Утром, пока я прикидывала, какой мне нынче подойдет завтрак (пшеничное толокно — это для кого?), прозвонился Джон. Он был неподалеку, интересовался, нельзя ли оставить у меня собаку на ночь. Я ему что, собачья сиделка? Псину он мне может доверить, а детей — нет. Я сказала «да» только ради того, чтобы понять, чего это его так быстро снова принесло в Онкведо.

Почти сразу же зазвонили в дверь.

— Вот, — сказал Джон, протягивая мне поводок-рулетку. — С этим поводком тебе будет проще, она ведь тебя, наверное, плохо слушается.

Он ненамеренно мне хамил. Он считал себя молодцом. И другие считали его молодцом. Айрин считала его молодцом — молодец, что позарился на меня. Псина, судя по всему, считала его Богом, она привалилась к его ноге и взирала на него с обожанием, которого он совсем не заслуживал.

За тонированными стеклами его спортивной машины я разглядела Айрин.

— Собаку возьму, но за это ты дашь мне лишний день с Дарси и Сэмом.

— Барб, у нас же договоренность. Официальная.

— Понятно. Тогда забирай свою псину.

Я протянула ему поводок.

Он уронил голову, явно пытаясь взять себя в руки.

— Ну почему с тобой всегда все не слава богу? — Я знала, что на это можно не отвечать. — Ладно, в этом месяце получишь лишний день.

Я взяла поводок.

— Куда это вы? — поинтересовалась я, хотя это было решительно не мое дело.

— К семейному психологу, — сообщил он.

Это сорвало меня с катушек. Вот как, прется туда выслушивать, что чувствует Айрин, а на то, что чувствую я, ему всегда было наплевать. Я ухватила псину за ошейник и потащила в дом, хотя она весила на добрых пять кило больше меня. Хотя, возможно, наоборот.

Захлопнула дверь.

— Сейчас лопну от ярости, — поведала я Матильде, оказавшись внутри. Она уселась мне на ногу. Кожа на ней висела мешком — похоже, в расчете на то, что она вырастет еще больше. Матильда бросила на меня взгляд, который — если бы я верила в челове-коподобие животных — можно было бы интерпретировать так: «Нашла чем удивить».

Обездвиженная, я вспомнила, что на кухне нет ровным счетом ничего, чтобы сотворить нужный мне сегодня завтрак: бублик, намазанный совсем чуть-чуть. Еще со времен «Современной психологии» я помнила, что бублики способствуют подавлению отрицательных эмоций: «Серотонин, вырабатывающийся при употреблении богатой углеводами пищи, способствует купированию гнева и тревожности, однако не оказывает влияния на чувство вины» — анонс на обложке какого-то старого номера.

Я выпростала ногу и надела вчерашние (они же завтрашние) шмотки.

Оставлять Матильду в доме одну я не хотела, поэтому погрузила ее на переднее сиденье машины и так отправилась в булочную. Купила завтрак в окошке для автомобилистов. Пристроилась на парковке по соседству, у скобяной лавки, развернула поджаренный бублик с тмином.

Судя по всему, понятие «совсем чуть-чуть» в глубинке не прижилось, потому что на моем бублике высился миниатюрный Маттерхорн жирного сырного крема. Я огляделась, соображая, как бы от него избавиться, и наткнулась на матовые карие глаза Матильды. На колено мне шмякнулась нитка слюны.

Не знаю, может, мастидогам сырный крем и вреден, но я соскребла с бублика излишки и протянула Матильде на куске оберточной бумаги. Она заглотила все разом, в том числе и бумагу. От бублика она, судя по всему, тоже бы не отказалась, и я отдала ей половину. Чашку с кофе я держала подальше от ее морды — вдруг ей захочется и кофе попробовать.

Парковка была забита машинами. В витрине скобяной лавки стояли пирамидкой банки с краской и висел плакат: «Качественные краски: все оттенки за полцены».

Женщины валом валили в лавку, парами и поодиночке. Выходили обратно целеустремленные на вид, с банками краски в сумках.

Оставив Матильду размазывать носом сырный крем по лобовому стеклу, я вошла в магазин.

У прилавка, где лежали образцы расцветок, стоял радостный гул. Я подошла туда же, взяла бумажку с образцами — больше для того, чтобы слиться с толпой, нежели ради какой конкретной цели — и как следует рассмотрела. Серо-голубые оттенки фирмы «Бенджамин Мур» были очень хороши, изысканны и элегантны. В самом конце шкалы находился цвет номер сто восемьдесят четыре, в точности тот оттенок голубоватого яйца зарянки, в который были окрашены двери нью-йоркского дома свиданий.

