Потянулись дни, заполненные непрерывной суетой. Я разрывалась между больницей и работой, Олег изнывал взаперти, ожидая благополучного разрешения конфликта, дед хоть и медленно, но уверенно шел на поправку и это единственное, что радовало и придавало силы. Все свободное время я проводила с ним, мне удалось так умилостивить старшую медсестру (ту самую, что выгнала меня в первый день), что теперь я навещала деда не только вечером, но и в любое удобное для меня время. Кстати, она оказалась добрейшей женщиной и вся ее суровость была чисто внешней, просто должность у нее такая, что без суровости никак не обойтись.

Домой я возвращалась поздно и каждый раз во дворе встречала Димку с Тайсоном. Димка стоял возле подъезда, а Тайсон носился между деревьями, сбрасывая накопившуюся за день энергию. Наши встречи с Тайсоном носили самый теплый характер, с Димкой все обстояло сложнее. С того самого вечера, когда я рассказала о своей договоренности с Маринкой, в наших отношениях стал ощущаться некий холодок и отчужденность. Димка осуждал меня за беспринципность, а я, разобиженная на его черствость, запретила встречать меня после работы. Теперь наше общение сводилось к тому, что он вежливо справлялся о здоровье деда, я так же вежливо отвечала, что все нормально. Мы перебрасывались несколькими ничего не значащими фразами, он звал Тайсона, и мы, все трое, шли домой. Удивительное дело, Тайсон, который напрочь отказывался подчиняться Антону, Димку слушался беспрекословно. На площадке перед дверями мы сухо прощались и расходились по своим квартирам.

Только однажды Димка нарушил установившийся ритуал и на выходе из лифта сказал:

― У тебя сегодня были гости.

Я замерла на месте и еле смогла выдохнуть:

― Кто?

― Те же ребята, что и в прошлые разы приходили. Я им вежливо объяснил, что хозяйки нет дома и ходить сюда не надо.

У меня отлегло от сердца: с Олегом все в порядке, дверь он не открывал. Наскоро поблагодарив Димку, я рванула домой. Олег лежал на кровати, читал книгу и пребывал в добром расположении духа. Он свято верил Маринкиному обещанию помочь и готов был ждать сколько угодно, лишь бы избавиться, в конце концов, от докучливых кредиторов, тем более, что безделье его никогда не тяготило. На звонки он внимания не обратил, так как мы уговаривались, что он ни к телефону, ни к двери подходить не будет.

На следующий день я опять с замиранием сердца выискивала Димку взглядом возле подъезда и от всей души радовалась, когда он оказался на привычном месте. Меня удивляло, что он до сих пор не вернулся на свою Кубань. Наконец, я не выдержала и, напустив на себя безразличный вид, спросила:

― Ты еще здесь? Домой не собираешься?

― Так у меня ж отпуск! ― обиделся он. ― Ты, что, забыла?

― Нет, конечно, не забыла, но уж больно длинный у тебя отпуск получился.

Димкиному возмущению не было предела:

― Ничего не длинный! Это мой первый отпуск за несколько лет! Могу я немного отдохнуть? Или я вам тут надоел? Так ты прямо скажи, не темни!

Мне стало неловко. Выходило так, будто я выгоняла его, хотя никаких прав на это у меня не было:

― Можешь, конечно! И ни на что не намекаю! Я почему спросила? Потому, что беспокоюсь! У тебя ж там дело! Мало ли какие проблемы, а тебя нет!

Димка сразу успокоился и беспечно махнул рукой:

― А, вон ты о чем! Ничего, справятся! Мой генеральный директор мужик ушлый, любую проблему решит.

― У тебя есть генеральный директор?!

― А как же без генерального? Одному не справиться. Я уезжаю, так он вместо меня! Золотой мужик!

― И что он у тебя делает?

― Как что?! ― удивился Димка моей непонятливости. ― Я ж тебе говорю ― помогает! У меня ж коптильня!

― Про коптильню я уже слышала, но я не думала, что к ней еще и генеральный директор прилагается, ― ехидно заметила я.

Димка моего ехидства не заметил и простодушно сказал:

― Ну, он не только коптильней занимается! На нем и колбасный цех, и молочный, и теплицы. Работы ему хватает!

― Какой молочный цех и теплицы? Ты только про коптильню говорил!

― Ну, правильно, коптильня ― это главное. Она половину края продуктами снабжает! Ну, может не половину, это я чуток погорячился, но третью часть ― точно!

― Так много? Я думала, она у тебя маленькая, в сарае поставлена.

― А, ты про это! ― обрадовался он. ― Ну, сначала так и было, а потом мы три новых цеха построили, оборудование завезли. Теперь все путем!

