Созвездие он-лайн неверности

Денисенко Кристина

 2011 год, Украина. Редактор литературного журнала – Валенсия, как и все девушки, хочет любить и быть любимой. Шестилетний брак с богатым бизнесменом оказался неудачным, и онлайн-знакомство с талантливым поэтом изменило привычный уклад её жизни. Но обманутый муж, движимый хладнокровной свекровью, решает действовать по принципу «нет человека – нет проблемы». Сможет ли героиня стать счастливой, изменив законному мужу?

 

 

Кристина Денисенко

Созвездие он-лайн неверности

 

 Глава 1

1 апреля 2011 год

 — Валенсия Викторовна! – и я удивленно подняла глаза на распахнувшуюся дверь в свой уютный персональный офис, мою крепость, за высокими стенами которой я пряталась от тоски монотонной семейной жизни.

 — Паулин? – от неожиданности я выронила шариковую ручку, и она звонко ударилась о ламинат, но я уже ничего не слышала, рассматривая своего нежданного гостя.

 Он вошел без стука, как к себе домой. Он это солидный мужчина в сером костюме, сшитом на заказ у лучшего портного нашего областного центра. Он это тот, кто уже шесть лет являлся моим законным мужем. Но, не смотря на все, он это тот, кого я как будто и не знала вовсе.

 Я заворожено смотрела сначала на бардовые едва распустившиеся бутоны эквадорских роз, шикарным букетом красующиеся в его руках. Потом мне хватило нескольких мгновений, чтобы своим натренированным взором рассмотреть и оценить внешний вид моего холеного бизнесмена.

 Аккуратный маникюр и нежная ухоженная кожа рук, массивная печатка вместо обручального кольца на безымянном пальце. Что значит, не машет лопатой в угольной шахте! И  гладко выбрит, коротко подстрижен, еще и волосы уложены назад гелем легкой фиксации. Глаза интригующе сияют. И с чего бы это все? Скромно опустив глаза, я уставилась на его новые туфли. И тут я поняла, что у моего муженька явно имелись какие-то серьезные планы. Уж слишком он был безукоризненным. 

 — Дорогая, прими этот скромный букетик!

 — Паулин Борисович, благодарю за внимание и столь неожиданный сюрприз!

 Я была приятно удивлена, и запах роз видимо вскружил мне голову, как и много лет назад, когда мы только познакомились. Мимолетным видением перед глазами пронеслась наша первая случайная встреча, первое романтическое свидание, первый поцелуй, затем пышная свадьба и рождение нашего Елисея. К реальности меня вернул все тот же незабываемый запах цветов.

 — Не стоит, дорогая, ты же знаешь букетик роз для меня сущий пустяк, – лукаво подмигнул мне муж, вручая цветы.

 И не смотря на то, что Паулин имел возможность покупать цветы, не считая денег, он никогда не дарил мне их просто так, без повода. День влюбленных и 8 марта позади, до дня моего рождения еще далеко, как и до годовщины нашего бракосочетания. Что же его подвигло на такой отчаянный романтический поступок, оставалось только догадываться.

 — Спасибо, дорогой, за этот милый «пустяк»!

 Я первым делом решила опустить цветы в воду. Достав из тумбочки китайскую вазу, подаренную коллегой-журналистом, я, тайком поглядывая на Паулина, наполнила её чистой водой. И вскоре букет красовался на отдаленной части стола.

 Муж тем временем удобно устроился в кресле и листал свежий номер моего  журнала «Между строк», на первых полосах которого я решила поместить статью начинающего автора из центра  «Поэзия против попсы». Паулин был далеким от творчества человеком, но тогда он почему-то прочитал вслух несколько предложений, что было на него совсем непохоже: «Чем же отличаются популярные попсовые тексты от настоящей поэзии?» …

 — Дорогая Валенсия, позвольте узнать, – а говорил он несерьезно, с легкой насмешкой, – неужели кого-то еще интересует поэзия? И не желаете ли вы, моя супруга, взять отпуск на недельку? Я думаю, издательство вполне справится и без вашего строгого вмешательства в культурно-просветительскую жизнь общества.

 Паулин пристально смотрел мне в глаза, ожидая последующей реакции. В отпуск я точно не собиралась, но я была просто обязана разузнать, что же он задумал.

 — Уважаемый Паулин Борисович, – я намеренно разговаривала в деловом стиле, и со стороны никто бы низачто не догадался что мы муж и жена, – а позвольте узнать, для каких целей мне нужен отпуск? Уж не хотите ли вы устроить семейный отдых где-нибудь за границей? В Венеции, например? Или еще в каком-то райском уголке Земли?

 — Нет, что вы, Валенсия Викторовна. Вы же знаете, у меня очень ответственная работа. Я не могу и выходные нормально провести в кругу семьи. А вот вы могли бы заниматься своими статьями и дома, – его улыбка тотчас же исчезла, и со мной заговорил серьезный мужчина 42-ух лет с проблесками седины на висках.

 — Почему? – только и смогла спросить я.

 — Послезавтра приезжает моя мама. Она погостит у нас недельку. И я бы хотел…

 — Чтобы я неделю её по театрам водила? Так?

 Быть в роли клоуна меня нисколько не прельщало. И уж кого-кого развлекать, но только не «герцогиню» Изольду Бенедиктовну Перольскую.

 — Ну, дорогая, почему же сразу по театрам? У нас в городе совсем недавно открылась художественная галерея. А ты же знаешь, как мама относится к живописи?! Сходите в кино, в конце концов, пройдитесь «ураганом» по донецким магазинам!

 Я так и знала, что цветы он принес не просто так. Ну что за мужчина: взять и спихнуть на мои хрупкие плечи  свою мамочку? А сам будет, как ни в чем не бывало заниматься своими делами. Нет!

 — Паулин, я все-таки думаю, что Изольда Бенедиктовна больше обрадуется, если не я, а ты будешь уделять ей все свое внимание и в театре, и на выставках. Ведь ты её единственный сын, к которому она не так уж часто приезжает. А что я? Нет, я, конечно, понимаю, что твоя мама испытывает неописуемое удовольствие, поучая меня всем премудростям семейной жизни. Но я не могу подобного сказать о себе. К тому же у нас намечается творческий вечер в Одессе, в издательстве незаконченных дел невпроворот, прости, дорогой, но в отпуск я не пойду.

 Паулин, похоже, другого поворота событий и не ожидал. По крайней мере, он не настаивал на своём предложении, стараясь переубедить.

 — Валенсия, у меня тоже полно неотложных дел, но ради мамы я что-нибудь придумаю. Так уж и быть. Придется нам с Елисеем развлекать нашу бабушку, раз Валенсия Викторовна оторваться не может от своих очерков. Или не хочет? – он встал, одергивая пиджак, и решительно направился ко мне.

 Минуя фигурный серый стол, он резко остановился у финиковой пальмы, потрогал острые зеленые листья, искоса поглядывая в мою сторону. Я встала.

 — Они такие же колючие, как твой нрав.

 Это звучало почти как комплимент, и я ничуть не обиделась,  хотя  с  фиником  меня  еще  никто  и никогда не сравнивал.

 — Паулин, я…

 Он стоял в полуметре. Я уловила тонкий сигарный запах с ванилью его лосьона после бритья. Его руки легли мне на талию, а глаза блуждали по сочным губам, покрытым пурпурным блеском увлажняющей помады, по шее, на которой красовалось подаренное им ожерелье. Казалось, он внимательно рассматривает пуговички моей шифоновой блузки. Потом он взял мои ладони и поднес к губам. Да! Он поцеловал мои пальчики! Я была уверенна, что он не поцелует меня в губы, и я была права. Они ведь были накрашены, и он как деловой мужчина не мог позволить себе выглядеть влюбленным мальчишкой со следами помады на лице. Хотя в помаде я бы его точно не выпустила из кабинета, но Паулин есть Паулин.

 — Увидимся вечером, Валенсия, – он дерзко отошел назад и, подмигнув, развернулся, чтобы оставить меня одну среди бледно-зеленых стен офиса еще на четыре часа.

 — До вечера, Паулин.

 Негромко тикали часы, успокаивающе плавали рыбки в большом аквариуме, встроенном в стену, а я чувствовала себя одинокой и никому ненужной. Еще и эти розы стояли перед глазами, напоминая о моем муже, который даже не соизволил страстно впиться мне в губы. Ах, да. Они же накрашены.

 Погрузиться в свои мысли мне не позволил нарастающий сигнал мобильного телефона.

 — Да.

 — Валенсия Викторовна? – послышался приятный мужской голос.

 — Да, это я…

 — Вас беспокоит Мануил Верпиский, председатель комиссии   горсовета по вопросам культуры и туризма, поэт и прозаик в одном лице.

 — Мануил Александрович, рада вас слышать! По какому поводу вы решили меня потревожить? – я уже удобно сидела в кресле, позабыв о приезде «герцогини» Изольды «с сердцем изо льда».

 — Валенсия Викторовна, у меня к вам предложение принять участие во всеукраинском фестивале русской поэзии в качестве члена жюри.   

 — Мануил Александрович, я с удовольствием приму участие! Когда и в каком городе планируется проведение  финального тура?

 — Фестиваль состоится 11-15 июня в Моршине.  На данный момент прием заявок продолжается. По итогам первого заочного тура, выберем победителей, которые и приедут в Моршин для участия в очных турах. Будет телевидение, Валенсия Викторовна! А также наши спонсоры выделили и немалую сумму на ценные призы, так что все пройдет на высшем уровне! Детальнее сможете прочесть на нашем сайте «Культурная держава».

 — Обязательно, Мануил Александрович, прочту все подробности относительно фестиваля-2011. Спасибо за приглашение!

 — До связи, Валенсия Викторовна. Я буду держать вас в курсе всех событий, – все тот же приятный голос звучал, касаясь глубины моей души.

 — До связи, – а дальше гудки.

 Кликнув дважды по красной букве «О», я погрузилась в виртуальный мир искусства.

 Ответив на скопившуюся электронную почту, я досконально изучила последние новости «Культурной державы». Прочла о награждении победителей статуэтками «Пера в хрустале» и оплаченными поездками в Москву для участия в  одном из крупнейших в мире поэтических фестивалей. Потом я зашла на свою страничку в «Стихарь», где публиковала свои произведения под вымышленным именем  – «7фиалок», чтобы читатели относились ко мне так, как и к остальным писателям.

 В тот день я обратила внимание на еще одного поэта, скрывающего свое истинное имя под маской псевдонима «Дюжесиль». Я перешла на его авторскую страницу, откуда на меня смотрели удивительно голубые глаза молодого подкачанного человека в джинсах. На нем не было рубашки, только загорелая мускулистая плоть, широкие сильные плечи, кубики пресса на животе и некая загадка, повисшая облачком на цветном фото.

 Может это и не его фото, так же как «Дюжесиль» и не его фамилия, но образ этого, несомненно, творческого человека встревожил мои мысли, разбудив девичью фантазию, временно пребывавшую в летаргическом сне.

 — «Дюжесиль»! О чем вы пишете стихи? – мне стало безумно интересно,   и я не заметила, как заговорила сама с собой.

 Всего 53 стихотворения было в его списке, все с красивыми любовными названиями. Даже не читая самих произведений, я поняла, что их писал душевный человек, переживший как минимум однажды разочарование и боль от потери любимого и близкого человека. Мелодией журчащего ручья, печалью скрипки лились строчки его первого стихо*… а потом снова и снова стихи.

 Звездный вальс  В небе звезды ярким светом  синий берег в тишине  рисовали карамелью  цвета счастья при луне.  Блестки чувства пленом ночи  в диком танце тех лампад  белый вечер полномочий  превращали в звездопад.  Блики в море цепью время  приковали над волной  стоном боли Прометея,  вечной правдой вековой.  Радость звезды излучали  в танце счастья при луне  только яркими слезами -  белым вальсом в полутьме.

 Я читала одно стихотворение за другим. Все они без исключенья были  романтичными и пропитанными нежными чувствами. Ох, как же красиво он передавал глубину ощущений, свои страхи и переживания, желания и розовые мечты! Каждая строчка была пронизана нежностью и возвышенным величием жестокой любви.

 Я не замечала никаких недостатков. И ритм, и рифмы, и глубокий смысл  поразили меня в самое сердце, словно острой стрелой, название которой восхищение.

 Оставив несколько рецензий на наиболее понравившиеся мне стихотворения, я продолжила заниматься подготовкой к выпуску очередного номера журнала.

 Незаметно пролетело время, и вот уже в правом углу монитора электронные часы показывали 15:57. Последний рабочий день недели был завершен, впереди выходные. Единственное, что немного омрачало – это неожиданный приезд Перольской Изольды Бенедиктовны. 

 Все работники редакции спешили по домам. Кто-то нес с собой толстые папки распечаток для корректировки на дому, другие в конце рабочего дня развозили выполненные заказы на издание книг малым тиражом за счет авторов, третьи были настолько поглощены работой, что им и вовсе не хотелось возвращаться домой. Как, например, Лидия Васильевна. У неё не было ни мужа, ни детей, и спешить ей было некуда.

 А мне еще нужно было забрать ребенка из садика, и на маршрутке добраться домой. Личного автомобиля у меня не было, а мой Паулин постоянно был занят допоздна, поэтому возить нас было некому.

 Попрощавшись с сотрудниками, я включила сигнализацию и без особых усилий закрыла тяжелую металлическую дверь на все замки, потом  поспешила по лестнице вниз, размышляя над прошедшим днем.

 Апрельское солнышко ласково пригревало, щебетали радостно птички, и я решила пройтись пешком к детскому садику. У меня было целых полчаса на размышления, и думала ни о ком другом, как о «герцогине».

 Изольда Бенедиктовна родилась в небольшом поселке на берегу Белого моря в самый холодный зимний день 19 января 1948 года. Её и нарекли так по принципу «изо льда». Говорю же «ледяное сердце». Совсем бессердечной я бы её не назвала, было и в ней что-то человечное. Вот только что, трудно было определить. Какие-то комплексы типа «а что обо мне подумают»? Хотя нет, не это. Она была чрезмерно самоуверенна, и ей было «фиолетово» кто и что о ней подумает. Её самолюбие всегда было превыше уважения к окружающим.

 Оставшись без мужа, Изольда Бенедиктовна сама растила сына. Она решительно боролась со всеми выпавшими на её долю трудностями архангельской тайги. Твердо настаивала на своем, пробиваясь напролом к своей цели. Даже если ей нужно было бы пройти по головам, её бы точно ничто не остановило.

 Иногда «ледяная герцогиня» производила впечатление человека истосковавшегося по общению. Настолько длинными были её монологи, что я уставала и слушать, и вникать в суть дела.

 Но чаще всего она была высокомерно молчалива, словно надменная царица, которой забыли упасть в ножки. В возникших спорах она категорично доказывала свою точку зрения, не учитывая взгляды окружающих. Порой мне казалось, что мама Паулина играет свою роль. Я даже думала, как бы заставить её снять эту ледяную маску хладнокровной леди. Но ключик к её расположению мне найти не удавалось.

 Самолюбие  и импульсивный характер «ледяной герцогини» всю жизнь отпугивали от неё мужчин. Именно поэтому она целеустремленно всю жизнь шла по карьерной лестнице, и стала директором лесоперерабатывающей базы в Архангельске.

 А счастлива ли Изольда Бенедиктовна в своем холодном мире? Что кроется за видимостью независимости в её двуликом образе? Кто она? Лед или пламя, намеренно скрываемое от посторонних? Чужая душа потемки.

 Ясно лишь одно: её не проведешь, она как рентгеновский луч видит все насквозь. А мне бы не хотелось объяснять ей незначительную прохладу в наших семейных отношениях…

 В дворике шумно играли детки. И мой Елисей, увлеченный игрой, не сразу обратил на меня внимание. Зато стоило ему краем глаза заметить мое приближение, как он что было духу побежал навстречу, позабыв о своих маленьких друзьях.

 — «Мамичка»! – до чего же мне нравилось это слово, слетающее с уст любимого малыша!

 — Елисейка! Моё солнышко! – я обняла своего мальчугана, и он обеими руками обхватил меня нежно за шею.

 — «Посему» ты так долго? – его голубые глазки пристально в меня всматривались.

 — Моё солнышко соскучилось?!! – это было ясно.

 Я взяла его за руку, и мы вместе направились к Светлане Владимировне, воспитательнице средней группы, чтобы поставить её в известность о наших планах на следующую неделю…

 Дома нас как всегда никто не ждал. Только кошка Мурчела  лениво лежала на полу, вытянувшись на спине. Елисей пульнул в неё ботинок, от чего она моментально подскочила, грозно поглядывая своими круглыми желтыми глазищами.

 — Так нельзя.

 — «Мамичка, а посему она лежит, как пинцесса?!» – как забавно он произносил слова!

 — Елисейка, она спокойно отдыхала от вчерашнего вечера! Ты же её сам замучил, вот она и наслаждалась тишиной до сих пор, – объясняла я, помогая ребенку раздеться.

 Тем временем кошка успела скрыться в неизвестном направлении. И пока я переодевалась, а потом готовила ужин, малыш был занят поисками своей пушистой любимицы.

 Беседа в тишине  Кому пишу я эти строки?  Мне просто не кому сказать,  и мыслей бурные потоки  ложатся медленно в тетрадь.  Луна в таком же одиночестве  бледнее полотна,  и брызгами шампанского  искрится синева.  До разговоров в тишине  со стен немым ответом  не докатилась, но уже  беседую с рассветом.  Прохлада ранняя, постой,  зачем так торопиться?  Наполнена душа тоской,  и бьется сердце птицей.  Я слышу за спиной шаги  и легкое дыханье,  на расстоянии руки  реальность… И желания  отброшу снова до времен,  когда покой и тишина,  не называя имена,  вернут мне прежнего тебя.

 Паулин вернулся поздно. Так и не дождавшись папы, Елисей уже крепко спал в своей эксклюзивной кроватке в виде красного плюшевого автомобиля с черными  мягкими колесами.

 — Валенсия Викторовна, – от мужа пахло нотками спирта и сухофруктов,  –  вы еще не спите?

 Он неуверенно стоял на ногах посреди коридора, повернувшись ко мне спиной и поправляя воротник пиджака перед зеркалом так, словно собирался куда-то идти. Потухший взгляд говорил о том, что он пил коньяк, причем не один снифтер (коньячный бокал тюльпанообразной формы с короткой ножкой, что позволяет ладони согревать напиток, который, в свою очередь, раскрывает аромат).

 — Я вас ждала, Паулин Борисович, – он сделал виноватое лицо, раскачиваясь на месте, – так, где вас носила нечистая сила?

 — Меня? Нигде? Мы с друзьями отмечали 1-ое апреля! Сегодня же праздник, дорогая! День Дурака! Ты  разве  не  знала?!!

 Похоже, Паулину тогда было очень весело. Он смеялся по непонятной для меня причине. Конечно, меня же с ним не было! Может, и я бы посмеялась над хмельными причудами его друзей? Хотя они мне и трезвыми были несимпатичны, а намеренно наблюдать за их пьяными выходками у меня не было ни малейшего желания.

 — Ложитесь спать, господин Перольский! – я окончательно развязала его галстук, и так и оставила длинной лентой висеть на шее.

 — А вы, Валенсия Викторовна, не желаете составить мне компанию? Боюсь без жара вашего горячего тела этой ночью мне не уснуть!

 Как же мне надоели эти наигранные роли. 42 года, а все считает себя шекспировским Ромео.

 — Думаю, алкоголь в вашей крови будет согревать вас до завтрашнего дня, дорогой, – я развернулась, чтобы уйти на кухню, но его сильные руки внезапно остановили меня на полпути.

 Он провел кончиками пальцев по овалу моего лица, небрежно тронул ниспадающие рыжие локоны, а потом уткнулся лицом в шею, жадно вдыхая тонкий запах французских духов.

 — «Тьерри Кюри Ангел»! Мой подарок…

 — Да, Паулин.

 Он поцеловал меня детским поцелуем, и тяжелой походкой направился в нашу спальню, предоставив мне возможность уделить еще часик творчеству.

 Я вновь открыла страничку со стихами «Дюжесиля», читала откровенные строчки, рисуя в своем воображении романтические картины, навеянные его особым нежным стилем. Незаметно мои мысли перетекли в другое русло. Я думала об авторе как о загадочном мужчине, и мне захотелось снять с него маску незнакомца, узнав, что же собой представляет этот красавчик спортивного телосложения.

 — А вдруг это женщина?! – подумала я, перечитывая повторно одно из его стихотворений.

         Разреши мне  Я в твои безумные глаза  окунаюсь, и без разрешенья  вспоминаю свадьбу, и когда  сказка стала воплощеньем  недосказанных фантазий  и наивных помыслов моих  с лепестками на кровати,  завершающими штрих  полотна любви и ласки,  что никак я не смогла  разукрасить, и без краски  вдруг картина ночью ожила.  И теней нечетких силуэты  гаснут в отблесках огня,  с губ срываются сонеты,  и от счастья я уже пьяна.  И в глазах твоих бушует  пламя, необузданной волной  веер крыльев поневоле  встрепенулся за моей спиной.  Невесомой птицей,  вздох роняя, на твое плечо  разреши мне приземлиться,  обжигая страстью горячо!

 — Смогла, пьяна, – повторила я. – Неужели поэт, скрывающий свое имя и фамилию, женщина? Я с интересом начала перечитывать все рецензии к этому произведению. Оказывается, читатели, а они же и авторы других стихотворений на сайте Стихарь уже задавали подобные вопросы «Дюжесилю».  И он корректно отвечал, что умышленно писал от женского лица, пытаясь понять нас – женщин.

 Еще раз полюбовавшись красивым телом в джинсах и без рубашки, я обратила внимание на параметры самого фото. Оно было явно обрезано. Возможно, слева он обнимал свою любимую, и намеренно скрыл её от любопытных зрителей, обрезав часть изображения своей руки и глаза. А если он инвалид? И от тоски пишет стихи, уделяя этому занятию все свое время? Что если, он никогда не знал любви и ласки, и пишет свои прекрасные стихи, мечтая о том, чего у него никогда не было и, возможно, не будет?

 Очки! В его правой руке я заметила черные солнцезащитные очки. Что у него с левым глазом? Нет, это не должно меня волновать, – подумала я. Это только неудачно обрезанное фото, тем более возможно совершенно чужого человека. Под псевдонимом «Дюжесиль» может скрываться кто угодно. И толстяк с рыжей бородой, и женщина с усами ; … и это абсолютно не должно меня беспокоить.

 Я вернулась на свою авторскую страничку, просмотрела пополнившийся список читателей, и среди длинных имен я увидела его восьмибуквенный псевдоним. Он тоже читал мои стихи, оставляя комментарии к ним  и похвалы в мой адрес. Над одним из его предложений, оставленным в рецензии, я серьезно задумалась:

  Рецензия к стихотворению «Запретны» (7фиалок)

 Очень яркие чувства, может не стоит их тратить на ожидания…

 Дюжесиль 01.04.2011 21:37

 Может и не стоит, но если бы все делали, как им хочется, тогда «запретного» не было бы ничего. А с другой стороны, каждый живет по своим запретам. И если я верна мужу, значит, это мой выбор, а измена – мое табу. Права ли я? Или мои взгляды устарели?

 Эти вопросы долго не давали мне уснуть в ту ночь.

 …Суббота пролетела в подготовке к приезду мамы Паулина – Перольской Изольды Бенедиктовны. Я три часа убирала в нашей трехкомнатной квартире.  Пропылесосила, вымыла полы, натерла до блеска все зеркала и стекла. Не обделила вниманием ни один уголочек, и вымыла каждый листочек на подаренной свекровью драцене. Безукоризненная чистота радовала меня. Теперь даже при самом большом желании «графине изо льда» не к чему будет придраться, – думала я.

 Вместе с мужем мы съездили в супермаркет. И переполненный холодильник был готов не оставить голодной целую роту солдат!

 

 Глава 2

 3 апреля 2011 год

 В 07.55 мы всей семьей уже были  в  северной части Донецка, в Киевском районе, где находится наш главный железнодорожный вокзал. На привокзальной площади было многолюдно. Чуть ли не на каждом шагу стояли старушки с протянутой рукой. Немытые цыганские красавицы настойчиво просили «позолотить ручку», бомжи сновали туда-сюда, и неприятный запах снова и снова ударял в нос «боксерской перчаткой реальности». Служащие железнодорожной станции длинными самодельными метелками усердно мели мусор, но чище все-таки не становилось. Компания молодых парней, с самого утра едва держась на ногах, пили и курили, разбрасывая окурки и пустые бутылки по площади. Противный пьяный смех меня раздражал. А еще больше мне не нравилось само воспитание подрастающего поколения.

 В вестибюле блестел чистотой напольный кафель. Белые высокие потолки были искусно украшены декоративной лепниной. К окошкам кассы тянулась небольшая очередь. А самое главное – не было той уличной грязи. И я не имею в виду лужи на асфальте.

 Поезд Архангельск-Донецк ожидался на 2-ой платформе в 08.11. Туда мы и направились, вновь минуя кучку аморальной молодежи.

 Синее безоблачное небо предвещало теплый день. Смелые солнечные лучи щедро пригревали холодную мокрую землю, и весна медленно, но уверенно вступала в свои права. На перроне домашние голуби жадно клевали разбросанные крошки, время от времени прерываясь от резкого шума. А когда заскрипели колеса приближающегося поезда, они поднялись ввысь, оставив свой недоеденный завтрак привокзальной собаке.

 С окошка помахала чья-то рука в белой перчатке. Но лица не было видно, и мы с Паулином, переглянувшись, пожали плечами и поторопились подойти ближе к спускающимся приезжим.

 Я внимательно рассматривала всех пожилых женщин. Одна была с тростью из неотесанной деревянной палки, в зашитых тапочках и СССР-овских коричневых колготках, в выцветшем платке и неприметном пальто прошлого века. Это точно была не наша «герцогиня». Вторая дама была явно молода для 63-ех летней женщины. Третья в дорогих кожаных ботиночках на шпильке, с ярким макияжем на помятом годами лице, и укутанная кружевной шалью, тоже не могла быть Изольдой Бенедиктовной. Потом спустились двое мужчин, семейная пара, девушка с красным зонтом, и …

 — Мама! – и Паулин радостно, расставив руки, побежал ей навстречу.

 Однотонное синее классическое пальтишко выделяло эту женщину из серых масс. И никакие разрисованные старушки, желающие скрыть возраст за слоем штукатурки, не шли в сравнение с этой изысканной архангельской «снежной королевой»! Серебряной снежинкой с блестящими белыми камнями красовалась на груди объемная брошь. Янтарные бусы гармонично контрастировали с её безупречным нарядом. Из-под пальто, застегивающимся по задумке модельера только на одну пуговицу, было видно такое же синее платье. Элегантная синяя шляпка с широкими полями была украшена декоративной имитацией павлиньего пера. Белые туфли на низком каблуке, белые перчатки, белая сумочка и белый чемоданчик с металлической ручкой, – значит, все-таки это она махала нам рукой!

 Из-под шляпки в мою сторону долетел строгий взгляд голубых глаз. Лицо Изольды Бенедиктовны излучало здоровый ухоженный вид. Хотя из следов косметики лишь бледно-розовая помада прорисовывалась на ее губах. Ни веки, ни ресницы не были накрашены. Она, скорее всего, даже не пользуется ни тональным кремом, ни пудрой. А вот стойкий аромат цветочными  нотками  я уловила, когда  подошла  ближе.

 — Доброе утро, Изольда Бенедиктовна, – я все еще разбирала на детали её образ, обратив внимание и на белизну её волос. – Как добрались?

 — Почти двое суток тряски в поезде измотали меня, – ответила свекровь, наклонившись к Елисею, и протягивая ему свою руку, предварительно сняв перчатку.   – Мой внучок так подрос за этот год! Настоящий потомок моего покойного Бориса, те же черты лица, тот же  умный  взгляд! Да, Елисейка?

 — «Ни наю», – застенчиво произнес Елисей, прячась за моей юбкой.

 — Мама, давайте отойдем, мы мешаем другим приезжим и встречающим, – Паулин взял из её рук чемоданчик на колесиках, и под локоть повел маму в сторону привокзального кафе.

 — Да «Павлинчик»!

 Как же мне не нравилось это перевернутое имя. Хватило же фантазии назвать сына «Паулин»? Хотя, что в этом удивительного? У Изольды Бенедиктовны мания величия появилась, наверно, с самого рождения. А павлин, как известно, царская птица.

 — Мама, сколько раз Вам повторять, что я уже давно не мальчик, и не надо так меня называть, тем более в общественном месте. Я Паулин Борисович. И никак иначе, запомните это.

 — Не правда ли чудесная погода! – умела «графиня» перепрыгивать с темы на тему. – Валенсия, а ты знаешь какой завтра день?

 — Понедельник! – радостно заявила я. К счастью, мне завтра на работу! Но вслух я этого, естественно, не сказала. – 4 апреля. А что?

 — А то, что погода сегодня хорошая! И чтоб ты знала, 4 апреля почитается память священномученика Василия Анкирского, которого в народе называют Василием Теплым.

 — И все Вы знаете, мама! – улыбнулся Паулин, переводя взгляд на меня.

 — Конечно, сынок, мне же не 26 лет, как твоей жене.

 Я знала, что Изольда Бенедиктовна считает разницу в 16 лет недопустимой, и хотела бы вместо меня видеть невесткой 40-ка летнюю женщину, которая еще бы знала от корки до корки библию и народный календарь со всеми приметами. Но я не такая, и свекровь не упускала возможности напомнить мне об этом.

 — Уважаемая Изольда Бенедиктовна, торжественно обещаю вам, что к 63-ем годам постараюсь запомнить, когда почитают память Теплого Василия, а когда Теплого Алексея!

 «Графиня» искоса одарила меня требовательным взглядом, ничего не говоря, а Паулин демонстративно покашлял, намекая мне быть, наверное, тактичнее и  терпимее  к его маме.

 Мы вошли в полупустое кафе. Первое что сделала «графиня» это присела на уровне первого столика и провела пальцем в белой перчатке по столешнице. Я ничуть этому не удивилась, как и серому пятну на её, несомненно, дорогой перчатке.

 — Куда вы меня привели? Эта забегаловка ниже моего достоинства. А сидения? Вы посмотрите.

 Сидения, насколько я поняла, были вымыты грязной тряпкой. И разводы на поверхности были вовсе не приемлемы для нашей «королевской особы».

 — Но в прошлом году мы довольно хорошо здесь посидели, мама, и Вы ни на что не жаловались? – удивился Паулин.

 Кафе на самом деле было не настолько плохим. Его единственный минус, с моей точки зрения, был в завышенных ценах. И поэтому сюда заходило мало посетителей. Но атмосфера была довольно приятной, если не считать невымытого как следует стола и стульев. По крайней мере, здесь чувствовалось присутствие современного ремонта с элементами отделки в стиле «хай тек». Натяжные потолки отражали свет из пластиковых окон, горели софиты, за барной стойкой аккуратный официант поправлял черную бабочку на белом воротничке рубашке. Играла приятная симфоническая музыка, как под заказ для нашей гостьи. Но Изольда Бенедиктовна, скривив недовольную гримасу, уже хотела выйти наружу.

 — Какой чудный запах кофе! – голос пожилого мужчины неожиданно появившегося с ниоткуда остановил «графиню» у двери.

 Она окинула взором всё кафе. Что за мысль пронеслась в её голове, осталось загадкой, но решительные шаги привели нашу пани к стойке.

 — Три кофе, молочный коктейль и 4 свежие булочки, – тоном королевской особы, гордо поднимая подбородок, сделала свекровь свой заказ. – И, пожалуйста, посадите нас за самый чистый столик. Или они у вас все такие, как тот, что у входа?

 — Прошу следовать за мной, – молодой официант в белой рубашке со смущенным лицом повел нас к столикам между желтыми диванчиками.

 В его руках было чистое полотенце, которым он старательно натер и без того чистый стол и два мягких дивана. Мы с Паулином опять переглянулись, и мне почему-то стало его немного жалко. Ведь ему целую неделю придется во всем угождать своей маме, которая вечно всем была недовольна.

 — Я 42 часа тряслась в поезде, плюс еще около 5-ти часов провела на московском вокзале, ожидая пересадки. Итого почти двое суток! – возмущалась Изольда Бенедиктовна, усаживаясь поудобнее. – И это еще называется «самый быстрый маршрут»?

 — Мама, Вам надо было лететь самолетом. Это заняло бы меньше времени, – предложил Паулин.

 — Самолеты падают. А сколько сейчас террористов?! Уж лучше поездом.

 Пока мы пили кофе в прикуску с хрустящей булочкой, Изольда Бенедиктовна безустанно рассказывала об авиакатастрофах и репортажах телевизионных журналистов с мест событий. Нам же оставалось только слушать и соглашаться с ее доводами относительно небезопасности воздушных передвижений.

 Но это были только цветочки. Приехав, домой, Изольда Бенедиктовна не смогла не сделать хотя бы нескольких замечаний. Это была бы не наша «графиня»!

 — У вас воняет кошатиной, – заявила она с порога. – Кошачий лоток нужно тщательно мыть с белизной, Валюшка!

 — Именно этим я и планировала сейчас заняться, – и на самом деле запах в квартире был катастрофически испорчен нашей Мурчелой.

 Разувшись и повесив на вешалку свой плащик, я взяла лоток и пошла с ним в ванную. Шум воды отвлек меня от мыслей о приезде свекрови, но не надолго.

 — Ты моешь вонючий горшок в ванне? – округлила глаза «свекровушка».

 — А, по-вашему, я должна мыть его в кухонной раковине? – я специальной мочалкой вспенила моющее средство, и продолжала натирать лоток.

 — Вот говорила вам, покупайте дом. Нет, вы купили эту квартиру. Так кошечка делала бы свои дела на улице, и не приходилось бы мыть горшок в ванне.

 — Вот осталось нам только под кошечку подстраиваться, – ну, хоть Паулин пришел спасти меня от своей назойливой мамочки.

     — Сынок, при чем здесь подстраиваться? – и снова длинная лекция о достоинствах частного дома…

 А потом – совместное приготовление праздничного обеда. Не зря я с самого утра выпила  две капсулы успокоительного состава: корень валерианы лекарственной, страстоцвет и шишки шмеля. Теперь мне не были особо страшны волнения и нервное напряжение, я надеялась, что смогу держать себя в руках, не поддаваясь на провокации свекрови. А она так и старалась ужалить, как оса.

 — Вот, зачем тебе кухонный комбайн? Пищу нужно готовить своими руками, так она получается вкуснее.

 — А с комбайном быстрее!

 — А посудомоечную машину еще не купили?

 — Вы знаете, Изольда Бенедиктовна, мне не тяжело помыть три тарелки вручную!

 Потом очередной длинный монолог свекрови ввел меня в полусонное состояние, и я машинально заканчивала приготовление окрошки, селедки под шубой, блинчиков с маслом и красной икрой, при этом не забывая поглядывать на фаршированный болгарский перец, томившийся на слабом огне.

 Паулин лишь изредка появлялся на кухне, контролируя процесс приготовления обеда. А Елисей и вовсе в 13.00, как по расписанию лег спать.

 Изольда Бенедиктовна, как истинная леди, к обеду сменила наряд. Теперь на ней было строгое зеленоватое платье с высоким вырезом и жемчужные классические бусы в ансамбле с серьгами и довольно интересной брошью в виде веточки ландыша. Такая шикарная женщина, и одна, – мелькнула мысль у меня в голове и тут же погасла.

 За столом, накрытым по случаю приезда свекрови не в кухне, а в зале, было бы очень скучно, если бы не сама Изольда Бенедиктовна, неиссякаемой энергией которой можно было удивляться и удивляться.

 — Валюшка, как поживают твои родители? Не перебрались ли еще со своего приморского курорта в какой-нибудь приличный город? – отпивая глоточек шампанского, поинтересовалась «графиня».

 — Нет, конечно! Разве плохо жить на берегу моря?! Еще и в собственном доме?! Даже если бы им предложили пентхауз  – квартиру, вид из которой открывается на все четыре стороны света, где нет соседей (только снизу), они бы не согласились! – это было правдой.

 — Я их понимаю. Я тоже люблю свой дом. А вот наши дети, и ты, и Паулин выбрали эту крохотную квартиру. Здесь и душе разгуляться негде, а если пригласить полсотни гостей? – она обвела весь зал взглядом, и на несколько секунд замолчала, откусывая  кусочек блинчика,  завернутого  трубочкой.

 — А для полсотни гостей можно заказать на вечер уютное кафе! – ответила я.

 — Валюшка, ты вся в маму. Такая же сообразительная и порой просто непредсказуемая натура. А вот внешне ты больше похожа на отца.

 Что она этим хотела сказать? На кого бы я ни была похожа, а спорить со свекровью у меня не было ни малейшего желания. И я не в первый раз надела свою любимую маску скромности, производящую на людей впечатление застенчивой и робкой Валенсии. Но на самом деле я наблюдала, слушала и все запоминала. А память у меня очень хорошая!

 — Если бы ты знала, как тебе повезло, что у тебя есть Паулин – тот, на кого можно положиться, человек, которого воспитала такая женщина, как я! – мысленно я с неё улыбалась (её нужно было назвать Паулиной за способность раскрывать павлиний хвост). – Мой Паулин помог создать тебе надежный и уютный семейный очаг, ты пылинки с него сдувать должна!

 Мой муженек сидел с довольным лицом. Еще бы: мамочка захвалила! Только для любой матери её дети всегда самые лучшие.

 — Валенсия, ты со мной не согласна?

 — Насчет пылинок или вашего воспитания, или моего везения? – и как по заказу заиграла мелодия на моем телефоне. – Извините, –  и я вышла из-за стола.

 Это был Мануил Александрович. Я закрыла за собой дверь, и, ответив на звонок, пошла разговаривать в нашу спальню.

 Весеннее солнышко озорными лучиками играло с зелеными листьями драцены. Свет полосками заливал комнату через приоткрытые жалюзи. В спальне было почти тихо, спокойно, и мягкая кровать заманила меня прилечь на краешек.

 Приятный мужской голос на линии вводил меня в курс дел относительно творческого вечера в Одессе, время проведения которого было уже не за горами.

 — Валенсия Викторовна, сообщаю вам, как победителю прошедших туров всеукраинского стихотворного конкурса следующее: Вы вышли в большой открытый финал! – я чувствовала его улыбку, хотя по телефону и не могла видеть лица поэта Верпиского. – Вам предстоит прочесть 4-ое и 5-ое стихотворение из вашей конкурсной подборки со сцены Дворца Культуры в Одессе 07.04.2011 года.

 — Отлично, Мануил Александрович! 4-ое и 5-ое, значит, 4-ое и 5-ое! – я была очень довольна выходом в большой открытый финал.

 — Валенсия Викторовна, а вы ознакомлены со списком всех участников? – загадочно произнес все тот же приятный голос.

 — Всех? – я задумалась. – Нет. Но я знаю, что очень много известных творческих людей подали заявки на участие.

 — Дело в том, Валенсия, что вами сегодня интересовался один писатель, поэт и художник в одном лице, – признаюсь честно, я была заинтригована.

 — И кто же это? – любопытству не было придела.

 — Это француз Люсьен Дюжесиль. Вам это имя о чем-нибудь говорит?

 Дюжесиль! Так он француз! Как тесен мир! И я смогу воочию увидеть этого красивого мужчину в черном костюме, читающего со сцены свои лучшие произведения! Я уже хочу в Одессу! Поскорее бы! – размечталась я, позабыв на миг о самом Мануиле Александровиче, ожидающем ответа.

 — Да, я читала стихи «Дюжесиля»! Я в восторге от глубины его души!!! – и это была истинная правда.

 — Что же, значит, вы знаете своего соперника в лицо, так сказать, ибо есть такая вероятность, что один из вас станет победителем нашего конкурса и получит кругленькую сумму наличных!

 — Пусть победит сильнейший! – а мысленно я даже не думала о награждении, главнее было для меня убедиться, что «Дюжесиль» полноценный мужчина: с парой рук, парой глаз… и такой же красавчик, как на фото!

  — Так и будет, Валенсия. Да, и вот еще что: постарайтесь быть в Одессе к вечеру 6 апреля.

 — Безусловно, Мануил Александрович. А что конкретно хотел обо мне узнать Дюжесиль? Вы лично встречались? Или…

 — Я получил от него электронное письмо с вопросом «Валенсия Перольская и 7фиалок это один и тот же писатель?», и я лишь подтвердил его слова.

 — Спасибо за информацию, Мануил Александрович, – а вот мысленно я прокручивала сложившуюся ситуацию: значит, Дюжесиль знает кто я такая.

 — Всегда к вашим услугам, Валенсия, и до связи. Как только появятся какие-либо новости, я вам обязательно сообщу.

 — Вы очень любезны, спасибо. До связи.

 Экран телефона погас, и я, утопая в мягкой постели, закрыла глаза, вспоминая фотографию нежного принца  – француза Люсьена Дюжесиль. Получается «Дюжесиль» вовсе не псевдоним, а фамилия. А если это два разных человека? В любом случае, в ближайшее время я разгадаю эту загадку!

 Шорох в детской отвлек меня от своих рассуждений, и я, поправив постель, поспешила к Елисею. Мой малыш уже проснулся. И мы вместе подошли к закрытой двери в зал, сквозь которую отчетливо была слышна непрерывная речь Изольды Бенедиктовны. И говорила она обо мне: «Валенсия непредсказуемая. В её внутренний мир так просто не проникнешь. Я, например, с трудом догадываюсь, о чем она думает. Не знаю, как ты с ней живешь?»

 — Мама, Валенсия хорошая, – говорил Паулин негромко, – она часто уступает мне, мы не конфликтуем по пустякам. А о чем она думает мне все равно. Она творческая натура и постоянно летает где-то в облаках. Я  с этим давно уже смирился.

 — Я бы на твоем месте не была столь безразлична к её мыслям. А что если у неё есть другой мужчина?

 Выслушивать дальше этот разговор за закрытой дверью я не стала. Подняв Елисея на руки, мы резко ворвались в комнату, слегка смутив «снежную королеву». И при мне она не решилась продолжить тему о другом мужчине, переключив все свое внимание на еще сонного Елисейку.

 — Дорогой, сегодня в ДК проводится вечер «Кому за **». Вы не желаете вывести маму в свет?

 Изольда Бенедиктовна скривила недовольно тонкие губы, поморщила носик в знак протеста, и Паулину ничего не оставалось делать, как только предложить маме партию в шахматы. В любом случае «графиню» нужно было развлекать.

 — У меня по расписания уже должен был начаться дневной сон. А еще и эта утомительная дорога. Пожалуй, я прилягу на часок-другой. А вечером куда-нибудь сходим, – Изольда Бенедиктовна как всегда все решила за всех.

 — Я расстелю вам диван, только сначала со стола приберу, – я уже подхватила пустые тарелки и хотела нести их в кухню.

 — Диван? – она демонстративно впилась в него всей пятерней. – У меня проблемы с позвоночником. Если вы не против, я буду спать в вашей спальне. Целую неделю. Ваш  ортопедический матрац послужит во благо моему увядающему здоровью.

