазваган вертелся вокруг Михрнерсэ и других вельмож, вновь настоятельно предлагая свои услуги персидскому двору. Заточение Васака и нахараров вызвало среди вельмож разговоры о том, что Азкерт намерен назначить в Армению другого марзпана. Это окрылило Варазвагана. Он уже прямо ставил перед персидскими князьями вопрос о своем назначении на этот пост, прося их содействия перед Михрнерсэ.

Но не спал и Кодак. Он напряг все свои силы, призвал на помощь все свои способности. Теперь или никогда! Он решил вызволить Васака. Сближение с Варазваганом помогло ему в этом совершенно случайным образом: однажды он увидел у него Вараздухт и узнал, что она бывает у князя Вахтанга вместе с женой Варазвагана, которая состоит в близком родстве с тещей Вахтанга. Следовательно, Вараздухт может обратиться с просьбой к Вахтангу…

На второй день их заточения к армянским нахарарам вошел помощник тюремщика и вызвал Арсена Энцайни. Когда последний в изумлении выступил вперед, тюремщик заявил, что Арсена освобождают. Неприятно были изумлены и нахарары: освобождение Арсена не могло почитаться хорошим признаком. У всех родилось далее подозрение: не смалодушничал ли он, нет ли у него каких-то темных связей?..

Выйдя из тюрьмы, Арсен увидел у ворот Вахтанга, который привел с собой коня и для него.

— Едем домой, я тебе расскажу, что и как случилось! — сказал Вахтанг Арсену, пуская вскачь своего коня. Арсен поскакал за ним.

— У меня была Вараздухт, — объяснил Вахтанг. — Она пришла просить меня, чтоб я похлопотал о твоем освобождении. Вот, поистине, преданная соотечественница!..

— Не ожидал! — удивился Арсен.

— Все хорошее обычно приходит оттуда, откуда мы его не ждем!..

— А что нового? — спросил Арсен.

— Сейчас расскажу…

И Вахтанг стал рассказывать Арсену о событиях дня.

Поведение Вараздухт объяснялось довольно сложным сплетением обстоятельств. Началось с того, что Кодак, тайно встретившись с ней, посоветовал ей пойти к Вахташу и просить его добиваться освобождения Васака через Михрперсэ. Это не представлялось невозможным, поскольку мать Хоруши и супруга Варазвагана были родными сестрами и Вараздухт вместе с нею часто бывала в доме Вахтанга.

Но Вараздухт поступила гораздо хитрее и умнее. Она пошла к Вахтангу и стала просить его добиться освобождения… князя Арсена Энцайни. Это должно было скрыть ее подлинную цель — освобождение Васака. Кодак не знал, что Арсен часто бывает у Вахтанга. Последний заявил, что, хотя он и не подумал об этом сам, но почитает своим долгом хлопотать об освобождении Арсена. Он пошел к сестре Михрнерсэ, Арамаиде (она приходилась теткой по отцу ею покойной жене), и попросил ее добиться у Михрнерсэ освобождения Арсена — как «колеблющегося в вере» армянского князя, которого можно использовать для внесения раскола среди нахараров.

При жизни своей супруги Вахтанг был очень дружен с Арамаидой, а Михрнерсэ считался со своей сестрой и был очень привязан к ней: именно Арамаида несколько лет тому назад спасла от смерти Вараздухт, которую преследовал рассвирепевший Варазваган.

Вахтанга и Арсена у ворот дома дожидалась мать Хориши. Арсен подошел к ней, обнял и поцеловал ей руку. Вошли в дом.

— Ах, терзают они вас! — промолвила госпожа.

— Да, терзают! — подтвердил Арсен.

— Арамаида говорит, что нахараров собираются через два дня бросить под ноги слонам, — грустно сказала госпожа.

— Но за что? — спросил Вахтанг, замерев от ужаса.

— За то, что они не сразу выполнили приказ повелителя.

Арсен оцепенел. Ему стало стыдно за себя, за то, что он не в тюрьме. Теперь, при этом страшном известии, он был охвачен одной мыслью: как спасти заключенных?!

Вахтанг удалился к себе. Госпожа усадила Арсена рядом с собой и стала расспрашивать его о пережитом: она очень беспокоилась за Арсена, которого любила почти как мать.

— Где же Хориша и Ормиздухт? — спросил Арсен.

— У себя, — улыбнулась господа. — Ведь у нас гостит Вараздухт — дочь сестры Варазвагана. Она хотела тебя повидать.

— Зачем?

— Ей бы хотелось, чтоб ты помог ей спастись из когтей Варазвагана. Он не разрешает ей вернуться в Сюпик, хочет погубить бедную девушку! Подозревает, что она участвует в каких-то кознях против него!.. Подожди, я пойду приведу ее. Поговори с ней, — сказала госпожа с лукавой улыбкой заговорщицы.

Она быстро поднялась и вышла.

Тотчас же в покой скользнула Хориша. Она пополнела, стала еще прекраснее, в глазах появилось более сознательное выражение. Упав в объятия Арсена, она разрыдалась.

— Почему ты плачешь, Хориша? — спросил Арсен.

— Мне все сказали, я знаю о решении царя! — Хориша еще крепче прильнула к его груди. — Если тебя тронут, я пойду рядом с тобой, — скажу, что и я христианка!..

Вошла госпожа в сопровождении Вараздухт; она глазами делала знаки Хорише удалиться, но Хориша медлила.

— Они — земляки! — сказала тогда госпожа. — У них есть, вероятно, что сказать друг другу! — И обратилась к Вараздухт: — Не стесняйся, князь свой человек у нас и поймет тебя! Говори смело, он тебе не откажет.

Вараздухт, не двигаясь с места, поникла головой. Госпожа вышла и увела с собой Хоришу. Арсен внимательно присматривался к Вараздухт, — чем-то она была ему неприятна, несмотря на всю свою красоту.

— Говори же, я слушаю тебя! — сказал Арсен. Вараздухт подошла и села на ковер.

— Князь, у меня просьба к тебе, — начала она, ЁОДЯ пальцем по вышивке на своей одежде и не подымая головы, — Молю тебя, поговори с госпожой, пусть она мне устроит прием у Арамаиды. Не скрою от тебя: я хочу себя спасти. Я буду жаловаться на Варазвагана…

— Почему? Разве он не родственник тебе? — с изумлением спросил Арсен.

— Он жаждет погубить меня. Догадался, что я помогаю нахарарам, что это я передаю им вести в тюрьму через помощника тюремщика. Вчера он был у Михрнерсэ и сообщил, что нахарары решили не отрекаться и принять мученический венец. Михрнерсэ намерен завтра бросить их под ноги слонам.

— Хорошо, допустим, что отречение Варазвагана притворно. Какой же смысл Михрнерсэ удалить его?

Вараздухт смутилась. В начале этого свидания она составила себе не очень высокое представление об уме Арсена, хотя и знала, что именно такие простодушные люди, как он, способны иной раз ставить опасные ловушки другим. Сохраняя хладнокровие, она ответила:

— Он мешает Васаку в его усилиях обратить армян в огнепоклонничество исключительно для того, чтобы самому занять его место. Сам он не сильнее Васака. В Армении все считаются с Васаком и любят его, а Варазвагана проклинают…

— А Васак действительно имеет такие помыслы? — поразился Арсен.

