Не успела я шагнуть из лифта на лестничную площадку, как услышала надрывающийся за дверью телефон. Так как это была МОЯ дверь, и за ней звонил МОЙ телефон, то я поспешно швырнула вещи к ногам и полезла в сумку за ключами. Вообще-то, назвать тот объемистый кожаный кошель, что висел у меня на плече, дамской сумкой мог человек только с очень богатым воображением, я же называла его «торбой».

Я нервно шарила в недрах необъятной торбы, выуживая из ее бездонной глубины на свет божий то пачку сигарет, то чьи-то потертые визитки, то авторучку, то тюбик помады. В результате поисков было обнаружено много полезных и даже неожиданных вещей, но только не ключи. А телефон не замолкал.

Интересно, кому там неймется? Чужой человек давно положил бы трубку, друзья знают, что я уехала на несколько дней и звонить не будут, значит, кто-то из родственников. Родственников у меня всего двое: дед и брат. Деда я предупредила, что буду в отъезде, да и не стал бы он так бесцеремонно названивать, а вот Олег всегда отличался необыкновенной настойчивостью и непоколебимой уверенностью, что его проблемы самые важные. Значит, если кто и обрывал сейчас телефон, так только он.

Где же все-таки эти чертовы ключи? Могли они потеряться? Попыталась вспомнить свой отъезд в командировку. Здорово опаздывая, как, впрочем, и всегда, из подъезда я вылетела пулей и ключи были зажаты у меня в кулаке. Это точно. Но вот потом... А телефон за дверью продолжал надрываться.

Я присела на корточки, опрокинула сумку и вывалила ее содержимое прямо на пол лестничной площадки. У ног образовалась внушительная гора хлама, который я имею обыкновение таскать с собой. Сколько раз предпринимались попытки навести порядок в этой сумке! Увы, безрезультатно! Просматривая в очередной раз накопившиеся залежи, я неизменно приходила к выводу, что каждая из этих вещиц мне крайне необходима и, тягостно вздыхая, запихивала эти милые моему сердцу штучки назад в торбу, обещая себе, что когда-нибудь потом наберусь мужества и обязательно расстанусь хотя бы с частью из них. Звонки за дверью не замолкали.

Злополучные ключи красовались на самом верху, нагло высовываясь из под обложки толстой записной книжки. Я торопливо сгребла свое добро назад в сумку и кинулась к двери. Неверной рукой попыталась попасть ключом в замочную скважину, но промахнулась. Только после третьей попытки ключ, наконец, повернулся, замок щелкнул, и я ворвалась в прихожую, волоча за собой сумки. Оставив их прямо на полу около двери, я бросилась к телефону, и в ту же минуту в трубке зазвучал раздраженный голос Олега:

― Где тебя носит? Почему не подходишь к телефону?

Все, как всегда! Ни тебе «здравствуй», ни тебе «извини». Полная уверенность в том, что я существую на этом свете только для того, чтобы в любое время суток моментально откликаться на звонки младшего брата и по первому же зову нестись сломя голову ему на выручку. Наверное, все дело в том, что в тот год, когда наши родители так нелепо погибли в автомобильной катастрофе, мне уже исполнилось четырнадцать лет, а Олегу было только пять. Я была не по годам ответственным человеком, потому быстро поняла, что отныне все тяготы по воспитанию брата ложатся на мои плечи. Бабушка, которая всегда была опорой нашей семьи и заботилась о нас с братом, пока родители пропадали на работе, не смогла пережить гибели единственного сына и после года тяжелой болезни сошла в могилу. Других близких родственников, кроме старого деда, у нас не было, а все, что он мог сделать, это отдавать нам свою (прямо скажем, не маленькую) пенсию военного, да нежно гладить меня по голове, когда в моменты отчаяния я горько рыдала, уткнувшись лицом ему в колени. Как я сейчас понимаю, мы с дедом оказались никудышными воспитателями. Он был слишком стар, чтобы заниматься воспитанием внука, а я слишком молода. Во мне было много любви к брату при полном отсутствии жизненного опыта, в результате вырос эгоист, озабоченный только собственной персоной и ни в грош не ставивший нас с дедом.

