I

Антонио де Небриха спал, положив голову на письменный стол, когда Кайе вошел в его кабинет. Пахло остывшим кофе и затхлым воздухом. Реставратор пробрался сквозь книги и рукописи к окну и открыл его.

Небриха встрепенулся:

— Quien es? Кто здесь? Ах, это вы, Михаэль.

— Похоже, вы забыли дорогу домой.

Небриха потянулся, встал из-за стола и поздоровался с коллегой за руку.

— Я с нетерпением ждал вас. Представьте себе, я нашел!

— Что?

— Решение, — прошептал он и указал на стену против своего стола.

Там висели семь листов бумаги, и на каждом была написана одна буква. PSSNNMR.

— Вы полагаете, что расшифровали их значение?

Небриха кивнул:

— Уверен. Я просидел над задачей всю ночь, и только утром неожиданно пришло решение. Это не тайнопись, как я думал сначала. Простое сокращение, пишутся только согласные. Обычное для латыни дело: надо добавить гласные, и получится предложение: «Posse non mori».

Кайе подошел ближе и посмотрел на висевшую рядом репродукцию. Утконос читал в своей книге именно эти буквы.

— Posse non mori — нельзя умереть.

— Да, именно так. Вы должны мысленно перенестись в то время. Конец пятнадцатого — начало шестнадцатого века, имеется в виду способность не умирать или…

— Бессмертие! Черт возьми, вы действительно верите, что темой картины было бессмертие и что где-то спрятан намек на то, как его достичь?

— Всего лишь предположение! Это может означать что угодно. Одно более или менее ясно. В Библии сказано: «Deus mortem non fecit». Бог не сотворял смерть. Это можно рассматривать как намек на ситуацию в раю, Михаэль.

— Только одновременно с изгнанием из рая смерть приходит в жизнь людей. Они потеряли свой шанс, вкусив яблоко с древа познания. Такова библейская мудрость, — развил Кайе мысль коллеги.

— Верно, Августин утверждает, что в раю человек был бессмертен. Однако это не исключало смерть от несчастного случая. Смерть не была изгнана из рая, как показывает картина. Там дикая кошка проглатывает мышь, лев убивает оленя. Бог хотел проверить человека. Но Адам и Ева не выдержали испытания, потому что перешли на сторону греха. Любопытство заставило их оступиться. Самопознание проклятием легло на них. Акт грехопадения отбросил их к смертности, и таким образом смерть стала последним действием человека.

Слушая объяснения коллеги, Кайе освободил для себя стул.

— Очень хорошо, Антонио. Вы — гений интерпретации. Небриха усмехнулся:

— И все же это только первый шаг. Мы не знаем, какое это имеет значение и для чего использовалось.

— Ваши знания и ваш…

— Зато вы, Михаэль, непревзойденный специалист в иной области. Без ваших снимков у нас в руках ничего не было бы. Однако оставим взаимные похвалы. Вчера я даже не ужинал. Мне сейчас не помешает завтрак: бутерброд и чашка хорошего кофе.

— Я приглашаю вас, Антонио.

Кайе встал, а Небриха снял с крючка куртку. Когда они вышли в коридор, Антонио запер дверь.

— Такие ночи в кабинете я позволяю себе нечасто.

Он провел рукой по волосам, пытаясь пригладить их, но безуспешно. Коллеги молча шли по темным коридорам. Когда они очутились на улице, Кайе не мог больше сдерживаться:

— Антонио, один вопрос.

— Надеюсь, своим вопросом вы не испортите мне аппетит.

Кайе медлил, рассчитывая на любопытство Антонио, который был готов клюнуть на любую наживку.

— Я всю ночь думал, почему сеньора Вандерверф заговорила об имени Босха. Что это значит?

Они пересекли улицу и направились к небольшому ресторанчику. Официант уже расставлял столы и стулья. Увидев приближающихся мужчин, он поприветствовал их.

Кайе и Небриха выбрали место у двери.

— Я бы посоветовал вам быть осторожнее, — предостерег Антонио, когда они сели. — Эта женщина знает больше, чем мы предполагаем. Почему, мне неведомо, но ее замечание об имени Босха ясно свидетельствует об этом.

Антонио де Небриха заказал бутерброд, омлет и кофе с молоком. Кайе присоединился к нему. Официант кивнул, протер мраморную поверхность стола и исчез на кухне. Кайе наклонился к Небрихе:

— Вы знаете, почему Босх взял себе это имя?

Антонио де Небриха молчал.

— Конечно, я думал об этом. Но о том времени так мало известно, и многое — просто предположения. К тому же надо поработать с цифрами.

Антонио взял белую салфетку и начал записывать под алфавитом цифры от одного до девяти. Кайе задумчиво качал головой, глядя на игру чисел.

— Что это значит?

— Каббалистическая нумерология, мистика цифр, магия чисел. Мы сегодня улыбаемся, а во времена Босха ученые жили в мире символов. Они верили, что числа влияют на суть вещей. Многое поражает нас и сейчас. Знаете ли вы, что цифрам 2, 4 и 6 приписывали женские черты, в то время как 1, 3 и 5 были мужскими?

Когда официант принес кофе, Антонио отложил салфетку в сторону.

— Сегодня нам известно, что у женщин две Х-хромосомы, то есть четное число, в то время как у мужчин по одной Х — и Y-хромосоме — число нечетное. Случайность? Но такие совпадения встречаются все чаще. За мистикой цифр таятся вековые знания. Пирамиды до сих пор скрывают от нас свои игры чисел. В античности использовали золотое сечение. Иудаизм, христианство и ислам строились на мистическом взаимодействии цифр: троица, четверо евангелистов, двенадцать апостолов — собственно говоря, тринадцать, Иуду Искариота добавили потом, — двадцать четыре библейских царя и так далее.

Кайе скептически слушая разъяснения коллеги.

— Блеф! Не стоит рассказывать мне об этих фокусах. Будем разумны, Антонио.

Небриха улыбнулся, с наслаждением отпил кофе и закрыл глаза.

— Для вас это не имеет значения. Но Босх жил в мире, где игра чисел объясняла многое. Соборы того времени строились по правилам этой игры. В них увековечена символика цифрового кода христиан. Двенадцать колонн для двенадцати апостолов, три башни как символ троицы, семь часовен в венке храма как символ семи таинств.

Официант принес тарелку с бутербродами и теплый паштет, и даже у успевшего позавтракать Кайе разыгрался аппетит.

— Так, значит, цифры определяют положение вещей в мире?

Такая безумная мысль уже давно не приходила ему в голову. Кайе наблюдал за небольшой улочкой, ведущей от парка Ретиро к Прадо. Первые клерки спешили на работу, трусцой пробегали редкие джоггеры. В тени дома стоял одетый в черное человек и, казалось, чего-то ждал. Открывались магазины. Столица встречала утро. Мадрид делал последний вдох, прежде чем суета наполнит его улицы шумом.

— Мы бессознательно продолжаем жить в мире чисел и часто используем их, даже не замечая, — прервал Небриха размышления Кайе. — Почему мы завязываем носовой платок одним узлом, а не двумя, почему говорим «к черту!» три раза, а не два или четыре?

Антонио де Небриха с наслаждением пережевывал омлет.

— Я удивлялся, почему сын Антониса ван Акена взял имя Босх. Его брат сохранил свое имя. По крайней мере в хрониках города Хертогенбоса упоминается имя художника ван Акена. Конечно, существует простое объяснение. Будучи членом городского совета, художник хотел связать свое имя с именем города. Но я убежден, что есть другие, более глубокие причины. Имя «Босх» обладает магией. Он подписывал свои картины не с добавлением Hertogen, или Bois-de-Duc, или ван Босх и не разговорным ден Босх. Он подписывался просто Босх! Bosch — пять букв. Знаете ли вы, что число пять не встречается в кристаллах как порядковое число, а в цветах чаще всего именно пять лепестков? Число пять — число живого. Человек определяется числом пять: две руки, две ноги и туловище — всего пять частей тела. На руках и ногах по пять пальцев. Не хочу докучать вам, но последний пример должен рассеять все ваши сомнения. Число пять — это пиктограмма. Еще Парацельс писал, что пиктограмма в иудаизме обладает большой силой, и знание об этом долго скрывалось. А разве алхимики не искали к четырем известным пятый элемент quinta essentia, который помог бы сделать из свинца золото?

Теперь Кайе слушал объяснения с большим интересом, попивая свой кофе. Его взгляд снова остановился на одетом в черное человеке, который прикуривал сигарету. Лица не было видно, но руки казались белыми как мел. С полным ртом Кайе переспросил:

— А как все это связано с именем Босха, если не считать, что в его имени пять букв? Переходите к самой сути, Антонио! Ваши идеи такие же фантастические, как и картина художника Босха.

Антонио де Небриха не обратил внимания на колкость. Он повернул салфетку с цифрами и колонками букв так, чтобы Кайе мог прочесть.

— Первым девяти буквам древнееврейского алфавита соответствовали определенные цифры. «Альфа» — 1, «бета» — 2 и так до девяти. Затем отсчет шел снова от одного. Но во времена Босха использовали латинский алфавит. К сожалению, не для всех букв латинского алфавита существовали такие соответствия, как в еврейском. Поэтому для них подобрали новые числа. Итак, наш ключ выглядит так: В — 2, О — 7, S — 3, С — 3, Н — 5. Если сложить эти числа, то в сумме получится 20. Каждая сумма имеет свое значение. Так, число 20 соответствовало слову «жизнь». В игре чисел считается, что от сумм двух цифр нужно отнять само число и разделить на 9. Вы спросите, почему именно на 9? В Каббале 9 — число Господа Бога.

Кайе записал числа и стал подсчитывать; Небриха невозмутимо попивал кофе.

— Если я правильно подсчитал, 20 — 2 = 18, 18:9 = 2.

— Да, двойка означает разделяющее и соединяющее, раздвоение. Я и ты, мужчина и женщина; это число противоречия, небожественное, число противостояния и взаимодействия, Инь и Ян. Каббала знает hieros gamos, священное соединение мужских и женских сил, парное зачатие и непорочное зачатие. Видите, все это представлено в имени Босха. Правда сложно? Как 5, так и 20 и получаемое из вычислений 2 имеют большое символическое значение, которого нет в имени ван Акен.

Кайе наклонил голову и одобрительно присвистнул. Его взгляд снова скользнул к человеку, который по-прежнему стоял на улице, глядя в их сторону. Неожиданно тот вышел из тени и быстрым шагом направился куда-то.

— Никогда не думал, что даже в имени могут быть скрыты чудеса. Но как говорят: век живи — век учись!

— Нет, Михаэль. Нам это трудно понять. Пятьсот лет назад жонглирование числами было доступно любому образованному человеку. И еще небольшое дополнение. Босх подписывался «Iheronimus Bosch» — это дает в сумме 59 и таит в себе все самое значительное в числах. Сложим 5 и 9, получим 14, отнимем от 59 и разделим на 9 — остается 5. Разве не удивительно? Еще интереснее: если от суммы 14 отнимем число букв в имени, получим 9. Это число символизирует состоящее из 9 букв непроизносимое имя Божье.

Кайе постукивал пальцем по столу.

— Имя Босх содержит в себе символику Творца. А кто как не художник есть творец собственного мира идей! Я прав?

Кофе уже остыл и был горьким на вкус, но Кайе не замечал этого — его захватил азарт коллеги.

— Якоб ван Алмагин вполне мог обучать мастера каббалистическому образу мысли. Если верить рассказу патера Берле, они проводили вместе долгие часы.

В голове у реставратора крутилось число пять. «Шанель №5», пять чувств, пять умных и глупых дев, Пятикнижие Моисея, пять архангелов. И все же оставались сомнения.

— Но скажите, Антонио, положа руку на сердце, ведь это пустяки! И даже если все так как вы говорите, что это означает? Что дало вам просчитанное имя? Оно имеет значение только для посвященных.

— Михаэль, я думаю, что имя — его значение — связано с нашей картиной, с «Садом наслаждений». Цифры подтверждают мои выводы и я пойду дальше. Необходимо срочно получить больше информации о картине, об обстоятельствах ее создания. И о третьей части тоже. Вы же сказали, что сделали фотографию створки Ада. Ее непременно надо увеличить, Михаэль!

Кайе машинально кивнул, продолжая держать чашку с холодным кофе в руке и глядя на улицу. Какой-то мужчина направлялся к зданию, где находились мастерские. Все на нем казалось не по размеру большим: брюки и куртка, мешковато топорщившиеся на худой фигуре. Что-то взволновало реставратора при виде этого человека, но что — непонятно. Когда незнакомец почти скрылся из поля зрения Кайе, тот едва не подавился.

— Проклятие, Антонио, кажется, я видел патера Берле! Разве такое возможно?! Он ведь…

Антонио ударил себя рукой по лбу:

— Простите, я знал, что забыл сказать вам что-то из-за всех этих загадок, букв, цифр. Вчера ночью позвонила Грит Вандерверф и сказала, что патер бежал из монастыря. Она предостерегала меня.

Кайе не дал коллеге договорить, достал кошелек и бросил на стол.

— Заплатите, я должен вернуться. Если это был патер…

Он вскочил и поспешил по улице за человеком в черном.

 

II

Кайе сразу увидел, что дверь в кабинет Небрихи открыта. Когда он приблизился к ней, патер Берле стоял в центре комнаты и рассматривал листы с буквами. В руке он держал перочинный нож.

— Buenos dias. Простите, я могу вам помочь?

Патер повернулся к Кайе и криво улыбнулся ему:

— Конечно, сеньор Кайе. Эти буквы, что они значат? Однако сначала отдышитесь.

Рукой, в которой держал перочинный нож, патер указал на пять листков, прикрепленных к стене. Кайе невольно отступил.

— О, простите, вы неправильно меня поняли. Я хотел вернуть нож. Он принадлежит вам, потому я и здесь.

Патер закрыл нож и протянул реставратору. Тот медленно подошел и взял нож у Берле.

— Что вы здесь делаете, патер? Как осмелились взломать дверь!

Патер Берле оглянулся, ища возможности присесть, и опустился на стул, на котором раньше сидел Кайе.

— Помедленнее, сначала один вопрос, потом другой. Во-первых, я должен поблагодарить вас за нож. Без вас и ножа…

— Не втягивайте меня в свою игру, патер Берле. В конце концов, я не уверен, что действовал по собственной воле. Вы способны манипулировать людьми!

Патер Берле беззвучно рассмеялся:

— В этом вас убедила Грит Вандерверф? Вы переоцениваете мои возможности. Вы никогда не сделаете того, чего не хотите. А теперь вернемся к вашим вопросам. Дежурный внизу сказал, где я могу найти вас, и добавил, что я должен постучать в дверь напротив, если вас не окажется на месте. Вы часто бываете у сеньора… сеньора…

— Небрихи, — подсказал Кайе, наблюдая за патером, который явно чувствовал себя весьма уверенно.

И все же взгляд Берле все время возвращался к буквам.

— Да-да, сеньор Небриха. Ну, я и подумал, что не стоит ждать в коридоре, и постарался попасть внутрь — замки тут старые. Однако теперь, возможно, вам поставят новый.

Кайе еще не решил, сесть ему или сразу позвонить в полицию.

— Вы сбежали?

— О чем вы говорите? — успокоил его патер. — Вы забываете, что я не под арестом. Я просто не сообщил, куда иду гулять.

— И для этого вам понадобился мой перочинный нож.

— В качестве ключа, поскольку мне не доверяют.

Кайе нервно рассмеялся:

— Вы едва не уничтожили известную картину! И это не в первый раз! Как вам доверять?

Патер Берле повернулся к буквам.

— Я вижу, что не ошибся. На картине можно кое-что обнаружить, я даже не смел надеяться.

Кайе взял второй стул и сел.

— Поэтому вы хотели уничтожить картину. Что вам известно? Вы ведь не все рассказали нам?

Патер Берле смотрел не мигая, потом голова его покачнулась, и он разразился громким смехом:

— У вас очень милая манера, сеньор Кайе, вы всегда так прямолинейны?

Он подался вперед, не сводя взгляда с реставратора.

— То, что картина является изображением тайных учений, предполагали еще первые исследователи, в том числе первый коллекционер мира, король Испании Филипп Второй. Именно он поместил полотно в Эскориал. Там оно находилось последние столетия. Так сказать, было спрятано. Картина замолчала, поскольку никто не знал, как ее толковать.

Кайе видел, что патер Берле борется с собой, не желая выдавать свои знания. Он помолчал и наконец решился:

— Думаю, я должен начать издалека. Уже при жизни Берле разные группы пытались завладеть картиной: церковь, частные лица и, конечно, заказчики — адамиты. Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба, приказал конфисковать картину. Будучи наместником испанской части Голландии, он имел на это право. Тогда картина висела не в соборе Святого Иоанна, а находилась в частной коллекции Вильгельма Молчаливого в Нассау. Вильгельм возглавлял не только голландское движение за свободу, но и был членом братства, к которому принадлежал и Босх. Один из его предков, Генрих Четвертый, мог заказать картину для часовни братства. В первые годы реформации, когда такие картины находились в опасности, она переехала в Брюссель. Ее стали называть полотном о многообразии мира, чтобы спасти от погромщиков, которые опустошали церкви и уже уничтожили несколько картин Босха. Но не «Сад наслаждений». Под этим названием она всплыла потом в Эскориале, когда испанский король купил ее у сына герцога. Итак, триптих попал к Филиппу, однако в конце концов победила церковь — испанский король оказался ханжой.

Кайе был удивлен, он не ожидал, что патер обладает столь глубокими познаниями. Вдруг из коридора раздались сдержанные аплодисменты.

Кайе обернулся, Берле вскочил.

— Сожалею, что помешал вам. Ну вы и знаток! Я — Антонио де Небриха. Разрешите присоединиться? А вы тот печально знаменитый патер, покушавшийся на картину?

Кайе заметил, что патер в замешательстве. Однако Антонио де Небриха продолжал:

— Использовал ли король картину, чью эротическую ценность никто не отрицал, для мастурбаций, не доказано. Не смотрите так смущенно. Короли тоже люди, а католические — тем более. В любом случае церковь зорко следила за ней. Уже в 1599 году священник-иеронимит Хосе де Сигуенса попытался спасти картину. Он защищал произведение Босха от упреков в ереси и тем самым повел ученых по ложному пути. Нельзя из набожности государственного мужа и коллекционера Филиппа Второго делать вывод о правоверии художника Босха. Пусть это даже было и так. На картину навесили ярлык, и на долгие годы она стала недоступна пристрастному зрителю. Целые поколения пытались толковать картину с позиций католического ортодоксального содержания и терпели поражение.

Патер Берле потер пальцами уголки губ.

— Разве не говорил Новалис: непонимание есть следствие неразумности? И ты ищешь то, что у тебя есть, и не можешь этого найти, сеньор Небриха.

— Мое искреннее уважение, патер Берле! Новалис не пришел мне на ум, но я думаю, вы попали в точку.

Кайе охватила досада. Они что, собираются устроить состязание?

— Вы пришли, чтобы произвести на нас впечатление своими познаниями о картине «Сад наслаждений», патер Берле? Или действительно хотели вернуть мне нож? Подумайте и о том, что мы можем поставить в известность полицию, особенно по части взлома.

Кайе посмотрел на дверь, патер встал и подошел к картине ближе.

— Не знаю, что вам рассказала обо мне сеньора Вандерверф, но я не сумасшедший. Возможно, цель моей жизни необычна. Я принадлежу к ордену, который потерял свое значение. Только после того как Ватикан открыл архивы Святой Инквизиции, я смог прочесть старые рукописи. И понял, что призван бороться с демоном нашего времени — женщиной. — Он резко повернулся к Кайе, который ничего не понимал в объяснениях патера. — А сейчас послушайте меня внимательно, сеньор Кайе и сеньор Небриха. Эта картина — послание особого рода. Многие пытались узнать, что хотел сказать своим полотном Босх и… — тут голос патера стал тише, он придвинулся к своим слушателям, — …и скрыл ли в нем какую-то информацию. О художнике известно очень мало, почти ничего. И даже эта малость пропала в архивах инквизиции. Я хотел уничтожить послание — только для того, чтобы оно не попало в чужие руки. А теперь они преследуют меня.

Антонио де Небриха сел за письменный стол, на котором лежали увеличенные снимки.

— Кто преследует вас, патер Берле?

— Вы все еще не понимаете? Грит Вандерверф! Она не просто психолог, она ищет послание в картине для какой-то группы, о которой мне ничего не известно.

Кайе расслабился. Все ясно: патер явно одержим навязчивой идеей.

— Вы ведь не думаете, патер Берле, что мы поверим такому. Ваша история абсурдна.

Он развалился на стуле. Остальное — дело испанских властей. Берле, или как там зовут этого ненормального, нужно арестовать, и во второй раз Кайе не поддастся странному влиянию безумца. Он уже собирался снять трубку, чтобы позвонить в полицию, когда Небриха неожиданно обратился к патеру:

— А почему вы считаете, что Грит Вандерверф интересуется посланием в картине?

Небриха пребывал в напряжении, он наклонился над столом, ожидая ответа. Патер пояснил:

— После того как меня арестовали и привезли в пансион, она пришла ко мне якобы по поручению властей и расспрашивала о рукописи Петрониуса Ориса, хотя я об этом никому никогда не говорил. Ей было известно, что рукопись существует. Но откуда? Она приходила и допрашивала меня каждый день. Почему? Я обращался с просьбами перевести меня в другое место. После первых покушений я находился в государственных учреждениях. Но проку не было, я даже не знаю, доходили ли мои обращения до властей. Вполне вероятно, Вандерверф с сестрами прятали их. Поверьте, я знаю психологов и то, как они работают с людьми. Вандерверф интересуется исключительно картиной, а не мной.

Небриха вздохнул:

— Патер, может, нам заключить соглашение? Видите ли, картина действительно содержит послание. — Он указал на листы с буквами. — Вчера мы заметили кое-что и расшифровали. Мы будем информировать вас о нашей работе, а вы расскажете нам все, что знаете о картине и истории ее создания. В обмен на это мы не станем впутывать в дело полицию.

Берле усмехнулся и кивнул.

 

III

— Признаюсь, мне интересно, что заметно на ваших фотографиях.

Патер Берле взволнованно ходил по комнате. Кайе стоял, прислонившись к стене. Сегодня священник производил на него совершенно иное впечатление, чем при первой встрече. Сейчас в полной книг комнате его облик утратил демонизм, хотя на фоне пестрых стен кабинета Небрихи падре по-прежнему напоминал изображение на черно-белой фотографии. Однако это больше не был комок нервов, забившийся в угол каморки.

— В различных бумагах я обнаружил указания на то, что в картине сокрыты какие-то знаки. Мое обращение к руководству Прадо два года назад с просьбой исследовать картину не возымело никакого действия. Или нет: к картине приставили дополнительную охрану. Меня посчитали лжецом.

Берле разгорячился, и Кайе показалось, что он снова хочет взглядом подчинить окружающих. В глазах патера вспыхивали огоньки, будто кто-то включил газ и медленно увеличивал его приток. Реставратор знал, что взгляд Берле оказывает на него гипнотическое воздействие, и избегал его глаз.

Антонио де Небриха сидел на письменном столе, повернувшись к патеру, и было видно, что его медлительность явно нервирует последнего. Берле нервно потирал руки.

— И тогда однажды вам помог случай, — попытался ускорить рассказ Небриха.

Патер Берле медлил.

— Да, можно сказать и так. Когда я работал библиотекарем, один из сотрудников конгрегации пришел ко мне и поручил проверить документы Святой Инквизиции XV и XVI веков для опубликования. Во время своих исследований я наткнулся на чрезвычайно необычную рукопись: записки одного подмастерья, который в начале XVI века работал для Босха. И я стал интересоваться судьбой упомянутых в ней людей: Петрониуса Ориса, Якоба ван Алмагина, Зиты, ван Клеве. Я попытался установить, что стало с ними. Лишь об Алмагине я узнал, что он, как еретик, был сожжен в 1534 году в Кельне, и больше ничего. В протоколах инквизиции меня просто ошеломила запись в отчете городского палача: магистр Якоб ван Алмагин был сожжен на трех крестах. Были сожжены все его вещи, одежда и головной убор. Понимаете?

— Нет, я не историк. Я понимаю, как удалить с картины пыль и лак, пористые места, придать прочность, добавить отсутствующий пигмент, но не имею никакого представления о привычках палачей.

Антонио де Небриха не мог больше молчать, он перехватил инициативу и продолжил рассказ:

— Дело для того времени необычное. Церковь признавала за раскаявшимся грешником право идти на костер в одежде, однако закоренелым еретикам, не желавшим вернуться в лоно церкви, не разрешалось сохранить одежду, идя на костер. А что уж говорить о сожжении личных вещей отдельно…

Патер Берле стоял перед репродукцией картины и наслаждался вниманием обоих слушателей.

— Из этого я сделал вывод…

— …что Якоб ван Алмагин что-то скрывал и инквизиция хотела, чтобы тайна осталась тайной. — Небриха был весь огонь и пламя. — Нужно только узнать, что унес в могилу под одеждой этот ученый.

— Верно, сеньор Небриха. Я пришел к выводу, что это мог быть знак, карта, татуировка или что-то подобное, что давало бы ключ к разгадке картины «Сад наслаждений». Но Алмагин мертв, его не спросишь. И я занялся картиной, ведь должны же быть объяснения тому, что скрыто в ней.

Берле замолчал.

— Почему вы думаете, что Алмагин использовал свое тело для сохранения важной информации?

Кайе задал вопрос, и ему показалось, что все сомнения священника отозвались в нем новой болью.

— Если бы я тогда знал ответ, то смог бы прочесть знаки на картине, сеньор Кайе, — выдавил тот. — Я просто предполагал, потому что в протоколах все объяснялось необычно, и не могло быть случайностью. В тот же день сожгли еще четверых, но об их одежде ничего не говорилось. Вы понимаете, что это значит? Я надеялся, вы проясните мои сомнения.

Теперь встал Кайе и зашагал по комнате. Ему передалось волнение собеседника. Он одернул рубашку и поправил брюки, но не успел задать вопрос, так как его опередил Небриха:

— Не понимаю, зачем вы хотели уничтожить картину? Потому что вы хотели что-то выяснить?

Берле молчал. Он смотрел на Небриху, ожидая продолжения.

— Как бы вы прочли это латинское сокращение? «PSSNNMR».

— Вы хотите проверить меня? «Posse поп mori». Я бы прочел это так: «Нельзя умереть».