— Боже упаси! Я должна так говорить только для того, чтоб уломать Михрнерсэ. Я должна разоблачить Варазвагана, должна раскрыть, что он расхищал казну и навез большие богатства к себе в дом. Это истинная правда!.. Я расскажу, что его отречение притворно!

Арсен почти дал убедить себя.

Он обратился к Вахтангу и госпоже с просьбой ввести Вараздухт к Арамаиде, и как можно скорей, так как дело это касается жизни и смерти армянских нахараров. Его просьба была уважена, и Вараздухт предстала перед Арамаидой.

Это была высокого роста, худощавая пожилая женщина. Ее умные острые глаза изобличали ум и проницательность. Она пристально взглянула на Вараздухт, державшуюся скромно, даже смиренно. Когда та склонилась к ее руке, Арамаида мягко оттолкнула ее и спросила, морща лоб:

— Подожди-ка! Не ты ли это была у меня несколько лет назад?

— Я, госпожа, — подтвердила Вараздухт.

— Тебя преследовал Варазваган? Он хотел погубить тебя?

— Он этого и сейчас добивается, госпожа! — сказала Вараздухт.

Арамаида встала и, взяв с собой Вараздухт, повела ее прямо к брату.

Сидя на своей подушке и отливая из кубка шербет, Михрнерсэ был поглощен изучением какой-то рукописи, которая, как видно, сильно занимала его. Когда вошли обе женщины, он поднял голову, приветствуя их улыбкой, более похожей на свирепую гримасу.

— Входите! Подойди! — обратился он к Вараздухт. Вараздухт не решилась подойти ближе. Тогда Арамаида взяла ее за руку, повела за собой, сана села рядом с Михрнерсэ и передала ему просьбу Вараздухт.

— Почему же хочет он погубить тебя? — спросил Михрнерсэ.

— Он подозревает приверженца Васака в каждом, кто прибыл из Сюника, и добивается его гибели. Но ведь я — дочь его сестры! Как у меня подымется рука на кровного родственника, сколь бы ни был Васак полезен персидскому правительству?!

— Садись рядом со мной, дочь моя! Расскажи, как действовал Васак в Армении.

— Васак продвигал дело с отречением от веры и добился хороших результатов. Несколько князей уже тайно отреклись. Сам-то он давно уже огнепоклонник, но опасается Вардана и потому не открывается Зная об этом, Варазваган боится потерять свой вес в глазах азарапета Персии и стремится погубить Васака. Впрочем, это их личные дела, меня пусть они оставят в покое.

Михрнерсэ нахмурился. Вараздухт почувствовала, что ей удалось заставить его думать о Васаке, но, чтоб замести следи, она стала рассказывать о Варазвагане, о совершенных им насилиях, о его темном прошлом, о его хищениях и корыстолюбии.

— Хорошо, довольно, можешь удалиться, дочь моя! — сказал Михрнерсэ холодно, но с видом человека в чем-то убедившегося.

«Дочь моя!» — это обращение Вараздухт запомнила…

Склонившись перед Михрнерсэ, она уже собралась уходить, когда вошел Вахтанг.

— Что делают нахарары? Вероятно, ты имеешь тайные сведения? — уставился на него Михрнерсэ.

— Они решили принять мученический венец. А казнь… Ты ведь знаешь армян: для них смерти не существует, если они решили идти на подвиг!

— Что говорит Спарапет Вардан?

— Как раз Спарапет Вардан и призывает их к подвижничеству. По моему разумению, государь, следовало бы их судьбу смягчить.

— Завтра же выпускаю на них слонов!.. — негромко, в глубоком раздумье, сказал Михрнерсэ.

— Но ведь Васак и некоторые другие отступились уже, государь!

— Так пусть они заявят об этом… — Михрнерсэ не закончил начатой фразы.

Арамаида и Вахтанг встали. Они оба почувствовали, что ветер подул в другую сторону.

Жизнь заключенных в тюрьме становилась все более и более невыносимой. Сырость, насекомые, тяжелый воздух, унизительное положение и мысли о родине, которой грозит опасность, терзали и подтачивали их силы.

Васак несколько раз обращался к Вардану и остальным князьям, предлагая обсудить положение, поискать какой-либо выход. Но Вардан неизменно заявлял каждый раз, что иного выхода, кроме вероотступничества, нет, — а на этот путь он не станет.

В тот вечер, когда Вараздухт посетила Михрниерсэ, заключенные пережили большую тревогу: главный тюремщик непрерывно сновал взад и вперед, он то останавливался и впивался в них взглядом, то удалялся, не сказав ни слова; так же поступал и его помощник. И вот, воспользовавшись минутой, когда старший тюремщик вышел, помощник задержался, отстал и вновь вернулся к заключенным. Он, очевидно, хотел что-то сообщить им, но опасался быть замеченным.

— Подойди-ка сюда, приятель! — подозвал его Вардан. Тот подошел.

— Что случилось? — спросил Вардан. — Почему вы непрерывно снуете взад и вперед?

— Ничего нет, князь! — отвечал тюремщик, не отводя от него взгляда.

— Уж не казнить ли нас собираются? — не то в шутку, не то серьезно настаивал Вардан.

— Да, князь, завтра собираются выпустить на вас слонов… Повелитель разгневан тем, что вы медлите с отречением.

— Хорошо, можешь идти! — сказал Вардан, покачав головой. — Значит, они все еще надеются…

Помощник вышел было, но сейчас же вернулся.

— Имей снисхождение, князь! — сказал он. — Я хочу сказать тебе еще кое-что. Вы — одновременно и князья и заключенные. Сегодня вы еще живы, а завтра вас растопчут слоны. Что такое отречение?.. Кто полезет к вам в душу узнавать — искренне ваше отречение или притворно? Изъявите покорность и уезжайте к себе на родину молиться вашему богу! Не в первый раз это будет, да и не в последний…

Вардан свирепо сверкнул на тюремщика глазами. Тот попятился и выбежал вон. Все молчали. По всей видимости, были среди присутствовавших и такие, которые разделяли взгляды тюремщика… Васак заметил, какая воцарилась многозначительная тишина, и оценил ее как признак перелома.

Было за полночь, когда помощник тюремщика явился снова. Он осторожно приблизился к Ваану Аматуни и сообщил ему, что пришел князь Арсен с одним персидским вельможей; он поручил сообщить нахарарам, что казнь назначена на завтра. Пусть нахарары спешат с решением…

В темноте тюремщик приблизил губы к уху Аматуни и шепнул ему:

— Во имя любви к Христу, спасите души ваши! Аматуни удивился:

— Кто же ты сам?

— Я христианин… верую и исповедую веру истинную…

— Иди сообщи им, что мы думаем над этим! Тюремщик вышел.

Приближался рассвет. Приближался грозный день. Нужно было спешить… Аматуни сказал:

— Князья, роковой час наступает! Не было бы беды, если бы погибли только мы. Но ведь погибнет и страна… Решим, что делать!