Я оплатила банку латексной краски для наружных работ сто восемьдесят четвертого тона, подождала, пока продавец мне ее смешает.

— Холодновато для уличной покраски, — заметил продавец.

Это еще один такой финт Онкведо, никто не стремится вам ничего продать. Оставайтесь при своих деньгах, я останусь при своем товаре, на том и разойдемся — такой вот подход. Странный подход для торговли.

Дома я отчистила от старой краски квадратик на наружной стороне двери и провела по нему голубую полосу.

Получилось красиво, я сделала то же самое и на внутренней стороне.

Вымыла кисть в раковине, выдала Матильде ее корм: намешала собачьих сухарей с водой в ее огромной миске — после этого аппетит пропал до конца дня.

Легла на диван. Матильда, опустошив миску за четыре секунды, устроилась рядом. Она смотрела в окно — там по стволам оголенных деревьев вверх и вниз сновали белки. Белок в Онкведо было немереное количество, они закапывали в землю орехи, а потом снова откапывали и бросались под колеса. От Матильдиного дыхания оконное стекло затуманилось. Я оперлась одной рукой на ее мощное плечо — не знаю, есть ли у собак плечи, — и смотрела в окно на пустоту.

Джон оставил мне свой город — а мне была бы нужда. Детей моих в Онкведо больше нет, так зачем он мне нужен?

Настал тот самый момент дня и биографии, когда, будь у меня телевизор, я лежала бы и смотрела какой-нибудь порноканал, или канал «порно и телемагазин», или канал «порно, телемагазин и кулинарное мастерство» и пила бы утреннюю порцию ирландского кофе. А может, потягивала бы какую бурду еще похуже, как бармен в том джаз-клубе, где я проработала официанткой ровно два дня (в первый меня наняли, а во второй уволили). Он пил виски с молоком.

Я лежала на диване и ждала, что позвонит мой агент или произойдет еще что-нибудь; попыталась усилием войти в состояние счастья. Заставила лицевые мускулы напрячься в улыбке. Попробовала припомнить какую-нибудь шутку. Вспомнила, как ловят ртом подброшенные фрукты. Провела языком по губам. Рот мой окончательно утратил физическую форму.

Посмотрела на голубую полоску на двери. Выглядела она изумительно, одновременно зазывно и замкнуто. Будто говорила: входите, отсюда вы выйдете, обогатившись. Говорила: входите прямо сейчас. Говорила: входите.

Подумала обо всех тех женщинах по соседству, что сейчас красят спальни, плинтусы в кухне, туалетные комнаты. Какая страшная несправедливость: из-за того, что они живут в этой дыре, они лишены изысканнейших жизненных наслаждений, страстей. Никаких вам круассанов с шоколадом от парижского пекаря, никаких фривольно-роскошных туфель, никакого кружения в танце по тротуарам.

В мыслях я раскинула мелкую сеть над городом Онкведо, фиксируя, чем заняты женщины. Помимо женщин, занятых покраской, уборкой или едой, моему мысленному взору предстала женщина, выносящая мусор. В здании местной администрации какая-то женщина делала наклоны вперед в своем кабинете, зацепившись носками за планку письменного стола. Марджи разговаривала по телефону с одной из своих клиенток, авторов дамских романов, — разговор сулил ей большую прибыль.

И никто здесь не занимался сексом. Вот разве что супруги, живущие по соседству, которые никак не могут зачать: температура тела у них как раз достигла оптимального предовуляционного уровня. Сейчас и приступят, но получится все наспех, обоим нужно потом бежать обратно на работу.

Мысль о моих несчастных, обделенных сексом соседках должна была бы вызвать во мне сострадание, но вместо этого я подумала: какая прекрасная возможность заработать. Как это никому не пришло в голову открыть здесь дом свиданий? И будет этот дом свиданий обслуживать женщин Онкведо, которым отчаянно не хватает страсти и наслаждения. У меня аж слюнки потекли.

Этому городку нужна страсть, причем чем скорее, тем лучше. Страсть погибла здесь в страшных мучениях — это видно по полкам супермаркета «Апекс», забитым всякой высококалорийной продукцией. Это видно по любовным романам, которые падают с библиотечных полок, по процветающим заведениям, дающим напрокат пылесосы и ковроочистительные машины, по длинным очередям у автомоек. Страсть — штука грязная, грязная-прегрязная, и в Онкведо ее медленно удушают, дабы истребить окончательно.

