Судя по тому, что очереди к стоматологическому кабинету не было, у всех жителей этого района были отличные зубы. Однако красная лампочка над дверью все же горела, и я терпеливо застыла у стены, дожидаясь, когда врач освободится и можно будет войти. Задержка меня не огорчила, ведь пройдет всего несколько минут, и я узнаю, сколько времени провела Нина в этом кабинете в день убийства ее патрона. Накануне вечером я проделала неплохую работу и теперь собиралась пожинать плоды.

Вернувшись из Павловки, я оставила машину на стоянке, а сама отправилась к офису Фризена. Приехала немного рановато, и потому больше часа пришлось слоняться по улице, дожидаясь, когда же закончится рабочий день. Как только из здания начали выходить люди, я предусмотрительно отступила под прикрытие ближайшего ларька. Нина вышла в начале восьмого, и я тут же пристроилась за ее спиной. Опасений, что она заметит слежку, у меня не было, в направлении метро из всех ближайших учреждений валом валили служащие. Без всяких осложнений я проводила Нину до самой квартиры, потому спустилась вниз и очень плодотворно побеседовала с местной собачницей. Женщина выгуливала перед подъездом еле двигающуюся от старости болонку и очень скучала. Наше с ней общение началось с общих фраз о любви к животным, а в результате я узнала все, что хотела.

Фамилия Нины была Титаренко, жила она в этом доме с детства и лечилась в районной поликлинике за углом. Женщина производила впечатление очень осведомленной особы, и потому всему сказанному ею можно было верить.

Вот только относительно поликлиники я высказала робкое сомнение. Как-никак Нина не один год трудилась в коммерческой фирме и могла, наверное, позволить себе обслуживаться у платных врачей. Соседка мои сомнения пресекла в корне, назвав смешными, и твердо заявила, что больших денег у Нины никогда не было. Это она знала абсолютно точно. И платными врачами девушка пренебрегала, отдавая предпочтение родной поликлинике. Женщина за свои сведения ручалась, потому как совсем недавно столкнулась с Ниной в том самом заведении. К сожалению, дату встречи вспомнить она не смогла.

Утром следующего дня я прибыла в поликлинику и, переждав наплыв людей, душевно поговорила с дежурившей в регистратуре девушкой. Медицинской карты Титаренко на месте не оказалось, и тогда я высказала предположение, что Нина посещала стоматологический кабинет. Девушка не поленилась, позвонила наверх и после непродолжительной консультации выяснила, что карта Титаренко действительно находится там.

— К хирургу идите, — напутствовала меня регистраторша, аккуратно пряча в карман презентованную мной купюру.

Дверь в стоматологический кабинет отворилась, и из нее стремглав выскочил гражданин с бледным лицом. Нежно прикрывая ладонью щеку, он скользнул по мне сочувствующим взглядом и засеменил прочь. Решив, что ждать больше нечего, я без стука вошла в кабинет. Врач стоял у раковины и мыл руки.

— Давайте вашу карту и садитесь в кресло. Я сейчас, — сказал он, даже не взглянув на меня.

— Доктор, я не пациент, — стараясь не вспугнуть его, деликатно произнесла я.

— Вот как? — удивился хирург и наконец повернулся ко мне.

Я разглядывала его с любопытством. До того момента мне не приходилось сталкиваться с такими молодыми хирургами. А этот был совсем юный, ну просто мальчишка. «Наверное, студент, практику здесь проходит», — подумала я, и от этой мысли по спине пробежал неприятный холодок.

— Доктор, я по другому вопросу.

— Да? И по какому же? — В его голосе неожиданно завибрировали игривые нотки.

«О господи! И это дитя туда же!» — мысленно охнула я.

— Меня интересует Нина Титаренко.

Доктор дернулся, выронил полотенце, которым все еще вытирал руки, и слегка изменившимся голосом переспросил:

— Кто? Титаренко?

— Именно. Она ведь ваша пациентка?

Какое-то время он смотрел сквозь меня остекленевшим взглядом, но потом все же вышел из оцепенения:

— Ах, ну да, конечно! Титаренко! Как же! Да, она лечится у нас.

— Отлично. В таком случае мне бы хотелось побеседовать с вами.

— Побеседовать? На какой предмет?

— Меня интересуют даты ее визитов и, главное, их продолжительность.