Во тьме совещались также Васак и его сторонники. Жестокая ясность положения давала им возможность действовать более открыто. Гадишо, Гют Вахевуни, Артак Рштуни и Манэч Апахуни говорили друг другу:

— Ночь проходит. Какое же мы вынесем решение? К этой группе подошел и бдэшх Ашуша вместе с князем Ваганом.

— Князья! — заговорил он решительным тоном. — Надо решать!

— Каково же твое решение, государь бдэшх? — спросил Васак.

— Притворное отречение! Ведь все равно, рано или поздно, придется пойти на это. Опасно упускать удобный час…

— Гм… Ты думаешь, это убедит его? — задумался Васак.

— Убедит. Должно убедить!

Ашуша направился к Вардану. За ним потянулись и сторонники Васака.

Отблеск священного огня, горевшего на атрушане в тюремном дворе, проникал к заключенным через узкую щель в стене, выхватывая из тьмы лица собравшихся вокруг Вардана нахараров. Вардан печально улыбнулся Ашуше.

— Ты хочешь предложить мне согласиться на отречение? — негромко спросил он.

— Ты уловил мою мысль, Спарапет, — кивнул Ашуша. — Да, на отречение, но… притворное!

— И ты надеешься на успех?

— Не буду скрывать — сильно надеюсь! Вардан помедлил с ответом.

— Решиться на притворное отречение, а персов уверять, что мы отрекаемся искренне, — значит почитать их за детей несмышленых! Отречься притворно и позволить убедить наш народ, что мы отреклись искренне, — значит предать наш народ.

— Грозен час, государь Мамиконян. Сообщи свое решение! — молвил Васак.

— А ты сам что-нибудь решил? — спросил Вардан.

— Я жду решения остальных.

Общее молчание длилось долго. Никто не решался ни заговорить, ни даже пошевелиться.

Наконец, Нершапух повернулся к Ваану Аматуни:

— Что же нам делать, азарапет? Смерти я не боюсь, но родина…

— Никто здесь смерти не боится! — громко ответил азарапет. — Страшно только за родину…

— Что ты хочешь сказать? — встрепенувшись, резко спросил Вардан.

— То, что мое слово будет едино с твоим! — спокойно ответил азарапет.

— Отречение — вопрос не совести, князья! — заговорил Вардан — Совесть свободна, она свои дела уладит. Наше отречение — вопрос государственный. Притворство, ложь — говорите вы? Но притворство притворством и останется! То, что будет обманом здесь, будет обманом и там! Никто и нигде не должен знать истину. Да, только так. Другого выхода нет!

— Другого выхода нет! — откликнулся Нершапух Арцруни. — Мы пленники. Нас долго держать в заточении не будут, не дадут нам выиграть время. Завтра — конец. А что будет с родиной?

— Но, по крайней мере, на родине сейчас царит единение! — нахмурился Вардан. — Единение менаду ее верными защитниками и теми, кого они считают своими вождями! А весть о нашем отречении вызовет разлад, раскол и смятение, и растерявшаяся страна погибнет в неравной войне. Как же нам показаться на родине с этим притворным отречением и скрывать его притворность? Кому можем мы объяснить, кого мы уверим, что мы не предатели? Все смешается, все будет нам во вред и врагу на пользу! А всдь мы клялись народу ничего не уступать…

Слово взял бдэшх Ашуша.

— Ты прав, Спарапет! Прав во всем! — сказал он. — Но ведь если мы останемся в живых — это тоже победа. Остаться в живых сегодня, значит быть победителем завтра!

— Убивать нас не станут! — отмахнулся Вардан. — Если бы он хотел нас уничтожить, он бы сделал это вчера. Час безумия упущен… Теперь же наше дело в руках Михрнерсэ. А у него ясная голова на плечах. Да и с кушанами дела идут не так, чтобы можно было нас тронуть сейчас, не из тех мы, кого можно проглотить безнаказанно. Это ему ведомо! Он притворно поверит нашему притворному отречению и отправит нас домой с настоящими жрецами и настоящим войском… Вот тогда разразится настоящее бедствие, когда придет жрецы и войска!

— Значит, и ты сознаешь, государь Мэмиконян, что они растопчут страну! — выступил Васак. — Нет выхода иного… Согласимся на отречение!.. На притворное отречение!

— Да, да! Для виду… — подхватили Гадишо, Гют, Артак Рштуни и Манэч.

— Согласимся притворно.. А когда, с божьей помощью, доберемся до родины — откинем прочь всякий обман. Да и время выиграем!..

— А вы как решили? — обратился Вардан к своим сторонникам.

Первым выступил Нершапух:

— Государь Мамиконян, ми думаем согласиться на притворное отречение. Но если ты полагаешь, что среди нас есть изменники, — знай, мы пойдем за тобой в огонь и в воду! Решай сам…

— Необходимо согласиться, Спарапет!.. — сказал свое слово и Аматуни. — Необходимо во имя спасения страны! Многое делается во имя родины такого, на что не решится никто ради своей личной выгоды. На нас смотрит народ, от нас ждет он спасения. Нам надо остаться в живых, чтобы спасти его!

— Но что же ты предлагаешь нам во имя спасения родины? — поднял голос и Васак. Вардан вспыхнул:

— Что?.. Ты думаешь, я остановлюсь перед любым способом спасения родины?! Много мы перенесли бурь — и много раз находили путь к спасению. Что же, пусть падет и этот грех на мою голову — не на вашу. Я согласен. Но с одним условием: клянитесь все, что на родине вы все вместе со мной заявите во всеуслышанье всю истину!..

— Клянемся! — в один голос откликнулись все.

— Клянемся! — подтвердил и Васак. — Вернувшись в Армению, мы будем снова открыто исповедовать христианскую веру. Согласись же, Спарапет!..

— Вот это меня затрудняло. И только это может заставить меня согласиться!

— Клянемся господом богом и священной родиной нашей! — провозгласил Ваан Аматуни.

— Клянемся! — подхватили нахарары.

Через тюремного служителя Аматуни вызвал главного тюремщика. Тот явился немедленно и радостно оглядел заключенных Азарапет поручил ему поставить Михрнерсэ в известность о принятом нахарарами решении.

Все население Нюшапуха собралось на поле, прилегающем к лагерю, — посмотреть казнь армянских нахараров. Уже готовили слонов, возбуждая их вином и дымом ладана. Они злобно рыли ногами землю и подбрасывали вверх свои хоботы.

Воины армянской конницы не помнили себя от бешенства. Лишь Нерсик и Бабик были спокойны и радостны: значит, их отец тоже был в числе защитников родины!.. Эта мысль воодушевляла их. Вместе с армянскими воинами они пошли на поле — проститься со своим отцом и другими нахарарами. Тяжелым должно было быть зрелище, но они старались сохранить твердость духа, как подобало детям защитника отчизны.