 — Конечно, мама. Идемте, я Вас провожу, – Паулин услужливо протянул ей руку.

 Она бросила насмешливый взгляд в мою сторону, потом взъерошила волосики Елисея, и с гордым видом покинула зал, как её величество королева.

 Как хорошо, что мне не придется терпеть её присутствие целую неделю, – думала я, убирая со стола.

 …Я с Елисеем и десятком его мягких игрушек улеглись на диване, играя в забавную и поучительную игру – в «школки». Малыш обеими руками держал своего любимого песика и вместо него читал по слогам слова из яркой красочной книжки. Потом точно так читала коровка, кошечка, черепаха и остальные «детки». А я только и успевала нахваливать умненьких малышей, правильно соединяющих слоги в слова.

 А когда Елисею надоело заниматься  чтением, я включила для него телевизор и нашла мультфильмы на детском канале. Изольда Бенедиктовна еще спала, Паулин отлучился по важным делам «ненадолго». А у меня появилось свободное время для себя любимой. Приняв ванну и переодевшись в шелковый пеньюар, я открыла ноутбук, с головой погрузившись в виртуальный мир.

 На страничках Стихаря меня порадовал приятный сюрприз. Дюжесиль совсем недавно написал для меня личное сообщение:

 Валенсия, доброго времени суток! У Вас очень красивое имя, такое же красивое, как и та очаровательная особа со жгучими рыжими волосами, языки которых разожгли в моем сердце безудержный пожар желания коснуться кончиками пальцев ваших игривых локонов. Ваш образ пленил мой разум, и кажется, что время тяжелыми кандалами замедляет нашу встречу. Но я разорву любые цепи ради возможности увидеть Вас…

 Ваш страстный поклонник Люсьен Дюжесиль.

      03.04.2011 18:23

 Разве такое бывает? Мы ведь даже не знакомы, ни разу не виделись, совершенно не знаем друг друга, – думала я обо всем этом. Виртуальная любовь что ли? Скорее увлечение. Но что же ему ответить? Или не отвечать и вовсе? Я ведь замужем, и у нас ничего серьезного не может быть. Или может? Стоп.

 Я была в замешательстве. Как часто со мной такое бывает. Перед глазами появляются две чаши весов, словно символ справедливости на стене в зале суда. Весы. Какая чаша перевесит?

 Мы можем стать друзьями! У нас много общего, мы творческие люди, – говорил внутренний голос. Отвечу все-таки на это душевное письмо, – решила я.

 Не игнорируя души желанья  Не игнорируя души желанья,  я отвечаю строчкой на письмо,  и пальцы трепетным касаньем  стучат по клавишам легко.  Я позволяю локонов касаться  на расстоянии невидимых сетей,  и в виртуальном мире наслаждаться  огнем запрета и страстей...  Безымянные реальности оковы  не подвластны розовым мечтам...  в лабиринте судеб тупиковом  волю я даю своим стихам...  Валенсия.  03.04.2011 19:14

 Отправив это стихотворение в ответ Люсьену Дюжесиль, я продолжила разбирать электронную почту, но мысли были где-то далеко. Там где не было никого и ничего, только сказочный тропический остров, словно рай для двух влюбленных. Пенные волны, горячий песок, и беззаботная нега в объятиях сильных и одновременно нежных рук. Рук незнакомого мне человека, писателя, чей образ помутил мой рассудок. И этот розовый туман в моей голове был мне приятен, как чудодейственный бальзам. Проблемой было лишь моё замужество, выражающееся не только кольцом на безымянном пальце. Я не могла себе позволить преступить черту верности, но я и не могла заставить себя не думать о другом мужчине, взбудоражившем мой мир.

 — Валюшка, вот ты где, – резкий голос свекрови помешал моим размышлениям. – Будь так любезна, приготовь мне ромашковый чай, – и Изольда Бенедиктовна с королевским видом расселась в мягком кресле, как в троне, не хватало только короны, скипетра и державы в руках.

 — Сию минуту, Изольда Бенедиктовна! – я даже играючи присела в реверансе, отчего «графиня» изобразила легкую улыбку на своем заспанном лице. – А тапочки вам не принести? Вы не замерзли?

 — Да, спасибо, и от теплых тапочек я бы не отказалась, – видимо, она такая же мерзлячка, как я.

 Оставив свекровь в зале, мы Елисеем пошли в кухню заваривать бабушке чай. Я включила электрочайник и засыпала в две чашечки зеленый ромашковый чай, привезенный «графиней» с Архангельска в качестве подарка (а больше она ничего не привезла, даже Елисею, наверное, возраст уже не позволял носиться с тяжелыми чемоданами). Пока закипала вода, я разогрела малышу  тарелочку манной каши с сахаром. И приготовив чай, оставила его одного ужинать.

 С разносом, на котором кроме двух чашек чая я поместила нарезку сыра и баночку меда, я подходила к залу. Как вдруг, неожиданно для себя самой, я уловила приглушенный звук щелканья клавиш на ноутбуке. Неужели Изольда Бенедиктовна без разрешенья шныряет по моим папкам?

 Да. Открыта моя авторская страничка, и свекровь с упоением читает рецензии к моим стихотворениям.

 — Зачем включили ноутбук? Кто дал вам это право? – я свекровь за преступлением застала.

 — Валенсия, послушай, дорогая? Ты Паулину изменяешь? Я тут прочитала…

 О, боже, «Дюжесиль» мне написал любовное посланье, а прочитала его  «снежная графиня».

 — Да как же так? Что вы себе здесь позволяете? Не смейте больше никогда читать чужие сообщенья, чужие письма и так далее.

 — Так, значит, я была права? Ты Паулину неверна.

 — Изольда Бенедиктовна, у вас, как погляжу, неоспоримый дар в чужие жизни свой длинный нос без разрешения совать. Не ваше дело! Разберемся сами! Может быть, у нас свободная любовь! Решать мы сами вправе, а вы не лезьте. Хорошо?

 — Да что же тут хорошего? Ты за спиной у Паулина крутишь шуры-муры, а я должна, по-твоему, молчать? Нет, дорогуша! Этого не будет? И его денег тебе тоже не видать!

 — О, герцогиня, вот вам мой глубокий реверанс, но ваши подозрения несправедливы, мужу я верна! А вы бы, чем читать чужие письма, уж лучше разложили бы пасьянс. Проблем бы было меньше.

 — У тебя? Так это еще цветочки! Попляшешь ты у меня еще, Валенсия Викторовна. Я тебя научу порядочности. Ты еще пожалеешь.

 — Не угрожайте мне. Я вовсе не боюсь. И совесть каплей горных рек моя чиста.

 — Ну, пишут о любви тебе же неспроста?! Давала повод, значит, кокетка, мать твою, блудница, да чтоб мне здесь сквозь землю провалиться. Я выведу тебя на чисту воду!

 — Не стоит в вашем возрасте так кипятиться! Расслабьтесь, я знаю, ледяное сердце мне растопить, как снега и зимой не допроситься.

 Я мышку вырвала из рук, со злобой сжатую старушкой, и отключила ноутбук.

 — Валюшка!

 — Изольда Бенедиктовна, по вам большая сцена плачет. Да, вы не лед — вы ограненный бриллиант.

 — А ты  считала, ты единственный талант?

 — Я не считала, не считаю, хватит. Устроили тут пьесу по ролям.

 И только звонок в дверь утихомирил нас обоих. Домой вернулся Паулин.

 Две чашки чая, излучая тепло и легкий аромат, остались лежать нетронутыми на столике. А Изольда Бенедиктовна, подняв нос кверху, поторопилась встретить сына у дверей. Про тапочки я и не вспомнила тогда, все мысли были о письме. Что же он такого мне там написал? А тут еще свекровь, и Паулин пришел совсем некстати.

 Как ни странно, но Изольда Бенедиктовна тогда ничего не сказала Паулину о своих подозрениях. Они спокойно сыграли две партии в шахматы, Елисей кружился вокруг них, играя со своими мягкими игрушками. А я, перемыв посуду, прилегла в детской комнате, предварительно забрав из зала свой ноутбук. Недоброжелательный взгляд ничего хорошего не обещал, но бояться то мне было нечего. И я со спокойной душой и легким трепетом все-таки прочла то письмо, из-за которого «графиня» решила, что я неверная жена.

               По-весеннему осенней красотой  Безымянной реальности оковы  и меня сплетали по рукам,  но из плена в глубину простора  ускользнул, переступая грань  своих собственных запретов,  и вопреки сложившейся судьбе,  всей душой влюбленного поэта  вновь мечтаю тайно о весне.  И апрель лавандовым рассветом  разбудил безудержный огонь  в ледяном хвосте кометы,  спрятанном в сознании моем.  Вы, непревзойденной чародейкой  вдохновляете на написанье строк,  и кричат с экрана карамельки  ваших губ, нежнейший лепесток:  Не зацелованная, страстная тигрица,  в душе такой же яркий огонек…  Позвольте влагой ваших губ напиться...  я и готов сгорать как мотылек  от жгучих языков каскадов меди,  что ниспадают огненной рекой  сквозь монитор... мой разум бредит  по-весеннему осенней красотой.  Я думал о Вас, Валенсия! Люсьен Дюжесиль.  03.04.2011 19:43

 По-весеннему осенней красотой! И где здесь Изольда Бенедиктовна нашла хоть один намек на наши отношения? Ничего ведь нет! Ну, если не считать миленького приятного стихотворения о «рыжеволосой чародейке с губами цвета карамельки!».

 Безымянной реальности оковы       и меня сплетали по рукам…

 Так значит, Люсьен Дюжесиль был женат, но теперь разведен. И я стала его музой! Забавно… но отвечать на этот раз я не стала. Мало ли что взбредет в голову моей свекрови. Удалив все письма, не относящиеся к работе, я так и уснула в детской комнате, не дождавшись, когда же закончится очередная партия в шахматы.

 

 Глава 3

  4 апреля 2011 год

 Изольда Бенедиктовна проснулась в пять утра. Шум от журчащей воды в ванной разбудил и меня, но вставать с теплой постели я не спешила. Прикрыв глаза, я нежилась под одеялом. Внезапно я почувствовала приближение огромной черной тени. Меня аж передернуло, когда я увидела склоняющуюся надо мной «королеву» в белой ночной рубашке, выполненной в классическом стиле, а на голове был кружевной чепчик, как у бабушки со сказки  «Красная шапочка».

 — Валенсия, – произнесла она еле слышно, – мне нужен утюг.

 — Утюг? – меня это очень удивило. – Вы опаздываете на свиданье? Еще рано куда-то собираться.

 — Валенсия, уже шестой час, – свекровь стащила с меня одеяло, и тут я поняла, что мне не удастся понежиться и пяти минут. – Я же говорила, что сегодня православная церковь почитает священномученика Василия. Я собираюсь в церковь! – чуть ли не закричала она.

 — В церковь вы точно не опоздаете.

 Я достала ей утюг, разложила гладильную доску, и оставила «графиню» одну гладить очередной наряд, выполненный в том же стиле, что и вчерашние два.

 Утро точно нельзя было назвать добрым. Серое небо неприветливо смотрело в окна, ни один солнечный луч не мог пробиться сквозь густую пелену апрельской непогоды. И даже по дороге не проезжала ни одна маршрутка, ни один автомобиль, лишь случайные пешеходы изредка мелькали, пересекая промокший асфальт.

 К тому времени, когда я аккуратно уложила рыжие волосы в улитку, закрепив их шпильками-невидимками, накрасила выразительно глаза и увлажнила губы перламутровым блеском,  «её величество королева» уже облачилась в своё новое убранство. И я последовала её примеру, сменив розовый пеньюар на черную юбку ниже колена, шифоновую блузку цвета кофе, и повязала цветастый платок вокруг шеи. Дополнив образ серьгами, цепочкой и кольцами, я была готова к очередному  рабочему дню. Но этот понедельник, на удивление, стал одним из лучших понедельников в моей жизни.

 Еще утром мы вместе с Изольдой Бенедиктовной довольно спокойно попили  кофейный напиток «Золотой корень» – секрет её молодости, как выяснилось. Она одержима целью сбережения своего здоровья, чтобы как можно дольше радовать нас своим присутствием (вот как!). По словам «графини», лев царь зверей, а женьшень царь растений, он омолаживает и укрепляет организм, а самое главное, что по вкусу этот напиток напоминает перуанский  кофе, который многие считают самым вкусным в мире.

 Мы не говорили ни о стихах, ни о подозрениях Изольды Бенедиктовны насчет моей верности-неверности, только о женьшене и о красных кругах вокруг солнца, едва проглядывающего из-за туч.

 Паулин искоса на нас посмотрел, когда проходил мимо, направляясь в ванную комнату. Сегодня ему уж точно предстоял тяжелый понедельник, – снова подумала я,  радуясь, что мне прямо сейчас можно сбежать на работу. Что я, собственно говоря, и сделала. Лишь легонько поцеловала сонного сыночка перед уходом. А с Паулином мы, естественно, и не целовались, у меня же были накрашены губы, а моему мужу не по душе неестественная красота…

 Серый понедельник обещал быть обычным ничем не примечательным днем. Я, как самая ранняя пташка, была в офисе еще за несколько минут до семи утра. Включила свет, и нежные зеленоватые стены согрели меня своим теплом, источаемым из десятков ярких софитов. Разложив на столе стопки материалов для публикаций, я погрузилась в работу. В аквариуме с моим приходом оживились рыбки, и я изредка ими любовалась, поглядывая на часы.

 К восьми часам офис по-настоящему оживился. Штат редакции сменил глухую тишину на приятную рабочую атмосферу. После пятиминутки все активно занялись работой по подготовке очередных заказов и номеров нашего журнала. Я же, в надежде на новое письмо от Люсьена, просмотрела электронную почту, все рецензии и комментарии к своим стихотворениям, но Дюжесиль больше ничего не написал.  Стараясь выбросить его романтический образ из головы, я решила написать статью на гражданскую, а не любовную тему. Но его обворожительные глаза так и стояли передо мной.

 Его глаза! Тот образ, что я придумала сама, точнее дорисовала, основываясь на единственное фото, добавленное им на сайте «Стихарь». Улыбка нежных губ, способных страстно обжигать огнем при одном только прочтении его стихов. Я влюблена в творчество «Дюжесиля»! – решила я.

 Мои мысли о человеке-незнакомце не покинули меня даже в тот момент, когда в дверь кто-то постучал.

 — Войдите.

 И снова цветы! Необыкновенный букет в руках девушки в униформе красного цвета с эмблемой цветочного магазина «Ольфия».

 — Валенсия Викторовна, это для вас, – девушка вручила мне шикарный букет, от которого не возможно было оторвать глаз.

 В нем было всё: и аромат цветущих полей при серебристом лунном свете, загадка и желание, нежность и страсть. Пять альстромерий завораживали взгляд уникальной красотой лепестков, желтые хризантемы грели душу солнцем, розовые – напоминали о несбыточных мечтах, фиолетовые ирисы дополняли и без того колоритную гамму букета-ассорти, а декоративная зелень буйством сочных стеблей перемещала меня на горные луга, туда, где никто и ничто не помешало бы мне…

 — Распишитесь здесь, – девушка протянула мне листок о доставке, прервав мои мысли.

 — Благодарю вас, – я вернула ей подписанный бланк, но на нем я так и не нашла данных о заказчике этого умопомрачительного букетика. – А можно поинтересоваться, кто оплатил этот заказ? 

 — Я не могу этого знать, Валенсия Викторовна, – огорчила меня девушка. – Наш клиент не приходил лично в магазин, а делал онлайн-заказ, и я не знаю, с какого счета поступила оплата за цветы. Это не моё дело, извините. Но под упаковкой есть конвертик, может, там вы найдете ответ на ваш вопрос.

 — Точно, конвертик! Спасибо!

 — Всего доброго, – и девушка-посыльный поспешила к двери. – До свиданья.

 — До свиданья.

 Дрожь от предвкушения разгадки интригующего конвертика волной пронеслась до самых кончиков пальцев. И дрожащими руками я разрывала прозрачную пленку, скрывающую в глубине восточного букета белый конвертик. Я взяла его в руки, и сердце вздрогнуло, как натянутая струна.

 Кто же ты, даритель цветочной красоты?   Запретное тепло  Не расцени вторжением без спроса,  не нарекай несдержанных эмоций  словами беспринципности...  вопросы  глубины души неправильных пропорций  терзают сердце кровожадным львом,  и образ жгучей страсти опьяняет,  и от запретного тепла  я ледником  стихами на бумагу в полночь таю.  Прости,  полночи бредил, не решаясь  настойчиво стучаться в вашу жизнь,  где солнце в прядях отражаясь,  лучами манит вас с собою увести.  И теми же лучами  с неба озаренье  спустилось на рассвете в тишине,  позвольте вас похитить на мгновенье,  чтоб лучик света вечно жил во мне.  Цветы...  им не дано сравниться с вами,  я образ ваш огнями рисовал  и возвышал звездой на пьедестале,  что выше всех заслуженных похвал.  Ожогами  от листьев крапивы  покрылось все сознание в минуту,  когда глазами с монитора вы  соблазну протянули свою руку…

 Ваш страстный поклонник Люсьен Дюжесиль.

 Ну, кто бы это еще мог быть? Только он – Люсьен Дюжесиль! И прекрасный букет стал самым дорогим моим подарком! Нежные чувства океаном ворвались в мой разум, я ощутила умиротворение, и радость переполняла меня, выражаясь ласковой улыбкой, нисходящей с моих губ до самого вечера. Хотелось петь, вкладывая всю поэтичность своей души всего в два слова: Люсьен Дюжесиль!

 Поскольку у меня была одна ваза, я, недолго думая, выбросила в урну красные розы, подаренные мужем в пятницу, и на их место поставила романтичный букет, полученный от виртуального поклонника с творческой душой.

 Рабочий день подходил к концу. С коридора донеслись тяжелые шаги уборщицы Мани, и без стука она лихо открыла настежь дверь, входя (как часто у неё бывает) раком, пятившись через порог, даже не соизволив повернуться ко мне лицом.

 — Мария Григорьевна, а где ваше «здравствуйте»? И почему опять без стука? Сколько раз вам повторять, вы же не к себе домой врываетесь?

 Тетя Маня, женщина в возрасте 52 лет уже более полугода работала у нас в редакции. За это время она показала себя хорошей уборщицей, но бестактной и невоспитанной особой. Она была вспыльчивой и нервной, иногда даже казалось, что она готова всех поубивать своей шваброй только за то, что ей «указывают, как правильно вытирать пыль на столах», чтобы потом не приходилось по полчаса искать одну бумажку, переложенную уборщицей в не ту стопку.

 Сегодня на ней и вовсе лица не было. Лицо то было, конечно, но вот какое оно было – злое, как оскал у голодной волчицы. Глаза на выкате, тонкие губы поджаты, руки дрожат, как при нервном тике. Она буквально шипела, как змея, задыхаясь от переизбытка эмоций.

 — Добрый вечер, – наконец-то уборщица соизволила поздороваться.

 Она резко приступила к выполнению своих обязанностей, неаккуратно размахивая шваброй и что-то бормоча себе под нос. Наблюдать молча эту картину, было невозможно, и при всем моем уважении к возрасту этой женщины, я встала из-за стола и выхватила из ее рук швабру, которую она нехотя, но все-таки отпустила, грозно сверкая жгучими глазами.

 — Мария Григорьевна, у вас личные проблемы? – поинтересовалась я, не сводя глаз с взбешенной уборщицы. – Может, мне сбегать в аптеку за успокоительными травками? Или вы сами успокоитесь?

 Уборщицу трясло, скорее всего, от злости. А когда она увидела в урне красные розы, имеющие еще шикарный цветущий вид, её всю перекосило, и лицо, не помнившее ухода и косметики, стало белым, как мел, а губы сине-фиолетовыми. Я оглянулась, не сразу сообразив, что же послужило причиной ухудшения состояния и без того нервной женщины.

 — Да я спокойна, – зарычала она, отчего в открытую дверь на нас уставились удивленные не меньше чем я коллеги. – Я высокообразованный человек, – чуть ли не била себя в грудь уборщица, жадно хватая воздух ртом, как рыба. – Да я … я работала бухгалтером на металлозаводе. Я умная,  интеллигентная   и красивая женщина, – и слезы ручьем полились из её глаз.

 — Так что с вами случилось, «умная, интеллигентная   и красивая женщина»? Я могу вам чем-то помочь?

 — Меня-а-а  бро-о-о-сил муж,  – еле выговорила Мария Григорьевна, закрывая лицо мокрыми руками.

 И мне стало её жаль, но вскоре разговор принял другой оборот. Уборщица в диком припадке набросилась на меня и завалила на стол, разбросав по полу все рукописи, тексты статей, и даже ноутбук едва не упал со стола, чудом удержавшись на самом краю.

 — Я ненавижу таких вертихвосток как ты, – кричала она не своим голосом. – Вы только умеете, что уводить чужих мужей, а я с высшим образованием осталась одна с двумя детьми.

 — Вы ненормальная истеричка. По вам психушка плачет, – кричала я, вырываясь из её рук.

 На помощь прибежали коллеги, оттаскивать от меня невменяемую уборщицу. А она злобно кидалась на всех, кричала, оскорбляла и бросалась всем, что попадалось ей под руки, пока Ирина Сергеевна, член общественного совета журнала не окатила её с ног до головы ведром холодной воды.

 — А, – только и сказала уборщица, интенсивно хлопая мокрыми ресницами.

 — Мария Григорьевна, сегодня был ваш последний рабочий день в нашей редакции, – строго заявила я, поправляю на себе юбку и блузку.  – Вы уволены.

 — С радостью, – прошипела уборщица, глядя на меня из-подо лба. – Таким высокообразованным людям, как я, не место в вашей захудалой редакции, чьи журналы совершенно не пользуются спросом в кругах интеллигенции. А вы, Валенсия… я с трудом понимаю, за что вам дарят цветы. Так вы этого и не цените. Такие красивые розы… и выбросили в урну. А мне никто и никогда не дарил цветов,  – слышалось уже из коридора, куда мои сотрудники насильно поволокли эту озленную женщину в депрессионном состоянии.

 У меня самой от переизбытка эмоций дрожали руки. Приподнятое и романтическое настроение как рукой сняло. Часы уже показывали 15.48, а еще нужно было навести порядок в кабинете. Чем мы и занялись вдвоем с Ириной Сергеевной, обсуждая психоз уборщицы.

 По дороге домой я прокручивала в мыслях слова брошенной мужем Марии Григорьевны. Я была точно уверенна, что не хотела бы оказаться на её месте: одной растить двоих детей, пусть даже они уже и взрослые. А то, что бухгалтер скатился до уборщицы, при этом считая себя интеллигенцией, и вовсе не укладывалось в моей голове. По крайней мере, я бы не назвала уборщицу Маню высокообразованным человеком. Озлобленная дикарка! – и только. Высокообразованные люди не занимаются «навешиванием ярлыков» и не опускаются до подобных сцен. Уж лучше опуститься бухгалтеру до уровня уборщицы, нежели человеку до уровня волка.

 Мы все люди, и если каждый, выходя из дома, будет улыбаться своему отражению в зеркале, было бы меньше негатива. А есть ли зеркало в доме Марии Григорьевны? Может, у неё и дома то своего нет. Что если муж оставил её одну ни с чем, и поэтому она такая злая на весь мир? А тут еще я уволила её с работы… Она чувствует себя обиженной, брошенной, никому не нужной, но это не оправдывает хамства и истерик на рабочем месте.

 … А дома меня с нетерпением ждали сын, муж и даже свекровь выглядела приветливой. Как ни странно, за ужином Изольда Бенедиктовна уже не тарахтела как заведенный будильник. И более того, она не возмущалась кошачьим запахом в коридоре. (А надо сказать, что в коридоре реально воняло, потому что кроме меня помыть горшок некому). Так в добавок ко всему «графиня» еще и угостила нашу Мурчелу сметаной (что было, на мой взгляд, удивительно). Но наша киска не захотела есть сметану, и, только лишь понюхав, ушла из кухни.

 Закончив с уборкой в квартире, искупавшись, я проверила, чем занимается Паулин со своей мамой, а они опять сражались в шахматы. Елисей шумно играл одновременно и паровозиком, и машинками, и мягкими игрушками, ему (как мне показалось) было нескучно и без меня. И я включила ноутбук, чтобы проверить почту, а главное написать Люсьену слова благодарности за очень красивый букет цветов. 

 Таинственному поклоннику  Букет восточной гаммой альстромерий,  ирисов, желтых хризантем и роз,  в сознание волною несравненной  интригу с восхищением принес.  Кто вы такой, таинственный поклонник?  Откуда столько неподдельных чувств?  Уж не под лозунгом ли "Дам угодник"  вы совершаете по списку ряд безумств?  К чужим замкам отмычек связку  не носите ль под балахоном невзначай,  а может жизни окольцованную сказку  вам нравиться предательством смещать?  Ваш образ обаятельный и смелый,  но не готова вызов я бросать судьбе,  и аккомпанементом неумелым  звучать одной струной в кромешной тьме.  И запах ли цветов ванильной дымкой  усладой действует на истощенный мозг  или внимание мужчины-невидимки,  чей образ безупречен и непрост?  Спасибо за цветов восточный аромат,  и за стихи, что в глянцевом конверте…  Но наши души, не преодолев преград,  так и останутся рисунком на мольберте.  Валенсия. 04.04.2011 19:54

       — Шах и мат! – радовалась Изольда Бенедиктовна.

 Вероятно, они уже закругляются, – подумала я. Но, войдя в нашу спальню, убедилась, что Паулин с мамой вовсе не собираются ложиться так рано спать. Они с азартом готовы продолжать игру. А мы же с Елисеем, не нарушая их идиллии, пошли читать сказки народов мира перед сном.

 Мне снова предстояло спать на софе в детской комнате. Устроившись поудобнее, я читала страницу за страницей, пока мой малыш не задремал у меня под боком, обнимая своего любимого коричневого песика. Позже я перенесла его в детскую авто-кроватку, и, погасив свет, легла спать. Через приоткрытую дверь доносились голоса игроков, но я медленно погружалась в сон. Глаза потяжелели, и словно космическая невесомость убаюкивала меня мелодией самой лучшей на свете песни – колыбельной в исполнении самого родного человека на Земле – мамы.

 Я лежала на левом боку, подложив вытянутую руку под голову, а второй рукой по привычке придерживая одеяло. Не успев ничего понять, я испытала боль и резкое движение чего-то или кого-то совсем близко. Это была кошка. Она накинулась на меня как голодная партера. Сначала вцепилась когтями в руку, и я чувствовала, как течет кровь. А когда она вонзила когти мне в лицо, я закричала, пытаясь оторвать озверевшую Мурчелу. Кошка противно завывала, не желая выпускать когти из моей щеки. Мне ничего не оставалось делать, как с силой рвануть её вниз. Правая щека горела огнем, а кошка орала, как в предсмертных муках, и так и норовила исцарапать меня всю. Она бросалась на меня диким зверем, и я была вынуждена принять меры. Я стала душить её окровавленными руками.

 Когда в комнате зажегся свет, и Паулин с Изольдой Бенедиктовной в испуге застыли в дверном проёме, проснулся Елисей, а я сидела на полу в перепачканной кровью комбинации, и в моих руках лежало бездыханной тело нашей любимицы.

 — Изольда Бенедиктовна, что вы сделали с моей кошкой? – кричала во все горло, переводя взгляд со своих рук на «королеву с ледяным сердцем». – Вы отравили Мурчелу. Как вы могли?

 Елисей плакал, глядя  то на неподвижный серый комок шерсти, то на меня. Паулин помог мне подняться, осматривая мои раны, и только Изольда Бенедиктовна стояла не шевелясь, сложив руки в боки.

 — Я вашу кошку не трогала, – ледяным голосом ответила «графиня». – Ты же сама её только что задушила.

 — Она набросилась на меня, как обезумевшая. Это вы ей что-то подсыпали в сметану. Я в этом уверенна.

 — Не говори глупостей, Валенсия, – свекровь пыталась убедить меня в своей непричастности.

 — Я сейчас проверю!

 — Что ты собираешься делать? – удивленный голос Паулина летел за мной вслед.

 Я бежала в кухню. Включила свет и, не раздумывая, достала мусорное ведро, высыпав все его содержимое прямо на пол.  Изольда Бенедиктовна пыталась мне помешать, подтвердив тем самым мои догадки. Это она виновата в том, что кошка исцарапала мне лицо и руки.

 Паулин утешал Елисея, а я перебирала обертки от конфет, очистки овощей, шкурки от колбасы, косточки и … подозрительный пакетик с английскими надписями попался мне под руку. Изольда Бенедиктовна покраснела, затряслась. Видимо, в этом пакетике и было то вещество, вызвавшее бешенство нашей кошки.

 — Что это? Я вас спрашиваю, Изольда Бенедиктовна. Вы по-прежнему будете отрицать свою причастность к поведению Мурчелы? Она вам мешала? – я сама была взвинчена до предела, и кричала как ненормальная.

 — Я хотела как лучше, – ответила свекровь без малейшего сожаления на лице.

 — Как лучше? Да как вы могли? – и я заплакала, глядя в опечаленные глаза своего сына.

 — Мама, идите с Елисеем в нашу спальню. Успокойте его, – Паулин выпроводил «графиню» и обнял меня, пытаясь утешить.

 Щека сильно щипала от соленых слез, я коснулась кончиками пальцев лица, нащупывая царапины.

 — У меня через два дня творческий вечер, а я приеду вся поцарапанная…

 — Успокойся, ты все равно красивая. Замажешь лицо слоем тонального крема, пудры, очки наденешь, в конце концов. Это не самое страшное, – рассуждал муж. – А вот кошку нужно если не похоронить, то хотя бы выбросить вместе с мусором. Я этим займусь, а ты, дорогая, обработай ранки моим одеколоном, а то еще заразу какую-нибудь подцепишь.

 — А может, ты мне в этом поможешь? А потом кошку отнесешь в мусорный бак, – настойчиво предложила я, и Паулин, переступая гору мусора на полу, послушно пошел в ванную комнату за своим одеколоном.

 Он обработал мне ранки. Одна из них все еще кровоточила. Наверное, коготь зацепил вену. А щека до боли горела огнем. Паулин выглядел недовольным, и молчаливо ухаживал за мной, никак не комментируя поступок своей матери.

 — Скажи маме, пусть приберет на кухне. Это раз. А во-вторых, вынесет мусор вместе с кошкой на улицу.

 — Я сам.

 — Нет, это сделает твоя мама. Не надо было травить нашу кошку.

 — Хорошо, дорогая.

 Паулин поторопился «вынести маме приговор». А я умылась и вымыла руки с мылом, посмотрела на свое исцарапанное лицо, и мне стало так неприятно, что все это произошло именно перед запланированным творческим вечером в Одессе. А главное там я встречусь с Люсьеном Дюжесиль. И что он обо мне подумает? Что у меня дома целый зоопарк? Что моя кошка такая же дикая, как её хозяйка? Или просто, что я ненормальная?

 Я долго не могла уснуть. Этот случай с кошкой, еще и инцидент с уборщицей Маней не выходил из головы. Закрывая глаза, я видела злые и недовольные лица и Марии Григорьевны, и Изольды Бенедиктовны, и дикие глазища нашей Мурчелы, которую «графиня» вынесла на улицу в мусорный бак, небрежно взяв пакет двумя пальчиками в белых перчатках.

 

Глава 4 

 5 апреля 2011 год

 Во вторник я, явно, встала не с той ноги. Не хотелось никуда ни собираться, ни идти, ни вставать. А Изольда Бенедиктовна, как назло опять проснулась в пять утра и гремела чашками и ложками, как будто специально. Долго игнорировать нескончаемую возню на кухне я не могла. И пришлось снова подниматься ни свет, ни заря, чтобы еще раз явиться в офис задолго до прихода сотрудников.

 Отражение в зеркале меня огорчило еще больше. Пять глубоких ранок длинными полосками  пересекались с еще пятью царапинами. Щека слегка припухла и отдавала синевой.

 — Черт бы вас побрал, – выругалась я, отходя от зеркала и направляясь в ванную.

 — Доброе утро, Валюшка, ты уже проснулась?!!

 — Да с вами разве поспишь? У вас бессонница?

 Свекровь точно издевалась. Она, как ни в чем не бывало, зашла за мной в ванную (мне и самой там тесно было) и пристально наблюдала, как я чищу зубы.

 — Сон – это непозволительная роскошь, деточка. Чем меньше спишь, тем больше успеваешь сделать, – она так и продолжала стоять рядом.

 — Вы что-то хотели? Можно мне спокойно умыться? Или вы так и будете возле меня стоять? – я наградила её недовольным взглядом и продолжила наносить круговыми движениями на лицо балансирующий гель для умывания.

 — Валюшка, не злись. Ну, подумаешь: одной кошкой больше, одной кошкой меньше.

 — Вы в своем уме? Дело ведь даже не в кошке и не в том, что мой ребенок уснул в расстроенных чувствах из-за того, что видел свою любимицу мертвой и меня исцарапанной с руками в крови. Дело даже не в этом.

 — А в чем же? Тебя пугают отметины на твоем лице? – и опять она надменно улыбалась. – Бог шельму метит. На меня вот почему-то ваша кошка не набросилась. Потому что она чувствовала, что я очень хороший и душевный человек. А ты, Валюшка?

 — Вы? И хороший человек? Ну, да, конечно! Только душа у вас палача, безжалостного и эгоистичного человека. Вы никого вокруг не слышите и не хотите слышать, Изольда Бенедиктовна. Кусок льда вы, а не хороший душевный человек.

 — А ты предательница, и не зря тебя кошка поцарапала, – прошептала она, подмигивая, прежде чем закрыть за собой дверь в ванную.

 — Земля круглая!

 … Одевшись, я сразу же вызвала такси, и уехала на работу, даже не выпив чашки чая…

 В 8.15 на моем мобильном телефоне заиграла приятная мелодия. Кто-то соскучился,  – подумала я. Но оказалась, что этот кто-то звонил либо не со своего телефона, либо это был чужой человек.

 — Да, – ответила я.

 — Валенсия, – послышался незнакомый голос,  – благодарю вас за ваше стихотворение «Букет восточной гаммой альстромерий», – и тут я сразу догадалась кто это.

 — Люсьен Дюжесиль?

 Он позвонил мне! Нашел мой номер телефона! Да! А этот француз настойчивый мужчина, как Александр Македонский: Пришел, увидел, победил! – мне льстило его внимание, но я и не думала, что он сможет вот так вот взять и позвонить мне. Я бы не рискнула. Но что я? Замужняя женщина, которую к тому же свекровь несправедливо обвиняет в измене.

 — Можно просто Люсьен, – его чарующий голос лился так же божественно, как итальянский тенор Алессандро Сафина. 

 — Люсьен, – я почувствовала дрожь во всем теле, ладони стали влажными, что я чуть не выронила телефон. – Ваш букет порадовал меня, цветы и сейчас утешают меня своим нежным ароматом и разнообразием красок. Спасибо за столь неожиданный сюрприз.

 — Рад стараться! Для такой очаровательной девушки все звезды с неба бросил бы к ногам! – и, не смотря на то, что я не могла видеть его лица, я чувствовала его приятную улыбку, наслаждаясь волшебным голосом, затрагивающим каждую струнку моей душевной флейты.

 — Спасибо, – мне показалось, что и вторая щека залилась румянцем. – Мне не нужны звезды. Пусть светят всем желающим ими любоваться. Мне не нужно ничего доказывать. К сожалению, я замужем.

 А ведь наши супружеские отношения давно стали прохладными. И я даже представляла себя в объятьях «Дюжесиля», читая его стихи. Но не могла же я сказать ему «Да! Муж не помеха, мне ничего не стоит кокетничать на стороне».

 — Я понял, что вы «окольцованная птица», и ничего от вас не требую. Прошу лишь позволения оказывать вам знаки внимания. И очень надеюсь встретиться с вами лично на творческом вечере в Одессе.

 Его голос имел свойство завораживать. Я не видела в нем соперника по конкурсу поэтов, только мужчину, интерес к которому рос с каждой минутой телефонного звонка, и мне самой очень хотелось взглянуть в его глаза, и утонуть в его объятьях так же сладко, как героини любовных произведений этого французского писателя.

 — Я буду в Одессе уже завтра вечером, и мы обязательно встретимся, Люсьен.

 — Мне остается только считать минуты до нашей встречи, Валенсия. И еще. Не думайте, что я «дамский угодник» и увлекаюсь каждой красивой женщиной. Я ценю женскую красоту, но не бегаю за каждой юбкой. Надеюсь, вы меня понимаете?

 — Еще бы! Вы выбираете особенных?! Вам нравятся красивые поэтессы? Я видела список ваших читательниц. Ваши произведения пользуются успехом среди женской аудитории.

 — Мне нравитесь вы.

 — Люсьен…

 — Валенсия, в моих мыслях нет желанья разрушать ваш брак, но я не могу не думать о вас. Ваши огненные волосы языками пламени сжигают мое сердце, и только серый дым моего «я» возвращает меня к реальности. И пустота, и одиночество – два ненасытных зверя терзают мою душу. Я загнан в клетку образцовой порядочности, и только благодаря вам я понял, что жизнь идет, и нельзя во всем себе отказывать, боясь осуждений.

 — Вам легче говорить. Вы ведь в разводе.

 — Да, вы совершенно правы, я живу один. Но я никогда раньше не осмелился бы пытаться ухаживать за замужней женщиной, считая это недопустимым.

 — Люсьен, это недопустимо. Так нельзя.

 — Дайте мне возможность хотя бы ненадолго совершить то, что я всегда считал запретом. Я приглашаю вас завтра вечером в кафе на набережной. Вы согласны?

 — Люсьен, я не знаю. Давайте завтра вечером вы мне еще раз позвоните, и тогда поговорим о кафе, хорошо?

 — Я буду думать о вас, Валенсия, вы стали моей музой. И вопреки всем преградам, наши души найдут друг друга. Я в этом уверен.

 — До завтра, Люсьен.

 Мне бы не хотелось прерывать наш разговор, но и продолжать было тяжело. Я чувствовала себя предательницей. Хотя я ничего преступного еще не совершила, но я думала с нежностью о другом мужчине, вместо того чтобы думать о муже.

 — До завтра, Валенсия. Приятного дня!

 — Спасибо, и вам также.

 Люсьен первым положил трубку. В офисе было тихо, и казалось, что моё сердце стучало громче часов, висящих на стене. И я полдня летала в облаках после разговора с Люсьеном, даже не вспомнив ни на миг про Паулина.

 Но он сам мне о себе напомнил. После стука в дверь он вошел в кабинет. Мой муж, представительный мужчина в новом галстуке голубого цвета с крупными снежинками. Я была больше чем уверенна, что этот галстук ему выбрала его мама. Ну, кто же еще? Это только она помешана на холодных цветах.

 — Паулин?

 — Да, это я. А ты ждала кого-то? – он присел напротив, и сразу же обратил внимание на цветы.

 — Нет. Но ты ведь должен развлекать Изольду Бенедиктовну. А ты здесь.

 — Ты рано утром ушла, даже не попрощавшись. Я и не увидел, как твое лицо выглядит в дневном свете после когтей Мурчелы.

 — Не напоминай мне об этом. Эта кошка оставила мне глубокие отметины. А мне завтра выезжать поездом в Одессу, потом выступать со сцены. Я одна буду такая. Надо мной все смеяться будут, обсуждать за моей спиной «кто же меня так поцарапал?».

 — Не переживай, дорогая, это не самое страшное. Хотя я надеялся, что под слоем штукатурки царапины будут менее заметны.

 — Спасибо, приободрил, – у меня уже и слезы были наготове политься ручьем, но я их остановила.

 — Ну, не расстраивайся. Идем куда-нибудь вместе пообедаем?

 — Нет, я не хочу лишний раз никому на глаза показываться. Я сегодня и на работу на такси добиралась. Так что, дорогой, обедать тебе придется с мамой. Она дома с Елисеем? – поинтересовалась я.

 — Да. Мы были в супермаркете, потом еще прошлись по магазинам. Мама купила мне этот галстук, – Паулин сделал недовольное лицо, поправляя его у воротника рубашки, видно и ему подарочек был не по нраву.

 — Я заметила. Милая расцветочка, еще и со снежинками,  в стиле твоей мамы.

 — А я вижу, не только я дарю тебе цветы? И по какому поводу, позволь полюбопытствовать, этот букетик? – мне даже послышались нотки ревности в его словах.

 — Да так, подарок от одного поэта.

 — А те розы, что я…

 — Они еще вчера увяли, дорогой.

 — Валенсия, – Паулин встал со стула и направлялся ко мне. – Хватить работать, а? Я достаточно зарабатываю, чтобы содержать нашу семью.

 — Нет, Паулин, даже не проси меня сидеть целыми днями дома. Я творческий человек мне тесно в четырех стенах. Не проси.

 Мы стояли близко-близко, я слышала его дыхание, смотрела в его глаза, пытаясь поставить себя на его место. Но между нами словно стояла стена, прозрачная, однако крепкая и непреступная, как снежная горная вершина.

 — Валенсия, ты должна быть берегиней домашнего очага, больше времени уделять семье, а не разъезжать по городам, принимая участия во всех литературных конкурсах, – при этом его глаза были очень грустными.

 — Я люблю свою работу, Паулин. А конкурсы в нашей стране проводятся не так уж и часто. Так что не преувеличивай, пожалуйста.

 — Валенсия, – он взял меня за руки, – я хочу, чтобы у нас были еще дети. Чтобы ты занималась домом, и только по вечерам иногда писала свои статьи, стихи или романы.

 — Паулин…

 Я была в замешательстве. Муж планирует второй раз стать папой, а я до этого намеревалась в первый раз «наставить ему рога». Но в любом случае, пока обзаводиться вторым ребенком я не хотела.

 — Валенсия, мне уже 42 года, я не мальчик, у которого еще вся жизнь впереди. У меня есть ты: красивая, умная женщина. И я не хочу терять зря время.

 — У нас есть Елисей.

 — Я тебя прошу, возьми хотя бы отпуск. Давай вместе съездим куда-нибудь? – он умоляюще смотрел на меня, и от его взгляда и слов, и переизбытка чувств мне стало не по себе.

 Как я могу, думать о Люсьене Дюжесиль, договариваться с ним о встрече, представлять себя в его объятьях, когда у меня есть муж, ребенок, семья? Я почувствовала себя виноватой. Виноватой только за духовное предательство. К счастью, факта физической измены еще не было.

 — Паулин, давай обсудим поездку на отдых после того, как я вернусь с Одессы. А пока я тебе ничего не могу обещать.

 — Валенсия, я люблю тебя! Ты же знаешь, ты единственная женщина в моей жизни.

 Похоже, его охватила безудержная страсть. Потому что, не смотря на перламутровый блеск на моих губах, Паулин жадно впился в мои губы долгим упорным поцелуем. И его не волновало, что теперь его губы блестели от женской помады; он как чувствовал, что может меня потерять. И старался удержать любым способом. Запретить мне работать, родить второго ребенка… все лишь бы я сидела дома в скромном халатике.