При этих словах доктор окинул меня неприязненным взглядом.

— А вы, собственно, кто? — поинтересовался он.

— Я из отдела кадров фирмы, в которой работает Титаренко. Провожу служебное расследование. Мы подозреваем ее в прогулах.

— Частное лицо, — с облегчением выдохнул он.

— В некотором роде да. Я служащая и выполняю свою работу, — осторожно подбирая слова, пояснила я.

Зря старалась. Ответ последовал незамедлительно:

— Посторонним мы не даем никакой информации.

— Почему? Что в этом секретного? Я же не историей болезни интересуюсь, — удивилась я.

— Это вмешательство в личную жизнь, — твердо заявил юный эскулап, всем своим видом показывая, что говорить нам с ним больше не о чем.

«Козел», — подумала я и обаятельно улыбнулась.

— Помилуйте, доктор! Какое вмешательство? Это нужно для дела. Наша сотрудница получает высокий оклад, и нам, конечно, хочется быть уверенными, что она действительно лечится. Мы категорически возражаем против прогулов.

— Боюсь, что ничем не смогу вам помочь, — ответил доктор.

Я бы, конечно, так легко от него не отстала, но тут из-за ширмы вышла женщина в синем халате санитарки. Проходя за спиной доктора к двери, она многозначительно посмотрела на меня и подмигнула.

— Ну что ж! Нет, значит, нет, — легко согласилась я.

Оставив его стоять в растерянности, я торопливо простилась и бодрым шагом направилась к выходу. Уборщица ждала меня в коридоре.

— Пойдем отсюда, а то еще увидит, — опасливо шепнула она и, не оглядываясь, иду ли я следом, заторопилась прочь.

Пройдя по коридору, мы оказались на лестничной площадке, где не было ни души, и где мы смогли, наконец, поговорить.

— Титаренкой интересуешься? — спросила санитарка.

— Да.

— Зря только время потратила. Он бы тебе все равно ничего не сказал.

— Почему?

— Не знаю.

Лицо у меня вытянулось. Ну вот, еще одна убогая на мою голову!

— Не знаю, — упрямо повторила уборщица. — Одно могу сказать: что-то ужасное случилось, и связано это с твоей Титаренкой.

— С чего вы взяли?

— Своими ушами слышала, как его сестра…

— Какая сестра?

— Ну не родная же! Медицинская! В стоматологии работает.

— Да-да! Понимаю.

— Так вот! Встретила я ее тут на днях в коридоре. Несется навстречу как оглашенная, вокруг ничего не видит и все причитает: «Титаренко! Ужас! Ужас! Эта Титаренко! Кто бы мог подумать!» А на самой лица нет, и губы белые.

— Уверены, что она именно эту фамилию повторяла?

Женщина строго посмотрела на меня:

— Уверена. У моего кума такая же.

— Не пробовали поподробнее разузнать?

— Прямо сразу? Нет! Не до того было. Меня люди в подсобке ждали. А потом возможности не было. С тех пор я Ольгу больше не видела.

Я выразительно посмотрела на нее. Уборщица всплеснула руками:

— Да нет! Что это ты такое подумала! На больничном она, с ребенком сидит.

— День, когда это случилось, не помните?

— Двадцатое августа, — не задумываясь, ответила она.

— Точно?

— Конечно. Это ж день моего рождения. Говорю же, в подсобку торопилась. Подруги ждали. Рождение собиралась праздновать, потому и с Ольгой не стала задерживаться.

— Мне бы хотелось ее поподробнее расспросить. Не дадите мне ее адрес и телефон?

— Нет.

— Отчего так?

— Она меня отругает. Не дело это — случайным людям адреса разглашать. Ты, конечно, с виду женщина приличная, но мало ли что!

— Хорошо, не нужно адрес. Телефон дайте.

— Вот, честное слово, заладила! Дайте, дайте! А мне кто чего даст? Ольга с тебя денежки получит, а я? В стороне останусь? А между прочим, если б не я, так ты и не узнала бы про эту Ольгу.

— Вы первая свое получите, — улыбнулась я и сунула в карман ее халата две шуршащие бумажки.

Она тут же их вытащила, изучила и с довольным видом вернула на место. Теперь, когда взаимопонимание было достигнуто, разговаривать сразу стало легче.