Толпа зарычала. Это было знаком того, что приближались осужденные. Армянские воины сбились в одну кучу. Вот показались нахарары… Но слонов все еще не выпускали из загона. Изумлению толпы не было границ, когда появились нахарары: верхом на скакунах они проследовали к стоянке армянской конницы, и там со всеми почестями их пригласили спешиться. Нахарары были не умыты и не одеты, но все же не были похожи на только что вышедших из тюрьмы заключенных. Васак, Гадишо, Рштуни, Гют и Манэч держались спокойно, еле скрывая свою радость. Надломленными и печальными выглядели Артак, Нершапух, Ваан Аматуни и Шмавон. А Вардан, вероятно, за всю свою жизнь не выглядел столь смятенным, да и не имел никогда к тому подобных причин… Привьмный к опасностям, всегда неизменно свободный внутренне, он первый раз в жизни совершил насилие над своей совестью; первый раз он обманывал себя и других, кривил душой и лукавил Он испытывал такие острые укоры совестч, такой стыд, что готов был провалиться сквозь землю, лишь бы никого не видеть, — в особенности своих воинов, которые ел огрели на него с напряженным изумлением.

Толпа глядела в сторону загона, удивляясь, почему запаздывают слоны. Окликали сторожей, но никто не отзывался. Заподозрив, что казнь нахараров отменена, толпа стала готовиться побить осужденных камнями. Армянские воины бросились к себе в лагерь за оружием и скакунами и с угрожающим видом вернулись. Атмосфера накалялась. Еле уловимый знак, одно какое-нибудь слово — и избиение началось бы.

Положение спас главный тюремщик, ехавший во главе стражи. Он придержал коня и закричал:

— Окажите почести нахарарам: они признали учение маздаизма!

— Признали?! — зарычала толпа.

— Закон маздаизма!.. — еще громче крикнул тюремщик. — Почтите же их!..

Люди отбросили прочь приготовленные камни и с шумом бросились целовать нахарарам руки, осыпать поцелуями поводья и гривы их коней. Нахарары старались как-нибудь избавиться от этих ггоздравлений, но тщетно.

К Вардану подбежал Аршам, впился в него испытующим взглядом и заметил в глазах Спарапета неизъяснимо глубокую тоску. Вардан видел, как армянские воины, убитые стыдом и скорбно, прижались друг к другу, как бы оцепенев от горя, и смотрели на него глазами, полными упрека и отчужденности. Он мысленно молился, чтобы не навлечь опасности на себя или на них.

Бабик и Нерсик стояли, крепко держась за руки, и следили глазами за Васаком. Тот спокойно взглянул на сыновей и кивком приказал им пойти в лагерь.

Когда в лагерь прибыли нахарары, ни один воин не подошел к ним. Только служители приняли коней и откинули пологи шатров.

Вардан поспешил войти в шатер, чтобы не чувствовать устремленных на него глаз, которые жгли его. Он не в силах был перенести и взгляды товарищей своих. Артак внимательно следил за Варданом, очевидно, желая заговорить с ним, но Вардан именно его и избегал, пожалуй, больше, чем остальных. Нершапух что-то шептал про себя. Шмавон выглядел разъяренным, — этот молчаливый и необщительный человек, который до сих пор не принимал активного участия ни в каком решении, стал уже тяготиться вынужденным отречением. Войдя к Вардану, он мрачно сел рядом с ним. Немного спустя вошли, следом за азарапетом, Нершапух и Артак Мокац.

— Напрасно мы отрекались, нужно было отказаться, — пусть бы нас растоптали насмерть слоны!.. С каким лицом покажемся мы теперь нашим родным и народу? — проговорил Шмавон.

— Эх, оставим гордыню! Много мудрых и отважных людей знал я, которые не сумели избегнуть западни, — со вздохом отозвался Вардан. — Попались и мы. Вероятно, сделали какую-нибудь ошибку, загордились… Нелегкая вещь — родина! Не всякий достоин иметь родину.

Вардан говорил со жгучей горечью. Нахарары слушали его безмолвно, в душе соглашаясь с ним и желая дать ему возможность облегчить наболевшее сердце.

— Когда же будет конец этим терзаниям? — удрученно воскликнул Вардан. — Когда же мы выберемся отсюда к себе домой?!

— Ты скажи мне, Спарапет, что они задумали? — обратился к Вардану Артак, намекая на приверженцев Васака.

— Не знаю, что задумали, но условие остается условием: немедленно по прибытии на родину мы заявляем о ложности нашего отречения, — резко сказал Вардан.

Появившийся в этот момент гонец известил Васака, что Михрнерсэ приглашает его к себе во дворец и просит пожаловать с сыновьями. Обрадованный Васак предложил гонцу подождать, пока он оденется так поворот судьбы! — с насмешкой заметил азарапет.

— Рьбка нырнула в воду… — сказал Нершапух. — Из-под слоновыx ног он поднимается к новым почестям в сане марзпана!…

Вместе с гонцом прибыла группа военачальников и пышно разодетых дворцовых служителей. Все ждали Васака у его шатра. Васак одевался, приказав одеваться также Бабику и Нерсику.

— А нам зачем ехать? — недовольно возразил Бабик.

— Быстрее, быстрее! Сейчас не время расспрашивать! — торопил Васак.

— Мы же не отрекались, зачем же Михрнерсэ принимать нас? — упорствовал и Нерсик, с опаской поглядывая на отца. Васак сверкнул глазами:

— Быстрее, говорю вам, одевайтесь!

Бабик мрачно покорился, его примеру последовал и Нерсик, и вскоре все трое были готовы. Васак вышел из шатра, у которого его ждали Гадишо, Гют, Рштуни и Манэч. Они уже не скрывали своей близости к Васаку и враждебность к приверженцам Вардана. Решение об отречении было им очень на руку. Отречение было притворное — стало быть, они «притворялись»… Что же было предосудительного в том, что они «притворялись» очень умело и перед всеми?.. Они имели на это право. Тем более, что и сам Вардан должен был понять и признать, что, если подать повод к подозрению, — все дело будет в опасности. И сам Вардан обязан притворяться столь же «умело»…

Стоя у входа в свой шатер, Вардан следил за отъездом Васака. Это, конечно, не было столь уж важным событием: подразумевалось само собой, что отрекшийся от веры марзпан должен был вновь удостоиться почестей и быть приближенным к Михрнерсэ белее, чем все остальные; ведь Михрнерсэ поверил в искренность отречения Со всех сторон все, все благоприятствовало Васаку и его единомышленникам. Вардан вынужден был молчать… Пусть лишь до прибытия на родину, но как далеко было еще до родины. И чего только не могли натворить Васак со своими сообщниками до прибытия на родину!..

Васак простился с нахарарами, сияя от радости; чтобы придать еще более торжественный вид своему выезду, он ехал медленно Когда он скрылся из вида, Аршам, следивший за ним с группой воинов, заметил:

— Радуется! Едет получать цену за свое отречение!

— А Спарапет приуныл!.. — заметил один из воинов.

— Совершил смертельный грех, конечно, должен приуныть! — отвернувшись, с возмущением пробормотал Аршам.

— И Спарапет от нас отступился! — простонал кто-то.

Воины разошлись.

Целый день все были глубоко подавлены. Вардан лежа а у себя в шатре, ни с кем не разговаривая. Принесли обед, но он и не дотронулся до еды. Казалось, он перенес тяжелую болезнь — за один день он так осунулся и пожелтел, точно болел месяцами. Никогда в жизни не чувствовал он такой горечи. И самым тяжелым было то, что он вынужден таиться, притворяться перед своими воинами.