В голову мне хлынул поток идей, не принесший ничего конкретного. Этот городок — подходящее место для свежих мыслей, островок в реке возможностей, хотя реки возможностей текут повсюду. Я почувствовала, что идеи витают вокруг, совсем близко, главное — поймать.

Должен быть способ снова встать на ноги, вернуть детей — и я его отыщу.

Возбужденная кофе и парами латекса, я вырезала из «Онкведонского светоча» несколько умопомрачительных фотографий членов победоносной гребной команды Вайнделлского университета. Был там Сид Имярек с золотыми кудрями, и Дженсон модельной внешности — оба чемпионы. В их мире воистину существуют только победа и поражение, подумала я. Эта мысль напомнила мне, что в победах, равно как и в бизнесе, я ничего не смыслю, просто ровным счетом ничего. Проясненные кофе мозги вывели следующее заключение: я вообще ни в чем ничего не смыслю. То была поразительная мысль, самая глубокая за весь день.

Я решила позвонить своему агенту.

Марджи сказала, что у нее тренировка, а впрочем — «приходите, поговорим, пока я тут потею».

Я выволокла Матильду на улицу, она остановилась возле машины.

— Мы пойдем пешком, — сказала я сурово.

Дойдя до дома Марджи, я привязала собаку к почтовому ящику — она бухнулась оземь и немедленно уснула.

Марджи я нашла в свободной комнате, переоборудованной в спортзал, — на ней были светло-серые спортивные брюки и трико, серые утяжелители для ног и серая полоска на голове. Она лежа выжимала двадцатикилограммовую штангу и была за этим занятием почти так же хороша, как принцесса Диана.

— Ффуф, — пропыхтела Марджи, доделывая последний жим в подходе. Села, промокнула взмокшее лицо сложенным полотенцем.

— Говорите сначала вы, — велела она. — Я потом отвечу.

Я рассказала про поездку в Нью-Йорк и про этих придурков с их телегеничностью. Марджи теперь разводила в стороны гантели. Они мелькали у меня перед носом, приходилось уклоняться.

Я попыталась рассказать, как закрылась «Сеси-селя» и как выглядит идеальный круассан.

— Только не надо про еду, — пропыхтела она.

Я решила исподволь ее расспросить:

— Чем женщины в Онкведо занимаются целый день? Не те, кто работает, а другие: что они делают, пока дети в школе? Занимаются уборкой от звонка до звонка?

Марджи фыркнула — то ли в подтверждение, то ли от усердия. Отложила гантели.

— Некоторые — да, — ответила она. — У кого крыша совсем поехала — занимаются уборкой.

— А остальные что, готовят?

— В наши дни никто не готовит.

— Ходят по магазинам? Тут ведь нечего покупать.

Марджи закрепляла утяжелители на лодыжках.

Фыркнула еще раз:

— Любовные романы они покупают тоннами. — Размеренно дыша, она считала повторы: — Хобби, волонтерство, педикюр. — Голос ее чуть не прерывался от усилия.

Совсем тоскливая картина.

— Двадцать один, двадцать два… — Она отложила гантели.

Я поинтересовалась, прочла ли она написанный мною фрагмент. Тем, кто замужем за почтальонами, везет — они получают почту раньше других.

— На Набокова не тянет, — пропыхтела она, — но не без изюминки.

Мне казалось, агентам положено употреблять самые современные выражения, а это что-то из глубокой древности.

В полном молчании она закончила упражнение — по моим догадкам, на проработку ягодичных мышц. Отцепила утяжелители и выдавила в рот немного розового «Кристаллайта» из бутылочки.

— Нужно придумать, как мы назовем нашего автора. Мне кажется, нужно что-нибудь броское, но не слишком правдоподобное: например — Лукас Шейд.

Меня это устраивало. Я посмотрела на свою подругу Марджи, потную и великолепную: она знает, как поступить в любой ситуации.

Марджи развернула серое полотенце и смахнула пот с век.

— Я собираюсь заслать «Малыша Рута» парочке редакторов, поглядим, что они скажут. — Теперь она говорила со мной сквозь дверь душевой кабины. — Правда, ответа придется ждать долго. — Перекрывая шум воды, она громко добавила: — Вы бы написали что-нибудь еще, например любовный роман.

— Не могу, — сказала я. — Разучилась.

Марджи вышла из душевой, завернутая в полотенце, из другого полотенца она соорудила тюрбан на голове: прямо хоть сейчас на рекламный плакат «Чистота — залог здоровья».

— А Руди вы очень понравились.

Ну и ну.

— Мне показалось, я не в его вкусе.

Она что, пытается устроить мою личную жизнь?