— Адреса все равно не дам, — извиняющимся тоном сказала женщина. — Не хочу неприятностей. А с Ольгой поговорю обязательно. Скажу, чтоб сама позвонила. Ты только номер свой оставь, а уж я с нее не слезу, пока своего не добьюсь.

— Хорошо. Вот тут мой телефон. Передайте его Ольге. Пускай она со мной свяжется, — неохотно согласилась я, протягивая одну из своих визиток.

— Все будет сделано в лучшем виде, не беспокойся, — заверила она и с довольным видом зашуршала в кармане только что полученными деньгами.

Кивнув на прощание, я заспешила вниз по лестнице и пролетом ниже столкнулась с Бардиным.

— Анна? — смущенно выпалил он.

Взбешенная, я смотрела на него в упор, одновременно лихорадочно прикидывая, сколько уже времени он здесь топчется, и что ему удалось услышать. По всему выходило, что подслушать нас труда не составляло. Пролеты, конечно, были длинными, но лестница — боковая и потому пустынная, а моя недавняя собеседница оказалась женщиной горластой, к тому же разговаривали мы не таясь. В общем, при желании…

— Что вы тут делаете? — торопливо прервал Бардин неловкую паузу.

Раздосадованная до предела, я в долгу не сталась.

— А вы?

Не ожидавший от меня такой невоспитанности Бардин опешил, но сразу нашелся:

— У меня тут родственница работает. Прекрасный специалист. Приехал кое о чем с ней проконсультироваться.

— Удачное совпадение! А я знакомую привозила показаться врачу, — сердито бросила я, обошла его и быстро заскользила вниз по лестнице.

До обеда оставалось не так много времени, а мне еще нужно было успеть попасть в Спасосвятительский переулок. Расстояние от поликлиники до дома, где обитала Елена, я преодолела за рекордно короткий срок и ровно в два часа дня уже парковалась напротив детского сада. Место, на мой взгляд, я выбрала очень удачно, потому что дошкольное учреждение тесно соседствовало с нужным мне домом, и разделял их лишь легкий забор из металлической сетки. Из моей машины вход в особняк просматривался отлично, а сама она, затерявшись среди множества других, выстроившихся в ряд автомобилей, никому не бросалась в глаза.

Устроившись поудобней, я закурила и приготовилась ждать. Мне нужен был молодой человек, что заведовал почтой в шикарном особняке, но заходить внутрь и пускаться в расспросы в присутствии охранника смысла не имело. Моя любознательность могла ему не понравиться, а консьерж, стесняясь присутствия ненужного свидетеля, наверняка замкнется и откровенничать не станет. В общем, оставался один путь: сидеть и ждать, когда молодой человек покинет пост и выйдет на улицу. В том, что это обязательно случится, я не сомневалась. Рабочий день длинный, а должен же консьерж ходить обедать. Не станет же хлебать суп из принесенной из дома литровой банки и заваривать чай кипятильником. Исключено! Не вязалось подобное с фигурными бронзовыми ручками, мраморными колоннами и мозаичными полами. А самое главное, ему бы этого никогда не позволили его напыщенные хозяева.

Он вышел в четырнадцать часов. Завидев приближающуюся фигуру, я поспешно схватила журнал и прикрыла им лицо. Как оказалось, зря. Могла бы сидеть спокойно и не дергаться. Парень по сторонам не глядел, бодро шагал вперед, и ничего вокруг его не интересовало. Переждав, пока он пройдет мимо, я вышла из машины и двинулась следом. Далеко идти не пришлось. В конце квартала молодой человек притормозил и привычно нырнул в дверь маленького кафе. Через стекло витрины было видно, как он брал со стойки тарелки и нес их к свободному столику в дальнем закутке. Как только он приступил к еде, я толкнула дверь и вошла.

Парень сидел спиной к входу, и потому мое появление у стола стало для него приятной неожиданностью. Несомненно приятной, потому что при виде меня он заулыбался.

— Узнаете меня?

— Еще бы! Вы с Еленой Анатольевной к нам приходили.

При воспоминании о Елене по его лицу словно солнечный зайчик пробежал.

— Совершенно верно. Можно присесть?

— Конечно!