К вечеру пришли маги и стали устанавливать атрушан в головной части лагеря армянской конницы. Полюбоваться зрелищем пришли также воины из персидского лагеря. Персы весело заговаривали с армянскими воинами, но те не отвечали им ни слова и глядели на них холодно. Один из магов подошел к княжеским шатрам и хотел было войти к Вардану, но Артак преградил ему путь:

— Нельзя!

Маг повернул обратно. Объясняя такой прием непривычкой к огнепоклонству, он не придал ему значения.

Вскоре послышалась молитва магов: они приучали лагерь…

— Начали! Первый урок дают — горько пошутил Вардан, обращаясь к вошедшему Артаку.

Артак с болью взглянул на Вардана, на его искаженное и измученное лицо и стал у его изголовья. Он также терзался и чувствовал себя униженным.

— Спарапет, случалось ли тебе попасть в величайшую опасность, из которой не было надежды спастись — проговорил он — Как поступал ты в такой момент?

— Тогда я был господином себе: я сражался и вызволял себя! — отвечал Вардан — Но там шел бой А это — шутовство.

— Будем на родине — освободимся от греха лжи! Лишь бы не сочли нас за изменников! Не то ослабеет страна. А в вопросах войны вера места не имеет — Мы загрязнили совесть наших воинов, душу наших братьев, — с горечью возразит Вардан. — Душу к этому приучить нельзя…

— Поедем на родину и кровью смоем грех! Пусть другие после нас живут с чистой совестью… А что скажешь о марзпане, Спарапет? — переменил разговор Артак.

— Здесь марзпан виляет; я испытаю его там, дома. И если он отрекся на самом деле — горе ему!..

Прибывший от Васака гонец привез известие о том, что Азкерт и Михрнерсэ решили пышно и торжественно отметить отречение нахараров и принятие ими учения Зрадашта.

Был установлен следующий порядок: рано утром нахарары с армянской конницей должны ждать в полной готовности; как только наступит час «зари», они должны предстать перед могпэтан-могпэтом на большом поле персидского лагеря, где совершится их первое поклонение солнцу вместе со всем персидским войском, с повелителем персов и персидскими вельможами. Затем они примут участие в большом совете в палатах Азкерта.

Вардана точно ударили обухом по голове. Но он сдержался и с горечью вымолвил:

— Ну что ж, если мы согласились быть шутами, мы должны и вести себя, как шуты…

Пышно разодетая группа всадников явилась вместе с магами и придворными вельможаги в лагерь армянской конницы, чтобы сопровождать нахараров на поле, где должен был состояться обряд поклонения солнцу. Обширное поле ходило ходуном — так его запрудили воины, кони и слоны. Пыль стояла столбом. Наконец, солнце чуть позолотило облака.

Армянская конница во главе с Варданом и Васаком расположилась между двумя крылами персидского войска.

Сотни барабанщиков и трубачей, трубя в трубы и ударяя в барабаны, вышли из-за шатров и гурьбой направились к полю. За ними следовал Азкерт со своей огромной свитой, в которую входили Михрнерсэ с придворными, могпэтан-могпэт и полководец Мушкан Нюсалавурт. Войска прогремели приветствие, похожее на гул урагана в лесу. Когда шествие приблизилось, все войско склонило свое оружие и знамена в честь Азкерта, ехавшего мерным шагом на могучем коне. На царе была осыпанная бриллиантами корона и вытканный золотом, украшенный драгоценными камнями плащ. На Михрнесрэ также был нарядный красный плащ с роскошно вышитой золотою каймой. За Азкертом ехали придворные в праздничных одеяниях и островерхих шапках. Азкерт остановился на площади перед армянскими нахарарами. По одну его сторону стоял Михрнерсэ, по другую — могпэтан-могпэт, окруженный именитыми магами. Армянским нахарарам, стоявшим между рядами персидских войск, предложили выйти и подойти к свите Азкерта. Новообращенным воздавались почести.

Азкерт и его свита спешились Хрипло, с сатанинской силой, прозвучала витая труба..

Восток все более светлел. На вершине горы что-то сверкнуло, и, наконец, показалось огненное солнце. Все войско вместе с Азкертом и тысячами людей пало ниц.

Могпэтан-могпэт выбежал вперед и, простирая руки к солнцу, воззвал:

— «Я сущий, я есмь Мазда!» Преклонимся же перед Агурамаздой — праведным повелителем истины. Поклонимся Амшасбанде — хранителю и дарителю благ!.. Поклонение водам, деревьям, животворному духу природы! Поклонение Агурамазце, кем сотворен дух этот! Поклонение Зрадашту, Кава Виштаспу, Фрашошдре и Джамаспе и всем древним жрецам огня!..

Все замерло, оцепенело. За целый час молитвы не дрогнул, казалось, ни один листок. Вардан чувствовал себя в каком-то кошмаре. Лежа ничком, он дрожал всем телом. Артак и Нершапух держались, на всякий случай, рядом с ним, с обеих сторон, Могпэтан-могпэт закончил молитву, подал знак, по которому все встали, и запел высоким гнусавым голосом какую-то мелодию, к которой присоединили свои голоса тысячи магов. Мелодия росла, ширилась, и вот она понеслась по всему лагерю. Это был гимн солнцу. В такт мелодии войско потрясало копьями, мечами, щитами и знаменами, воздевая их к небу.

Мелодия тянулась, повторялась, умолкала… Толпа перевела дух. Азкерт вложил меч в ножны; повернувшись, он оглядел армянских нахараров с их конницей, в знак удовлетворения кивнул головой и, сев на коня, повернул к полю.

Придворные последовали за ним, держась полукругом. Азкерт оглянулся и что-то приказал. Ближайший к нему вельможа, подъехав к Васаку, с почтительным поклоном сказал ему:

— Царь царей приказал вам сегодня вечером пожаловать в его палаты Теперь же состоится торжественный смотр войскам в вашу честь. Не расходитесь.

— Признательны повелителю, — ответил Васак, сияя от радости.

Придворный погнал коня назад к царской свите. Васак обратился к нахарарам:

— Это великая честь, государи мои!

Он с трудом сдерживал свое ликование. Уловив это, Вардан неприязненно взглянул на него. Васак заметил свой промах, но не придал этому значения. Он был весь поглощен перспективой ожидающих его великих успехов; ему казалось, что начинается осуществление его мечтаний и сегодня заложен первый камень…

Он бросил на нахараров взгляд повелителя и повернул коняв сторону Михрнерсэ. За ним последовала его свита.

— Уже окружает себя царской пышностью! — заметил азарапет.

Расслышавший его слова Гадишо отозвался:

— Но ведь он царского происхождения!

— Ты подтверждаешь сказанное мною, князь Хорхоруни!

В этот момент от свиты Азкерта отделился Мушкан Нюсалавурт, пустил коня на середину площади и, подняв мясистую руку, выкрикнул могучим голосом:

— Торжественным шагом, впер-е-ед!