Небриха кивнул:

— Похоже, вы ориентируетесь в латыни лучше меня. Мне потребовалась для этого целая ночь. Надпись находилась на первой части триптиха.

Берле пожал плечами, подошел ближе к репродукции и забормотал что-то. Он бросил взгляд на Кайе, и тот заметил в глазах патера то же мерцание, на которое обратил внимание еще в пансионе. Священник описал рукой большой круг.

— Круг не имеет ни конца, ни начала.

Казалось, патер улыбался своим мыслям. Он пристально вглядывался в изображение на картине.

— Вы уже заметили, что все движущиеся в круге — мужчины? Ни одной женщины. Мужчины окружили пруд в центре картины, тогда как женщины купаются в нем. Удивительно, не правда ли?

Берле еще на шаг придвинулся к картине. Он словно ощупывал глазами все части триптиха.

— Я знаю его почти досконально. Если бы я мог рисовать, то нарисовал бы по памяти. Известно ли вам, что пансионом, куда меня поместили, управляют только женщины? Я не видел там ни одного мужчины. От директора до уборщицы — все женщины. Вы были единственным мужчиной, которого я видел там.

Кайе поднял голову и посмотрел на Берле. Сообщение ошеломило реставратора, хотя он вспомнил, что Берле уже рассказывал ему об этом. Тогда он не обратил внимания на его слова.

— Как это связано с картиной? — резко спросил Небриха.

— Напрямую, — провозгласил патер и застыл на месте. — Вы не можете объявить о своем открытии, сеньор Небриха. Оно не должно стать достоянием чужих людей. Я расскажу вам почему. Послушайте, вы хотите узнать, что стало с Якобом ван Алмагином, Петрониусом Орисом и Иеронимом Босхом, сеньор Кайе и сеньор Небриха? Вы оба открыли то, о чем рассказывать нельзя. — Голос патера стал хриплым, в горящих глазах была мольба. — Обещайте мне, что не будете распространяться о том, что я доверю вам! Вы согласны?

 

IV

— Конечно, я согласен, — прошептал Петрониус и затаил дыхание.

Зита освободила пояс, расстегнула цепочку, которая поддерживала треугольный нагрудник, и через голову сняла платье.

— Тогда возьми это, — проговорила она и наклонилась, чтобы развязать сандалии. — Что стоишь как столб? — улыбнулась девушка и указала на пустой крюк для одежды. — Повесь туда.

Петрониус кивнул, не в силах отвести взгляд от Зиты. Под коричневым платьем оказалась белая, тончайшей работы сорочка, облегавшая тело. Зита подобрала подол и сняла ее. Теперь она стояла перед Петрониусом нагая. Художник взял сорочку, от которой исходил такой сильный запах женщины, что ему захотелось прижать ткань к лицу. Подмастерье рассматривал Зиту с нескрываемым вожделением.

— А теперь иди и повесь одежду туда.

Она снова показала на пустой крюк, затем подняла сандалии и протянула Петрониусу. Тот машинально повесил все на место, а когда вернулся, был смущен и не знал, что делать со своими руками.

— Теперь раздевайся ты, а я повешу твою одежду.

Совершенно смущенный, подмастерье начал раздеваться.

— Зита, я… — заикаясь произнес Петрониус, развязывая ремень и снимая башмаки.

Штаны упали на пол, Зита подняла их и набросила на руку.

— Ты прекрасна! — пробормотал подмастерье.

— Ну, давай же. Они ждут, — поторопила девушка, указывая глазами на проход, в который уже заглянул кто-то из членов братства.

Петрониус торопливо снял рубашку и протянул Зите. Тело выдавало его. Зита улыбнулась:

— Такое случается. Через какое-то время проходит.

Зита смотрела Петрониусу в глаза. Неожиданно он схватил ее за руку и притянул к себе. Девушка не сопротивлялась. Юноша чувствовал мягкие волоски на ее теле, Зита отбросила голову назад, и ее волосы рассыпались по плечам. Она стояла, выгнувшись полумесяцем.

— Отпусти меня, Петрониус. Мы понимаем, что воздержания нельзя добиться легко и сразу. Но серафимская любовь — любовь ангелов в раю — чиста. Мы — дети первого сада, сыновья и дочери Господа, какими были Адам и Ева. Все движения человеческого тела для нас священны, и телесное слияние тоже. Господь создал мужчину и женщину одинаковыми, проклял их тягой друг к другу. Но мы воздерживаемся от наших желаний во время литургии. Возьми себя в руки.

Зита высвободилась из его объятий и повела Петрониуса вверх по лестнице через дверь часовни. Часовня не была такой голой и холодной, как в тот день, когда юношу принимали в братство и он должен был выдержать жуткий экзамен перед братьями и сестрами. Теперь пол покрывал мягкий зеленый ковер, на стенах висели голубые шторы. Свечи на деревянных подсвечниках освещали помещение, так как окна тоже были завешены. Перед ними на полу уже расположились мужчины и женщины, словно первые жители рая. Петрониус обратил внимание, что они сидят по двое.

— И Адам вел Еву за руку и посадил рядом, чтобы делить с ней пищу и постель, — прошептала Зита.

Девушка тоже опустилась на пол и потянула Петрониуса за собой. Церковный служка протянул им шелковую подушку. Петрониус видел, что присутствующие рассматривают друг друга, но их не волнуют нагота, украшения, ранг и положение в обществе, богатство или нищета. Они интересуются человеком.

— Все, кто входит сюда, — прошептала Зита, опускаясь на колени, — равные среди равных, все — дети рая. Мужчины и женщины не отличаются друг от друга ничем, кроме тела.

Там, где обычно находился алтарь, стояла картина. Ее подмастерье заметил сразу. Во время первой встречи с адамитами картина была еще не закончена. Теперь она имела ясные очертания. Лишь в кое-каких местах отсутствовал последний слой краски и некоторые штрихи. Поэтому часть фигур оказались размыты.

— Это наше вероисповедание, Петрониус, — проговорила Зита, указывая на картину. — Мы смотрим из нашего мира на рай. Невинная жизнь, радостное общение друг с другом, свободное от низменных желаний. И мужчины, и женщины имеют одинаковые права и обязанности. Это — настоящий рай!

Петрониус кивнул, хотя не был согласен с такой трактовкой картины. Пейзаж в перспективе первой части триптиха переходил во вторую часть. Зритель смотрел на мир сверху, парил над ним, словно дух. Но что-то изменилось, стало нечетким. Людей встречал не настоящий рай, а — Петрониус не мог пока объяснить, ему нужно было подумать — измененное небесное царство, светский мир желаний и вожделений, в котором, как правильно заметила Зита, отсутствовало осознание вины.

В часовню вошел священник — высокий, широкоплечий, лысый мужчина. Петрониус скорее назвал бы его кузнецом. Священник обвел приход взором. Единственной одеждой ему служила сплетенная из грубой травы епитрахиль, которую он набросил как символ положения священнослужителя. Священник встал перед верующими и начал проповедь, что на время отвлекло Петрониуса от картины учителя.

После приветствия и вступительной молитвы священник запел «Kyrie». Что означало, насколько аугсбургский художник знал христианские обычаи, нарушение традиций проведения мессы. Здесь должно было идти покаяние. «Я признаю, Господь всемогущий, что я не сделал добра, а сделал зло — я согрешил в мыслях, словах и делах». Однако ни одного слова об этом не слетело с губ священника. За «Kyrie» шла «Gloria», которую повторяли лишь некоторые верующие.

Петрониус почувствовал, что Зита слегка придвинулась к нему, их бедра соприкоснулись. От ощущения близости тела Зиты у Петрониуса по спине побежали мурашки. Он почувствовал запах ее тела.

Затем священник перешел к чтению:

— «Вслед за этим дух повел Иисуса в пустыню, чтобы подвергнуть искушению. Сорок дней он голодал, и тогда к нему подошел искуситель и сказал: „Ты — Божий сын, скажи, чтобы эти камни стали хлебом“. Но ответил Иисус: „Не хлебом единым жив человек, а каждым словом, произнесенным устами Бога“».

Священник процитировал это место наизусть. Воцарилась тишина, в которой легкое дрожание волосков на теле показалось Петрониусу землетрясением. Зита не удостаивала его даже взглядом. Как завороженная она слушала проповедь, а подмастерье не мог понять, что привлекает его больше: картина или сидящая рядом обнаженная женщина.

— Если мы живем словом, как нам создать слова, — продолжал священник, — похожие на звезды, ясные и точные? Давайте искать эти звездные слова в нашем мире, они осветят нам путь во тьме и будут светить днем ярче солнца, чтобы указать правильный путь. Крестьянам звезды укажут работу, морякам помогут в плавании, а математикам — в наблюдениях и расчетах. Так ясны указания Бога, что даже крестьяне и моряки, не умеющие читать их, поймут звезды.

Мысли Петрониуса снова вернулись к картине. Священник говорил о картине и о точности, с которой выполнено ее послание . Несмотря на прохладный воздух, Петрониус почувствовал, как в часовне возросла влажность от испарений тел, как влага оседает на стенах, как по спине сбегают тонкие струйки, впитываясь в ковер. Он услышал, как капли всемирной жидкости падают в бассейн райского сада, услышал журчание ручьев, сливавшихся в саду любви в один поток, наполнявший озеро.

Картина была просто переполнена водяными символами. Раковины, рыбы, раки… разве не они означают слияние мужских и женских жидкостей, соединение в одном теле? Раковины — символы любви из-за сходства с женским лоном. Если художник рисовал женскую фигуру, его учили положить раковину на ее лоно как изображение вульвы. И все же Бог создал устрицу, а дьявол — ракушку. Там, в левой части картины, мужчина несет на спине ракушник, в котором происходит половой акт, и детородное семя кристаллизуется в три жемчужины.

— Мы, неумелые, должны упражняться в чтении настоящих звездных знаков нашей веры. Поэтому братство заказало картину, которая сможет представить наши слова в виде ясных знаков. Разве я не говорил об искушении? Вот мужчина несет его на своих плечах.

Священник указал на фигуру, которую Петрониус уже выделил для себя.

— Груз дьявольского желания сгибает человека и ограничивает его способность любить, но его нужно вынести. Картина должна показать нам не грех, а красоту братьев и сестер свободного духа. Любовь, которая присутствует в картине, это всеобъемлющая любовь, которую Бог дарит человеку в раю.

— Что означает группа людей в нижнем левом углу картины?

Петрониус удивился. Задавать вопросы во время службы? Невероятно! Он повернулся к человеку, задавшему вопрос. Это была роскошная и, судя по всему, богатая дама. Она сидела с покрасневшим лицом, скрестив перед собой руки.

— Наша вера не разделяет людей на тех, кто просто верует и с нетерпением ждет избавления, и на тех, кто производит зачатие, за что бывает проклят. Способность к зачатию и Божия воля для нас едины. Шесть человек образуют совершенное мировое число. Продукт первого женского и первого мужского чисел — два помноженное на три. Разве мир не был сотворен за шесть дней? Молодой мужчина держит в руках плод в форме яйца. Растение с тремя листьями на плоде — печать Божественной Троицы. Смуглое существо — невеста «Песни песней», о которой говорится: «Дщери Иерусалимские! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня». Она воплощает своим цветом юную деву Землю. На голове у нее смородина — знак плодородия. Из лона ее вырастают растения невинности. Шестеро получили плод — плод Земли, который они передают дальше. Взгляд одной из женщин доходит до вновь сотворенной земли — рая Господа Бога, откуда вылетает голубь и опускается ей на руку. Разве не восхваляют эти шестеро созидательную силу Бога? Они принимают от него силу зачатия и дух, чтобы передать их дальше в мир. Не сказано ни одного слова ни о грехе, ни о проклятии, ни об изгнании, о чем мы слышим из уст нашей ложной матери-церкви.

Все время рука Петрониуса лежала на бедре Зиты, но только сейчас, когда священник замолчал, он почувствовал тепло и пот чужого тела и испуганно отдернул руку. Зита пристально посмотрела на художника.

— Я ничего не имею против, — прошептала девушка, однако ее улыбка была немного ехидной. — Ты тоже можешь задавать вопросы.

— Сегодня мы принимали в наши ряды нового брата. На следующей службе мы продолжим обсуждение картины.

Священник продолжил службу: он перешел к «Credo», подготовил евхаристию, пустил по рядам братьев и сестер хлеб и вино и, благословив всех, попрощался.

— Это все? — прошептал Петрониус, когда Зита встала и взяла его за руку.

— А чего ты ждал, оргию? Я что, должна была залезть на тебя и испортить мессу?

Девушка придвинулась к нему так близко, что волосы ее лобка щекотали его бедро. С любопытством Зита смотрела прямо в глаза Петрониуса.

— Нас порочат, Петрониус. Но слухи эти рождаются из тайных фантазий священников, которые не могут думать в своих сырых кельях ни о чем другом, как о половом слиянии, которое им запрещает целибат. Скажи, если мы тебя разочаровали.

Петрониус понял, что попался.

Непонятный шорох заставил его обратить внимание на небольшое, защищенное решеткой окно над наполовину скрытой ковром потайной дверью. Его преследовало ощущение, что сквозь темные отверстия окна за ними наблюдают глаза, обжигая взглядом.

— Что это за окно, Зита?

Она повернулась к отверстию в стене.

— Проход на крышу.

Петрониус напрягся и услышал легкий шорох одежды, шум шагов. Кто-то поднимался по лестнице. Петрониус подбежал к двери и дернул за ручку, но она была заперта.

— Что случилось? — испуганно прошептала Зита, когда Петрониус приложил ухо к стене.

Он отчетливо услышал звук быстро удаляющихся шагов.

— За нами следили! Своды вверху не достроены, и по лесам над главным нефом может пройти каждый и попасть на эту винтовую лестницу.

Подавленные, они направились к выходу. Затем один за другим члены братства выскользнули из часовни. Когда Зита и Петрониус вышли на улицу, он снова обернулся и посмотрел во тьму между колоннами в надежде различить кого-нибудь, но тщетно.

 

V

Солнце и жара соответствовали его расслабленному состоянию после вчерашнего загула. Петрониус лежал на валу, крыша которого давала достаточно тени, а сквозь бойницы с берега Доммеля проникала прохлада. Он хотел побыть здесь, наверху, один, разобраться в запутанных событиях прошедших дней и просто смотреть в пустоту, не видя ни лиц, ни пейзажей, ни растений. И все-таки даже здесь, вверху над городом, одна мысль не выходила у Петрониуса из головы. Он сел и рассеянно провел рукой по волосам.

Город под ним будто вымер. Все проклинали жару и прятались в домах. Даже рынок просыпался медленно. Повозки с товаром из Антверпена и Гента казались брошенными, будто жизнь замерла и время остановилось, хотя солнечная тень, добравшаяся до ног Петрониуса, свидетельствовала об обратном.

Ничего не изменилось, ничего! И это не давало Петрониусу покоя. Его душа жаждала путешествий. В Брюгге и Лейдене, в Гааге и Амстердаме ждали другие художники, которые могли многому научить. Он мечтал съездить в Париж, а оттуда к испанскому двору, по крайней мере в Мадрид или Саламанку. Он хотел учиться видеть и понимать, стать истинным мастером палитры. Но юноша не мог покинуть город и человека, к которому так привязался. При одной мысли о разлуке подмастерью становилось не по себе. Со вчерашнего дня кое-кто в Ден-Босе крепко держал его. Еще во время службы Петрониус понял, что не просто желает Зиту. Она соответствовала его представлениям о будущей жене: решительная, самостоятельная, умная, и в то же время — женщина с ее податливостью и нежностью. Разве мог подмастерье оставить ее и продолжить свое путешествие?

Взять с собой? На это у Петрониуса не хватило бы денег.

Ему нравился этот маленький город, где каждый знал соседа. Однако подмастерье чувствовал, что не задержится здесь надолго. Появление в компании с патером Берле многих настроило против Петрониуса. Он ощущал это, когда покупал хлеб, масло и бумагу. Повсюду подмастерье встречали враждебно.

Он хотел еще немного помечтать, но какие-то непонятные звуки заставили его очнуться.

Внизу в лавках на колесах проснулась жизнь. Откуда-то появились торговцы, выставили на прилавки бочонки, спрятанные под деревянными настилами. И всю эту суету вызвал один человек, медленно обходивший торговые ряды. Петрониус знал эту походку, спокойные и иногда неловкие движения рук и даже рисунок вен и сухожилий на этих руках. Внизу шел Якоб ван Алмагин, спрятав от жары голову под капюшон. Он совал свой нос под каждый навес, спрашивал, ощупывал товар, смотрел на свет и покупал самые разные предметы. Петрониус узнавал травы и порошки, семена и съедобные грибы. Под некоторые навесы Алмагин заглядывал дважды, трижды.

Петрониусом овладело любопытство. Стоит ли сойти вниз и показаться ученому? Или наблюдать за ним сверху, рискуя быть замеченными? Подмастерье выбрал золотую середину. Он спустился не до конца лестницы и замер, прижавшись к стене. Так он мог наблюдать за происходившим внизу. Петрониус видел, как Алмагин взвешивал небольшое количество порошка из мешочков, стоявших на прилавках. Некоторые мешочки продавцы доставали из-под прилавка только после его настойчивых просьб, торопливо высыпали порошок или зерна в небольшие чаши медных весов, которые держали в руке, и с поразительной точностью отвешивали товар и пересыпали в маленькие мешочки. Алмагин протягивал через прилавок монеты, забирал мешочки и складывал их в кожаную сумку.

Петрониус, присвистывая и не обращая внимания на торговцев, стал спускаться с лестницы. Краем глаза он заметил, как Алмагин испуганно поднял голову и снял капюшон. Петрониус спрыгнул с нижней ступеньки и обвел взглядом лавки. Затем с наигранным удивлением подошел к ученому:

— Что вы здесь делаете, господин?

— Покупаю травы, — ответил Якоб ван Алмагин, весело подмигнув и незаметно отходя от торговцев порошком. — Редкие пряности, такие как гвоздика и корица, а также ингредиенты для моих чернил. Я собирался к вам, Петрониус. Завершать портрет. Вижу, вы празднуете свой похмельный понедельник?

Петрониус не спускал глаз с ученого, и от последнего не ускользнуло это внимание. Оба мило улыбались друг другу.

— Я провожу вас. Мне стало скучно. И я не имею права отказаться от прогулки в таком приятном обществе.

Они направились вдоль канала в сторону собора. Шли молча. Позади торговец, с которым ученый обделал свои делишки, быстро свернул вещи.

— Позвольте задать вам, Якоб ван Алмагин, один вопрос, — заикаясь произнес Петрониус.

— Пожалуйста, спрашивайте, Петрониус. Я отвечу, если на то хватит моих скромных знаний.

Петрониус закусил губу.

— Что вы только что приобретали, травы или…

Якоб ван Алмагин схватил его за рукав с такой силой, что подмастерье замолчал. В глазах ученого вспыхнули странные огоньки, хотя выражение лица не изменилось.

— Никогда не обвиняйте тех, кто не совершил никакого преступления. Я покупал травы, которых не было на прилавке, верно. Назовите их ядом, если хотите. Но в каждом яде содержится целительная субстанция. Возьмем цикуту. Один стакан воды, смешанный с соком этого растения, — и человек медленно умирает. Органы будто замерзают один за другим. А если в стакан добавить несколько капель цикуты и выпить его или смочить больные места во время операции, то смесь снимет боль.

Петрониус смущенно молчал, опустив глаза. Ученый увлек подмастерье в сторону рынка.

— Даже отдельные слова в нашей беседе могут быть неверно истолкованы. Случайный прохожий подхватит необдуманно произнесенное слово «яд», не уловив взаимосвязи, и расскажет кому-то или на исповеди доверится доминиканцу. А священник, якобы заботясь о своей «овце», доведет сей факт до сведения инквизиции. И колесо закрутилось, и никто и ничто не в силах его остановить. Вы попадете в камеру пыток, потому что вас обвинят. Там вас заставят признаться. При виде орудий пыток никто не может ручаться за себя. Под пытками вы выдадите меня, вашего мастера, всех подмастерьев и половину города, особенно когда перестанете чувствовать боль. И начнется охота на ведьм. Десятки невинных людей лишатся жизни, потому что вы необдуманно употребили слово «яд».

В тени главного церковного нефа Якоб ван Алмагин остановился и указал на своды и стены собора, на леса, где сидели каменщики и каменотесы.

— Подобные сооружения возводятся только там, где существует строгий порядок, а послушание является добродетелью. Те, кто готовит яды, нежелательны в таком обществе. Они, — ученый указал на собор, — используют самый сильный яд, скрытый в человеке, — страх. Только трусливые строят такие монументы в честь и во славу церкви и всемогущего Бога.

Якоб ван Алмагин повернулся, его лицо было серьезным, необычайно серьезным, Петрониус ощутил неуверенность, он хотел что-то спросить, однако в этот миг их внимание привлек шум перед входом в собор. Там собралось немало народу. Петрониус не расслышал ученого, но ему показалось, что тот сказал «убивать».

 

VI

— Вы еще раскаетесь, Босх! — кричал человек голос которого Петрониус очень хорошо знал.

Якоб ван Алмагин схватил юношу за руку и потянул в сторону. Они поднялись на две ступеньки лестницы, ведущей ко входу в здание, откуда могли наблюдать за происходящим.

— Инквизитор! — пробормотал Алмагин и указал на двери собора.

Там в сопровождении двух солдат в яркой форме действительно показался Иоганнес фон Берле. Солдаты держали доминиканца железной хваткой — они выталкивали его из собора. Только когда дверь закрылась, они отпустили священника. Инквизитор исходил желчью, его лицо было искажено яростью. Он искал поддержки у окружающих, которые медленно и молчаливо выходили из церкви, чтобы наблюдать за развитием событий за стенами собора.

Патер распростер руки, набрал в грудь воздуха и закричал в медленно разрастающуюся толпу:

— Божьи люди! Ваши власти приведут вас к заслуженному отдыху в том мире. Тот, кто запрещает слово Господа Иисуса Христа, толкает вас в огонь чистилища! Там вы будете вечно каяться в своих грехах, так как грешите против слуг Господа Бога и против католической церкви. Но я скажу вам: вышвырните бунтовщиков из города, отправьте неверующих на костер. Тот, кто запрещает доминиканцам говорить, должен сам замолчать навеки!

Толпа заволновалась и занервничала, послышались одобрительные выкрики, кто-то уж потрясал кулаками.

Якоб ван Алмагин по-прежнему держал Петрониуса за рукав. Теперь он повернулся к нему:

— Его вышвырнули из церкви! Бог мой! Магистрат решил запретить доминиканцам проповедовать. Братство не хочет, чтобы они распространяли ложное слово в церкви. Но теперь может случиться несчастье. Доминиканцы этого так не оставят.

Над площадью гремел голос патера Берле:

— Откуда такие мысли и такой настрой против священного порядка? Я скажу вам: от бесстыдных картин, которые переполнили церковь. У собора еще нет крыши, а демоны и черти уже населили его. Гнусные, лишенные всякого смысла картины оскверняют алтарь и каждого, кто смотрит на них. Сожгите дьявольские произведения и изгоните безбожную ересь из города.

— Далеко зашел!

Петрониус не понял, что ученый имеет в виду, но реакция толпы оказалась обратной. Если раньше люди поддерживали инквизитора, то теперь кулаки обратились против него. Патер Иоганнес невольно затронул больное место горожан: гордость за величественное сооружение городской общины. К солдатам вернулась уверенность, и они снова схватили патера за руки, чтобы вывести за пределы соборной территории.

Тот вырывался и срывающимся голосом кричал:

— Не прикасайтесь ко мне! Я посланник его святейшества всемогущего папы римского! И если вы не хотите узнать мой гнев, не смейте трогать меня! Каждому проходящему мимо священнику вы позволяете произносить под вашими стенами лживые речи. Но услышать правду из уст доминиканца вы не желаете. Жалкий город, на котором лежит проклятие, вскормивший своей грудью фальшь, злодейство и грех. Мы должны каленым железом выжечь всю нечисть!

— Он становится притчей во языцех, наш патер Берле, — улыбнулся Алмагин. — Прямо-таки демон слова, гений мысли. Каждое слово остро как лезвие кинжала. Надеюсь, ему не дадут продолжить, ибо он отравляет умы.

В словах ученого Петрониус чувствовал восхищение. Ему стало не по себе. В этот момент Алмагин обратился к мужчине, который, несмотря на жару, был одет в куртку из красного бархата и плотные кожаные штаны, отороченные мехом:

— Что там произошло?

Купец с ярко-красным узким лицом остановился.

— Вы ничего не видели?

— Нет, к сожалению. Поэтому мы хотим спросить, но это останется между нами.

Бросив растерянный взгляд на патера Берле, неистовствовавшего, поскольку ему не дали договорить, купец торопливо рассказал о происшествии в соборе:

— Священник уже собирался выйти к общине, чтобы начать проповедь, но патер Берле оттолкнул его, встал за кафедру и начал говорить о правде в словах Господа Бога. Он не успел произнести и двух слов, как члены магистрата и бургомистр вызвали охрану. Солдаты были на посту, как всегда с момента введения запрета на проповеди доминиканцев. Они стащили патера с кафедры. Тот изо всех сил сопротивлялся. А теперь я должен идти к моей семье, простите.

На последние слова ученый уже не обратил никакого внимания. Петрониус следил за его взглядом. Открылись ворота собора, охрана образовала проход, за которым показались члены магистрата. Патера Иоганнеса держали четверо солдат, так как он продолжал пронзительно выкрикивать что-то. Бургомистр с отвращением отвернулся от Берле, комендант одарил его презрительным взглядом.

— Правильно, нельзя поддаваться на провокации. Следует вести себя так, будто ничего не произошло, — тихо прокомментировал Алмагин.

Толпа молчала. Слышно было только шарканье башмаков по песчаной мостовой, скрип кожаных подошв и выкрики доминиканца. Когда из собора вышел Иероним Босх, солнце зашло за тучу и холодная тень легла на площадь. У Петрониуса по спине побежали мурашки, а ученый втянул голову в плечи. Даже инквизитор смолк. Бургомистр обернулся, желая узнать причину наступившего безмолвия. Мастер Босх воспользовался случаем: он подошел к патеру и долго смотрел ему в лицо.

Петрониус физически ощутил напряжение, словно исходящее от самого собора. Волосы у него на затылке встали дыбом. Люди не сводили глаз с патера Берле и Иеронима Босха. Казалось, все ждали события, которое разрядило бы обстановку.