Подождав, пока я протиснусь в узкое пространство между столом и стеной и умощусь на шатком пластиковом стуле, вежливо спросил:

— Тоже бизнесом занимаетесь, как Елена Анатольевна?

Понимая, что моя персона его совершенно не интересует и вопрос задан исключительно в целях поддержания непринужденной беседы, небрежно ответила:

— Нет, бизнес не мой профиль.

— Значит, муж богатый и работать не нужно, — понимающе подмигнул он.

Я поморщилась: парень-то оказался нагловатым. Теперь, когда он находился не при исполнении, вся его подобострастность улетучилась неизвестно куда. А я фамильярность в принципе не приемлю. Сообразив, что товарища нужно было срочно ставить на место, я обдала его ледяным холодом:

— Мужа нет, и трудиться приходится. Детективом в частном агентстве.

Это произвело впечатление. От изумления молодой человек забыл, что нес вилку ко рту.

— Круто. Никогда бы не подумал, что такая эффектная женщина работает детективом, — покачал он головой, озадаченно глядя на меня.

— Именно такие детективы и работают качественнее всех, — скупо улыбнулась я. — И сейчас прошу вас мне помочь.

— Да? А что нужно делать? — насторожился он.

— Ответить на несколько вопросов.

Молодой человек сразу сник:

— Нам не разрешают распространяться о наших жильцах. Мы подписку давали.

— Я человек не посторонний. Сами видели, я хорошо знакома с Еленой Анатольевной и даже скажу больше…

Я слегка подалась вперед, и, понизив голос, поделилась:

— Выполняю для нее одну очень деликатную работу. Конечно, я не должна бы этого вам говорить, но что-то мне подсказывает, что вы к этой истории не причастны, а неприятности себе нажить можете.

Парень смотрел на меня настороженно и молчал, но я ясно видела, как тревожно вдруг ему стало. Честно говоря, я отлично его понимала. Работа не пыльная, зарплата нормальная, и интерьер вокруг вполне приятный, но пади на него хоть малейшее подозрение, вылетит он с этого места как пробка из бутылки. И это в том случае, если ни в чем не виноват, а уж если сочтут виновным…

Подождав, пока до него окончательно дойдет смысл сказанного, я принялась нагнетать обстановку:

— Елене Анатольевне кажется, что в тот день в ее квартире кто-то побывал. Без спроса, само собой, — зашептала я. — Пока она не хочет поднимать шум, потому и пригласила меня. Но если я не добьюсь успеха… кто знает, как все обернется! В общем, не только мне одной нужна помощь.

Я заглянула ему в глаза и с нажимом спросила:

— Вы ведь не откажетесь помочь?

Ход с моей стороны был сильный, но до конца сопротивление не сломил. По тому, как он хмурился, видно было: парня терзают сомнения.

— Я не спрошу ничего секретного. Вы ничем не рискуете. Мне всего-то и нужно уточнить кое-какие детали, — продолжала искушать его я.

Наконец после долгих колебаний он с большой неохотой согласился:

— Спрашивайте.

— Вопрос первый. В отсутствие хозяйки в квартиру никто не заходил?

— Как можно? — искренне оскорбился он.

— Я не имею в виду посторонних. Дело касается родственников.

Немного помедлив, я доверительно прошептала:

— У них там своя драчка. Семейная.

И, дав понять, что я на его стороне, замерла в ожидании ответа. Мой собеседник мгновенно оценил ситуацию, решил, что лучше топить чужих, чем себя любимого, и потому принялся охотно делиться информацией:

— Ключ есть у мужа Елены Анатольевны, только он тут давно не появлялся. И еще у Елизаветы Андреевны.

— Лиза часто навещает Елену Анатольевну?

— Елизавета Андреевна? Нет. Раньше иногда забегала, теперь нет. В тот день она тоже не приходила, — с явным сожалением заметил он.

Да уж, загляни в тот день Лиза на квартиру отца, и у парня не было бы проблем. Дочь хозяина имеет право приходить, а остальное его не касается!

— Какой у вас график работы?

— Мы с дневным охранником каждый день заступаем в десять утра и работаем до двадцати одного часа. Потом на всю ночь выходят ночные дежурные.

— В тот день, когда мы с вами встретились, все было как обычно?

— Конечно.

— Скажите, во сколько Елена Анатольевна ушла в то утро из дома? Только точно.