Димка смотрел на меня открытым взглядом человека, который очень доволен тем, что сумел все так хорошо объяснить, а я ошарашено молчала. У меня было чувство, что надо мной только что очень хитро посмеялись. Ох, совсем не так прост наш Дима, как хотел казаться!

Занятая работой, беготней в больницу и переживаниями по поводу наших с Димкой отношений, я тем не мнение не забывала об уговоре с Маринкой, а когда она вдруг позвонила среди ночи, так и вовсе всполошилась. Она не стала извиняться за поздний звонок и тратить время на приветствия, а сразу приступила к делу:

― Наташ, ты не могла бы завтра подъехать ко мне?

― Что-то случилось? ― осторожно поинтересовалась я.

― Да нет, ничего серьезного, ― беззаботно отмахнулась она. ― Просто нужно кое-что обсудить.

Голос ее звучал вроде бы как обычно, но мой обостренный постоянными неурядицами слух уловил в нем легкие нотки напряженности. Я не стала задавать вопросов, хоть мне этого и очень хотелось, пообещала приехать сразу после работы и задумчиво положила трубку.

Устроившись поудобнее на кровати, я закрыла глаза и попыталась заснуть снова, но ничего не получилось. Беспокойство, охватившее меня при разговоре с Маринкой, не только не проходило, но, наоборот, усиливалось с каждой минутой. Я попыталась разобраться в причинах этого беспокойства, но ничего путного придумать не смогла, только проворочалась с бока на бок большую часть ночи, заснула уже под утро и встала с жуткой головной болью.

Следующий день явно не задался. Неприятности начались с самого утра, когда моя «старушка» решила в очередной раз закапризничать и отказалась заводиться. Я провозилась минут двадцать, пытаясь завести мотор, но он на каждый поворот ключа отвечал надрывным рычанием и тут же мертво глох. Поняв, что на работу я катастрофически опаздываю, а на машине мне не уехать, я злобно плюнула на эту груду ржавого железа, громко шваркнула дверцей и рысью понеслась к метро. Ну, не рысью, конечно! Это сказано слишком сильно, потому, что в тот день я имела глупость надеть туфли на двенадцатисантиметровых каблуках, а кто пытался ходить на таких каблуках, то знает, что бегать на них невозможно. На них можно или элегантно дефилировать, или, в лучшем случае, мелко семенить, подобно японской гейше.

В общем, на работу я опоздала, за что и получила от начальства суровый нагоняй. Мне это не впервой, и я бы его вполне спокойно пережила, но тот день выдался необычайно нервным: обещал приехать босс. Он был человек занятой и частыми визитами нас не баловал, но, когда появлялся, спуску никому не давал. Начальство по этому поводу жутко дергалось и развило необычайную активность. Оно без конца требовало предъявить ему то один документ, то другой, придиралось по поводу и без повода, чем страшно нервировало окружающих. Босс приехал, но не в первой половине дня, как обещал, а только после обеда, и тут же устроил совещание. Оно было, как впрочем и всегда, шумным, бестолковым и продлилось до конца рабочего дня, так что из конторы я вылетела только в половине шестого. Понимая, что опаздываю, я в отчаянии кинулась ловить такси. Машины шли сплошным потоком, но ехать в Митино никто не желал. Наконец, удалось остановить потрепанный рыжий «жигуленок» и путем долгих и упорных переговоров с водителем в конце концов загрузиться в него, однако, неприятности на этом не кончились.

Я вошла в подъезд и с ужасом обнаружила, что лифт не работает. Спотыкаясь на каждом шагу и проклиная ту минуту, когда в голову пришла дурацкая мысль вырядиться в туфли на огромных каблуках, я медленно поползла на девятый этаж. Когда, наконец, достигла нужного этажа и стала перед Маринкиной дверью, мне хотелось только одного: скинуть проклятые туфли и остаться босиком. Я бросила взгляд на часы на руке и бодро сказала себе:

― Нельзя утверждать, что пришла я в точно назначенное время, но и опоздала не на много, а по моим меркам, так я и вовсе вовремя прибыла.

С этими словами я нажала кнопку звонка и приготовилась ждать. И, между прочим, совершенно напрасно приготовилась! Еще руку от звонка не отняла, как дверь распахнулась и в проеме нарисовалась крепкая фигура в спортивном костюме, который для определенных слоев населения теперь является униформой. У парня была внешность боксера в тяжелом весе, в которую органично вписывались мощная челюсть и сломанный нос. Дополнительным украшением образа служила толстая золотая цепь толщиной с мой мизинец на шее и похожий на гайку золотой перстень на руке.