— Тихо, — прошептал Алмагин и снова схватил подмастерье за рукав. — Ни слова!

Это прозвучало как мольба, как зов о помощи. И как раз в это мгновение до Петрониуса долетели слова Босха, произнесенные громким звучным голосом. Одна-единственная фраза, уничтожившая патера Берле:

— Какая речь… А все, что стоит за этими словами, — зло и ложь!

Пальцы ученого впились в руку подмастерья. Только сейчас он заметил, какие у Алмагина узкие, длинные ногти.

Мастер Босх резко отвернулся от инквизитора, и тут блеснул луч солнца.

— Он подписал свой смертный приговор! — прошептал Алмагин в нависшей тишине и потянул Петрониуса по лестнице.

Затем ученый свернул в узкий переулок и потащил Петрониуса за собой в тень домов. Позади раздался протяжный резкий крик, похожий на вой смертельно раненного волка.

 

VII

Петрониус проснулся неожиданно. Его разбудил стук. Во тьме комнаты он открыл глаза и стал вслушиваться в ночь. Во сне художник вновь сражался с кошмарными существами, с демонами со звериными головами, и ему с трудом удалось вернуться в реальный мир действительности. Настоящий кошмар поселился в его голове и каждую ночь переползал в сны. В ночных странствиях, в океане мыслей находился патер Берле, выросший до размеров огромного дракона и уничтоживший своим горячим дыханием город Хертогенбос. Он обжигал дома и людей и прогонял из райского сада адамитов. Ден-Бос был райским садом. Петрониус улыбнулся.

Стук повторился. Тук-тук, тук-тук. Что-то монотонно ударяло в окно. Петрониус затаил дыхание, он боялся взломщиков и бандитов, появления демонов и чертей из его кошмаров или чего-нибудь еще. Юноша вслушивался в звуки ночи, а монотонный приглушенный стук повторялся, не выдавая виновника. Тук-тук, тук-тук.

Петрониус сел в кровати, дотянулся до окна и приоткрыл его.

— Кто там? — прошептал он, готовый к любым неожиданностям.

— Петрониус, — тихо прозвучал голос за окном, — это ты? Нам срочно нужно поговорить.

Длинный Цуидер! Художник открыл окно и протянул руку:

— Хватайся, я подниму тебя.

Подмастерье почувствовал крепкую руку нищего, ухватившегося за его локоть и ловко проскочившего в окно — быстрее, чем он ожидал. Прежде чем поздороваться, Длинный Цуидер закрыл окно и прошептал:

— Никакого света. Никто не должен заметить, что ты не спишь и у тебя гости. Будем говорить шепотом.

Петрониус кивнул, не сообразив, что его собеседник ничего не видит. Он прошептал:

— Хорошо. Что привело тебя ко мне, Цуидер?

Воцарилась тишина, и Петрониус заволновался, пока не заметил, что нищий осторожно ощупывает мебель, ища возможность сесть.

— Садись сюда, на кровать, а теперь рассказывай.

— В этой комнате жил тот подмастерье, Ян де Грот?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что я нашел в стене крючки и кольца, будто кто-то хотел обеспечить себе быстрый спуск и подъем. Тот, кому известны эти ухваты, в несколько секунд окажется в комнате или за ее пределами.

У Петрониуса захватило дух. Так вот почему Длинный Цуидер столь легко взобрался в окно!

— Откуда тебе известно о них? — шепотом переспросил подмастерье. — Ты уже бывал здесь?

— Нищие учатся быстро. Я обнаружил крепления, когда ощупывал стену. Они могли служить лишь для подъема, к тому же в промежуток между домами просачивается свет.

— Ты полагаешь, кто-то быстро и незаметно входит и выходит отсюда?

Петрониус не мог усидеть на месте и встал.

— Ты хотел мне что-то сообщить, Цуидер? Ведь твои слова требуют продолжения. Первое пугает, но с этим можно жить.

— Ну что же, хорошо. Держись, Петрониус. Я кое-что узнал о Яне де Гроте. До тебя он жил в этой комнате.

— Да. Но он исчез!

— Правильно, — подтвердил Длинный Цуидер — Никто его больше не видел. Самое интересное состоит в том, что он должен был выполнить для Босха поручение. Догадываешься какое?

Петрониус замер.

Ему казалось, он знает ответ на вопрос.

— Ян де Грот должен был написать портрет, — произнес нищий, — и отгадай с трех раз, кого он должен был рисовать?

В ночную мглу подмастерье прошептал имя, в котором было что-то жуткое, пугающее.

— Якоба ван Алмагина!

— Точно! И еще кое-что, Петрониус. Портрет, как и подмастерье, исчез бесследно. Я знаю только то, что Ян де Грот любил играть в кости и рассказывал кое-что за игрой. У него были такие же трудности, как и у тебя. Ян с трудом продвигался вперед. Что-то мешало ему рисовать, какие-то художественные проблемы. Но Ян говорил об этом, только когда был пьян. А последнее время он пил много.

— Зачем ты рассказываешь мне это? — прошептал Петрониус в разделявшую их темноту.

— Босх совершил перед собором ошибку! Все, кто рядом с ним, пострадают. И ты, Петрониус. Инквизитор не пойдет прямым путем раздора с Иеронимом Босхом. За мастером стоит город. Уходи, пока можешь. Пример Яна де Грота должен стать тебе уроком.

Петрониус до боли прикусил губы и почувствовал на языке солоноватый вкус крови.

— Ты веришь, что смерть Яна де Грота на совести патера Берле?

— Кто знает?.. Можно лишь предполагать. Не все, кто попадает в подвалы инквизиции, сгорают на костре. Многие погибают без благословения и без зрителей. Некоторые уходят в мир иной, даже не удостоившись погребения. Доммель милостиво несет свои воды в море и подхватывает всех, кого ему доверяют. Он не делает различия между детьми Христа и еретиками.

Ночь зазвучала в ушах Петрониуса шумом рыночного дня. Отовсюду слышались шорохи и скрип, голоса, тьма давила. Петрониус закрыл уши руками.

— Я не могу покинуть город, Цуидер! Не могу!

— Почему?

Нищий произнес одно слово, но оно заполнило все пространство и звенело в ушах. Петрониус почти готов был сознаться во всем. Однако когда подмастерье решился сказать правду, мир умолк, будто ждал и прислушивался только к нему.

— Зита!

Петрониус почувствовал, что Длинный Цуидер покачал головой.

— Ты глупец, Петрониус Орис! Зита уже несколько дней не появляется в трактире. Как думаешь, почему я пришел к тебе?

«Зита! — молнией пронеслось в голове Петрониуса. — Зита пропала!»

— Теперь я уж точно не могу покинуть город. И если она в руках патера Иоганнеса, он поплатится за это!

 

VIII

Энрик закрыл за собой дверь, не забыв предостеречь Петрониуса:

— Не стоит наносить краски очень толстым слоем. Достаточно, если контуры будут хорошо различимы. Это задний план за горой искушения. Но сделай все быстро. Декорация нужна сегодня вечером.

Хлопнула входная дверь, и в доме стало тихо. Петрониус был один. Он рассмеялся. Энрик, старый лис, навязал ему эту работу, чтобы уклониться от проверки. Они поспорили, и Петрониус проиграл. Собственно говоря, он должен был отправиться в собор, а его товарищ — на стремянку перед картиной. Но что делать Петрониусу одному на улице, если там нет Зиты?

Перед художником висело большое полотно. Огромной кистью он наносил на коричневую поверхность холста очертания скал. Медленно вырисовывалась скала, похожая на башню. Чтобы обмакнуть кисть в краску и посмотреть на работу со стороны, Петрониус спускался со стремянки и отходил в дальний угол. Он делал это много раз, оценивая работу то взглядом мастера, то взором недовольного дилетанта, то с гордостью посредственного ремесленника, который завершил свою работу.

Петрониус положил кисть на край мольберта, прислонился к стене и скорчил рожу, глядя на картину. Он собрался было громко похвалить себя, когда почувствовал вибрацию, идущую по всему дому. Художник замер. Однажды в своем родном Аугсбурге он видел, как рухнул фахверковый дом, и дрожь здания напомнила ему об этом. Петрониус прижал руки к стене, чтобы определить причину вибраций. Пронеслась мысль, что он в доме не один. Однажды он уже слышал за стеной разговор двух мужчин. Там должно быть какое-то помещение и лестница. А подрагивание может означать, что кто-то торопливо поднимается вверх.

Из мастерской подмастерье видел садик. С тех пор как Петрониус поселился в доме мастера Босха, он больше не был там. Другие подмастерья выращивали в саду травы, но, как было видно из окна комнаты, сад имел заброшенный вид. Юноша догадывался, что тропинка между домами ведет в сад. Сюда могли заходить и жильцы соседнего дома. Вход в него зарос высокой травой. Там стояли стол и два стула из потемневшего от непогоды дерева.

Петрониус осторожно открыл окно и выглянул, чтобы прикинуть расстояние до земли, затем выпрыгнул. Пахло тимьяном, шалфеем и мелиссой, выращиваемыми подмастерьями. Ход действительно вел в сад. Юноша легко отворил калитку, сколоченную из грубых досок и покрытую серой краской, и нырнул в темный проход между домами. В двух шагах от черного входа на фасаде мастерской оказалась дверь. Сердце подмастерья выпрыгивало из груди. Он потянул за ручку, и дверь бесшумно открылась.

Петрониус просунул в дверь голову. С чердака просачивался свет, по внешней стороне дома вверх вела крутая лестница. Петрониус осторожно поднялся по ней на второй этаж. Широко раскрыв глаза, он старался привыкнуть к тусклому свету. На полпути из спрятанной за лестницей ниши на него неожиданно уставился какой-то зверь: черные светящиеся глаза, крючковатый клюв и белая розетка вокруг морды. Сова! Птица не шевелилась.

Петрониус осторожно протянул руку и потрогал пыльное оперение. Чучело совы слегка покачнулось на подставке. Теперь подмастерье отважился осмотреться по сторонам. У него за спиной находились полки, заполненные самыми неожиданными предметами: бутылки с голубой жидкостью, камни с вкраплениями останков животных, целые туши зверей, высушенные части тела, ноги, руки, окаменевшие рыбы и заспиртованные монстры в бутылках. Постепенно Петрониус понял, что это кунсткамера мастера Босха. Почти у всех художников были подобные коллекции. В них великие мастера черпали свои идеи, изучали строение тела, цвет и форму, внешность существ иного мира, их природу. Подмастерье видел подобное у Бройе и у Дюрера.

Но эта комната отличалась от всех виденных Петрониусом раньше. По спине юноши побежали мурашки. Таких странных вещей не было ни у Бройе, ни у Дюрера. Слева лежали стопки книг, кодексы и написанные и разрисованные от руки сочинения. Петрониус взял с полки одно из них, открыл и сразу понял, что за книга перед ним. «Malleus Maleficarum» — «Молот ведьм». Адская книга о видениях дьявола. Подмастерье быстро поставил книгу назад и вытер руки, словно только что держал в руках склянку с ядом. И осторожно стал подниматься выше. На стенах висели листки, где сообщалось о странных происшествиях, гравюры с изображением диковинных существ с рогами на голове, серые коренастые животные с удлиненными носами. Куски разных металлов были сложены на досках: свинец и медь, железо и цинк. На полках стояли коробки, в которые мастер собирал жуков и прочих ползающих и летающих насекомых. Сотни трупиков были пришпилены иголками к дну каждого ящика. Жуки-носороги с расправленными крыльями находились рядом со странными длинноногими существами. Хорошо знакомые Петрониусу стрекозы висели на стенах, будто мельницы. Но такую рыбу с крыльями он никогда не встречал.

Неожиданно подмастерье осенило! Это не просто комната для изучения природы; здесь мастер Босх черпал идеи для изображения чудо-существ, фантастических созданий, населявших его картины. Головы черных жуков с телами кузнечиков и ногами саранчи создавали причудливое существо, имевшее реальные черты, но не существующее в действительности.

Почти на уровне третьего этажа на дальней полке Петрониус обнаружил стеклянные сосуды, наполненные желтоватой жидкостью. Он с интересом рассматривал коллекцию, пока не понял, что было внутри: половые органы. В банках плавали женские груди, мужские половые органы. Создавалось впечатление, что банки закрыты неплотно. Наряду с ароматом спирта в нос подмастерья ударил запах гнили и разложения.

— Мы уже стали думать, что у вас никогда не появится желание увидеть кунсткамеру, Петрониус. Мы даже начали сомневаться в вас!

Петрониус вздрогнул, услышав голос сверху…

Подмастерье осторожно поднялся на последнюю ступеньку и оказался в клинообразном помещении, прилегавшем к наружной стене. Таким образом получался треугольник, в самой узкой части которого и проходила лестница. Когда Петрониус обернулся, то увидел перед собой на стуле Якоба ван Алмагина.

— Вы?

Ученый сидел, забросив ногу на ногу, на коленях у него лежала книга. Что-то было не так, поза и движения казались странными, хотя Алмагин шевелил только руками.

— Не ожидали увидеть меня здесь?

Петрониус прошел вперед и осмотрелся. Он незаметно принюхался — пахло чем-то, похожим на кровь.

— Я даже не мог подумать, что где-то здесь находится кабинет раритетов. Причем весьма необычный, я бы сказал.

Якоб ван Алмагин рассмеялся, закрыл книгу и встал.

— Для трезвомыслящих душ он может показаться преддверием ада, а для людей, научившихся справляться со своими фантазиями, это рай. Осмотритесь. Здесь всё помогает таинственнее изображать странности мира. Мы начинаем думать только тогда, когда встречаем что-то необычное. Оно должно казаться знакомым, не отталкивающим, чтобы привлечь наш взор. Лучше всего это удается, когда мы видим знакомые формы, которые раньше не рассматривали осознанно. Мы знаем их, но они чужды нам. Это и есть искусство, настоящее искусство: брать ужасы этого мира из него самого.

Говоря тихо, но отчетливо, Алмагин ходил кругами, и Петрониус растерялся среди сокровищ и раритетов, наполнявших комнату. Линзы и стеклянные банки стояли на полках, в дальнем углу лестницы были колбы и дистилляторы, аккуратно разложенные и подписанные кости, черепа различных форм и размеров. На одном из придвинутых к стене столов лежал гербарий экзотических растений, привезенных в Европу из недавно открытой Индии. С потолка свисали высушенные конечности различных животных, и Петрониус увидел ноги коз, коров, овец, лапы собак и кошек. В центре комнаты располагалась лестница в мастерскую Босха.

— Другие художники гордятся своими коллекциями и показывают их остальным. Эта же спрятана от посторонних глаз. Почему?

— По сути, это калитка. — Алмагин указал на мастерскую. — Кто пройдет по этому миру, будет готов принимать ужасы на картинах как действительность. Они — часть мира, окружающего нас. Кто войдет через парадную дверь, отягощенный собственными мыслями, будет рассматривать картину с иных позиций.

Алмагин перешел на чердак, Петрониус последовал за ним. На каждом дюйме этого помещения располагалось чудо, Он обнаружил огромного скорпиона, разрезанного пополам и повешенного за четыре нити. Передняя часть тела с клешнями вращалась в потоке воздуха, то соединяясь, то разъединяясь с заканчивающейся мощным жалом задней половиной.

Вслед за ученым подмастерье вышел на чердак. Вход в кунсткамеру был спрятан под люком в полу, который Алмагин заботливо закрыл за собой, тщательно расправив лежавший над ним ковер.

— Отвечаю на ваш вопрос, Петрониус. Человек — существо странное. Дай ему картину, показывающую неизвестное, демоническое, и он поверит, что здесь поработала нечистая сила. А тут лишь фантазия художника. В действительности только жизнь есть дьявольское проявление, а дар изобретателя невинен, свободен от всякого греха. Он открыт, тогда как наше мышление находится в плену у собственных заблуждений.

Петрониус пересек чердак и остановился у одной из картин, закрытой черной тканью. Он знал, что скрывается за ней. В нем все кипело, и теперь он видел все события иначе. И встреча была не случайной. За всем скрывался чей-то план, который он не мог постичь. Неужели и спор с Энриком, и исчезновение Зиты — его часть?

— Почему вы рассказываете мне все это, меестер Якоб? Почему ждали меня? Почему подогревали мое любопытство, когда в доме никого не было? На все должна быть причина!

Алмагин обошел стул, на котором позировал для портрета, обогнул стол с красками и пигментами и наконец подошел к Петрониусу и стал медленно снимать ткань с картины. Показалась средняя часть триптиха.

Иероним Босх работал с невероятной скоростью, поразившей Петрониуса.

— Картина буквально кишит людьми, Петрониус. Мужчины и женщины все одного возраста, нет детей и стариков. Все они в одном весеннем состоянии невинности. Возьмем время до Всемирного Потопа. В нем человек не сознает, какому пороку предается. Возьмем рай, который и сейчас ищут там, где мореплаватель Колумб открыл новую страну. Люди должны жить так, как создал их Бог, не осознавая греха, не думая о старости. Или возьмем наше сообщество. Люди на картине, как и мы, празднуют службу. В центре — любовь, симпатия друг к другу, внимание, но не из-за полового влечения. Ни один человек на картине не совершает акт воспроизведения себе подобных. Только по этой причине картина чрезвычайно опасна. Потому что она отрицает основополагающий принцип Ветхого Завета: будьте плодовиты и множьтесь. Если бы на этой картине люди бросились друг на друга, церковь подняла бы руку и заклеймила художника — и забрала картину. Нашлось бы много жирных аббатов, которые повесили бы картину в своих кельях. Но этого нет в нашем полотне, что делает его опасным. Здесь удовольствие служит только радости людей. Невероятная мысль! Если бы картина попала в руки инквизитора, мы все оказались бы на костре: мастер Босх, вы и я, и все подмастерья, которые тут ни при чем.

Взгляд Петрониуса блуждал по картине. По всему полотну угадывались сексуальные отношения. Земляника указывала на эротические действия, как и виноград, и сливы. У одного из мужчин была слива вместо головы, будто во время разговора с девушкой, которая лежала рядом с ним на земле и болтала, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ее половой принадлежности. А затем взор подмастерья упал на двух существ, которые были заключены в капсулу и дарили друг другу любовь. Лицо мужчины приближалось к женщине для поцелуя. Он положил руку на ее живот, а она свою — ему на колено.

Якоб ван Алмагин следил за взглядом подмастерья.

— Вы очень наблюдательны, Петрониус. Лишь немногим дана такая интуиция. Поэтому я показал вам картину. Ее значение…

— …многообразно, — прервал его Петрониус.

Он восхищался тончайшей работой Босха. Части растений образовывали буквы, которые при внимательном рассмотрении можно было прочесть.

— Альфа и омега, начало и конец, человек рая и человек конца века. Они сравнимы в любви!

Петрониус не знал, рассказать ли ему о подслушанном ночном разговоре. Что-то удерживало его.

— Вы способный, Петрониус, очень способный. Это дворец бракосочетания, где созидательный наказ Господа Бога обновлен: плодитесь и размножайтесь. Но он приобретает иной смысл. Он не означает: переполните мир себе подобными. Он гласит: распространяйте наши идеи дальше.

— Semen ets verbum deif — прошептал Петрониус. — Слова Бога есть семя, из которого рождается жизнь. Шар на внешней стороне триптиха похож на яйцо мира.

— Хорошее наблюдение, Петрониус. Новое произведение рождается из невинной любви. Фантастическая мысль, мысль, выходящая за рамки того, о чем думают в этом мире священники эры конца, сомневающиеся фанатики потустороннего мира, властвующие и жаждущие власти. И все же картина идет еще дальше. Она дает портрет современности. Разве вы не узнали себя? Тут сидит не какая-то пара, а вполне определенная: Петрониус и Зита ван Клеве. Оба — невинные адамиты и оба носители этой миссии во веки веков. Вот изображена семенная коробочка львиного зева — подхваченные ветром зонтики семян разлетаются по всему свету.

Петрониус откашлялся. Низ живота неприятно тянуло.

— Почему я и почему Зита?

Алмагин опустился на стул, затерявшийся среди мольбертов, разноцветных палитр. Тут стояло и набитое соломой чучело совы, которое мастер принес из

— Я жду худшего. Мастер Босх оскорбил инквизитора, оскорбление придется искупать. Я чувствую, патер Иоганнес готовит удар против всего братства адамитов. Картину нужно спасти и, возможно, завершить, если мастер не сможет сделать этого сам. И должны остаться люди, в руках которых будет ключ к произведению. Оно не должно остаться непонятым. Вам ясно, Петрониус? Какая польза от картины, если ее не понимают вообще или понимают неправильно? Никакой!

Петрониус кивнул, однако его не покидало ощущение, что не только мысль об адамитах подталкивала Якоба ван Алмагина передать послание картины дальше.

— Для вас эта работа мастера не должна быть тайной. Вам следует знать, что существа, изображенные на полотне, взяты у природы, а люди говорят на особом, но понятном языке.

Петрониус снова и снова рассматривал движения людей, странные горные образования, огромных птиц и плоды.

— А какое еще послание скрывает картина, и почему вы непременно хотите спасти ее?

Алмагин резко встал со стула и высоким, дрожащим от волнения голосом, задыхаясь, произнес:

— Кто вам сказал, что в картине есть что-то, кроме кредо нашего братства?

 

IX

— Не прячься, Петрониус, а неси сюда декорацию! — крикнул Энрик.

Подмастерье мечтал, устремив взор в небо. Видневшиеся сквозь дыры в крыше собора темные облака предвещали преставление под дождем. Но сейчас в опускающихся сумерках солнечные дорожки удлиняли тень колонн до самого неба. Над юношей простирался огромный мир, в котором он был всего лишь букашкой. Никогда раньше Петрониус не ощущал себя в такой степени, как в этот момент, причастным к осуществлению божественных планов.

— Тебе не место в этом мире, — неожиданно прозвучал голос Энрика.

Он подошел к товарищу и попытался забрать у него декорацию.

— Если бы все работали, как ты, то мы смогли бы показать представление не завтра, а в следующем году.

Петрониус виновато кивнул и неохотно оторвался от созерцания бесконечного неба.

— Куда нести декорации?

— Я уже трижды сказал. Туда, за гору искушения, на правую сторону. Прислони к колонне и подними на гору. Внутри гора полая. Вверху декорации надо привязать веревкой. Вот, возьми канат и поспеши.

Петрониус кивнул и потащил натянутое на рамку трехметровое полотно к горе. Издали она действительно напоминала огромную скалу, которую закатили в еще не законченное здание собора. С обратной стороны она была завешана льняными полосками ткани. Со стороны колонн осталось место для последней декорации. Тогда вся конструкция приобретала оптическую завершенность. Петрониус вставил рамку в отверстие и проскользнул за полоски. По лестнице внутри горы он забрался наверх, чтобы канатом прикрепить декорацию к раме. Оттуда, если просунуть голову сквозь ткань, подмастерье мог видеть всю площадь. Перед собором стояли скамейки, приготовленные для горожан и патрициев. Места для простого люда были огорожены канатами вокруг колонн.

Петрониус завязывал узел, когда над сценой раздался пронзительный крик.

— Босх!

Высокий голос рвался вверх и, отражаясь от колонн, эхом возвращался назад.

— Иероним Босх!

Из темноты собора показалась фигура инквизитора, который, тащил за собой актера в маске. Петрониус слегка приоткрыл полотно декорации — так он мог лучше видеть происходящее и ничего не пропустить. Человек, шедший позади священника, попал в луч света, прорвавшегося сквозь облака и озарившего пространство между колоннами, и оказался чертом с рогами на голове, с привязанными к ногам конскими копытами и хвостом с острым, в форме сердца, концом. Но одет он был в платье доминиканца.

— Иероним Босх! — прокричал инквизитор, и от этого крика у всех присутствующих по спине побежали мурашки. — Выходите и покайтесь, я знаю, что вы здесь.

Патер держал артиста в костюме черта за воротник и крутился во все стороны, чтобы не пропустить появления художника. Его белое как мел лицо светилось во мраке собора, а обычно красные глаза походили на черные дыры. Петрониус невольно спрятался за декорацию, чтобы остаться незамеченным.

Мастер Босх появился в тот момент, когда патер Берле повернулся к нему спиной. На лице мастера была язвительная улыбка, в его облике чувствовались уверенность и достоинство. Такой человек никогда не станет унижаться и брызгать слюной подобно патеру Берле.

— Что вам нужно от меня, патер Иоганнес?

Инквизитор обернулся и некоторое время в оцепенении смотрел на художника.

— Что мне нужно? Что мне нужно? Вот что мне нужно! — прокричал священник и толкнул актера в маске к ногам художника.

— Вы что, совсем лишились рассудка, одев сатану как доминиканца? Разве не сказано в Библии: не испытывай Господа Бога своего?!

Босх задумчиво кивнул, опустился на колено и помог человеку в маске встать.

— Там также написано: Господу своему Богу ты должен поклоняться и Ему одному служить. О служении доминиканцам, насколько мне известно, в Библии не сказано ни слова. Но так как они все более дерзко вмешиваются в дела веры в Хертогенбосе, сравнение со злым духом из Евангелия от Матфея кажется мне оправданным.

С этими словами Босх обращался не к инквизитору, а к актерам и рабочим, устанавливавшим декорации. Привлеченные криками священника, они собрались вокруг спорщиков. Петрониус хорошо видел их: оба бледные, один стоял, заложив руки за спину, другой — скрестив руки перед собой. Во втором ряду среди собравшихся подмастерье рассмотрел Якоба ван Алмагина, прикрывавшего лицо руками. Казалось, тот расстроен поведением мастера.

— Разве дьявол не искушает нас ежедневно? Разве мы не потакаем прихотям доминиканцев в нашем городе? Потому что проще сказать: тот виноват, этого надо наказать сразу, того — лишить жизни, чем произнести: я виновен, мы все должны быть наказаны, давайте покаемся, так как у всех нас один конец — смерть.

— Вам не удастся толковать Библию в соответствии с вашими еретическими мыслями. Наш Господь требует послушания. И я заставлю всех, потребую этого послушания от каждого!

— Вы что — Господь Бог, патер Иоганнес, что ведете подобные речи? Тогда разрешите поздравить вас. Это самое глубокое еретическое заблуждение, которое может появиться у человека. Лично я придерживаюсь Библии.