 — О, Паулин…

 Но он меня уже не слушал. О чем он думал, можно было только догадываться. Во всяком случае, Паулин небрежно вытер губы и, лишь бросив взгляд, быстрым шагом скрылся за дверью. Он ушел, оставив меня одну со своими плачевными мыслями. Что же мне делать? С Паулином, с Люсьеном? Чего я хочу, и как я должна поступить?..

 Сквозь бронь души  Стучать безмолвно капелькой дождя,  стекающей извилисто сквозь стекла,  сквозь бронь души, и глаз не отводя,  устала быть я пленницей свободной.  Прозрачной тенью тихой жаркой ночи  я опущусь пушинкой на твою кровать,  свой поцелуй горячий, между прочим,  направлю нежно в приоткрытые уста.  Проводишь сонно по губам ладонью,  и шорох одеяла нарушает тишину,  я облаком души, наполненным любовью,  в переизбытке чувства своего тону.  Ты никогда обнять меня не сможешь,  рассвет туманный образ мой испепелит,  и лишь во тьме с тобою разделяю  ложе,  люблю тебя, хотя рассудок не велит.  Любуюсь мужеством в твоем лице,  и невесомым рук прикосновением,  не нравятся лишь блики на кольце…  другая дама окольцевала твое сердце.  Сквозь бронь души ласкаю тебя смело  горячим поцелуем разжигая огоньки,  ты спишь с моей душой… а тело  обещано другому,  счастью вопреки.

 

 Глава 5

 6 апреля 2011 год

 Поезд Донецк-Одесса убаюкивая, постукивал колесами. Паулин, повесив голову и приподняв воротник пиджака, смотрел вслед удаляющемуся составу. Я наблюдала за ним, пока фигура в строгом костюме не исчезла из вида, затерявшись в толпе провожающих. Мой муж болезненно переживал мои странствия по городам, но не препятствовал участию в конкурсах, хоть это ему и вовсе не нравилось. И в этот раз он снова отпустил меня.

 В 7.28 поезд сделал остановку на станции Чаплино. Я не собиралась выходить, но все-таки   поддалась искушению купить что-нибудь вкусненькое в ближайшем киоске. В воздухе пахло жареными пирожками, чебуреками и сдобными булочками. Среди сотни снующих туда-сюда людей, я заметила одно знакомое лицо. Это была уволенная мной позавчера уборщица Маня. Сгорбленная высокая и довольно крупная женщина в каком-то очень старом пальто, залатанном как минимум несколько раз, с разноцветными пуговицами и жирными пятнами на груди, ходила с протянутой рукой. В отекших посиневших руках трясся пластиковый стаканчик. Она обмотала голову выцветшим платком (наверно, как и пальто, доставшимся ей по наследству от её мамы или даже от бабушки), а сверху натянула черную мальчишескую шапку с надписью «Adidas». И в таком виде тетя Маня жалобно просила «подайте на пропитание бога ради». В стаканчике звонко постукивали пятаки и десюлики. Но люди шарахались от настырной грязной попрошайки, заглядывающей бесцеремонно каждому прохожему в глаза.

 Я, почувствовав себя отчасти виновной в столь бедственном положении «интеллигенции» (как сама себе называет Мария Григорьевна), решила дать ей немного денег хотя бы на пирожки. Но когда наши глаза встретились, тетя Маня скривила недовольную гримасу, поморщив свой длинный армянский нос. Злобный огонек блеснул в её карих очах, и она, выпрямившись, точно как её величество Изольда Бенедиктовна, повернулась ко мне задом, и пошла прочь, специально виляя бедрами.

 — Вот какая у нас интеллигенция, – сделала я вывод, провожая взглядом замарашку Маню.

 … Во второй половине дня мне снова звонил Люсьен Дюжесиль. Он тоже был в дороге, и мы договорились встретиться с ним в 18.30 в центре Одессы, возле фонтана. Мой поезд по расписанию уже в 18.11 должен прибыть на одесский вокзал. И мне оставалось только ждать.

 Самым страшным для меня было то, что я еще ни разу не была в Одессе, и понятия не имела где там центр, и где фонтан. И как выяснилось позже в Одессе не один фонтан, а гораздо больше, и есть даже целый курортный район с названием «Большой Фонтан». Мануил Александрович Верпиский по телефону подробно объяснил мне, что «Большой Фонтан» это часть Одессы от вокзала и до виллы «Дача Ковалевского» (3-этажное современное здание).  Также я уже имела представление, что район условно делится на 16 трамвайных остановок – станций, и в районе первой станции расположено здание одесской областной администрации.  А Дворец культуры студентов ОНПУ (Одесский национальный политехнический университет) был размещен недалеко от привокзальной площади, и к нему можно было быстро добраться троллейбусом №7.

 Еще в поезде я и с Паулином поговорила об Одессе. Он рассказывал мне об отеле «Аркадия», что находится под седьмой станцией трамвая. По его словам пляж «Аркадия» один из самых известных одесских пляжей, где двадцать лет назад он весело проводил время в каком-то дорогом ночном клубе. А вот я кроме громкого названия Дерибасовской улицы об Одессе мало чего знала, и с легкостью могла бы там заблудиться.

 Моросил дождик. Мелкий, но колючий. Словно тысячи иголочек впивались в кожу лица и рук. А я невольно любовалась красотой железнодорожного вокзала, словно не замечая серости погоды. Вокзал, как лицо Одессы, был чистым, выкрашенным, а на верху развивался желто-голубой флаг, напоминая, что я все еще на родине.

 На часах было 18.00, поезд прибыл на удивление быстро. По-хорошему, я бы хотела сначала снять номер в одной из гостиниц, чтобы оставить там тяжелую сумку с вещами и освежиться перед свиданием с Люсьеном. Но времени было мало, и я уже размышляла над тем, где искать тот фонтан, о котором говорил поэт «Дюжесиль».

 Моя ты сказка  Чужие высокие стены  и город угрюмо молчит,  а сверху серое небо  дождем совершает визит.  Сердце безумно стучится,  у меня всего полчаса,  и я как уставшая птица  подняться хочу в небеса.

 Ах, если бы я могла взлететь птицей, и посмотреть свысока на Одессу, чтобы найти то место, где мы условились встретиться, – думала я, поглядывая то на часы, то на безлюдные улицы. И куда подевались все жители? Может, я иду не в том направлении? Где же здесь остановка хоть автобуса, хоть трамвая, хоть чего-нибудь?

 Не зная названия улиц,  как мне разыскать тебя?  И я с головой окунулась  в кричащую боль дождя.

 Шел дождь. Такой холодный и неприветливый. А я продолжала путь по прямой от вокзала к центру, как мне казалось. Я должна была найти фонтан на Дерибасовской, но мне и спросить было не у кого, в правильном ли направлении я двигаюсь. По пустынным тротуарам не бродила ни одна живая душа. Дождь становился сильнее, и я достала зонт, не прекращая шагать на встречу со своей мечтой. Где же ты, Люсьен Дюжесиль, – повторяла я про себя. Остановившись и оглядевшись по сторонам, я почувствовала, что начинаю очень сильно нервничать. Незнакомый город, еще и в такую мокрую погоду, казался таким чужим, что я невольно вспомнила свой родной город, родной поселок, где я росла и знала каждое дерево и каждый камень на дороге. Я продолжила путь.

 Нет, так можно бродить до утра, – думала я. Нужно что-то предпринимать. Но что? Позвонить Люсьену? А почему он мне не позвонил? Наверное, он ждет меня где-то у фонтана…

 Набирая заученный номер,  пытаюсь понять, где же я,  и пусть в этом ты не виновен,  но я тебя не нашла.  И нежный голос мне вторит,  «Я жду тебя под дождем»,  и сердца лиловые зори  горят золотым октябрем.  «Ты памятник Ленину видишь?»  И сердце стучится сильней,  Я скоро тебя увижу,  поют мне слезинки дождей.

 Каменный Ленин в промокшем плаще издали возвышался на пьедестале. Люсьен сказал, ждать его возле Ленина и никуда не отходить, он скоро будет.

  Парк был жутковатым местечком, во всяком случае, центр Одессы я представляла иначе. Голые деревья уныло клонились к земле, пахло болотом, и никого нигде не было. Куда же я пришла? Неужели я полчаса шла не в том направлении?  Радовало только то, что теперь Люсьен будет искать меня, а не я его. И я поспешила по лужам к памятнику Владимиру Ильичу.

 Опять каблучки утопают  в лужах бушующих вод,  я о тебе мечтаю... мой  нежный спасательный плот.  Последние капельки с зонта  упали на мокрый асфальт,  на линии личного фронта  печально стонет мой альт.  Томлюсь я в ожидании,  а стрелки все бегут,  и тишина с молчанием  огнем мне душу жгут.

 Где же ты? Надо же, здесь есть люди, – подумала я, обнаружив, что кроме меня в этом скучном месте еще кто-то прогуливается. Черную дорожную сумку я поставила у ног, сложила промокший зонт, и бросила сверху. Поправила прическу, достав кошелек с вложенным в него зеркальцем. Неприятно было осознавать, что дождь испортил всю укладку, волосы бесформенно спадали на плечи, еще и поцарапанная щека бросалась в глаза. А мне бы хотелось показаться Люсьену еще красивее, чем на фотографии. Но сегодня у меня это точно не получится. И зачем я здесь? Чтобы убедиться, что у Люсьена Дюжесиль и тело и душа прекрасны!

 А вот и ты! и бешено           сердце камнем вниз  падает под ноги мне           в дождя холодный бриз.  Теперь я бессердечная,          как статуя стою,  у пьедестала Ленина          мгновенья тороплю.  Как сладкий сон, видением          вальс свой Мендельсон  осколками свечения          играет в унисон.

 В груди безудержно барабанило сердце, я любовалась Люсьеном издали, обращая внимание на его легкую ровную походку, черные брюки с наглаженными стрелками, остроносые туфли, классный пиджак нараспашку, и бледно-розовую рубашку, как раз такую, как мне нравится. А его лицо?!! Короткая стрижка, светлые волосы, слегка промокшие от дождя, гладко выбрит. Он еще молод, и светится внутренним светом!

 Я стояла не шевелясь, меня словно парализовало от волнения, ноги потяжелели, став как свинцовые гири, а он уже совсем близко. Его глаза! Серо-голубые, красивые! Губы чувственные! Невесомая улыбка! Вот он – мой запрет! На расстоянии вытянутой руки.

 — Валенсия? – его бархатный голос услада моим ушам.

 — Люсьен!

 Его руки нежно охватили мои ладони. Я и не успела больше ничего сказать, как он поднес мои пальцы к своим горячим губам, и, гипнотизируя взглядом, поцеловал каждый пальчик, не задерживая внимания на французском маникюре, сделанном специально по поводу этой встречи даже больше, чем из-за творческого вечера, который состоится завтра во дворце культуры студентов ОНПУ. Я не хотела отрываться от его глаз. Мне казалось, я читаю по глазам все его прошлое. И в то же время, было такое чувство, будто мы знаем друг друга целую вечность.

 — Позвольте, – и, не дожидаясь ответа, он уже страстно целовал меня в губы.

 И мне было совсем неважно, кто и что обо мне подумает. И я не думала ни о чем и ни о ком. Лишь наслаждалась нахлынувшим океаном страстей. Казалось, во мне закипает кровь, стало жарко, а его страстные губы не хотели меня отпускать. И я поддалась, позволив целовать себя под открытым небом, на глазах у прохожих зевак чужого города. И эти минуты незабываемы! А ведь если подумать, это была первая наша встреча, и первый поцелуй с незнакомцем вопреки понятиям о супружеской верности.

 От глаз не оторваться,  по ним читаю жизнь...  и все забыла… только  губы в единое слились.  Не важно, что подумают,  я знаю все сама:  муж жену прилюдно  не поцелует никогда.  А мы и не любовники,  знакомы лишь едва,  зато в два наших сердца  вошла одна стрела.  И руки аккуратно  на талию легли,  мы в аромате сладком  сорвались от земли.  Я бы с тобой летела  в заоблачную даль,  душой своей и телом  я стерла бы печаль.  В твоих ладонях сердце  трепещет от любви,  короткие мгновенья  на чувства нам даны…

 — Валенсия, вы очаровательны! – его руки приподняли мой подбородок, и наши губы, словно сами искали друг друга, вновь слились в поцелуе.

 — И не смотря на дождь и царапины на щеке? – я вдруг с ужасом вспомнила о своем внешнем виде. – Вы ведь ожидали увидеть меня другой?

 — Царапины, – Люсьен нежно поцеловал меня в щечку, – у меня такие же, но на сердце. Меня терзали сомнения и угрызения совести из-за моих чувств и растущего влечения к вам, прекрасная Валенсия. А вас поцарапала всего лишь кошка, это скоро пройдет, вот увидите. А раны на сердце могут напоминать о себе вечно.

 — О, Люсьен, вы такой… Романтичный!

 Теперь ты не картинка,  я встретила тебя,  чужая половинка,  сегодня ты моя.  Точнее мой, и вечер  культурно проведем,  а, насладившись встречей,  уснем с тобой вдвоем.  Моя ты сказка и реальность,  мой сон и бытие,  и двух сердец одна тональность  связала нас с тобой в одно!

 Я поймала себя на мысли, что готова сегодня на настоящие безумства, и даже на секунду пожалела мужа, но тут же переключила свое внимание на волшебного принца, стоящего рядом. Решено: пока я в Одессе, я не упущу возможности любить, желать и быть любимой и желанной. И пусть мы больше никогда-никогда не встретимся, но я запомню каждый миг, проведенный в этом городе, и эти воспоминания будут согревать меня даже в самые холодные дни: и в снег, и в дождь.

 — Валенсия, я тронут вашими словами. Идемте, – он с легкостью подхватил мою сумку и перекинул её через плечо. – А вы знаете, Валенсия, что мы ведь сейчас не в центре. Вы пошли от вокзала налево, а нужно было вперед, и только вперед.

 — Да!? То-то я смотрю, здесь почти и людей нет. Я так и знала, что обязательно заблужусь. Я вообще плохо ориентируюсь, к тому же в чужом городе.

 Мы держались за руки и медленно шли по аллее. Над нами расходились тучи, и голубое небо околдовывало своей чистотой.

 — А я уже неоднократно бывал в Одессе, прогуливался по Молдаванке, кстати, вы этот район прошли во время своего мини-путешествия к заброшенному парку, в то время как я ждал вас у фонтана в городском саду.

 — Простите, если бы у меня была карта, я бы точно не заблудилась, – и мы снова встретились глазами, Люсьен улыбался мне также обворожительно, как и Алессандро Сафина, целуя руку Елизаветы II.

 — Ничего страшного, главное, что мы все-таки встретились, – его рука легонько сжимала мою ладонь.

 — Да! А городской сад недалеко? После моего звонка вы быстро нашли меня.

 — Городской сад расположен в центре города, на улице Дерибасовской. Я думал вы знаете, куда идти. Мне надо было встретить вас прямо на вокзале. Это моё упущение, милая Валенсия.

 — Люсьен, вы такой галантный!

 — Как только вы сказали о Ленине, я сразу понял, где вас искать, и на первой же маршрутке приехал. Мы и сейчас можем не идти пешком.

 — Не надо, давайте прогуляемся по Одессе. Это так приятно. Уже зажгли фонари, город преображается!

 — А если бы вы увидели музыкальный фонтан! Он необычайно красив, как и вы, Валенсия Викторовна.

 — Вы мне льстите.

 — Ну что вы? Это чистой воды правда.

 Тогда я была на седьмом небе от счастья. А осознание морального преступления добавляло особую изюминку тому незабываемому вечеру в Одессе.

 — А где вы остановились, Люсьен?

 — В гостинице «Пассаж», недалеко от городского сада, на пересечении Дерибасовской и Преображенской улиц. Я снял номер-люкс на втором этаже, так что с радостью мог бы разделить его с вами, если вы не сочтете это бестактностью, – последовало не совсем приличное предложение.

 — Надеюсь, в «Пассаже» найдется свободный номер и для меня, Люсьен, иначе мне придется остановиться в другой гостинице (не могла же я открыто заявить, что с радостью разделю с ним номер).

 — Я уверен, что и для вас найдется номер. И не обижайтесь, если я был с вами слишком откровенен, – его виноватый взгляд вызывал улыбку. «Какой ты милый, Люсьен Дюжесиль», – думала я, не произнося лишних слов.

 — Какие красивые дома! – я сменила тему разговора.

 — Мы приближаемся к гостинице по праву являющейся одним из самых красивых зданий города!

 — Точно!

 Перед глазами, словно из далекого прошлого появилось желтое четырехэтажное здание с уникальной архитектурой и лепниной ручной работы. Фигурные балконы третьего и четвертого этажей были выполнены в классическом стиле. Сколько же серенад было под ними спето?! Фасады были богато декорированы скульптурными формами. А на первом этаже были и магазинчики с сувенирами, подарками, ювелирный салон, кафе и супермаркет. История тесно переплеталась с современностью.

 — Верхние этажи и есть сама гостиница. Вам здесь понравится!

 — Мне здесь уже нравится!

 Когда мы вошли внутрь, я остановилась, внимательно рассматривая роскошь огромного зала под высоким стеклянным потолком. Колоны, колоны, статуи с поднятыми руками, красота, достойная царского дворца!

 … Администратор гостиницы любезно выдала мне ключи от двухкомнатного номера высшей категории (со всеми удобствами: туалет, ванная, телевизор, холодильник, телефон и, конечно же, мебель). На лифте мы вместе с Люсьеном поднялись на четвертый этаж. Наши номера были рядом. За 15 минут я должна была успеть принять душ, сделать укладку феном и накраситься, чтобы выглядеть подобающим образом для ужина в одном из лучших ресторанов Одессы, куда Люсьен Дюжесиль меня любезно пригласил.

 Последним штрихом была капелька любимых духов «Тьерри Кюри Ангел». Флакон в виде звездочки невольно напомнил мне о муже. Это был его подарок. Я тут же вспомнила о Елисее, и, как оказалось, дома тоже думали обо мне. Зазвонил телефон в тот самый момент, когда и кто-то постучал в дверь.

 — Люсьен, дайте мне еще две минуты, – я показала ему неугомонный телефон, как только открыла дверь.

 — Безусловно, Валенсия, – я заметила его скользящий взгляд по моей блузке, он подмигнул мне. – Я буду ждать вас внизу у лифта.

 — Окей, Люсьен, только две минуты.

 Телефон умолк, и я сама набрала номер Паулина.

 — Алло,  ты,  почему не отвечаешь? – он был явно недоволен.

 — Я была в ванной. Не переживай, я остановилась в «Пассаже», очень хорошая гостиница. И комфортно, и доступно!

 — Мы уже скучаем без тебя, Елисей хотел с тобой поговорить, – по голосу я поняла, что Паулин уже далеко не в трезвом состоянии.

 — Ты пил?

 — Ну что за вопросы? Какая разница, пил я или не пил? Ты уехала в Одессу, а я что не имею права выпить 100 грамм с друзьями?

 — Дай мне поговорить с сыном.

 — Елисее-е-ей, – послышалось в трубку, – беги сюда, мама звонит. «Мамичка, ты скола вилнешся?» – это был мой любимый маленький мальчик.

 — Скоро, моё солнышко, скоро! А пока меня нет, слушай папу и бабушку. Договорились?

 — «Халасо, Мамичка, я тебя люблю! Призай скорей!»

 — Я тоже тебя люблю. Пока, моё солнышко. Я завтра утром тебе позвоню. Цём-цём! Дай папе трубочку, – я хотела еще поговорить с мужем.

 — Папа спит.

 — А? Так быстро? Все ясно, Елисейка. А бабушка что делает?

 — «Читала книзку».

 — Ясненько, Елисейка, ложись и ты спать. И пусть тебе приснится самый красивый яркий сон! Целую тебя!

 — «Цём-цём! Мамичка!»

 — Цем-цём! – и я положила трубку.

 … Внизу меня ждал мой сказочный принц – мужчина в возрасте за 30-цать в черном костюме и розовой рубашке. Мы смотрели друг на друга, словно кроме нас больше не было никого в целом мире. Но это оказалось не так. Как только Люсьен протянул мне руку, и я хотела сделать тоже самое, звонкий женский голос окликнул меня по имени.

 — Валенсия, как тесен мир!

 Я вмиг собралась с мыслями. И кто бы мог подумать, что здесь, на другом конце страны я встречу кого-то из знакомых?

 — Ирина, это ты!? – хотя сомнения развеялись, как утренний туман, едва я взглянула в лицо окликнувшей меня одноклассницы.

 — Ну, а кто же еще! – Ира, улыбаясь, провела нескромным взглядом по моему спутнику

 Люсьен спокойно за нами наблюдал, но вот мне было неловко, что меня (можно сказать) застали в чужом городе с чужим мужчиной.

 — Познакомься, это Люсьен Дюжесиль, писатель, поэт. Мы коллеги, – добавила я, – завтра во дворце культуры студентов ОНПУ состоится литературное мероприятие. Вот писатели и приехали в Одессу со всех уголков Украины, и даже России. И мы в том числе.

 — Очень приятно, Люсьен. Я Ирина.

 — Приятно познакомиться, Ирина, – Люсьен был сдержан, даже серьезен, безукоризненно элегантен, истинный джентльмен! Только ручки он ей не целовал, и я это одобрила легким кивком головы.

 — Валенсия, а Паулина ты дома оставила?

 — Само собой, Ирочка, он и творчество – два несовместимых понятия!

 — И правильно сделала! С таким коллегой о муже и вспоминать не нужно! – Ира мне подмигнула, словно видела меня насквозь.

 — Не вводи в краску Люсьена, он очень правильный и порядочный человек, –  но Ира меня даже не слушала.

 — И вы идете, на ночь глядя, прогуляться по Одессе исключительно в целях подготовки к завтрашнему выступлению?!! – она специально меня подкалывала.

 — Типа того! А ты надолго здесь?

 — Нет, поезд Одесса-Мариуполь отправляется завтра в 14.00,  и я возвращаюсь домой. Я приезжала по вопросам наследства, мой дядя Ваня завещал мне домик в районе Мельницы, – Ира тяжело вздохнула, и прежнее веселое лицо помрачнело. – Здесь ремонт идет, а там родителей одних бросить не могу. Вот и разрываюсь между Одессой и Мариуполем. Так что, к сожалению, не смогу соприсутствовать на вашем творческом вечере. А мне бы очень этого хотелось. Но если в первой половине дня ты будешь свободна, я с удовольствием   выпью с тобой по чашечке чая, и поговорим!

 — Хорошо, я утром к тебе зайду. Ты в каком номере?

 — Девятый! Приятного вечера!

 — Спасибо.

 А вечер был и вправду приятным! Сначала мы прогулялись по Дерибасовской. Здесь совсем не ездили машины, и было многолюдно. Сотни прохожих не спеша,  совершали вечернюю прогулку по выложенной брусчаткой дороге. Горели фонари, неоновые рекламы, Одесса буквально утопала в блеске ночных огней. Пахло весной, на деревьях зеленела молодая листва, а с городского сада доносилась негромкая классическая мелодия музыкального фонтана.

 Все это время мы держались за руки, словно боялись потерять друг друга в суматохе эмоционально возбужденных туристов. На Дерибасовской было столько кафе, ресторанов, но Люсьен привел меня в «Иокогама» – излюбленное место пребывания любителей японской кухни. На стенах светлого просторного зала были развешены картины восточных мотивов: буддийские храмы, монахи, пейзажи с изображением цветущей сакуры, символизирующей Японию. А самым впечатляющим был настоящий водопад посреди зала, а в его бассейне плавали разноцветные рыбки. Это были декоративные пестрые карпы Кои. Вежливый  официант с улыбкой встретил нас и пригласил за свободный столик у огромного окна, через которое можно было любоваться яркими красками ночной Одессы.

 Я не очень любила бывать в восточных ресторанах,  поскольку ложками там не пользуются, и твердую пищу нужно есть хаси (палочками). Мой романтический кавалер предложил мне сделать заказ, но я лишь мельком взглянув на незнакомые названия, поняла, что будет лучше, если Люсьен закажет ужин на свое усмотрение.

 Мы успели поделиться впечатлениями, пока нам принесли заказ, а это были и роллы с лососем «Сяке маки», искусно разложенные шесть кусочков на большой квадратной тарелке, приправленные соевым соусом с васаби, и крабы с зеленым салатом, и какой-то неаппетитный суп, и две глиняные пиалы с теплым саке. Я чувствовала себя в этом ресторане белой вороной. Передо мной стояла глубокая тарелка с супом-пюре, и мне, как русскому человеку, было непривычно пить суп прямо с тарелки, хотя все именно так и делали, и Люсьен тоже. Я повторяла за ним. В супе точно присутствовал картофель и бульон с неразличимым набором восточных специй, но в любом случае домашний суп вкуснее (по-моему). 

 Мы меньше чем за полчаса опустошили тарелочки, пиалы, вот только заставить себя допить теплый и противный саке, я не смогла. А Люсьен свою порцию выпил и даже не скривился. Его глаза горели ярче ночной Одессы, и в них я видела желание и восхищение. Я даже забыла о случае с кошкой. Рядом с ним я чувствовала себя предметом обожания, принцессой в жарких объятиях рыцаря на белом коне.

 — А не прогуляться ли нам по приморскому бульвару? Там очень красиво, Валенсия, – Люсьен встал из-за стола, доставая портмоне из бокового кармана.  – Официант, счет, пожалуйста!

 — С удовольствием, – я только потянула за молнию на сумочке, как его рука тут же остановила меня.

 — Что вы делаете, Валенсия? – его рука уже лежала на моей талии, и я ощущала горячее дыхание кожей.

 — Я хотела достать кошелек, и оплатить половину счета, – честно призналась я.

 — И вы думали, я позволю вам это сделать?

 — Гм, – официант уже был рядом, – вот ваш счет, пожалуйста, – исписанный листок аккуратно был положен на край стола.

 Сумма была немалой, но Люсьен сам расплатился, оставив щедрые чаевые. А потом нас ожидала волшебная прогулка по историческим достопримечательностям Одессы. Почему волшебная? Потому что к памятнику Дюку де Ришелье, одному из основателей города, мы добирались на карете. Тройка лошадей неторопливо удалялась с Дерибасовской к приморскому бульвару. Как же в такой обстановке не почувствовать себя принцессой?! А главное, у нас впереди была еще целая ночь, потом день и еще одна ночь. Мне повезло больше, чем Золушке. И когда было без пяти минут двенадцать, я никуда не спешила.

 Сонные деревья переливались неоновыми огнями гирлянд, как в новогодний праздник. Бульвар был необычайно красивым и романтичным местом. Именно там, рядом со знаменитой Потемкинской лестницей, где можно было полюбоваться красотами Одессы с фуникулера, Люсьен предложил мне встретиться снова здесь ровно через месяц.

 — Я не знаю, смогу ли я, – в этот превосходный момент я вспомнила о муже и о его просьбах бросить работу или хотя бы съездить с ним в отпуск, и это немного омрачало.

 — Главное, очень сильно чего-то захотеть.

 Его губы были близко. Мы стояли под высокими столетними кленами, мерцающими огнями разноцветных гирлянд, и целовались, и только луна подглядывала за нами свысока, потому что прохожих становилось все меньше и меньше. 

 Мы еще долго бродили по ночной Одессе. Великолепный вид на Черное море вызывал бурю эмоций. Корабли морского вокзала в отблесках света выглядели сногсшибательно. Большие и светящиеся! Экспозиция Якорей, памятников, греческая церковь: было столько всего нового, а главное – со мной был замечательный мужчина, который показал мне если не все, то почти все достопримечательности Одессы. И Воронцовский дворец, и тещин мост или МОСТ ЛЮБВИ! Ограда моста была увешена тоннами замочков, символизирующих прочность отношений.

 — А почему именно тещин мост? – удивилась я, когда Люсьен сказал мне его первое название.

 — Наверно, потому что на ветру мост очень сильно раскачивается и болтается, как тещин язык! – Люсьен засмеялся. – Пойдем, я покажу тебе еще один мостик, его называют мостом поцелуев!

 Мы долго шли, обнявшись по узкому и длинному мосту любви. Люсьен немного рассказал мне о своей семье. О том, что рос до девяти лет во Франции. Его родной город Страсбург  – столица северо-восточного региона Эльзас.  Оттуда родом его отец Пьер Дюжесиль. А его мама родом из Житомира. После ранней смерти мужа в результате осложнений гриппа, Ольга Дюжесиль вернулась на родину вместе с сыном, распродав всё имущество во Франции. Это позволило ей жить безбедно и выучить сына в киевском национальном университете имени Т.Шевченко. А вскоре  Люсьен Дюжесиль стал деканом географического факультета того же университета. 

 На другой стороне моста Любви, Люсьен показал мне древний колодец и маленький горбатый мостик. Ничего сверх естественного этот мостик собой не представлял, если не считать романтического названия. Под мостом тянулась железная дорога, напоминая о том,  что я здесь  всего лишь гостья.

 Шумело море, и лунный свет отражался в его колышущихся волнах. Люсьен шептал мне на ушко комплименты, а над мостом горела полная луна. Мы были одни. Отдаленные голоса ночных прогуливающихся стихли, и только прибрежный ветер неутомимо продолжал петь нам симфонию запретной любви.

 Холодные ладони  Люсьена робко проскользнули под тонкую ткань блузки, и  сразу мурашки пробежались по всему телу, в то время как жар поцелуя согревал меня, как никогда. В его объятиях мне было и холодно, и жарко одновременно.  От переизбытка эмоций кружилась голова, хотелось остановиться и отдышаться, но губы сами искали тепла и страсти. Мой кожаный пиджачок вместе с блузкой неумолимо спускался вниз, и Люсьен, не жалея брюк, опустился на колени, осторожно расстегивая последние пуговички. Он, как застенчивый студент медленно убрал бретельки бюстгальтера, не прекращая ни на мгновения поглаживать  согревшимися ладошками бледную кожу.  Его влажные губы покрывали поцелуями открытые плечи, грудь и изгибы талии. Я была в восторге. Мои руки тоже не просто грелись на широкой спине Люсьена. В порыве страсти, я резким движением коснулась его горячего тела.  Необузданное влечение лишило нас рассудка, и лишь когда мост оказался над нами и от луны остался только приглушенный свет, я поняла что лежу на сырой земле,  а  вместо  звезд надо мной горят глаза  желанного  мужчины.

 И не было никаких фальшивых признаний в любви, я и не ждала этих слов. Но было нечто большее – неподдельные чувства, заставляющие разум отключиться и довериться сердцу. Тишина апрельской ночи, нарушаемая срывающимся дыханием, нежность пальцев и трепет в груди стали лучшим подарком для души, истосковавшейся по настоящей мужской ласке. Я не думала ни о расставании, ни о продолжении нашего романа. Я жила теми прекрасными мгновениями, той одесской сказкой,  прекрасным сном, лишь предполагая, что наступит то время, когда мне нужно будет проснуться, возвращаясь домой – в серый скучный мир, лишенный долгих поцелуев, нежных объятий, комплиментов и похвал. Хотя, я точно знала, что никогда не забуду Люсьена Дюжесиль, разве что в результате старческого склероза.

 Отпусти, не мучай  Мелодией печально сердце в тишине  стонет нелегально в черной пустоте,  Кандалы запрета тяжестью цепей  приковали к лету стужу зимних дней  Я белыми снегами, ты языком огня  запреты нарушали, любовь свою храня.  Отпусти, не мучай, оковы разорви…  Какой тяжелый случай сохнуть от любви.  Я не имею права требовать забыть  спокойствием удава чувства истребить.  Отпусти рабыней неземной любви,  солнечной богиней с инеем в груди.  Снежною метелью я еще вернусь,  вопреки забвенью снегом улыбнусь,  и под ноги лягу белым полотном,  строчкой на бумагу в творчестве твоем.

 Дорога в гостиницу оказалась утомительной. Была уже глубокая ночь, Одесса спала, и мне тоже хотелось как можно скорее улечься под теплым одеялом. Я без особого воодушевления рассматривала архитектуру города,  Люсьен же (как мне казалось) был еще полон сил и энергии. Он постоянно что-то рассказывал: то о пушке фрегата «Тигр», то о памятнике Пушкину, то о здании городской думы.

 — Завтра сходим сюда полюбоваться светомузыкальным представлением? – нежным завораживающим голосом спросил Люсьен.

 Мы приближались к Городскому саду, блистающему отремонтированными фасадами. В ярком освещении фонарей было видно, что не так давно были заменены все коммуникации. Чаша фонтана, облицованная мрамором, красовалась за живописными металлическими решетками, за которыми шумно поднимались и падали струи воды, а их я насчитала 13. Но вода не светилась разноцветными красками, так как было уже поздно.

 — Да, конечно, давай завтра посмотрим и на этот фонтан. Ты здесь меня ждал сегодня?

 — Да, моя муза! И я готов ждать тебя снова и снова! – Люсьен был очень милым, и я понимала, что любая женщина хотела бы хоть раз почувствовать себя предметом его обожания, как я этой ночью.

 — Ну что вы, Люсьен… – что я могла ему ответить? Что у наших отношений не будет продолжения? Что я им играю от скуки? Что я считаю, что изменять некрасиво? Или сказать, что он лучший мужчина во всем мире, и я бы и сама хотела верить, что мы еще обязательно увидимся?

 — Валенсия, вы настолько загадочная девушка, – мы остановились и смотрели друг другу в глаза. – Порой мне кажется, что вы никогда не впадаете в панику и не делаете ничего наспех, настолько вы спокойны и невозмутимы, но в тоже время вы способны и на смелые подвиги. Ваша сдержанность граничит с безрассудством и бурным темпераментом. Мне остается только восхищаться вами и надеяться, что вы…

 — Давай окончательно перейдем на «ты»! Извини, что перебила, продолжай, мне интересно, какой ты меня видишь, зная меня совсем недолго.

 — Валенсия, я вижу в тебе и уверенную женщину, прочно стоящую на ногах и не желающую тратить время на строительство воздушных замков, и романтическую леди, еще способную мечтать и видеть мир в розовых красках. Я почувствовал, насколько велика твоя потребность в нежности и ласке, как важны для тебя внешние проявления любви. А главное, я понял, что у меня есть шанс завоевать твое сердце окончательно – навсегда!

 — Что? – я была удивлена. Оказывается, Люсьен верит в продолжение нашего романа.

 — Я не хочу расставаться с тобой. Я знаю, ты замужем  и переживаешь из-за своих внутренних убеждений о супружеской неверности. Но, по-моему, ты несчастлива в браке. Я прав? (Люсьен был как никогда очень серьезен, может, даже расстроен, и мне не хотелось, чтобы он грустил из-за меня.)

 — Люсьен, да, у нас с мужем не все гладко. Но…

 — Я тебя не тороплю, позволь лишь надеяться, что наши отношения не закончатся  прогулками по Одессе.

 — Только прогулками наши отношения точно не закончатся! – я тонко намекнула на любовную сцену под мостом Поцелуев.

 Его нежные губы снова приблизились. Прежде чем поцеловать, Люсьен заботливо убрал с моего лица волосы растрепанные поднявшимся ветром. Одна его рука продолжала играть моими волосами, а вторая страстно прижимала к себе.

 — Уже поздно, – нехотя я оторвалась от его губ. – У нас завтра конкурсная программа.

 — Да, Валенсия, и нам нужно поспать хотя бы несколько часов, – с нотками легкого сожаления в голосе произнес Люсьен, беря меня за руку.

 В лифте мы стояли, обнявшись, я прижалась к его сильному плечу и едва не засыпала, от нахлынувшего спокойствия и усталости после прекрасного и утомительного променада. В холле никого не было, все уже давно смотрели сны. У двери моего номера мы задержались, но только на минутку, чтобы договориться о времени нашего совместного завтрака, перед тем как отправиться во дворец культуры. Как истинный джентльмен, Люсьен поблагодарил меня за «столь чудесный вечер», и вновь покрыл горячими поцелуями мои замерзшие руки.

 Я закрыла за собой дверь, прислушиваясь к отдаляющимся шагам мужчины, способного устраивать бурю в спокойном океане моей души. Как только щелкнул замок двери его номера, я, облегчено вздохнув, прежде чем лечь спать, поторопилась смыть с себя остатки макияжа…

 

Глава 6 

 7 апреля 2011 год

 Утром казалось, что я только-только прилегла в холодную постель, а уже во всю светило солнце, и стук в дверь заставил меня встать, так окончательно и не проснувшись.  В коротеньких шортиках и кружевной майке я осторожно приоткрыла дверь, чтобы не выставлять напоказ все прелести полураздетой фигуры.

 За дверью была Ирина, моя одноклассница, по большому совпадению остановившаяся в этой же гостинице. Видимо ей не терпелось поговорить со мной, раз она не дождалась пока я, как обещала, зайду за ней.

  Я завела её в номер и усадила в кресло. И пока я приводила себя в порядок, Ира рассказывала мне в подробностях о своих планах на ближайшее будущее. А именно о переезде в Одессу, о доме и земельном участке размером в 5 соток, о новой крыше, металлопластиковых окнах, бронированной двери, о необходимости менять электропроводку, трубопровод и т.д. Когда я вышла с ванной комнаты, Ира уже вырывала с блокнота листочек с записанным её новым номером телефона и одесским адресом дома, доставшегося ей в наследство.

 — Буду ждать тебя в гости, Валенсия! Все равно ведь летом куда-то поедешь отдыхать, так почему бы ни ко мне? – с этими слова она протянула мне исписанный листочек бумаги.

 — 099-09-09-099, – совсем несложный для запоминания номер,  – Одесса, Ближние мельницы, улица Ивана и Юрия Липы, дом № 9   – прочитала я.

 — Улица, названная в честь творческих людей!

 — Отец и сын, Иван и Юрий Липа, писатели, поэты и государственные деятели! – продолжила я.

 — Совершенно верно, Валенсия! –  Ирина интригующе улыбнулась. – Ты сегодня решила совсем свести с ума своего коллегу Люсьена Дюжесиль? Я заметила, как он поедал тебя глазами вчера. А этот багровый костюм с осенними нотками кленовых листьев, еще и в сочетании с твоими огненными волосами окончательно вскружат ему голову! – ох уж эта Ира, подруга-экстрасенс!

 — Ничего от тебя прямо-таки не скроешь, Ирина Николаевна! Скажи же: Люсьен, на твой взгляд, действительно, необычайно восхитительный мужчина?! – я присела напротив, аккуратно расправляя юбку.

 — Не то слово! Эталон мужской красоты, а если он еще и стихи писать умеет, так ему и вовсе цены нет! – хихикнула подружка.

 — Да, перед таким мужчиной тяжело устоять!

 — А как же Паулин? У вас свободная любовь?

 — Свободная или несвободная, какая разница? По-моему и любви то уже нет, осталась одна привычка, – честно призналась я.

 — Вот как бывает?! Очень жаль.

 — А как у тебя на личном фронте?

 — Никак. Попадаются одни ненормальные, то старые, то страшненькие, то женатые, а принца своего я так еще и не встретила.

 Зазвонил телефон. Это был как раз мой Паулин. Часы показывали 8.15, и больше пяти минут я проговорила с мужем и Елисеем. Ира тихонько ожидала, когда же я положу трубку. Но спокойно пообщаться с подругой все-таки не вышло. Вскоре снова зазвонил телефон. На этот раз это была моя мама… а в 8.30 раздался стук в дверь.

 На пороге стоял Люсьен. Опрятно одетый в солидный костюм цвета «кофе с молоком». Последние две пуговицы его белоснежной рубашки были расстегнутыми, на шее виднелась все та же золотая цепочка с крестиком, холодное прикосновение которой я ощущала этой незабываемой ночью. Люсьен был гладко выбрит, и от него утонченно пахло ароматами фиалки и муската. Такой притягательный парфюмерный тендем, похоже, был создан специально для искушения прекрасного пола. По крайней мере, я была готова вновь забыть обо всем на свете и броситься в его распростертые объятья.

 — Люсьен, я…

 — Кхе-кхе, – Ира дала о себе знать, поднимаясь с кресла. – Доброе утро, Люсьен. Валенсия, не буду вам мешать, я уже ухожу. И не забудь, о чем мы говорили.

 — Доброе утро, Ирина, – Люсьен галантно кивнул головой, а сам скользил глазами по осенним краскам моего наряда.

 — Ира, я обязательно позвоню тебе, как только у меня появится свободное время. Передавай родителям привет!

 — Передам. Всего вам доброго! – и Ира застучала каблучками по полу, оставляя нас одних в номере.

 — Всего доброго, – Люсьен закрыл за ней дверь. – Валенсия, ты роскошно выглядишь, моя осенняя сказка весенней Одессы!

 …И апрель лавандовым рассветом  разбудил безудержный огонь  в ледяном хвосте кометы,  спрятанном в сознании моем…  …от жгучих языков каскадов меди,  что ниспадают огненной рекой  сквозь монитор... мой разум бредит  по-весеннему осенней красотой.

 Его стихи неподражаемым оперным тенором вливались в мои и без того опутанные чарами розовые мысли. Ушами я уже точно была влюблена в «Дюжесиля», в его любовную лирику, в современный образ дон Жуана. Но разум боялся его любить. Наверное, опасаясь предположения, что Люсьен часто и очень быстро влюбляется, и вскоре столь же быстро разочаровывается.

 — «По-весеннему осенней красотой» – лишь успела я повторить, прежде чем его упругие губы, бесстрашно размазали перламутровый блеск по лицу. И Люсьен вовсе не боялся испачкаться губной помадой, в отличие от Паулина.

 Потом снова послышался сигнал телефонного звонка.

 — Ни минуты покоя, – вытирая губы, я взглянула в глаза своего поэта-романтика. – Я должна ответить.

 Люсьен освободил меня из плена страстных объятий с понимающим видом. Его губы слегка поблескивали, а глаза излучали глубокий внутренний свет. Невольно я им залюбовалась, машинально отвечая на звонок.

 Голос Мануила Александровича бодро меня поприветствовал, потом он поинтересовался, где я остановилась, и поставил в известность о небольших изменениях в культурной программе сегодняшнего дня:

 10.00 – Открытие фестиваля в ДК студентов ОНПУ 

 – презентационные проекты,

 – выступления членов жюри;

 12.00 – конкурсная программа (с антрактом);

 16.00 – спектакль «Безбрежный океан любви» в исполнении молодых начинающих актеров;

 17.00 – награждение победителей (гран-при,  лауреат, три дипломанта, и приз зрительских симпатий!).

 Все указывало на то, что до начала запланированного творческого вечера времени оставалось немного …

 — Люсьен, мы должны поторопиться, в 10.00 – начало фестиваля. Вы уже завтракали?

 — Еще нет, и надеюсь, мы позавтракаем вдвоем?

 — С удовольствием, только не в японском ресторане. Может, сходим в пиццерию? – предложила я.

 — Не возражаю, – Люсьен снова заключил меня в свои объятья, на этот раз легонько поцеловав в губы, а потом глубоко вдохнул запах моих волос, предварительно опрыснутых французскими духами.