Не говоря ни слова, он выжидающе уставился на меня, а я в немом восхищении уставилась на него. Не знаю, сколько бы мы так простояли, разглядывая друг друга, но тут, на мое счастье за его спиной возникла Маринка, вся в коже и золотых украшениях, и нетерпеливо махнула рукой:

― Ну, что ты там топчешься? Заходи!

Не сводя настороженных глаз, парень молча отступил в сторону, и я бочком скользнула мимо него в квартиру.

― Иди в комнату, я сейчас! ― прощебетала Маринка и, звонко цокая высокими шпильками по итальянской плитке, которой был выложен пол, упорхнула куда-то вбок. Я послушно двинулась в указанном направлении, гадая на ходу, какие еще сюрпризы ожидают меня сегодня.

Сюрприз не заставил себя ждать! Не успела я войти в комнату, которая считалась гостиной, как стало ясно, что главный сюрприз дня передо мной.

Он сидел в кресле посреди комнаты, а за его спиной навытяжку стоял угрюмый тип, точная копия того, что встретил меня на входе. Единственным отличием было то, что этот тяжеловес был одет не в спортивный костюм, а в черную добротную двойку с черной же шелковой рубашкой без ворота и, что приятно радовало глаз, на нем полностью отсутствовали золотые украшения. Наверное, он занимал более высокое положение в бандитском табеле о рангах, и это требовало от него большей тщательности в одежде. Почему в бандитском? Да потому, что не надо было обладать большой сообразительностью, чтобы догадаться, что мужчина в кресле и есть тот самый пресловутый Маринкин друг, о котором шепотом на своей кухне рассказывала Машка. Внешне он походил на преуспевающего бизнесмена, но только очень простодушный человек принял бы его за оного. Ни расслабленная поза, ни полуприкрытые тяжелыми веками глаза не могли скрыть его истинную сущность и ту опасность, которая от него исходила. Молодой амбал, что замер за спинкой кресла, на его фоне выглядел невинным агнцем (правда, с пистолетом под мышкой)!

Армену (мне Машка говорила, что его зовут Армен) на вид было около пятидесяти, но я вполне могла ошибиться лет на десять в ту или другую сторону. С таким лицом, как у него, трудно быть в чем либо твердо уверенным. Может, ему было все шестьдесят, но тщательный уход и правильное питание позволяли ему выглядеть моложе. А может, наоборот, ему было только сорок, но бурная жизнь, полная опасностей и невзгод, наложила на него свой отпечаток и состарила раньше времени. Бог его знает, как было на самом деле, не это меня волновало в тот миг!

На нем был черный костюм хорошего покроя (похоже у этой публики черный цвет в особом почете, вот и Маринка всегда ходит в черном), белоснежная рубашка, купленная не в московском бутике, а в одном из тех магазинов, где на товаре никогда не проставляют цены, чтобы не оскорблять покупателей, поскольку у них достаточно денег, чтоб заплатить любую сумму за приглянувшуюся вещь. Ноги, слишком маленькие и изящные для такого грузного мужчины, были одеты в сшитые на заказ туфли. Их высокая цена угадывалась уже по одному тому, что кожа на них не блестела, как хорошо начищенный армейский сапог, а имела матовый, слегка потертый вид. Весь этот прикид дополнял бордовый шелковый галстук, скромное достоинство которого указывало на то, что изготовлен он был не на задворках Азии. Гладко зачёсанные назад густые темные волосы и смуглый цвет лица выдавали в нем того, кого последнее время принято именовать «лицом кавказской национальности». Я не очень разбираюсь в этнических вопросах, но его почему-то причислила к армянам. Хотя, по большому счету, никакого значения лично для меня это не имело; будь он грузином или, к примеру, осетином, все равно ничего хорошего от встречи с ним я не ждала.

У меня было достаточно времени, что бы разглядеть и его самого и его охранника. С того момента, как я вошла в комнату, прошло не менее пяти, длинных как день, минут. За все это время не было сказано ни слова: со мной никто не поздоровался, мне не предложили сесть. Парень позади кресла безразлично смотрел мимо меня, наверное, стену за моей спиной изучал. Мужчина в кресле, напротив, задумчиво смотрел прямо мне в лицо. Он разглядывал меня внимательно, не торопясь, не пропуская ни одного сантиметра и под его немигающим взглядом было так неуютно, что кожа покрылась пупырышками, как после купания в ледяной воде. Наконец, он открыл рот и коротко бросил:

― Садись!

Небрежным движением руки указал на кресло напротив себя, при этом на пальце у него многоцветным огоньком вспыхнул бриллиант впечатляющей величины. Я покорно опустилась в кресло, сложила руки на коленях и замерла, ожидая продолжения. Отработанным жестом мужчина элегантно стряхнул пепел в хрустальную пепельницу с фигуркой борзой собаки, бегущей по серебряному ободку. Он выдержал долгую паузу и, только посчитав, что произвел на меня нужное впечатление, наконец, заговорил:

― Ты просишь выполнить для тебя кое-какую работу.