— Я не Бог, но и вы не Бог! И обещаю вам, что если завтра вечером черт выйдет в обличье доминиканца, я сам брошу факел и подожгу этот город. А вы уже давно горите в чистилище!

Петрониус видел, как люди отворачиваются от патера и возвращаются к работе. Одни бормотали что-то или обсуждали с соседями выходку инквизитора. Другие молчали и кивали мастеру Босху. Выступление инквизитора не произвело нужного действия, и он, яростно расталкивая толпу, исчез за колоннами. Мастер Босх дождался его ухода и обратился к актерам и рабочим:

— Стройте декорации и ничего не бойтесь. За нами город. А черт, обещаю, не выйдет в обличье доминиканца.

Петрониус задумчиво спустился с лестницы, стал перед декорацией и осмотрел свое произведение. Гора искушения была покорена. Теперь оставалось надеяться, что ангелы будут на стороне его учителя и защитят от дьявола инквизиции.

Когда подмастерье шептал: «Сатана, изыди!» — его осенило, где можно найти Зиту. Разве он не связан тайно с господином всех злых духов и самим Люцифером?

 

X

Петрониус спешил. Он быстро выскользнул через заднюю дверь зала и побежал мимо соборной башни по улице Керк-страат. Вонючая грязь из луж, в которые юноша ступал, обдавала его с ног до головы. Когда Берле возвращался к себе в конвент, он поднимался по улице Ватер-страат. Там Петрониус и собирался дождаться инквизитора. Он мог спрятаться за большой бочкой для дождевой воды, которую кузнец поставил, чтобы охлаждать железо. Совершенно выдохшись, Петрониус опустился между стеной дома и бочкой. Подмастерье не просидел там и нескольких минут, пытаясь отдышаться, как услышал тяжелые, размеренные шаги патера.

Когда священник проходил мимо, Петрониус затаил дыхание. В глазах у подмастерья потемнело, легкие горели, требуя воздуха. Пот тек по всему телу. А когда он наконец сделал выдох, изо рта вырвался хрип. Патер Берле вернулся, удивленный странным звуком, огляделся, но ничего не заметил и зашагал дальше. Петрониус дождался, пока инквизитор отойдет на значительное расстояние, встал и последовал за ним. На улице никого не было. Ночь наполнила переулок тьмой, как темное пиво — стакан. Священник не замечал тени следовавшего за ним художника.

Через три улицы звук шагов затих, и Петрониус остановился, всматриваясь в темноту. Перед освещенным лунным светом фасадом дома он увидел белые руки и блестящую тонзуру священника. Патер постучал в дверь монастыря, ему открыли. Петрониус пробрался ближе к фасаду фахверкового здания. Казалось, патер Берле кого-то ждал, он взволнованно расхаживал перед домом, похрустывая фалангами пальцев. Неожиданно дверь снова открылась, бесшумно и медленно. Патер Берле проскользнул внутрь. Петрониус был озадачен. С кем встречается доминиканец в этом доме?

Юноша осмотрелся, ища какое-нибудь дерево, на которое можно забраться, или выступ в стене, чтобы за него уцепиться. Петрониус уже собирался встать и бежать по переулку, а потом забраться на внешнюю стену, когда кто-то толкнул его, схватил за руку и потащил в тень, прежде чем он смог оказать сопротивление.

— Ты что, лишился рассудка?!

Петрониус поразился:

— Цуидер, что ты здесь делаешь?

— Скажу, если ты не будешь лезть на рожон на освещенной лунным светом улице. Думаешь, инквизитор не предпринял мер, чтобы проучить дурачка вроде тебя? Ты не дошел бы и до середины улицы… даже не понял бы, что уже на том свете. Там, вверху, за голубиной дырой сидит арбалетчик, причем чертовски меткий!

— Я благодарен тебе, — вздохнул Петрониус, стараясь

— Видать, это моя работа — спасать поздними вечерами глупцов. Иначе у нас не будет оправдания перед Господом Богом. Но серьезно, зачем ты бежал за патером Берле?

Петрониус сел, он по-прежнему лишь с трудом различал фигуру нищего. Подмастерье восхищался ловкостью Цуидера, узнавшего и задержавшего его.

— Я думал, что знаю, где найти Зиту. Я почувствовал. Сегодня снова была стычка между патером и мастером в соборе. Они оба почему-то страшно разозлились.

Нищий глубоко вдохнул.

— У нас нет времени думать об этом. Я, во всяком случае, нашел Зиту. Детская задачка. Она живет там, где и жила. Просто не может выходить, сидит под домашним арестом. Одному дьяволу известно — почему. Я, собственно говоря, собирался к тебе в собор, когда на пути мне попался патер, а потом и ты. Тебя невозможно было не услышать.

Петрониус смущенно опустил глаза.

— А что теперь?

— Хм… — произнес нищий. — Ничего сложного. Просто пойдем туда, и ты поговоришь с Зитой.

Петрониус был огорошен. У него пропал дар речи от неожиданности.

— Я думал…

— Послушай, Петрониус, предоставь право думать тем, кто умеет. И пойдем со мной. Я не позволю стрелку проделать дыру в твоей шкуре. Во-первых, я не уверен, что тоже смогу убежать. Во-вторых, зимой холодно. А теперь за мной!

Длинный Цуидер прижимался к темной стороне улицы, пока они не вышли из поля зрения стрелка. Тогда приятели пересекли улицу, быстро прошли по темному переулку и мгновенно оказались с другой стороны здания. Нищий ловко открыл пожарный люк и проскользнул в дом. Петрониус последовал за ним. Несколько шагов, и они оказались в саду, похожем на сад мастера, заросшем и диком, заваленном хламом. Цуидер коснулся Петрониуса рукой и указал на низкое строение напротив, окна которого походили на пустые глазницы.

Дверь была приоткрыта. Длинными прыжками нищий пересек сад и скрылся в доме. Петрониус последовал за ним. Цуидер встретил его внутри и пояснил:

— Эта часть здания раньше принадлежала монастырю. Там начинается территория доминиканцев. Она связана с женским пансионом, в котором живет Зита.

— Зита живет в монастыре? — Теперь Петрониус ничего не понимал. — Сегодня явно день откровений!

— Воистину так, — проворчал Цуидер, — а теперь слушай меня внимательно! С другой стороны в сарае есть дверь, она ведет в монастырский сад. Пройдя через сад, увидишь еще одну дверь. Она не заперта. Иди туда и поднимайся по лестнице, по правой стороне на второй этаж. Комната Зиты — третья с левой стороны от лестницы. Вечерняя молитва уже закончилась, и монахини забрались в свои холодные постели. У тебя достаточно времени, прежде чем настоятельница совершит утренний обход, чтобы поднять монахинь на молитву. В ней принимают участие все женщины пансиона.

Цуидер подтолкнул Петрониуса к невидимой в темноте двери.

— Откуда ты все знаешь?

— Знаю, и все. В конце концов, монахини тоже женщины, и им иногда нужно развлечься. А рука руку моет. Ну, вперед, пока не появилась настоятельница. С ней шутки плохи.

Петрониус подошел к двери и осторожно толкнул ее. Подмастерье быстро пересек сад; пахло мятой, тимьяном, шалфеем и ромашкой. Следующая дверь отворилась без единого звука. Петрониус нырнул внутрь. Сердце выскакивало из груди, кровь стучала в висках.

Деревянная дверь еще не закрылась за ним, как он услышал шум, стук тяжелых башмаков и легкие шаги человека, который, похоже, хромал. Очень тихо переговаривались двое, мужчина и женщина. Как Петрониус ни напрягался, он смог расслышать только одну фразу, от которой в горле застрял ком.

Спокойным и уверенным голосом патер Берле проговорил:

— Я очень надеюсь, что завтра с ней произойдет несчастный случай. Договорились?

 

XI

— Зита!

Петрониус осторожно постучал в дверь в надежде, что ничего не перепутал. Меньше всего ему хотелось разбудить какую-нибудь монахиню, которая спросонья приняла бы его за сатану, пришедшего за расплатой за грехи.

— Зита, пожалуйста!

Его попытки разбудить девушку становились все решительнее, но за дверью царила тишина. Монастырский колокол пробил одиннадцать. До утренней молитвы было еще далеко. Петрониус прислушался — в келье никто не шелохнулся. Может, Зиты нет в монастыре?

— Зита! Зита!

Его шепот вызвал наконец движение за дверью. По полу прошлепали босые ноги, звякнула задвижка, дверь приоткрылась.

— Кто здесь?

— Зита!

Петрониус протиснулся в щель.

— Что ты тут делаешь? — прошептала Зита, медленно открывая дверь, чтобы впустить его. — Как вообще попал сюда?

В комнате пахло кровью — свежей и засохшей, — бинтами и водой, в которой их стирали.

— Потом, Зита. Что они сделали с тобой, они били тебя, пытали? Говори же, Зита, пожалуйста!

Зита быстро прошла к своей кровати и села на край. Матрас из соломы зашуршал и осел. Сквозь маленькое окно, расположенное так высоко, что выглянуть из него можно было, только встав на цыпочки, в келью попадал бледный лунный свет. Кроме кровати, в помещении находились стул, стол и маленькая табуретка. Келья была такой узкой, что, вытянув руки, Петрониус мог достать до стены. В дальнем углу под окном стоял сундук, на который подмастерье и сел. Он прислонился к холодной стене и посмотрел на Зиту. Темные волосы девушки тяжело падали на плечи, тело скрывало просторное одеяние. Руки лежали на коленях.

— Что означают твои вопросы? Кто должен меня пытать?

— Длинный Цуидер сказал мне, что тебя удерживают здесь силой. Под домашним арестом. И только что я услышал, будто тебя хотят утром убить!

Зита покачала головой. Затем наклонилась к Петрониусу и погладила его по голове, словно маленького мальчика. Подмастерье почувствовал, что Зита медлит с ответом, будто обдумывает, что сказать.

— Со мной все в порядке, просто у меня было женское недомогание и я никуда не выходила, — прошептала она и положила руку на его плечо. Затем наклонилась и поцеловала его. — Хорошо, что кто-то думает обо мне. Нелегко было найти меня?

Петрониус старался не обращать внимания на легкую дрожь в голосе Зиты, но ее поцелуй смутил его. Что там говорил Длинный Цуидер о потребностях монахинь? Зита не монахиня, она не давала обета. Рука подмастерья потянулась к голове любимой, и он медленно прижал ее к себе. Кожа ее пахла водой, от волос исходил аромат лаванды. Петрониус не заставлял Зиту, она сама прильнула к нему. Он почувствовал ее грудь, ищущие поцелуя губы на своих губах, руки, скользящие по спине. Почти бесшумно влюбленные опустились на пол. Руки Зиты срывали с юноши одежду, затем она быстро разделась сама. В лунном свете их тела были золотистыми, как мед.

Петрониус почувствовал, как наполнилась силой его плоть и уперлась в бедро женщины. Зита тихо заворковала, прижала его к себе и ловко села к юноше на колени. От их тел исходил пьянящий запах страсти и вожделения. У Петрониуса все поплыло перед глазами. Чувства смешались. Зита взяла его руку и провела ею между своих ног. Подмастерье почувствовал ее влагу, дотронулся до сокровенных мест, которые жаждали ласки. И он ласкал их, пока Зита не выгнулась, отбросив голову назад, и не издала глубокий вздох наслаждения. Прошла, казалось, целая вечность, возбуждение Петрониуса достигло предела, он чувствовал боль.

— Теперь твоя очередь, — прошептала Зита, покрывая его поцелуями…

Но вот пробил час конвента.

— Ты должен уходить. Скоро настоятельница придет будить нас на молитву.

Петрониус вскочил и быстро оделся, не забыв поцеловать Зиту.

— Подожди. Обещай мне не становиться между патером Берле и мастером Босхом. Не вмешивайся! Обещай мне, Петрониус!

Все еще опьяненный ее ароматом, он спросил:

— Что тебе известно обо всем этом? Почему они бросаются друг на друга, будто голодные волки?

Зита встала, прижалась к Петрониусу и обняла его.

— Если ты вмешаешься, то окажешься на костре или в Доммеле, как многие до тебя.

— Многие до меня? — повторил Петрониус. И тут ему пришла в голову мысль, которую не следовало высказывать вслух. — Как Ян де Грот? И Питер?

Зита отвернулась. Потом быстро схватила свое одеяние и надела. Когда девушка снова повернулась к нему, в ее глазах блестели слезы.

— Ян де Грот заслужил смерть. И Питер был не лучше. А теперь исчезни.

Петрониус стоял как вкопанный. Зита знала о судьбе обоих!

— Что случилось с Яном де Гротом? Я должен знать, я получил от него сообщение, которое у меня украли в трактире «У орла».

Зита отошла и села на сундук. Она оперлась спиной о стену, будто боялась упасть.

— Что он написал?

Петрониус пожал плечами:

— Понятия не имею. Я не смог прочесть, потому что записка написана невидимыми чернилами.

Зита вздохнула:

— У кого она теперь?

Юноша снова пожал плечами, встал перед Зитой на колени и коснулся ее рук.

— Я не знаю, Зита. Листок вырвали у меня из рук, и даже Длинный Цуидер не понял, кто украл его.

На другом конце коридора просыпалась жизнь. Стук в дверь, тихий шепот, переходящий в молитву, становились все ближе.

— Ты должен идти. Будят на молитву, — настаивала Зита. — Увидимся завтра. Мистерия начинается.

Петрониус выглянул в коридор и смог различить фигуру со свечой, свет которой то опускался, то поднимался. Женщина хромала. Она останавливалась перед каждой дверью, стучала и ждала, пока очередная монахиня не присоединится к процессии. Все вместе шли к следующей двери. Петрониус уже собирался выскользнуть из кельи, как вдруг почувствовал у себя на плече легкую как перышко руку Зиты.

— Беги из города, Петрониус, и никогда не возвращайся, если жизнь и искусство дороги тебе! Забудь меня, беги сегодня ночью!

У Петрониуса не оставалось времени ответить. Когда процессия остановилась у очередной двери, он выскользнул из кельи и поспешил вниз по лестнице.

 

XII

— Зачем вы заманили меня в кабинет раритетов?

Петрониус старался произнести вопрос невинным тоном, в третий раз счищая краску с лица ученого на портрете. Грунтовка едва держалась, а доска уже истончилась от постоянных прикосновений скребка.

— Вам известно, что значит наука, Петрониус? Когда любопытство не отпускает вас, когда вы одержимы в своем желании узнать типичную суть вещей и явлений? Вы имеете хоть малейшее представление о том, что заставляет таких людей, как Христофор Колумб, отправляться в дальние путешествия?

— Не двигайтесь, пожалуйста, меестер. Подбородок и щеки нужно наконец закончить, — прервал Петрониус разглагольствования Якоба ван Алмагина.

Уверенной рукой он водил кистью по серой поверхности, нанося контуры. От лба и волос перешел к лицу и уже после первых штрихов понял, что они снова не получатся. Щеки выходили слишком мягкими, а подбородок — круглым.

— Скоро я сдамся, меестер.

— Видите, даже работа с кистью и красками может стать приключением. Иной раз это сравнимо с открытием Колумба.

— Только в отличие от меня мореплаватель открывает вещи, которые существуют в природе, тогда как художник в своих путешествиях должен изобретать. Но вы не ответили на мой вопрос.

Взгляд Петрониуса постоянно переходил от картины к модели, и от него не ускользнуло внимание, с которым ученый наблюдал за его работой.

— А разве вам не любопытно было узнать, что скрывается за таинственной дверью?

Петрониус кивнул, отошел от картины на несколько шагов, чтобы лучше ее рассмотреть, и тихо выругался, потому что не понимал, что мешает нарисовать лицо ван Алмагина. Если смотреть на его голову, это был мужчина, но женское платье, грудь и бедра подошли бы ему больше.

— И все же я не вижу смысла, меестер. Вы могли бы показать мне кабинет после сеанса, или мастер Босх привел бы меня туда и объяснил все сам.

В последней попытке Петрониус провел кистью по лицу, и образ получился мужской, вот только он не был похож на Якоба ван Алмагина.

— Разные вещи — обнаружить что-то самому или открыть тайну с помощью третьего лица. Таков принцип работы наших университетов. Никто из студентов не задумывается, каким может быть наш мир, потому что все получают объяснения от профессоров. Нужно принять модель, верить в нее. Самое страшное, что это заслоняет путь для других решений. Сравните с красками, Петрониус. Если сами толкли и смешивали пигменты — вы создали цвет и знаете, как его изменить, чтобы он получился ярким и стабильным. Если вы купите готовую краску, то не будете знать всех ее свойств, поскольку процесс ее приготовления вам неизвестен.

Петрониус сдался и закрыл картину тканью.

— На сегодня все, меестер. Ваши объяснения просветили меня. Но к чему вы клоните?

— К результату! — прогремел за спиной голос, услышав который, подмастерье выронил палитру,

Петрониус не заметил, как в мастерскую вошел Иероним Босх. Он быстро наклонился и поднял свои инструменты.

— Если я объясню вам, что сова — символ мудрости, то, увидев ее на картине, вы скажете: речь идет об олицетворении мудрости. Если же вы, Петрониус, были однажды в лесу и наблюдали за ночной охотой совы, пролетавшей над вами и испугавшей вас до смерти, то осознаете, что сова может быть символом страха и испуга. Вот так просто!

Читая эту лекцию, Босх прошел в дальний угол мастерской, подвинул полотна, убрал мольберты и достал картину, которую подмастерье очень хорошо знал. Художник резко сбросил покрывало, и Петрониус удивился. Казалось, прошло много времени с тех пор, как он в последний раз видел эту работу. Либо Иероним Босх не спал ночами, либо работу за него делал кто-то другой.

— Вы видите третью часть триптиха, Петрониус. Все думают, что триптих — это картина для алтаря, и содержание должно быть соответствующим. На внешней и внутренней створках я рисую сотворение мира, первых людей, рай, а справа — доска, которую вы еще не знаете.

— Я думаю, это ад.

Босх довольно улыбнулся, посмотрел на Якоба ван Алмагина, который ехидно ухмыльнулся, повел бровью и хлопнул рукой по бедру.

— Сцена ада! Правильное христианское произведение, которое нужно каждому священнику для его церкви. Но в наши планы не входит умножать число обычных алтарных картин. Через это полотно мы хотим передать послание, и вы, Петрониус, уже поняли, что именно скрыто в нем.

Подмастерье кивнул, но прежде чем ответить, поджал губы. Что это — экзамен, или мастер Босх хочет дать готовое решение, о чем его предупреждал ученый?

— Если я правильно понял, то в нем скрыто учение братства адамитов, мужчин и женщин свободного духа, — услышал он свой голос.

— Вы попали в самую точку, Петрониус. Наше братство подвергается враждебным нападкам, которым мы ничего не можем противопоставить. Жители Хертогенбоса на нашей стороне. Но влияние инквизитора налицо. Еще немного, и нас станут преследовать, как всех homines intelligentiae в Эйндховене, Антверпене и Брюсселе. Кто проводит закрытые службы, связан с темными силами. Тех, кто невинно и открыто совершает евхаристию в память о первом человеке рая и ищет путь к высокому без мешающей одежды, потому что только так могут подействовать радости рая, того обвиняют в ереси. Магистр Якоб давно предостерегал нас — и мы верим ему. Теперь мы знаем, что время пришло. Влияние доминиканцев становится сильнее. Поэтому необходимо заключить послание адамитов в такую форму, которую не уничтожат вместе с нами, когда мы будем гореть на костре.

Петрониус посмотрел на неподвижно сидящего Якоба ван Алмагина. Верит ли тот в искоренение адамитов священниками ордена? Станут ли братья и сестры свободного духа костью для псов инквизитора, которую он бросит им? Надо ли понимать предостережение Зиты так, будто она знала, что начнется в городе? И не вызовут ли провокации со стороны Берле у населения сочувствия, не привлекут ли людей на сторону преследуемых? Все это может стать ответом на его вопрос. Петрониус окинул взглядом мастерскую: повсюду висели эскизы декораций сегодняшнего представления, которое будет показано вечером в соборе. Через открытые люки проникало достаточно света, чтобы разглядеть сцены на бумаге: искушение Господа дьяволом. Будто пелена спала с глаз Петрониуса. Сегодняшнее представление тесно связано с ситуацией в братстве. Отсюда сутана монаха на черте и ярость инквизитора. Так понял подмастерье замысел мастера.

— Почему бы вам не написать книгу? Картину понять сложнее.

Теперь рассмеялся Якоб ван Алмагин, будто Петрониус удачно пошутил. Он встал, подошел к стопке узких книг с мифологическими толкованиями, открыл одну из них и вверх ногами протянул подмастерью. Петрониус смущенно смотрел на буквы, которые не мог прочесть.

— Читайте! — приказал ученый.

— Переверните книгу, и я прочту!

— А, буквы смущают вас. Значит, вы умеете читать. А для неграмотных не важно, как открыта книга. И этим искусством не всякий может овладеть. Даже сейчас, когда изобрели книгопечатание и появились свинцовые буквы. Зато картину способен прочесть каждый, кто смотрит на этот мир хотя бы одним глазом. К тому же книги горят, Петрониус, отлично горят. Их бросают в первый попавшийся камин, и знание превращается в пепел!

Мастер Босх перебил ученого:

— Алтарные картины, когда они освящены, в крайнем случае отставляют в сторону. Они попадают в ризницы или к коллекционерам. Их очень редко уничтожают. Они — священное имущество. Так послание может пережить десятилетия и века. Понимаете, Петрониус? Освященная алтарная картина — лучший гарант продолжения жизни нашего послания.

Петрониус начал понимать, чего хотят от него эти двое. Босх и Алмагин боялись за свои жизни. Кто-то должен позаботиться о том, чтобы триптих был закончен, а главное — освящен.

Якоб ван Алмагин заметил, что Петрониус все понял.

— Теперь вы знаете, почему я заманил вас в кабинет.

— Думаю, что да, — подтвердил Петрониус. — Я должен был понять, что невероятные образы, неизвестные существа и формы есть часть природы. Что мастер Босх не изображает дьявольскую действительность, а внимательнее других рассматривает природу и получает из нее другую правду.

Петрониус постарался вложить в слова все свои сомнения. Но Иероним Босх, казалось, не заметил этого. Мастер задумчиво кивнул:

— Именно так. Картина сообщает людям о многообразии мира. В ней скрыто кредо нашего общества: смерть имеет конец, и наступает царство Христа, в котором два сливаются в одно.

Произнеся эти слова, Босх поставил картину на пол и углубился в ее созерцание. Якоб ван Алмагин подошел к Петрониусу, взял его за локоть и отвел в сторону:

— Не мешайте ему. Он ищет правду, а правда — изобретение самого лучшего лжеца.

 

XIII

Повсюду на колоннах горели факелы, проливая на сцену дрожащий свет. По бокам были установлены свечи на высоких люстрах, на самих декорациях расположились масляные лампы, придающие матовый отблеск горному ландшафту пресловутого Иерусалима. А над всем этим белый свет луны отбрасывал острые тени от колонн.

Шепот затих, когда на сцену вышел черт — весь в красном, с деревянными конскими копытами, двумя коровьими рогами на голове. Обращаясь к зрителям, возвращавшимся с мессы, черт крикнул:

— Если кто-то скажет вам, вот он — мессия, не верьте, ибо поднимутся ложные мессии и пророки и станут творить чудеса, дабы соблазнить избранных!

Произнося эти слова, актер в черном костюме сатаны показал в сторону патера Иоганнеса, который сидел в первом ряду вместе с настоятелем мужской конгрегации и аббатисой ордена. Даже со своего места сбоку от прохода Петрониус увидел, как краска залила лицо инквизитора. Но прежде чем патер успел взорваться от возмущения, черт уступил место сцене крещения Христа. И Иоанн с крестом в левой руке погрузился вместе с Христом в схематически обозначенное русло реки.

Христос, которого играл не кто-нибудь, а сам Иероним Босх, опустился на колени, в то время как над ним с криками проносились разные образы: гномы со смешными рожицами, великаны на ходулях, все в красном, с крыльями насекомых вместо рук. Головоногие и ползучие животные вылезали из всех нор и щелей и пытались помешать совершению обряда крещения Сына Божьего. Патер снова был сбит с толку, у мастера Босха не было официально заявленной роли, и Иисуса должен был играть священник. Верхняя губа патера Иоганнеса дрожала.

Сцена усиливалась пиротехническими эффектами. В небо между колоннами взметнулась шутиха и в момент совершения крещения белым дождем рассыпалась в свете полной луны. А потом к зрителям полетел бумажный голубь, и сверху раздался голос:

— Это сын мой возлюбленный, в котором я нахожу свою радость.

В тот же момент все дьявольские существа исчезли с душераздирающим криком, от которого у Петрониуса все похолодело внутри.

Подмастерье увлекся представлением и заметил, что зрители тоже в напряжении следят за действом. Даже инквизитор расслабился, пока черт вновь не появился на сцене в сопровождении свиты исчадий ада.

Они внесли его на стуле и поставили на середину сцены, танцуя и кривляясь. Черт стал проглатывать фигуры с изображением еретиков, которые протягивали ему слуги. Петрониус от удовольствия едва не захлопал в ладоши. По рядам зрителей прошел рокот. Босх сдержал слово, и черт не вышел в одежде доминиканца. Но слуги дьявола скакали по сцене в сутанах ордена. У каждого черта в руках был музыкальный инструмент, и они наигрывали жуткие мелодии. Зазвенели кубки, раздались песни и смех, и в одну секунду Божий дом превратился в трактир с продажными женщинами и сутенерами, шулерами и убийцами.

Патер Берле вскочил и в ярости бросился к декорациям, но крик его потонул во всеобщем шуме веселящейся нечисти. Никто из присутствующих не слушал обвинений инквизитора. Сидящие сзади зрители тянули его за сутану, требуя, чтобы он сел. Люди перешептывались, показывали на ту или иную фигуру, смеялись, радовались удачным шуткам. Патер бессильно опустился на скамью.

Только с появлением Христа дикое веселье утихло. Сатана попытался искусить его, однако Христос решительно отвергал все попытки. На лицах зрителей читались страх и гордость за стойкость Христа. Только лицо патера Иоганнеса мрачнело с каждой новой сценой. Последняя игралась на высокой, в десять футов горе, и зрители должны были поднимать голову, чтобы разглядеть происходящее. Дьявол показал Иисусу мир и его величие, воплощенное в колоннах храма, и бросил Ему вызов.

— Все это я отдам тебе, если встанешь на колени и поклонишься мне.