― Что ты там молчишь? Ты меня слышишь?

Степень раздражения в голосе брата достигла максимума: Олег не выносил невнимания к себе.

― Слышу, не кричи, ― неохотно отозвалась я.

― Я спрашиваю, где тебя носит? Почему до тебя невозможно дозвониться? ― его голос дрожал от ярости.

― В командировке была. Я предупреждала деда, что меня не будет в Москве.

― Да, знаю я, знаю, ― нетерпеливо перебил Олег. ― Но ты должна была вернуться утром, а сейчас уже четыре!

― Пришлось задержаться. Знаешь, я все-таки работаю, в отличие от тебя!

Во мне начала закипать столь привычная в последнее время злость.

― Ой, ладно, кончай нудить! – взвился Олег. – Лучше слушай сюда! У меня неприятности! Крупные! Срочно нужны деньги – десять тысяч!

Я почувствовала слабость в ногах и без сил опустилась на банкетку рядом с телефоном.

― Рублей?

― Каких рублей?! Ты что, больная?! Долларов! Зеленых!

― Ты с ума сошел или после вчерашней пьянки еще не оправился и потому совсем плох? – ласково поинтересовалась я. ― Откуда у меня десять тысяч долларов? Для меня и тысяча сумасшедшие деньги!

― Ну, я не знаю... Придумай что-нибудь!

Брат по привычке пребывал в святой уверенности, что сестра может найти выход из любой сложной ситуацией и, как в детстве, с каждой проблемой бежал ко мне. Только теперь его проблемы были иными, и мне все трудней было справляться с ними.

― Может подскажешь, что именно? ― съехидничала я.

― Продай мамино золото!

Апломб в голосе брата намекал на наличие в семье, как минимум, шкатулки с фамильными драгоценностями, а на деле после мамы осталось лишь тонюсенькое колечко, да пара сережек с крошечными рубинами, которыми я дорожила как памятью.

― Не смеши меня! Какое золото, Олег? Мамины украшения ничего не стоят. Их примут только как лом и уж точно не за десять тысяч.

― Ну так займи! У тебя полно знакомых с деньгами! ― не сдавался брат. ― Возьми у Антона, он тебе не откажет.

― Занимать не буду! ― разозлилась я. ― У меня нет привычки брать в долг без уверенности, что смогу отдать.

В голосе брата появились визгливые нотки:

― Ната, ты не понимаешь! Это очень серьезно! Деньги нужны срочно, иначе мне кранты! Ты же не хочешь, что б меня выловили из Москвы-реки с перерезанным горлом?

― Это ты, Олег, не понимаешь! Ты требуешь невозможного! У меня нет таких денег и взять их негде! И не надо меня пугать! ― рявкнула я, собираясь повесить трубку.

Голос брата в трубке неожиданно исчез, вместо него зазвучал глуховатый басок деда:

― Наташенька, девочка моя, здравствуй!

― Здравствуй, дедуля!

На душе сразу стало тепло от родного голоса.

― Наташенька, тебе лучше приехать к нам. Я понимаю, ты только с дороги, устала, но дела обстоят неважно, надо переговорить.

Вот теперь я действительно испугалась. Дед, генерал авиации в отставке, крайне неодобрительно относился к образу жизни единственного внука. Он искренне не понимал, почему молодой человек, наделенный здоровьем и умом, категорически отказывается найти себе постоянную работу и десять месяцев в году сидит на шее у своих родных. Увлечение Олега сомнительными аферами, которые из-за отсутствия нужной хватки оборачивались бесконечными долгами, а так же его способность занимать деньги не отдавая, чрезвычайно огорчали деда и в минуты отчаяния он сурово корил себя за ту мягкость в воспитании, плоды которой мы сейчас и пожинали.