— Не знаю.

— Вас не было на месте?

— Я заступаю в десять утра, а она обычно уходит раньше. По утрам я ее никогда не вижу. Так было и в тот день.

Похоже, она ему очень нравилась, потому что в голосе чувствовалось явное сожаление.

— Вернулась она вместе со мной. Правильно?

— Да.

— Выходит, ее весь день не было дома?

— Совершенно верно.

— Во сколько она обычно возвращается?

— Как когда. Иногда в восемь, чаще позже. И тогда я, бывает, ее за день ни разу не вижу. Мы с напарником к тому времени работу заканчиваем и уходим, — сказал он и вдруг подозрительно спросил:

— А почему все эти вопросы вы не задаете самой Елене Анатольевне?

— Если я буду ее дергать по всяким пустякам, ей это не понравится, — небрежно бросила я, словно речь действительно шла о ерунде.

— Да, наверное, — неуверенно согласился парень и вдруг заторопился:

— Извините, но мне пора идти.

— Но вы так и не поели!

— У меня перерыв всего тридцать минут. Опаздывать не рекомендуется, — через силу улыбнулся он, вскочил и, не оглядываясь, пошел к выходу.

Парень ушел, а я осталась. Посидев еще минут пятнадцать и выпив две чашки кофе с рогаликом, я покинула кафе и неспешно побрела назад. Полученные ответы внесли некоторую ясность в историю с Лизой. Охранник сказал, что в квартиру отца в тот день она не заходила, и не поверить ему оснований не было. А вот с милейшей Еленой Анатольевной все оказывалось не так просто. Приди ей в голову мысль остаться в один из дней дома, сутки безвылазно просидеть в квартире и выйти из нее только на следующее утро, никто и не догадается об этом маленьком трюке. Дневные охранники решат, что она уехала как всегда, а ночные подумают, что она вышла позже обычного. Забавно.

Размышляя над этим, я продолжала внимательно смотреть по сторонам, и потому проход между забором детского сада и глухой стеной соседнего офисного здания не остался мной не замеченным. Тем более что этот детский сад меня заинтересовал. Я очень нуждалась в показаниях очевидцев, а более приметливых свидетелей, чем дети, на свете не существует. Любопытные от природы, не обремененные повседневными житейскими заботами, напрочь отбивающими у взрослых интерес к жизни, они все видят, все подмечают, и до всего им есть дело.

«Давно нужно было сюда прийти. Чего тянула?» — отругала я себя и, без долгих раздумий свернув с тротуара на утоптанную тропинку, двинулась вглубь квартала. Тропинка сначала привела к бетонному забору, потом свернула влево, обогнула территорию детского сада и снова побежала вперед. Теперь с одной стороны от меня возвышались бетонные плиты, с другой тянулся забор из «рабицы», из-за которого доносились звонкие детские голоса. Особняк теперь маячил впереди.

Дорожка привела меня на задний двор. Совсем крошечный, вымощенный тротуарной плиткой, с полоской подстриженной травы вдоль забора и матовыми фонарями по периметру, этот аккуратненький дворик вызывал зависть своей буржуазной благоустроенностью и чистотой. Если что и портило впечатление, так это синие пластиковые бочки у забора, видимо оставшиеся здесь со времен последнего ремонта.

«Непорядок», — покачала я головой, с неодобрением глядя на инородные предметы, так не вяжущиеся с общим благостным видом. И вообще.

Одна бочка хотя бы стояла, а другая так и вовсе лежала на боку. Перевернули ее, судя по круглой проплешине на траве, совсем недавно. Пятно зияло влажным черноземом и зарасти еще не успело.

Осудив российскую безалаберность, я направилась в сторону детского сада. Судя по количеству детей, снующих по его территории, на прогулку одновременно вывели всех воспитанников. Каждый из них мог оказаться моим потенциальным помощником, но находились они, к сожалению, слишком далеко от меня. Ни поговорить, ни даже просто привлечь их внимание к себе возможности не было.

— Тоже в окно лезть будешь? — вдруг раздалось из кустов.

Вздрогнув от неожиданности, я обернулась на голос. Припав лицами к металлической сетке, из-за забора на меня с любопытством глядели две девчушки. Маленькие, лет пяти, и очень похожие друг на друга.