В ответ Иисус произнес сильным голосом Босха:

— Изыди, сатана!

Воцарилась тишина.

В этот момент сатана отошел от Христа и с пронзительным криком, эхом отражавшимся от колонн, упал внутрь горы, где его должны были поймать трое мужчин. Петрониус знал это. Зрители с облегчением вздохнули в ожидании хорошего конца.

Отовсюду устремились ангелы — облаченные в белые и золотые одежды городские девушки. Петрониус узнал дочь бургомистра, схватившую руку Мессии и бросившуюся к Его ногам. Затем она поднялась и сказала, обращаясь к публике:

— Он мой Господь, и за Ним я хочу идти!

Представление закончилось. Зрители встали, у многих на глазах были слезы. Действо тронуло их. И тут над декорациями раздался безумный хохот, улетавший в высоту.

Люди застыли, глазами ища источник голоса, ужас охватил присутствующих. Все замерли. Петрониус увидел, как позади ангела, произносившего заключительное слово, вырос огромный, выше Босха, образ — совершенно голый гермафродит с женской грудью и мужским членом. Он нагнулся и толкнул девушку. Та замахала руками, наклонилась вперед и, потеряв равновесие, упала с горы вниз головой. Раздался душераздирающий крик. Разбившийся о плиты собора ангел лежал на холодном полу.

Всех словно парализовало. Петрониус медленно оторвался от жуткой картины: дочь бургомистра лежала с проломленным черепом, и уже никто ей не мог помочь.

Одним прыжком подмастерье оказался за кулисами, надеясь поймать убийцу. Злодей наверняка еще здесь. Петрониус нашел длинный шест и поднял. К верхушке была прикреплена перекладина, на которой висело набитое соломой чучело в огромном плаще, похожем на дьявольскую одежду. А ниже была прибита деревяшка, с помощью которой легко толкнуть человека. Одно только смутило Петрониуса: половые органы были настоящими, они пахли спиртом и гнилью. Он видел их в кабинете Босха.

Оцепенение в соборе проходило постепенно. Вот раздались крики. Петрониус прислушивался к всхлипываниям, плачу. Неожиданно прозвучал голос, от которого у присутствующих застыла в жилах кровь:

— До каких пор, Господь Правдолюбец, Ты не осудишь и не отомстишь за кровь жителей земли?!

Слова Иоанна из Апокалипсиса! Повисла пауза, люди притихли.

— Вытравим все, что приносит в город несчастье и страх! Выжжем рану неверия, оставляющую нас без надежды на Бога, и потребуем жертв. Удалим с кожи нарывы сомнений и греховности, ибо только в Боге правда. Все мы знаем, кому обязаны несчастьем. Тому, кто порочит имя Господа Бога. Кто во тьме приносит горе на наши головы. Вырвем руку, которая болит, вырвем глаз, который бросает похотливые взоры!

Петрониус увидел, как рука патера Берле поднялась и указала на Иеронима Босха, воплощавшего в одежде Мессии главного героя представления. Мастер все еще стоял на сцене, потрясенно глядя на мертвую девушку у своих ног.

Петрониус увидел дьявольский огонь в глазах инквизитора и отблеск смерти на его лице.

 

XIV

«Дом братьев лебедя» — вот что было написано на куске материи, который кто-то прикрепил к раме его окна. Внизу стояла похожая на подпись буква «3».

Башенные часы пробили уже дважды, дважды после ужина. Петрониус не был уверен, что прочитал послание правильно. Он снова и снова перечитывал буквы. В выпуклых окнах фахверковых зданий отражались прохожие, до неузнаваемости искажаясь. Будто окна хотели сказать, что все обманчиво, все только притворство и ослепление, за каждым явлением стоит другая правда. Старые круглые оконные стекла насмехались над молодостью, отражая искаженное и отвратительное. И лишь терпеливому наблюдателю за внешним блеском открывалась правда.

Время учило терпеливо ждать. Петрониусу показалось, что темная дверь зевнула, а неверное пламя свечи подмигивало.

— Кого ты ищешь? — прозвучал шепот.

Петрониус испугался и обернулся. Перед ним в двух шагах стояла Зита. На лице девушки застыла ехидная усмешка, которую он сразу простил, попов в плен аромата любимой.

— Если записка от тебя — то тебя, Зита.

Она кивнула, проходя мимо, и коснулась его рукой, приглашая следовать за собой. Потом поджала губы. Казалось, она обиделась, что подмастерье не пошел за ней. Петрониус сделал два шага и остановился рядом с Зитой.

— Зачем ты вызвала меня сюда?

— Я не знала, как встретиться с тобой, не привлекая внимания. Нас не должны часто видеть вместе. — Зита говорила серьезно.

— Почему так таинственно?

Зита вздохнула и быстро направилась к собору, так что Петрониус с трудом успевал за ней.

— Подожди. Я хотел бы узнать…

— Узнать, узнать… — передразнила Зита и рассмеялась. — Почему мужчины всегда хотят все знать?

Они прошли мимо собора, и Зита, к удивлению Петрониуса, направилась к боковому входу.

— Через эти ворота улизнул убийца, — сказал подмастерье, когда они вошли в собор.

За дубовой дверью Зита неожиданно остановилась. Каменотесы опустили перед дверью полосу мешковины, чтобы защитить дерево от пыли. Дверь закрылась. Зита прижалась к Петрониусу и потерлась о него. Подмастерье почувствовал под платьем упругое и нежное тело. Когда Петрониус хотел прижать любимую к себе, Зита повела бровью и сказала:

— Вы, мужчины, должны не только узнать этот мир, но и почувствовать его.

Так же быстро она проскочила под занавеской и поспешила в собор.

— Зита, подожди же! — воскликнул Петрониус вполголоса, но девушка уже исчезла за колоннами.

Его голос прозвучал среди леса колонн, словно низкий аккорд арфы. На заднем плане, черные и величественные, еще стояли декорации вчерашнего представления.

— Ваша любовь должна быть незапятнанной и безгрешной, облаченной в ангельские одежды, так записано в одном из наших пророчеств.

Петрониус закрыл глаза и слушал мелодию голоса Зиты, не обращая внимания на смысл слов. Зита бегала вокруг колонн, и ее голос, казалось, доносился со всех сторон.

— И Троица склонилась к земле, туда, где находятся корни всего сущего, и в глубокой любви создала нас, одно тело и одну душу, громче воды и звонче пения птиц, и красивыми, как отражение солнца.

Последние слова Зита прошептала ему на ухо. Она оплетала его своим голосом будто сетью.

— Всякая любовь, которую мы чувствуем, есть любовь Бога, Петрониус, и потому она чиста, не растрачена и откровенна.

Петрониус открыл глаза и посмотрел в небо, которое сквозь незаконченные своды собора казалось еще глубже, чем на улице. Он осторожно потянул девушку к себе и указал на небосклон, где уже появились первые звезды.

— Я хочу полететь с тобой туда, Зита, — прошептал он и обнял ее. — И на всем пути я хотел бы…

Возбужденный мелодичным и ласковым голосом Зиты, Петрониус начал гладить ее грудь, но Зита отвергла ласки, будто он оскорбил ее.

— Разве я не пыталась объяснить тебе, что имею в виду? Ты глупец, ты не слушаешь меня! Что было, то прошло. Момент слабости переполнил нас чувствами. Такого не должно было произойти. Братство не знает телесной любви, не знает слияния полов до вступления в брак. Мы как Адам и Ева. Мы не ведаем наслаждений и влечения до брака. Ты понимаешь, Петрониус? Только после брака мы становимся свободными и отдаемся зову плоти без меры, что церковь предписывает выполнять как обязанность для воспроизведения себе подобных. Брачный союз — непрерывный соблазн. Но только он!

Петрониус словно получил пощечину. Что происходит? О чем она говорит?

— Я думал, ты испытываешь ко мне такие же чувства, как и я. Я думал, наша встреча…

Зита топнула ногой.

— Это так. Встреча! Ее не должно было быть. И что произошло, не должно было произойти. Мы отведали плод, Петрониус, запретный для братьев и сестер свободного духа, для тебя и меня.

Зита закрыла лицо руками, будто готовая расплакаться.

— Но как мы должны любить, если нам нельзя соединяться?

Петрониус подошел к Зите и обнял ее. Девушка не возражала, она положила голову на его плечо и тяжело вздохнула.

— Как Адам и Ева, в полной невинности, — глухо прозвучал ее голос.

Петрониус ошеломленно покачал головой:

— Не знаю, смогу ли я так.

Вместо ответа Зита высвободилась из его объятий, взяла за руку и повела в сторону часовни.

— Пошли, братство ждет нас.

Петрониус снова удивился. Все было лишь прелюдией к службе. Зита преподала ему урок перед выходом к братству.

Они быстро пробирались между колонн к хорам. У входа в часовню Зита трижды постучала условным стуком, и дверь открылась. В передней комнате Зита разделась и протянула одежду Петрониусу, чтобы тот повесил ее на крючок, а потом разделся сам. Рука об руку они спустились на три ступеньки ниже, в часовню, где священник уже начал объяснять картину. Зита и Петрониус присели рядом и сосредоточились на разъяснениях.

— …происходит посвящение в тайну acclivitas. Дорога на вершину — это не то, о чем надо раструбить, знающие должны рассказать незнающим. Невеста посвящает своего жениха, жена — мужа, священник — паству в тайных, личных беседах. Видите юношу, расположившегося рядом с девой? У него на голове знак жениха, плод сливы. Он посвящен в нашу любовь и держит…

Петрониус начинал постепенно осознавать, что эта часть картины есть учение учений, урок уроков. Люди сообщают друг другу сведения, предназначенные не для всяких ушей. Группами по два, три, пять человек они стоят и слушают одного, который рассказывает то, что знает. Он поучал, давал указания, раскрывал тайны, а мужчины и женщины опускали глаза. И подмастерье знал, какая мистерия открывалась их взору, ибо там присутствовали символы, которые можно трактовать лишь однозначно: вишни, сливы, земляника, ежевика. Все эти знаки так или иначе указывали на любовь. Вишня предсказывала плодовитость, но не более чем слива указывала на посвящение женщин в тайны вожделения.

— …знающий в башне, через которую жаждущие ученики, посвященные и обученные ритуалу, отпускаются в рай, на низшую тропу брачной плодовитости, показывает карпа, отяжелевшего от икры. Мы жалуемся на счастье этого мира. Мы привносим в него смех и надежду, любовь и нежность. Мы отказываемся от грубого наслаждения животной стороной нашей жизни, так как Бог создал на шестой день сотворения не зверей, а…

В то время как Петрониус рассматривал сцену, на которой священник вел под венцом жениха и невесту и наставлял их в знании адамитской любви, а прямо под ними лежала, тесно прижавшись, влюбленная пара, на ум художнику пришла Зита. Она сидела рядом, слегка наклонившись вперед, нагая, как образ на картине Босха. Грудь с маленькими темными сосками поднималась и опускалась. Девушка сложила руки на коленях, ее темные волосы спадали до самого пупка. Все это — назойливые слова священника, женщина рядом с ним, запах ее кожи и аромат лаванды — подействовало на его плоть.

Петрониус попытался скрыть сие неприятное обстоятельство. И именно в этот момент священник посмотрел в его сторону, запнулся и обескураженно уставился на чресла подмастерья. Петрониус попытался прикрыть восставшую плоть руками, но священник невольно привлек внимание общины к нему. Петрониусу не оставалось ничего другого, как сидеть и ждать, пока возбуждение не пройдет. Зита повернула голову и посмотрела на него, ее лицо густо покраснело. В отчаянии подмастерье протянул к ней руку, но она вскрикнула, вскочила и побежала к алтарю. Оцепенение прошло, и священник набросился на Петрониуса:

— Исчезни, недостойный! Тот, чье тело является лишь сосудом для похоти и греха, должен очиститься и только тогда открыть дверь в рай, когда он преодолеет дух сатаны в себе.

Петрониус встал и, опустив глаза, прикрывая восставшую плоть одной рукой, другой прокладывал себе дорогу к выходу. Он быстро схватил одежду и убежал в прохладу соборных колонн.

 

XV

— Я видел убийцу!

Длинный Цуидер был бледен. Он нервно чесал струп на голове и ковырял шрамы на руках так, что они стали кровоточить.

— Нищих не хотели пускать на представление, и я вошел с заднего входа. Грандиозная постановка. Бесспорно! А для инквизитора — пощечина.

Цуидер рассмеялся и закашлялся. Затем притянул к себе Петрониуса и показал на стену, где находилась дверь, в которой прошлый раз исчез инквизитор. Приятели стояли в тени домов, а матовый свет восходящей луны освещал переулок перед ними.

— Я клянусь тебе: когда представление уже заканчивалось, я вышел на улицу. Там есть дверь в каменоломню, и я подумал, что через нее обязательно будут выходить зрители. Я двинулся через задний выход.

Цуидер рассказывал свою историю, и Петрониус все ближе подходил к нему. Запах грязного тела, гноя и крови становился невыносимым.

— Неожиданно я услышал крик, а потом воцарилась тишина. Я хотел опереться на палку, и тут открылась дверь. Я не успел и слова молвить, как кто-то налетел на меня, так что моя палка очутилась на другой стороне улицы.

Правой рукой нищий провел по затылку, будто сгонял надоевшего комара, и Петрониус увидел, что рука вся красная от крови.

— Когда я волнуюсь, Петрониус, то раздираю кожу до крови. Может, стоит добровольно прийти к нашему доминиканцу, тогда я навеки избавлюсь от проклятой чесотки.

Длинный Цуидер рассмеялся своей шутке, словно маленький ребенок, а у Петрониуса по спине пробежал холодок.

— Убийца не понял, что я почувствовал его.

Нищий сделал паузу, давая подмастерью возможность выразить удивление.

— Как это? — спросил Петрониус.

— И это все, что ты можешь сказать? Ты что, не понял? Когда убийца налетел на меня, я почувствовал его тело. И это было откровением! У него была грудь! И не было «хвоста». Я пощупал. Убийца — женщина, понял?

У Петрониуса ослабли ноги, захотелось сесть.

— Ты уверен, Цуидер?

На сей раз губы нищего коснулись уха подмастерья. Он словно хотел слиться с домом или стать частью его, чтобы никто не увидел и не услышал их.

— Да еще какая! Кое в чем я ошибаюсь, но женщину могу отличить от мужчины на расстоянии ста шагов, особенно когда пускаю в ход руки. Сильная дама, хоть и маленькая. Она скрылась в этом направлении. Я подумал, стоит ли поискать свою палку или бежать за ней. Она прохромала мимо, но, думаю, не заметила меня и скрылась вот за этой дверью.

Петрониус посмотрел на освещенную лунным светом дверь. Кроме кошки, проскочившей мимо в поисках добычи, никого не было видно. Переулок будто вымер. Лишь в голубиной дыре время от времени шевелился стрелок, а из круглого отверстия выглядывал арбалетный болт.

— Монахиня! Монахиня из монастыря доминиканцев! — прошептал Петрониус. — Я слышал, как инквизитор отдавал приказ убить девушку.

Подмастерье провел рукой по лицу. Он слышал — и не обратил внимания!

— Она хромает? — спросил Длинный Цуидер. — У меня чуть сердце не ушло у пятки, ведь я подумал, что это сам сатана хромает передо мной в сторону ада.

— Ну и что же мы будем делать? У нас нет доказательств, а без них мы не можем обвинить монахиню перед городским судом. Мы ничего не в силах предпринять, — прошептал потрясенный Петрониус. — Мы должны…

Рука нищего закрыла рот Петрониуса, и он почувствовал на губах вкус крови.

— Тихо! — прошипел Длинный Цуидер.

Они вслушивались в тишину. Из тьмы донеслись шаги. Нищий убрал руку, и приятели прижались к стене, почти приросли к ней спинами. Незнакомец целеустремленно пересек улицу недалеко от них и направился прямо к двери в стене.

— Если он попадет сейчас в полосу лунного света… — прошептал Цуидер.

Любопытство Петрониуса достигло предела. Мужчина был в хорошо знакомом подмастерью одеянии.

— Якоб ван Алмагин!

Петрониус произнес это имя одними губами, но человек тотчас же остановился, обернулся и зорко посмотрел на противоположную сторону переулка. Он увидел бы друзей, если бы не кошка, на которую Алмагин едва не наступил в темноте. Ученый споткнулся и ногой отшвырнул животное в один из пожарных люков. Затем отвернулся, подошел к двери, резко постучал, и дверь открылась. Ученый проскользнул внутрь и исчез.

— Святой Фома! — вырвалось из уст ошеломленного нищего. — Что надо ученому в монастыре?

— Ночью, когда честные горожане спят, — добавил Петрониус.

— Ты не думал над тем, почему монастырь доминиканцев нужно охранять? Мы до сих пор считали это само собой разумеющимся. Здесь прогуливаются важнейшие городские мужи, и тогда вверху все спокойно. Но стоит приблизиться нищему, как летит арбалетная стрела.

Петрониус ухмыльнулся, хотя Цуидер и не мог видеть в темноте его лица.

— Что тут удивительного, Цуидер? Ваши вонючие тела и накрахмаленные одеяния монахинь не слишком сочетаются.

— Шути, шути. Почему патер Иоганнес и Якоб ван Алмагин могут ходить туда как к себе домой?

Эта мысль занимала и Петрониуса. Ну, насчет патера Берле он еще мог понять — монастырь принадлежал его конгрегации. Женский конвент подчинялся его уставу. Наверное, патер исповедует монахинь или раздает поручения. Но что делает здесь Якоб ван Алмагин? Какую роль играет он в запутанной борьбе за власть в городе?

— Нам не решить этой загадки. Давай исчезнем отсюда и встретимся завтра в трактире. Согласен?

— С тебя два пива, — произнес нищий и исчез в переулке, откуда появился Якоб ван Алмагин.

Петрониус подождал, пока не смолкли шаги Цуидера, и отправился в обратный путь. Однако не успел он и шага шагнуть, как попал в яму. Потерял равновесие, споткнулся и оказался на середине освещенной лунным светом улицы.

В этот миг подмастерье услышал за спиной шорох. Дверь была открыта, и монахиня, встречавшая посетителей, стояла на пороге и смотрела на него. Петрониус узнал шрам на щеке и одним прыжком очутился в спасительной тени переулка.

 

XVI

Петрониус несся по улицам города сломя голову. Кто-то преследовал подмастерье с тех пор, как он вышел из трактира. Юноша надеялся оторваться от преследователя в темных переулках северной части города. Но видимо, незнакомец знал, куда он свернет, и оказывался то впереди, то позади него. Похоже, юношу вели в определенном направлении. Безжалостный преследователь медленно теснил его через рыночную площадь к южной части Хертогенбоса. Хотя ночь была холодной, а одежда Петрониуса легкой, но он весь вспотел. Страх гнал художника вперед, тень прилипла к нему, словно кусок смолы, и Петрониус догадывался, что даже его комната в доме мастера Босха не станет ему убежищем.

Петрониусу очень не хватало Длинного Цуидера. Хотелось обсудить с ним вчерашнее происшествие у адамитов, но нищего найти не удалось. Подмастерье выпил три кружки пива и просто наблюдал за происходящим в трактире. Возможно, он посидел бы дольше, выпил еще кружку и постарался забыть неудачи последних дней, если бы не заметил в дверях фигуру в черной сутане. Человек стоял, прислонившись к дверному проему, и из-под капюшона смотрел на Петрониуса. Петрониус решил отправиться домой и там подумать о делах.

Не сделав и нескольких шагов по переулку, Петрониус услышал звук шагов за спиной и увидел, что человек в монашеском одеянии следует за ним.

Петрониус совершенно выбился из сил. Тяжело дыша, он прислонился к стене и вслушивался в темноту улицы. Может, ему наконец удалось оторваться от преследователя? Нос подсказывал подмастерью, где он находится. Судя по запаху, недалеко от красильни. Там в обмазанных глиной ямах перегнивали остатки растений, отдавая свои краски в наполненный водой и мочой бассейн. Кругом пахло гнилью, зловонная жижа булькала.

Петрониус поспешил дальше, однако шаги по-прежнему преследовали юношу. В голове засела мысль, что Яна де Грота могли травить подобным образом. Впрочем, лучше сейчас об этом не думать.

Кусок ткани упал на него неожиданно. Целый кусок еще мокрого льна. Сбил с ног и окутал тело. Прежде чем Петрониус смог оказать сопротивление, сильные руки замотали концы мокрого полотна и швырнули художника в сторону. От вони Петрониус едва мог дышать. Замотанному в ткань подмастерью оставалось только семенить вперед. Петрониус почувствовал, что они поднимаются по пологому холму, и в этот момент он бултыхнулся в густую жидкость, накрывшую его с головой. Петрониуса охватила паника. Он бился в вязкой, густой жидкости, рвался из стороны в сторону, но лишь глубже уходил в гущу. Подмастерье уже перестал сопротивляться, когда кто-то схватил его за ноги и вытащил на свет Божий. Полотно приклеилось к лицу словно пленка, жидкость стекала с волос, носа, губ. Юноша глотнул ее, поперхнулся и скорчился в судорогах. Неожиданно кто-то сорвал с него ткань.

Петрониус жадно хватал воздух, жидкость попала в рот, и он снова поперхнулся, проглотил ее, принялся с отвращением отплевываться.

— Петрониус Орис, вы что, сошли с ума?

Подмастерье даже не пытался открыть глаза, продолжая неловкими движениями сбрасывать с себя полотно. Голос он узнал сразу.

— Я всегда так крашу свою одежду, патер Иоганнес. Подмастерье откашливался, выплевывая остатки красителя.

— Пока чувство юмора не покинуло вас, можно сказать, что ваши дела идут хорошо.

— Лучше не бывает, патер, бывает только суше.

Петрониус отряхнулся и осторожно открыл склеившиеся глаза. Они находились на территории красильни с бассейнами, ярко светила луна.

— Вы всегда гуляете здесь, патер Иоганнес? — ехидно поинтересовался подмастерье, отплевываясь в желании избавиться от запаха мочи.

Патер зажал нос руками.

— Какая сильная вонь!

— Лучше сильная вонь, чем сильная вера. Вы не объясните мне, почему мы здесь встретились?

— Случайно, Петрониус, совершенно случайно, — бросил священник раздраженно. — Акт человеколюбия с моей стороны. Я услышал шорох, увидел выбегающего из двери красильни человека и подумал о преступлении. Потом обернулся, услышал, как вы бултыхаетесь, и вытащил вас из бочки за ноги. И предполагаю, вовремя, иначе вы утонули бы.

— Не верю ни одному вашему слову. Даже если поклянетесь всеми святыми и чудотворцами. Зачем вы хотели избавиться от меня?

Патер отвернулся.

— Лучше бы я дал вам утонуть. Вместо того чтобы снабжать меня сведениями, которые мне необходимы, вы доставляете мне одни неприятности.

Патер кивнул, давая понять, что пора уходить. На втором этаже уже открылись ставни, и из окна выглянул толстый ремесленник:

— Эй, кто там, убирайтесь отсюда, нищий сброд!

Петрониус молча поплелся к двери, мокрая одежда мешала идти.

— А теперь серьезно, Петрониус Орис! У меня была причина макнуть вас в дерьмо, была, но я шел за вами, поскольку увидел, что кто-то преследует вас.

Петрониус постепенно приходил в себя. Мир в лунном свете показался ему восхитительным. Переулки, которые совсем недавно нагоняли страх и вызывали мысли о дороге в преисподнюю, все еще устало зевали ему в лицо, а балки фахверковых домов напоминали рты великанов, смеявшихся над его страхом.

— Я не знаю, зачем вы лжете, патер Иоганнес. Никто, кроме вас, не заинтересован в моей смерти.

— Вы не желаете понять меня. Если бы я хотел распять вас на кресте, то давно сделал бы это. Мне не нужно тайком выслеживать вас и закручивать в покрывало. Я бы сжег вас открыто, и это был бы пример для всех тех, кто думает, что над церковью можно подшучивать. Раз и навсегда. Не мои палачи устроили вам засаду.

Петрониус задумчиво опустил голову, следуя за доминиканцем. Если священник действительно говорит правду, то у подмастерья появился в городе враг, жаждущий его смерти, хотя непонятно, за что и кто он. По спине Петрониуса пробежал холодок. Кому он перешел дорогу, кому угрожает так, что от него решили избавиться?

Подмастерье очнулся от своих мыслей, только когда они оказались перед домом недалеко от городской стены. Он поднял глаза, услышав, как патер постучал в дверь.

— Где мы? — спросил Петрониус, внимательно разглядывая окрестности.

Но дверь уже открылась, и патер грубо подтолкнул его внутрь. За дверью ожидала неопределенного возраста монахиня. Патер наклонился к ней и прошептал несколько слов. Монахиня кивнула и отошла в сторону. Она бросила на художника быстрый взгляд, и он узнал шрам, проходивший от правого уголка рта до самого уха, отчего улыбка навсегда замерла на ее лице. Тяжело хромая, монахиня исчезла в темноте коридора.

Вскоре она появилась вновь, неся в руке одежду и таз. Монахиня указала на воду, мыло и чистое белье.

— Спасибо, сестра Конкордия. Умойтесь, Петрониус, перед тем как мы отправимся дальше, — приказал инквизитор. — От вас воняет, как от обмочившегося кабана.

Петрониус кивнул, снял одежду, вымыл волосы, руки, ноги и тело. Облачился в чистую одежду. Она была широкой и складками свисала с плеч, но подмастерье радовался чистому запаху мягкой ткани. Его чуткий нос понял, где они. Среди деревянных, сырых стен поселился сладкий запах женских тел и тимьяна. Это был монастырь, связанный с пансионом, в котором проживала Зита.

— Что мы делаем здесь?

Петрониус осмотрелся по сторонам.

— Говорить будете, когда вам прикажут! — резко оборвал его патер, молча стоявший в углу.

Петрониус хотел что-то ответить, но в конце коридора снова появилась сестра Конкордия и махнула им рукой. Патер Иоганнес кивнул в ответ и подтолкнул Петрониуса перед собой, хотя тот сопротивлялся. Чем глубже они заходили в монастырь, тем сильнее становился запах воска и лаванды, которую использовали для защиты одежды от моли. Они молча следовали за сестрой Конкордией, сопровождавшей их по коридорам и лестницам монастыря. Петрониус старался запомнить дорогу, однако уже после пятого поворота сбился. Сводчатые проходы сменялись кирпичными стенами и обшитыми деревом коридорами. Соединенные между собой здания образовывали единый запутанный лабиринт.

