Дома, все еще в помрачении, я напялила джинсы. Невероятно, но они подошли, — а может, ничего невероятного, может, я примерила их в «Лучших временах», в кабинке, — в упор не помню. Попа моя в них выглядела так, будто мне всего тридцать пять, а то и всего тридцать два.

Фотографию Малыша Рута я приклеила к стене над компьютером.

Снаружи в кон-то веки проглянуло солнце, верхушки сосен вспыхнули серебристым светом. Я обошла по периметру свой участок, в новых джинсах, ярлыки я еще не оторвала, и они свисали из карманов. Я бродила по ломаной кромке своего акра почти час, на каждом проходе доводя до истерики соседского терьера, блюстителя границ. Я думала про отца: как спокойно и размеренно он работал, всю свою долгую жизнь, когда не играл. Во всех его действиях была дотошность, абсолютная сосредоточенность. Я могла взглянуть на него в любую минуту, и было ясно, что он делает именно то, что собирался делать в этот момент жизни: красит крыльцо, читает о политике в «Нью-Йорк таймс», объедает небольшую кисть своего любимого винограда.

«Что я здесь делаю? — подумала я. — Что я делаю здесь?»

Нет ответа.

Я не могла заставить себя вернуться в дом. Дом — это место для людей, семьи, супругов, матерей с детьми. Мой дом вопил, что он пуст. Я влетела в него, схватила счета, один из контейнеров с маслом и отправилась за четыре квартала к Джинне.

Она открыла дверь — взмокшая, растрепанная.

— Я принесла счета, а еще масло, — сказала я.

Мы стояли в прихожей, куда явно приходили нечасто — и хорошо, если учесть, что она была застлана бежевым ковролином. По контрасту с пятнистой от пота футболкой и вислыми штанами дом Джинны казался особенно чистым.

— Симпатичные брючки, — похвалила она. — Новые, да?

Я поняла, что так и хожу с ярлыками, — и содрала их рывком.

— Теперь назад не возьмут, — посетовала Джинна.

В одной из комнат работал телевизор.

— Твой муж дома? — спросила я. Муж ее был человеком с располагающей физиономией, крупным и мягкоголосым.

— Марк? — уточнила она, будто у нее имелся и другой муж. — Понятия не имею, где он.

Это звучало не слишком многообещающе, но мы с Джинной были едва знакомы, расспрашивать не хотелось.

— Мистер Дейч-младший выдал мне сливок, и я сделала масло.

— Ух ты, это как? — поинтересовалась Джинна. И, не дав мне ответить, добавила: — Можешь не рассказывать, я терпеть не могу готовить.

Я протянула ей контейнер с маслом:

— Думаю, его лучше хранить в холодильнике. — Я стояла, чувствуя себя очень неловко, гадая, пригласит ли она меня в дом, гадая, смогу ли я сейчас вынести чье-то общество. Внезапно мне показалось, что в доме холоднее, чем на улице. — Увидимся на той неделе, — сказала я.

— Чаю не хочешь? — предложила она. Но предложение запоздало, и мы обе это знали.

— Спасибо, мне надо домой, — ответила я, хотя мне совсем не надо было домой.

— Возьми рогаликов, у нас их целая куча. — Марк работал водителем фургона, развозил хлеб. — Я же сказала, я понятия не имею, когда он вернется, да и в любом случае он никогда не ест дома.

— А тебе без него не тоскливо? — спросила я.

Джинна передернула плечами:

— Привыкла. Он и когда дома все больше молчит.

Она засунула рогалики в пакет.

— А где сын?

— В школе, — откликнулась она удивленно.

Ну, еще бы, я бы должна знать, что в это время дня дети на уроках — будь я настоящей матерью.

— Спасибо за рогалики.

Она закрыла дверь, а я пошла восвояси; обе были рады, что разговор окончен.