— А вы что здесь делаете? — притворно нахмурилась я.

Моя напускная строгость их не обманула и даже, как мне показалось, позабавила. Они понимающе переглянулись и разом заулыбались.

— Нас на прогулку выпустили. Когда мы с сестрой не спим и не кушаем, то всегда гуляем, — снисходительно пояснила та, что выглядела покрепче.

— Раз выпустили, значит, нужно играть, а не по кустам лазать, — попеняла я.

— Там не интересно, — сказала девочка, не удостоив снующих по детской площадке воспитанников даже взглядом.

— Так ты полезешь в окно? — вернулась к интересующей их теме другая сестра.

— Это еще зачем? В окно никто не лазит. Для этого двери существуют.

— Неправда. Тетенька лазила. Мы ее сами видели, — возразила она.

— И еще дяденька, — добавила другая и хихикнула.

— Шутите? Разве туда можно забраться? Вон как высоко! — кивнула я в сторону окон, которые действительно располагались значительно выше человеческого роста.

Девочки переглянулись и дружно захихикали над моей глупостью. Потом старшая снисходительно подсказала:

— Бочку нужно подставить.

— И тогда достанешь?

Они дружно кивнули.

— А в какое нужно лезть? В это? — Я наугад ткнула пальцем в сторону ближайшего окна.

— Нет! — хором сказали девочки.

— В большое. — Старшая уверенно показала на окно в торце здания, сквозь широкие квадраты оконных переплетов которого хорошо просматривались зеленые листья растений.

— А вы ничего не придумываете?

Девочки снова переглянулись и загадочно заулыбались.

— Так вы меня обманываете! — обиделась я.

По детской наивности они сразу попались на эту нехитрую уловку, разволновались и наперебой стали убеждать меня в своей правоте.

— Правда, правда! Так было! Мы видели!

— Мы здесь играли в кустах, а она прибежала!

— На бочку запрыгнула и полезла в окно.

— Точно? А когда это случилось?

— Давно уже, — махнула рукой одна.

— Наверное, пять дней назад, — уточнила другая.

— Или десять! — рассмеялась ее сестра, радуясь новой игре.

— Значит, вы не помните, — подвела я итог.

От Спасосвятительного переулка до Маросейки — рукой подать, даже за пределы Садового кольца выезжать не нужно. Маросейка — улица старинная, застраиваться начала еще в семнадцатом веке. Первыми здесь стали селиться украинцы, или, как их тогда официально называли, малороссы. Отсюда название и самой улицы — Маросейка. Кроме украинцев здесь жили иностранцы, позже выселенные в Немецкую слободу, а в восемнадцатом веке это место облюбовали торговцы-армяне. Не обходили своим вниманием эти места и русские дворяне, охотно селясь в непосредственной близости от Кремля. По утверждению специалистов академии, Московский особняк Мансдорфа находился именно на Маросейке, и, пока тотальная реконструкция не коснулась этого уголка старой Москвы, существовал вполне реальный шанс найти нужный мне дом.

Он действительно стоял на прежнем месте и даже выглядел вполне прилично. Пройдя сквозь кованые ворота с широко распахнутыми ажурными створками, я оказалась в уютном дворе. Самой себе было неловко сознаваться, но явилась я туда с единственной целью — разыскать следы дочери Августа Мансдорфа. Той самой, к рождению которой барон отнесся с такой прохладой. Старушка из Павловки утверждала, что до шестьдесят первого года она точно обитала в своем бывшем московском доме. Мол, сама рассказывала, когда приезжала навестить родные места. Но мне требовалось просто фантастическое везение. Начнем с того, что старушка могла и напутать все, и после семнадцатого года наследница барона здесь никогда не появлялась. Другая проблема заключалась в том, что жительница Павловки называла бывшую хозяйку просто «барышней». И как прикажете о ней расспрашивать? Кого искать? Баронессу Мансдорф? А если она вышла замуж и сменила фамилию? Разыскивать ее как дочь бывшего владельца этого дома? Вряд ли кто-то из нынешних жильцов помнит старого барона.

Тяжело вздохнув, я направилась к двум молодым мамашам с колясками.

— Добрый день.

Женщины перестали щебетать, развернулись в мою сторону и дружно откликнулись:

— Здравствуйте!

— Я разыскиваю одну пожилую женщину. Мне сказали, что она может проживать в этом доме.