 Поправив макияж, и поухаживав за своим страстным поклонником, вытирая влажной салфеткой кожу вокруг его губ, я взяла сумочку, положив в её кармашек листочек, оставленный Ириной. Затем мы покинули комфортный номер исторически важной одесской гостиницы «Пассаж».

 … В пиццерии вкусно пахло хрустящими булочками и насыщенным ароматом кофе. Мы уже доедали свой завтрак, когда Люсьен вдруг потянулся за своей барсеткой из натуральной кожи в тон его коричневым туфлям. Он достал свою записную книжку и ручку, и я только успевала следить, как на чистый лист ложились строчка за строчкой его стихи.

 — Послушай, что мне пришло в голову: «Весенней осенью из лета» – и песней строчки разлились…

 Весенней осенью из лета  Кленовый лист с подола платья  осенней грусти желтый след  оставил холодом в объятьях  без поражений и побед.  Кусочком призрачного счастья  твой силуэт сквозь мрачный сон  подолом огненного платья  пылает в сумраке ночном.  Я не стремлюсь печаль сознанья  залить бокалом горьких вин,  но от любви на сердце пьяном  шипами розы бьет полынь  по моим смелым откровеньям,  я честен в этот раз с собой,  не разделяя старых мнений,  болею встречей роковой.  Огонь в глазах, искра желанья,  расшитый осенью костюм,  но время мигом в наказанье  кленовый лист бросает в трюм  мечтаний грустного поэта,  чье сердце бьется от любви…  Весенней осенью из лета  моей души не уходи...

 — Ты писал обо мне?

 — Ну, о ком же еще? Ведь это ты  похожа на осень своими огненными волосами и карими глазами из-под пушистых черных ресниц. Но с твоим появлением все вокруг оживает. Ты волшебницей-весной разбудила в моем сердце спящую любовь, моя прекрасная Валенсия.

 Его рука накрыла мою ладонь. Люсьен нежно поглаживал меня, словно не замечая обручального кольца. Как же мне хотелось  снять это кольцо и не надевать никогда, чтобы оно не напоминало мне о предательстве.

 — Спасибо за прекрасные стихи, за вчерашний вечер и незабываемую ночь, – я смотрела на него с восхищением, и он явно догадывался, какое пламя бушевало в моей груди.

 — У нас впереди еще один вечер и еще одна ночь, – спокойным голосом говорил Люсьен, пытаясь скрыть волнение, но я чувствовала, что он не хочет со мной расставаться, так же как и я с ним.

 — Еще один вечер и еще одна ночь. Это так мало…

 — Мало. Поэтому мы должны встретиться снова, – он с надеждой смотрел мне в глаза, а я не знала, что и ответить.

 Мы сидели у самого окна, мимо проходили одесситы и гости города, я их и не замечала, ходят себе и пусть ходят. Но когда на меня кто-то долго смотрит, я будто чувствую на себе чужие взгляды. А от недобрых взоров у меня появляется какое-то смятение и желание взглянуть недоброжелателю в глаза. Тогда был именно такой случай. Я встревожено посмотрела по сторонам, ничего и никого подозрительного не обнаружив. Люсьен заметил мою неспокойность, и тоже оглянулся назад через плечо.

 — Что случилось? – он негромко спросил, поворачиваясь, как и я к окну.

 — Мне кажется, за мной кто-то наблюдает.

 И какое же было моё удивление, когда за стеклом появился, подсматривающий образ уборщицы Марии Григорьевны.

 — И я даже знаю кто это.

 Я пулей сорвалась с места, пытаясь догнать скрывающуюся за углом «интеллигентку» в порванном пальто. Люсьен побежал следом, а за нами два официанта. Видимо, испугались, что мы не оплатим счет за завтрак.

 — Стойте, куда же вы? – кричали они, и нам пришлось остановиться.

 — Кто это был? – Люсьен удивленно ждал ответа.

 — Уволенная мной в понедельник уборщица. Но что она здесь делает? Неужели её нанял муж, чтобы она следила за мной и все ему докладывала? Это значит, Паулин уже возможно знает о наших прогулках под луной, – это были мысли вслух.

 — Уважаемые молодые, интересные, а кто же оплатит счет? –  один из официантов тряс перед нашими лицами толстым блокнотом.

 — Одну минутку, – я хотела достать кошелек, но и в этот раз Люсьен не позволил мне этого сделать.

 Мой поэт-поклонник снова рассчитался из своего кармана, и опять оставил щедрые чаевые, попросив прощения за сложившуюся ситуацию. Довольные пареньки в цветных фартуках с логотипом названия пиццерии тут же оставили нас в покое. А вот мне на сердце было по-прежнему неспокойно.

 — Насколько твой Паулин ревнивый человек? – серьезно спросил Люсьен.

 — Не знаю насколько, но если он узнает о нас, у меня будут большие неприятности.

 — Ты уверенна, что та особа была именно уволенная тобой уборщица?

 —На 100 %,  это была она.

 — Может, нужно разыскать её и предложить ей денег за молчание?

 —Сомневаюсь, что это поможет. У меня остались об этой женщине дурные воспоминания, и я не хочу, чтобы весь остаток жизни она мне угрожала и доила, как дойную корову. Пусть будет, что будет, Люсьен.

 — Я не хотел, чтобы у тебя были проблемы из-за наших отношений, Валенсия.

 Люсьен еще что-то хотел сказать, но его остановила. Я обняла его посреди Дерибасовской, не замечая ни прохожих, ни стука моросящего дождя, прильнула к его сильной груди, стараясь тем самым успокоиться. Его ласковые руки обнимали меня, горячее дыхание обжигало кожу, он утешал меня, шепча на ушко «все будет хорошо». И уже через несколько минут, мы торопились на троллейбусную остановку, чтобы не опоздать на открытие поэтического фестиваля.

 «Нам нужно торопиться,  уже наполнен зал»,  и словно крылья птице  сломал свирепый шквал.  И снова я на землю,  на камни мокрых плит  упала, и не внемлю,  о чем кричит гранит.  Мы за руки беремся,  культура нас зовет,  поэт и поэтесса,  вперед! Вперед! Вперед!

 Во дворе Дворца Культуры наблюдалось оживленное движенье. Два солидных седовласых мужчины в серых костюмах бурно что-то обсуждали, энергично жестикулируя. У каждого в руке была полупрозрачная папка с текстами, вероятно, эти двое тоже были участниками поэтического конкурса. У желтой двери громадных размеров полукругом стояли, видимо, студенты. Молодые люди в джинсах, кроссовках и черных куртках из кожзаменителя громко смеялись, читая установленную у входа афишу. С ними была и девушка, чьи разноцветные пряди  беспорядочно торчали в разные стороны. Сразу стало ясно, что публика соберется разношерстная: от студента до преподавателя, от начинающего автора до лауреата литературных премий.

 В зале уже находилось много народа, и первые ряды, предназначенные для участников конкурса, были практически заполнены. Среди поэтов не хватало только нас двоих. Свободные места нам достались порознь, мы немного не успели, чтобы наслаждаться творческим вечером, держа друг друга за руку.

 На сцене устанавливали трибуну, проверяли микрофоны, а зал шумно продолжал наполняться. Люсьен усадил меня  прямо в первом ряду. Его нежный взгляд в очередной раз смотрел сквозь меня, словно в душу. Он, наверное, догадывался, что я тоже хотела бы наслаждаться конкурсом, держа его за руку, и время от времени заглядывать в его самые ласковые и добрые глаза. 

 Ровно в назначенное время заиграла музыка в знак приветствия и начала очередного литературного фестиваля. Бурными аплодисментами зрители встречали ведущего в черном фраке и его помощницу в красном вечернем платье, скрывающем её туфельки явно на очень высоком каблуке. Им буквально не давали сказать слово, настолько «живыми», эмоциональными и главное небезразличными к творчеству оказались собравшиеся в зале зрители.

 Знаменитых писателей зал встречал стоя. Семь авторов презентовали новые шедевры, зачитывая отрывки из поэм, делились своими мыслями и побуждали нас, зрителей размышлять о культуре, о жизни, о плохом и хорошем, о добре и зле. А одна из авторов зачитала публике стихотворение под названием «Недолюбила». Первые строки казались противоречивыми, но в целом стихотворение цепляло за душу глубоким смыслом бытия:

 Недолюбила  Не спрашивай, я грею солнце  дыханьем снежных февралей  в свечении луны, что тоньше  любви непролитых дождей.  Росой серебряной на листьях  и облаками в край небес,  желая навсегда проститься,  иду с реальностью вразрез.  Размахом рук пернатых крыльев  черчу я инеем огни,  но от попыток обессилев,  лишь точки падают одни…  Недолюбила… я не художник,  картин с души нарисовать,  когда от сердца подорожник  без боли мне не оторвать.  То солнце что меня согрело,  погасло искоркой во тьме…  Прости за то, что не успела  сказать о главном я тебе.

 — Любите друг друга, пока есть такая возможность... – разлеталось гигагерцами по залу. –  Скажите о вашей любви, пока ваши слова могут принести радость... чтобы потом не жалеть о том, чего уже нельзя исправить...

 После презентаций книг известных русскоязычных авторов современности, ведущие торжественно представили членов жюри. В их число входил и Мануил Александрович Верпиский – председатель комиссии   донецкого горсовета по вопросам культуры и туризма, поэт и прозаик в одном лице.

 Добрые напутствующие слова слетали с уст многоуважаемого жюри, зажигались и гасли вспышки фотоаппаратов, зал  поддерживал овациями каждого выступающего, и вот ровно в 12.00 на сцену пригласили первого участника конкурсной программы.

      Это была женщина пенсионного возраста по стилю одежды напоминающая Аллу Борисовну. Черный балахон с вышитыми белыми крупными розами прикрывал коротенькие обтягивающие брючки-велосипедки.  Полные ноги были похожи на молочные сардельки, перетянутые тугим ремешком лаковых туфель. Копна соломенных волос львиной гривой ниспадала на плечи. И поэтесса, обдувая себя красным веером из искусственных перьев, выразительно читала стихотворения на гражданскую тематику. Молодежь, как мне показалось, не разделяла глубоких мыслей мудрой писательницы.  Слышалось перешептывание и неодобрительные смешки. А стихи продолжали накатываться волнами, с каждым стихотворением,  все с  более сильным акцентом на духовную бедность молодого поколения:

 Грязь натур:  Вечер субботний,  в сквере гулянье,  взгляд беспокойный  огнем в наказанье  дерзости юной,  рамок приличий  не соблюдаемых  уже по обычаям,  брошу стрелой,  выстрелом в сердце  за толстой броней  безмозглого тельца,  кричащего бранью,  окурки бросая,  дозволенной грани  предела не зная.  Кто их воспитал?  Слепая волчица?  Злобный оскал,  а добра ни крупицы.  И даже мусор  кучей у бордюра,  несравним с грязью  неотесанной натуры.

 Многим, конечно, не понравилось бы подобное сравнение. Но автору заслуженно аплодировал весь зал за её смелость и не безразличное отношение к нормам морали, как к шансу на спасение всего общества от губительных чар безнравственного воспитания. Один поэт сменял другого. Разные чувства и сужденье несли с собой новые произведения конкурсантов: и любовь, и политика, и пейзажная лирика тесно переплетались на сцене ДК студентов одесского политехнического университета.

 Когда назвали моё имя, во мне как будто что-то перевернулось. Нужно было выходить из понравившейся роли увлеченного зрителя и слушателя, чтобы самой блеснуть с украшенной сцены несколькими своими стихотворениями. И в этот день, как каждый раз перед выходом на сцену я чувствовала неловкость и боязнь забыть слова. Даже стараясь не обращать внимания на отдельные лица и уставившись в одну точку в глубине зала, я все равно волновалась. Зал внимал каждое слово. К моему успокоению, на паузах в сильных местах зарифмованных мыслей доносились вздохи восхищения, и шквалом оваций награждалось каждое очередное стихотворение. Но даже когда в конце моего выступления мне подарили скромный букетик белых, как снег, хризантем, руки все еще дрожали.

 Я спускалась по ступенькам, ища глазами Люсьена. Он аплодировал, довольно улыбаясь и подмигивая. Его воздушный поцелуй, украдкой подаренный мне в переполненном зале, я бы с радостью поймала, сжала в ладонях и приложила бы к сердцу, и никогда бы не отпускала, чтобы частичка его светлых чувств шагала со мной по жизни, помогая преодолевать трудности и скрашивая скучные серые будни.

 Во время антракта у нас появилась возможность снова побыть вдвоем. Мы держались за руки и не спеша, продвигались к выходу, хотя многие продолжали оставаться сидеть на своих местах. За одной из широких белых колонн  было бы идеальное место, чтобы спрятаться от случайных взглядов, – мелькнуло молнией в моей голове. И по глазам зачарованного Люсьена я попыталась прочесть его мысли. Он, так же как и я, хотел бы обнять меня и ощутить вкус запретного поцелуя на своих губах.

 — Люсьен! – и больше ничего не нужно было говорить.

 Спрятавшись за колонной, мы лишь несколько секунд молча смотрели в глаза. Что я хотела прочить в его глазах? Не знала и не знаю. Что он хотел сказать мне немым языком, влюбленной мимикой красивого мужественного лица? Я могла лишь предполагать. Он обнял меня нерешительно, не было прежней ночной страсти. Это и понятно, мы ведь находились в людном месте, а не в темной тишине спящих улиц. Но, не смотря на это, Люсьен прижал меня спиной к стене, покрывая лицо и шею поцелуями, с каждым разом все жарче и жарче. Со мной целовался мужчина моей мечты…

 Со мной целуется мечта  Ненароком и чужою половинкой  ты ворвался в скучный мир,  и хрусталь сердечной льдинки  в бриллиант словами обратил.  Даже если не имеем права  вслух о счастье рассуждать,  камнем в золотой оправе  упаду с тобою на кровать.  И немые фразы океаном  будут о любви во всю кричать,  прикрывая наготу туманом,  ставить нам греховную печать.  Даже если только раз,  а потом не вспомнишь ты об этом,  выставляя в рифмах на показ  отрывки увлекательных сюжетов,  я запомню каждое мгновенье,  и дыханье, что срывалось вместо слов,  наполняя душу вдохновением,  разжигая грешную любовь.  Ненасытных губ не отрывая,  я ресниц не стану опускать,  чтобы не забыться, обнимаясь,  что со мной целуется мечта!

 Так и не насытившись окончательно нежностью французского поцелуя, его волшебством, соединяющим души и дарящим ощущение радости  и легкого волнения от прикосновений языков, мы все-таки остановились. Не целоваться же на глазах у проходящей мимо молодежи с синими и фиолетовыми волосами, проколотыми ноздрями и бровями. Они искоса на нас взглянули, удивленно поднимая брови, и кто-то даже сказал «любви все возрасты покорны», как будто я и Люсьен седовласые пенсионеры, а не 26-ти летняя девушка с 34-ех летним красавчиком.

 — Любви все возрасты покорны;  Но юным, девственным сердцам  Ее порывы благотворны,  Как бури вешние полям:  В дожде страстей они свежеют.  Александр Сергеевич Пушкин(1799-1837).

 — Ты такой милый, Люсьен!

 Мой муж никогда не читал мне Пушкина, не писал для меня стихи, не был столь романтичным и галантным кавалером. И лишь сравнивая этих совершенно разных мужчин, я понимала, что поспешила выйти замуж. Нужно было сначала познать как можно больше представителей сильного пола (в мерах разумного, конечно), и только потом выбирать тот тип мужчин, который мне больше по нраву. А я? Вышла замуж чуть ли не за первого встречного.

 Люсьен сопровождал меня повсюду. Со стороны можно было подумать, что мы либо молодожены, не успевшие еще приесться друг другу, либо любовники. Но меня это нисколько не волновало. Пусть думают, что хотят! Главное, что я счастлива! Тем более мы находились на другом конце Украины, и Паулин был далеко, в отличие от Марии Григорьевны, которая словно ходила по моим следам.

 Я вновь уловила промелькнувший силуэт крупной женщины в старом пальто и выцветшем платке. Неужели в целях конспирации она решила переодеться нищенкой? Неужели она думает, что таким образом можно слиться с толпой? На вокзале, возможно, но в стенах ДК, где собрались лауреаты литературных премий в новых нарядах, не знающих стирки, это просто невозможно. Мария Григорьевна, как белая ворона рассматривала работы малоизвестных художников, принимавших участие в выставке, открывшейся на первом этаже. Я жестом и глазами указала Люсьену в ту сторону, где спокойно стояла неряшливая женская фигура, как оказалось еще и в грязных резиновых калошах.

 — Это она?

 Люсьен хотел подойти, но я вовремя остановила его за рукав. Мария Григорьевна стояла спиной к нам, вокруг её было свободно, так как люди боялись слишком близко к ней подходить. Ведь половина участников конкурса еще не выступила со своими произведениями, как и сам Люсьен, а выходить на сцену в испачканном белом платье никто бы не захотел. Так одна молодая особа в очень красивом светлом наряде, брезгливо сморщила носик, обходя стороной «пани Маню», важно изучающую яркую абстракцию.

 — Давай за ней понаблюдаем, – предложила я, уводя Люсьена в сторону. – Могла ли она по чистой случайности оказаться здесь? Еще и в таком виде? Я её совсем не понимаю.

 — Может, она как ценитель прекрасного не пропускает ни одного творческого мероприятия? – Люсьен так не думал, он все-таки подозревал Марию Григорьевну в слежке. – Но стиль одежды этому явно противоречит.

 — Скорее не стиль, а финансовые трудности.

 — А финансовые трудности, как известно, заставляют людей идти либо на необдуманные поступки, либо на тщательно спланированные акции.

 — Я подойду к ней, и заговорю о той картине с изображением деревянного ящика, наполненного зелеными яблоками. Она ей любуется, смотри, как голову наклонила набок. По-моему картины её интересуют больше, чем я.

 — У неё звонит мобильный телефон. О! А модель то из последних! У вас в Донецке у всех уборщиц есть возможность покупать лучшее, как в рекламе «мы ведь этого достойны!», да? – Люсьен был прав, дорогой телефон никак не соответствовал одеянию Марии Григорьевны.

 Смартфон Nokia N8  с красивым и быстрореагирующим пользовательским интерфейсом дорогой игрушкой блистал в неухоженных руках. Грязные пальцы вертели его, словно боясь нажать на сенсорную кнопку. Похоже, Мария Григорьевна и не думала отвечать на звонок.

 — А если она его украла? Не зря же она продела такой далекий путь. Здесь её никто не знает, – размышляла я вслух. Никто, кроме меня.

 Я должна была разгадать эту загадку. Несколько шагов, и я схватила уволенную уборщицу за руку. Она вздрогнула от удивления и тут же начала кричать неподражаемым басом «Караул, грабят, люди добрые, спасите!». На нас все обратили внимания, так и застыв на месте с открытыми ртами.

 — Мария Григорьевна, будьте благоразумной женщиной, не орите, как потерпевшая. На вас же смотрят люди, и что они о вас подумают? – я отпустила её руки, дав ей возможность спрятать дорогой телефон в кармане своего (или чужого) СССР-овского пальто.

 — Хочу орать, и буду! – как маленькая глупая девочка ответила она, не сбавляя оборотов. – Вы что следить за мной удумали? Ты посмотри, ну, что за люди? Куда я, туда и они? Вам что места во всей Украине мало?

 Я была больше чем удивлена. Неужели, по случайному стечению обстоятельств мы оказались в одном городе, и Мария Григорьевна вовсе не собиралась следить за мной?

 — Давайте, выйдем на улицу и спокойно поговорим, как взрослые люди, – любезно предложил Люсьен.

 Мария Григорьевна свела недовольно брови, в глазах были отчетливо видны красные воспаленные капилляры, будто она всю ночь проплакала. Но, как ни странно, криков больше не последовало. Наоборот, увидев перед собой Люсьена Дюжесиль, «ценительница прекрасного» показала ему беззубую улыбку.

 — О чем вы хотите со мной поговорить, милый человек? Вы художник? Да, вы точно художник! Только у художника могут быть такие красивые руки, – она взяла его ладонь обеими руками, и стала поглаживать, продолжая улыбаться, оголяя десны.

 — Нет, я не художник, – Люсьен с трудом выдернул свою ладонь из цепких рук Марии Григорьевны.

 Я наблюдала за ней, и мне показалось, что эта женщина обезумела. У неё явно психическое расстройство на фоне затянувшейся депрессии. Мария Григорьевна не смогла спокойно пережить измену мужа. Может, её и следовало бы пожалеть? Во всяком случае, я бы так и сделала, если бы не агрессивное выражение лица, лишь изредка сменяемое искусственной улыбкой.

 — Если вы не художник, что вам от меня надо? Я то думала вы хотите написать мой портрет, а вы…

 — Выйдем во двор, – Люсьен взял её под руку.

 Но Мария Григорьевна со скоростью атлетической бегуньи, способной завоевать олимпийскую медаль по бегу с препятствиями, снова от нас удрала, так и не пролив свет на таинственную историю её загадочного появления в Одессе.

 — Не думаю, что эта женщина следит за тобой преднамеренно, – тяжело дыша после пробежки, сказал Люсьен.

 — У тебя тоже сложилось впечатление, что она просто ненормальная?

 — Что-то есть. Я тут подумал: если бы я был ревнивым мужем и хотел бы убедиться в верности или неверности жены, то нанял бы для слежки человека, умеющего как минимум действовать незамечено. А Мария Григорьевна, наоборот, привлекает к себе слишком много внимания.

 — Разве можно изменять такому мужчине, как ты? Я думаю, тебе не придется столкнуться с подобной проблемой, – но тут же вспомнила, что Люсьен был женат. – Или с подобной проблемой тебе уже доводилось сталкиваться?

 Мы вновь проходили мимо белых широких колонн, за которыми только недавно целовались, как влюбленные подростки. Люсьен многозначно посмотрел мне в глаза, и мне показалось, что я зацепила его за живое.

 — Да, Валенсия, вы женщины весьма коварные создания. Сначала соблазняете, сводите с ума, играете, а, наигравшись, переключаетесь на более интересный вариант. Я прав, не так ли? – Люсьен был как никогда очень серьезен.

 — Не обобщай, не все же такие, – но поставить себя в пример я уже не могла. – Если двое несчастливы в браке, почему не попытаться изменить свою жизнь к лучшему, пусть даже прибегая к безнравственности?

 — Так думают, наверное, все девушки. Я лично не знаком ни с одной женщиной, кроме своей матери, которая бы ни разу не изменяла своему мужу. И о чем это говорит?

 — Что круг твоих знакомств с прекрасным полом узок?!

 — Нет, это говорит о неверности свойственной женщинам. И мужчины, конечно, тоже далеко не ушли.

 — Меня ты тоже считаешь падшим ангелом?

 Мне самой это было неприятно осознавать: дома меня ждет муж, а я прекрасно провожу время в компании постороннего мужчины, который к тому же, не смотря на ласку и нежность, косвенно обвиняет меня в измене. Но ведь я мужу изменила, а не ему. Хотя: если изменила единожды, значит, могу и изменить снова и снова. Я не эталон идеальной супруги, и душа моя грешна.

 — Нет, Валенсия, я во всем виню только себя. Возможно, если бы не я, ты была бы образцовой женой своему Паулину.

 Люсьен крепко сжал мою ладонь, а глаза, наполненные неописуемой печали, говорили больше, чем его уста. Но недосказанность именно произносимых слов наталкивала  на самые разные мысли. В первую очередь я снова стала испытывать угрызения совести по отношению к своему супругу. И мне не доставляло радости, что Люсьен поставил меня в один ряд со всеми изменницами и предательницами, повстречавшимися на его жизненном пути.

 Тем временем ведущая в красном облаке своего королевского наряда, объявила о продолжении конкурса. Люсьен вновь провел меня к свободному креслу в первом ряду, и сам молча поторопился скорее занять свое место. Стих шум и прекратились разговоры. И со сцены летели слова как раз о запретах и предательстве:

 Немыслимый барьер  И вот захлопнулась со скрипом дверь,  мы тихо руки друг от друга отрываем,  но сердце бубенцами загнанных коней  предательски всю душу обнажает.  Нет. Ты, конечно, ни говоря ни слова,  мне поцелуями покроешь страстные уста…  Всю без остатка себя отдать тебе готова,  и не смотря на то, что в этом не права.  Я запрещала себе думать об обмане,  измена и предательство немыслимый барьер,  преодоленный сгоряча в ночном дурмане  моих фантазий, утонувших в нежности твоей.  Я волей случая, несдержанным порывом  тебе позволила во мне желанья разбудить,  и плачет осень от предательства дождливо,  а я от счастья над запретом победить.  И слез влажные полоски бережно ладонью  ты смахнешь, не прекращая целовать,  только сердце вот гудками телефона  будет громко о предательстве кричать.  Я не хотела. Нет. Безумно и волнительно  внимала каждый сорванный дыхания порыв,  перечеркнув всю жизнь сознательно  под фееричный двух сердечный взрыв!

 Достав из сумочки блокнот и ручку, я написала пару строчек для Люсьена:

 Я тоже запрещала себе думать о тебе, но не смогла… Не обвиняй меня за то, что позволяю целовать... и пусть безнравственно, но я... я не хочу влюбляться сердцу запрещать…

 Давно мне не приходилось писать подобные записки, а как делать правильно самолетики, я и вовсе забыла. Сложив листочек пополам, и подвернув два края уголком, я сделала что-то типа самолетика. Оглянулась. Мы встретились глазами с Люсьеном, и я запустила своё послание. Но вот мой бумажный лайнер почему-то так и не долетел к месту назначения. Почувствовав себя школьницей, мне казалось, что я сгорю со стыда. Листочек поймал круглолицый дядька с черной бородой (только с бородой, без усов). Вероятно, он подумал, что записочка адресована именно ему. Как же мне было неловко. Он начал разворачивать послание, поднимая густые черные брови от удивления. И лишь когда он растянул свои тонкие губы в улыбке, Люсьен выхватил из его рук исписанную бумажку со словами «простите, это предназначалось мне!»

 Облегченно вздохнув, я продолжила слушать стихи молодой писательницы. Сердце бешено стучало, от волнения дрожали руки, я ждала ответа от своего случайного похитителя покоя. И вот он самолетик, мастерски сделанный настоящим мужчиной, стрелой летит к моим ногам!

                      Не обвиняю  Не обвиняю. Нет. Я благодарен,  Что ты ворвалась ветром в скучный мир,  Аккордами по скованной гитаре,  Вливая в душу свой целебный эликсир.  Не обвиняю. Нет, я преклоняюсь  Перед твоей осенней красотой в весне,  И в глубине души не сомневаюсь,  что повторил бы все, как в сладком сне.  Опять ласкал бы твои плечи,  И на руках пушинкой в воздухе кружил.  Мир соткан из противоречий,  но разлюбить тебя уже не хватит сил.

 Люсьен опять написал стихами! Я одарила его счастливой улыбкой, и весь остаток конкурсной программы летала в розовых облаках, лишь изредка спускаясь на землю, чтобы поаплодировать творческим людям, читающим упоительные стихотворения о любви. Люсьен! Я думала только о нем. А когда он вышел на сцену и взял в руки микрофон, весь зал замер, вникая в каждое слово:

 Чужую женщину-забаву  Истерзан совестью по праву  за позволение любить  чужую женщину-забаву,  с которой мне не разделить  ни фиолетовых рассветов,  ни звездной россыпи небес  под красным лозунгом запретов,  отяготившим мыслей вес.  Я протянул виденью руку,  и жаром сердце обдалось,  испепеляя боль и муку,  стучать сильнее довелось.  И барабанной дроби грохот  до оглушения в груди  свирепым разъяренным соло  пролил в душе моей дожди.  Клыками волки рвали тело,  а совесть чистила мозги  за преступление несмелой  и обезумевшей любви.  Но из последних сил сражаясь,  я все равно хочу любить,  души дождями обливаясь,  к забаве совершать визит.

 … Спектакль «Безбрежный океан любви» мы так и не посмотрели. До награждения победителей у нас был только час, и нам обоим хотелось побыть вдвоем. Мы не могли наговориться, недопитый чай  давно остыл, а стрелки часов неумолимо шли вперед, приближая время награждения победителей:

 — Дипломом лауреата литературного фестиваля «Под небом Украины» в номинации «Лучшее стихотворение о любви» награждается писатель из Запорожья – Виктор Везучий! – торжественно объявил коллега Мануила Верпиского; и дядечка с черной бородой, что по ошибке прочитал моё послание, со счастливым лицом полетел на крыльях радости за, несомненно, заслуженным дипломом лауреата.

 — Дипломами дипломантов литературного фестиваля «Под небом Украины» за высокое качество работ награждаются: Валенсия Перольская, Люсьен Дюжесиль и Тутук Дубок! – а остального я уже не слышала…

 В тот вечер мы пили шампанское в уютном кафе на Дерибасовской. Из окон открывался волшебный вид на Одессу в ярких огнях. Светомузыкальный фонтан переливался пятью колоритными цветами, ежеминутно поднимая вверх тонны светящейся воды. Пары кружились в медленном танце под музыку живого оркестра, и Люсьен тоже пригласил меня потанцевать. Я ощущала сильные накаченные мышцы спины, поглаживая его обеими ладонями. Запах фиалки и муската был все еще осязаем. И опьянев толи от пузырьков шампанского, толи от страстного желания к этому мужчине, я никак не могла надышаться стойким ароматом его одеколона.

 Время летело незаметно. В 23.30 музыкальный фонтан погас и затих, и только шум воды по-прежнему напоминал, что мы гуляем по городскому парку Одессы. Я шла, обеими руками обнимая большого плюшевого мишку, которого купил мне Люсьен в магазинчике сувениров, разместившегося на первом этаже четырехэтажного здания гостиницы «Пассаж». Люсьен  нежно придерживал меня за талию, и мы, мило беседуя об одесских достопримечательностях, направлялись к лифту. Над нами сквозь прозрачную стеклянную крышу светила печальная и одинокая луна, такая же низкая, как и вчера над мостом Поцелуев.

 Коротким эпизодом  Молчания неловкие моменты  туманом застилают чистоту  бездонных глаз, и комплименты  звучат дождями по стеклу.  Объятия волной огня по коже,  дыхание шелковым платком…  теперь ты точно устоять не сможешь  перед любви коварным колдовством.  И галстук будет мной небрежно  на спинку стула брошен отдыхать,  отбросив "но" я в поцелуях нежных  за грех с тобой познаю благодать.  Сожмем ладони, и глаза в глаза,  читая сокровенные желанья,  посмотрим, не произнося слова,  на отражение безмолвного признанья.  И каждой клеточкой на ласку  ответит кожа криками души,  бросая на пол постоянства маску,  взрывая преданность в ночной тиши.  Коротким эпизодом в виде исключенья  позволим сбыться розовым мечтам,  и две судьбы желанного паденья  фрагментом сна разделим пополам!

 Номер Люсьена был ближе к лифту. Но мы даже не остановились у его двери. Хотя мы на словах ни о чем и не договаривались, но в руках Люсьена был пакет с фруктами, конфетами и бутылкой одесской  «Массандры», которую еще предстояло продегустировать в романтичной обстановке. И мы пошли ко мне.

 Лишь только за нами захлопнулась дверь, как теплый желто-персиковый мишка мягко опустился в кресло, и вместо игрушки я обняла своего творческого спутника. Я смотрела в его глаза, кончиками пальцев поглаживая по выступающей щетине, по контуру упругих красивой формы губ, целующих мои пальцы. Люсьен делал тоже самое. Он как скульптор, гладил мои щеки, подбородок, губы, словно хотел запомнить пропорции моего лица, чтобы воссоздать мою молчаливую гипсовую копию. Потом горячий поцелуй закрыл мне глаза, а руки нетерпеливо расстегивали неподдающиеся пуговицы белой рубашки. Пиджак укрыл медвежонка, но тот вовсе не думал спать, продолжая подглядывать круглыми черными глазищами до тех пор, пока его не накрыло с головой ворохом осенних листьев с моего нарядного костюма. Туда же я бросила и рубашку Люсьена, и черный бюстгальтер птицей опустился сверху. Вскоре мы утопали в водовороте желаний бурлящего океана сладострастного запрета.

 Капельки пота струйками стекали по мужественной груди, квадратикам твердого рельефа сексуального подтянутого живота. Запах фиалок и мускатного ореха улетучился, в воздухе пахло сексом с настоящим мужчиной, готовым пойти на все лишь бы оставить о себе незабываемые воспоминания. Как Аполлон, высокий, стройный, молодой! Божественный! Он взял меня на руки и понес в ванную. Его обнаженный торс не оставил бы равнодушной не одну женщину. И пусть говорят – мы любим ушами, а я люблю и ушами, и глазами, и каждой клеточкой кожи!

 Шумела воды, смывая следы страсти, и побуждая к новым порывам несдержанных чувств. Люсьен прижимал меня к мокрому торсу, скользкому и гладкому, красивому и безупречному. Его буйные поцелуи покрывали нежную кожу, оставляя красные следы. Глаза, обезумевшие от вожделения, горели диким манящим светом, а руки то трепетно ласкали грудь, то сползали всёохватывающими змеями всё ниже и ниже. Высвободившись на секунду из цепких объятий, я потянулась за флакончиком геля для душа. Люсьен намочил мочалку, и пахучая пена соблазнительными потоками омыла наши разогретые тела. В ответ на потрясающие французские поцелуи, я обвила его спину руками. Люсьен сильными руками сжимал мои бедра, интенсивно поглаживая и массируя тугую эластичную кожу. Приподнятой ногой я обхватила его стан, закрывая глаза от блаженства. Его губы продолжали дарить мне неизмеримое удовольствие,  и лишь шум воды заглушал сластолюбивые вздохи.

 Люсьен неожиданно остановился и, переступив через край ванны, закрыл воду. Он смотрел на меня с восхищением, а я на него, как на статую Аполлону, у которой вместо плаща красовалось на плечах розовое полотенце. Люсьен протянул мне руки, и как только я стала с ним на один коврик, он поднял меня на руки и понес на кровать. Нежно опустив на скомканное покрывало, мой божественный любовник покрыл все мое тело поцелуями, начиная от мокрых волос, заканчивая кончиками пальцев на ногах…

 

Глава 7 

 8 апреля 2011 год

 Утром я проснулась от ощущения тяжелой руки, сковывающей движения. Осторожно высвободившись из плена, я любовалась спящим поэтом и деканом географического факультета киевского национального университета имени Т.Шевченко – Люсьеном Дюжесиль.

 Он сладко спал. Вдох. Выдох. Вдох. Губы улыбались даже во сне, чувственные и нежные. Мой спящий принц, укравший сердце и подаривший взамен безбрежный океан любви, сказочное волшебство и незабываемые эмоции, был прекрасен и телом, душой. Льняные пряди беспорядочно спадали на гладкий лоб. Кончиками пальцев я коснулась переносицы, провела по шелковым бровям, при этом его густые ресницы лишь слегка вздрогнули. Мой нежный принц, мой бог, мой лев – котенок!

 И словно вся вселенная вращалась вокруг нас, Люсьен  – мое солнце, я его огонь, а за стенами номера космический вакуум и черное бесконечное пространство. Мы еще вместе, на одной кровати, под одним одеялом, и все остальное совсем неважно. Я гнала прочь мысли об измене, заставляла совесть отключиться, убеждая себя, что ради такого мужчины можно отклониться от моральных норм, которые уже давно почти никто не соблюдает. Но я не знала, как измениться моя жизнь после этого романа и, заглядывая в будущее, пыталась предугадать, догадается ли Паулин о моих любовных похождениях. Или он уже знает больше, чем надо?

 На столике стояли бокалы с недопитым вином, отражая утренний свет, заполняющий комнату сквозь не зашторенные прямоугольники гостиничных окон. Нужно было собираться в дорогу. Как раз зазвенел будильник, и Люсьен сразу же проснулся, открывая серые выразительные глаза.

 — Валенсия, – он неловко приподнялся, упершись локтем в подушку. Недолгое молчание, и лишь глаза говорили за нас, нежные прикосновения и поцелуй, легкий, как дуновение ветра в тихую летнюю ночь, горячий, как огонь на поверхности солнца. – Я не хочу с тобой прощаться.

 — Тс-с, давай не будем о грустном.

 — Я буду звонить, писать, – он сжимал в ладонях мою руку, покрывая нежными поцелуями. – Я буду думать о тебе, и ждать новой встречи.

 — Я отвечу на все твои письма и звонки, только не звони по вечерам, иначе мне придется каждый раз искать оправдания перед мужем. А встретиться мы сможем 10 июля в Моршине на всеукраинском фестивале русской поэзии.

 — Но сегодня только 8 апреля, – его взгляд сразу погрустнел, – два месяца в ожидании очередной встречи будут тянуться вечностью.  Может, мы все-таки сможем увидится раньше? – его глаза блеснули озорными огоньками, а сильные руки нежно прижали меня к груди.

 — Я ничего не могу обещать. Скажу только, что буду помнить о тебе всегда, и 10 июля обязательно приеду в Моршин, – мне вовсе не хотелось огорчать Люсьена, но я боялась  прогнозировать продолжение наших  не  планируемых  отношений.

 — Я буду там, где будешь ты.

 Еще один поцелуй, и полчаса на сборы.

 Апрельское небо грустило вместе со мной. Низкое, в ватных облаках. Оно омрачало и без того унылые мысли. Вовсе не хотелось прощаться, расставаться, сдерживать себя, чтобы не броситься ему на шею, вместо того чтобы с равнодушным видом помахать рукой на прощанье. Но я должна была сесть в тот поезд. Должна. Потому что дома, за 700 км от Одессы меня ждали: мой маленький сын, которому я нужна, мой муж, которого я когда-то любила. Когда-то. Теперь все иначе.

 Никто не обращал на нас внимания. Чужие безразличные лица спешили по своим делам. Люди. Они были как муравьи. Но даже на пироне среди кишащего муравейника, мне было одиноко.   Передо мной горели звезды уже любимых серых глаз. В них проплывали облака, и отражался океан души поэта. Как же больно прощаться. Увидимся ли мы снова? Или этот образ всегда будет со мной, но только необъятной тенью, коротким эпизодом из жизни, кусочком неподдельного счастья, самым красивым воспоминанием, нарушенным запретом, сладким плодом искушения, болью в девичьем сердце, несбыточной мечтой?

 — Валенсия, мне будет не хватать твоей улыбки, – Люсьен согнутым указательным пальцем поднял мой подбородок, коснулся нежно губ, – мы расстаемся только на время, только на время.

 — Тогда «до свиданья», – прошептала я, собираясь уходить (до отбытия поезда оставалось всего несколько минут).

 Мне не хватало сил сдержать нахлынувшие слезы. Мы знакомы всего-то два дня, а такое чувство, что всю жизнь.

 — Постой, – Люсьен остановил меня, вытер слезы губами, ладонями, жарко поцеловал, и сказал то, чего я даже не надеялась услышать. Всего три слова! Три коротких слова, несущих в себе всё самое прекрасное на Земле  – ЛЮБОВЬ! – Я тебя люблю!

 О, боже, и что мне теперь делать? – молнией вспыхнуло в голове. Я в замешательстве. Миг, секунда, две. Его глаза напротив, неловкая тишина, ожидание ответа. А у меня и дар речи от волнения пропал.

 — Люсьен, – еле смогла произнести.

 — Я не требую ничего, – ровным вдумчивым голосом продолжил Люсьен, – но ты будешь моей,   потому что  мы созданы друг для друга.

 — Мне пора, прости. Я не могу сказать «я тебя люблю» потому что еще до конца не уверенна в этом. А то, что я безумно увлечена тобой, ты и без слов знаешь. Время все расставит на свои места. Мне было с тобой хорошо, – я вовсе не хотела его обидеть, но серые глаза наполнились такой грустью, как у бездомного привокзального щенка, потерявшего свою маму.

 Наши руки разомкнулись. Люсьен Дюжесиль остался позади, и я успела лишь махнуть рукой, прежде чем вагон тронулся. Всё. Закончилось моё романтическое приключения по Одессе. Стало печально и горько до слез. Опять слезы. И почему я не сказала ему «я тебя люблю»? Люблю! – шептала я, но он меня не слышал.

            Яблоком «Ю»  Люблю! Всего два слога с буквой «Ю»,  и сердце от волнения стучится,  позволь, хоть на минуточку одну  с мечтою мне несбыточной проститься.  Глазами молча говорить не буду,  от боли в сердце хочется кричать,  Я вас люблю! Два "Ю" подобных чуду  я отпускаю вздохом наугад,  с ладошек облачком мерцающего неба  летите "Ю" по разным сторонам,  сплетаясь воедино ароматом спелым  тех сладких «Ю», что яблоком манят.

 … Сколько мыслей вертелось в моей голове? А главная из них: как вести себя с преданным мужем. Делать вид, что ничего не случилось у меня вряд ли выйдет. Ничего не говорить? А если он уже все знает? Если та ненормальная Мария Григорьевна вправду шпионила за мной? Еще и Изольда Бенедиктовна у нас, та еще проныра, с ней ухо нужно держать востро. Малыш, Елисейка! Он обрадуется пушистому медвежонку, эта игрушка у нас будет общей!

 Люсьен! Я не могла не думать о нем. Для меня он был самым лучшим: умным, красивым, любимым! Но нашу разлуку я воспринимала двояко. С одной стороны, я хотела бы улететь с ним на самую далекую планету, забрав с нами Елисея. Нас никто бы не осуждал, не навешивал ярлыки, мы бы просто пропали без вести для целого мира. Мы были бы вместе, и никогда не прощались бы надолго. Но с другой стороны, расставанием мы проверим наши чувства. На самом ли деле это любовь, а не буря страсти? А поскольку увлечения чаще всего не носят долговечный характер,  то разлука здесь как не зря кстати. И пусть я буду обвинять себя за слабость, винить в содеянном или том, чего, наоборот, не сделала  – каждый человек имеет право на ошибку, и я не исключение.

 Практически все время пребывания в пути я «читала» книгу Артура Конан Дойла. Но на самом деле мои действия вовсе нельзя было назвать чтением. Лишь попутчикам по купе могло показаться, что я читаю. На самом деле я только водила глазами по страницам, даже забывая вовремя их переворачивать. Мои мысли были далеко от описываемых автором детективных историй, тем более эту книгу я уже знала, чуть ли не наизусть. Я размышляла о своем. А поскольку со мной в купе были посторонние люди, с которыми мне отнюдь не хотелось общаться, я делала вид очень увлеченного читателя.

 Еще при входе в купе о каждом из попутчиков у меня сложилось свое мнение. Молодая особа, вульгарно изрисовавшая свое лицо, нервно курила прямо у окна, не соизволив даже выйти в специально отведенное место для курения. Пропитым и прокуренным голосом она кому-то рассказывала то о каких-то заказах, то о финансовых трудностях. Слушать её было совсем неприятно. Молодой человек в черной футболке с непонятными аббревиатурами и изображениями черепов, сделал ей замечание. Мол, «не пошли бы вы решать свои проблемы за дверь», но она лишь пустила облачко дыма ему в лицо. Тогда вмешался второй мужчина. Он выхватил из её рук и телефон, и дымящийся окурок, который затушил черным ботинком прямо посреди купе. А телефон отключил со словами «Захочешь потрепаться, выходи в тамбур. Я не намерен всю дорогу выслушивать чужие проблемы. Усекла?», и  вложил  его в верхний карман её желтой ветровки.