Внук был копией его горячо любимого сын: та же ямочка на подбородке, те же пронзительно-голубые глаза, те же густые светлые волосы. Даже непокорная прядь, постоянно падающая на глаза, напоминала ему рано ушедшего сына. Потеряв одного, он перенес всю свою любовь на другого, но, к сожалению, Олег унаследовал от отца только внешность, его порядочности и доброты ему не досталось. Последнее время дед, осознав бессмысленность всех попыток наставить внука на путь истинный, отошел в сторону и больше в его дела не вмешивался. Да и ослабел он здорово, все-таки ему шел восемьдесят второй год и время брало свое! То, что он нарушил им же и установленное правило и попросил меня срочно приехать, наводило на тревожные размышления.

― Конечно, дедуля, я приеду, ― поспешила заверить его я. ― Ты только не волнуйся, я буду через полчаса, тут ехать-то всего ничего!

Бойкость и задор в голосе должны были продемонстрировать деду мою уверенность в собственных силах и способность справится с любой проблемой. Успокоив его, как могла, я на оптимистической ноте закончила разговор и положила трубку. Бодрость тут же покинула меня, в мутном стекле старинного зеркала на стене прихожей отразилась совсем еще не старая, но уже очень усталая и издерганная женщина. Говорят, мы с Олегом очень похожи, но схожесть эта чисто внешняя. У него характер легкий и беззаботный. Он моментально забывает пережитые накануне неприятности и с азартом кидается в новые авантюры, что бы организовать себе новые проблемы. Меня же жизнь приучила к тому, что за любой необдуманный шаг приходиться расплачиваться. А так как мне постоянно приходится платить за необдуманные шаги своего брата, то сама я стараюсь их, по возможности, не совершать. Олег утверждает, что я ужасно правильная, скучная и нудная. Может со стороны так оно и выглядит, но я-то знаю, что семейный авантюризм присущ и мне. Просто у меня больше здравого смысла, и он не позволяет этой фамильной черте проявиться во всей красе. Однако времени разглядывать себя и придаваться печали не было, поэтому я швырнула в сумку права и покинула квартиру.

Моя старенькая «копейка» сиротливо жалась к забору в ряду с блестящими иномарками всех весовых и денежных категорий. Выглядела она на их фоне сиротски, одно счастье ― у меня не болела голова по ночам, что на нее кто-нибудь позарится и угонит. Я вырулила со двора на Покровский бульвар и направилась в сторону Чистых прудов.

Приближался конец рабочего дня пятницы и машины шли по бульварному кольцу сплошным потоком. Служивый и коммерческий люд заканчивал трудовую неделю и стремился вырваться из душного, раскаленного знойным июньским солнцем центра в прохладу дач и садовых участков. Машина, весь день простоявшая на солнце, напоминала жарко натопленную печь, до предела опущенные стекла облегчения не приносили: над улицей висел плотный чад из выхлопных газов и испарений от разогретого асфальта. Нахально лавируя между нервно сигналящими машинами, я настырно пробивалась к театру «Современник». Благополучно миновав светофор на Покровке, счастливо избежав пробки в начале Чистопрудного, я, наконец, свернула на Макаренко и оказалась в районе своего детства. Раздраженный, гудящий поток машин остался за спиной, а меня обступила тишина московского переулка с его узкими тротуарами и редкими прохожими, неторопливо бредущими по своим неотложным делам. Я прибавила скорости, благо машин здесь было мало, пронеслась мимо дома бывших политкаторжан, свернула на Машкова и затормозила перед большим серым зданием. Толкнув тяжелую дверь, я ступила в мрачную прохладу подъезда и стала подниматься по истертым ступеням на второй этаж. Перед знакомой с детства высокой двустворчатой дверью я остановилась, достала из сумки зеркало и критическим взором оглядела себя. Вид утомленный, но достаточно уверенный и жизнеутверждающий, а что внутри все корчится от многолетней тоски и усталости, показывать совсем не обязательно. Меньше всего на свете мне сейчас хотелось расстраивать деда. Решительно тряхнув головой и отогнав ненужные мысли, я нажала кнопку звонка и прислушалась. Какое-то время за толстой дверью была тишина, потом послышались тяжелые шаркающие шаги, звякнула цепочка и в проеме двери возникла высокая сутулая фигура деда. Облаченный в вытертую домашнюю куртку, из-под которой виднелся ворот белоснежной рубашки, он был, как обычно, тщательно выбрит и распространял вокруг себя крепкий запах одеколона. Я нацепила на лицо свою самую жизнерадостную улыбку и бодро сказала:

― Привет, дедуля! Как ты тут поживаешь?

Он привычно поцеловал меня в подставленный лоб и отступил в сторону, пропуская в квартиру:

― Нормально! Проходи!

Я проследовала за ним в самый конец длинного, сплошь уставленного стеллажами с книгами, коридора и вошла в кабинет.

По правде говоря, кабинетом эта комната служила только до смерти бабушки, после ее кончины дед полностью перебрался сюда, и она стала местом его постоянного обитания. Все свое время он проводил за огромным двухтумбовым письменным столом. Если не просматривал газеты, то работал над своими мемуарами, конца-края которым не предвиделось, а если уставал писать, то просто сидел и перебирал бумаги и старые фотографии. Спал он здесь же, на кожаном диване со старомодными валиками по бокам и резной деревянной полочкой над головой.

Мне всегда нравилась эта комната с ее застоялым запахом книжной пыли, старой кожи и дедовского табака. В детстве я любила готовить уроки, устроившись с ногами в огромном потертом кресле и разложив учебники прямо на полу. Особенно уютно здесь было зимой, когда за окнами кружили хлопья мокрого снега, а от ранних сумерек в комнате стояла полутьма. На улице трещал мороз, а в кабинете было тепло и тихо, мерно тикали напольные часы в деревянном футляре, а старомодная настольная лампа, накрытая шелковой шалью с кистями вместо абажура, бросала круг желтого света на раскрытую на коленях книгу. Она очерчивала границу, отделяющую меня от остальной, тонущей в темноте, комнаты, создавала иллюзию безопасности и защищенности от тех бурь и бед, которые подстерегали меня за пределами этого магического круга. Иногда в кабинет неслышно заходила бабушка, принося с собой из кухни запах ванили и корицы и добродушно ворчала, что я занимаюсь не по-людски, а мне было так покойно и уютно!

Я привычно плюхнулась в кресло и посмотрела на деда. Показалось, что за время моего отсутствия он постарел еще больше. Лицо осунулось, а суконная куртка висела на нем, как на вешалке.

Стараясь избежать гнетущей тишины, я бодрым голосом спросила:

― А где Олег?

― В туалете, ― неодобрительно хмыкнул дед. ― Видно, от страха у него медвежья болезнь приключилась. Весь день с толчка не слазит.

― Он, что, давно здесь? ― насторожилась я.

― С утра, ― тяжело вздохнул дед. Он немного помолчал, а потом через силу продолжил: ― Наташенька, видно плохи его дела. Явился ни свет, ни заря, весь избитый, дерганный.

Дверь за моей спиной распахнулась, заскрипел рассохшийся паркет и в комнату вошел Олег. Не говоря ни слова, он прошел к дивану и тяжело опустился на него, старые пружины при этом прогнулись и натужно захрипели в знак протеста. Когда хрип затих, в комнате повисло тягостное молчание. Брат сидел сгорбившись, безвольно опустив плечи и судорожно сцепив руки перед собой. Скулу его украшал синяк впечатляющего размера и замысловатой расцветки. Он невидяще смотрел перед собой и, похоже, говорить не собирался. Сердце мое сжалось от жалости к нему, но я взяла себя в руки и деловито спросила:

― Ну, что там случилось?