Вновь зазвучали трубы, загрохотали барабаны, и правое крыло персидских войск, оторвавшись от дальнего края поля, стало, разворачиваясь, проходить мимо Азкерта. Двигалась щитоносная, вооруженная копьями и луками пехота. Она приближалась, мерно покачиваясь, заставляя дрожать землю. Проходили воины с пепельно-серыми, желтыми, черными и смуглыми лицами, закаленные в кровопролитных сражениях. Вид у них был свирепый — они славились бесчинствами, резней мирного населения и ограблением захваченных городов.

Долго длилось прохождение пехоты. За ней следовали отряды разноплеменных всадников, похожие на разбойничьи шайки. Это были бешеные наездники, готовые растоптать все живое под копытами своих коней.

Вардан, глядя на них, мысленно представлял себе тот день, когда он со своей конницей врежется в их ряды и будет валить их, как град валит колосья.

Наконец, вышел пресловутый «полк бессмертных» вместе со слонами — гордость войска Азкерта. Мушкан Нюсалавурт, для безопасности, заботливо оцепил несколькими рядами всадников поле вокруг Азкерта и его свиты и лишь тогда, подняв руку, дал знак вывести слонов. Главный надзиратель, сидевший в башне на ведущем слоне, пронзительно крикнул остальным, затем вскинул остроконечный жезл и завертел им в воздухе. Слои качнулся в сторону, закружился и стал пятиться, повернувшись задом вперед. Вожак ударил его жезлом между ушами. Слон рассвирепел, выбросил хобот вверх и, повернувшись, тяжело побежал. За ним двинулись и остальные с слоны. Они пробегали, сотрясая на своих спинах зубчатые башенки, набитые стрелками. За слонами следовали, подгоняя их копьями, отряды всадников. Положение становилось опасным. Азкерта попросили отодвинуться. Отклоняясь то в одну, то в другую сторону, временами порываясь броситься на зрителей, слоны, подгоняемые конными копьеносцами, прошли, наконец, за линию прохождения войск А Душкана Нюсалавурта гызвали к Азкерту, и Азкерт что-то ему приказал. Мушкан оглянулся в сторону армянской конницы. К Васаку подскакал один из военачальников Азкерта с извещением, что царь царей повелевает армянской коннице пройти перед ним.

Васак поспешил распорядиться:

— Это особая честь, Спарапет! Поспешите…

Но Вардан не намерен был выполнить повеление Азкерта. Убеждать его или медлить хотя бы мгновение нельзя было. Вардан и сам понимал, что подвергать опасности жизнь нахараров не следовало, и кивнул Гарегину Срвантцяну, который был его помощником пo коннице. Гарегин сейчас же обратился к хмурым воинам:

— За мной, вперед!

И вихрем полетел, как ветер, на край поля. Всаднчки пришпорили коней и помчались вслед за ним.

Гарегин понял Вардана — или вообразил, что почил его мысль. Домчавшись до поля, он повернул коня в сторону площади и скомандовал:

— На седлах стоя!..

И сам, вскочив на седло и стоя на нем во весь рост, помчался на площадь. За ним, тоже стоя на конях, мчались остальные всадники. Поровнявшись с Азкертом, они выхватили мечи и, размахивая ими в воздухе, с многоголосым гиканьем промчались вперед так быстро, что их едва успели разглядеть. Гарегин проделал этот маневр, чтобы дать исход накопившемуся гневу и показать превосходство своих всадников.

Вардан понял его и почувствовал облегчение, хотя и подметил омраченные ненавистью лица персидских вельмож, в особенности Пероза. Когда же Гарегин вновь повернул конницу и псмчался с нею на проходивший в этот момент по площади отряд пехоты, Вардан почувствовал безграничное удовлетворение и взглянул на Пероза даже со злорадством. Пехота, полагая, что армянская конница закончила свое прохождение, шла к себе в лагерь. Все застыли, чувствуя, что вот-вот она будет смята под копытами скакунов. Но всадники перемахнули через них. Не задев никого из разбежавшихся в разные стороны персидских воинов, конница промчалась к дальнему краю и исчезла за ним, появилась вновь и спокойным шагом направилась на свое место. Азкерт наклонением головы показал, что остался доволен. Васак с радостью отметил это, а в глазах его сверкнуло ликование.

Нюсалавурт подал знак, что смотр окончен. Трубы затрубили отбой, войско застыло, ожидая отбытия цари. Азкерт поднял руку, помахал войску и повернул коня.

Войска освободили площадь, над которой долго еще колыхалась пыль, подобран туману.

Вардан с нахарарами вернулся в лагерь.

В большом шатре полукругом расположились Азкерт, его придворные, персидские военачальники, могпэтан-могпэт, маги и армянские нахарары: Азкерт давал пышный ужин в честь новообращенных. Все сидели, поджав ноги, на шелковых, вышитых золотом тюфяках и подушках. Перед каждым стоял маленький поднос, уставленный яствами, фруктами и напитками. Между гостями снова, и пышьо разодетые слуги.

Армянские нахарары только усаживались, когда Михрнерсэ, через одного из придворных, пригласил к себе Васака, подчгркнуто оказывая ему почести. Васак встал и, с торжественным видом подойдя к Михрнерсэ, уселся рядом с ним.

Азкерт поднял руку. Все замерли, и царь обратился к армянским нахарарам:

— «Сдружились — сравнялись!» — так говорит пословица, — сказал он. — Теперь вы — персы. Между нами и вами теперь разницы нет. И греки уж не могут обращаться к вам с предложением слиться с Ники. Идите и крепите мощь нашей и вашей Персии И да поможет вам Агурамаздз!..

— Истина, — отозвался весь зал.

— Государь марзпан, — продолжал Азкерт, — тебе вручаю я кормило власти. Ты должен распространить учение маздаизма на всю Армению. Иди с миром и действуй с помощью богов!

— Да будет по слову твоему, повелитель! — кричал Васак, вставая и склоняясь перед ним по персидскому обычаю.

— Государь Спарапет, — продолжал Азкерт, — тебе я передаю армянское войско. Спешно собери его и поведи против кушанов. Храбрецам место не дома, а на поле битвы!

Вардан холодно отдал поклон и сейчас же сел.

Затем последовали увеселения.

— Развеселите-ка нас немного! — приказал Азкерт.

Вошли музыканты и стали наигрывать веселые мелодии. Их сменили полунагие женщины, плясавшие танец живота с непристойными телодвижениями.

Вардан не поднимал глаз и не прикасался к еде. Он попросил Артака и Нершапуха сесть рядом, завел с ними беседу, и это позволяло ему не смотреть вокруг себя. Не случайно оглянувшись, Вардан перехватил взгляд Пероза. Вардан припомнил слова Пероза о том, что армяне надменны и нужно сломить их дух. Оба посмотрели друг на друга пристально и неприязненно и обменялись холодной, недоброй улыбкой, говорившей, что они хорошо друг друга поняли.

— Пероз смотрит на тебя, — заметил Артак.

— Да, сегодня его праздник! — ответил Вардан мрачно. — Посмотрим, чей праздник будет завтра…

До полуночи длилось пиршество, к лишь когда Азкерт встал и удалился к себе, разошлись приглашенное.

Михрнерсэ мягко захлопал в ладоши. Тотчас вошел дворецкий.