 С попутчиками мне явно не повезло. Все были очень подозрительными, и рядом с такими людьми можно было задуматься не только о сохранности ценных вещей, но о личной безопасности. Мне не нравились косые взгляды этой «продавщицы» с красными губами. Она с завистью смотрела на мой французский маникюр и золотые кольца. У неё то руки были шершавыми, и облупленный лак на грязных ногтях ничего положительного не мог сказать об этой наспех разрисованной особе. Хорошо, что у меня была нижняя полка, и дорожную сумку я поставила в ящик под свое сидение.

 Молодые люди, похоже, нашли общий язык. Тот, что типа панк, рассказывал и до какой станции ему ехать, и сколько ему довелось заплатить за билет, и какую очередь пришлось отстоять. Второй был менее общительный, серьезный, даже злой, грубо изъясняющийся, и на его руке я заметила зеленеющую часть татуировки (что мне не понравилось). Изредка поднимая на них глаза, я сравнивала их жесты, мимику, и было ясно, что со вторым шутить нельзя. Это уловила и девушка в желтом. Может, поэтому она и лежала тихо на верхней полке над мужчинами, щелкая семечки и бросая косые взгляды в мою сторону. И с этими людьми мне предстояло провести весь день.

 Первый представился Евгением по прозвищу Джип. С  детства увлекается тяжелой музыкой, кумир – Курт Дональд Кобейн (вокалист, гитарист американской группы Nirvana). Второй,  называя себя Гиви, рассказывал, как мне показалось, выдуманную и заученную  историю  о своей ученой степени в области археологии. Магистр! Чуть ли не доктор наук!

 — Девушка с книжкой, давайте знакомиться, – обратился ко мне Евгений, расчесывая свои длинные волосы деревянным гребешком.

 — Оливия, – ответила я не задумываясь, назвав себя именем одной из героинь Конан Дойла, – лишь на несколько секунд подняв глаза.

 — Мальчики, а со мной познакомиться вы не желаете? У меня есть две бутылки водки! Может по рюмашке? За знакомство! – растрепанная амазонка с боевой раскраской на лице без доли грации спустилась вниз.

 Естественно, мужчины не отказались. И уже через какое-то время эта троица во всю ржала над рассказами Джипа о его любовных похождениях. Я же на отрез отказалась принимать участие в их, мягко говоря, скромном застолье: литр водки, начатая пачка семечек, два пирожка и горстка сосательных конфет.  А вот парни в благодарность за выпивку чуть ли песни не пели для щедрой Берты с красными губами. 

 Развеселая «продавщица» о себе ничего не рассказывала, в прочем, как и я. А вот у мужчин она выведала и сколько у них с собой денег, и что ценное есть у них при себе, а в итоге предложила им сыграть в дурака, и одурачила их не по-детски. Вот это талант! – удивлялась я её умению зарабатывать, когда она пересчитывала пресс украинской валюты. Расход – две бутылки дешевого сорокаградусного спиртного, а доход – как минимум пара кожаных сапог.

 Евгений очень скоро охмелел. Те двое вызвались помочь ему подняться на верхнюю полку, и молодой парень так и проспал весь остаток дня, громко храпя под стук колес. Гиви с Бертой неоднократно предлагали мне и выпить, и «срезаться в картишки», но я ведь не такая глупая, чтобы пойти на поводу у злоумышленников. А именно так я охарактеризовала бы эту пару. Сначала они сделали вид, что не знакомы, Гиви, или скорее, он вовсе не Гиви, как и она не Берта, нагрубил ей, потом они споили Евгения, очистив содержимое его кошелька, еще  и заставили его играть на серебряную цепочку с кулоном в форме круга с буквой «А» и печатку, напоминающую пиратский флаг. Вероятно, что Евгений и не опьянел бы столь быстро, если бы ему не подсыпали в стакан снотворного или еще какого-нибудь психотропного вещества. Но я не была в этом уверенна, так как не следила за ними постоянно. Да и  помешать им пить или играть в карты я  бы не смогла, даже при всем моем желании.  У каждого есть своя голова, кто-то думает, как бы защититься от возможных неприятностей, а кто-то – как бы поживиться за чужой счет, а некоторые совсем не думают, и в итоге платят высокую цену за легкомыслие. Во всяком случае, людей, нечестным путем зарабатывающих себе на жизнь можно встретить где угодно. И  грабежи в поездах прямое тому подтверждение.

 Естественно, 13 часов просидеть сиднем, не вставая с места,  просто невозможно, тем более я захотела купить что-нибудь вкусненького в вагоне-ресторане. Прежде чем подняться с места я еще раз окинула взором попутчиков. Берта рассматривала свои приобретения, любуясь в зеркальце из старой пудреницы. Гиви сидел напротив, широко расставив ноги и играя в тетрис на телефоне.

 Нет, на таких людей даже пустой чемодан оставить нельзя, – думала я, – а у меня в дорожной сумке кроме одежды и личных принадлежностей лежал еще и очень важный для меня документ – диплом дипломанта литературного фестиваля «Под небом Украины». А мой оранжево-абрикосовый мишка?! И его я боялась потерять. Это ведь подарок. Но не нести же с собой все?

 Я приготовила свою сумочку, в которой был кошелек, затем достала дорожную сумку из-под сидения, при этом сверлящие взгляды пары нетрезвых людей я ощущала спиной. Но брать с собой все я не стала, понадеявшись, что мои вещи не вызовут у них особого интереса. Вынув диплом, черную сумку я снова поместила в ящик, заметив нескромное внимание Гиви. Потом я с трудом вместила диплом в дамскую сумочку, и, перекинув её через плечо, я вышла со словами «я на минутку».

 Обедая, я краем уха подслушала историю одного пострадавшего. У него украли портмоне с крупной суммой денег, когда он спал. А второй ему рассказывал, как его обыграли в карты и «раздели до нитки» профессиональные жулики (типа Гиви и Берты, – подумала я). А главное, что жаловаться в милицию пострадавшим в таких случаях бессмысленно: и проигранное не вернешь, так еще и привлечь к ответственности могут, ведь играть на деньги – это  преступление.

 Поезд приближался к станции Новоукраинка. Пассажиры уже с вещами толпились в проходах, и среди них я заметила знакомые лица. Это была парочка из 7-ого купе – ярко накрашенная «амазонка» и мужчина с татуировкой. Увидев меня, они резко поспешили скрыться.

 Остановка. Я что было духу поспешила в купе, с трудом протискиваясь среди жаждущих как можно скорее сойти на пирон людей. Я так и знала, – огорчено закричала я, влетая в свое купе. Мой плюшевый мишка исчез. Такой мягкий и пушистый, теплый, с большими ласковыми глазами и милой мордашкой. Я очень расстроилась. Моя черная сумка лежала посредине. Из неё беспорядочно торчали скомканные вещи. Вероятно, воры искали в ней что-то ценное, но кроме лечебной и декоративной косметики NSP ничего не взяли. А вот у Евгения забрали и гитару, и его рюкзак.

 Неприятная вышла ситуация. Об ограблении я сообщила проводнице. Потом мы вдвоем долго не могли привести в чувства Евгения, чтобы сообщить ему неприятную новость и записать в протокол бригадира поезда что у него украли, а также его фамилию и адрес. Вызывать милицию не стали, как и производить обыск, ведь подозреваемые Берта и Гиви давно скрылись.

 Эта досадная история с воришками отвлекла меня от мыслей и воспоминаний об Одессе. Меня ожидали родные места Донбасса, навевающие трепетные воспоминания лучшего времени в жизни – детства. А на пироне донецкого вокзала меня ждал законный муж – Паулин Борисович.

 Закат окрасил небо малиновыми красками. Все та же круглая луна бледным шаром заняла свое место. Она немой свидетелей моих преступлений – вечно одинокая луна. Поднимая глаза, я в очередной раз вспомнила Люсьена, его пленительный взгляд, прямой нос, соблазнительные губы, овал лица, и капли воды, стекающие по лицу, шее и мужественной груди во время нашего незабываемого принятия душа. Люсьен и Паулин как небо и земля.

 — Валенсия, – знакомый голос мужа окликнул меня.

 В освещении мощных привокзальных прожекторов его круглое лицо казалось иссини бледным. Мешки под глазами, глубокие морщинки вокруг глаз, рта, на переносице громко кричали и о возрасте, и о явном недовольстве чем-то или кем-то. Неужели он все знает? – подумала я. Чувство вины  так и точило сердце кровожадными червями. И как мне смотреть ему в глаза? Молча! – приободрила я себя, решив делать вид, будто ничего сверхъестественного не произошло.

 — Паулин, – мы стояли на расстоянии метра, сканируя друг друга пристальным взглядом. – Что это за рубашка на тебе? Опять подарок мамы?

 Без сомнений, только Изольда Бенедиктовна могла внушить Паулину отразить свою индивидуальность пышным жабо (отделка рубашки в виде оборки из ткани или кружев, спускающейся от горловины вниз по груди). Хорошо, хоть рубашка была черной и не так бросалась в глаза  издали.

 — Это хит сезона, – не очень то радостно ответил Паулин, теребя черные рюшки своей экстравагантной рубашки. – А тебе разве не нравится?

 — По-моему жабо давно вышли из моды, – начала я мягко, стараясь не огорчать мужа.

 — А мама сказала, что этот фасон очень стильный.

 — Да, Паулин, твоя мама «истинный знаток современной моды». Только вот почему-то кроме тебя никто не носит таких рубашек. Не знаешь почему? – мы так и стояли на расстоянии, даже руками не коснувшись друг друга.

 — Может, потому что у них нет такой мамы? – очень спокойно ответил Паулин, наконец-то взяв меня за руки. – Она ведь у меня знает толк не только в моде!

 — Еще бы, – говорить о вкусах Изольды Бенедиктовны мне вовсе не хотелось, и я сменила тему разговора, спросив о нашем Елисее…

 Пока мы шли к машине, оставленной на стоянке недалеко от вокзала, я слушала монотонные рассказы мужа и о надоевших ему партиях в шахматы, и о беспорядке в детской комнате. А потом снова посыпались упреки в мой адрес. Паулин был странным, угнетенным, обиженным даже, как мне показалось. Неужели он так сильно переживает из-за моей работы? Или дело в приезде его матери? Или он чувствует себя преданным? – думала я.  Паулин даже не спросил «ну, как там твой конкурс?», а я ожидала этого вопроса. По дороге домой я вкратце рассказала ему, что сочла нужным, при этом зачарованно поглядывая на небо и проплывающие огоньки. Над нами зажигались яркие звезды, чаруя  меня  своим далеким холодным светом.

      Корабликом из звезд  Над этим городом такие же огни  из сочетания серебряных галактик,  и лунный свет волнующей любви  рисует мой дрейфующий кораблик.  Плыви, в потоках золотых ночей  попутным ветром вдаль гонимый,  сквозь бурелом чужих страстей  с пьянящей сладостью малины.  К нему…  холодным светом серебра,  рисующим мой образ в одночасье,  плыви, кораблик, легкостью пера  рисуя в звездном небе счастье.  Лишь для того, кто смотрит на луну,  осознавая неземное притяженье  к чужому свету, падая во тьму,  чтоб испытать запрета впечатленья.  Тебе, мой сон, в охапках огоньки  бросаю звездным фейерверком в небо,  плыви, кораблик преданной любви,  и расскажи, о том, что не успела  поведать сердцу сказочной мечты,  в красивой оболочке совершенства,  но не смогла под гнетом правоты  не испытать тепла его блаженства.

 Одно и тоже небо, звезды и луна светили мне над городом Донецком, и где-то очень далеко (я верила, что так и есть на самом деле) на это же небо смотрят и печальные глаза моего сказочного принца Люсьена Дюжесиль.

 … И не смотря на то, что нашей Мурчелы больше не было, в квартире стоял неприятный запах. Было такое чувство, что два дня не выносили мусорный пакет, в котором явно лежали остатки от соленой селедки или другой рыбы.

 Изольда Бенедиктовна в длинном махровом халате исключительно белоснежного цвета встретила нас у двери. Елисей оживленно крутился вокруг, пока я не взяла его на руки – моего маленького принца, радостно обвившего мою шею теплыми ручками!

 — Мамичка! – мой малыш поцеловал меня в щеки.

 — Моё солнышко! Я за тобой так соскучилась!

 — И я «заскучился»! – прозвучало в ответ.

 — Раздевайтесь, потом будете обниматься, – «её величество королева» распорядилась леденящим голосом.

 — Беги, Елисей, маме нужно снять с себя верхнюю одежду, – я погладила его по светлым волосам, опуская на пол, который, кстати, три дня никто не мыл.

 Одарив меня королевским взглядом, Изольда Бенедиктовна тут же заявила, что нам нужно серьезно поговорить, и едва Паулин помог мне раздеться, гладенькая изящная ручка свекрови потащила меня на кухню.  Паулин же уныло молчал, виновато опуская глаза.

 — Что у вас здесь произошло? – смутные  сомнения  роились в голове.

 На кухне меня ожидал неприятный сюрприз и не только в виде забрызганной раковины, до верху наполненной грязной посудой. На коричневой столешнице белели рассыпанные сахаринки, горстки гранулированного какао вздымались как песочные барханы, утопая в растекающихся каплях молока. На желтых стенах виднелись отчетливые следы от борща, а холодильник был исписан черным фломастером в абстрактном стиле Елисея.

 — Вот полюбуйся, – недовольно ворчала «графиня», разводя руки полукругом. – Разве можно женщине, матери оставлять пятилетнего ребенка одного?

 — Но я оставила ребенка с вами, Изольда Бенедиктовна, – возмутилась я, – вы ведь бабушка как-никак, и женщина, и мать. А еще у Елисея есть отец. Да, Паулин Борисович? Вы что вдвоем не могли справиться с ребенком? А посуду помыть некогда было? А со стола прибрать? И куда вы смотрели, когда Елисей сам ел борщ? А когда рисовал на холодильнике? – лучшая защита, это нападения, именно этой тактике я и последовала в разговоре с недовольной свекровью, обвиняющей меня в длительном отсутствии.

 — Я вам не домработница, Валюшка, а Паулин мужчина, а ты его жена, как бы между прочим, и обязана заниматься домом, а не разъезжать по фестивалям.  Твоё место здесь с мужем и ребенком, – добавила она мягче.

 — Я творческая личность. И считаю, что одно другому вовсе не мешает. А вот вы с поставленной задачей не справились. А может вы сами  дали Елисею черный фломастер, чтобы он изрисовал холодильник?

 Паулин молчал, спрятав руки в карманы. Его жабо при ярком освещении выглядело ужасно. Еще и облегающий покрой рубашки вместо того, чтобы подчеркивать достоинства, указывал на обвисший живот и полное отсутствие квадратиков соблазнительного пресса. Годы, что тут поделаешь, – поразмыслила я.  Но и опять же, в 42 года стоять и молчать как провинившийся школьник,  это ненормально. Изольда Бенедиктовна все-таки  имела большую власть над сыном, и Паулин позволял ей помыкать собой.

 — Грубиянка, – разозлилась свекровь, метая глазами молнии. Тебе совершенно нет надобности работать. У тебя, ты посмотри, какой муж есть, – она обеими руками демонстративно указала на Паулина, который заметно начинал нервничать.  – У него своя фирма, бизнес. Разве тебе мало денег? Или ты в чем-то нуждаешься? Я понимаю, я всю жизнь работала, но у меня не было другого выхода. Я сама растила сына без мужа, без чьей-либо помощи. А ты? – наконец-то она остановилась, сложив руки в боки, ожидая моего ответа.

 — А я не хочу сидеть в четырех стенах, – коротко ответила я, хватаясь за полотенце, чтобы убрать со стола.

 — Значит так, Валенсия Викторовна, пока ты не передашь должность главного редактора своего мини-издательства в другие руки, я никуда отсюда не уеду.

 — Что? Вы больше ничего не придумали? – этого я просто не ожидала (Это ж надо вынуждать меня  стать домохозяйкой, угрожая тем, что мне придется еще длительное время «наслаждаться» компанией свекрови).

 — Я в воскресенье никуда не уезжаю. Мы с Паулином уже побеседовали на эту тему. И я намерена погостить у вас дольше, чем обычно. Как раз попытаюсь повлиять на твое решение относительно работы и твоего творчества в целом. Не нравятся мне твои, пусть и нечастые командировки. Порядочная женщина не должна разъезжать по чужим городам без мужа.

 — Паулин? – я  вопросительно ждала его реакции, но он угрюмо молчал.

 — Это все, что я хотела сказать, Валюшка. Теперь можешь спокойно приниматься за уборку. И обрати внимание на окна, их стоит вымыть, у вас очень пыльный город, – подняв дугой бровки и поправляя безупречную укладку седых волос, Изольда Бенедиктовна вышла в коридор.

 — Паулин, ты, что язык проглотил? – я захлопнула кухонную дверь. – Что это за новости «мы уже побеседовали на эту тему»? По твоему я должна скорее рассчитаться, чтобы облегченно вздохнуть, махая платочком вслед отправляющемуся поезду, увозящему твою маму в Архангельск?

 — Валенсия, я не хочу тебя огорчать, – он взял меня за плечи, при этом соблюдая дистанцию в полметра, – мама хочет остаться у нас навсегда.

 — Что? А как же лесоперерабатывающая база?

 — Маме уже 63 года. Какая может быть лесоперерабатывающая база? Ей давно пора сидеть дома и вязать шерстяные носки, – Паулин отнял у меня полотенце,  продолжая  вместо меня сметать со стола.

 — А как же её любимый дом? – я открыла кран с горячей водой, принимаясь мыть посуду.

 — Она его продаст.

 — И купит себя дом в Донецке?

 — Не знаю, – замялся Паулин, – у нас ведь большая  трехкомнатная квартира, разве нам не хватит места под одной крышей?

 — Я не понимаю, Изольда Бенедиктовна хочет, чтобы я целыми днями находилась в её обществе? Я не выдержу слишком длительного общения с твоей мамой. Ты разве не заметил, в котором часу я уезжала на работу и в понедельник, и во вторник?

 — Заметил, Валенсия, и мама тоже заметила, что ты её недолюбливаешь. А ведь она не сделала тебе ничего плохого, – упрекнул меня муж.

 — Паулин, я дома хочу тишины и покоя, а твоя мама просыпается в 5 утра и начинает греметь чашками, ложками. А еще она заняла нашу спальню. И вообще у меня нет ни малейшего желания выслушивать её нравоученья.

 — В любом случае какое-то время тебе придется её потерпеть. Потом возможно, если она все-таки продаст свой дом в Архангельске, мы подыщем ей домик в нашем городе, или квартиру, например, в нашем районе.

 — Замечательно, но я как работала, так и буду работать, и твоя мама меня не заставит плясать под свою дудку.

 Паулин не стал больше со мной спорить. Он молча вытирал чистые тарелки и складывал на полочку…

 

Глава 8

 Пятью неделями позже, пятница 13 мая 2011 год

 От навязчивых мыслей и ожидания неизвестности я полночи проворочалась на неудобной софе в детской комнате, отчего на утро выглядела вялой, как выжатый лимон. Судя по сонному лицу, кругам под глазами и бледным щекам можно было бы подумать, что мне нездоровиться.

  Изольда Бенедиктовна с гордо поднятой головой готовила себе кофейный напиток из корня женьшеня, делая вид, что и вовсе не замечает моего присутствия. Меня это нисколько не огорчало. Как по мне, так я бы с превеликим удовольствием  забрала Елисея и уехала далеко-далеко, чтобы больше никогда не видеть ни  «снежную королеву», ни Паулина, во всем потакающего матери. Хотя Паулин последнее время допоздна задерживался на работе, и мы почти не виделись, лишь по утрам обменивались парой слов типа «ах, горячий чай» и коронная фраза «всё, я пошел, пока». Поэтому присутствие, а точнее полное отсутствие мужа меня не так раздражало, как косые надменные взгляды свекрови.

 После легкого завтрака в угнетающей тишине, мы с Елисеем, как в любой будний день торопились покинуть пределы нашей квартиры, превратившейся в холодное  неприветливое царство, повелевала которым сама Изольда Бенедиктовна – непоколебимая каменная леди. Майская погода за пределами серых стен радовала утренним щебетанием птиц, тонкими цветочными ароматами, наполняющими теплый воздух приятными нотками весны.

 Елисей радостно побежал на встречу к таким же маленьким мальчикам и девочкам, играющим во дворе детского сада под строгим присмотром нескольких воспитателей. Миленькая голубоглазая девочка в розовом платьице играла с куклой «Барби», нанося ей по всему голому пластмассовому тему грязевую маску. Малышка старательно облепила всю куклу слоем мокрой земли, приговаривая «так ваша кожа приобретет более здоровый вид!». Я невольно улыбнулась, наблюдая эту картину. И подумала, а что бы делала моя дочка с куклой. Грязевые ванны? 

 Я не просто так думала тогда о дочке. Я была почти на 100% уверенна, что одесские романтические свидания оставили в моей жизни не только воспоминания. И постоянная усталость, и чувство тошноты свидетельствовали о каком-то гормональном нарушении, поэтому я перед работой заскочила в аптеку, чтобы купить тест на беременность.

 В офис я пришла, как всегда раньше всех, и у меня в запасе было еще, как минимум пять минут до начала сбора всего коллектива… Дрожащими руками я держала узкую полоску бумаги, не зная плакать или радоваться двум красным отметинам на ней. Две полоски – у меня будет ребенок! Смешанные чувства мной овладели в один миг. Я и смеялась, и плакала от счастья, чуть ли не подпрыгивала на месте. Люсьен Дюжесиль, ты станешь папой! – мысленно я уже представляла, как сообщу ему эту новость. Открываю телефонную книгу: А, Б… Л – Люся (как благоразумная женщина, я предполагала, что возможно муж или свекровь захотят проверить, с кем я разговариваю по телефону, поэтому номер Люсьена я записала под коротким женским именем «Люся»), вызов, тишина – «ваш абонент знаходиться поза зоною досяжностi». Разочарование, и горьких слез мне было не унять.

     Гудки немого телефона  В молчании немого телефона  стучит ускоренно мой пульс…  и мы с тобою вопреки законам  познали сладкой неги вкус.  Теперь бумажный тест расплатой  за наши чувства выставляет счет…  приобретение тебя и боль утраты  гудками отправляются в полет.  Ты далеко... неизмеримо расстоянье  от коридора до вершины,  глубины,  где каждый раз слова прощанья  под звездным небом мне слышны.

 Шум приближающихся шагов поставил меня перед необходимостью скрыть следы бушующих эмоций, умыться, улыбнуться отражению в зеркале и приступить к работе в последний рабочий день этой недели – пятнице 13-го мая. Я не суеверная, но именно тогда я боялась, что по поверьям древних культур, именно в этот день случится что-то неудачное, недоброе, что-то, что перевернет всю мою жизнь. Я предвидела выяснения отношений с Паулином и трепетно мечтала о разговоре с Люсьеном.

 Время. Как же долго оно тянется в ожидании, когда стрелки, как в изнеможении еле-еле передвигаются с места на место, когда телефон упрямо молчит, а чувства бурлящим океаном готовы выплеснуться на пустынный берег офисной рутины. Стихи, поэмы, очерки – все лишь бумага с текстом Times New Roman, когда я не вникаю в суть написанных творений, порывов чьих-то внутренних ветров. Все мысли глубоко засели в подсознанье, и разговоров о последствиях любовного романа с мужчинами уже не избежать. Изольда Бенедиктовна сказала бы, что большинство интрижек, увы, недолговечны, а вот ошибки, совершенные в моменты слабости, обычно носят пожизненный характер. Ошибка ли моё безумное увлечение поэтом-французом, но я благодарна судьбе и за те незабываемые моменты, подаренные романтическими апрельскими ночами, и за последствие той страсти, опьянившей нас. Я коротала время рассужденьями о чувствах, что не давали мне спокойно работать.

 Телефон. Последний вызов. Снова ничего. Голоса в коридоре. Шаги. Я спустилась с небес на землю, ожидая, что кто-то должен войти в кабинет. Медленно опустилась фигурная ручка, блеснув желтизной металла. Мужские черные туфли коснулись ламината, и сердце забарабанило в груди, когда глаза мельком проскользнули по наглаженным стрелкам брюк, темно-сливовой рубашке, не застегнутой на две верхние пуговички. Огромный медвежонок озорной улыбкой смотрел на меня, крепко прижатый к телу. В другой руке был чемоданчик. И самое главное, этот мужчина был  мой  любимый Люсьен.

 Его глаза сияли: серые, большие, выразительные. Льняные волосы легкими завитками падали на виски, частично прикрывали уши, контрастировали с глубоким фиолетовым цветом воротника с удлиненными острыми кончиками. Губы! Я просто онемела от счастья, и так бы и молчала, любуясь его безупречной красотой, все еще не веря своим глазам.

 — Валенсия Викторовна, к вам посетитель, – оживленным голосом сообщила молоденькая девушка-секретарь, кокетливо улыбаясь в сторону Люсьена.

 — Да…

 Захлопнулась дверь, и мы одни. Все еще молча, я невесомым облаком плыла в распростертые объятья своего любимого. Его запах дурманил: фиалка и мускат! Даже коснувшись его плеч, я все еще не верила, что это не сон.

 — Валенсия, я больше не мог не видеть тебя, – между поцелуями лился его умопомрачительный тенор. – Я люблю тебя большего всего на свете, и в темноте, и в бескрайнем пространстве космоса. Ты самая прекрасная женщина во всей вселенной!

 — Я тоже тебя люблю, Люсьен.

 — Валенсия, – он не прекращал меня осыпать поцелуями, шепча о своей любви. – Мне необходимо быть с тобой рядом, видеть твою улыбку, дышать с тобой одним воздухом, жить с тобой одной судьбой! Лишь твои добрые глаза делают меня счастливым!

 — Я полдня звонила тебе. Ты был недоступен.

 — Я потерял телефон. Ночью сел в поезд, он был на месте, а утром… но это не важно. Главное, что я обнимаю тебя не в своих ночных фантазиях, а по-настоящему, ощущая сладость твоих губ и горящее дыхание. Валенсия!

 — Люсьен, у меня для тебя новость: ты скоро станешь папой!

 Я наблюдала за его реакцией. Сначала тишина. Переосмысливание услышанного, наверное. Глаза неподвижно смотрели, руки крепко прижимали, а губы постепенно растягивались в улыбке. Он смеялся, подхватывая меня на руки, и кружил в воздухе, чуть ли не прыгая от радости (как и я).

 — Я стану самым счастливым человеком! Да я и уже счастлив! А когда родится наш ребенок, я вдвойне счастливее стану! Как кот Матроскин! – добавил Люсьен, опуская меня осторожно и бережно, как хрустальную вазу на каменный пол.

 — Я только сегодня утром узнала, а подозревать начала еще две недели назад.

 — Как хорошо, что все именно так случилось. Теперь мы никогда не расстанемся, – Люсьен опустился на одно колено, держа меня за руку и покрывая её поцелуями. –  Валенсия, ты окажешь мне честь, если станешь моей женой! Идем в ювелирный магазин!?  Потом в кафе!?

 —Я бы с радостью, но я замужем.

 Люсьен помрачнел, роняя тяжелый вздох и поднимаясь во весь рост по-прежнему сжимая мои ладони.

 — Твой муж о нас ничего не знает?

 — Скорее всего – нет.

 — А о ребенке?

 — Ты узнал об этом первый.

 — А не может быть, что… – Люсьен не продолжил, вероятно, подбирая слова, чтобы не обидеть меня.

 — У меня с мужем давно нет отношений, если ты это хотел спросить. А в последнее время мы даже перестали  и разговаривать.

 — Прости, я просто подумал… Я не хочу тебя ни с кем делить. Если бы ты знала, сколько раз я грустил о тебе, поднимая глаза в ночное небо. Любить тебя, не имея возможности обнять, это невыносимая боль. Боль разлуки. Что может быть хуже, когда представляешь любимого человека в чужих объятиях. А ты замужем. Но как же приятно было читать твои письма, осознавая, что ты есть на этой планете. Ты – человек, который любит и, оказывается, носит под сердцем частичку нашей любви.

 — О, Люсьен, ты не зря любовался звездами, потому что я делала то же самое. Я чувствовала себя такой одинокой и боялась, что наши отношения лишь иллюзия любви, увлечение, которому не суждено будет связать нас одной розовой ленточкой на тугой узел. Эта розовая ленточка как тот одесский весенний воздух: неуловимый, но творящий чудеса! Я боялась остаться в твоей жизни лишь коротким воспоминанием о двух страстных ночах.

 — Я боялся того же. Но судьба свела нас для того, чтобы мы были вместе. И зарождение новой жизни подтверждение тому. Мы будем мужем и женой.  В горе и радости, в богатстве и бедности. Ты и я, и наши дети! Наша встреча не случайна. В этом жизненном хаосе мы как две половинки единого целого смогли обрести друг друга, понять и полюбить вопреки нормам морали о супружеской верности. Мы уже преодолели барьер измены, вкусили плод запрета, и теперь настало время объявить об этом миру.

 — Всему миру?

 — Начнем с твоего мужа, милая. С этой ночи ты больше не останешься с ним под одной крышей. Ты ведь станешь мамой моего ребенка, и я хочу и должен заботиться о тебе.

 — Ты хочешь, чтобы я сегодня же собрала вещи, но…

 — Никаких «но». Мы все решим, все обсудим, и никогда больше не расстанемся.  Если бы ты знала, как я ревновал тебя к твоему законному мужу. Сердце сжималось от боли от одной только мысли что ты с ним, а не со мной. Опасение быть отвергнутым  заставляло искать  способы сохранить тот огонь, зажженный апрельской Одессой в наших сердцах. Я каждый день писал тебе стихи, с надеждой ждал ответа, я верил, –  тихие нежные слова слетали с его губ, и казалось, что даже сердце стучит громче. – Я верил что чувство, сблизившее нас не просто страсть, а чистая и светлая любовь.

 — Да, я с тобой согласна. И даже хорошо, что мы живем в разных городах, так мы испытали наши чувства на прочность. Ведь только на расстоянии можно точно разобраться в себе, в первую очередь, чтобы отделить розовые мечты от реальности, отличить серьезные побуждения от флирта и игры в любовь. Меня огорчает только то, что я перешагнула через свой шестилетний брак, идя на встречу собственному счастью.

 — Это говорит о том, что у тебя есть совесть, человечность и широкая душа!

 —Я изменница и предательница.

 — Ты самая прекрасная женщина в мире! – Люсьен нежно обнял меня, целуя в мочку уха. – Не обвиняй себя в желании быть счастливой. В конце концов, если ты не была счастлива в браке, зачем же продолжать весь этот маскарад? Не лучше ли дать и твоему мужу шанс обрести свое истинное счастье? Ведь каждый человек имеет право на любовь. Каждый. И ты тоже.

 — Я хочу быть с тобой, Люсьен Дюжесиль, и ради нашего счастья я готова поставить все точки над «и» сегодня же вечером, – я настроилась решительно.

 — Сделаем этот шаг вместе, Валенсия Дюжесиль! – улыбнулся Люсьен, блеснув ровным рядом белых зубов. – Ты же возьмешь мою фамилию?

 — Думаю «да»!

 — «Да» возьму фамилию или «да» поговорим с твоим мужем вдвоем?

 — И то, и другое, Люсьен. Вот никогда бы не подумала, что в пятницу 13-го решиться моя судьба. Еще вчера мне жизнь казалась пыткой. Мне не хватало твоего пленительного взгляда, нежных рук и теплых ласковых губ, способных обжигать сладострастным огнем. Я жалела, что нет возможности  быть просто рядом, но чувствовала в твоих стихах и письмах ЛЮБОВЬ! И сейчас я на седьмом небе от счастья! Ведь больше месяца прошло, а я как тогда 6-го апреля, хочу растаять в твоих руках. И словно мы не в офисе среди холодных стен, а на мосту Поцелуев под звездным небом Одессы!

 — Ты моя сказка, рыжеволосая бестия, похитившая мой покой! – и снова он кружил меня в воздухе, шепча о любви. – Я люблю тебя! Люблю! Люблю!

 — Люсьен, любимый,  мы  больше  никогда не расстанемся!  Никогда!

 — Никогда! Тебе нравится мишка? – Люсьен взял за ухо плюшевую игрушку и протянул мне. – Он почти такой, как тот одесский подарок.

 — Он еще лучше! Потому что его подарил человек, которого я люблю всем сердцем!

 — Любимая, – Люсьен нежно поцеловал меня, а потом посмотрел в сторону, где громко тикали настенные часы. – До которого часа ты работаешь? Я хочу сегодня еще успеть купить тебе колечко в знак своей любви.

 — Люсьен, рабочий день уже подходит к концу, но мне еще нужно будет забрать ребенка из детского сада. А потом, я даже не знаю, Паулин приезжает с работы очень поздно, не сообщать же ему о нас по телефону?

 — Постой, – Люсьен снова внимательно рассматривал стены, – ты говоришь, последнее время Паулин  возвращается поздно и утром рано уезжает, и вы друг друга почти не видите, не общаетесь, так? Ваши отношения были такими же холодными и до творческого конкурса в Одессе?

 — Не совсем, я бы сказала, еще в начале апреля он просил меня бросить работу, стать домохозяйкой, родить еще одного ребенка, съездить с ним куда-нибудь в отпуск. Его мама тоже настаивала, чтобы я сидела дома, даже грозилась, что не уедет, пока я не рассчитаюсь. Она так у нас и живет до сих пор, хотя приехала якобы всего на недельку. А что? – удивилась я, наблюдала, как Люсьен рассматривает каждый угол.

 — Тебе не кажется, что твой Муж все знает о нас? Та женщина,  уборщица в старом пальто, Мария,  забыл   отчество…

 — Григорьевна.

 — Вы больше не пересекались?

 — Нет, я больше её не видела.

 — Похоже, она и вправду шпионила за нами. Смотри, – Люсьен взял стул, поставил его в угол слева от двери, встал на него и сорвал с потолочного плинтуса маленькую серенькую пуговичку.

 Но это была никакая ни пуговичка, ни элемент декора, а беспроводная миниатюрная видео камера – серый квадратик с закругленными углами и красной точечкой в центре. Паулин следил за мной, подозревая в измене. Именно поэтому он еще больше отдалился от меня, – думала я.

 — Её нужно сейчас же разбить, – сказала я, выхватив камеру из рук Люсьена.

 Бросив её на пол, я безжалостно прокрутила каблуком по издающим хруст маленьким деталям, которым больше не удастся подсматривать и подслушивать ни за кем.

 — Нам нужно поспешить забрать малыша из садика, пока нас не опередили, – Люсьен взял меня за руку. – Идем. Думаю, сотрудники не огорчаться, что ты отпустишь их на 15 минут раньше?!

 — Да, сейчас, – нужно было еще отключить ноутбук и положить его в сумку. – Как он посмел установить в моем кабинете камеру? – возмущалась я, едва сдерживая накатившиеся от волнения слезы.

 — Успокойся, любимая, его тоже можно понять, – его рука накрыла мою, горячие поглаживания были нежными и ласковыми как всегда.

 — Ну конечно, это я во всем виновата. Я изменница, а он жертва. Поэтому ему все простительно? – я обвиняла мужа, но при этом чувство вины перед ним не давало мне покоя.

 —  Все уладиться, милая, не переживай. Тем более тебе теперь нельзя волноваться, береги себя и нашего малыша, – голос Люсьена обладал удивительно успокаивающими свойствами, и я попыталась взять себя в руки.

 — Я готова, мы можем идти.

 Коллеги без тени стеснения рассматривали моего очаровательного спутника в яркой рубашке цвета спелой сливы. Ирина Сергеевна, даже одобряюще подмигнула, словно уже догадывалась, что этот сказочный принц уже давно похитил мое сердце и покой! Остальные были довольны, что рабочий день пятницы 13-го закончился немного раньше, и торопливо готовились как можно скорее подкрасить губки, расправить юбки, и вперед – домой в приподнятом настроении!

 …Люсьен шел все еще с чемоданом и медведем, и всячески винил себя, что не остановился в каком-нибудь отеле и не оставил там личные вещи до того как начал искать адрес моего издательства. Он даже  не  мог взять меня за руку,  потому что обе его руки были заняты.

 Запах борща витал в воздухе на первом этаже детского сада. Родители деток уже толпились в неуютном маленьком коридорчике в ожидании своих чад.  Полная женщина в голубеньком халатике сразу заприметила нас с Люсьеном. Это была дежурная няня, в обязанности которой входило звать малышей, чьи родители уже за ними пришли.

 — Здравствуйте, мы за Елисеем Перольским, – не дожидаясь вопроса, с порога заявила я.

 — Детки кушают, ожидайте, – прозвучало в ответ.

 Ничего не оставалось делать, только ждать. А ожидание это весьма утомительное занятие, особенно когда страх и беспокойство держат в напряжении каждый мышц. Вдобавок ко всему собравшимся мамам и папам пришлось стать невольными слушателями одного длинного телефонного разговора, или точнее это было больше похоже на монолог. Громкий голос заведующей детсадом разлетался эхом по длинному пустынному коридору, куда родителей не пускали:

 «Это уже не первый случай, когда вы забываете забрать ребенка из садика. Одно дело если бы вы единожды по каким-то причинам задержались на три часа, а потом извинились, пообещав, что такое больше не повториться, мы могли бы войти в ваше положение. Но если вы систематически не забираете ребенка вовремя, при этом зная, что в 18.00 рабочий день воспитателей заканчивается, я вынуждена буду в конце рабочего дня сдавать вашего ребенка в детскую комнату милиции. Может, тогда вы перестанете забывать, что дети это в первую очередь большая  ответственность  родителей».

 Оказывается, некоторые родители умудряются даже забыть забрать ребенка из садика. Я же переживала, как бы не столкнуться лицом к лицу с Паулином, который вероятно уже знал о моих планах на ближайшее будущее, и он бы точно не забыл о Елисее.

 — Где же мой мальчик? Сколько можно кушать? – как же мне было неспокойно на душе.

 — Главное, что он еще не покинул стены детского сада. Так ведь? И мы обязательно его заберем. – Люсьен напугал меня еще больше.

 — А что если Паулин опередил нас?

 Я уже сорвалась с места, желая лично убедиться, что мой сын еще здесь, как Елисей появился, осторожно спускаясь по ступенькам. В его руках болтался полупрозрачный желтый пакетик с изображением двугорбого верблюда, что означало необходимость постирать мокрые штанишки.

 — Мамичка! – радостный крик Елисея стал лучшим вознаграждением за длительное ожидание.

 — Моё солнышко, – я обняла своего птенчика, – идем в раздевалку, я помогу тебе одеться!

 — Какой «касивый» мишка! Я «тозе такова хацю»! – и его пухлые ручонки потянулись к мягкой лапе симпатичного медвежонка.

 — Он твой, ну-ка обними его! Обхватишь? – Люсьен присел, вручая подарок размером больше самого Елисея.

 — Какой он «халосый»! – радовался малыш, прижимаясь к пушистой мягкой игрушке.

 Все наблюдали за трогательной сценой. Что может быть приятнее счастливых детских глаз, излучающих неподдельную радость?

 … Его привлекательная машина – современный седан Almery  остановился у обочины. Открылась дверца, и Паулин с лицом разъяренного быка  выскочил, как ошпаренный. Он  метнул к приоткрытой калитке, тяжелой походкой передвигаясь по плитке выложенной в шахматном порядке.

 — Это мой муж, – не скрывая испуга, взглянула я в серые и по-прежнему спокойные глаза Люсьена.

 За нами только-только захлопнулась дверь. И вот мы втроем стоим на пороге застывшие, как статуи. Казалось больше и нет никого: только мы и летящий на нас Паулин. Хотя по дворику детсада в тот момент не спеша проходила старенькая бабушка. Опираясь на трость, она медленно, но уверенно приближалась к нам. А позади, как смерч, несся рассерженный муж,  устремленный дикими глазами  на  Люсьена.

 — Отойди с Елисеем в сторону, – шепнул непоколебимый голос, – дело принимает серьезный оборот.

 Елисей удивленно смотрел на своего отца. Обняв огромного медведя, малыш нерешительно последовал за мной, оглядываясь назад.

 — Только без глупостей, Люсьен, я прошу, – и больше я ничего не успела сказать, да и перекричать маты бешенного Паулина я бы не смогла.

 — Закрой глазки, закрой ушки, все будет хорошо, – просила я Елисея, повернув его к себе лицом и прижимая его голову к бедру.

 Старушка тоже начала кричать. Испуганным голосом, поднимая трость вверх, она сзывала людей на помощь, в то время как два прилично одетых мужчины, будто дети, катались по зеленому газону. Люсьен яростно защищался, позволив Паулину первому нанести удар костяшками широкого кулака в челюсть. Я боялась вмешаться в их драку, опасаясь и самой пострадать от рук обманутого мужа. И как назло, в это время в дворике не было никого, кто мог бы их развести в разные стороны.

     Не избежать расплаты часа  Не избежать расплаты часа,  и круг, начертанный судьбой,  не разорвать как цепи трассы  одной безадресной мольбой.  И два мужчины в одной стычке  наперекор моим словам  воспламеняются как спички,  деля меня напополам.

 Паулин угрожал расправой, грозился лично закатать Люсьена в асфальт. Казалось, их силы равны, и я еще больше забеспокоилась, что эта драка плохо закончится. Вот они уже снова на ногах. Оба злые, как волки, окровавленные, с разбитыми носами, но продолжают наносить друг другу увечья. Под ними поникли желтые нарциссы. И газон, и клумба стали им полем боя, рингом, с двух сторон огражденным решеткой забора и зелеными кустарниками.

 Неожиданно в руках Паулина появилась корявая сухая ветка. Он пронырливо вытащил ей из зеленых кустов, так словно она заранее была им там припрятана для подобного случая. И как опытный монах  Шаолинь, он начал избивать Люсьена  по корпусу: справа, слева, справа, слева. Тяжелые лязги ударов по телу больно было даже слушать.

 — Ты ведешь себя как ребенок, у которого отняли игрушку, – переводя дыхание, бросил ему в лицо Люсьен.

 — Это была моя любимая игрушка, – ответил Паулин, рассекая воздух тяжелой палкой, и нисколько не смущаясь, что подает своему же сыну дурной пример.

 Он промахнулся, и Люсьен сноровисто схватил за второй конец палки. Они боролись за право владеть единственным оружием в этом сражении. Снова падали и поднимались, не упуская возможности сделать противнику как можно больнее: ударить коленом в грудь, локтем по спине, кулаком в бровь.

 И гнев обманутого мужа  вдруг адским пламенем из глаз  летит стрелой, вселяя ужас  в его угрозы злобных фраз:  «Я не позволю стать счастливой  с твоим поэтом молодым…  была женой ты мне строптивой…  не будет больше он живым.  Убью за грех и в наказанье  за похищение тебя,  за причиненные страданья  жестокой правдой бытия».