Наконец они пришли в комнату, освещенную свечами, хотя коричневые дубовые панели и подавляли свет. Натертая воском мебель отливала матовым блеском. Низкий шкаф с золотистой медной обивкой занимал большую часть комнаты. Удушье и страх мучили Петрониуса уже по дороге сюда. Посреди комнаты ждала еще одна монахиня, но она стояла спиной к ним.

— Вы знаете сестру Хильтрут? — спросил патер Иоганнес. Петрониус покачал головой:

— Нет, откуда мне знать монахиню?

Вдруг смутное ощущение, что осанка женщины ему знакома, охватило подмастерье.

— Повернитесь, сестра Хильтрут! — потребовал священник, и тут Петрониус увидел лицо, которое не мог не узнать, несмотря на воспаленные, красные глаза.

Губы девушки были плотно сжаты.

— Зита! Что они сделали с тобой?

Сестра Хильтрут покачала головой. Она смотрела на Петрониуса, и в глазах ее читался немой вопрос: «Почему ты не ушел, как я просила тебя?»

Затем монахиня опустила глаза.

— А теперь слушайте внимательно, Петрониус Орис. Меня мало волнует, что у вас есть враги в городе. Это ваши, а не мои. Вы не должны были втягивать сестру Хильтрут в ваши делишки. Я предупреждал вас. Вам следовало держаться в стороне от нее. Она монахиня, и не питайте напрасных надежд.

До этого момента Петрониус молчал и рассматривал Зиту — теперь сестру Хильтрут, — не осознавая до конца, что это значит. Теперь, когда прозвучало слово «монахиня», его оцепенение прошло. Художнику показалось, будто он проваливается в черную яму.

— Монахиня, Зита, но ты же была…

Девушка подняла глаза, и в ее взгляде читалось только презрение! Петрониусу захотелось закричать, затопать ногами, разнести мебель и растоптать ногами эту отвратительную жабу, инквизитора, за то, что он рассказал ему о Зите именно сейчас, когда он понял, что любит ее.

— Да, я горжусь тем, что могу служить Господу Богу… Взмах руки инквизитора, и девушка замолчала и неохотно опустила глаза.

Петрониус едва не зарычал, видя, как покорна Зита инквизитору. Патер Иоганнес повел бровью и застыл как статуя.

— Зита была нашими глазами, наблюдавшими за братством, она работала в трактире и была нашими ушами. А теперь она не у дел. После вашей животной выходки она, как и вы, исключена из братства. А мы оглохли и ослепли.

Патер подошел к Петрониусу ближе и улыбнулся. В его глазах сверкнула искорка наслаждения унижением художника.

— Я даю вам два дня, чтобы вы покинули город. И если я еще раз встречу человека по имени Петрониус Орис, то отправлю его на костер. На сей раз это не пустая угроза.

Один щелчок пальцев, и сестра Конкордия коснулась руки Петрониуса, предлагая ему следовать за ней. Монахиня медленно вышла из комнаты, он молча последовал за ней.

Подмастерье словно умер. Гнев выжег душу, словно кусок дерева. Патер должен заплатить за все. Петрониус и не думал покидать город. Он ломал голову над тем, как помочь Зите, или сестре Хильтрут, как ее теперь звали. Подмастерье чувствовал, что его губы дрожат, а дыхание участилось. У него есть два дня. Хотелось как можно быстрее выбраться из этого здания, закричать, дать волю чувствам.

И в этот миг Петрониус увидел лестницу, по которой поднимался к Зите. Он замедлил шаг и отстал от монахини. Проходя мимо кельи Зиты, Петрониус тихо открыл дверь и прошмыгнул внутрь. Пусть сестра Конкордия удивляется, куда он пропал.

 

XVII

Петрониус осторожно скользнул по лестнице вверх, на крепостную стену. Поднявшись, остановился и стал наблюдать, нет ли за ним слежки. Подмастерье долго стоял без движения, он будто сросся со старой балкой стены. Слух юноши старался уловить шорохи среди вечернего пения птиц, а глаза обыскивали каждый закоулок, каждую дверь.

Петрониус не заметил ничего подозрительного, и все же кровь стучала в висках, когда он одной рукой подтягивался к бойнице, а другой ощупывал перекладину.

Кожаная сумка лежала там, где он оставил ее. Петрониус осторожно подтянул ее к себе и спрыгнул в проход. Он снова прижался к стене, чтобы его не увидели снизу. Схватил сумку и быстро достал из нее картину, которую, сам того не зная, должен был доставить в Оиршот. Развернул ее и разгладил. Было еще достаточно светло, чтобы рассмотреть изображение.

Постепенно к юноше приходило понимание ценности картины. Вот почему патер Берле убил из-за нее человека! Лицо священника было нарисовано так хорошо, что не вызывало никаких сомнений. Он был в черном платье ордена и изображен с рогами, в образе черта. Одного этого достаточно, чтобы отправить мастера Босха на костер. Послание картины было по-настоящему опасным. Одежда священника сразу бросалась в глаза. Другие детали на рисунке до сих пор были непонятны юноше. Но после представления Петрониус смог толковать их, они оказались пророческими. Черт висел на шесте, словно марионетка, у него были и мужские, и женские половые органы, и он толкал с горы человека!

На картине было изображено нападение на дочь бургомистра, но с одним важным отличием. Жертвой был не ангел, а актер, изображавший Христа. Именно его сталкивали вниз.

Петрониус прислонился к холодной стене. Он был рад, что не хранил картину в своей комнате, а спрятал после возвращения здесь. Лицо горело, вереница мыслей пролетала в голове, надвигающаяся тьма звенела в ушах.

Кто сделал рисунок? Конечно, один из учеников Босха. Энрик? Похоже, все-таки Питер. Это он положил рисунок в сумку, так что Петрониус не догадывался о нем. Но откуда он знал о предстоящем событии? Может, подслушал Босха или Якоба ван Алмагина?

Петрониус испугался своих мыслей. Он услышал приближающиеся шаги. Подмастерье, затаив дыхание, напряженно ждал. Петрониус мог видеть всю улицу. Две женщины с кувшинами спешили к колодцу за водой. Юноша тряхнул головой, пытаясь восстановить ход своих мыслей. Картина была предостережением для Босха, и он, Петрониус, виноват в убийстве, потому что не отдал рисунок, а спрятал его. Неужели это хотел сообщить ему Питер?

Неожиданно подмастерье вспомнил, что видел, как Якоб ван Алмагин входил в дверь монастыря. Он связан с убийством! Возможно, Питер узнал об этом и потому был убит. Мысли Петрониуса путались. Первый крик сторожа вернул юношу к действительности. Только сейчас Петрониус заметил, что наступила ночь. Ясно одно. Картина не должна остаться в Хертогенбосе. Он или увезет ее, или уничтожит.

Неожиданно Петрониус услышал звук, отличавшийся от остальных. Кто-то медленно, шаг за шагом, поднимался по лестнице, стараясь не шуметь. Подмастерье никого не видел, ночь слишком быстро окутала город черным покрывалом. Стало ясно, что, несмотря на всю осторожность, Петрониуса выследили. Он быстро схватил картину, повесил на шею сумку, встал и прижался к стене. Не оставалось ничего другого, как только ждать. Поблизости находился лишь один спуск. Его глаза искали и наконец нашли в темноте на фоне домов черный силуэт, медленно и бесшумно приближавшийся к нему. Петрониус старался слиться с черной балкой стены и дождаться, пока человек не поднимется на его уровень.

Незнакомец закутался в черный плащ, на голову набросил капюшон, так что лицо невозможно было рассмотреть. Когда неизвестный оказался рядом, Петрониус неожиданно вышел из укрытия, сильно оттолкнул преследователя, так что тот пошатнулся, и, проскочив мимо, бросился вниз по лестнице. Подмастерье не знал, преследует ли его кто. Но в момент прикосновения почувствовал, что незнакомец — женщина, он дотронулся до ее груди.

Впрочем, сейчас его волновала только одна мысль: если его задержат с картиной, гореть ему на костре. На бегу Петрониус стал разрывать картину на куски. Он сориентировался по солоноватому запаху воды в реке и, оказавшись на берегу, выбросил горсть разорванной бумаги в темную воду. Побежал дальше и швырнул в реку остатки картины. Теперь можно было прислониться к стене и перевести дух. Сердце стучало, лицо горело. Постепенно Петрониус успокаивался, чувствуя, как остывает разгоряченное лицо. Никто, кроме него, не знал и уже не узнает, что было изображено на рисунке Питера. Подмастерье собирался отправиться в обратный путь, когда раздался мягкий голос:

— Что вы делаете в такой час на улице, Петрониус?

Подмастерье вздрогнул. Перед ним стоял закутанный в темную одежду Якоб ван Алмагин.

— Я видел, как вы от кого-то убегали. Вам нужна помощь?

Петрониус с недоверием смотрел на ученого. Откуда идет меестер? Может, это ученый муж шел тогда за ним? Подмастерье злился, что не рассмотрел своего преследователя лучше. Он не мог сказать точно, был ли это Якоб ван Алмагин.

— На улицах полно сброда, — ответил юноша и откашлялся в кулак, — и лучшее средство избежать неприятностей — скорость.

Алмагин сдержанно засмеялся и указал на сумку:

— Вижу, вы справляетесь, но сумку лучше оставлять дома. Ее вид может навести на преступные мысли.

С этими словами ученый, не дожидаясь ответа, отправился дальше. Петрониус смотрел ему вслед. Ученый остановился там, где Петрониус выкинул в воду клочки бумаги, наклонился, поднял что-то и, как показалось подмастерью, бросил в воду какой-то предмет. Но он мог и ошибаться.

 

XVIII

— Вы с ума сошли?

Никогда Петрониус не видел своего учителя таким разгневанным. Мастер нервно дергал полу своей куртки.

— Вы что, не могли сделать вид, что согласны с предложением патера? С того несчастного случая доминиканец занят только тем, что тайно настраивает против нас горожан. Они обрабатывают дом за домом, семью за семьей. Вынюхивают, подслушивают и сеют недоверие. Вы знаете, что люди говорят об адамитах?

Босх широкими шагами мерил мастерскую. Он размахивал кистью в левой руке, будто мечом. Палитра лежала на мольберте перед картиной, на которую мастер только что нанес последние штрихи, и свежая краска еще блестела.

— Если бы мы что-нибудь знали об этом! — бормотал мастер.

Петрониус неожиданно вспомнил о рисунке, который передал ему Питер. Он неуверенно переступал с ноги на ногу. Юноша был смущен, поскольку не вручил картину по назначению, а еще и потому, что в порыве ярости рассказал о своем соглашении с патером Берле.

— Я думал, сотрудничество с инквизитором…

— Оставьте! Это все второстепенно. Они открыто обвиняют нас в проведении оргий во время службы. Только больное воображение этих высохших монахов могло породить такое!

Но это еще не самое страшное преступление, которое нам приписывают. Ходят слухи, что мы приносим в жертву людей. В последнее время на улицах пропало несколько детей, и их не нашли. И теперь они хотят узнать, у кого на совести жертвы. Конечно, на совести братства. А вы своим необдуманным поведением подливаете масла в огонь.

Петрониус и мастер Босх стояли друг против друга. Художник изучал ученика.

— Я полагаю, ваша ошибка — это не проявление отваги, а следствие непонимания последствий в этой опасной игре не на жизнь, а на смерть.

Мастер повернулся к подмастерью спиной и снова подошел к картине, придирчиво ища ошибки и неточности в своем произведении. Он долго стоял перед ней, не произнося ни слова. Казалось, Босх забыл о существовании Петрониуса. Вдруг он обернулся и пристально посмотрел на ученика:

— Я опасаюсь, что на днях протрубят призыв к травле братства. Патеру Иоганнесу нужен успех, а несчастный случай с дочерью бургомистра предоставил ему долгожданный повод. Так как дьявола, толкнувшего девушку, не нашли и, похоже, уже не найдут. — Мастер Босх не сводил глаз с Петрониуса. — Вы так же хорошо, как и я, знаете, что все было подстроено. Доминиканец сам отдал приказ травить нас. И он точно знал, чем закончится представление.

Петрониус отважился прервать мастера:

— Многие знали это, не только патер.

— Вы правы, слишком многие.

Тяжело вздохнув, Босх повернулся к картине. Художник решительно смешал краски, затем взял кисть из трех волосков и уверенно брызнул на землянику, находившуюся на голове одной из фигур. Символ любви в одно мгновение превратился в череп, знак жизни стал символом смерти.

— Кто подает вам эти мысли, мастер Босх? — отважился спросить Петрониус, удивляясь своей смелости. — Или вы все выдумываете сами? Введение в любовь, отношения персонажей между собой…

— Никто не может сам выдумать такое. Каждая ветка, каждая скала на картине имеют значение. Все они несут тайный смысл. И только внешне мир кажется зрителю демоническим.

— Это как текст, нужно только знать алфавит, — продолжал Петрониус.

Он повторил слова из ночного разговора. Мастер обернулся, и на мгновение на его лице отразился ужас. Затем оно вновь стало безразличным.

— Вы знаете алфавит?

— Только то, что я услышал на проповедях.

Босх задумчиво кивнул:

— Это обстоятельство мне не нравится. Картине вредит постоянное перемещение. Она не должна попасть в руки патера неосвященной. И тут мы подошли к главному… Петрониус Орис из Аугсбурга, дайте мне слово. Когда начнется травля, доставьте картину в Оиршот. Пусть ее там освятят. Священник уже в курсе, он благословит ее. Картина не должна попасть на костер. Пусть лучше пройдут столетия, пока люди снова смогут прочесть ее. И не важно, что произойдет с вами, со мной. Обещайте мне это!

Мастер так близко подошел к Петрониусу, что в нос ему ударил кисловатый запах тела художника.

— Обещайте мне это!

Иероним Босх стоял перед Петрониусом, протянув руку, и подмастерье пожал ее, глядя учителю в глаза.

— Да отсохнет ваша рука, если нарушите клятву, — добавил Босх.

Голос его звучал так, что по спине подмастерья пробежал холодок.

— Теперь я поведаю вам одну из тайн картины. Подойдите ближе.

Босх потянул подмастерье к картине и указал на фигуру, которая пряталась в правом нижнем углу в своего рода пещере; взгляд ее был направлен прямо на зрителя.

— Видите этого человека? Что бросилось вам в глаза?

Петрониус подошел ближе. Освещения мастерской хватало, чтобы рассмотреть детали.

— Справа от него стоит колонна, на ней — стеклянная чаша. Чаша украшена жемчугом, и в ней сидит птица.

Мастер улыбнулся и тоже наклонился к картине, будто эта сцена была для него такой же незнакомой, как и для Петрониуса.

— Интересное наблюдение, Петрониус. Эта птица — индийский дрозд. Прекрасный певец с мелодичными, звонкими песнями, разносящимися далеко-далеко. Я знаю эту птицу по ее чучелу. Дрозда кормит второй дрозд, находящийся за пределами чаши. Две мужские особи, которые тайком суют друг другу разные предметы. Эти птицы — прекрасный пример того, что в мире нет ничего бесполезного, не исключая пения пернатых братьев и сестер. Даже они радуют наш слух и показывают нам свою божественную прелесть. Разве мы чувствуем себя не так, как эти птицы? Разве не заперты в стеклянную сферу и не видим только то, что находится прямо перед нами и что дают нам в виде подкормки другие, знающие? Здесь празднуют своего рода свадьбу, передают переходящее из глубины веков сладкое знание.

Мастер Босх помолчал.

— Но я имею в виду тот образ. Вам в нем ничего не кажется особенным?

Петрониус рассматривал фрагмент.

— Если не ошибаюсь, это единственный одетый человек на картине, — ответил подмастерье на вопрос учителя.

— Правильно. Он одет. Мужчина, и одет, — рассеянно добавил мастер, — и он показывает на…

— …на женщину, которая, по моему мнению, может быть Евой. Она держит в правой руке яблоко. Я нахожу в ней женские признаки, хотя все они скрыты сферическим отражением хрустальной чаши.

Мастер Босх закашлялся от смеха и кистью указал на фигуру женщины.

— Ее покрывают пять печатей: одна на груди, на шейной артерии, на артериях локтей, и пятая закрывает рот. Она пророчица, жрица, Ева адамитского рая. Она — знающая. Ей известна тайна крови, она помощница…

Шаги на лестнице стали громче. Мастер Босх прервал объяснения, прислушался. Потом снова повернулся к подмастерью. Если Петрониус правильно понял, к ним поднимался Якоб ван Алмагин. Торопливо, будто хотел избавиться от еще одной тайны, мастер указал на фигуру мужчины. Глаза художника вспыхнули, как у совы, на бледном лице.

— Вы узнали этого мужчину?

Петрониус наклонился к картине, стараясь различить в полутьме мастерской черты лица персонажа. И неожиданно, будто шаги навели его на эту мысль, он узнал Якоба ран Алмагина.

— Якоб… — прошептал он.

Петрониус не договорил, так как в этот момент показался ученый. Он сразу уловил ситуацию, и его голос, обычно приветливый, прозвучал так резко, что даже мастер удивленно обернулся.

— Мастер Босх! Вы ведь не собираетесь разболтать все тайны этой картины? Тогда в ней не останется ничего неразгаданного.

Когда ученый выпрямился, в глаза бросилось сходство, которого Петрониус раньше не замечал, потому что не хотел видеть. Одетый мужчина на картине был похож на пророчицу Еву.

 

XIX

— Петрониус, быстро! Босх арестован! Скоро начнут обыск в мастерской. Картины должны исчезнуть.

В мастерскую вбежал возбужденный и запыхавшийся подмастерье Энрик. Петрониус как раз подправлял пейзаж, который по желанию Якоба ван Алмагина должен был находиться на заднем плане. Пейзаж слева от зрителя призван изображать милую даль, где люди и природа созвучны творениям мира, а справа бесчинствуют тьма и хаос ада, что олицетворяет единство всего сущего. На дереве с частично опавшей листвой надлежит сидеть сове — знак зеркального отражения вещей.

Петрониус вскочил, схватил Энрика за рукав и посадил на табуретку. На таких сидели художники, чтобы меньше уставать.

— Что случилось?

Энрик опустился на табуретку, стараясь отдышаться.

— Было собрание братства милых женщин… инквизитор тоже присутствовал… лебединая трапеза… нельзя было предотвратить… — заикаясь говорил он. — Неожиданно инквизитор встал и обвинил мастера Босха, который сидел напротив. Убийца найден… он признался под пытками. Словесная перепалка… Якоб ван Алмагин уличает его во лжи.

Энрик постепенно успокаивался, и его рассказ становился понятнее. Подмастерье провел рукой по разгоряченному лицу.

— Мастер Босх сказал, что под пытками любой сознается во всем. И сам бы инквизитор признался в том, что распял Христа. Он может доказать это на деле, если инквизитор согласится попробовать горячие щипцы и даст полчаса времени. Патер Берле неистовствовал, говоря, что это богохульство, что мастер Босх и его друзья-адамиты приказали убить дочь бургомистра.

В голове Петрониуса пронеслась мысль: учитель предсказал эти события. Он знал об этом! Но откуда все известно Энрику? И что такое лебединая трапеза?

— Что такое лебединая трапеза?

Энрик удивленно посмотрел на Петрониуса и шумно потянул носом.

— Праздничный обед, на котором братство любимых женщин поедает лебедя. Вся городская знать приглашается на обед: патриархат, священники, а если ты член братства, то и ремесленники, и, конечно, бургомистр. За столом обсуждаются спорные вопросы и заключаются сделки. Нынче обед устраивал бургомистр.

Несмотря на несчастный случай с дочерью и траур, он устраивает обед? Петрониус был ошеломлен. Очень похоже на западню. Мастер Босх не подумал об этом.

— Мы тоже удивились, но бургомистр настаивал. Полагаю, мастер Босх догадывался, что обед не будет праздничным.

Постепенно Петрониус начинал понимать взаимосвязь, но на языке вертелся вопрос.

— Ты тоже принимал участие в обеде?

Энрик вымученно рассмеялся и покачал головой. Петрониусу показалось, он заметил в глазах товарища ехидный блеск.

— Я — простой подмастерье. Конечно, нет.

— Откуда ты знаешь, что произошло?

— Случайно стоял перед собором. Знаешь, там за несколько монет можно…

Петрониус кивнул. Он знал, что возле храма можно купить любовь всякого рода на глазах у католических священников, которые и сами пользовались услугами потаскух.

— Дальше, говори же!

— Напротив расположен дом «братьев лебедя». Там они празднуют.

Петрониус кивнул. Перед этим зданием он ждал Зиту.

— Неожиданно туда устремилась охрана, ворота распахнулись, и солдаты поднялись на второй этаж. Вскоре они вывели мастера Босха.

— Проклятие! — вырвалось у Петрониуса.

— Мастер узнал меня и подал знак. Я подумал, что речь идет о картинах. Они должны исчезнуть.

Петрониус кивнул. Картины нужно доставить в Оиршот. Но как? Не привяжешь же доски к спине.

— Подвал! — прочел его мысли Энрик. — Там достаточно места, чтобы спрятать их хотя бы на время.

Петрониус был удивлен. О подвале он ничего не слышал.

— Где находится подвал?

— Пошли. Из подмастерьев о нем никто не знает. Я и сам наткнулся на него случайно.

Энрик почти вытолкнул Петрониуса из комнаты и открыл дверь в помещение, где хранилась копия «Воза сена». На другой стороне, ближе к стене, он разгреб опилки. Показалось железное кольцо. Затем Энрик отодвинул в сторону большую глиняную вазу, отставил другие сосуды и кадку, чтобы освободить откидную дверь.

— Здесь можно спуститься вниз. Картины без проблем войдут в отверстие, а внизу их можно поставить в дальний угол и прикрыть тряпками.

Петрониус заглянул в темную шахту подвала.

— А не лучше ли посмотреть, достаточно ли там места?

Энрик протянул ему лучину и свечу. Петрониус зажег свет и осветил спуск. Заметив лестницу, стал осторожно спускаться вниз, проверяя ступеньки на прочность.

В подвале пахло гнилью и застоявшейся водой. В дальнем углу лежали две бочки; они казались новыми, потому что сохранились лучше, чем деревянные полки вдоль стен, две из которых уже обрушились. Для картин места было достаточно, хотя держать их долго в такой сырости нельзя.

— Все в порядке, Энрик! — крикнул Петрониус.

И тут он услышал смех подмастерья, грохот захлопнувшейся крышки, звук передвигаемых на место предметов, загораживающих вход.

— Эй, Энрик! Что это значит?

Ответа не последовало. Петрониус напрасно пытался выбраться наверх и открыть дверь, в результате одна ступенька обломилась, и подмастерье едва не упал. Петрониус был заперт в сыром подвале.

 

XX

Юноша не сводил глаз с пламени свечи, бросающей прыгающие тени на стены подвала. Еще час или два свеча будет гореть, а потом он окажется в полной тьме, пока его не найдут или он тут не истлеет. Но кто его найдет? Кроме Энрика, никто не знает, что Петрониус в ловушке. И сколько ни стучи, никто не поможет.

Энрик! Теперь Петрониус понял, кто доносчик в доме мастера. Он никогда бы и не подумал, что под приветливостью и отзывчивостью подмастерья скрывается душа инквизитора. Они все попались на его удочку: мастер Босх, Якоб ван Алмагин, Петрониус, а возможно, и Ян де Грот с Питером. Ничего, эта собака еще попадется Петрониусу! Он собственноручно свернет негодяю шею — и с огромным нехристианским удовольствием.

В подвале становилось душно, кислый сырой воздух затруднял дыхание. Как зачарованный Петрониус смотрел на свечу, а она продолжала гореть.

Зачем Энрик заманил его сюда? Почему хотел устранить? Энрик оказался пауком, сплетшим паутину вокруг мастера Босха. Чего он добивается? И тут Петрониус ударил себя ладонью по лбу. Ну конечно! Два дня прошли. Патер Иоганнес обещал Петрониусу, что он исчезнет, и это удалось. Перед глазами юноши всплыл образ Энрика в черной сутане с капюшоном на глазах в трактире — это он выхватил у Петрониуса записку! Подмастерье почувствовал возрастающую слабость, закрыл глаза и отдал себя на милость судьбы. Но вскоре очнулся. Помочь можно тому, кто хочет, чтобы ему помогли. Пока у него есть свет, необходимо обследовать темницу. Дом полон тайн. Возможно, из подземелья есть выход.

Со свечой в руках Петрониус осмотрел стены. Они были каменными и казались непробиваемыми. Только на полу лежала глина, которая размякла от влаги и хлюпала при каждом шаге. Ни на одной стене не было видно ни потайной двери, ни лаза. Даже за трухлявыми полками он ничего не нашел. Петрониус прислонился к одной из бочек, держа свечу в левой руке.

Неожиданно пламя заколыхалось и едва не потухло. Невероятно! Поток воздуха снизу! Пламя выровнялось, свеча вновь горела ровно. Петрониус переместил свечу, и снова пламя запрыгало и потянулось в сторону бочек. Юноша последовал за ним, опустился на колено и исследовал бочку. Постучал по ней. Винная бочка оказалась пустой, следующая тоже. Затем Петрониус обнаружил отверстие для затычки величиной в палец, чернеющее в дереве бочки. Он поднес свечу к отверстию, и пламя сразу же повернуло туда. Петрониус глубоко вздохнул. Наверняка там какой-то ход. Если ему повезет и проход будет достаточно широким, чтобы пролезть…

Подмастерье отставил свечу в сторону и уперся плечом, однако бочка не сдвинулась с места. Когда Петрониус попытался еще раз, то поскользнулся на мокрой глине и толкнул свечу ногой. Она упала и с шипением погасла. Кромешная мгла окутала подмастерье. Петрониус прислонился к бочке и от отчаяния едва не закричал. Теперь он точно погибнет. Без света ему отсюда не выбраться.

Но нет, так просто он не сдастся!

Петрониус ощупывал дырку, а волоски на его руке шевелились от легкого ветерка. Юноша закрыл глаза и продолжал исследовать отверстие диаметром в два пальца. Оно казалось гладким и холодным. Затем в палец впился шип. Петрониус потянул за него, прижал… Неожиданно что-то звякнуло, и крышка легко подалась. Петрониус обернулся, схватил свечу и влез в отверстие, следуя за потоком воздуха, который теперь ощущался сильнее, пока не наткнулся на противоположную перегородку. Он осторожно ощупал ее — такая же задвижка! Подмастерье выполз из бочки и понял, что находится в помещении, большем по размеру, чем подвал. На стене в подсвечнике тлела лучина. Петрониус осторожно встал и, спотыкаясь, направился к ней, взял в руки, раздул пламя и поджег свечу.