— Бдэшха Иверии — сонно и равнодушно выговорил азарапет Персии.

В ожидании прихода Ашуши он прикрыл глаза и зашевелил губами, словно дожевывая недоеденный кусок.

За дверью что-то зашелестело. Дворецкий беззвучно отвел рукой занавес и с глубоким поклоном пропустил вперед Ашушу.

Сузив глаза, Михрнерсэ пристально взглянул на вошедшего и медленно раздвинул губы в улыбке, придавшей его лицу еще более свирепое выражение. Склонившись в поклоне, Ашуша остановился у двери. Еле заметным движением худой руки Михрнерсэ пригласил его сесть на подушку. Ашуша уселся. Он был в дорожном одеянии, с подвешенной к поясу кривой саблей.

— Пригласил тебя, государь бдэшх, чтоб сообщить радостную весть, о которой молчал до сего времени…

— Надеюсь, государь азарапет, что это радость для Персии! — приветливо улыбаясь, ответил Ашуша.

— Ну да, для Иверии, — шутливо поправил его Михрнерсэ. — Радуюсь случаю сообщить тебе, государь бдэшх, что царю царей угодно было особо отметить незапятнанную верность Иверии арийскому государству, не в пример Армении, на которую не надеется ни царь царей, ни я… Не можем мы похвалиться верностью нам, государь бдэшх! — слегка покачал головой Михрнерсэ. — А тебя я пригласил, чтобы сказать, что ты не должен торопиться о отъездом. Ведь Иверия не собирается восстать или же присоединиться к армянам? Следовательно, тебе нечего там делать сейчас, и ты можешь остаться здесь.

Ашуша вздрогнул.

— Остаться здесь?.. — медленно повторил он, едва сдерживая тревогу.

— Ну да. Царю царей угодно было заявить, что он хотел бы иметь возможность иногда совещаться с тобой… относительно армян!

Ашуше известно было коварство Михрнерсэ. Ничем не выдавая себя, он молча наклонил голову.

Это было единственно разумным, — Ашуша это знал.

Два государственных человека поняли друг друга. Больше не было сказано ни слова.

Васак беседовал с сыновьями о своих планах. За эти последние два дня он стал необычайно общительным и поведал детям неожиданную новость: он берет их с собой в Сюник.

— Ах, отец, ведь я так стосковался по дому, матери, замку, родине! — запрыгал Нерсик.

— Ну, готовьтесь, завтра выезжаем! — приказал Васак.

— Но зачем же ты привез нас сюда? — спросил Бабик.

— Ну что ж, вы повидали мир, чужие края…

— Ничего хорошего мы не видели, — возразил Бабик. — Видели поклонение солнцу и огню, наглотались дыма от атрушанов…

— Об этом молчи! — оборвал Васак, сурово взглянув на сына.

— Молчу. Поговорим дома.

В этот момент вошел дворецкий Михрнерсэ: его господин приглашал Васака к себе. Васак пошел весьма охотно: его радовало расположение Михрнерсэ, достигнутое за последние дни. Он прилагал все усилия, чтоб еще белее подогреть это расположение, утвердить его и использовать.

Михрнерсэ был серьезен и задумчив. Он улыбнулся Васаку своей гримасой и вновь принял серьезное выражение. Это было плохим предзнаменованием.

— Я вызвал тебя для небольшого сообщения. Повелитель требует заложников.

— Заложников?.. — переспросил Васак, еще не совсем понявший всю серьезность этого заявления.

— Ну да, заложников. Обыкновенных заложников! Это простой и распространенный обычай. Он спросил у меня, кого из нахараров оставить заложником. А я сказал ему: «Поскольку это не имеет особого значения, пусть считаются заложниками сыновья марзпана. Они прибыли, чтоб получить воинское образование и, стало быть, все равно остаются. Так зачем же нам задерживать у себя нахараров?»

У Васака перехватило дыхание. Едва сохраняя хладнокровие, он спросил:

— Но если таков обычай, то ведь можно взять заложников и из числа нахараров?..

— А к чему держать нахараров здесь, когда у них есть дела в Армении? Да и Вардан скорей пожертвует жизнью, ко не останется заложником и не даст никого из своих! Впрочем, зачем нам лишние заботы? Мы возьмем заложников у вполне преданного нам человека! К чему брать у людей сомнительных? А преданнее всех, конечно, ты, государь марзпан. Да это и мне приятней: ведь я Бабика и Нерсика люблю, как собственных сыновей. Они останутся у нас, будут обучаться воинскому искусству, а ты в Армении посвятишь себя нашему делу. Мы же знаем друг друга, друг другу доверяем. Ты — одно, нахарары — другое! Да, заложником остается ведь и бдэшх Ашуша.

— Ашуша?! — содрогнулся Васак.

— Ну да! Царю царей так угодно. Уж не знаю, зачем он повелел так…

Васак чувствовал, что задыхается. Он ответил:

— Я безмерно счастлив, что ты так доверяешь мне… Я привез Бабика и Нерсика не только для того, чтоб дать им воинское воспитание, но в дар тебе… Однако…

— Они и будут жить при мне. Я не отпущу их никуда, не дам им терпеть какие-либо лишения — нет, нет! Они получат у меня хорошее воспитание! Ну, очень, очень рад, что и ты радуешься вместе со мной. Итак, вы выезжаете завтра. До завтра твои сыновья с тобой, после твоего отъезда они — мои сыновья. Иди же побудь с ними, успокой свою грусть, приласкай их, сын кой!..

Васак старался сохранить непринужденность, прощаясь с Михрнерсэ. Но в лагере, увидев сыновей, он почувствовал страшную, неописуемую боль в груди. Он как будто только сейчас почувствовал, как сильно любит их, и любит еще сильней потому, что теряет их: ведь еще неизвестно, как продвинется в Армении дело с отречением, как поведет себя армянский народ и сами нахарары. Сможет ли он убедить их, чтоб они подольше придерживались притворного своего отречения, хотя и оставаясь христианами в душе, и не мешали ему продвигать отречение от веры в Армении?..

— Что сказал тебе Михрнерсэ, отец? — спросил Нерсик. Васак молчал, с глубокой тоской глядя на сына.

— Не видишь? Что-то скверное сказала ему эта старая лисица! — вмешался Бабик.

Васак вызвал слуг и велел подать коня.

— Уезжаешь, отец? — спросил Персик. Васак молчал.

— Тогда и мы будем готовиться, отец!

Васак, вновь не ответив ни слова, быстро вышел и уехал в лагерь, к Гадишо.

— Не по душе мне эта Персия! — сказал Бабик. — Коварные здесь люди…

— Поедем домой и поступим к Спарапету! — воскликнул Нерсик. — Он-то не вероотступник!

Бабик метнул на Нерсика быстрый взгляд.

— Ты тоже заметил это? Да?..

— А вот отец — вероотступник…

— Отец и дома был вероотступником!.. — возразил Бабик. — Я не говорил этого ни тебе, ни матери, чтоб не огорчать вас… Но…

— Доедем до Сюника — и давай убежим в Тарон, к Спарапету!

— Как же ты убежишь? Приведут обратно.