Это жесткий, скрипучий голос никак не соответствовал его лощеной внешности. Такой голос больше подошел бы «пахану» в тюремной робе, чем этому ухоженному господину в костюме за несколько тысячи баксов. Но, удивляться тут было нечему, ведь голос являлся частью его истинной сущности. Над всем остальным старательно потрудились парикмахеры, массажисты и портные. Они сделали все, что могли, чтобы сгладить, улучшить, украсить, но вот изменить волчью сущность хозяина было не в их силах.

Я судорожно сглотнула и торопливо кивнула головой, всем своим видом выражая согласие. Немигающий, цепкий взгляд его темных глаз завораживал и лишал меня воли, единственное, на что я была способна, это слушать и подчиняться.

Мужчина говорил медленно, на лице была написана скука, и потому создавалось впечатление, что говорит он через силу и никакого интереса к разговору не испытывает:

― Расскажи, что за история приключилась с твоим братом.

Я не могла ответить ему, что раз он знает о брате, то, наверняка, ему известна и сама история. Такая вольность ему вряд ли понравилась бы, поэтому я лишь еще раз согласно кивнула, откашлялась, стараясь проглотить шершавый ком в горле и заговорила. Слова лились непрерывным потоком, одна фраза цеплялась за другую и, на мой взгляд, выходило очень гладко. Я давно заметила, что история рассказанная несколько раз, с каждым разом звучит все более убедительно, если даже она на половину состоит из вранья. Я изложила свою версию случившегося и замолчала, поедая преданным взглядом мужчину в кресле напротив. Он в очередной раз исполнил показательный номер под названием «стряхивание пепла» и сказал:

― Когда просят о такой работе, рассказывают все.

Слово «все» он выделил интонационно, и стало ясно, что ему известно то, о чем мне хотелось бы умолчать. Значит, он уже нашел кредиторов Олега! Только они могли рассказать ему о бабкиных сокровищах, ведь других общих знакомых, кроме Машки, конечно, у нас не было, но ей, зная ее болтливость, я ничего не рассказывала. Меня уже стала раздражать и наигранная небрежность его манер и непоколебимая уверенность в своем могуществе, поэтому я ничего не ответила, просто сидела и молча смотрела ему в лицо. Я тоже хорошо помнила совет Моэма в его «Театре»: «тяните паузу!» и собиралась тянуть эту паузу сколько возможно! Мудрый Моэм оказался прав, мой собеседник не выдержал и пустился в объяснения:

― Когда я говорю «все», я имею в виду абсолютно все! Даже то, о чем ты не посчитала нужным упомянуть. Я имею в виду клад!

Он выпалил последние слова и, совсем как плохой актер в последнем акте слабенькой пьесы, торжествующе уставился на меня. Не знаю, чего он от меня ожидал, может, думал, что я расчувствуюсь, упаду на колени и буду покаянно посыпать голову пеплом, но тут он здорово ошибся. Ничего, кроме злости, я не чувствовала и моим единственным искренним желанием было схватить со стола тяжелую пепельницу и запустить ее в его самодовольную рожу. Но я, конечно, не сделала этого, потому что давно усвоила, что следовать душевным порывам не всегда разумно. Вместо этого я пошире распахнула глаза, захлопала ресницами и с максимально доступной мне искренностью воскликнула:

― Но я и не думала ничего утаивать!

― Тем ни менее в своем пространном рассказе, вы ни одним словом не упомянули о кладе.

Раньше он обращался ко мне на «ты», а теперь вдруг стал «выкать».

― Неужели на меня упал отблеск богатства моих предков, и ты стал меня больше уважать? ― ехидно подумала я, но сказала совсем другое:

― Я просто не придала этому значение!

Он саркастически поднял брови, выказывая сомнение в моей правдивости, а я затараторила:

― В нашей семье действительно существует предание о якобы зарытых сокровищах, но...

― «Якобы»?

― Конечно, ведь это всего лишь рассказы моей бабушки! Я не хочу сказать, что она лгала! Нет, какая-то доля правды в этих рассказах, наверное, есть! Но она была очень романтичной особой и зарытый клад, скорее, плод ее фантазии, чем правда. Бедная бабушка очень гордилась нашим происхождением, ей хотелось сделать его более значимым, вот и появилась легенда о зарытом кладе. На самом деле, я думаю, все было далеко не так!

― А как?

― Я допускаю, что мои предки могли что-то зарыть в усадьбе, но не думаю, что там были большие ценности.

― А ваш дед? Что он думает по этому поводу?