Не поднимая глаз, Олег монотонно проговорил:

― Я тебе все объяснил по телефону. Мне нужны деньги. Десять тысяч долларов, причем срочно.

― Ага, ― понимающе кивнула я. ― А срочно, это когда?

― Сегодня вечером, ― упавшим голосом проговорил Олег.

― С ума сошел! ― ахнула я.

― Сошел, не сошел! Какая разница?! ― взорвался брат, моментально выходя из ступора. ― Если я не верну сегодня долг, мне завтра яйца оторвут. Эти ребята шутить не умеют. Вчера они нашли меня у Галки, отметелили и сказали, что это последнее предупреждение. Сегодня вечером нужно вернуть всю сумму.

Я ошарашенно молчала, стараясь переварить свалившуюся на меня информацию. Размер долга впечатлял. Даже меня, привыкшую к непутевой жизни брата, названная цифра потрясла. Олег и раньше попадал в подобные ситуации, но суммы были куда как скромнее, и я могла их покрывать или из наших с дедом сэкономленных денег, или продав букинистам очередной книжный раритет.

― Откуда взялась такая сумма? ― подал голос дед.

― Долг, ― неохотно ответил Олег.

― Ты задолжал десять тысяч долларов? ― изумилась я. ― Как ты умудрился?

― Менты шмон устроили, товар конфисковали, теперь надо рассчитаться за него с поставщиками.

После этих слов кое-что прояснилось. Дело в том, что некоторое время назад Олег вдруг загорелся идеей заняться торговлей лазерными дисками. И, как я его не отговаривала, как не убеждала, что у него нет коммерческих способностей, и это новое начинание кончится очередным крахом, он упрямо стоял на своем. Наши споры ни к чему не привели, он взял у меня деньги, арендовал лоток на Горбушке и стал днями пропадать на рынке. Видя такую увлеченность, я даже начала питать робкую надежду, что брат, наконец, нашел себе занятие по душе. Что он влезет в авантюру с пиратскими копиями, мне и в голову не приходило, хотя, зная характер братца, должно бы.

― Ты торговал пиратскими дисками?!

― А ты что думала? «Родными»? ― вызверился Олег. ― Чтоб я на них заработал? «Родной» диск меньше десяти долларов не стоит, а я оптом покупал по два! Чувствуешь разницу?

― Чувствую! И еще я чувствую, что ты сознательно шел на риск! Продавая нелицензионные диски, ты должен был быть готов к такому повороту событий! Можно узнать, что ты собирался делать в этом случае?

― Да ладно тебе, все так делают и ничего!

― Если все так делают, почему ты попался?

― Не повезло... Думал, успею денег срубить и все окупить, пока на меня выйдут. И потом, надо было подмазать кой-кого. А я ушами прохлопал… Не повезло, одним словом.

Раздражение Олега от того, что ему приходится покорно отвечать на наши вопросы, росло с каждой минутой. К подобного рода унизительным расспросам со стороны родственников он не привык. Обычно, достаточно было намекнуть мне на трудности, скроив при этом жалобную мину, и деньги безропотно выдавались. Источник их появления Олега никогда не интересовал…

― И что ж ты думаешь делать? ― сухо спросил дед.

― Я надеялся, вы мне поможете, ― пожал плечами Олег.

― Но у нас никогда не было таких денег, ― выдохнула я. ― Где мы их возьмем, да еще так быстро?

― Они хотят, что бы ты продала свою квартиру и рассчиталась с долгом… ― Пробормотал он.

― Чт-о-о-о-о?!

― Это можно сделать через фирму, ― выдал брат заранее припасенное предложение. ― Я узнавал! Квартиры продаются за один день! Фирмы, при срочной продаже, забирают половину стоимости, Это, конечно, грабеж, но у тебя квартира в центре и в хорошем доме, так что долг мы покроем и еще останется. А ты бы переселилась сюда и жила с дедом. Так даже лучше будет, ― воодушевился он, ― деду требуется уход, вот и будешь рядом. Все равно сюда каждый день мотаешься.