— А я снова убегу. Я не могу стать огнепоклонником! Мать умрет от горя!.. — сказал Персик дрогнувшим голосом.

Вместе с Мушканом Нюсалавуртом и могпэтан-могпэтом Михрнерсэ подробно разработал порядок отправки в Армению воинских сил, а также и жрецов, которые должны были сопровождать отпускаемых на родину нахараров. Приготовления к отъезду велись поблизости от лагеря армянской конницы.

Там царила суматоха. Жрецы и персидские воины сновали по лагерю взад и вперед, вызывая сильное раздражение у армянской конницы и нахараров.

Нахарары находились перед шатром Гарегина Срвантцяна, когда а в лагерь въехал Васак. Его сопровождал агванский князь Ваган, незаметно поглядывавший на бледное, перекошенное лицо марзпана.

— Что-то случилось с марзпаном!.. — заметил Гарегин.

— Не заложника ли потребовали? — встревожился Вардан, он шагнул было к Васаку, но остановился, заметив, что тот, ни на кого не глядя, направился прямо к шатру Гадишо. Князь Ваган повернул к шатру Гарегина.

— Михрнерсэ оставляет заложниками обоих сыновей марзпана… — сообщил он, соскакивая с коня.

— И… Ашушу? — с болью договорил Вардан.

— Да.

Все умолкли, опустили головы. Удар, нанесенный Васаку и Ашуше, для многих оказался неожиданным.

Тяжелое молчание нарушил Вардан, который почувствовал страстное желание высказаться.

— Я рад, что оказался прав: вы убедились саки, что персам нельзя уступать! Обмануть себя они не дадут, ибо никому не верят, ибо привыкли сами всех обманывать. С ними можно только враждовать, потому что враждовать они умеют!.. Но я совсем, совсем не радуюсь, что двое юношей остаются здесь нашими заложниками. Не радует меня и то, что мы оставляем здесь Ашушу, ибо персам он тоже не друг.

Он с минуту молчал, затем промолвил:

— Жаль Ашушу!.. Это — потеря и для Иверии и для нас… Жаль!

Семьсот жрецов во главе с могпэтом Михром, отряд отборной конницы и армянские нахарары собрались перед дворцом, чтобы проститься с Азкертом и Михрнерсэ накануне отъезда в Армению. Армянская конница со своими прежними командирами оставалась в составе персидских войск. Не довольствуясь этим, Азкерт повелел армянским нахарарам набрать и выслать к нему дополнительные отряды для войны с кушанами. Гарегин Срвантцян, Арсен и остальные князья стояли на площади. Армянская конница собиралась немного проводить отъезжающих.

В ожидании, пока Азкерт выйдет из своего шатра принять прощальный привет уезжающих, собравшиеся обменивались последними напутствиями. Вардан отозвал Гарегина в сторону и сказал ему:

— Сообщи верным людям, что наше отречение притворно. Подбодри их… Через месяц мы перейдем границу. К этому времени, при первой же возможности, выведи конницу из Персии.

— Будет исполнено! — сказал Гарегин. — Когда вы решили восстать?

— Увидим! Как только сподобит господь… Жду решения народа, он будет мне верной опорой!

— Знаешь ли ты, что у нас в коннице сбежали священники вместе с двенадцатью войнами? — спросил Гарегин.

— Когда?

— Когда вы были освобождены и стало известно о вашем отречении.

— Теперь они принесли эту весть в Армению! — с ужасом вымолвил Вардан. — Что будет?

— Будь что будет!

— Но наш стыд! Наш позор!..

Вардан застонал.

Прозвучали трубы. Все сели па коней и построились. Вышел Азкерт с Михрнерсэ и придворными, и все склонились перед ним.

Азкерт поднял руку и обратился к нахарарам:

— Доверяю вам семьсот жрецов и воинский отряд! Повелеваю с их помощью в кратчайший срок закончить обращение армян в закон маздаизма и сейчас же возвратиться с войском, чтобы продолжать войну с кушанами.

— Будет исполнено! — за всех ответил Васак. Заговорил выступивший вперед могпэтан-могпэт.

— От навасарда к следующему навасарду должны быть закрыты все церкви, а имущество их передано казне. Священникам строго запретить поддерживать старую веру. Жены нахараров должны получать воспитание у жрецов. Введите многоженство. Девушки должны сожительствовать со своими отцами, и сестры — с братьями. Все это должно быть введено в течение одного года. Идите с миром!..

Его сменил Мушкан Нюсалавурт, зычным голосом скомандовавший:

— Полк арийцев, вперед!..

Конный отряд двинулся за своим командиром. Далее следовали нахарары, которых сопровождали, в знак особого почета, Михрнерхэ и Мушкан Нюсалавурт. Шествие прошло по многолюдным улицам города. Дойдя до дворца Михрнерсэ, ехавшие остановились, чтобы попрощаться с Михрнерсэ. В этот момент из дворца выбежали Бабик и Нерсик. Им нужно было пройти мимо Вардана. Бабик обратился к Вардану:

— Возьми нас к себе в отряд, Спарапет!

Вардан с изумлением взглянул на Бабика, не расслышав или не поняв его.

Мальчики подбежали к Васаку и пожаловались, что им не дают коней и не позволяют выходить из дому; они указали на двух рослых воинов, которые издали следовали за ними.

— Вы остаетесь здесь! — сказал им Васак.

— Почему? — с изумлением спросили братья.

— Вам нужно остаться, чтобы получить образование…

— Нам не нужно никакого здешнего образования! Возьми нас с собой! — возразил Бабик с испугом и волнением.

Михрнерсэ ждал. Нельзя было задерживать его… Васак побaгровел и раздраженно приказал:

— Сейчас же возвращайтесь во дворец к азарапету!

— Мы не хотим оставаться! Отец, возьми нас!.. — заплакал Нерсик.

— Он оставляет нас, чтоб нас здесь убили! — воскликнул Бабик.

— Ну, скорей! Уходите! — крикнул Васак. — Я скоро вернусь…

Он спешился, обнял сыновей, поцеловал их и почтительно склонился перед Михрнерсэ и Мушканом.

— Ну!.. — сурово и гневно обратился он к детям. — Идите!

Он повторил прощальные приветствия Михрнерсэ и Мушкану и подал знак к отъезду. Бабик и Нерсик громко рыдали, вырываясь из рук удерживавших их прислужников… Нахарары обменивались прощальными речами с Михрнерсэ и Мушканом. Михрнерсэ хмурым взглядом торопил их…

Бабика и Нерсика силой увели во дворец, и Васак, вновь подав знак двигаться, обнял Гарегина Срвантцяна, Арсена и других нахараров.

Отчетливо предстала родина перед мысленным взором Вардана. Родина, которая на Айраратской равнине освятила вынесенное в Арташате решение.

Как встретит его армянский народ? Перебежавшие из Персии воины и священники уже разнесли, наверно, зловещую весть… Пожаром пылает вся страна…

Вардан представил себе этот пожар: обезумевшая мать, жена, сын и тысячи людей пронеслись перед его мысленным взором… Со жгучим упреком глядели они на него и спрашивали, качая головой:

— Это и есть ваш обет?