— Фамилия как? — поинтересовалась та из мамаш, что была постарше и побойчее.

— В девичестве была Мансдорф, по потом могла фамилию сменить.

Женщины озадаченно переглянулись и покачали головами.

— Может, имя знаете? — спросила вторая, поглядывая на меня с явным недоверием.

Что касается имени, то тут я могла ответить с большей определенностью. Старушка один раз назвала дочь барона «барышней Софьей Августовной».

— Софья Августовна.

— Зачем она вам? — раздалось сзади.

От неожиданности я вздрогнула. Шагов за спиной не слышала, и потому появление еще одного собеседника оказалось для меня сюрпризом. Повернувшись, я обнаружила рядом с собой массивную фигуру дворничихи с метлой в руке. Поудобнее перехватив орудие труда, та сурово потребовала ответа:

— Вы кто такая? По какому праву тут слоняетесь и о жильцах выпрашиваете?

— Да что ты, Роза, в самом деле? Она женщину одну разыскивает. Фамилии не знает, только имя — Софья Августовна, — вступилась за меня одна из мамаш.

— Сама слышала. Не глухая, — огрызнулась Роза и снова принялась за меня:

— Зачем вам Софья Августовна?

— Дело у меня к ней.

Дворничиха еще больше помрачнела и неприязненно проворчала:

— Какие с ней могут быть дела? Стара она уже для дел.

— Так она живет здесь? — с надеждой спросила я.

Вопрос Роза проигнорировала.

— И расстраивать ее нельзя. Здоровье совсем некуда. Чуть поволнуется, так сразу сердце прихватывает.

— Я не собираюсь ее расстраивать. Просто хочу передать привет от старых друзей. Я недавно была в местах, где прошло детство Софьи Августовны. Думаю, ей будет приятно.

— Значит, вы не от этого отродья? — недоверчиво уточнила она.

— От кого?!

Ответа я снова не получила, вместо этого дворничиха аккуратно прислонила метлу к дереву и сердито приказала:

— За мной идите.

Боясь, что она передумает, я торопливо кивнула, всем своим видом выражая готовность немедленно следовать за ней.

Далеко идти не пришлось. Мы пересекли двор и оказались перед малозаметной дверью, ведущей в подвал.

— Здесь ждите, — сухо обронила Роза и скрылась за облупленной створкой.

Снаружи слышно было, как она громко крикнула от входа:

— Софья Августовна, к вам гости.

Этого оказалось достаточно, чтобы я, не раздумывая, вошла за ней следом. Мое вторжение очень рассердило Розу. Развернувшись, она напустилась на меня:

— Я же сказала — ждать за дверью! Кто вам позволил сюда заходить?

Думаю, она вышвырнула бы меня на улицу, но откуда-то из глубины вдруг послышался негромкий голос:

— Роза, в чем дело? Почему ты шумишь?

Дворничиха замерла и прислушалась.

— Роза, что случилось? — уже строго повторил голос, и несокрушимая Роза дрогнула.

Сердито погрозив мне пальцем, пошла на голос, не забыв при этом плотно задернуть за собой закрывающую дверной проем штору. Оказавшись в одиночестве, я нисколько не огорчилась: без угрюмого и подозрительного Розиного взгляда у меня было больше возможностей разглядеть все толком.

Сумрачная комната с небольшим оконцем под потолком производила тягостное впечатление. От вида сырых, в рыжих потеках, стен по телу проползли мурашки, и я вдруг почувствовала себя заживо замурованной в глухом каменном мешке и зябко поежилась. Захотелось оказаться на улице и вместо этого затхлого воздуха набрать в легкие привычной гари московских улиц. Хотя, возможно, виной всему было мое чересчур разгулявшееся воображение. Комната казалась жилой, все вокруг было чисто убрано, вот только при виде мебели даже у старьевщика случился бы удар на почве острой жалости к ее владельцам.

Неожиданно штора колыхнулась, и в образовавшуюся щель посунулась голова дворничихи.

— Проходите, — неприветливо буркнула она и снова скрылась.