От увиденного у подмастерья захватило дух. Все пространство было заполнено всякой всячиной: горшки, кастрюли, банки, книги и странные предметы, сложенные на полках вдоль стен. Со стороны дома в стену была встроена печь с железной треногой. На цепи висел тяжелый, покрытый сажей котел, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Именно печь вызывала циркуляцию воздуха. Каменные стены потемнели от сажи. На одной из них висели рисунки с кругами и полями, в которые были вписаны цифры и буквы. На конторке лежала раскрытая книга с цветными иллюстрациями. Петрониус подошел ближе и прочитал рецепт мази — он даже смог расшифровать ее составные части, такие как полынь, красавка, наперстянка, дурман, полевой корень, борец. Там было написано, как натирать маслом отдельные травы и высушенные растения, как долго и в каких пропорциях варить и толочь их.

Петрониус предположил, что здесь готовились отвары для мастера Босха, с помощью которых он создавал свой фантастический мир.

Так он оказался в лаборатории алхимика! Кто тут работал? Якоб ван Алмагин? Рецепт мази указывал на это.

Длинный Цуидер ничего не знал об алхимических опытах ученого. Конечно, не знал. С тех пор как доминиканцы пришли в город, он пользовался тайной лабораторией. Свои опыты ученый прикрывал сеансами позирования для портрета, на которых регулярно появлялся. Никто не мог предполагать, что Алмагин не просто сидел тут в качестве модели.

В голову Петрониусу пришла неожиданная мысль. Путь в лабораторию должен вести из кунсткамеры. Якоб ван Алмагин и мастер Босх позволили ему найти кабинет, чтобы отвлечь внимание от второй потайной двери, ведущей в лабораторию. По той же причине ученый не ответил на вопрос подмастерья, почему кабинет нельзя сделать доступным для всех. Он мог найти только то, что должен был.

Петрониус разрывался между желанием обследовать лабораторию и обязательством, данным мастеру. Если Энрик не лгал и Босх арестован, то картина должна исчезнуть, и ее нужно доставить в Оиршот. Когда поручение будет выполнено, можно вернуться и обследовать подвал. Петрониус понимал, что время не ждет.

Размышления подмастерья прервал шорох. Прямо над его головой повернули ключ, и дверь отворилась. Кто-то вошел в лабораторию.

Находчивый подмастерье присел за конторку, огляделся и пополз назад к бочке, через которую пришел. Оттуда он мог хорошо рассмотреть лестницу, проходящую по стене вдоль полок. К своему удивлению, Петрониус увидел на ней Якоба ван Алмагина. Когда ученый сошел вниз, он стал быстро все с себя снимать, чтобы переодеться в висевшее на крючке над печью одеяние.

Но прежде чем он успел облачиться в рабочую одежду, Петрониус вылез из своего укрытия и показался ученому.

— Магистр Якоб, не пугайтесь, это я.

С криком, будто к нему обратился сам черт, полуголый ученый обернулся. Теперь Петрониус знал, почему ему не удавалось нарисовать портрет. Он открыл тайну личности Алмагина.

 

XXI

Перед входом в мастерскую мастера Босха на рыночной площади стоял патруль. Петрониус закусил губу. Они расположились с Длинным Цуидером на углу Твидо-Корен и наблюдали за солдатами, внимательно следившими за любым передвижением перед домом мастера.

— Будем надеяться, инквизитор не сразу начнет обыск, — сказал Петрониус. — Если картина попадет ему в руки, он уничтожит ее. Полотно нужно доставить в Оиршот, я обещал это мастеру.

Повисла пауза. Длинный Цуидер, сидевший на корточках рядом, не проронил ни слова.

Там, в Оиршоте, находились боковые створки и сцена рая, которые мастер Босх заранее отвез в безопасное место. Только картину ада Петрониус еще не видел. Якоб ван Алмагин открыл ему, что она была написана там, в сельском уединении. И лишь средняя часть — «Райский сад» — еще находилась в мастерской.

— Нам надо попасть во внутренний сад через боковую дверь.

Длинный Цуидер покачал головой:

— Тогда придется проходить мимо охраны. Прикажешь лететь?

Петрониус прикусил губу.

— Можно попасть в сад через соседний дом.

— А в доме нет солдат?

Вопрос нищего остался без ответа. Никто не знал, что происходило здесь в последнее время. С момента ареста Босха и до их прихода сюда прошло несколько часов. Длинный Цуидер почесал голову и вытер пальцы о рубашку.

— Патер Иоганнес пока не решается войти в дом.

— Тогда вперед. Ты позаботишься о повозке, по возможности незаметно. Пока не стемнеет, мы должны вывезти картину за городские стены. Только тогда она будет в безопасности. Картина слишком велика, чтобы спрятать ее в городе. Я жду тебя в соседнем доме. — Петрониус протянул нищему несколько монет. — Для повозки, связного и для тебя. С Богом!

Длинный Цуидер улыбнулся:

— До скорого!

Петрониус последний раз посмотрел на стражу, с подозрением оглядывающую каждого, приближающегося к дому мастера. Они были угрозой, но и гарантией, что в дом никто не войдет незамеченным.

Петрониус обошел площадь и свернул на соседнюю улицу, изучая темные низкие дома. Какой из них ведет во внутренний дворик Босха? Все дома были похожи один на другой, с маленькими окошечками и разноцветными дверями. Подмастерье начал считать, наконец остановился перед одним из зданий и постучал. Ему открыла женщина — глаза ввалились, под ними мешки. Лицо сморщенное, как печеное яблоко.

Петрониус подошел к женщине и коротко объяснил ей, чего хочет. Свои слова он подкрепил несколькими монетами. Она не удивилась, не возмутилась и не сопротивлялась, открыла дверь и впустила подмастерье. Дом был мрачным, пахло сыростью, нечистым бельем, немытой посудой и остатками пищи.

— Вы живете одна? — спросил Петрониус, когда они прошли в коридор.

— Нет, я ухаживаю за мужем. Он лежит наверху, у него больные ноги.

Петрониус так и подумал.

— К нему заглядывает врач или цирюльник?

Старуха посмотрела на подмастерье своими невыразительными глазами.

— В дом не приходит никто. Доминиканцы всех выгнали.

Она говорила бесстрастным голосом, будто уже покорилась судьбе. Ожидая Длинного Цуидера, Петрониус узнал от хозяйки, что ее муж писал фрески. Но заказов давно не поступало, к тому же он заболел. Ноги больше не слушались, так как часто мерзли в холодных церквах. А зарабатывал он слишком мало, чтобы позволить себе таз с углем для работы зимой. Раньше он мог сидеть в саду, где напротив работали подмастерья и спрашивали его совета. Увы, все в прошлом. Муж не встает с кровати уже год. Теперь они вместе ждут его смерти.

Петрониус слушал историю жизни двух людей, и у него созрел план, который очень подходил к ситуации.

— Женщина, соберите свои пожитки, возьмите с собой мужа и забудьте на время о смерти. Я хочу, чтобы его осмотрел врач. Мы поедем в Оиршот, жена моего мастера тепло примет вас.

Старуха медленно теребила косынку.

— В нашей мастерской очень сыро.

— Кто говорит о мастерской? Я намерен подарить вам жизнь. Вашего мужа вылечит врач.

Старуха не хотела верить услышанному, но у Петрониуса не было времени на объяснения, так как в дверях появился нищий.

— Решайтесь, вы можете поехать на повозке.

Длинный Цуидер сразу все понял.

— Она будет ждать перед дверью, когда мы закончим.

Хозяйка провела мужчин к черному ходу и открыла дверь.

Петрониус действительно увидел дворик перед домом Босха. Узнал его по запаху. Аромат трав заполнил все помещение и вытеснил затхлый воздух. Юноша проверил сад, но солдат не заметил. Над ним на стене мастерской висел механизм для подъема тяжестей.

— Пока все хорошо, — сказал он подошедшему нищему. — А теперь — через боковую дверь и через кунсткамеру в мастерскую Босха.

Петрониус шел впереди, стараясь не шуметь. Тише кошки они пробирались по этажам в мастерскую художника. Казалось, в доме никого нет. Подмастерья, обычно шумные и веселые, сбежали, узнав об аресте Босха, нашли приют в домах своих моделей или у старого подмастерья Герда, который был женат и имел собственный дом.

— Картина стоит сзади, в нише, — скомандовал Петрониус, открывая дверь и входя в мастерскую.

Все было по-прежнему. Обыска в доме пока не проводили.

— Быстро! Надо закрыть картину тканью, набросить канат, но сначала кожаные лоскуты по краям. Всё за лестницей. Надо торопиться.

Петрониус и Длинный Цуидер работали слаженно, быстро упаковали картину и подтащили к люку.

— Нет бы твоему мастеру нарисовать маленькую картину, которую можно нести в руках. С этой мы надорвемся.

Петрониус не ответил, он искал канат.

Через люк поднимали для работы большие доски. Сам он не занимался этим, но, со слов Энрика и Герда, знал, что это ужасная канитель. Картина, изображающая сцену рая, была тяжелой и неудобной. С каждым шагом Петрониуса покидала уверенность, что он сумеет исполнить просьбу мастера Босха.

— Думаешь, веревка выдержит?

Нищий с недоверием рассматривал протертый в некоторых местах канат.

— Нужно попробовать.

Петрониус просунул конец веревки в подъемный механизм и обмотал другим концом картину, завязал узел и попросил нищего натянуть канат, а сам протолкнул картину через отверстие в крыше.

Потянулись секунды тишины и надежды, на лбу подмастерья выступил пот. Картина опустилась вниз, канат натянулся, раздался скрип, и средняя часть триптиха повисла над садом.

— Отпускай медленно! — приказал Петрониус. Подъемный механизм скрипел ужасно громко.

— Будем надеяться, что никто не услышит. Если охрана доложит инквизитору, нам лучше повеситься на этой веревке самим, — сдавленным голосом произнес Цуидер.

Подъемник выдержал вес, канат впился в руки, но вскоре тяга ослабла.

— Картина внизу!

Перед домом раздались голоса — кто-то громко отдавал приказы. Петрониус закрыл люк и поторопил Цуидера. Нищий влез в кабинет раритетов, а Петрониус быстро взглянул на улицу через смотровой люк. От увиденного сердце юноши сжалось. Перед домом стояли бургомистр, начальник стражи и, конечно, инквизитор. За ними в цепях, с гордо поднятой головой — мастер Босх. Очевидно, шел совет, как проникнуть в дом, потому что художник качал головой, отказываясь впускать незваных гостей. Торопливо, но стараясь не шуметь, Петрониус спустился по лестнице и оказался рядом с Длинным Цуидером. Тот уже отвязал веревку с подъемника.

— Пошли. Патер Иоганнес у дверей.

Друзья быстро пронесли картину через садик и исчезли в соседнем доме. В передней на низком стуле сидел фресочник, рядом — его жена. В воздухе пахло гноем и кровью.

— Мы поедем с вами, чтобы спасти картину, — проговорил старик. — Я уже не поправлюсь. Смерть поселилась во мне. Но отдать картину патеру Берле я не позволю.

Он с усилием выдавил улыбку, и Петрониус понял, какую боль переносит этот человек.

— Ваша единственная задача — доставить картину в Оиршот, — сказал старухе подмастерье. — Там ее примет жена мастера Босха. Положите мужа на картину и скажите, что у него заразная болезнь. Никто не станет обыскивать повозку. Возьмите. — Петрониус протянул женщине несколько монет. — На первое время хватит. Счастливого пути!

Петрониус и Длинный Цуидер погрузили картину и обоих стариков на повозку и провожали их взглядом, пока те не скрылись из виду.

— Нужно уносить ноги, — проговорил юноша. — Кроме того, у меня еще есть незаконченные дела.

 

XXII

— Не следовало вам возвращаться. Два раза подряд повезти не может.

Петрониус замер, глядя в гневное лицо инквизитора. Он не ожидал увидеть его здесь. Патер сидел у окна, широко расставив ноги и подперев голову руками. Свет полумесяца освещал келью.

— Некоторые люди, — зловеще улыбаясь, произнес он, — таковы, что почти каждый их шаг можно предугадать. Поэтому я и сижу здесь в ожидании, когда вы появитесь после побега из подвала.

Петрониус отдал патеру должное. За глупость надо наказывать, а если любовь слепа, следует бить палкой. Подмастерье проклинал себя за ошибку.

— Где Зита? — зло спросил он.

— Прежде чем вы решитесь на необдуманные действия, хочу сообщить, что во внутреннем дворике вас ожидает дюжина солдат городской стражи. Моя жизнь не в счет. Если я умру, очищать город от еретиков будет другой. — Инквизитор расправил плечи.

— А я мог бы подарить вам сотню тысяч лет в чистилище! — возразил подмастерье.

Патер Иоганнес рассмеялся и встал:

— Петрониус Орис, меня развлекают сказки для маленьких детей, но я в них не верю. Однако ответьте на один вопрос: где находится алтарный триптих вашего мастера?

— В безопасности. А если хотите знать точно, то почему я должен отвечать на ваши вопросы, когда вы оставляете без ответа мои?.. Где Зита?

Иоганнес фон Берле дважды прошел по комнате и открыл дверь в коридор. Помещение сразу же заполнил запах лаванды.

— Если вы имеете в виду маленькую монахиню, которая в этой келье выполняла свои обязанности, то она должна была уехать — в Брюгге, или в Амстердам, или даже в Рим. Что касается моего вопроса, вы все равно дадите ответ. А сейчас пойдемте.

В коридоре патер повернулся к Петрониусу:

— Вы очень ловкий молодой человек. Расскажите, как попали сюда. Вы появились неожиданно.

Петрониус насторожился. Серьезно ли говорит патер? Если да, то он не знает о дороге через сад и там нет его подручных.

Сейчас Петрониусу не оставалось ничего другого, как следовать за инквизитором, — один из стражников, ждавших на улице, приставил к спине юноши кинжал. Подмастерье неуклюже зашагал за доминиканцем. В руках у патера был факел, бросающий неверные тени на беленые стены дома.

Петрониус напряженно размышлял. Позади дома ждут Длинный Цуидер и его друг Ханнес с повозкой и одеждой для Зиты. Если ему удастся…

Они действительно повернули к винтовой лестнице, которая вела к двери во внутренний садик. Петрониус лишь слегка прикрыл ее, чтобы не вызывать лишнего шума, когда они будут возвращаться с Зитой. Патер Берле маячил впереди, солдат следовал за подмастерьем. Петрониус заметил, что на узкой лестнице стражнику неудобно держать кинжал и он опустил его. Сердце подмастерья подпрыгнуло, ладони вспотели. Он ощущал сырость стен, а подошвы его кожаных башмаков нащупывали неровности ступеней. Лестница все больше сужалась, момент был подходящий. Нужно действовать.

Петрониус ударил патера Иоганнеса ногой в плечо, и тот стукнулся головой о стену. Светильник упал на пол, свеча погасла.

Юноша протиснулся мимо патера, поспешил вниз по лестнице, рванул дверь и быстро закрыл ее за собой. Солдат не видел его. Теперь у Петрониуса было несколько минут, чтобы скрыться. Он пробежал через дворик и исчез в пристройке.

— Цуидер, Ханнес, где вы?

Петрониус вглядывался в темноту и тут у черного хода заметил движение. Он поспешил туда.

— Цуидер, Ханнес, быстро! Патер Иоганнес и его палачи преследуют нас!

Юноша споткнулся, так как слишком поздно увидел на земле перед собой тело. Он наклонился, не желая верить глазам. Ханнес! И в спине его торчал нож.

— Что?.. — тихо спросил он в темноту.

Ответ пришел быстро. Дверь отворилась, и в лунном свете блеснул клинок. Петрониус попытался увернуться, но нож попал ему в грудь между рукой и ребром. Острая боль пронзила тело. В свете ночных звезд он успел заметить шрам на щеке. Реальный мир казался далеким и уходил все дальше.

Петрониус услышал голоса двух человек.

— Он мертв? Кто-то ощупывал его руками, щипал за одежду.

— Мертв, никаких признаков жизни.

— Прекрасно, — пробормотал кто-то, в то время как Петрониус уходил в никуда. — Никто не должен знать обо мне больше, чем я сам. Пусть отправляется к червям. И почему он был таким любопытным? Пример других должен был предостеречь его.

Последние слова проникли в сознание подмастерья, и он погрузился в безграничную тьму, унося с собой имена убийцы и его хозяина.

 

XXIII

— Сеньор Кайе! Михаэль, что с вами?

Кайе пронзила боль, он открыл глаза и увидел над собой лицо патера Берле. Рука сразу нащупала в кармане перочинный нож.

— Проклятие! — раздался из-за письменного стола ворчливый голос Антонио де Небрихи. — Почему мы должны прерываться именно сейчас?

— Черт возьми, патер! — простонал Кайе. — От вашей манеры рассказывать истории мне становится жутко. Еще несколько мгновений в том времени, и я стал бы жертвой убийцы. Что из сказанного вами правда, а что — чистой воды вымысел?

После того как Берле помог реставратору подняться, он снова сел на стул, и все же его голос дрожал.

— Почти все. Я просто не успел закончить. Вы сползли с кресла и ударились головой.

Кайе с удивлением смотрел на патера, контраст между черной одеждой и белым лицом которого казался неестественным.

Антонио де Небриха тоже вернулся в настоящее. Он встал из-за стола и попытался размять ноги.

— Все это есть в вашей рукописи?

— Вы не верите мне, сеньоры? Впрочем, я не обижаюсь.

— Поймите, — поспешил возразить Кайе, — все звучит как-то фантастически.

Антонио де Небриха сел напротив патера, тогда как Кайе ходил по комнате взад и вперед, чтобы стимулировать кровообращение. Он потирал виски пальцами, желая прогнать головную боль, и ощупывал свою шишку.

— Думаю, то, что мы узнали о картине, продвинуло нас вперед, — констатировал Небриха. — Ваш рассказ меняет перспективу. Даже не могу описать вам, какие чувства вызвала во мне эта история. Будто в вековом хаосе наконец воцарился порядок. — Антонио поднял вверх обе руки, словно собирался совершить молитву. — Теперь наша очередь. Я хочу попытаться, опираясь на вашу историю, свести воедино то, что уже выстраивалось в моей голове.

Патер Берле провел рукой по лицу. Казалось, он тоже страшно устал.

— То, что я рассказал вам о картине, — лишь фрагменты.

Патер Берле откинулся на стуле и закрыл глаза. Кайе принес стул для себя, и мужчины образовали круг. Реставратор оперся руками на спинку стула.

— Я лучше постою.

В комнате было душно и слишком тепло. Кайе расстегнул две верхние пуговицы рубашки и провел рукой по небритому подбородку. Исподволь он наблюдал за священником. На лице патера все отчетливее проступала неуверенность. Он нервно ломал пальцы, взгляд рассеянно бродил по комнате.

Антонио де Небриха ни на что не обращал внимания. Срывающимся голосом он начал свое повествование.

— В наше время мы верим, что жизнь идет по прямой линии. Она начинается рождением и оканчивается смертью, как доказывает нам время. Потом нить идет прямо в будущее.

Небриха замолчал, откашлялся, будто хотел, чтобы сказанное звучало убедительнее. Патер Берле смущенно смотрел в пол, не переставая теребить пальцы.

— Это слишком упрощенная картина нашего существования и, возможно, неверная.

Кайе попытался что-то возразить, но Небриха взмахом руки остановил его:

— Я бы хотел привести несколько примеров, чтобы показать, что в природе все происходит не так, как мы себе представляем. Наша жизнь состоит из повторяющихся циклов, даже если мы не хотим в это верить. Дневной цикл, цикл времен года, цикл, за время которого Солнце проходит по своей орбите вокруг центра Млечного Пути. И даже в космосе некий огромный цикл определяет нашу жизнь, пока материя универсума не остановит экспансию, не повернет и не сведет воедино все млечные пути, солнца и планеты когда-нибудь в будущем.

— Что же неверно в идее прямой линии? — с издевкой спросил патер Берле.

Голос его дрожал, будто он боролся с волнением. В дискуссию вступил Кайе. Ему стало ясно, куда клонит Небриха.

— Церковь и ее представители. Мужчины знают только одно движение вперед от рождения до конца в раю. Никаких циклов, никаких кризисов, и бесконечное течение времени. Такое представление заключено в идее прямолинейности.

Антонио де Небриха заметил капли пота на лице священника и кивнул Кайе, чтобы тот включил вентилятор.

— Женщины, патер Берле, думают иначе. Они ближе к идее возвращения по причине женских циклов, смены плодовитости бесплодием. Их тело тесно связано с лунным циклом. Поэтому большинство идей о прямолинейности уходят корнями в патриархат и поддерживаются патриархальными структурами.

Кайе опустился на стул. Перед глазами встали Зита и Грит Вандерверф, эти два образа странным образом привлекали его. Патер Берле смотрел на пол, сцепив пальцы.

Небриха уверенно продолжил:

— Идея прямолинейности — западная, современная, но не единственная, описывающая ход времени. У людей позднего Средневековья господствовала мысль о циклической природе времени. Все повторяется в новом круговороте, и где-то между этими циклами находится настоящее.

Антонио де Небриха не обращал внимания ни на патера Берле, ни на Кайе, которые с трудом следили за ходом его мыслей. Лицо патера становилось все бледнее, он постоянно вытирал пот с лица.

Взгляд Кайе обратился к репродукции «Сада наслаждений», и неожиданно он обнаружил повсюду на картине круговороты.

— Вы, конечно, уже обратили внимание, патер Берле, что в картине много таких циклов: круговорот птиц, прогулка верхом вокруг пруда, начало картины с сотворения мира до падения в ад. Я считаю их уже несколько лет — шары, круги, наполняющие прежде всего среднюю часть. А теперь сделаем вывод. Во многих культурах, с которыми наверняка был знаком Босх, циклический ход времени разделен и подтвержден ритуалами. Возьмем только один пример: античность. В античном мире господствовала мысль о возвращении одного и того же, вечного. Приверженцами этой идеи были прежде всего стоики. Для них не существовало ничего, чего не было бы раньше. Поэтому не существовало никакого начала жизненного цикла. Каждый век повторяется до мельчайших деталей, так что людям предстоит вновь и вновь проживать свою жизнь. Эта мысль захватывает дух, даже если ее нет в нашем триптихе.

Патер Берле продолжал тереть пальцами лоб и смахивать капли с верхней губы. Полуденная жара постепенно проникала через окна подвала, лишь вентилятор помогал поддерживать более или менее сносные условия. Кайе, незаметно наблюдавший за Берле, предполагал, что причиной такого потоотделения была не жара. Священника мучил ход мыслей Небрихи. В голове Кайе все нити истории сплелись в один клубок. Разве не эти мысли были представлены в объяснениях Якоба ван Алмагина к картине Босха, разве сам Босх не говорил о том же?

— И к какому заключению по поводу картины мы придем, Антонио? — спросил Кайе хрипло — от жары у него пересохло горло.

— Что она содержит послание, связанное с невероятно длительным циклом, Михаэль.

— Потому что адамиты провозглашали новое учение вечного повторения и возвращения, сеньор Небриха?

— Верно, патер. В нем не было места Богу, и потому такое произведение являлось подозрительным для католической церкви.

Антонио де Небриха вскочил. Он был в своей стихии.

— Допустим, идея картины возникла у Босха под влиянием Алмагина. Можно предположить, что картина содержит каббалистические идеи. Одним из главных принципов Каббалы является искажение действительности с целью скрыть ее от взгляда профана и сделать доступной посвященному. Так Книга Еноха говорит о космическом занавесе, плаще памяти. Он должен содержать наглядное изображение всех вещей, которые были созданы со дня сотворения мира. Все события в конце концов вплетаются в этот плащ. Два других принципа Каббалы состоят в том, что все сводится к последнему столкновению между добром и злом и в конце концов зло должно быть разоблачено. Только мистики, некоторые посвященные знали о времени столкновения и могли сообщить об этом простому народу.

Небриха уже ходил вокруг Кайе и патера Берле кругами, будто хотел подкрепить таким образом свои мысли о цикличности. Он тяжело дышал, и его суетливость контрастировала со спокойствием Берле, который, по наблюдениям Кайе, готов был взорваться.

— Итак, у нас есть обоснование принципа построения картины, Михаэль. Добро и зло в своих самых сильнейших проявлениях на правой и левой створках триптиха и учение о круговороте мысли в центре. Возможно, мы застали первые дни сотворения мира, так как все люди одного возраста, и на картине нет ни стариков, ни детей.

— И все люди — ученики. Они учатся любви, симпатии, нежности и пониманию мира, — вставил Кайе.

— И последнее, господа, прежде чем мы обратимся к картине: иудейско-христианские традиции очень тесно связаны с числом 7 — семь дней недели, семь таинств, семь возрастов жизни, семь больших религиозных праздников. И квадрат числа семь используется часто: еврейский праздник Вохенфест праздновался через семь недель после праздника первого снопа, что означает 7x7. Пасху празднуют за пятьдесят дней до праздника урожая, что означает 7x7 + 1. Весь еврейский календарь основан на семицикличности: семь дней недели, семь отрезков по пятьдесят дней, известен даже так называемый большой цикл 7 х 7000.

До сих пор патер Берле молчал, но тут его прорвало.

— Прекратите, прекратите! — застонал он, закрыв уши руками. — Вы грешите, все это ересь! Такие произведения не должны видеть света Божьего. Их надо скрывать от глаз, чтобы люди не пошли по ложному пути.

Патер Берле кричал истерически, захлебываясь от эмоций. Антонио де Небриха смотрел на него широко раскрытыми глазами, словно пробудившись ото сна.

— Вы что, не понимаете, Берле? — Он указал на листочки бумаги на стене. — PSSNNMR, posse non mori, если все повторяется, если каждая деталь или грубые линии событий возвращаются, как зима и лето, то это — бессмертие!

— Кто сказал? — спросил Берле на сей раз мягким, почти льстивым голосом.

— Наша загадка из букв. Способность не умирать. Бессмертие. Вечно повторяющийся цикл. Простая мысль.

Антонио стоял перед «Садом наслаждений» с распростертыми руками.

— А теперь проясняется и второй символ — сова. Она говорит: взгляни на события с другой стороны. Нет рая и нет конца развитию. Есть цикл и вечный круговорот.