— Руди большой специалист по здешним женщинам. Тренер университетской сборной в этом городе почти что принц. Он знает, что здешним женщинам нужно, и последние двадцать лет они с него только то и требуют, а он не дает.

Похоже на правду.

— Вы в прекрасной форме. Часто занимаетесь? — спросила я.

— Шесть раз в неделю, по воскресеньям по два раза.

Я-то думала, что есть какие-то тайные рецепты красивой фигуры, а вот поди ж ты. Марджи стянула полотенце с головы:

— Я вас приглашаю на ланч в среду. По средам я ем.

— Отлично, — сказала я, пытаясь проронить это как можно небрежнее, чтобы никто не подумал, что ланч с собственным агентом — это предел моих мечтаний.

Выйдя из дома, я отвязала и пробудила Матильду.

Обнаружила, что бегу вприпрыжку. Только вприпрыжку и можно было успеть за трусящей Матильдой — так она, по крайней мере, не вырвет мне руку из сустава. Почему люди не передвигаются вприпрыжку? Это куда веселее, чем просто бегом. Дарси пока еще не научилась вприпрыжку, у нее получается шаг-и-прыг, и она считает, что это «вприпрыжку», но это не так. И как я теперь ее буду учить? При мысли, что мою девочку у меня отобрали, я замедлила ход.

А Матильда — нет, она тащила меня за собой, задрав нос и принюхиваясь к запахам стылого озера, лежавшего чуть ниже. Мы миновали пригород. Бесконечные заборы сменились деревьями, дорожка из асфальтовой стала гравиевой. Показался знак с надписью: «Вы покидаете Онкведо». Деревья подступали к самому озеру, следуя очертанию береговой линии до самой фермы «Старый молочник» и еще дальше.

Я пыталась не отставать от Матильды, одновременно обдумывая то, что Марджи сказала про женщин из Онкведо. Хобби. Волонтерство. Педикюр. Руди — мужчина мечты! И даже никакого круассана с шоколадом для придания бодрости. Матильда волокла меня к дорожке, круто уходившей вниз, — ей хотелось подобраться к воде. Почтовый ящик возле дорожки был повален и смят — по всей видимости, снегоочистительной машиной. Судя по всему, случилось это уже довольно давно.

Дорожка петляла, спускаясь зигзагами по крутому уклону. Я старалась не поскользнуться на шатких камнях. Мы остановились на просторной площадке — отличное место для парковки. Сквозь нагие деревья проступал силуэт островерхой крыши.

Мы с собакой спустились вниз и обошли здание кругом — какая-то заброшенная постройка, возможно охотничий домик. Я пересчитала окна на втором этаже. Там, похоже, располагалось штук шесть спален. Мы остановились на ступенях парадной лестницы — широкое, чуть покосившееся крыльцо выходило прямо на озеро. Парадная дверь была забита куском фанеры. Домик выглядел нежилым, но не развалюхой.

Матильда навалилась на меня, пихая вниз, к озеру — туда вели крутые, примитивные ступеньки. Но я стояла как вкопанная и смотрела на здание. Да, оно выглядело ветхим, но свет, отражавшийся от поверхности озерной воды, делал его заманчивым, будто свет рампы.

Матильда считала, что мы все еще далековато от воды. Она потянула меня по ступеням на галечный пляжик, зажатый между бетонным причалом и старомодным лодочным домиком, который, казалось, плыл по озеру, как старинная жилая баржа. Мы дошли до конца причала, перешагивая через широкие трещины, в которых плескалась вода. В конце по обе стороны лежало по ржавому железному кольцу и по скобе, чтобы привязывать лодки.

На другом берегу виднелись домики Лонг-Хилла, редкие, одинокие точки на склоне холма. Вода негромко покрякивала, ударяясь о причал. Матильда вздохнула и улеглась, будто с самого начала и стремилась именно сюда. Я села поближе — мне нужно было тепло ее огромного тела.

Посмотрела на крутой берег перед охотничьим домиком: он находился сразу за городской чертой Онкведо — зачуханного, истосковавшегося по страстям Онкведо. Разглядывая фасад домика, я представила его себе освобожденным от фанеры, расчищенным, выкрашенным. В голубой цвет яйца зарянки. В моем мозгу бледно-голубой цвет превратился в сияющий цвет безграничных возможностей. Я вообразила себе машины на парковке, большие семейные автомобили, дамские малолитражки. «Уединение», — подумала я. «Вид на озеро», — подумала я. «Просторная парковка, — подумала я. — Идеальное место для дома свиданий».

Я облизала губы. Бывают моменты, когда будущее разворачивается перед вами, как туго накрахмаленная скатерть.