 Паулин во все горло орал, что убьет Люсьена. Он был уверен в своих силах и решительно кидался в драку. За невысоким забором образовалась кучка любопытных подростков.  С тротуара, раскрыв рты, они с интересом наблюдали за происходящим. Бабушка с тростью, ускорив шаг и постоянно оглядываясь в сторону сцепившихся мужчин, громко возмущалась тем, что среди белого дня зрелые дядьки устроили разборки.  Больше  наблюдать  безучастно я не могла.

 — Елисей, бегом обратно в садик, – уже не сдерживая слез отчаянья, я поспешила спрятать ребенка среди детей и за одно попросить двух пап, которых я видела в коридоре, помочь разнять дерущихся мужа и любовника.

 Мы вновь перешагнули порог детсада. А бабушка уже и успела поднять всех на уши. Повариха и одна нянечка первыми поспешили посмотреть, что же происходит за стенами детсада, да и только. Они вышли с помещения, устремив свои взгляды в угол зеленой лужайки, где на фоне густых кустов Паулин торопливо уходил по газону, волоча поврежденную ногу и, видимо, боялся на неё даже наступать.

 Удары кулаками в челюсть…  мой принц еще на высоте,  а мужа хлещет злая ревность,  твердя ему о правоте.  Я не желала ход событий  до точки «игрек» доводить,  и до минут кровопролитий  мужчин хотела вразумить.  Меня уже никто не слышал,  и в драке на глазах детей  у обоих слетала крыша  от возмутительных идей…

 Дети и мамы, и папы выходили на улицу, и шли себе спокойно, даже не думая вмешиваться. Ступая по квадратным плиткам, они как неправильные шахматные фигуры просто шли вперед.

 — Остановите их, ну, кто-нибудь, – я перешла на громкий крик. И меня услышали.

 Лицо Люсьена было разбитым. Синяки и ссадины, кровь, размазанная по подбородку, багровые потеки по шее, испачканная и порванная рубашка – ужас. Он шел мне навстречу. Но Паулин резко и неожиданно снова набросился на него сзади. Люсьен ловко присел, поворачиваясь к врагу лицом и прикрываясь щитом из сильных рук.  Увесистые тумаки снова посыпались градом.

 Тем временем к детскому саду подъехали еще две машины. Были ли это родители, приехавшие забрать детей, или случайные свидетели кровавой драки, я не знала. Но они не стояли истуканами и не проходили мимо, а сразу же поторопились разнять двоих «сумасшедших».

 Потоком кровь на их рубашки  стекала в страшной тишине,  и капель спелые фисташки  чернели в лучезарном дне.  Автомобили тормозили,  прохожие полезли в бой...  бессовестно, но полюбили  друг друга этой мы весной.

 Люсьен тоже довольно умело бил Паулина по лицу кулаками. После очередного удара, мой избитый муж упал на землю, свернулся клубком и закрылся руками. Он сдался. Помощь двух смельчаков не понадобилась.

 Угомонились. Я так рада,  что стихли лязги кулаков…  а ярким пламенем из ада  не возвращается любовь,  не избежать расплаты часа,  и круг, начертанный судьбой,  не разорвать как цепи трассы  одной безадресной мольбой.

 Те двое подбежали к Паулину, и мне до них больше не было никакого дела, как и до состояния мужа. Все  внимание я переключила на своего рыцаря, широкоплечего сильного мужчину, доказавшего в честном бою, что он точно не даст меня никому в обиду. Я бросилась к нему. Мы бежали друг другу навстречу в солнечном дворике сада. Я смотрела в серые глаза, улавливая его двоякие чувства. В них были и проблески злых огоньков, и нежные ласковые эмоции, передаваемые мне всю глубину его любви и переживания. Я хотела тогда крепко обнять Люсьена, но он лишь взял меня за руки и остановил, не позволяя испачкаться о его рубашку.

 — Не бойся, всё будет хорошо, – на удивление уравновешенно говорил Люсьен, стараясь скрыть злость, но я то уже могла понимать его, словно мы знакомы вечность.

 — Можно я поухаживаю за тобой? У меня в сумочке есть влажные салфетки, – и я дрожащей рукой расстегнула тугой замочек и на ощупь стала искать нужное содержимое.

 — Где Елисей, – Люсьен присматривался к собравшимся на ступенях нянькам, среди которых и стоял мой малыш, крепко обнимая подаренного мишку. – Он видел как я бил его отца?

 — Надеюсь, что нет, – ответила я, вытирая пятна крови с его лица,  – но то, что вы подрались, он точно понял. Глядя на вас, разве не понятно чем вы занимались?

 — Мне очень жаль, что все так вышло. Я бы не хотел, чтобы Елисей с первого дня нашего знакомства возненавидел меня.

 Его глаза смотрели печально то на меня, то в сторону Елисея. Люсьен даже краем глаза поглядывал на другой край газона, где Паулину уже помогли подняться.

 — Елисей еще маленький, он не знает что такое ненависть. И, кстати, нам нужно скорее отсюда уходить, я неловко себя чувствую под пристальным вниманием окружающих.

 — Забираем малыша, и едим в гостиницу…

 Таксист подозрительно окинул оком Люсьена, но ничего не стал говорить, было итак понятно, что он беспокоился за чистоту сидений своего авто.

 — На набережную р. Кальмиус, к гостинице «Эдем», – я невольно вспомнила нашу ночь в «Пассаже», и мне захотелось её повторить. Но уже  не на берегу Черного моря, а в живописном уголке Донецка.

 «Эдем» возвели на пересечении деловых маршрутов в центральной части города. Поэтому из окна автомобиля Люсьен мог полюбоваться новыми строениями торгово-развлекательных центров, парков. А главное, я показала ему гордость Донецка – один из лучших в Европе стадион класса люкс «Донбасс Арена» с шикарной парковой зоной, садом камней, цветочными клумбами, фонтаном в виде вращающегося футбольного мяча.  Похоже, в тот день как раз проходил матч, потому что площадь была наводнена фанатами в черно-оранжевых шарфах и масках кротов.

 — А у вас весело! – Люсьен поглядывал через стекло.

 — «Потому со много дядей хотят по улицам с желто-черным лицом?» – спросил Елисей, пристально смотря в глаза Люсьену, словно хотел спросить «а почему у тебя лицо наполовину фиолетовое, почти как рубашка».

 — И поэтому тоже! – Люсьен нежно взъерошил светлые волосики Елисея, задержав свой ласковый взгляд, прежде чем потянуться рукой к моим сережкам.

 Его горячие пальцы с опухшими костяшками и стертой кожей легонько поправили запутавшуюся в рыжих локонах удлиненную серьгу с пятью жемчужинами на цепочках разной длины. Потом Люсьен осторожно тронул подбородок, вроде бы прося разрешения взглянуть и на вторую сережку. Я предоставила ему и такую возможность. Возбуждающие прикосновения распалили огонь моих чувств. Волна страсти прокатилась по всему телу,  умиротворяя  волнительные мысли.

 Но мне нужно было подумать обо всем случившимся в этот непредсказуемый и богатый на события день. В одночасье моя прежняя жизнь стала перечеркнутым листком бумаги. То, что имело значение, потеряло всякий смысл, оставив лишь необходимость расставить все точки над «и». Документы, личные вещи – по сути, у меня ничего этого нет. Зато есть два любимых и любящих меня мужчины: Люсьен Дюжесиль и Елисей Перольский. Но чтобы расставить все по своим местам, мне как минимум придется еще не раз столкнуться и с Паулином, и Изольдой Бенедиктовной, которая как чувствовала, что есть во мне предпосылки неверности. Как же я не хотела даже представлять драматические сцены в исполнении «его величества».

 — Гостиница «Эдем», – монотонно произнес водитель, – с вас 50 гривен.

 — Секундочку, – я остановила Люсьена, который явно хотел достать портмоне. – Возьмите, – я опередила своего пострадавшего возлюбленного, так как моя сумочка была у меня на коленях, и  мне не пришлось долго искать в  ней  кошелек.

 — Всего доброго, – вежливо произнес седовласый водитель, положив купюру в боковой карман джинсовой потертой ветровки.

 —  Всего доброго…

 «Эдем» не зря так назвали. Это было действительно райское место, оазис промышленного мегаполиса, расположенный вдали от шумных транспортных развязок Донецка. Пятиэтажное здание, отделанное кирпичом песочного цвета, утопало в густой зелени декоративных кустарников, роскошных клумб и безупречных газонов. В оформлении фасада тесно переплетались классические и современные дизайнерские решения: высокие колоны средневековых дворцов и лепка, и пластиковые зеркальные окна, сливающиеся в семь стеклянных полос, между которых и стояли могучие необъятные колоны.

 — Красивое здание, – Люсьен, как и я любовался отражением голубого неба в зеркальных стенах.

 — Да, только здесь и цены «красивы», – я взяла Люсьена за руку, – на сколько дней остановимся здесь?

 — У меня отпуск две недели, Валенсия, – он опустил свой чемодан на тротуарную плитку, и повернулся ко мне лицом. – Я хочу увезти тебя с собой в Житомир, как только ты уладишь свои дела с издательством и мужем.

 — На это может понадобиться гораздо больше времени. Если управление издательством я еще могу переложить на чужие плечи хоть сегодня, то подать на развод без паспорта я точно не смогу. В первую очередь мне нужно забрать свои личные вещи из квартиры, но не сегодня. Пусть Паулин остынет немного. Может, завтра, – рассуждала я.

 — Так, думаем дальше, – продолжил Люсьен. – Если у тебя на руках будут все документы, подать на развод ты сможешь уже в понедельник. Значит, до понедельника мы остановимся в гостинице, а потом видно будет. Возможно, во вторник мы будем уже в Житомире.

 — А если Паулин в отместку не пустит меня даже на порог? – подумала я вслух.

 — Вызовем милицию и устроим ему большущий скандал, так чтобы надолго запомнилось! – Люсьен на удивление еще и находил силы шутить.

 —Ты такой оптимист! Идем уже!

 И мы пошли …

 Из предложенных категорий номеров мы выбрали обычный номер Triple с тремя  отдельными спальными местами (30$ - сутки). Администратор, женщина в возрасте любезно выдала нам ключи, бросая жалостливые взгляды на Люсьена. Она не задавала лишних вопросов, но по глазам было видно, что такие клиенты здесь редкость. Выглядел, конечно, Люсьен не как солидный мужчина, а скорее, как избитый студент, и вероятно, что никто бы не подумал, что у этого бедного студента портмоне туго набито зелеными купюрами. А как только Люсьен расплатился, продемонстрировав свои средства, администраторша сразу учтиво защебетала, как голосистая канарейка:

 — Кроме того, дорогие гости нашего райского уголка, для удобства постояльцев на первом этаже ежедневно с 7.00 до 23.00 ч открыт супермаркет, в котором можно полноценно поужинать, не выходя за территорию отеля. У нас очень хорошие повара и широкий ассортимент блюд. Особенно жильцы очень хвалят хлебобулочные изделия наших пекарей. Советую обязательно попробовать! (Она даже в лице изменилась, настолько уж мило стала моргать длинными ресницами, рассматривая фигуру Люсьена, наверно, представляла его без синяков и ссадин, и в чистой наглаженной одежде.) Если что надо, обращайтесь! Кстати, у нас и аптека есть! Может, вам нужно купить мазь от ушибов или еще что-то, – вот какую силу над людьми имеют деньги (если в кошельке пусто, на тебя смотрят сверху вниз, в лучшем случае с жалостью, а в худшем – с призрением, а если ты с деньгами – сразу улыбаются и стараются угодить).

 В «Эдеме» можно было спокойно и полноценно и отдыхать, и работать. В здании отеля для этого предусмотрен конференц-зал, а в каждом номере кроме кондиционера, есть доступ к бесплатному высокоскоростному Интернету, спутниковое телевидение и даже мини-бар (любой каприз за ваши деньги). Так что для романтического вечера нам нужно было лишь пораньше уложить спать Елисея. Гулять по Донецку в огнях ночных фонарей и в свете ярких неоновых вывесок мы и не собирались. Но показать Люсьену город я все-таки хотела, но по стечению обстоятельств, прогулку нужно было отложить.

 … После принятия душа мой герой выглядел немного лучше. Я поухаживала за ним: нанесла тонким слоем лечебную мазь и на лицо, на тыльную сторону правой ладони, на плечи, синеющие от сильных ударов Паулина, который колотил Люсьена как боксерскую грушу.

 Елисею со временем наскучило носиться с медведем, и он стал задавать вопросы: почему мы не дома, где папа, а почему дядя Люсьен и папа дрались и т.д. Естественно, рассказывать пятилетнему ребенку все нюансы наших супружеских разногласий я не собиралась. Я отвлекла его разговорами о виде из окна. И мы втроем смотрели на возвышающиеся над зеленью деревьев купола Свято Преображенского Кафедрального собора, на красочные островки разноцветных цветов, декоративные кусты в форме различных фигур, застывших в лучах заходящего солнца. А после ужина в кафе, расположенного в зоне супермаркета, мы с Люсьеном по очереди рассказывали Елисею полтора часа сказки, пока он наконец-то не сомкнул глазки, погружаясь в сладкий сон.

 — Спит! Мой малыш! – я говорила шепотом, боясь разбудить свое чадо.

 Я заботливо укрыла Елисея одеялом. Веселый мишка, расставив мягкие лапки, как две подушки, занял дежурное место в ногах сына, как бодрствующий  голубоглазый  охранник.

 — Спит! Ты каждый раз так долго улаживаешь его спать? – Люсьен тоже говорил шепотом, маня меня взглядом  на кровать.

 — Нет, что ты?! Обычно я ложу его в постель, читаю или рассказываю одну сказку на ночь, а потом тушу свет, и он сам засыпает, – ответила я, присаживаясь рядом с Люсьеном на краешек мягкой кровати.

 Его рука скользнула по кофточке, и я, невесомым перышком легла в пушистые облака синтепонового одеяла. Страстные губы  оставили влажный след шее, а потом наши уста слились в опьяняющем поцелуе. Но ненадолго. Люсьен приподнялся, загадочно оглядываясь по сторонам.

 Идеально ровные стены, окрашенные в тепло-розовые тона, поблескивали, местами отражая приглушенный свет двух бра  в виде сиреневых колокольчиков. Черный квадрат огромного окна был скрыт полупрозрачной органзой-хамелионом, меняющей цвет в зависимости от углов освещения. Абстрактные лепестки на тюли золотистыми красками напыления создавали иллюзию объемных рисунков полевых цветов, застывших во времени. Ламбрекен цвета заката глубокими воланами и легкими облаками голубых широких лент красовался вечерним небом над колышущимися травами органзы. С полотна над широкой двуспальной кроватью,  обрамленного декоративной деревянной рамкой, на нас смотрела подведенными черными глазами жрица египетского царства. Её волосы цвета оперения ворона резко контрастировали с белизной молочной ванны, украшенной горящими свечами и крупными бутонами алых роз. Лепестки красными корабликами бросили свои якоря в молочном океане, и восточная царица с соблазняющим взглядом, так и застыла, по прихоти художника протягивая руки, словно маня своего фараона. А мой малыш под цветочным одеялом крепко спал на тахте, удачно размещенной в углу.

 — Валенсия, позволь ненадолго отлучиться, – тихонько произнес Люсьен, встав с постели.

 — Ты куда? – спросила я после того, как поняла, что Люсьен собирается покинуть номер.

 — Я быстро. Немного таинственности, ожидания, и я скрашу наш романтический вечер небольшим сюрпризом, как сладкой вишенкой украшают молочный коктейль! – интригующе заявил мой принц, засовывая портмоне в задний карман тонких брюк.

 — Не надо никуда идти, ты и есть моя сладкая вишенка! – хотела я его остановить, но Люсьен решительно хотел что-то купить.

 — Я хочу скрасить этот вечер восхитительными эмоциями, – улыбнулся Люсьен опухшими губами, – день был трудным, настало время отдыха.

 Легкий поцелуй, и мой возлюбленный скрылся за деревянной дверью. Я провернула ключ на один оборот, и еще раз внимательно оценила наш номер. Снимая надоевшие серьги, присела на край кровати. В голову опять рвались серые мысли:

 Если бы Люсьен не приехал ко мне в офис, я бы ночевала дома. Паулин снова приехал бы поздно, и мы увиделись бы только наутро за чашкой чая. Мы так и играли бы роли семейной пары, создавая лишь видимость тлеющих угольков семейного благополучия. На самом деле все чувства давно перегорели. И рано или поздно нужно было бы все расставить по своим местам. Тем более что я ждала ребенка не от мужа, и Паулин, оказалось, с самого начала знал о моем предательстве, но прятал голову как страус из мультфильма в песок. На что он надеялся? Наверное, что поэт-француз лишь увлечение? Что я забуду короткий роман, и все будет по-прежнему? И он был готов с этим жить? Чужая душа потемки. А там еще и Изольда Бенедиктовна, как пить дать, приложила свою леденящую руку. Я не удивилась бы, что идея установить у меня в офисе миниатюрную камеру наблюдения принадлежала именно ей, – размышляла я в тишине гостиничного номера.

 Тук-тук-тук, – кто постучал в дверь. Я на мгновение испугалась, но оперный голос Люсьена, пусть даже он говорил тихо, меня успокоил: «Валенсия, это я!»

 Его счастливый взгляд серых глаз сразу перечеркнул все грустные мысли. И пусть лицо моего героя выглядело как у гладиатора после ожесточенной схватки с саблезубым тигром, Люсьен был великолепен. В его руке благоухали розовые розы – букетик из семи пахучих цветов без излишних оберток, пленок и бумаги. Только цветы – прекрасные и колючие. Он протянул мне розы со словами: «Осторожно, милая – шипы». Заботливый, нежный, самый лучший! – восхищалась я, вдыхая тонкий аромат.

 — Спасибо, Люсьен, они такие красивые!

 — Их красоте с твоею не сравнится, моя богиня, свет очей, царица! – протяжным голосом Люсьен мне делал комплименты, и мне казалось, что и щеки у меня порозовели в тон нежных лепестков  подаренных цветов.

 В другой руке желтел пакет, наполненный, как мне показалось, фруктами. Но Люсьен не спешил мне больше ничего показывать, и шепотом, едва удерживая интригующую улыбку, предложил мне принять душ, пока он подготовит для меня самый главный сюрприз.

 Я последовала его совету, точнее просьбе дать ему хотя бы 5 минут на приготовление нашего романтического праздника…

 Красивый столик со стеклянной столешницей, что изначально стоял на своих фигурных металлических ножках у стены между нашей кроватью и тахтой, где сладко посапывал Елисей, теперь занял центральное место у изножья широкой кровати, усыпанной розовыми лепестками.

 Высокие красные свечи в красивых подсвечниках, изготовленных в классическом стиле, горели, наполняя комнату приятным и нежным ароматом бергамота, дарующим покой, а танцы огоньков в полумраке восхитительно разыгрывали воображение. Кому-то, может быть, не хватало бы медленной музыки для полного ощущения интимной обстановки, но у нас похоже эта музыка звучала в душе.

 В двух бокалах искрилось шампанское, над разбросанными и по столу розовыми лепестками возвышалась коробка шоколадных конфет, тарелка с фруктами, блюдечко с миндальными орехами и небольшой торт в форме сердца. Белые салфетки лежали треугольником на белых тарелочках. Справа от каждой был и нож, а слева вилка.

 — За нас, любимая! – Люсьен протянул мне бокал,  и мы впервые выпили на брудершафт.

 На мне кроме белого гостиничного халата были только комнатные тапочки мужской расцветки в крупную клеточку. Без каблуков я была ниже Люсьена на целую голову, и в его объятиях я чувствовала себя птенцом под материнским крылышком. Жестом, стараясь лишний раз не нарушать тишину, а вместе с ней и сон ребенка, Люсьен пригласил меня присесть.

 — Давай съедим по кусочку сладенького тортика, а потом сыграем в одну игру, – с горячим дыханием шепот слетал с его губ.

 — Что за игра? – удивилась я.

 Но когда я подняла салфетку со своей тарелочки, руки невольно остановились. Я замерла, любуясь блеском обручального колечка, отражающего красные огни свечей золотыми бликами на белую гладь фарфора.

 — Это тебе, моя милая Валенсия, в знак моей любви и безграничного счастья по поводу самой приятной новости, которую только может преподнести женщина любящему мужчине  – сказать, что он станет папой!

 — Любимый, ты такой романтичный, как принц на белом коне, как рыцарь из доброй сказки!

 Его посиневшие пальцы, наверно, с болью сжимались, но Люсьен бережно взял мою правую руку и легким движением снял с безымянного пальца старое тонкое кольцо, надев вместо него новое колечко шириной около 5-6 мм, украшенное круглыми светящимися камнями по всей окружности.  А обручальное кольцо, надетое более 6 лет назад на мой палец Паулином, так и осталось лежать на краю стола.

 — Я люблю тебя, Валенсия!

 — Я тоже тебя люблю.

 Потом мы играли в интересную и возбуждающую игру – в кубики желаний. На каждой грани голубого небольшого кубика было написано, что нужно сделать,  глаголы: погладить, помассировать, поцеловать, лизнуть, укусить… А на втором кубике были написаны части тела.   И я, и Люсьен бросали по одному кубику. Тот, кто бросал голубой кубик, выполнял написанное действие. Например, поцеловать животик, лизнуть шею, помассировать ухо, укусить губы. После такой игры невольно захочется продолжить доставлять друг другу удовольствие, чтобы в итоге испить до дна чашу грации и блаженства в объятиях своего партнера, и, не закрывая глаз, черпать энергию бушующей любви, отражающуюся в зеркалах наших душ. Это незабываемые моменты, когда искрами бенгальских огней светятся глаза любимого человека!

 Поцелуи при звездах  Самую я сладкую конфетку  блеском ночи с приоткрытых губ  сорвала устами, словно с ветки  аромат черемухи. Вокруг  пели соловьи негромко песни,  королева звездная с вершин,  опускаясь серпантином лестниц,  собирала музыку в кувшин.  Жаром поцелуя губы пахли,  шоколадом горьким, а на вкус  возбуждающим концом спектакля,  восхищением, огнем. И грусть  синей зачарованной богини,  проливающей печаль в окно  волшебством едва заметных линий,  опьяняла красотою, но  трезво я срывала поцелуи  блеском ночи с приоткрытых губ,  прогоняя сонную тоску, и  забывая обо всем вокруг.  И огнями звезды нам светили,  позволяя видеть все во тьме:  руки, что в сплетении застыли,  губы-карамельки, как во сне. 

 

 Глава 9

 14 мая 2011 год

 Субботнее майское солнце ранними лучами весело проскочило сквозь сияющую органзу, и свет разлился по всей комнате. Лучики играли на атласном банте плюшевого мишки, отражая озорные огоньки на розовые щечки маленького спящего принца – моего Елисея. Настал новый день, главной задачей которого было забрать личные вещи с квартиры мужа (хотя она была такая же его, как и моя) без лишних разговоров и выяснения отношений…

 Сразу же после завтрака мы втроем собрались сходить за документами к Паулину, за одно и прогуляться по Донецкому парку. Елисей радостно прыгал по дорожкам, срывал желтые одуванчики, ковром устилающие зеленые полянки, показывал пальчиком на гнезда сорок, свитые на старых высоких акациях, интересно поднимал голову вверх, наблюдая за стаями прилетевших птиц. А мы с Люсьеном продолжали свое знакомство, познавая друг друга все больше и больше.

 — Что ты думаешь вообще о семейной жизни? Даже не о нас с тобой, а образно? У тебя ведь уже был опыт в этом деле? – спросила я, когда мы присели на лавочку, сидя на которой можно было кормить белых лебедей, подплывающих к берегу Кальмиуса.

 — Будучи еще семнадцатилетним подростком, я думал, что никогда не женюсь, рассчитывая, что можно прекрасно прожить всю жизнь и без семьи: без грязных пеленок, бессонных ночей и вечно недовольной жены! – Люсьен весело улыбался, сняв черные очки, не побоявшись останавливающихся взглядов на его избитом лице таких же отдыхающих у набережной, как мы. 

 — Твоя жена была монстром в юбке? – рассмеялась я, представляя толстого гнома в несексуальном халате, на голове бигуди, в руках скалка, а на лице маска из белой глины, и недоброжелательный взгляд говорит вместо не шевелящихся губ что-то типа «не подходи – покусаю!»

 — Не то чтобы прямо-таки монстром, но я женился на ней только из-за мыслей, что пора сменить холостяцкую жизнь на семейную. Не под влиянием бушующей любви, не по зову сердца и души. Нет. Видимо, я боялся остаться отшельником, поэтому и сделал предложение одной актрисе малого театра.  Но она была мне явно не пара, – как-то грустно добавил Люсьен, бросая кусочки сдобной булочки в воду.

 — Как ты это определил? – сорвалось с моих губ.

 — У меня в Киеве есть однокомнатная квартира, там мы и жили на протяжении  немногим более года. Но если изначально там был творческий беспорядок, то после свадьбы и вплоть до развода вечный хаос на правах хозяина  стал царить в нашем «семейном гнездышке». Актриса. Что с неё взять? Ей не было дела ни до куч стирки, ни до гор  немытой посуды, крошки со стола ей даже некогда было смести, – Люсьен явно был недоволен.

 — Так ты женился, потому что тебе нужна была домработница, которая еще и по совместительству должна была ублажать тебя по ночам? – я вовсе не собиралась никого ни защищать, ни упрекать, но говорила, как всегда, что первое приходило в голову.

 — Мне нужна была жена, способная не только скрасить своим присутствием долгие зимние вечера, но и поддерживающая домашний уют и порядок в доме. А выходило так, что в пустом холодильнике плесенью покрывались стенки; а носки если сам не постираю, то наутро одеть будет нечего; а на кухне под мягким уголком постоянно скапливалась энная партия пустых бутылок. И что толку от такой жены?

 — Она еще и пила? Сама? Или у вас каждый вечер был романтическим, как у нас вчера? – мне неприятно было представлять Люсьена в компании посторонней женщины, я ревновала.

 — Нет, если каждый вечер будет романтическим, со временем и это надоест.  А она любила выпить. И в одиночестве, и в компании со своими подругами-актрисами. Я же не получил того, чего ожидал от семейной жизни. Посоветоваться с ней как с другом было невозможно, друзья тоже не стремились проводить со мной свободное время, им было попросту уже не до меня: жены, дети. И только я был одинок, не смотря на штамп в паспорте, который по сути ничего не изменил в моей жизни.

 — Неудачно ты выбрал себе спутницу жизни, – с грустью я констатировала факты, и мне было жалко Люсьена: он хороший человек, и заслуживает на счастье.

 — Да, мне не хватало второй половинки изначально, но и жена не стала мне спасательным кругом от моего одиночества. А я ведь надеялся на крепкую семью, я хотел детей, – Люсьен умиленным взглядом наблюдал, как радуется Елисей стаям белых лебедей, как хлопает в ладоши, подпрыгивая пружинкой на месте. – В итоге я завел кошку, которая исцарапала все обои в квартире, съела единственный комнатный цветок, при этом еще и перевернула горшок на пол и разгребла всю землю по кухне. Кошка тоже меня не очень то радовала, хоть и любила тереться о мои ноги, мурлыкала, но однажды она пропала. Я не хочу голословно обвинять бывшую жену, но, по-моему, это она отправила мою Белу в путешествие, из которого не возвращаются. Больше животных я не заводил, и с Мариной (женой)  в скором времени развелся.

 — У меня тоже была кошка Мурчела, – вспомнила я свою серую любимицу, исцарапавшую мне лицо перед своей смертью. – Но моя свекровь «доброй души человек» отравила её. Я тебе вкратце рассказывала тогда в Одессе.

 — О, да! Моя бедняжка, я помню твою исцарапанную щечку, – Люсьен нежно обнял меня и потрогал по животику. – Я думаю, когда наш малыш подрастет, мы заведем ему кошечку?!

 — Но только когда наш малыш сам научится проситься на горшок. Не раньше! – Люсьен положительно кивнул, соглашаясь.

 — Если бы ты знала, как я о тебе мечтал! Как долго я ждал встречи с тобой! Сколько бессонных ночей провел, рисуя твой божественный образ. А, засыпая лишь под утро, я тут же просыпался в холодной поту из-за очередного кошмара, в котором между нами появлялась широкая пропасть. И её не преодолеть, не перепрыгнуть, и мы тянем друг другу руки, но расстояние между нами увеличивается, ты все дальше и дальше. А потом высокие волны накрывают меня с головой, и я тону в потоке бушующей стихии. Но твои очаровательные глаза до самого конца наблюдали за мной сквозь голубую пучину, – Люсьен так увлекся, что, рассказывая, смотрел сквозь меня, словно его страшный сон стоял у меня за спиной.

 — А до нашего знакомства тебе не снились кошмары?

 — Кошмары? Да, но это так давно, как и мои мысли относительно нежелания жениться во что бы то ни стало.  Еще в юношеском возрасте я очень переживал по поводу внешности. Мне не нравилось своё отражение в зеркале, я страшно комплексовал из-за веснушек, которые каждую весну с приходом солнца усеивали мой нос и щеки, а потом появились еще и прыщи. Я боялся, что молодые и интересные девушки будут смеяться надо мной. И мне тоже снились мучительные кошмары, и я просыпался от заразительного женского смеха, доносящегося в глубь сознания из обрывков сна.

 — С проблемой  недовольства внешностью, наверно, сталкиваются все подростки. Это нормальное явление. Зато теперь, если не учитывать во внимание синяки и ссадины, ты «Красавчик» с большой буквы! – ответила я, и  Люсьен рассмеялся, нежно сжимая мои ладони.

 — Я помню как-то после просмотра в кинотеатре одного фильма с Жан-Клод Ван Даммом в главной роли, я захотел быть похожим на него, чтобы девушки восхищенно ахали при виде моих мышц! – Люсьен опять смеялся.  – Фильм назывался  «Уличный боец». Не смотрела? Это так давно было.

 — Уличный боец? Не помню, – но образ Ван Дамма мне и самой нравился.

 — Это было в 1994 году. Мне тогда исполнилось 17 лет. А тебе, – Люсьен мысленно что-то прикинул в уме.

 — А мне только 9 было, я тогда еще куклами игралась, а не боевики смотрела!

 — Забавно! Да?! Вспоминать то, что было так давно.

 — Да, с детством всегда связано много приятных воспоминаний! И даже если тогда нам что-то казалось катастрофически серьезным, например, как надуманная проблема с внешностью, то теперь эти мысли вызывают улыбку на лице…

 Мы еще какое-то время сидели на лавочке, наблюдая, как красивые белые птицы поедают сдобные кусочки свежей булочки, и вспоминали о своем прошлом, приоткрывая завесу тайны  друг перед другом…

 Звонок в дверь. Тишина. Я пришла домой как нежеланная гостья, которую к тому же не торопились пропускать за порог. Люсьен и Елисей были рядом, и в глазах ребенка отражалось непонимание, он словно хотел спросить, почему я не открываю дверь своим ключом, но молча наблюдал, что же будет дальше. Вскоре послышались шорохи, и недовольные возгласы не заставили себя ждать. Изольда Бенедиктовна всячески отговаривала Паулина открывать дверь, не брезгуя простонародными выражениями, не свойственными королевским особам. Но все-таки дверь перед нами  распахнулась.

 Паулин стоял с гордо поднятым волевым подбородком. Беглого взгляда мне хватило, чтобы рассмотреть его лицо, отдающее густой синевой. Левый глаз распух, как и нос, который казался круглым как картошка. Руки были недовольно сложены на груди крестом, ноги на ширине плеч. Синий халат в красную полосочку прикрывал колена, но обширный кровоподтек на его левой ноге был отчетливо виден. Тапочки с висячими заячьими ушками и милой мордашкой, надетые на черные носки, никак не сочетались со злыми глазами Паулина.

 Свекровь же была как всегда на высоте. Наверное, она либо куда-то собиралась или, наоборот, уже вернулась после выхода в свет. Голубое платьице строгого фасона в её любимом классическом стиле подчеркивало синеву сверкающих молниями глаз. Губы поджаты, брови вразлет высоко подняты. На вытянутой шее так и пульсировала зеленеющая жилка, пока она не дала воли эмоциям.

 — Ну что изменница явилась?  И «Дюжесиля» привела?  Бессовестная! Не постыдилась  Наставить мужу ты рога?! –  шипела голосом змеиным  свекровь, свой шарфик теребя.  — Давайте только без скандала,  ребенок смотрит же на нас,  а вы тут время не теряли,  отрепетировали, класс! –  Я с Елисеем проскочила  в проем открытой нам двери,  а вот Люсьена не пустила  Изольда за порог пройти.  — Жди там, я не позволю  Дом сына ложью осквернять,  А ты, Валюшка, поскорее  Спеши вещички все собрать,  Чтоб духу твоего отныне  Здесь больше не было, учти  Что за измену Паулину  В аду гореть, таким как ты…–  Я, стоя прямо в коридоре  Сняла сережки и кольцо,  читая злобные укоры  у «королевы» налицо.  — Прими назад свои подарки,  Своей их маме подари, –  И грациозно мимо арки  Я поспешила за своим:  Собрала быстро документы,  Свекровь стояла за спиной  Холодным камнем монумента  Следила трепетно за мной.  — Что ты берешь? Так вижу: паспорт,  свидетельство о браке… код…  Так понимаю что сама ты  Подать решила на развод?  — И на развод, да и не только:  На алименты, и к тому ж  Ведь от имущества я дольку  Имею точно так, как муж!  — Как совесть только позволяет  И на раздел претендовать?  Ведь это ты, табу не зная,  К другому прыгнула в кровать!  — Любовь важней всего на свете,  И Дюжесиля я люблю,  Не удержать руками ветер,  На зов сердечный я иду.  — Да чтоб тебя на сковородке  Сжигали черти в судный день,  Сухарь в блистающей обертке,  Неверный блеск твоих очей…  — Все! Не надо сильно кипятиться,  Старушкам это ни к чему,  К тому, что было возвратиться  Увы, я больше не хочу, –  Одежда собранны и вещи,  И мой любимый аромат,  Что Паулин на праздник женщин  Дарить всегда был очень рад…  — Я говорила Паулину  Чтоб был с тобой он на чеку,  А он лишь гнул за деньги спину  Чтоб содержать тебя в соку!  Неблагодарная особа!  Но помни, что Земля кругла!  Да чтоб тебя озноба  Схватила горечью стыда!  — Всего хорошего, свекрушка,  Приятно было поболтать,  Ваш сын для вас всего игрушка,  Не надо им так помыкать,  Не заставляйте одеваться  Его как графа тех времен,  Чтоб гордо в силе убеждаться  Своих пристрастий к слову «трон».  —Жабо из самых тонких кружев  О вкусе правильном гласит!  — Но веер на груди не нужен!  От вас скорее нужен щит! –  И тишина. Устала спорить  Со мной свекровь, кривя душой,  А Паулин убитый горем,  Молчал как камень неживой.  В квартиру дверь была открыта,  Люсьен меня спокойно ждал,  Лишь отражая гнев гранита,  Что Паулин из глаз метал.  — Увидимся в суде, до встречи,  Сказала я через порог…  Дышать мне сразу стало легче,  За мной захлопнулся замок.

 

 Глава 10

 19 мая 2011 год

 Это был наш третий  день на отдыхе. Люсьен показал мне свою сказку, кусочек рая, затерянный среди живописных пейзажей сосновых лесов и озер с кристально чистой водой. На берегу  реки Тетерев мы сняли домик на целую неделю, желая отдохнуть от всего мира, уединиться и ни в коем случае не вспоминать о проблемах, делах и заботах. Отдых! И только отдых!  В первый день мы гуляли по скалистым берегам, фотографировались на фоне бурлящей водицы, гигантских камней, покрытых зеленым мхом. Общение с природой шло на пользу и Елисею, он восхищенно бегал за бабочками, рассматривал жучков и паучков, любовался цветами, а главное красками заходящего за горизонт солнца. Оно было не таким как в городе. Закат на реке, берега которой представляют собой огромные лесные массивы, был волшебным, чарующим. А вечерние посиделки у костра?!! Шашлык с ароматной хрустящей корочкой под звонкие трели птиц и неутихающее  пение сверчков делали каждый вечер необыкновенным.

 Все мысли о разводе и судейских делах я оставила в Донецке. Заявления были поданы, и оставалось лишь ждать. Но с головой окунуться в сказочные ландшафты житомирских красот со всем многообразием лягушек и пернатых красавцев я не могла из-за частых звонков моих коллег из издательства. Ирина Сергеевна вчера звонила пять раз, трижды Марина Геннадиевна, и два раза Наталья Николаевна, и все по поводу очередного коллективного сборника современных авторов. Мне приходилось долго с ними разговаривать, в то время как Люсьен вместе с Елисеем  катались то на надувных байдарках, то на катамаранах. А я обычно ждала их возвращения на берегу – красивой холмистой местности… А если смотреть на леса с центра реки, тогда кажется, что ты находишься не на Украине, и не в 2011 году, а в далеком-далеком в прошлом, когда еще не было ни грязных заводов, ни каменных джунглей городов и мегаполисов. Леса, луга, холмы, прозрачная вода, небольшие пороги и перекаты! И сплав по реке доставлял массу положительных эмоций, заряд энергии и неописуемое ощущение счастья!

 Недалеко от базы отдыха в районе озера располагался дикий лагерь отдыхающих. Оттуда песни под гитару разлетались по всей округе. Прогуливаясь со своими мужчинами, случайно среди компании молодых людей я заметила одно знакомое лицо. Еще длительное время я пыталась вспомнить – кто же это. И только когда парень с голым торсом и в мокрых плавках догнал нас и остановил словами «девушка, я вас запомнил, а вы меня?», я поняла кто же это и почему мне знакомо его лицо.

 — Евгений по прозвищу Джип! Как тесен мир!

 — И не говори, Оливия, – Евгений пожал руку Люсьену и моему маленькому принцу, отчего Елисей застеснялся и спрятался за мной. – Это твой муж? – веселые глаза Евгения забегали, он смотрел то на меня, то на Люсьена.

 — Да, – немедля ответил Люсьен, – Люсьен Дюжесиль. А почему Оливия, а не Валенсия? – он выдал мой маленький секрет, и пришлось признаться.

 — Я назвала себя Оливией, когда со мной захотели познакомиться попутчики по купе, – ответила я больше для Люсьена. – Извини, Евгений, за незначительный обман, моё настоящее имя Валенсия.

 — Валенсия еще красивее звучит, чем Оливия, – растянул в улыбке Евгений свои губы, обнажив зубы между которыми торчали зеленые кусочки  петрушки. – Не желаете присоединиться к нам, послушать несколько песен под гитару?! Я сам слова написал! Может по сто грамм? А вашему малышу у нас тоже понравится! Гляди, – нагнулся он к Елисею, – у нас девочки есть! Смотри вон бегают голопузые! Не хочешь с ними что-нибудь слепить из песка?!

 — «Мамичка, мозно к девочкам?» – его хитрые глазки, как у лисички, так и засияли.

 — Ну, беги, познакомься с девочками.

 Я разрешила ребенку поиграть с детьми. По его взгляду было понятно, что красота красотой, а общения со сверстниками ни мама, ни наш новый папа заменить не смогут. Елисей любил ходить в садик, ему нравилось находиться среди детей, и в лесной глуши ему было временами скучно. Тем более что в базе отдыха остановились преимущественно одни пенсионеры, любители порыбачить тихим спокойным утром на берегу реки, спрятавшись где-то в зарослях, подальше от мест для купания.

 Нас с Люсьеном мило встретила, как позже выяснилось, жена Евгения – Аленка, симпатичная кареглазая девушка с длинными волосами цвета спелых гранатовых зерен. Она любезно пригласила нас присесть, предложив угоститься аппетитной клубникой. Вторая пара, на первый взгляд производила впечатление довольно серьезных людей: Ринат  – татарин по национальности, крепкий парень спортивного телосложения, и Елизавета – светлокожая натуральная блондинка с огромными голубыми глазами и пирсингом в левой брови. Третья семейная пара были Алекс Бесноватый – молодой паренек на вид ничем не примечательный, а вот его жена была видная женщина, женщина и отнюдь не девушка, так как ей было явно за 35, и она отличалась мощной комплекцией фигуры, свойственной русским красавицам. Именно о таких Николай Некрасов, должно быть, писал: «Есть женщины в русских селеньях с спокойною важностью лиц, с красивою силой в движеньях, с походкой, со взглядом цариц». Звали её Надежда  – эмоциональная, шумная, и к тому же обладательница мелодичного сильного женского голоса, вокала, с большим диапазоном. От песен в её исполнении затихали птицы, заслушиваясь, настолько красиво и восхитительно лился её колдовской голос.

 А детки, пока мы наслаждались пением под гитару, выстроили большой песочный замок, украсив башни сосновыми иголками, которых вокруг было очень много.

 Вскоре недалеко остановилась белая машина с четырьмя кольцами на бампере – Audi. С авто вышли два мужчины с удочками, сетями, и, наверно, палаткой, но сразу обосновываться они не стали, сначала подошли к нам. Не знаю почему, но они мне показались неприятными, и мне сразу захотелось забрать Елисея и вместе с Люсьеном уединиться где-нибудь подальше от всех этих людей.

 — День добрый, – поздоровался седовласый дядька, а следом и второй, лысый и в очках. Оба были одеты как охотники, в брюки и майки цвета хаки. 

 —Добрый день, – последовало вразнобой ответное приветствие.

 — А здесь не гоняют? Палатку можно поставить? А то мы на соседнем озере хотели порыбачить, так нас любезно попросили выметаться из лесу. Мол, палатку ставить нельзя, рыбу ловить тоже, даже костер разводить, потому что это видите ли заповедник, как сказал нам лесничий.

 — Даже не знаю, – выслушав, ответил Евгений, – мы приехали с самого утра, и вот уже обеденное время, а никаких лесничих не было. Разожгли костер, купаемся, отдыхаем в свое удовольствие.

 — Здесь можно смело ставить палатку, – ответил Люсьен, он то здесь не первый раз отдыхает. – Но не удивлюсь, если через несколько лет и эту землю выкупит какой-то богатей, обнесет забором и вывесит надпись «Частная зона, проход запрещен». И всеобщее достояние народа – пейзажи на берегу рек и озер станут доступными только за деньги. Заплатил – увидел, не заплатил – любуйся картинками в журналах и на страницах Интернета.

 — Жестокая правда реальности, – прокомментировал серьезный татарин Ринат.

 — То-то и оно, – тяжело вздохнул лысый мужичок с удочкой. – Нас вынудили свернуться и уехать. И что там за заповедник?

 — Рыбу они там разводят, вот и не пускают посторонних, а «заповедник» так для культурного оправдания, – пояснил Люсьен.

 —Вон оно что, тогда понятно, – почесал лысый затылок второй рыбак. – Ну, вы ребятки не будете возражать, если мы метрах в ста отсюда остановимся?

 — Нисколько, но мы народ шумный, песни любим петь под гитару, так что если вас это не пугает – располагайтесь! – сделал радушный жесть Алекс.

 И рыбаки пошли назад к своей машине. Тихонько бренчала гитара, а мне хотелось, как никогда, полного уединения с природой: зачерпнуть ладонью прозрачной водицы, умыться, смывая с себя все чужие взгляды, и полной грудью вдохнуть чистейший воздух, стоя на краю каменистого утеса, возвышающегося над неизменным в любое время года уровнем воды, поддерживаемым  подземными  источниками.