― Он никогда не воспринимал эти рассказы серьезно, никогда не верил в существование клада, считал все это женскими фантазиями. Он ведь никогда не пытался отыскать его! Никто из мужчин нашего рода никогда не искал его! Даже мой непутевый брат!

Последние две фразы я произнесла с большим достоинством и даже слегка вздернула подбородок, чтобы придать им законченность. На мой взгляд, выглядела я немного глуповато, но такие самоуверенные мужчины, как Армен, изначально считают всех женщин дурами, поэтому мое поведение его не удивило. Что касается меня, то я решила считать это своей удачной актерской находкой.

― Вот как? ― задумчиво протянул он. ― Но вы, сделайте милость, расскажите нам все, что вам известно, а мы уж сами решим, что в нем правда, а что выдумка.

Тут в комнату неслышно проскользнула Марина и ласковой кошечкой устроилась рядом с Арменом. Я краем глаза наблюдала за ней и дивилась про себя, как я могла так ошибаться. Мы не были близкими подругами, но она всегда казалась открытым, жизнерадостным человеком. Мне импонировало ее легкое и слегка ироничное отношение к жизни, общение с ней не было обременительным. Я помню несколько случаев, когда она помогала кому-то из многочисленных Машкиных знакомых. Причем, сама вызывалась помочь и никогда ничего не требовала взамен. Правда, это были не бог весть какие серьезные услуги, но какое это имело значение! Главное ― человек проявлял участие! А теперь я смотрела на нее, и ничего не напоминало мне ту беззаботную хохотушку, к которой я привыкла. Против меня сидела мелкая хищница, пусть не такая опасная как Армен, но достаточно хитрая и жестокая. Ее глаза следили за мной настороженно и даже враждебно, черты лица заострились и потеряли привычную мягкость. Я со злорадством подумала, что сейчас она выглядит постаревшей на несколько лет.

― Хорошо! ― покладисто согласилась я и внутренне собралась. Предстояла нелегкая задача выдать такую правдоподобную историю, которая удовлетворила бы этих охотников за легкой добычей, и в то же время не сказать всей правды. И дело было вовсе не в том, что я хотела сохранить эти сокровища для себя. Нет, я не планировала заняться поисками клада, такая мысль в голову даже не приходила. Конечно, прочитав дневник, я поверила в то, что где-то на территории нашего бывшего имения в восемнадцатом году действительно спрятали клад. Не буду отрицать, что когда держала прабабкин дневник в руках, то испытывала сильное волнение. Но волновала меня не стоимость спрятанных вещей, не возможность получить их и внезапно разбогатеть, а то, что мне удалось заглянуть в прошлое своей семьи и осознать свое настоящее.

Я всегда очень дорожила своими родственниками, может именно потому, что у меня их так мало. Мне казалось, что я знаю о них все, а тут вдруг выяснилось, что это совсем не так.

Отец с матерью погибли, когда мне было четырнадцать. Я бережно хранила в памяти воспоминания о том, как мы зимой ходили на каток, как летом ездили гулять в Сокольники, как втроем маршировали на ноябрьских и майских демонстрациях. А тут я вдруг поняла, что все мои представления о них чисто детские и я совсем ничего не знала об их взрослой жизни за пределами нашей квартиры.

Со стороны матери родственников у меня не было вообще, она была сиротой, росла в детском доме.

Меня с братом воспитали дед с бабкой, родители моего отца. Я жила в их семье и мне всегда казалось, что на них начинается история нашей семьи, на них она и заканчивается. Конечно, чисто теоретически, я знала, что у меня были и прадед и прабабка, а до них еще много других людей, но об этом никогда не говорилось и для меня они как бы и не существовали. А тут я прочитала дневник и они, вдруг вышли из сумрака прошлого, стали реальными, обрели свои судьбы и характеры.

А что касается ценностей, то я о них совершенно не думала. Наверное, я не верила, что они могли благополучно сохраниться до наших дней. Их спрятали в начале века, с тех пор произошло столько самых разных событий, как трагических, так и случайных, что надеяться на то, что клад остался невредимо лежать на прежнем месте, с моей точки зрения, было крайне глупо. Он мог быть найден кем-то из местных жителей, он мог бесследно исчезнуть под обвалившейся землей, во время войны в него могла попасть шальная бомба или снаряд. Да мало ли, что еще могло произойти с ним за эти годы! В общем, искать клад я не собиралась, но и отдавать его этим волкам желания не было. Меня раздражало, что они так нагло предъявляют права на то, что им никогда по праву не принадлежало. Я глубоко вздохнула, собралась с мыслями и начала:

― Эту историю рассказывала бабушка. Как я уже говорила, она была очень романтична, и ей нравилось думать, что мы не простые смертные, а «голубая кровь». Мне кажется, это как-то поднимало ее в собственных глазах и скрашивало однообразные будни.