Раздался пронзительный крик. Кайе испуганно вскочил:

— Патер Берле, что с вами?

Патер колотил себя по скулам, будто хотел выбить слова, засевшие там. Антонио, казалось, не слышал диких воплей Берле, он обернулся и уставился на Кайе:

— Михаэль! У нас есть негативы к третьей части. Может, на них мы найдем ответ. Надо увеличить. Нужен ключ к разгадке.

Берле, в ярости уронив стул, вскочил. Его лицо окаменело. Только в глазах горел огонь да дрожали зрачки.

— Вы никогда не узнаете тайну! Никогда! — крикнул Берле и оттолкнул Кайе, который попытался загородить ему дорогу.

На пороге патер резко обернулся, на лице его были ненависть и отвращение. Затем он устремился прочь.

 

XXIV

— Я решила, что вы забыли обо мне, доктор Кайе.

Грит Вандерверф, освещенная солнцем, стояла перед входом в реставрационные мастерские. Кайе был сражен красотой ее кожи, которая на свету приобрела бархатный оттенок. Красный цвет платья оттенял каштановые волосы до плеч.

— Нам пришлось предпринять меры безопасности, сеньора Вандерверф.

Кайе расцеловал психолога в обе щеки. Никогда еще этот испанский обычай не доставлял ему такого удовольствия.

— Меры безопасности? Зачем?

Кайе пригласил Грит войти. Сделал знак привратнику — тот открыл дверь и снова закрыл ее за ними. Кайе показалось, что Грит принесла с собой в темный коридор здания частичку солнечного света с улицы. Вандерверф была в тесно облегающем платье с глубоким вырезом. Бедра соблазнительно покачивались, и Кайе подумал, что его намеренно очаровывают.

— Патер Берле был здесь, вот почему такие меры предосторожности.

— Он был здесь? — Грит внимательно посмотрела на Кайе. — Я предупреждала твоего коллегу. С «Садом наслаждений» все в порядке?

Кайе был удивлен обращением, но ответил непривычным для себя «ты».

— Нет, Грит. Он не прикоснулся к картине. Еще нет. Он проник в кабинет Антонио. Я выследил его. Патер был очень разгневан и сломя голову выскочил из здания. Однако прежде Небриха смог выудить у него еще одну часть рассказа.

Грит задумчиво кивнула, потом взяла Кайе под руку, и они пошли в направлении мастерских.

— Полагаю, вы не вызвали полицию. Весьма неосторожно с вашей стороны. Берле опасен.

— Он был в курсе нашей работы. А Небриха хотел узнать, соответствуют ли открытия, сделанные нами на картине, действительности.

— И что же?

По пути в реставрационные мастерские Кайе рассказал Грит о значении надписи «PSSNNMR», о каббалистической нумерологии в имени Босха и мыслях о цикличности, которые развивал Небриха.

Грит слушала и улыбнулась, узнав, что ее намек на имя Босха вызвал такую бурную реакцию. Только когда Кайе упомянул Алмагина, Грит заволновалась:

— Что о нем известно патеру Берле?

— Ну, этот человек что-то скрывал.

Пройдя пост охраны, они вошли в мастерские. Свет, проникавший через множество окон, наполнял помещение, и волосы Грит засияли красным пламенем. Кайе на мгновение закрыл глаза, чтобы привыкнуть к слепящим лучам. В мастерской на мольбертах стояли четыре картины большого формата, перед ними лежали инструменты реставраторов. В центре располагалась доска «Сада наслаждений». Картина сияла яркими красками. Грит подошла к картине, чтобы оценить работу реставратора.

— Вы убрали все отслоения и скрыли трещины. Следов кислоты и в самом деле не осталось.

Реставратор посмотрел сначала на картину, затем на совершенные формы Грит. И не смог решить, что привлекает его больше.

— Я считаю эту картину Босха произведением для тех, кто находится в поиске. Взгляд переходит от фигуры к фигуре, от сцены к сцене. Я спрашиваю себя: где спрятана тайна? И думаю, что она откроется нам, если правильно поставить вопрос.

Кайе в растерянности смотрел на картину. Он еще никогда не рассматривал ее с такой позиции.

— И какой вопрос задала бы ты?

Грит пожала плечами и обернулась к реставратору:

— Если бы ты знал, Михаэль, что нашей жизни суждено вечное возвращение и ты захотел бы передать эти знания другим поколениям, как бы ты сделал это?

Кайе был обескуражен вопросом и вновь сосредоточился на картине.

— Есть две возможности. — Он подумал об идее Небрихи. — Если возвращение определено до малейших деталей, я бы не стал ничего делать. Ибо каждый рисунок, картина, каждый намек погибнет при Апокалипсисе, и ничего из старого мира не перейдет в новый, поскольку там все и так повторится. Но если это соображение неверно и повторение включает в себя развитие, я бы написал книгу, нарисовал картину, которые переживут века, так как имеют собственную ценность.

— Я пришла к такому же заключению, Михаэль. Послушай, ты знаешь историю Якоба ван Алмагина, как она записана в рукописи. В ней есть кое-что, о чем умолчал патер Берле.

Кайе насторожился. Небриха прав: Грит знает больше, чем готова рассказать.

— Предположим, что веками существовали организации или группы ученых, представленные различными объединениями. Их находят в иудаизме и христианстве, у тамплиеров и у членов Алой и Белой розы, у масонов и в других братствах. Не более пяти-шести человек. Их выбирают из своих рядов и посвящают в таинство.

— Прекрасно. А каким образом эти люди связаны с нашей картиной? И откуда тебе это известно?

— Я только предполагаю. Как я к этому пришла, расскажу в следующий раз. Якоб ван Алмагин принадлежал к такой группе. Он был одним из величайших умов своего времени. Уже тогда следовало принимать решение, хотя, возможно, его приняли намного раньше, только не смогли осуществить. Записать знание о предстоящем повороте и сообщить «мудрецам будущего». Они хотели перенести информацию о прошлом в будущее.

— Если я правильно понимаю, «Сад наслаждений» — это эксперимент. Попытка. Но картина слишком оригинальна, слишком умело выполнена и слишком хорошо продумана. Односторонняя интерпретация картины — дань современности, отражение концепции людей с узким кругозором. А это полотно далеко не однозначно.

Кайе подошел ближе к Грит и почувствовал аромат ее духов.

— Нет, не эксперимент, Михаэль. Благодаря принадлежности к адамитам Алмагин мог не только сформировать их идейное наследие и перенести его в картину, но и придать отдельным частям триптиха двойное значение и использовать для своих целей, для следующего уровня. Картина стала своеобразной машиной времени, которая движется в будущее, чтобы там ее правильно прочли.

Кайе отвел взгляд от волос Грит и посмотрел на картину.

— Как можно верить, что кто-то в состоянии обнаружить скрытые знаки под слоем краски? И кто сейчас должен прочесть их?

— Возможно, такой человек, как патер Берле. В его рукописи определенно есть ключ к пониманию «Сада наслаждений».

— Именно! Послание не было обращено к патеру и ему подобным. Но он всерьез верит в его существование и не успокоится, пока не уничтожит картину.

Взгляд Кайе переходил от картины к Грит и обратно. Женщина стояла очень близко к нему, ее запах дурманил.

— Если я правильно понял тебя, Грит, то посвященные существуют и сегодня. Однако если группа собирающих знания о развитии мира передает их из поколения в поколение, то почему они до сих пор не раскрыли тайну?

Грит Вандерверф медлила с ответом.

— Возможно, потому что часть этих людей во времена инквизиции погибла на костре, не успев передать свое знание.

— Откуда ты знаешь? До сих пор я думал, тебя интересует только патер Берле и его болезнь. Или он уже успел рассказать тебе что-то?

Грит Вандерверф повернулась к Кайе. Тот продолжал:

— Или предположения Антонио де Небрихи верны и ты член братства адамитов, которые были уничтожены четыре сотни лет назад?

Грит не сводила глаз с реставратора и упорно молчала.

— А если адамитов не уничтожили? Если они ушли в тень, чтобы спастись от гибели? Братья и сестры свободного духа расселились по Голландии, Франции и части Германии. Они покинули родные места и поселились при поддержке братства там, где было безопасно и где никто их не знал.

Серые глаза Грит напоминали Кайе замерзшую поверхность воды зимой, когда солнце просвечивает сквозь прозрачный лед. Его взгляд словно проваливался в бездонную глубину.

— Секта пропала в катакомбах истории. Я прав, Грит? И все же была причина, облегчавшая пребывание в подполье: знание о существовании тайного учения. Однако не только адамиты искали его. Инквизиторы тоже. Причина проста и ясна. Секта знала о послании, которое церковь хотела бы заполучить и спрятать навсегда. Послание содержалось в «Саду наслаждений». Не было только указаний на суть послания. Пока никому ничего не было известно наверняка, картину не уничтожали. Только по этой причине она существует до сих пор.

— Сказки, Михаэль, — бросила Грит. — Тебе надо бы книги писать. Итак, я — член общества адамитов. В наше время не нужны секты, чтобы проводить в подвалах и на чердаках тайные нудистские службы. Можно выйти открыто, да еще и собрать вокруг себя целую толпу зевак. У тебя богатая фантазия, дорогой.

Кайе схватил Грит за руку и подвел к картине.

— Секта считает себя избранной. Избранной, потому что адамиты знали тайну. Однако тайна утеряна, а они уверены: это что-то великое. — Кайе указал на фигуру читающей рыбы. — Здесь написано «Posse non mori». Неспособность умереть, бессмертие. Если адамиты догадывались об этом, то у них была причина сохранять секту в течение четырехсот лет. И когда было совершено покушение на картину, они выбрались из укрытия, чтобы ухватить судьбу за хвост. Картина давно не давала им покоя, только никто не знал, как ее интерпретировать.

— Абсурд, Михаэль! Лучше подумай, как защитить триптих от патера Берле. Я убеждена: он попытается уничтожить его.

Кайе полагал, что в ставших непроницаемыми глазах Грит Вандерверф нашел подтверждение своей догадке. Но он намеревался выудить из нее все и потому выложил козырь, который у него возник в уме в начале разговора. Реставратор указал на створку со сценой ада:

— Там мы нашли знак, но еще не смогли проанализировать его. Интересное открытие. Третье! Берле о нем не упоминал.

Кайе заметил, как Грит сделала маленький шаг в его сторону. Их бедра соприкоснулись. Кайе почувствовал легкое возбуждение, но старался избегать взгляда женщины. Она стояла вплотную к нему.

Реставратор попытался сменить тему:

— Надо принять дополнительные меры безопасности. Вероятно, нужны еще несколько постов охраны. Руководство музея, думаю, согласится. Могу я оставить тебя одну? Скоро придет Небриха.

Грит улыбнулась и кивнула реставратору. Отступила на шаг и пропустила его. Затем повернулась к «Саду наслаждений», достала лупу из сумки и стала изучать среднюю часть триптиха, не обращая никакого внимания на Кайе.

 

XXV

— Я считаю всю эту болтовню о так называемых мудрецах безумием. Отвлекающим маневром Грит Вандерверф.

Антонио де Небриха перехватил Кайе по пути к мастерским. Он размахивал левой рукой, держа в правой несколько засаленных книг.

— Хорошо, Михаэль, что вы назвали Грит адамиткой. Это отвлечет ее и даст нам возможность узнать, почему она на самом деле так интересуется картиной.

Кайе обмахивался конвертом. Воздух в коридорах к обеду стал раскаленным. Только в мастерских работали кондиционеры, поддерживающие необходимую для картин температуру. Когда реставраторы вошли в мастерскую, Грит там не было.

— Куда она ушла?

Антонио де Небриха приблизился к картинам. Доски были поставлены так, что доходили до пола, а с помощью небольшой подъемной платформы их можно было поднять и перевернуть, таким образом достигая любой части триптиха.

— Воспользуемся случаем и поговорим о вещах, которые ее не касаются, например, о третьей части картины. Вы сделали увеличение?

Кайе поднял над головой конверт. Он озирался по сторонам, ища Грит.

— Может, она пошла в туалет?

— Или стоит за картиной, чтобы лучше рассмотреть обратную сторону.

Из-за боковой створки раздался голос, и оттуда появилась Грит Вандерверф.

— И что же, интересно, меня не касается? Вы хотели скрыть от меня какую-то тайну?

Антонио де Небриха закусил губу и вымученно улыбнулся:

— Мы не собираемся ничего утаивать от вас. Хотя глубокая интерпретации картины интересна только историкам-искусствоведам. Для любителей это будет скучно.

— О! — возразила Грит. — Вот ваш коллега считает меня не любителем, а адамитом и соответственно достаточно компетентной для ваших объяснений.

Антонио сторонился. Кайе заметил, что манера Грит раздражает старого реставратора. Психолог повесила на шею ленту рулетки, в руке держала лупу и была похожа на последовательницу метода Шерлока Холмса. Небриха усмехнулся:

— Серьезные инструменты, ничего не скажешь.

Грит не обратила внимания на его слова. Она повернулась к картине и принялась объяснять:

— Средняя часть триптиха состоит из трех частей: верхняя сфера, в которой доминируют пять причудливых башен-скал и странные водяные существа. Ниже на картине господствует огромный хоровод: триумфальное шествие вокруг пруда. Оптически он отделен от переднего плана зеленым поясом, на котором находятся группы людей, и населен многочисленными животными, птицами и растениями. Во всех трех сферах появляются необычные сосуды, шары и трубки, однозначно указывающие на алхимическое искусство.

Грит говорила сухо и деловито, будто повторяла это уже сотый раз. Затем взяла рулетку и приложила измерительную ленту к картине.

— Если провести по диагонали крест, то в центре картины окажется фигура весьма необычного всадника на льве. Он держит в руке рыбу и указывает в направлении звериного хоровода вокруг пруда.

Затем Грит повернулась к мужчинам с ехидной улыбкой, которую Кайе, впрочем, нашел очаровательной.

— Сеньор Небриха, этому есть очевидное объяснение. Рыбы — символ христианства. Лев, на котором скачет всадник, — царское животное. В средневековой иерархии животных он приравнивался к Христу. Кроме того, есть и другая связь между Христом и этим хороводом. В алхимических рукописях сказано: суть Бога есть колесо.

Небриха внимательно слушал. Когда Грит Вандерверф начала говорить о льве, он открыл одну из книг — истрепанный коричневый томик, который держал в руке. На обложке Кайе заметил знаки зодиака.

Неожиданно Небриха перебил Грит:

— Если я правильно прочел в книге, сейчас мы живем под знаком Рыб и скоро перейдем в созвездие Водолея. Земная ось вращается по кругу. Лишь раз в двадцать пять тысяч семьсот двадцать пять лет она совершает полный оборот. А теперь посмотрим на круг зверей. Ось Земли проходит знаки зодиака против часовой стрелки: Рыбы, Водолей, Козерог, Стрелец. С точки зрения астрологии Христос — господствующая личность эпохи Рыб, знака зодиака, при котором начался его мир. Скоро мы перейдем в знак Водолея. Противоположный Рыбам знак зодиака — Дева, Водолею — Лев. В картине предостаточно указаний на эту смену.

Небриха, не выпуская из поля зрения Грит, подошел к картине. Он явно медлил с продолжением, будто подыскивал правильные слова.

— И в итоге над всем парит яйцо, мировое яйцо алхимиков. Знак и указание на новое начало.

Грит Вандерверф выдержала его взгляд.

— К этому надо добавить, сеньор Небриха, что все всадники — мужчины.

— В трудах искусствоведа Вильгельма Френгера учтены только мужчины. За одним исключением: две фигуры под мужчиной, несущим рыбу, похожи на жениха и невесту.

Кайе покачал головой.

— Ерунда! — бросил он. — Мне эта картина напоминает изображение на гербе храмового ордена: два монаха, скачущие вместе на белом коне. Намек на бедность и смирение, но в то же время и на жизнь с определенной целью. Вот что имеется в виду. Однако цель остается скрытой, ведь оба ничего не видят под своим цветочным колпаком.

Небриха провел руками по картине, считая фигуры.

— Сотня мужчин вокруг озера и тридцать три женщины, купающиеся в нем. Это не может быть случайностью. Почему купаются только женщины?

— И нет детей и стариков, — вставила Грит.

Вандерверф переминалась с ноги на ногу, озиралась по сторонам, ища возможность присесть. Кайе бросился искать стул. Нашел две табуретки и поднес к картине.

Небриха тут же уселся на одну из них. Кайе предложил табуретку Грит, и та с благодарностью улыбнулась.

Наступившую тишину прервал Небриха:

— Послание так запутано, что даже в серьезной большой книге, невозможно объединить и объяснить все аспекты.

Кайе наблюдал за Грит.

— Что мы пропустили? — спросил он ее. Неожиданно Небриха ударил себя ладонью по лбу. Встал со стула, опустился на колено перед справочником символов и стал его листать.

— Аисты! Перед всадником с рыбой скачут на кабане два аиста. Разве аисты не посланники весны, предвестники новой жизни, приносящие детей? И разве один аист не смотрит назад, на век Рыб, в то время как другой смотрит вперед, в будущее?

Грит Вандерверф наморщила лоб.

— Кабан, скачущий перед человеком с рыбой, — знак бога войны Ареса и других богов смерти. Они опустошают поля, символизируют войну и разрушения. Многие авторы тех времен приписывают кабану дьявольские черты, — добавила она.

«Ну, это слишком, — подумал Кайе, — бог войны, бог смерти, дьявол!»

— Не испытывайте мое терпение. Если речь действительно идет о новой эре, как можно опираться на эзотерику? Новое время должно начаться с рождения представителя Водолея и большой войны. Кто поверит в такое!

Словно не слыша его, Небриха продолжал:

— Вы полагаете, Михаэль, патер Берле так боится расшифровки послания картины, потому что в ней зашифрован рецепт приготовления макарон? Нет, речь идет о большем!

Грит Вандерверф подвинулась и встала рядом с Кайе. Он почувствовал тепло ее тела.

— На книге в руках утконоса написано «Posse поп mori», Михаэль. Бессмертие как тема вечного круговорота. Кто бессмертен, тому не нужен Бог, Михаэль. Он сам становится Богом. Католическая церковь уже знала об этом и позаботилась о том, чтобы их — не Христово! — учение было бессмертным. Очевидно, в картине скрыто послание, угрожающее церкви.

— Тогда получается, уничтожить картину хочет церковь?

Антонио де Небриха покачал головой:

— Необязательно. В конце концов, патер Берле мог действовать самостоятельно, ведь определенные симпатии и антипатии запечатлеваются в душе. Нельзя разделять свои интересы и интересы высшие. Возможно, тут есть связь с тайной, окружающей Якоба ван Алмагина.

Грит Вандерверф насторожилась. Она мягко отодвинула Кайе в сторону и нетерпеливо повернулась к Небрихе:

— Что Берле рассказал об Алмагине?

Кайе вспомнил, что Грит уже задавала ему этот вопрос.

— Почему тебя это так интересует, Грит?

— Простое любопытство.

В мастерскую вошел сотрудник музея, огляделся и направился к реставратору.

— Сеньор Кайе, пришли господа из службы охраны. Не могли бы вы их проинструктировать?

Кайе кивнул.

— Ах да, Антонио! Я сделал копию. Вот она.

Небриха отвернулся от картины и нахмурился.

— Конечно, я посмотрю. — Он бросил косой взгляд на Грит и добавил: — В должное время.

Прежде чем Кайе вышел в сопровождении сотрудника музея, Грит тайком пожала ему руку. На пороге мастерской реставратор еще раз обернулся и посмотрел в серые глаза Вандерверф. Они были полны холодного огня.

 

XXVI

— Еще четыре охранника. Полагаете, этого достаточно, Михаэль?

Антонио де Небриха торопливо семенил рядом с Кайе.

— А вы считали, они пришлют целую гвардию только из-за наших опасений, что сумасшедший патер Берле может уничтожить картину? По мнению руководства музея, четверых более чем достаточно.

— Да не бегите вы так, я же старый человек.

Кайе притормозил и подождал, пока коллега догонит его.

— А Грит просто ушла?

— Я говорю вам, вы недооцениваете ее. Она о чем-то умалчивает. И слишком хорошо осведомлена о картине.

Кайе кивнул:

— Я тоже так думаю. Диагональ с рыбой в центре… Грит обескуражила меня.

Реставраторы медленно шли рядом.

— Более того, она полагает, что аисты — посланцы весны, как Водолей — весенний знак зодиака. Это неоспоримо. Во времена Босха люди жили алхимией и астрологией, как мы живем космосом и знанием о межпланетных путешествиях. Их окружала магическая природа. Огонь, землю, воду населяли существа, о которых мы не имеем никакого представления. Мир, несмотря на эти элементы, оставался прозрачным. Ученые умели облекать его в формулы, рассчитывать и абстрагировать. Нам следует быть внимательными к числам и их соотношениям. 33 — число совершенства. 33 года Христос жил на земле, 33 года правил царь Давид, и идеальный возраст святых в исламском раю составляет 33, как и количество женщин в воде. Я считаю значимой еще одну взаимосвязь. Женщины стоят тремя группами, две одиночки и три группы по два человека. Числа 33 и 99 связаны между собой через 3. Число 99 стоит перед числом 100, числом полного совершенства. Если мы сложим всех участников нашего конного хоровода, то получим 99, если одна из них женщина, и 100, если все они — мужчины. Число 100 — число абсолютного добра в древнегреческом мире. В христианском мире это просто большое число. В народе говорят «я сто раз тебе повторял», если имеют в виду «часто». Сто может указывать на век, столетие. Кайе был изумлен. Под таким углом зрения он картину никогда не рассматривал. И контраргументов у него не нашлось.

— И все это рассказала она?

Небриха кивнул.

— Конверт еще у вас, Антонио? Она знает о нем?

— Конечно, нет.

Кайе почесал затылок, затем вошел в мастерскую и встал перед «Садом наслаждений».

— Почему тут столько животных? — вдруг спросил он.

— Век Рыб был эпохой противоречий власти, представленной такими животными, как грифы и пантеры, эрой покоя и мира, представленной лошадьми, эрой плодородия, что выражено образом козы, и голода, вызванного демоническим влиянием, которое воплощает медведь. Белка — символ веры и означает Христа, олень — образ жизненной силы и любви. Скопление аллегорий и символических ценностей средневековой живописи, соблюдать которую Босх был обязан.

Кайе пребывал в нерешительности: столько информации, затронуты такие разные темы. Разве может все это быть скрыто в одной картине?

— Если я вас правильно понял, сеньор Антонио, хоровод свидетельствует о том, что эра Рыб, в которой господствовал Христос, заканчивается, и на горизонте видна новая эпоха. В то время как уходящая эпоха полнилась противоречиями, новая будет спокойной и безопасной, как купание в пруду, в котором люди могут наслаждаться бытием.

Небриха остановился и с удивлением посмотрел на

— Именно так я бы интерпретировал среднюю часть триптиха. Пойду еще дальше и возьму на себя смелость утверждать, что нижняя часть картины содержит учение адамитов, тогда как средняя… назовем это пророчеством мудрецов. Что заключает в себе верхняя часть, я пока не знаю. Только одно мне бросилось в глаза: эти черные амфибии могут быть водолеями. В конце концов, никто не знает, как они выглядели. Мне непонятен их воинственный вид: воины с оружием, в броне, идущие в боевом порядке.

— Знаете, Антонио, чего я не понимаю? Зачем так все усложнять? Шифровать информацию в картине… Так называемая эра Водолея наступит независимо от того, нарисуют адамиты картины или нет. Ведь Земля не остановится, христианство будет существовать и в следующем тысячелетии.

— Возможно, нас хотели предупредить. Вам знакомы астрологические расчеты, согласно которым 18 августа 1999 года планеты образуют крест в созвездии Тельца, Льва, Скорпиона и Водолея? Даже серьезные ученые прогнозировали на это время бури и землетрясения, а также возможность смещения земной оси. Четыре зверя на картине образуют крест, вверху — бык, внизу — лев, справа — группа, несущая заднюю часть тела скорпиона, слева — своего рода плывущий утконос, которого можно рассматривать как символ Водолея.

— А, предсказание Апокалипсиса! Теперь фантазия захватила вас целиком.

Предположения Небрихи становились все более смелыми.

— В левой части картины я не вижу никакого водолея. Кроме того, если я верно информирован, животные занимают неправильные позиции в круге зодиака. Бык и лев не должны находиться друг против друга.

— Что касается водолея, то я удовлетворен птицеобразным существом. Клювом и телом оно напоминает мне алхимический сосуд, аламбик. Таким образом, в картине присутствует знак воды. Я уже говорил, что никто не знает, как выглядел водолей. Что же касается порядка построения зодиакальных символов — тут я пас. Почему они не совпадают, объяснить не могу.

У Кайе кружилась голова. Мало-помалу картина становилась для него таинственной возлюбленной, медленно и нежно раскрывающей свои тайны. Она приковывала и одновременно отталкивала. Чувства Кайе необычайно обострились. И реставратор ощущал, что его будто увлекает в бездонную пропасть.

— Чего-то не хватает. Мне кажется, Антонио, об этом знают только патер Берле и Грит Вандерверф. Не могу объяснить, но чувствую.

— И еще, Михаэль. Прежде чем уйти, Вандерверф сказала, что мы упустили из виду сову, сидящую на роге единорога и следящую за происходящим. Это и есть намек, ключ. Символ группы людей, которую она хотела назвать «люди-посевы». Люди, готовые уже сейчас господствовать в эре Водолея, когда эра Рыб приблизится к концу.

Кайе стоял перед «Садом наслаждений» и пристально смотрел на сову, на единорога и на движение всей группы.

— Если все, что до сих пор говорилось о картине, верно, то сова действительно может быть ключом. Ведь на увеличенном снимке вы обнаружили сову, и она относится к адамитам. Сова — символ Афины, богини-женщины, и символ ночи, тьмы. Все сходится.

Антонио де Небриха снова опустился на стул.

— Может быть, Михаэль, может быть. Полной уверенности у нас нет, но кое-что скрывается здесь.

Он помахал серым конвертом с фотографиями, открыл его и достал снимки.

Кайе будто вышел из транса. Он взглянул на Небриху, склонившегося над снимками, и направился к двери.

— Ах да, Антонио, совсем забыл сказать: я ничего не нашел на фотографиях.

Коллега, исследовавший снимки с помощью лупы, казалось, не слышал его. Кайе пожал плечами и вышел из комнаты.