 — Может, устроим соревнования на байдарках? – предложил Евгений, а в это время по реке как раз проплывали две спортивные лодки.

 — Почему бы и нет!? Давайте! Мужчины против женщин, кто кого?! – воодушевленно поддержал идею Евгения Алекс по прозвищу «Бес».

 — Я не хочу, – отрицательно махнула головой Надежда. – Знаю я ваши соревнования: будете, как сумасшедшие  орать и веслами махать, пока не перевернетесь и лодки не затопите! К тому же кто-то должен остаться на берегу за детьми смотреть, и вещи караулить, чтоб никто ничего не умыкнул часом.

 — Я тоже не буду принимать участие в ваших соревнованиях, – наотрез отказалась я, словно сердцем чуя нависшую опасность.

 Люсьен обнял меня за плечи, наблюдая за остальными отдыхающими. Евгений же неугомонно агитировал нас всех «развлечься на всю катушку», восхваляя прекрасные речные пейзажи, чистую прозрачную воду с розовыми водяными лилиями, аромат которых в сочетании с шепотом камышовых зарослей кажется, по его словам, диким раем. Аленка тоже поделилась своими эмоциями о речке: «Места здесь и вправду очень красивые. Холмистые берега то крутые, то пологие, то ступенчатые, и везде зеленый лес, соловьиные рощи, разноцветные ковры полевых цветов!»

 — Мы с Люсьеном уже успели полюбоваться видом всей этой красоты с середины реки. Действительно, пленительное зрелище: проплывая малахитовые холмы, кажется будто вокруг волшебный зеленый коридор, и мы по нему движемся, а река – изумрудная лента, колышущаяся на ветру, и ей конца и края нет.

 — Так все! Я тоже хочу увидеть этот коридор своими глазами! – блондинка Елизавета, поправляя парео на груди, поднялась с покрывала и протянула руку Ринату. – Поплыли, полюбуемся прекрасным видом! – она настойчиво заставила его подняться.

 — Ну, хорошо, моя зайка, если тебе так сильно хочется – я готов выполнить твой каприз, – Ринат едва не присел в реверансе, показывая свою театральность. – Кто еще с нами? – последовало дальше.

 — Я! Я! Я с вами! – писклявым голоском кричала босоногая девочка, очень похожая и белизной кожи, и цветом волос, и большими глазами на Елизавету. – Я тоже хочу покататься на лодке!

 — И я! И я! – малышня окружила нас, радостно дергая ручками, как птички, собирающиеся взлететь.

 Они скакали неугомонными мячиками, надеясь вместе с родителями покататься, даже не представляя, насколько опасным может быть спуск по реке. Надежда самая серьезная из остальных мамаш, не разрешила своим двум дочуркам, а вместе с ними и сынишке лет 3-4, идти с Алексом и остальными к причалу, где можно было взять байдарки хоть на час, хоть на весь день (любой каприз за счет клиента!). Зато все остальные, а это были и Ринат, Елизавета с малышкой; Евгений, Аленка и их первоклашка с косичками; Алекс без жены и без детей; и я с Люсьеном и Елисеем, все-таки решили провести сплав по Тетереву.

 Скорость течения реки была невелика, да и стремительных порогов не наблюдалось, но в тот раз я, как никогда, боялась заплывать далеко, и не столько за себя, как за Елисея и других детей. Хоть  на берегу всем желающим прокатиться с ветерком по живописным местам и выдавали надувные жилеты, а все равно было страшно.

 — Надо было детвору оставить с Надеждой, – с едва уловимым недовольством сказал Евгений, обращаясь к Алексу. – Я хотел погонять на скорости, устроить соревнования что ли, а с малышней придется плыть, как черепахи, медленно, и главное аккуратно.

 — Ничего, зато можно будет вдоволь насладиться удивительными пейзажами, тишиной и умиротворенностью, – приободрил Люсьен разочарованного Евгения.

 — На счет тишины глубоко сомневаюсь, что дети будут спокойно любоваться отражением облаков в голубой воде! – выпалила Аленка на одном дыхании.

 — Это точно, – поддержала её Елизавета, а девчонки тем временем озорно хихикали.

 И вот нас три девушки, четверо мужчин и трое детей ступаем по шатающимся дощечкам небольшого причала. А по обеим сторонам от нас байдарки и катамараны, привязанные тонкими цепями к небольшим колышкам вдоль всей линии пирса, словно застыли в ожидании очередных гребцов, не побоявшихся легкой физической нагрузки.

 Высокий загорелый парень, выдающий байдарки, провел с нами короткий инструктаж и помог застегнуть спасательные жилеты. Маломерные двуместные судна в количестве пяти единиц были отпущены нам на два часа. А по истечению времени мы должны были либо их вернуть, либо доплатить, продолжив водное приключение.

 Все взрослые получили по двулопастному тяжелому веслу, которым, кстати, еще нужно было уметь орудовать. Детей усадили  вперед в байдарки с мужчинами: Люсьен с Елисеем, Ринат со своей девочкой Лерой, Евгений с милашкой-первоклашкой Вероникой; Алекс сел в одну байдарку с женой Рината Елизаветой, а я с Аленкой, которая к моему удивлению прекрасно справлялась с веслом.

 Сначала было еще не так страшно. У берега было так мелко, что можно было разглядеть каждый камешек, каждую улитку. Водная гладь переливалась небольшими волнами, а чем дальше мы отплывали от берега, тем больше давало о себе знать быстрое течение, и тем синее становилась вода. Дна больше не было видно.

 Девчонки, действительно, радостно пищали, опуская кончики пальцев, а потом и полностью ладошки в прохладную бурлящую воду. Доплыв почти на середину, мы опускались по течению широкой красивой реки.  Впереди нас ожидали и мели, и небольшие каменные островки, беспокойные  бурлящие перекаты, и мешающие боковые течения.

 Я не первый раз наблюдала эту красоту, но глазам было приятно снова и снова любоваться то порой прозрачными потоками, то леденящей синевой ненаблюдаемого дна. Хоть тело пребывало периодически в небольшом напряжении из-за постоянного притяжения к мелкому скалистому островку посреди реки, атмосфера неземного спокойствия и удаленность городского шума позволяли расслабиться. Хвойные леса, как картинки в слайд-шоу сменялись цветущими лугами, каменистыми возвышениями, вокруг была вода, а над нами светило майское солнце в голубом малооблачном небе. Сказка!

 И почему мне сегодня так не хотелось соглашаться на сплав по реке?  – я задавала себе немые вопросы, наблюдая, как радуется Елисей этой прогулке вниз по течению.

 Аленка сидела впереди и восхищенно комментировала все увиденное. Байдарки то двигались друг за другом, то иногда мы все выстраивались в одну линию, как пловцы на старте.

    Речной пейзаж  В зеленом коридоре над волной  светились брызги шумного потока,  даруя душам неземной покой  и невесомость перышка сороки,  что черно-белым взмахом с высоты  закрыла золото дневного солнца,  и опаленная в лучах звезды,  упала камнем в точку горизонта.  И всплеском, и кругами на воде  играли радужные блики в свете,  горящего над всеми вдалеке  в хрустали из лавандовых букетов.  Коктейлем из эмоций невзначай  река хозяйкой щедро угостила,  и, позабыв недавнюю печаль,  я в вальсе над волнами закружила.

 Светленькая Лера, как  солнечный лучик не могла усидеть на месте. Она то и дело оглядывалась назад и радостно махала руками своей подружке с косичками. Ринат вырвался вперед, без  устали работая красными веслами, которые только и успевали мелькать, разбрызгивая светящиеся капельки воды. Алекс и Елизавета со стремительным рвением пытались выскочить вперед летящего судна Рината, все дальше и дальше отделяясь от трех оставшихся позади разноцветных байдарок, в которых никто никуда не спешил. Даже Евгений, ранее рвавшийся провести соревнования, не прилаживая особых усилий, плавно отталкивался от воды, беседуя со своей маленькой ученицей о зеленых ландшафтах.

 Люсьен был рядом, буквально в десяти метрах от нас с Аленкой. Его серые глаза казались голубыми, отражая волнистую гладь неспокойной реки, он подмигивал мне, счастливо улыбаясь. Елисей спокойно смотрел по сторонам, и ничего не предвещало никакой угрозы.

 Но внезапно лодка Люсьена перевернулась набок. И Люсьен, и мой малыш оказались в воде. Шумные брызги скрывали отчаянные попытки Люсьена посадить Елисея обратно в байдарку. Он боролся с неведомой силой, засасывающей его под воду.

 — Помогите! – только и закричала я, бросаясь в воду.

 Я слышала, как Аленка прыгнула за мной, Евгений испуганно оглянувшись, вручил весло семилетней Веронике и сам тоже кинулся на помощь.

 На всех были спасательные жилеты, в них можно было лежать на воде и не бояться утонуть. Но,  глядя на своих мужчин, мне казалось, что на них нет ничего кроме промокшей одежды.

 — Валенсия, – кричал Люсьен, все еще пытаясь спасти Елисея, который то и дело погружался под воду, словно его кто-то хватал за ноги. – Здесь опасно, – его голова снова скрылась под водой, как и голова Елисея. – Змея, – лишь край лица Люсьена появился на поверхности, и снова исчез в толще воды.

 — Люсьен! Елисей! – я изо всех сил спешила к перевернутой байдарке, которая так и качалась на волнах, как рыба, желтым брюхом вверх. – Они исчезли, – я кричала, не сдерживая слез. – Но как такое может быть? На них же были спасательные жилеты. Они не могли утонуть. Никак не могли, – я все еще отказывалась верить, что потеряла навсегда самое дорогое, что у меня было.

 Евгений расстегнул оранжевый жилет и, отбросив его в сторону,  нырнул под воду. Я сделала тоже самой.

 Я никогда раньше не ныряла с открытыми глазами, но тогда я смотрела в оба, пытаясь разглядеть в прозрачной синеве яркие оранжевые жилеты на телах Люсьена и Елисея. Погрузившись, я отчетливо видела свои руки, и глазам не было больно смотреть под водой. Затаив дыхание, я пыталась опуститься ниже и найти тела  своего пятилетнего сына и Люсьена.

 Евгений умело опускался ко дну, в чернеющую бесконечность. Река в том заколдованном месте была очень глубокая, и самого дна не было видно. Я больше не могла дышать. Все еще всматриваясь в пустынное пространство, я надеялась увидеть хоть одно яркое пятнышко, и тогда бы я бросилась к нему, не смотря на нехватку воздуха. Не видно. Евгений, как человек-амфибия все еще погружался вниз, Аленка тоже нырнула, но, так же как и я, она не была опытным пловцом.

 Я поднялась на поверхность, жадно вдыхая воздух. Вероника плакала и кричала от страха. Еще бы, на глазах девочки перевернулась байдарка, из которой выпали и ребенок, и взрослый мужчина, и оба скрылись под водой при загадочных обстоятельствах. Краем глаза я видела приближение Алекса и Елизаветы, Ринат с дочкой тоже поспешно подбирался к месту, где колыхались на волнах две пустые байдарки,  и одна из них была опрокинута, а в третьей кроме испуганной девочки никого не было.

 Набрав полные легкие воздуха, я снова погрузилась под воду. Я камнем вниз хотела бы достигнуть дна, но вода постоянно выталкивала меня к поверхности. Я сопротивлялась, стараясь все-таки найти тела, и если не вдохнуть в них жизнь, то хотя бы найти для того, чтобы… Я не хотела об этом думать, но перед глазами стояла картинка с изображением крестов на старом кладбище, поросшем высокими кустарниками, над которыми летают черные вороны.

 Аленка промелькнула яркой тенью, гранатовым цветом длинных волос, а я плыла вниз отчаянно надеясь, что весь этот кошмар происходит не со мной. Возможно, если бы не страх, заставивший меня не думая сбросить спасательный и жилет, и с открытыми глазами нырнуть под воду, я бы иначе восприняла необыкновенную подводную красоту, такую же холодную, как лед, неприветливую, как ветер, и таинственную, как загадка Атлантиды. Но тогда я не испытывала восторга погружения, сердце бешено стучало, и казалось я слышала его стук, так же отчетливо как всплески воды от прыжков с байдарок еще двух человек (наверное, это были Ринат и Алекс, а Елизавета осталась с детьми).

 Все было безрезультатно. Я пять раз набирала полную грудь воздуха, пять раз по мере своих возможностей пыталась отыскать Елисея и Люсьена, но ни разу так и не доплыла до самого дна. Обессилев от неудачных попыток и потеряв всякую надежду, я поплыла к свету над головой, туда, где виднелся силуэт женского тела. Схватившись за края байдарки, я никак не могла отдышаться. Аленка тоже все еще тяжело дышала. Её губы были посиневшими, а кожа покрылась мурашками от холода.

 — Это ужасно, Валенсия, – она обняла меня как подруга, хотя мы были едва знакомы. – Я сочувствую твоему горю, – она тоже всхлипывала, как и я.

 — Мы сами не сможем найти и поднять их тела, – Елизавета тоже прыгнула к нам. – Нужно возвращаться и сообщить о несчастном случае в МЧС, они вызовут водолазов, и тогда, если течение не унесет тела слишком далеко… – она не закончила свою мысль (хотя итак все было понятно) потому что стали выныривать из воды поочередно Евгений, Алекс и Ринат.

 — Здесь очень глубоко, – срывающимся голосом сказал Евгений, вытирая руками мокрое лицо. – Они исчезли, будто их и впрямь проглотила огромная змеюка.

 —  Они точно не могли просто так пойти ко дну. Я видела, как Люсьен безнадежно  пытался поднять малыша из воды, но ему что-то или кто-то, несомненно, мешал. Словно их за ноги тащили вниз, – добавила Аленка.

 — Люсьен перед тем, как в последний раз скрыться под водой кричал «змея». Но что же это может быть за змея такая, что одновременно утащила на дно двоих человек? – Евгений спрашивал, словно сам у себя.

 — Лиза, быстро в свою лодку, – серьезным голосом приказал Ринат своей жене (и не потому, что он был зол, а потому что беспокоился). – Все по местам. Алекс ты поплывешь в байдарке Люсьена. Валенсия, мне жаль, что наша прогулка по реке так плачевно закончилась. Будь сильной, – он произнес как можно мягче.

 Сказать, что я была просто в шоке – ничего не сказать. Я все еще отказывалась верить, что мой малыш больше никогда не протянет ко мне свои ручонки и не скажет «Мамичка, я тебя люблю!».  Что его улыбка будет светить мне только со снимков на фотографии. Что у меня больше нет того крохотного существа, которое я 5 лет растила и лелеяла, как единственный цветок на клумбе садовника. И вместе с ним я потеряла и своего нежного принца, добрую сказку, возможность быть счастливой, любить и быть любимой. Черные мысли опутывали сознание: что же произошло с Люсьеном и Елисеем, как физически здоровый мужчина пошел ко дну, если на нем был спасательный жилет, почему это что-то перевернуло именно байдарку с желтым дном, а не какую-нибудь другую?

 Я, сохраняя молчание, взобралась в байдарку. Мокрая футболка облепляла тело, подчеркивая еще тонкую талию, и тем самым напоминая, что уже скоро животик округлится и я снова стану мамой. 

 Жестоким роком  И снова синяя волна  напоминает об утрате,  хлебнула горя я сполна  за все грехи свои в квадрате.  Жестоким роком надо мной  судьба-злодейка истерично  смеялась пенною водой,  бросая в сердце боль тактично.  И брызги колкие опять  гвоздями душу распинают,  не повернуть мне время вспять,  от боли сердце закипает.  Осталась я совсем одна,  не сберегла, не удержала,  и за предательство вина  меня потерей наказала.  Поблекли яркие цвета,  мир черно-белым в одночасье  стал, как художник без холста,  что рисовал людское счастье  той радугой после дождя,  ванилью голубого неба,  но мое счастье без тебя,  как Ной без своего ковчега.

 Я все еще оглядывалась на то злополучное место. Его чарующая красота больше не радовала глаз, наворачивались слезы, и хотелось кричать, заглушая острую боль, терзающую меня изнутри. Все молчали. Даже дети, словно понимали, что лишиться близкого человека это большое горе, и как мучительны мысли об утрате. Горькая тишина. И только всплески воды от ударов веслами напоминали мне, что я не сплю, что в один миг белую полосу моей жизни сменила черная. Голова шла кругом.

 Возвращаться к причалу было сложнее. Я чувствовала усталость в плечах, но продолжала грести, не сбавляя обороты. На берегу плескались отдыхающие, и от их радостных восклицаний мне становилось еще больнее.

 Смутные сомнения по поводу столь загадочной смерти не давали мне покоя. Байдарки, – думала я, – разноцветные, а перевернулась почему-то именно байдарка с желтым днищем, в то время как остальные остались нетронутыми. Если это, к примеру, была огромная анаконда, пожирающая людей, то почему она  набросилась на желтый цвет? Или змеи не любят желтый, как быки – красный? Нет, – продолжала я пытаться понять, что же произошло на самом деле, – какие могут быть в наших реках анаконды, мы же не в Южной Америке живем. Тогда что же?

 Снова и снова прокручивая в памяти те страшные моменты, как замедленную пленку, я все больше и больше убеждалась, что эта трагедия вовсе не была несчастным случаем. Скорее всего, это было хорошо спланированное заказное убийство. Убийство. Чувства отчаяния смешивались со злобой, боль потери – с ненавистью. Два имени  пульсировали в моем подсознании – Паулин и Изольда. Сердце мне подсказывало, что это они повинны в смерти моего сына и любимого человека. Но как они могли позволить умереть Елисею? – я плакала, не сдерживая рыданий.

 Аленка пыталась меня утешить, но я никак не могла успокоиться. Подозрения в причастности Паулина к недавнему драматическому инциденту заставляли меня винить во всем себя. Я изменила 42-летнему мужу с красивым молодым мужчиной, и вот он час расплаты пришел. Паулин не захотел меня ни с кем делить и решил избавиться от своего конкурента.

 Неужели он нанял убийцу?  – я задала себе вопрос и сама же ответила, – он не просто решил избавиться от Люсьена, он еще и хотел все обрисовать, как несчастный случай, чтобы его никто не обвинил в убийстве. Возможно так и было. Он мог вполне нанять человека не только для слежки за нами, но и заплатить ему, как киллеру, лишь с той разницей, что со стороны все должно походить на несчастный случай на воде.

 Река, – как же неприятно было об этом думать, – идеальное место для мести. Вот только готов ли был Паулин пожертвовать и жизнью своего сына только ради воздаяния и удовлетворению своего «Я»? Как по мне, так нам обоим пришлось заплатить высокую цену за свои грехи. Но я низачто не прощу Паулину этот опрометчивый шаг,  – поклялась я, глядя на волны.

 Байдарки приближались к причалу, а я все еще размышляла о случившемся, пытаясь определить какую роль сыграла Изольда Бенедиктовна во всей этой истории. Сомнений у меня больше не осталось. Я была готова выдвинуть обвинения против бывшего мужа, и отстаивать свою точку зрения в суде. Но мог ли Паулин сам додуматься пасть так низко, преследуя аморальные цели отмщения? Нет, и в этом деле он явно не обошелся без советов мамочки «ледяное сердце», – рассуждала я.

 В подавленном состоянии я ступила на деревянный причал. Похоже, парень, выдавший нам лодки, даже не заметил бы, что вместо 10 человек, отправившихся в сплав по реке, вернулись только 8, а двое – бесследно исчезли, если бы не Евгений, потребовавший немедленно сообщить в МЧС о несчастном случае на реке…

 Вскоре к берегу подъехала черная Alfa-Romeo. Я сидела на горячем песке, поджав ноги к подбородку, и смотрела вперед на синие волны, лишившие меня радости. Со мной рядом были Аленка, Лиза и Надежда. Они обсуждали моё горе, выдвигая свои предположения и пытаясь как-то приободрить. Надежда принесла рюмки и бутылку пятизвездочного коньяка «Жан-Жак Эйфелева башня». Я отказалась с ними пить, не смотря на их убеждения, что так мне станет легче. Девочки же осушили по рюмашке крепкого виноградного напитка. Я смотрела на их встревоженные лица, и думала о своем. Паулин тоже любил коньяк, и неприятный пряный запах снова возвращал меня к мыслям о бывшем супруге, хотя в наших паспортах все еще не стоял штамп о расторжении брака.

 С авто вышли трое мужчин и женщина в форме. Сердце подсказывало, что эта дама идет именно ко мне. Её черные туфельки, надетые на тонкие колготки телесного цвета, проваливались в песок.  Сама же особа в темно-синей юбке строгого кроя и голубой рубашке с пагонами, на которых точно поблескивали звездочки, как лебедь по воде, плыла в нашу сторону.

 — Здравствуйте. Кто из вас Валенсия Викторовна Перольская? – мягкий голос, к моему удивлению,  назвал моё полное имя.

 Я приподнялась,  собираясь с мыслями. Глаза женщины были серыми с зеленцом, как у кошки, четко подрисованы черными тонкими стрелками, а взгляд пронзительный, как у Лары Крофт  – расхитительницы гробниц, роль которой прекрасно сыграла Анжелина Джоли (американская актриса). Красивая женщина, и в форме, – подумала я.

 — Разрешите представиться, – доброжелательная улыбка озарила её лицо. – Екатерина Степановна Иванова, следователь по особо важным делам следственного управления Следственного комитета донецкой прокуратуры. Со мной оперуполномоченные следователи, – жестом леди в синем указала на своих спутников.

 — Екатерина Степановна, а вы здесь случайно мимо проезжали или ваша Alfa-Romeo,  как волшебный ковер-самолет, доставила вас за 10 минут из самого Донецка?  –  я недоверчиво наблюдала за последовавшей реакцией.

 Леди-следователь с абсолютно спокойным лицом достала из кармана желто-голубое пластиковое удостоверение и протянула его мне со словами «нам нужно поговорить, это очень важно». Опера стояли молча, как телохранители молодой и красивой особы, которая, судя по документу, была капитаном милиции. Я еще раз обратила внимание на звезды на погонах, у Екатерины их было по 4. Значит, она, действительно, капитан.

 — Возьмите, – я вернула назад удостоверения. Руки все еще дрожали, все вокруг казалось кошмаром, и мне хотелось скорее проснуться.

 — Эти люди свидетели несчастного случая с французом Люсьеном Дюжесиль? – Екатерина вопросительно взглянула на стоящих у меня за спиной девушек.

 — Да, мы всё видели, – Аленка сделала шаг вперед, – и наши мужья тоже были с нами. Нам не удалось найти тела, – с сожалением в голосе произнесла Аленка, опуская глаза.

 — Меня там не было, – заявила Надежда, – я сейчас позову мужчин. Вы ведь хотите со всеми свидетелями поговорить?

 — Да, со всеми, – коротко ответила Екатерина. – Ребята, можете приступать к процедуре. А вы Валенсия Викторовна, пройдемте со мной.

 Следователь грациозно развернулась на невысоких каблуках и, покачивая бедрами, направилась к машине. Сквозь затуманенный от переживаний взгляд я видела, как Надежда машет рукой Алексу, а один из оперуполномоченных щелкнул ручкой, приготовив широкий блокнот для записей.

 Мысли путались. Я не могла понять, что же происходит. Как следователи из Донецка оказались в Житомирской области за столь короткое время? Они знали, что должно произойти убийство? – предположила я.

 — Екатерина Степановна, вы мне так и не ответили, как вы могли так быстро преодолеть сотни километров за столь короткий промежуток времени? 

 Я побежала за ней следом, и догнала уже у самого автомобиля, поблескивающего в солнечных лучах идеальной чистотой. Леди-следователь открыла дверцу и жестом пригласила меня присесть, так и не ответив на мой вопрос. Я покорно повиновалась, не спуская глаз с красивой капитанши, которая присела рядом со мной на заднее сидение, обтянутое серой плотной тканью очень гладкой на ощупь.

 — Валенсия Викторовна, успокойтесь, – Екатерина хлопнула дверцей, – и, пожалуйста, закройте дверку.

 — Вам легко говорить «успокойтесь», не вашего же ребенка засосало под воду, не вашего любимого человека, – хотелось плакать, да только слезы словно все уже были выплаканы.

 Я закрыла дверку, и мы остались в полной тишине, спрятавшись ото всех собравшихся на пляже за затемненными стеклами Alfa-Romeo. В холеных ручках следователя оказалась толстая папка с документами, которую она аккуратно достала с переднего сидения.

 — Прошу прощения, Валенсия Викторовна, что нам не удалось своевременно поставить вас в известность. Ситуация вышла из-под контроля. И мы должны были помешать преступнику совершить задуманное, – говорила следователь Екатерина.

 — Вы знали, что Люсьена хотят убить? Тогда почему не помешали этому? – я все еще до конца не понимала, откуда кто-то мог знать, что Паулин решил ликвидировать своего соперника и таким образом наказать меня за измену.

 — Но мы то как раз и помешали.

 — Помешали? – перебила я следователя. – На моих глазах и Люсьен, и мой сын пошли ко дну. Это ведь мой муж Паулин организовал этот «несчастный случай»? Да?

 —Ваш сын и Люсьен Дюжесиль не погибли, они живы! – как гром среди ясного неба звучали эти слова.

 — Как? Но я сама видела… Мы ныряли… Это правда?!! – я вся дрожала от переизбытка противоречивых чувств, и боль утраты и радость приобретения, все смешалось.

 — Да! Это правда! Вы же не даете мне сказать. Выслушайте меня, и вам все станет ясно, – Екатерина открыла папку, доставая какие-то записи, документы и фотографии.

 — Я хочу услышать их голоса! Можно? Я должна убедиться, что это правда.

 — К сожалению, пока вы не можете с ними поговорить. Но уже скоро наша мини подводная лодка выплывет на далекий берег. Тогда вы и сможете увериться в моих словах. Но мне нет смысла вас обманывать. Успокойтесь, дышите ровнее. С вашим сыном и Люсьеном Дюжесиль ничего страшного не произошло.

 — Так, значит, вы их поместили в подводную лодку?!

 —  Да, и таким образом спасли их верной смерти. Это наша работа, Валенсия Викторовна. Кто-то стихи пишет, кто-то помидоры консервирует, а мы разыскиваем  преступников, а иногда даже предотвращаем само преступление, как в вашем случае. Теперь давайте спокойно поговорим о делах, – Екатерина протянула мне несколько фотографий, на которых был Паулин, еще несколько незнакомых мне мужчин, красное Жигули на фоне авто-заправки и сгоревшее ничем не приметное здание.

 — Кроме мужа я больше никого не знаю, – я просмотрела снимки, но больше ничего не могла по ним сказать.

 — Хорошо, тогда я введу вас в курс дела. Ваш муж, как бы это помягче сказать, очищает себе дорогу. За последние два года при загадочных обстоятельствах погибли четверо авторитетных в нашем городе людей, а после их смерти весь их бизнес, тоже при довольно туманных обстоятельствах, переходил к вашему мужу Перольскому Паулину Борисовичу.  И вот уже два года мы никак не можем доказать его вину. Вы не замечали за ним никаких странностей? Может быть телефонные разговоры, факсы?

 — Нет, Екатерина Степановна. Я никогда не вмешивалась в его дела, и при мне Паулин ничего необычного, что могло бы меня натолкнуть на какие-либо подозрения, не говорил. А вы уверенны, что именно мой муж стоит за всеми теми преступлениями, что вы ему предписываете? Я не защищаю его. Нет. Хотя после случая на реке мне седьмое чувство подсказало, что этот несчастный случай вовсе не такой уж и несчастный. Я подозревала мужа. Да. У него есть причины, чтобы ненавидеть Люсьена, и он мог бы организовать это убийство. Но мне казалось, что идея была не столько его, сколько его матери Изольды Бенедиктовны. Просто она имеет очень большую власть над сыном, а Паулин мягкий, как пластилин, и с него можно слепить и жестокого убийцу и кого угодно, но управлять им может только его мать.

 — Выходит, за шесть лет брака вы так и не поняли, кем является ваш муж? Два года назад, когда сгорел дом гражданина N, в котором погибли все члены семьи, в том числе и дети: мальчик трех лет и девочка, которой еще не было и годика, после осмотра места происшествия, был установлен факт поджога. Были опрошены свидетели. Тогда нам удалось установить и личность исполнителя, который и вывел нас на след вашего мужа. Но Паулин Борисович заплатил кругленькую сумму жене обвиняемого, и в результате поджигатель отказался от своих показаний. Он сидит в тюрьме, его жена носит ему передачи, а ваш муж на свободе и продолжает безнаказанно убивать людей.

 — Вы следите за ним уже два года?

 — Да, и, к сожалению, до сих пор мы не могли никак доказать его вину. Уж очень скользкий он человек, Валенсия Викторовна. Но с вашей помощью мы все-таки отправим его за решетку, туда, где место таким хладнокровным существам как гражданин Перольский.

 — Вы посадите его за попытку убийства?

 — Изначально, давайте сразу договоримся, что Люсьен Дюжесиль и ваш сын действительно утонули. Никто не должен знать, что мы их спасли. Ведь по сути, если бы за вашим мужем не велось наблюдение, мы бы и не знали о его встрече с профессиональным убийцей, который смею заметить, берет немалые деньги за свои услуги.  Вы знаете, сколько Перольский заплатил за смерть Дюжесиля?

 — Даже не догадываюсь.

 — Сто тысяч гривен, и это только аванс. А остальную часть денег ваш муж собирался отдать после дела. Но вот Перольский заказывал только один труп, и он явно не обрадуется, когда ему станет известно, что и его сына ждала та же участь что и Люсьена Дюжесиль. Возможно, он и не захочет отдать еще 100 тысяч, ведь так ему придется заплатить очень высокую цену за ликвидацию очередного барьера на своем пути. Но мы уверенны, что уже завтра состоится их очередная встреча, во время которой мы, возможно, и схватим вашего мужа.

 — А где сейчас убийца? – вдруг меня осенило.

 — Он здесь среди отдыхающих, – спокойно ответила Екатерина Степановна.

 В это время к причалу подъехала желтая машина с красной полосой и большими буквами МЧС.

 — Здесь? Но кто он? – мысленно я составила свой список подозреваемых. – Евгений?

 — Нет, это ваш сосед, который утром просил у Люсьена прикурить. Здесь есть и наш человек, он то и сообщил нам, что сегодня должен произойти «несчастный случай». Вот нам и пришлось действовать наспех, не предупредив вас о нашей операции. Иначе Люсьена уже точно не было бы в живых. Хорошо, что мини-субмарину доставили еще вчера.

 — Какой ужас, и почему все это случилось именно со мной? – я глянула через стекло, водолазы с Евгением и Алексом отплывали от берега в большой лодке. – А водолазы знают, что не надо никого искать?

 — Нет, они выполняют свою работу. Но им не удастся найти ни тела, и никаких следов. Не переживайте. Мои орлы уже видимо скоро закончат с опросом свидетелей. Со стороны все выглядит по-настоящему. Смею предположить, что настоящий убийца, не желая терять деньги, заявит Перольскому, что работа выполнена. Нам же с вами нужно подготовить дальнейший план действий…

 Екатерина Степановна достала с кармана старенькую модель  Nokia, набрала номер. Секунды ожидания тянулись будто вечность. Потом мелодичный приятный голос следователя произнес фразу «Серж, дай трубочку Люсьену». Дрожащими руками я взяла протянутый телефон, уронила его, потом снова взяла.

 — Люсьен?!

 — Милая Валенсия! Я так рад слышать твой голос, – это был, действительно, оперный тенор моего Люсьена.

 — Любимый! А я то уже думала, что потеряла вас навсегда. Я люблю тебя! И своего Елисея! Дай ему трубочку, я хочу услышать голос своего маленького принца.

 — Я тоже тебя люблю, моё солнышко, – тишина, – «Мамичка»! Ты скоро к нам придешь?!

 —Мой мальчик! Не знаю, но думаю, мы скоро увидимся. Тебе там не страшно? – я беспокоилась за психику ребенка, его ведь как-то затащили в ту подводную лодку.

 — Сначала было страшно, когда дяди в водолазных костюмах тянули меня за ноги под воду. А потом мне надели маску, и я мог дышать под водой и видеть чистую прозрачную воду. Жилет прокололи, и мы вместе с дядями опустились в черную-черную дыру на самом дне реки. Там нас ждала большая лодка. В ней было интересно, столько всяких кнопочек, рычажков и даже руль! – пролил ребенок  свет на тайное исчезновение в речных водах.

 — Елисейка, как же я испугалась, что больше никогда вас не увижу. Я вас очень люблю: тебя и Люсьена.

 Екатерина Степановна посмотрела на часы, давая понять, что я либо много разговариваю, либо у неё еще есть важные дела. Поэтому я попрощалась со своими мужчинами, и вернула серенькую Nokia владелице.

 …Екатерина – леди в погонах, следователь в чьем послужном списке десятки раскрытых преступлений оказалась очень хорошим человеком. И как только столь неспокойная работа не превратила её в сухую нечеловечную личность? – думала я, возвращаясь в Донецк поездом.

  Должность следователя сама по себе таит немало негативных составляющих. Это и психическая нагрузка, и физическая усталость от постоянных расследований, допросов, очных ставок, кропотливого сбора информации и последующего выстраивания версий. А главное, у Екатерины Степановны такой же ненормированный день, как у бизнесмена. Разница только в том, что бизнесмен старается исключительно ради своего достатка, а следователь трудится для поддержания порядка во всем обществе. И им часто приходится целыми сутками находиться вдали от семьи, но в постоянном общении с другими людьми, и чаще всего с пострадавшими, с которыми любому человеку было бы удручающе находиться рядом. Ведь потерпевшие психически надломлены, перенеся моральный удар от потери близкого человека, например, и следователю как психологу приходиться выслушивать их, что тяжело, в первую очередь, морально.

 

Глава 11 

 20 мая 2011 года

 С первыми лучами солнца я проснулась. В купе все еще спали. Стоял неимоверный храп одного из попутчиков – немолодого человека, который лежал напротив, как и я на верхней полке. А на нижних полках тихонько посапывали две бабули. Обе в чепчиках, из-под которых выбивались седые пряди.

 За ночь я набралась сил, успокоилась после недавних переживаний и уже обдумывала, как бы удачнее сыграть отведенную мне роль в разоблачении Паулина Перольского. Я, конечно, не могла не думать о Люсьене с Елисеем. Хотелось быть рядом с ними или хотя бы услышать их голоса, но Екатерина Степановна предупредила меня, что мой номер прослушивается.  Паулин оказался тем  еще  фруктом.

 На часах было 05.13. До прибытия на станцию донецкого железнодорожного вокзала у меня еще было более двух часов свободного времени. Спать под непрекращающийся храп было невозможно. Даже мысли сбивались от столь низкочастотного дребезжащего звука.

 — Они должно быть уже в Одессе, – я все же думала о сыне и любимом человеке, мысленно задавая себе вопросы. – Закончен ли ремонт в доме, где моим мужчинам предстоит дожидаться меня какое-то время?

 Екатерина Степановна вчера спросила меня, нет ли у меня надежного места, где можно было бы спрятать на несколько дней Люсьена с малышом. И поразмыслив, я вспомнила о предложении Ирины Николаевны отдохнуть в ее домике, доставшемся ей в наследство. Одесса, район Мельницы, улица Ивана и Юрия Липы, дом № 9, – назвала я точный адрес. Меня немного смущало, что листок с этим адресом так и остался среди моих бумаг в доме Паулина. Но я была на 99% уверенна, что искать Люсьена и Елисея будут только на дне реки, и только водолазы. Поэтому я набрала 099-99-99-099, легко запоминающийся номер подруги, и со старенькой Nokia леди-капитана позвонила Ирине. Но во время разговора я так и не коснулась темы ремонта в доме. Главное тогда был сам факт, что с её разрешения Люсьен Дюжесиль с моим мальчиком поселятся в одном из домиков прекрасного города Одессы, сблизившего нас под ночным звездным небом. И  уже скоро мы вновь встретимся, вот только осталось  вывести на чистую воду Паулина и воздать ему по заслугам.

   Берег каменных иллюзий  Я тень,  нечеткое виденье  минутой смытое теченьем  на берег каменных творений  любовью брошенных сердец.  Я пустота,  душа в забвеньи,  но сладкий яд её суждений  извечной силой наваждений  несет фантазиям конец.  Я тишина,  немое объясненье  терзает душу заблужденьем,  холодным пеплом заточенья  в шкатулку брошенных колец.  Ты не заметишь  отраженья  в моих глазах мировоззренья,  я белым флагом пораженья  бросаю под ноги венец.  И берег  каменных иллюзий  сердечных странностей любви  играет океаном мюзикл  души печалям вопреки.

 Бардовые лаковые туфельки стучали каблучками по тротуарной плитке. Я на секундочку остановилась, поправила строгую черную юбку, и с высоко поднятой головой пошла дальше. Теплый ветер раздувал тонную ткань моей кофточки с абстрактными изображениями красно-бардовых вишен с черными листьями, огненные волосы непослушно лезли в глаза, которые сегодня даже не были накрашены. Со стороны лицо могло показаться нездоровым любому прохожему, но я, не обращая ни на кого внимания, шла домой, туда, где по моим предположениям «графиня» Изольда Бенедиктовна  кусает себе локти из-за «несчастного случая» с её внуком.

 Лестница. Сердце с каждой ступенькой стучит все сильнее. Воспоминания. Я мысленно переношусь во времени обратно на реку. Вода, брызги, Люсьен и Елисей идут ко дну, холодная синь глубокой реки, отчаянье и боль потери, слезы. И я готова поплакаться в жилетку жестокой свекрови. Звонок в дверь. Удручающая тишина. Ожидание. Звуки открывающихся замков, и дверь медленно открывается.

 — Валюшка, – произнесла Изольда Бенедиктовна слабым голосом так, словно ожидала моего визита.

 Передо мной стояла вовсе не та элегантная женщина в синем платье и белых перчатках. На ней не было дорогих украшений: ни брошки, ни ожерелья, ни сережек. Волосы без укладки. Она даже не расчесывалась, – подумала я. Её руки заметно дрожали, как и нижняя губа, а глаза стеклянным взглядом пристально смотрели на меня. И не было во взгляде присущего Изольде Бенедиктовне высокомерия, величия; скорее раскаянье или сожаление, даже боль, как мне показалось. Передо мной стояла слабая пенсионерка в халате и комнатных тапочках на босую ногу. Резкий запах валерьянки подтвердил мои предположения – свекровь тоже человек, и оказывается её ледяное сердце тоже способно переживать.

 — Паулин уже уехал на работу? – спросила я, всхлипывая, так и не решаясь якобы войти.

 — Да, только недавно ушел, – свекровь достала носовой платочек из кармана и вытерла нос, – ты проходи, Валюшка, проходи. Это же и твоя квартира, твой дом, – теперь всхлипывать стала Изольда Бенедиктовна.

 — Вам нездоровится? – спросила я, переступая через порог, а сама при этом дала волю слезам, готовым литься ручьем от одной только мысли о тех ужасных минутах, которые мне довелось пережить от части и по вине свекрови.

 — Не обращай внимания, Валюшка, у меня весенняя аллергия, – нехитрое оправдание придумала себе свекровь. – Ох уж эти деревья, кустарники и травы. Все цветет, и от этой пыльцы даже в четырех стенах не спрячешься, – развела она руки в стороны, печально смотря мне в глаза, как преданный пес.

 Я закрыла за собой дверь, опустила сумку на пол, и еще раз пробежалась взглядом по болезненному лицу свекрови: красный нос, белки глаз покрыты сеткой воспаленных капилляров. Может, у неё и правда аллергия, – подумала я, вытирая горячие слезы на своих щеках. Пришло время действовать.

 –– Беда, Изольда Бенедиктовна, горе. За что судьба так жестоко меня наказала, отобрав у меня все что было? Мой маленький Елисейка, моя крошка, – я тоже достала носовой платочек и стала громко сморкаться. – Его больше нет, – кричала я, рыдая, – его забрала у меня река. Холодная, бессердечная, жестокая.

 Изольда Бенедиктовна резко схватилась за сердце. Она стала задыхаться: глаза на выкате, рот открыт. Как рыба, свекровь хватала воздух, медленно приседая. Я испугалась. Мне вовсе не хотелось, чтобы она умерла у меня на руках.

 — Скорую, – еле слышно произнесла Изольда Бенедиктовна, опираясь о стену. 

 — Сейчас.

 Я побежала к телефону. Сделав глубокий вдох, набрала номер. Гудки. Занято. Набираю снова и снова. Лишь на четвертый раз на другом конце провода послышалось «Приемное отделение скорой помощи».

 Тяжелое дыхание свекрови прекратилось, едва я положила трубку, вызвав врача на дом. Тишина. Поправив маленькую черную пуговичку на кофточке, я метнула в коридор. Похоже, свекровь потеряла сознание. Я взяла её за руку. Пульс прощупывался, но она еле дышала, казалось, смерть хочет забрать её на небеса.

 — Изольда Бенедиктовна, очнитесь, – я слегка потрясла ее обмякшие плечи, но она не реагировала. – Вы меня слышите? Скажите хоть слово.

 — Про-о-о-сти меня-а-а, – не открывая глаз, простонала свекровь, хватая меня за руку холодной, как лед, ладошкой. – Это я во всем вина… виновата.

 — В чем? – её признание на скрытую камеру должно стать одним из доказательств в деле по обвинению Паулина в организации убийства Люсьена Дюжесиль, но Изольда Бенедиктовна молчала. – В чем вы виноваты?

 — «Нет человека – нет проблемы», – потом опять молчание.

 — О чем вы? Я вас не понимаю, – хотя на самом деле, я все прекрасно понимала, но мне нужно было её признание.

 — Я любила Елисея, – на каждом слоге она запиналась, – он напоминал мне моего Бориса. Такие же черты лица. Даже Паулин не так похож на своего отца.

 — Произошел несчастный случай, – сказала я, надеясь услышать от свекрови опровержение своих слов.

 — Это был не несчастный случай,  – Изольда Бенедиктовна на миг открыла покрасневшие глаза, – Паулин заплатил за смерть твоего любовника, желая любым способом вернуть тебя. Он очень любит тебя. Ты для него смысл жизни, как и Елисей, который отправился на тот свет вместе с твоим Дюжесилем. Умереть должен был только твой любовник. А вышло так, что невинное дитя заплатило своей жизнью за твою измену, Валюшка. Ты тоже виновата, как и я. Это я надоумила Паулина избавиться от соперника. Если бы я знала, что и Елисей погибнет, я бы низачто не пожелала смерти твоему поэту. Прости.

 Эти слова с большим трудом давались Изольде Бенедиктовне. Казалось, она вот-вот остановиться, так и не сказав самого главного. Но она, не зная, что теперь по Паулину точно плачет тюрьма, все выложила, словно предчувствуя смерть и раскаиваясь в одном из самых страшных грехов – лишении человека жизни.

 Звонок в дверь раздался буквально сразу после признания. Я торопливо открыла дверь. Это был доктор городской больницы с молодой медсестрой. Я пригласила их войти, и доктор сразу же кинулся к телу Изольды Бенедиктовны, которая с виду не подавала никаких признаков жизни.