Армен понимающе кивнул головой, и у меня мелькнула мысль, что он и сам так иногда поступает. Он, тоже, наверное, потчует своих друзей рассказами о том, что принадлежит к древнему княжескому роду, хотя его дед, скорей всего, пахал землю и крутил волам хвосты. Но отвлекаться было нельзя, поэтому я отбросила ненужные мысли и продолжала:

― Может в этих рассказах и была доля истины, но я подозреваю, что бабушка сильно преувеличивала, когда рассказывала о спрятанных сокровищах.

― А дневник? Ваш брат упомянул о дневнике!

― Никакого дневника нет и не было! ― отрезала я. ― Это все выдумка брата! Ему нечем было отдавать долг, вот он и решил отвлечь парней от своей персоны и переключить их на поиски сокровищ, а для большей правдоподобности сослался на дневник. Мол, все ребята ― чистая правда! Это не я придумал, бабка в дневнике писала! Олег великий врун и краснобай, если б вы его знали лично, то так доверчиво к его словам не отнеслись бы. И еще, если бы дневник действительно существовал, то, я думаю, и дед, и мой отец, да и сам Олег воспринимали бы эти рассказы с большим доверием и, возможно, сделали бы попытку найти сокровища. Уж Олег, точно, мимо не прошел бы!

Марина заерзала в кресле и тревожно посмотрела на своего любовника. Такой поворот событий ей явно пришелся не по вкусу. Я ее прекрасно понимала, ведь бриллиантовый туман, только что мерцавший перед глазами, вдруг начал бледнеть и рассеиваться. Я ее понимала, вот только сочувствовать не могла. Армен слегка кивнул головой, как бы принимая мое объяснение, и бросил:

― Расскажите о кладе! Абсолютно все, что вам известно!

― Если отбросить детали...

― Не надо ничего отбрасывать! Рассказывайте все! ― резко перебил он.

― Хорошо! ― покорно кивнула я. ― Бабушка говорила, что до восемнадцатого года наша семья жила в своем имении.

― Где именно?

― За Волоколамском, село Ольговка. Имение называлось «Услада», ― с готовностью сообщила я.

Армен удовлетворенно кивнул, а Маринка заметно расслабилась.

― Продолжайте! ― подстегнул меня Армен.

― В восемнадцатом году в округе стало неспокойно, новая власть национализировала одно имение за другим. Когда к тогдашней владелице имения (это была бабушка моего дедушки, услужливо пояснила я) пришли представители местной бедноты с документами о реквизиции имущества, она решила забрать свое семейство и уехать в Москву. У нее там был свой дом, где она надеялась какое-то время спокойно пожить. Ну, а перед отъездом спрятала наиболее ценные вещи, что б, значит, они никому чужому не достались.

― Что именно? ― живо спросил Армен, а Марина подалась вперед, ловя каждое мое слово. Похоже, у нее перед глазами опять замелькали бриллиантовые всполохи!

― Что именно она спрятала? ― нетерпеливо повторил Армен. И куда только подевалась его наигранная скука?

― В бабушкиных рассказах фигурировали семейные драгоценности, причем, каждый раз совершенно разные, но я думаю, что все это были ее фантазии. Насколько я знаю, наша фамилия никогда не принадлежала к знати и богатством не блистала. Скорее всего, это были просто ценные вещи. Может столовое серебро, может немного золота, но уж точно не фамильные драгоценности.

Маринкина физиономия опять вытянулась. Бедняжка, нелегко ей приходилось! То, есть сокровища, то, нет сокровищ! С ума сойти можно!

― Это вы так думаете... ― пробормотал Армен, похоже, он разговаривал сам с собой. Поразмышляв немного над чем-то, только ему известном, он спросил: ― А почему она так торопилась уехать? Они могли остаться на месте, переждать, посмотреть, как будут развиваться события.

― Из-за сына. Он был офицером, его уже один раз арестовывали представители революционного комитета, и она боялась нового ареста. В округе их все знали, не скроешься, а в Москве они надеялись затеряться.

― Разумно, ― пробормотал Армен, но видно было, что мысли его далеки от тех проблем, которыми руководствовалась прабабка, решая отправляться ей с семейством на жительство в Москву или нет.

― Она могла бы взять ценности с собой. Разве разумно было оставить все и уехать? ― возвратился он к интересующему его вопросу.

― Время было неспокойное, на дорогах грабили дезертиры, и у нее не было уверенности, что она довезет все в целости. (В то время тоже были такие как ты, охочие до чужого добра! ― зло подумала я.) И потом, она были уверена, что уезжает ненадолго. Ей казалось, что беспорядки скоро кончатся, и они вернутся назад. С ее точки зрения она поступала разумно.