― С ума сошел! ― ахнула я. ― Ты ведь прекрасно знаешь, что это не только моя квартира, но и Володина. После развода он в ней не живет, но по закону половина ― его.

― Значит, мне конец, ― потеряно пробормотал Олег и опять сник.

Очередная непрошенная волна жалости к непутевому брату окатила душу. Я собрала всю свою волю в кулак и бодро проговорила:

― Не падай духом, успокойся. Придумаю что-нибудь. Можешь попросить их подождать еще немного?

― Наташенька… ― предостерегающе произнес дед.

― Не волнуйся, дедушка, я не сделаю ничего опрометчивого. Мне нужно подумать и какой-нибудь выход обязательно найдется, ― успокоила я его.

― Попробую, ― неуверенно проговорил Олег, ― и все равно мне с ними сегодня придется встретиться.

― Вот и ладушки, ― подвела черту я. ― Ты попробуй оттянуть время, а я попробую что-то предпринять.

Олег покорно кивнул, неловко поднялся и вышел из комнаты. Я проводила взглядом его сгорбленную фигуру и перевела взгляд на деда. Тот внимательно разглядывал поверхность письменного стола, машинально катая между ладонями карандаш.

― Дедушка, ты ложись, отдохни, а я пока приготовлю обед, ― бодро предложила я, не забывая о необходимости демонстрировать оптимизм. Дед потерянно кивнул, я расценила это как знак согласия и отправилась на кухню.

Олег заперся в своей комнате, дед тоже из кабинета не выходил, так что я была предоставлена самой себе и могла в спокойном одиночестве поразмыслить над неожиданно свалившейся на нас бедой. Хотя я уверяла Олега, что найду выход из положения, у меня самой этой уверенности не было. Привычно орудуя ножом, я мысленно перебирала всевозможные варианты погашения долга, но ничего толкового на ум не шло. Идея продажи квартиры была отброшена сразу же, как совершенно неприемлемая, и дело тут было не во мне, а в бывшем муже.

После развода Володя забрал свои вещи и переехал к новой жене. Расстались мы с ним вполне мирно, у его супруги была собственная двухкомнатная квартира на Юго-Западной, поэтому он, хоть и был прописан в нашей старой квартире, на ее размене не настаивал и не возражал, чтобы я продолжала в ней жить. Но Олега он терпеть не мог и никогда не согласился бы продать ради него квартиру.

Занять такую сумму, несмотря на уверенность Олега, тоже не представлялось возможным. И дело тут опять же было не во мне. Если бы я даже решилась на этот шаг, среди моих знакомых не было таких, кто бы легко, по первому требованию вытащил из кармана десять тысяч, тем более, что скорого возврата денег я гарантировать не могла.

От бесплодных попыток что-то придумать разболелась голова и за стол я села не в лучшем виде. Дед сразу заметил, что со мной не все в порядке и сказал:

― Наташа, ты неважно выглядишь. Осунулась вся и лицо какое-то бледненькое.

Я выдавила улыбку и пробормотала:

― Это от усталости. Командировка была тяжелой. Отосплюсь немного, и все пройдет.

Дед с сомнением покачал головой, но спорить не стал, Вот уж, действительно, навязчивым его не назовешь.

Ели мы, по заведенному еще при бабушке порядку, в столовой.

Обед прошел в тягостном молчании, мысли каждого были заняты своим, и никто из нас не проявил желания прервать нависшую над столом тишину. После обеда Олег молча ушел в свою комнату, а я отправилась на кухню мыть посуду. Покончив с ней и прибрав на кухне, я поцеловала деда в щеку и засобиралась домой. Олег из комнаты так и не вышел, пришлось через дверь напоминать ему о нашем уговоре.

― Я тебе позвоню, ― пробурчал он, я согласно кивнула и отбыла.