Я не заставила повторять приглашение дважды. Оказавшись за шторой, поняла, что комната служит спальней, но разглядеть ничего не успела. С первой же секунды все мое внимание сосредоточилось на сидящей в глубоком кресле женщине. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что она очень и очень стара. Худенькое личико ее было сплошь покрыто морщинами, но выглядела наследница барона Мансдорфа очень достойно. Реденькие волосы были аккуратно подстрижены, а темное платье, украшенное старомодным кружевным воротником, делало ее нарядной.

Женщина сидела абсолютно неподвижно и могла бы показаться неживой, если бы не мерцающие агатовым блеском глаза.

— Вы ко мне? Я вас не знаю, — прошелестела она.

— Мы не знакомы, — кивнула я и выразительно посмотрела на топчущуюся у двери дворничиху.

Она жадно прислушивалась к разговору и, судя по упрямому выражению на лице, уходить не собиралась. Хозяйка перехватила мой взгляд, слабо шевельнула сухонькой кистью и попросила:

— Роза, оставь нас.

Дворничиха набычилась и хотела возразить, но в последний момент передумала и с неохотой подчинилась. Как только хлопнула входная дверь, Софья Августовна спросила:

— Так что у вас за дело ко мне?

В ее голосе мне послышалась некоторая напряженность, и, не желая попусту волновать ее, я поспешно пустилась в объяснения:

— Меня зовут Анна. Недавно я заезжала в Павловку по делам и от местных жителей узнала, что вы живете в Москве. Решила, что вам будет интересно узнать, как обстоят дела в вашем бывшем имении.

Конечно, мое объяснение было притянуто за уши, и любой, даже не самый подозрительный, человек засыпал бы меня вопросами, но не Софья Августовна. С аристократическим тактом она приняла его и мечтательно протянула:

— Павловка… когда-то я очень ее любила…

Синеватые старческие губы растянулись в улыбке, а лицо приобрело отстраненное выражение, будто она в своих мыслях вдруг улетела далеко-далеко в прошлое, куда посторонним ход был заказан. Я стояла посреди комнаты и смотрела на нее, боясь пошевелиться. А Софья Августовна вдруг тихонько засмеялась и сказала:

— Знаете, ведь мы с мамой ездили туда! Несмотря на запрещение. А в шестьдесят первом я навестила Павловку одна. Правда, долго мне там побыть не удалось. Уже через час местный милиционер каким-то образом узнал о моем появлении и явился с требованием немедленно покинуть вверенную ему территорию.

— Почему?!

Она насмешливо улыбнулась:

— Наверное, опасался, что я подниму бунт в отдельно взятой деревне.

Софья Августовна качнула головой, прогоняя неприятные воспоминания, и поинтересовалась:

— А дом… он еще стоит?

Я замялась, подыскивая слова, но она выручила меня и сама ответила на свой вопрос:

— Одни стены, наверное, остались. Или и стен уже тоже нет?

— Стены остались.

Она вздохнула:

— Неудивительно. Раньше ведь строили на совесть. А парк цел? Не вырубили?

— Зарос сильно.

Софья Августовна грустно кивнула, а я, стараясь отвлечь ее от печальных мыслей, оживленно затараторила:

— В деревне вашу семью до сих пор помнят. И все, как один, добрым словом отзываются. Говорят, много хорошего делали. Особенно тепло вспоминают вашу матушку.

Софья Августовна улыбнулась:

— В моих детских воспоминаниях мать тоже осталась молодой, красивой и очень доброй. Это и не удивительно, ребенку его мать всегда кажется самой красивой и доброй. Но чтоб бывшие дворовые… Вы меня, признаться, удивили. Но все равно спасибо.

Она помолчала немного и произнесла:

— Но вы, как я понимаю, не затем ко мне пришли, чтобы о бывшей усадьбе рассказывать. У вас ведь ко мне дело?

— Я пишу книгу о картине Веласкеса «Христос в терновом венце». Пытаюсь проследить судьбу этой картины после того, как ее привезли из Италии в Россию. Потому и ездила в Павловку. Хотела своими глазами увидеть это место. Ведь до восемнадцатого года ею владела ваша семья?

Взгляд Софьи Августовны затуманился.

— Мать. Мой отец подарил ее ей. Он очень дорожил картиной, и это было выражением его чувства к ней и ко мне.

— А к вашему отцу она как попала?

Софья Августовна недоуменно взглянула на меня и с гордостью сказала:

— Она всегда принадлежала ему.