― И что было потом?

Я пожала плечами:

― Ничего не кончилось, назад они больше не вернулись, а моя бабушка утешала себя легендами о былом богатстве.

― Бывает, ― понимающе бросил Армен. ― И где конкретно спрятали этот клад? Есть какие-либо указания?

― Прабабка прятала одна, никому не доверила. И это еще раз подтверждает мои слова о том, что ничего особо ценного там не было. Посудите сами, в дороге с ней могло случиться все, что угодно и в этом случае тайна ушла бы вместе с ней. Разве это разумно? Нет, если бы там было что-то действительно ценное, она бы сообщила детям, чтоб знали, где искать.

― Может так, а может как раз наоборот! Там было слишком много ценностей, чтобы доверить эту тайну детям, ― цинично усмехнулся Армен.

«Да уж, этот точно никому ничего не доверит, даже собственным детям, если они у него вообще есть», ― подумала я.

― Ладно, не в этом суть! ― прервал он мои критические размышления. ― Что конкретно вы знаете о месте захоронения?

― Очень мало! Все так туманно и расплывчато... Знаю, что все спрятано в имении... где-то рядом с домом, но не в самом доме.

― Почему не в доме?

― Бабушка всегда мечтала найти этот клад и всегда повторяла: «Если даже дом сгорел, клад все равно остался цел, он не в доме».

― Мечтала найти клад, и никто из вашей семьи не искал его?

― Никто кроме бабушки о кладе и не говорил. Никто никогда не верил в его существование! ― отмахнулась я.

― Ну, что ж! Очень занимательная история, а вы не хотели нам ее рассказывать! А зря! Зря! ― улыбнулся Армен.

Его настроение заметно улучшилось и даже в улыбке появилось что-то человеческое, если у волка может быть человеческая улыбка. Но это длилось всего лишь мгновение, улыбка исчезла, и он опять стал серьезен:

― Ну, что ж, если вы так много знаете об этом кладе, было бы несправедливо оставлять вас в стороне от его поисков. Поэтому, вы с моим племянником (он небрежно кивнул в сторону на молчаливого молодца за своей спиной) поедете в эту Ольговку и займетесь поисками клада вашей прабабушки.

― А если я не поеду? ― тихо спросила я.

Такой поворот разговора его не удивил, похоже, он ждал чего-то подобного, потому, что тут же с готовностью сообщил:

― А если вы не поедете, то может случиться какое-нибудь несчастье. Например, вам в подъезде обольют лицо кислотой. У вас красивое лицо, и я не стал бы так рисковать.

Он сказал это так просто, как будто говорил о будничных вещах. Таким же тоном он, наверное, пообещал бы мне дать почитать новую книгу.

Любезно посулив изуродовать мне лицо, он спокойно занялся раскуриванием сигареты, давая время хорошенько обдумать все им сказанное. Он, наверное, ожидал, что я испугаюсь, заплачу, но я молчала. Подождав немного и осознав, что собеседница отвечать не намерена, он вздохнул и сказал:

― Вижу, я вас не убедил. Вы за себя не очень боитесь.

Я упрямо молчала, уставившись ему в глаза. Он сокрушенно покачал головой, всем своим видом показывая, как его огорчает мое неразумное упрямство, и тоном ласкового увещевания пропел:

― Вы очень храбрая и за себя не боитесь. Что ж, очень похвально! Но у вас, ведь, есть дед? Я не ошибаюсь? Он, кажется, в больнице сейчас? Будет очень печально, если с ним что-то случится. Сейчас ведь время такое, с каждым может приключиться несчастье.

Это был удар ниже пояса, против возразить было нечего, и он это отлично понимал. Я тоже понимала, что довод сильный и нужно соглашаться, поэтому обреченно кивнула:

― Я поеду.

― Чудненько. Я ни на минуту не сомневался, что мы с вами договоримся, ― ехидно заметил Армен.

Глазки под припухшими веками весело блестели, он явно наслаждался ситуацией, но давать волю чувствам было не в его правилах, поэтому Армен тут же перешел на деловой тон:

― Завтра утром за вами заедет Сурен (еще один кивок в сторону парня за спиной), и вы поедите в Ольговку. Рекомендую не делать глупостей и помнить о своем деде.

― Хорошо, я сделаю все, что вы хотите, ― сухо сказала я.

― Премного благодарен! ― шутовски поклонился Армен.

Я не обратила внимания на его выпад и продолжала:

― Я беспокоюсь о деде. Он остается здесь один, а эти отморозки, что преследуют нас... могут явиться к нему в больницу.

― Ах, эти! О них не беспокойтесь! ― пренебрежительно отмахнулся он, не глядя протянул руку, и охранник почтительно вложил в раскрытую ладонь несколько цветных фотографий. Армен небрежно бросил их на стол и сказал:

― Полюбуйтесь!

На фотографиях были те самые парни, что приходили ко мне домой. С первого взгляда было ясно, что фотографировали их, когда они были уже мертвы. Фотографий было четыре, по две на каждого, девушка на них не фигурировала.

― Они здесь все?

― Что вы имеете в виду? ― удивился он.

― Я спрашиваю, их всего двое было?

― Двое! А вам двоих мало? Надо же, не думал, что вы такая кровожадная!

Он осклабился, довольный своей шуткой, но веселье длилось не долго, через пару секунд он посерьезнел и деловито сказал:

― Успокойтесь! Больше вы о них не услышите! Мелкая сошка! Они неправильно оценили свои возможности и залезли не в тот огород.

Армен забрал у меня снимки, бросил их в пепельницу и щелкнул массивной зажигалкой. Голубое пламя стало жадно лизать фото и скоро они превратились в черные комочки. Он поворошил пепел и сухо сказал:

― До завтра ― свободны. И без фокусов, пожалуйста.

После этого перестал обращать на меня внимание, вытащил из кармана белоснежный платок и принялся тщательно обтирать испачканные пеплом пальцы. Сурен сделал несколько шагов к двери и распахнул ее, предлагая мне покинуть комнату. Я встала и молча проследовала мимо него. Прощаться не стала, да никто и не ждал от меня этого.

Я брела по улице, не видя ничего вокруг и кляня себя последними словами. Дура самонадеянная! Вляпалась по самые уши! Мало мне было неприятностей, так я решила связаться с рецидивистами! Тоже мне, народная мстительница! Где была моя голова, когда я решила впутать в эту историю Марину? Ну, как же! Мне предложили избавиться от докучливых преследователей, и я соблазнилась! Вообразила себя ужасно хитрой и решила, что мне удастся всех обмануть, решить свои проблемы и сохранить в тайне историю с дневником! Но ведь надо было хоть немного пошевелить мозгами! Ну, хотя бы, ради спортивного интереса! Надо же было предвидеть, что Маринкины головорезы вытрясут из этих отморозков всю подноготную дела. Если Олег попытался отмазаться от своих кредиторов, рассказав им о сокровищах, так почему бы последним, в свою очередь, не попытаться задобрить бандитов Армена и не посвятят их в тайну клада? А эти уж, конечно, не пройдут мимо такой привлекательной добычи! Почему я не подумала об этом?

И мне не отвертеться, не выскочить из этой истории, хочу я этого или нет! И ехать придется! И ничего хорошего мне эта поездка не сулит! Вероятность найти этот проклятый клад равна нулю, но такой поворот событий вряд ли придется по душе Армену и его компании, а крайней, в результате, окажусь я. Армен, конечно же, не поверил моим заверениям, что я не знаю, где зарыт клад. Это ясно, как Божий день, тут и к гадалке ходить не надо. Он хитер и коварен, он может вечером сидеть за столом и выпивать с человеком, прекрасно зная, что ночью того вывезут в лес и прострелят ему голову. Он из той породы людей, которые не верят никому и только поэтому до сих пор живы.

А если случится невероятное, и мы найдем то, зачем едем, мне все равно не вывернуться. Армену не нужны лишние свидетели! Он убил кредиторов Олега только потому, что им было известно о кладе, надеяться, что он пощадит меня, причин нет. Боюсь, меня там в имении и зароют, прямо в той яме, где клад лежал, что б, значит, силы на рытье могилы попусту не тратить. Этот мрачный Сурен меня самолично и пристрелит! У него рука не дрогнет, это по его морде видно.

Ладно, не будем о грустном! Я буду отсутствовать несколько дней... Олег деда навещать не станет, значит, надо попросить Антона или Димку съездить в больницу. Пусть скажут, что я на неделю уехала в командировку. Дед к моим командировкам привык, и такое объяснение его успокоит. Надо идти к Антону с Димкой и рассказывать о встрече с Арменом. Боже, как не хочется! Опять начнутся укоры, поучения, а на душе и без того тошно.

Так, а если попросить Машку приглядеть за дедом? Нет, Машку никак нельзя! Она, как клещ, вцепится в меня с расспросами и, в конце концов, докопается до правды. У нее нюх на скандалы и всякого рода истории. А уж потом, берегись! Вся Москва ринется в Ольговку искать сокровища. Нет, лучше Антон или Димка! В конце концов, можно правды и не говорить, скроить какую-нибудь историю, они люди тактичные, лишних вопросов задавать не будут...