 — Сердечный приступ, – поставил диагноз уже немолодой врач.  –  Обострение мог вызвать как стресс, так и отсутствие физической активности. Женщину нужно срочно госпитализировать. С вашего согласия медсестра сейчас сделает ей укол,  и мы сразу же увезем её в больницу.

 — Да, конечно, – не возражала я. – Доктор, моя свекровь поправиться?

 — Все зависит от отношения человека к своему здоровью, – ответил врач, доставая из белого халата телефон. – Если ваша свекровь будет строго соблюдать мои рекомендации, возможно уже скоро она сможет вернуться к полноценной жизни, преодолев болезнь. Или же смирится со своим состоянием, превратившись в инвалида. А основной причиной, препятствующей возвращению больных к нормальной жизни, являются психологические факторы. И даже плохая новость может убить человека, перенесшего инфаркт. Вы, кстати, ничем не огорчили свою свекровь?

 — Да, вы совершенно правы, у свекрови было эмоциональное потрясение, как и у меня, – добавила я.

 — Ну что я вам могу сказать? Берите с собой кошелек, и в больницу, – сказал мне врач, вызывая кого-то по телефону. – Петя, бери носилки и на пятый этаж. Давай живенько, у женщины инфаркт, – он говорил приказным тоном.

 Медсестра ввела в вену свекрови ампулу прозрачного вещества, приложила ватку, и закрыв свой чемоданчик, сложила руки в боки, смотря сверху вниз на распластавшуюся на полу женщину.

 — С вас 50 грн. за вызов и укол, – сухо произнес доктор, раскрывая исписанный блокнот. – И у меня к вам еще будут вопросы…

 Взяв с собой денег из той суммы, что лежала дома на расходы, я закрыла на ключ квартиру и поехала в машине скорой помощи в больницу. Свекровь лежала не двигаясь, лишь посиневшие губы слегка шевелились. На моей груди все еще работала скрытая камера в виде пуговички, а позади  нас ехала черная Alfa-Romeo.

 Мне совсем не хотелось звонить Паулину и сообщать ему об ухудшении здоровья Изольды Бенедиктовны, по плану все должно было произойти иначе – инфаркт, случившийся со свекровью, ни я, ни Екатерина Степановна не могли предвидеть. Но в любом случае мне еще предстояло проявить свои театральные способности, и поплакаться в жилетку мужа, дабы получить неопровержимые доказательства его вины. А главное я  хотела не столько для следствия, сколько для себя лично порыться в его электронных файлах, чтобы  до конца поверить, что все эти годы я жила под одной крышей с убийцей. А для этого я должна была быть дома, а не в больнице со свекровью.

 Паулин. Его имя я выбрала в списке контактов. Решительно нажала кнопку вызова, и вместо гудков зазвучала скрипка Паганини. Тихое и подавленное «да», не свойственное Паулину, на миг лишило меня желания говорить с ним. Но я должна была перебороть себя и продолжить играть свою роль.

 — Паулин, нам нужно поговорить, – я его едва не умоляла, запинаясь на каждом слове и всхлипывая.

 — Ты где? – Паулин был сдержан, казалось, он очень устал и ему не хочется даже разговаривать.

 — Приезжай в городскую больницу, я буду там? – (медсестра украдкой посматривала на меня, наверно удивляясь, что я переживаю из-за инфаркта свекрови).

 — В Донецке? Что-то случилось?

 — Случилось, – я не стала вдаваться в подробности, – буду ждать тебя на первом этаже.

 Я отключила телефон, так и не объяснив, что случилось, и почему я буду ждать его именно в больнице, так и не сказав ни слова: ни о «несчастном случае», ни об инфаркте Изольды Бенедиктовны. Пусть помучается в догадках,  – решила я, – ведь из-за него я чуть не поседела, когда и Люсьен, и Елисей пошли ко дну…

 В больнице было шумно. Одурманивающий лекарственный запах стоял даже на первом этаже. Медсестра в приемной, круглолицая женщина с волосами цвета красного дерева заявила доктору «Мест в кардиологическом отделении нет». А Изольда Бенедиктовна лежала как покойник: бледно-синяя, неподвижная, еще и руки сложила на животе.

 — Тогда мы положим её прямо в коридоре, иначе она умрет, так и не дождавшись помощи, – закричал врач на медсестру, которая лишь недоуменно смотрела в ответ. – Павел, Олег, помогите, – позвал доктор проходящих мимо санитаров в голубых костюмах.

 Вместе мы занесли Изольду Бенедиктовну в приемный покой. Она была все такая же бледная. Часы в приемной показывали 8.20, это означало, что свекровь уже более получаса находилась в тяжелом состоянии.

  — Павел, сделайте пациентке электрокардиограмму, я скоро подойду.

 Доктор вместе с медсестрой и вторым санитаром вышли, оставив меня со свекровью и Павлом, который больше походил на студента-практиканта, нежели на опытного медбрата. Он неуверенно прикрепил на запястья, лодыжки и грудь Изольды Бенедиктовны электроды, подключенные к регистратору, и, поглядывая по сторонам, словно что-то потерял, стоял над кушеткой.

 Доктор никак не возвращался. Павел взял в руки ленту, покрутил её и так и эдак. Мои предположения подтвердились – Павел не мог ничего сказать по зигзагообразным штрихам.

 — Я здесь прохожу практику, – попытался оправдаться парень. – Сейчас потороплю врача, – И Павел тоже вышел, оставив меня одну с молчаливой свекровью, на которой как никогда не было лица.

 — Валюшка, – еле слышно позвала меня свекровь.

 — Изольда Бенедиктовна, вам лучше? – я мигом подскочила к ней, присев на краешек твердой кушетки.

 — Уже не болит, – без выражений и эмоций,  как-то сухо ответила она.

 — Доктор говорит, у вас инфаркт. Успокойтесь, не думайте ни о чем плохом, – я положила свою ладонь на её по-прежнему холодные руки, которые она снова сложила на животе.

 — Забери меня отсюда, я хочу тишины и покоя, а здесь так шумно, – Изольда Бенедиктовна смотрела на меня печальными глазами, и мне становилось все больше и больше жаль эту старушку.

 — Я не могу, давайте подождем, что скажет доктор.

 В этот момент передо мной как раз возникли, словно из ниоткуда мужчина в белом халате, все тот же седовласый врач и молодой практикант Павел с длинной кардиограммой в руках.

 — Женщина, рад, что вам стало немного лучше, но это лишь благодаря обезболивающему, что вам вколола медсестра. Давление у вас капризное, а с сердцем шутить нельзя, если вы еще хотите жить и нянчить внуков.

 Как только он сказал о внуках, Изольда Бенедиктовна опять изменилась в лице, снова стала задыхаться и хвататься за горло.

 — Кислород, – закричал врач, обращаясь лицом к Павлу, – кислород!

 — Даю, – зашевелился Павел, торопясь приложить к носу Изольды Бенедиктовны дыхательную маску.

 — У пациентки явный инфаркт. Сделайте повторную электрокардиограмму, еще раз измерить давление, потом поставить капельницу и дать аспирин, – дал указания доктор Павлу. – Девушка, а вы сейчас пойдете в аптеку и купите все необходимое. Я  напишу  вам  список.

 Пока врач писал очень длинный перечень медикаментов аж на двух листках своего отрывного блокнота, свекровь снова порозовела, посвежела и перестала задыхаться.

 — Павел, и не разрешай ей подниматься. И тем более ходить в таком состоянии категорически запрещено. Я пока отлучусь ненадолго, смотри, чтобы все было в порядке, – наставлял доктор своего ученика.

 Мы вдвоем вышли из приемного покоя. Доктор пошел направо, а я налево – в аптечный пункт. Людей там было не так-то и много: две старушки, молодая девушка, мужчина с загипсованной рукой, и я – пятая. Стоя в очереди, я поглядывала на входную дверь, предвкушая встречу с Паулином, но он так и не появлялся. Ожидание томило. Разрядила обстановку веселая бабушка с гулькой на голове и явно вставной челюстью во рту. Пока она пересчитывала сдачу, молодая девушка наклонилась к окошку и очень тихо сказала «пачку презервативов и упаковку валерьянки». Тут то в глазах старушки прямо огонек блеснул, и она, растянув морщинистое лицо в улыбке, сказала «Зря волнуешься, дочка, это приятно!». Мужчина хихикнул, прикрывая рот, чтобы не вводить в краску молодую особу, а я…

 Я застыла на месте, как каменная жертва медузы Горгоны. На меня смотрели поникшие глаза Паулина. Он тоже остолбенел. Мы стояли и глядели друг другу в глаза, не сходя с места. Он все тот же солидный мужчина в серых брюках и белой рубашке, без галстука и без дурацкого жабо – обычный мужчина, с которым я прожила 6 лет. «Надо начинать реветь» – подумала я. И закрыв глаза рукой, я словно опять перенеслась в то ужасное время на реке: вода, брызги, перевернутая байдарка, страх и отчаянье…

 — Валенсия, – Паулин неожиданно обнял меня, прижимая к себе. – Почему ты здесь? – его глаза округлились, он держал меня за плечи, и я ощущала, как сильно дрожат его руки.

 — Случилась беда, – я растерялась, не знала, как и сказать: или сначала о «несчастном случае» или об инфаркте Изольды Бенедиктовны?

 — Елисей? Он здесь? – в его глазах была надежда, переживание и холодный блеск скупой слезы.

 — Нет, – разочаровала я его. – Елисея здесь нет. Мы были на реке, катались на байдарках, и… (я мастерски играла свою роль).

 — Валенсия, не говори больше ничего, – Паулин плакал. Он по-настоящему рыдал, мак мальчишка, у которого отняли любимую игрушку, которого обидели, унизили или даже побили. Он был жалок. Его не волновало, что мы находимся в общественном месте, что на него смотрят удивленные люди, для него словно никого вокруг не было – только я.

 — Паулин, – я хотела вырваться из его крепких объятий, но он не отпускал меня. Он стал передо мной на колени, уткнувшись в живот, по-прежнему крепко сжимая меня сильными руками и не переставая громко плакать.

 На нас уставились и старушки, и девушка с валерьянкой, и мужчина с загипсованной рукой, и две медсестры оцепенели, как две жирные утки при виде охотника, а кто за нами еще наблюдал, можно было только догадываться.

 — Давай забудем всё, – умолял меня Паулин обрывающимся голосом, – прости меня, прости дурака. Я был слеп, зол. Ревность меня ослепила.

 — Встань сейчас же, на нас смотрят люди, – мне было неудобно продолжать этот спектакль, но Паулин неугомонно продолжал просить у меня прощенья.

 — Я не должен был так поступать, – он почти кричал, – ведь я люблю тебя. Я должен был пожелать тебе счастья и отпустить. Отпустить, не смотря на свою боль из-за твоего предательства. Но я не смог. Я слабак. Я ничтожество. Я опустился до мести, и по моей вине мы потеряли нашего сына. Если ты простишь меня, я обещаю любить твоего ребенка, которого ты носишь под сердцем, как своего. Я буду любить его, так как любил Елисея. Мы навсегда забудем эту ужасную историю с Дюжесилем, и начнем сначала. Уедим в другой город, в другую страну, где ничто не напомнит нам о нашей утрате. Только прости меня. Прости, – и он обессилено опустил руки, глядя на меня снизу вверх. – Прости.

 — Прости его, – аплодировали окружающие, как в цирке. – Он тебя любит. Не будь такой жестокой.

 Но они то не знали, что по вине этого человека едва не утонул мой ребенок. Им не довелось видеть, как их сын идет ко дну. А я пережила эти  ужасные события. И будь Елисей мертв, я бы ни на секунду не задумалась над просьбой «прости». Я бы развернулась, и ушла, сказав «нет». Но тогда мне стало жалко Паулина, и я нерешительно смотрела по сторонам, натыкаясь на любопытные взгляды собравшихся зевак.

 — Я не смогу тебе простить убийства. Ведь ты УБИЙСТВО имел в виду, когда сказал «я опустился до мести»? Ты хотел избавиться от Люсьена? – я стала жестче, «никакой жалости» – повторяла я себе.

 — Прости, я виноват, – Паулин наконец-то встал. – В том несчастном случае должен был погибнуть только Дюжесиль, – он говорил негромко, чтобы посторонние не слышали его признаний. – Но болван, которому я поручил столь серьезное дело, допустил одну очень большую ошибку: он утопил и моего единственного сына.

 Все необходимые доказательства о причастности Паулина Перольского к заказному убийству, обыгранному как несчастный случай, были получены, и мне не было больше смысла играть роль, но и успокаивать Паулина не входило в мои планы. Екатерина Степановна сама все ему расскажет, когда настанет время. И я молча отошла в сторону к окошку аптечного пункта.

 — Все по списку, пожалуйста, – я протянула те два листочка с непонятными записями доктора.

 Паулин снова оказался рядом. Он уже не плакал, но вид у него был по-прежнему измученный.

 — Валенсия, ты что заболела? Зачем тебе столько лекарств?

 — Это не мне. У твоей мамы инфаркт, – ошарашила я его еще одной плохой новостью.

 — Мама? Она здесь? – в его глазах вновь мелькнул огонек, и сразу же погас. – Как она?

 — Плохо. Доктор говорит, она может умереть. Изольда Бенедиктовна очень переживает,  что надоумила тебя  поквитаться  с  Люсьеном.

 — 634 гривны 48 копеек,  – громко и отчетливо потребовала фармацевт.

 — Вот возьмите, – я протянула 650 гривен.

 — Ты привезла маму сюда? – Паулин вопросительно смотрел на меня.

 — Нет. Её привезла машина скорой помощи, а я их вызвала, когда Изольде Бенедиктовне стало плохо.

 — Ваша покупка, чек и сдача. Следующий, – недовольная женщина бросила на нас неприветливый взгляд.

 — Ты была у нас дома?

 — Да. Тебя это удивляет? – я взяла пакет с тяжелыми ампулами для капельницы, трубками, шприцами, таблетками и пузырьками с разным содержимым, и мы вдвоем пошли по направлению к приемному покою.

 Раскаянье  царицы  Была холодною царицей,  и льдом бесчувственным глаза,  надменно перейдя границы,  испепеляли образа  иллюзии семейной чаши,  не сохраненного тепла...  И льётся ручеёк журчащий,  роняя капли, но не зла.  В глазах её нет больше злости,  и синевой дрожат уста...  Мы в этом мире только гости,  и правит нами красота.  Слезами с айсберга вершины  горячий движется поток;  у королевы прежней силы  осталось только на глоток  отчаянья и сожаленья  ей порожденной нелюбви  на почве вечного сомненья  в голубизне её крови.  Изольда! Снежная царица  со льдом бесчувственным в глазах  сияла светом, как жар-птица,  раскаявшись во всех грехах.

 Изольда Бенедиктовна тихо лежала в приемном покое и смотрела в потолок. Лишь голос сына вернул ее к реальности, и она протянула к нему руки.

 — Это я во всем виновата, – причитала она, – нет мне прошенья за содеянное преступление.

 Паулин обронил лишь несколько слов: «Мама, тебе нельзя волноваться», и доктор любезно попросил нас удалиться, так как мы негативно влияем на самочувствие его пациентки. Свекровь все еще тянула беспомощно руки, желая остановить сына, но мы все-таки вышли в широкий светлый коридор.

 За чистыми окнами стоял ряд автомобилей, среди которых была и черная Alfa-Romeo. Паулину оставалось совсем недолго наслаждаться свободой. Он опечаленно опустил голову и, ступая по блестящим плиткам, с каждым шагом все ближе и ближе приближался к финалу этой истории. Рука об руку мы вышли в дворик, где нас уже поджидали оперуполномоченные.

 Екатерина Степановна модельной походкой, словно она дефилировала по подиуму, а не готовилась задержать преступника, шла прямо на нас. Паулин поднял голову и с достоинством взглянул в восхитительные глаза женщины в погонах. Потом он перевел взгляд на меня. В его глазах застыл немой вопрос: «Это ты вызвала милицию?» Но с губ не сорвалось ни слова.

 — Паулин Борисович Перольский, вы обвиняетесь в организации убийства Люсьена Дюжесиль, – и на его руках с металлическим треском захлопнулись стальные браслеты.

 Паулин не сопротивлялся. Он еще раз посмотрел мне в глаза. В них было столько боли и отчаянья, как у кота в сапогах со «Шрека», любимого мультфильма Елисейки. Он больше не вызывал у меня ни злости, ни ненависти, только жалость.

 — Уведите его в машину, – распорядилась Екатерина Степановна мягким голосом, словно воспитательница детского сада, а не капитан милиции.

 Я аккуратно сняла камеру-пуговичку и вернула её следователю. Паулин тогда еще не догадывался, что его признание было записано. Всему свое время. Ему предстояло так же узнать и хорошую новость, что наш сын не пострадал во время «несчастного случая» на реке.

 — Валенсия Викторовна, поезжайте пока домой, отдохните, – спокойный голос леди-капитана прервал мои мысли. – И, пожалуйста, просмотрите файлы вашего мужа. Если обнаружите что-то важное, обязательно дайте мне знать.

 — Хорошо, Екатерина Степановна, – ответила я, хотя мысленно я все-таки надеялась, что никаких компрометирующих Паулина документов я не найду. Мне не хотелось обвинять его во всех грехах, но я и не отказывалась верить в его причастность к тем четырем убийствам и поджоге, о которых рассказывала следователь.

 — И вот еще что, – Екатерина Степановна уже хотела идти к машине, – избавьтесь от этого телефона, смените номер, а мы с вами еще непременно свяжемся. И пока не покидайте город, вы нам еще нужны. А сейчас –  до свиданья, Валенсия Викторовна.

 — До свиданья.

 Загудел мотор, и Alfa-Romeo двинулась с места, увозя Паулина в следственный изолятор (СИЗО) дожидаться суда. Облегченно вздохнув, я оглянулась назад. Изольде Бенедиктовне всем, чем могла  – помогла, да и доктор попросил оставить её в покое, поэтому я решила прогуляться по городу и за одно проведать своих коллег в издательстве.

 Весеннее солнышко припекало спину, шелестела молодая листва, а я не спеша, стучала каблучками по тротуарной плитке, наслаждаясь теплом и наконец-то появившимся спокойствием. Когда я уже была почти на месте, из-за поворота вышла весьма интересная фигура в синем платье явно неподходящем по размеру и синей шляпке, натянутой по брови. Люди тыкали в неё пальцами и смеялись, а та особа, растянув тонкие губы, как ни в чем не бывало, пела песенку старухи Шапокляк:

 Кто людям помогает - тот тратит время зря.  Хорошими делами прославиться нельзя.  Поэтому я всем и каждому советую  Всё делать точно так,  Как делает старуха по кличке Шапокляк.  Как делает старуха по кличке Шапокляк!  Кто людям помогает - тот тратит время зря.  Хорошими делами прославиться нельзя  Прославиться нельзя, прославиться нельзя.  (Успенский Эдуард Н. *1937)

 Это была Мария Григорьевна – крупная мощная женщина, решившая покрасоваться в синем наряде с плеча «великодушной» Изольды Бенедиктовны. На ней были и белые перчатки, хотя белоснежной чистотой они уже не сверкали, и белая сумочка в виде маленького чемоданчика, которой Мария Григорьевна размахивала, как школьница. А элегантная шапочка, которая подчеркивала знатность моей свекрови, обезумевшей женщине и вовсе не шла, наоборот, она в ней смотрелась глупо и смешно. Платье едва не трещало по швам, талия была завышена, а в плечах оно было узким. Зато элегантное и модное, – так, наверное,  думала  «интеллигентка»  Мария Григорьевна.

 Она порхала над тротуаром, радостно напевая песенку Шапокляк и никого вокруг не замечая. Когда я подошла ближе и наши взгляды все-таки пересеклись, Мария Григорьевна скривилась, будто её заставили проглотить ложку жидкого рыбьего жира, и, выпрямив спину, прошла мимо меня, гордо поднимая нос кверху.

 

Глава 12

 26 мая 2011 года

 И снова Одесса встретила меня моросящим дождем. Холодные капельки как иголочки ударяли по открытым плечам, а я окрыленная предвкушением встречи со своими любимыми, неслась вперед, никого и ничего вокруг не замечая.  От железнодорожного вокзала до нужной мне остановки я добралась трамваем, и уже по улице Ивана и Юрия Липы, внимательно рассматривая номерки на заборах, радовалась, что я уже близко-близко и может быть через несколько минут смогу обнять и расцеловать своих мужчин. Казалось, вместе со мной радовалось и небо. Высокая красочная радуга изогнутым коромыслом повисла над зеленеющими умытыми майским дождем садами. Радуга! А ведь это добрый знак, – подумала я. Ведь даже в Библии есть о ней упоминание: радуга появилась после всемирного потопа, как символ прощения человечества (Быт. 9:13-15). Прощение!

 Над цветущей клумбой парила удивительной красоты большая бабочка. Её крылья, словно нарисованные талантливым художником цветы, привлекали к себе внимание причудливой окраской. Неспроста в древности считали, что бабочки произошли от цветов, оторвавшихся от стеблей растений легким дуновением ветра.

 Когда на сердце радость, весь мир кажется необычайно красивым. И даже лужи на асфальте, и проплывающие в них отражения облаков, и солнечный луч, пробивающийся из-за серой тучи. И делая вздох полной грудью, хочется пуститься в пляс с той же бабочкой, и летать над одурманивающими пионами, и … наслаждаться жизнью. Жаль только, что бабочки живут недолго.

 Опустившись на землю, я резко остановилась. Стоп! Дом № 9 – я уже пришла.   Не нужно было специально прислушиваться, чтобы узнать смех моего маленького весельчака. Я осмотрелась. За забором густо росли виноградные лозы, укрывая от посторонних глаз небольшой дом. Современная беседка, с зеленой полупрозрачной крышей защищала чистый дворик от дождя. Кругом зеленела сочная густая трава, и лишь узкая тропинка из квадратных плит 30х30 вела сквозь старый виноградник к дому. Калитка даже не скрипнула, когда я нерешительно ступила через порожек, подумав о собаке. Но даже собачьей будки нигде не было видно.

 Детский смех слышался все яснее и звонче. И не только детский! Люсьен играл с Елисеем в песочнице под навесом. Они вдвоем построили чудный замок, хотя это больше было похоже на гараж. Вокруг были разбросаны машинки без колес, одноногие и однорукие роботы, а в руках Люсьена типа «совершал посадку военный бомбардировщик с поломанным крылом».

 Люсьен был в  сексуальных шортах ниже колена. Они подчеркивали его стройное атлетическое тело: узкие бедра, широкая спина и плечи, накачанная грудь и кубики пресса, сильные загорелые руки… Ах! Любовалась бы и любовалась! На карманах поблескивали металлические пуговицы, вшитые для декора массивные молнии, а снизу  болтались завязанные шнурки, касаясь кучерявых светлых волос на икрах. Наконец-то самолет удачно приземлился, и Елисей, все еще меня не замечая, взобрался к Люсьену на спину, и, управляя своим красным вертолетом с большими круглыми глазами, пытался озвучить рев мотора, при этом постоянно хихикая. Со стороны приятно было за ними наблюдать: они оба веселились, как дети!

 — Меня к себе примите! – я нарушила их идиллию.

 — Мамичка! – моё маленькое солнышко с распростертыми объятьями кинулось мне на встречу.

 — Валенсия, – Люсьен, струшивая песок, за миг тоже оказался рядом.

 Я смотрела в их лица. Глаза: такие чистые озорные у Елисея, и соблазнительные у моего «сладкого греха» – Люсьена Дюжесиль. Улыбки: нежная и радостная у сына, счастливая и обворожительная у  «завоевателя моего сердца». Они оба целовали меня, не соперничая, по очереди, и я отвечала им крепкими объятиями и звездопадом самых горячих поцелуев!

 — Мамичка, а почему ты была не с нами тогда на речке? – спросил Елисейка, обнимая меня крепко за шею, как маленький жучок, который вцепился в листочек, чтобы не упасть вниз.

 — Меня с собой не взяли дяди-водолазы, – ответила я, щелкнув по маленькому носику пальцем. – А тебе было не сильно страшно под водой?

 Люсьен забрал Елисея с моих рук, но мы все равно стояли рядом: Люсьен одной рукой обнимал меня, другой держал малыша, а я обнимала их обоих.

 — Сначала я испугался, но потом мне даже понравилось, – ответил ребенок, хлопая в ладоши. – Мы плавали в подводной лодке! – он четко произносил слова, что у меня было такое чувство, что мы не виделись целый год.

 — А если бы вы знали, как страшно было мне, когда вы стали уходить под воду. Я очень-очень боялась, что вы на самом деле тонете. Даже больше, – я не сдержала нахлынувших слез, Люсьен нежно целовал меня в висок, поглаживая рукой по спине. – Я ныряла за вами, хотела найти, спасти, поднять на поверхность. Но вас нигде не было. Я думала, что потеряла вас навсегда.

 — Все, любимая, не плач, не вспоминай о грустном. Мы же все-таки живы, – Люсьен прижал меня к себе крепче. – Теперь мы никогда не расстанемся.

 — А как же папа? – неожиданно Елисей вспомнил о Паулине. Хотя, что в этом удивительного? Паулин родной отец моего сына.

 — Малыш, твой папа совершил очень нехороший поступок, и даже не один, и за это государство его наказало лишением свободы. Ты теперь увидишь папу нескоро, потому что его не выпускают на улицу – он наказан. 

 — Его поставили в угол? – спросил Елисей,  делая удивленное лицо.

 — Да, и стоять ему там придется долго, – ответила я, вытирая слезы, все еще вспоминая ту ужасную историю на реке, и электронные файлы, о которых я так и не рассказала Екатерине Степановне, сделав вид, что ничего не нашла.

 — А пока папа стоит в углу, Люсьен будет вместо него? – маленькая почемучка стала задавать слишком много вопросов.

 — Да, малыш. А ты не хочешь погулять в песочнице? 

 Люсьен опустил его вниз, и Елисей побежал собирать игрушки, разговаривая сам с собой. А я достала из сумочки ксерокопию решения суда о разводе, где черным по белому было написано:

 РЕШЕНИЕ

 ИМЕНЕМ УКРАИНЫ

 … Поэтому иск о расторжении брака подлежит удовлетворению. На основании изложенного и руководствуясь ст. 110, 112 СК Украины, ст. 15, 30, 62, 202 ГПК Украины суд решил:

 Брак … расторгнуть.

 Решение вступит в законную силу 25.07.2011г.

 — Я уже почти свободна! Смотри, – и протянула Люсьену листок.

 Он пробежал по нему глазами:

 — Значит, через месяц мы сможем подать заявления в загс! Надеюсь, Валенсия Викторовна, вы еще не передумали связать свою судьбу с несчастным поэтом, потерявшим покой и сон из-за ваших колдовских глаз и огненно рыжих волос?! – его руки страстно скользили по моей спине, а горячее дыхание обжигало губы.

 — Поцелуй же меня, околдованный принц, не томи ожиданием, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю.

 Не успела я договорить, как упругие пухлые губы нежно коснулись приоткрытого рта. Мелкая дрожь пробежала по телу. Это так сладко – целоваться с любимым человеком! Люсьен ласково затрагивал языком мои губы. Сначала ненастойчиво, будто несмело, но с каждой секундой его поцелуи становился все ярче, как фейерверк в ночном небе. В нем закипала страсть, и я это чувствовала! Дав волю рукам, я сжимала его крепкую сильную грудь, осторожно, стараясь не оставлять отметин острыми ногтями.  Люсьен крепко прижимал меня к себе, так что я обо всем забывала.

 Но, все-таки приоткрыв глаза на миг после очередного поцелуя, я резко встрепенулась, как птица, которую неожиданно что-то встревожило.

 — Это что за сирена-искусительница?

 За невысоким забором молодая соседка в бикини развешивала мокрое бельё, пластично нагибаясь к лежащему у ног тазику со стиркой. Я не видела её лица, но, судя по фигуре, соседка была моего возраста, и отличалась «аппетитными» параметрами.

 — А! Дашка, – ответил Люсьен, мельком бросив взгляд в сторону. –  Соседка твоей подруги Ирины. Именно у неё был ключ от дома. Любезная хохлушка,  – ответил Люсьен, пристально глядя мне в глаза и улыбаясь, точно читал мои мысли.

 — Она всегда ходит голая? Даже после дождя?

 — Ха-ха, – Люсьен рассмеялся, и эта Дашка искоса посмотрела в нашу сторону, блеснув огоньками черных глаз. – Ты что ревнуешь, моя прекрасная Миледи?! Ты единственная! Самая-самая! Неповторимая! И я тебя люблю! – его руки подхватили меня, и я закружилась в воздухе, как на карусели. Я радостно смеялась, обвивая руками напряженную шею Люсьена.

 Соседка, развесив белье, скрылась за зеленым садом. Я и думать о ней перестала, когда рядом со мной был желанный мужчина, по ласкам которого я ужасно соскучилась…

 Елисей тихонько посапывал под моим крылышком. Дневной свет ему вовсе не мешал крепко засыпать и в садике, и дома, и в незнакомой обстановке. Мой маленький ангелочек засыпал по расписанию.

 В дверном проеме появилась фигура Люсьена. Он ждал меня. Его светло-пшеничные волосы были влажными от вновь начавшегося дождя. С волнистых завитков падали холодные капельки воды, а серые глаза  излучали тепло.

 Осторожно встав с мягкой прогибающейся кровати, я пошла ему на встречу, слегка покачивая бедрами, скрытыми под тонким халатиком. За нами тихо захлопнулась дверь. Люсьен прижал меня в стене, покрывая шею и плечи ненасытными поцелуями. Запах его тела и все тот же аромат муската и фиалки возбуждали. Легкий халатик невесомым перышком упал к ногам, открывая обезумевшим от желания глазам Люсьена черное кружевное белье. От прикосновений его сильных и одновременно нежных рук у меня пошли мурашки по коже. Люсьен провел горячими ладонями по плечам, предплечьям, стараясь согреть. Он страстно массировал жаждущую ласки кожу. Я ощущала его напряжение, нетерпеливое желание овладевало нашими телами. Неистовые потоки флюидов страсти увлекали нас в бурлящий водоворот чувств. Я уже была готова к любовным утехам, но Люсьен вдруг отстранился.

 — Секундочку, – он, тяжело дыша, включил магнитофон, и атмосфера любви и желания тихими, но особыми музыкальными вибрациями, окунала нас еще глубже в потоки интима и сближения. Под чарующие ноты «Enigma», пропитанными чувственностью, его рука вновь легла мне на талию.

 Очередной прилив любовных сил я ощутила, когда уже на разложенном диване Люсьен опытными ладонями начал поглаживать округлости груди, все еще спрятанные под просвечивающимся бюстгальтером. Я замерла, боясь пошевелиться от наваждения, а Люсьен все смелее и настойчивее ласкал мое тело. Бельё, как лишние детали, полетело в разные стороны. И мой страстный любовник сжимал меня в своих крепких объятиях, беспощадно зацеловывая податливые губы, шею и грудь.

 Люсьен играл со мной, продлевая наэлектризованные желанием минуты.  Его руки блуждали по всему телу под чарующую мелодию «The Rivers Of Belief». Одной рукой я трогала его густые шелковистые волосы на затылке, другой – скользила по спине. Шорты, – они явно уже должны были небрежно валяться на полу, но Люсьен все еще не расстегнул их, видимо, это придется сделать мне, – подумала я, и решительно коснулась холодной молнии на ширинке.  Люсьен замер на месте, позволяя освободить ущемленного теснотой обтягивающих шорт изголодавшегося по женской ласке зверя…

 

Глава 13 

 Наше священное ремесло  Существует тысячи лет...  С ним и без света миру светло.  Но еще ни один не сказал поэт,  Что мудрости нет, и старости нет,  А может, и смерти нет.  Анна Ахматова (1889-1966)

 10 июня 2011 года

 И снова скорый поезд вез нас на всеукраинский фестиваль русской поэзии. На этот раз мы были втроем: Люсьен, я и Елисей. И под убаюкивающий стук колес я могла спокойно подумать о своей жизни.

 После отпуска Люсьен Дюжесиль так и не  возглавил географический факультет киевского национального университета имени Т.Шевченко. Вместо руководства учебной и воспитательной работой мой нежный принц, а он же и профессор-преподаватель был вынужден внести большие корректировки в свою жизнь и заняться продажей своей однокомнатной квартиры в Киеве, чтобы купить для нашей будущей большой семьи трехкомнатную квартиру в Житомире. Именно там мы и решили окончательно обосноваться.

 Люсьен познакомил меня со своей мамой. Ольга Дюжесиль оказалась довольно энергичной и милой особой, которой были свойственны и княжеские замашки, и простонародное великодушие. Ольга – великая княгиня! Первая свекровь была «герцогиня» Изольда: холодная и расчетливая, а вторая – мудрая женщина с доброжелательной улыбкой и такими же теплыми глазами, как у Люсьена.

 Поезд неторопливо приближал нас к Моршину – курортному городу на Прикарпатье (Львовская область), прославившемуся далеко за пределами Украины чистейшей и обогащенной полезными минералами и витаминами водой, из-за лечебных свойств которой, город ежегодно посещают тысячи туристов. 

  Вокзал утопал в буйстве зеленых красок. Радовали взор чистые газоны, белые бордюры, стройные березки вдоль аллей. А слух приятно ласкали певучие голоса улыбчивых горожан. На большой вывеске было написано: «Бажаєте позитивних емоцій і радості життя? Моршин готовий дати Вам значно більше! Ласкаво Вас просимо!»

 Но с небольшим огорчением нам все-таки пришлось столкнуться. В санаториях все номера были забронированы заранее. И в современных, возведенных по европейским стандартам, и в старых еще советских здравницах свободных мест не оказалось. Мы вынуждены были остановиться в мини-гостинице, дабы не «гулять» по городу с чемоданами. Центр курорта великодушно ожидал желающих отдохнуть, предоставляя большой выбор маленьких отелей со стандартными номерами и «полулюксом» со всеми удобствами.

 Мы расположились в отеле «Confort de Mask», расположенном на втором этаже торгового центра. Это была небольшая комната со светлыми стенами и большим окном, занавешенным тонкой белой гардиной с выбитыми крупными цветами. Никаких излишеств не было: только большая двуспальная кровать, по бокам две тумбочки, небольшой диванчик (как раз для Елисея), шкаф и холодильник.

 Владелец отеля, невысокий худощавый мужчина с густыми черными усами и лысеющей макушкой любезно помог нам донести вещи, увлекательно рекламируя свой родной город:

 — Вы знаете, какие здесь пейзажи!? А вы не были у нас прошлой зимой? О! Если бы вы видели нашу снежную сказку, когда снежинки танцуют в небе и время, словно замедляет бег! В Моршине все располагает к отдыху! Наша вода способна слабому дать силы, а сильному  подарить еще и душевный покой…

 Мы оставили вещи в номере, и пошли гулять по солнечному городу, процветающему в живописной долине в окружении старых сосновых и смешанных лесов. За тихой речкой Березницей возвышались зеленые хребты девственного леса. Веяло сонной тишиной и спокойствием. Удивительная природа, как с картинки, шептала дуновением летнего ветра «Жизнь прекрасна!» В малахитовых рощах дубы-великаны грозно возносились над безмятежностью, а рыжие белочки бесстрашно подходили к людям и брали из рук сухарики, протягивая свои маленькие лапки.

 В небольшом заповеднике за плетеным забором бегали черные пушистые козочки. Люсьен взял Елисея на руки, чтобы наш малыш лучше мог рассмотреть диких животных. Олень терся большими рогами о старую сосну, мама-олениха  с маленькими смешными оленятами «Бэмби» жевали сено, не обращая ни на кого внимания. И лишь когда девочка с двумя хвостиками из тоненьких волос усердно забарабанила  толстой палкой о забор, приговаривая «А ну, павлин, быстро распуши свой хвост!», все олени подняли мордочки и стали смотреть по сторонам, как будто думая «И зачем так стучать?»

 Красивый павлин, но, наверно, не от испуга все-таки, распустил свой роскошный хвост, напомнив мне кружевное жабо на рубашке Паулина. Не хотелось омрачать день неприятными воспоминаниями, но павлины и раньше ассоциировались у меня с бывшим мужем. Павлин, Паулин – звучит почти одинаково.

 От одного ограждения мы подходили к другому, любуясь и белыми пушистыми кроликами, и колючими ехиднами, и трусливыми страусами с перепуганными гримасами и, словно от страха к своей тени, выпученными глазами.

 Большую часть дня мы провели в лоне ошеломительной природы, среди высоких гор, густых лесов, зеленеющих лугов, парков и аллей, напоминающих человеку о райском саде. Мы не успели обойти весь Моршин вдоль и поперек. Но основные достопримечательности все же облюбовали: источники «Бонифаций» и «Магдалена», грязелечебница и бювет минеральных вод «грибок» (символ Моршина), санаторий «Мраморный дворец» – самый популярный среди отдыхающих, и другие. Недалеко красовался и стеклянный Дворец Культуры, в котором на 11-15 июня было запланировано проведение всеукраинского фестиваля русской поэзии.

 Вероятно, ни один человек  не может быть поэтом,  не может даже любить поэзию,  если он, хотя бы в малой степени,  не душевнобольной.  Томас Маколей (1800-1859).

 11 июня 2011 года

 Во многих городах Украины нет ни театра, ни кинотеатра, но есть Дворцы Культуры, в которых хоть изредка, но проводятся различные массовые мероприятия. Моршин – один из таких городов, где все еще поддерживают высокий уровень культуры общества.

 Замечательные писатели, поэты-лирики, прозаики,  авторы современных песенных текстов, талантливые представители литобъединений и  члены Союза писателей не в первый раз собрались под крышей моршинского Дворца Культуры на фестивале русской поэзии. Помимо творческих личностей со всех уголков нашей страны, были и гости из соседних государств: делегация поэтов из Польши, члены Союза писателей из России и Белоруссии.

 Обширная программа из стихов и песен в который раз была тщательно подготовлена Мануилом Верписким – председателем комиссии  донецкого горсовета по вопросам культуры и туризма.

 Поэзия и музыка несли со сцены переплетенные чувства прекрасного, восхищения, упоения, но и заставляли задуматься над многими проблемами, как в жизни отдельного человека, так и в жизни всего общества. Молодые авторы, которым впервые довелось выступать с большой сцены перед наполненным залом, заметно волновались, но публика их поддерживала бурными аплодисментами. И в итоге все были довольны и счастливы.

   В восточном танце  Мне звездный вечер покрывалом  из тени лунного кольца  набросил шаль, как перед балом  принцессе прямо у крыльца.  И огоньками золотились  в глазах созвездий берега,  когда созвучные мотивы  бурлили в сердце, как вода  в потоках сильного теченья  любовью пройденных преград  в пути высокого стремленья  достигнуть цели без утрат.  С тобой я ни за что на свете  продолжить путь не побоюсь,  и пусть любовь всесильный ветер  вдохнет в крепчающий союз.  Поправлю шаль и смело в двери  без стука ветрено впорхну,  восточным танцем ощущений  твой океан я встрепену.  На стройном теле только звезды  из тени лунного кольца,  веди меня, пока не поздно  черпать эмоции с лица.                

 На сцену поочередно выходили не только участники фестиваля, но и чиновники из министерства образования, руководства городских округов и мер города Моршина. Писатели награждались почетными грамотами, дипломами под шквал оваций  восхищенной  публики.

 Выступали русскоязычные поэты, лились чарующей мелодией грустные песни под гитару, зрителям были представлены свежие коллективные сборники украинских авторов,  были зачитаны выборочно лучшие произведения.                     

 Свои стихотворения читал и Люсьен Дюжесиль. Женская половина поедала его глазами. Еще бы?! – восхищалась и я своим избранником, наблюдая за ним с кресла жюри, – он у меня самый лучший!

 Поэзия  объединила наши  души и тела. Поэзия! Кого-то, может, и музыка связала, как в песне советской группы «Мираж». А нас – поэзия, стихи и, конечно же, Интернет!

 

 Эпилог

 1 сентября 2011 года

 Самый волнующий день настал. И снова белая фата, пышная юбка, кружева и стразы! Остаток лета незаметно пролетел в подготовке к свадебному торжеству.

 И вот теплый сентябрьский день ярким солнцем осветил костюмированный в античном стиле праздник. Лица сотни приглашенных гостей сияли довольными улыбками. Даже Изольда Бенедиктовна, поправившись после инфаркта, танцевала в удивительном легком платье цвета шампанского с широким поясом выше талии. Она была похожа отнюдь не на снежную королеву, скорее – на одну из греческих богинь: веселую и жизнерадостную, излучающую свет глубоких голубых глаз. Родственники, друзья и коллеги с головой окунулись в увлекательное и непредсказуемое торжество свадьбы, проводимое на берегу Азовского моря, в частном доме моих родителей.

 Во время выкупа Люсьену Дюжесиль пришлось пройти настоящее рыцарское испытание. Он на белом коне, как сказочный принц несся ко мне на всех парах. Ветер играл его блестящими на солнце пшеничными волосами, белая туника, надетая поверх элегантного костюма, разлеталась по сторонам – он был неотразим! С балкона я наблюдала, как подружки остановили его, требуя доказать, что ради меня он готов сразиться даже с разъяренным львом. Был и лев, только не настоящий, были и гладиаторские бои, и серенады под балконом, и дивные мелодии свирели в исполнении Люсьена. Гости поддерживали его аплодисментами, и сами пританцовывали под романтические мотивы.

 После выкупа мы вместе с гостями поехали  в ЗАГС. Нас мчала тройка белых коней, и мы  словно на римской колеснице, отделанной под золото,  неслись по городским улицам, на удивление прохожим. Длинная вереница украшенных машин, заполонила центральную площадь, нам  восторженно кричали, подбадривая громкими овациями.

 Все было, как в сказке: и прогулка за городом, фото-сессия, и запуск белых голубей в небо, а потом праздничный фуршет. Играл живой оркестр, вместо тамады гостей развлекали герои Эллады, сатиры, кентавры, нимфы и «спустившиеся с небес» специально по случаю нашей свадьбы – греческие боги!

 Зал был украшен белыми цветами, шарами и лентами. На столах стояли глиняные амфоры с красным вином, традиционные блюда греческой кухни, салаты, нарезки различных сортов сыра, морепродукты, виноград…

 Гостям,   облаченным в просторные туники, с лавровыми венками в волосах,   скучать не доводилось: тосты, поздравления, веселые конкурсы, а потом и наш танец под романтическую греческую музыку. Лепестками роз осыпали нас «ожившие скульптуры», когда мы кружили в волшебном танце, заранее отрепетированном до свадьбы. Гости были поражены, и стоя аплодировали. Вспышки объективов, как звезды, за нами следили, увековечивая память о том знаменательном дне.

 Когда настало время бросать свадебный букет, за моей спиной собралось немало желающих его поймать: Елена Юрьевна в красном вечернем платье – шикарная дамочка невысокого роста; Ирина Николаевна в  оливковом платье с открытой спиной и широкой шифоновой юбкой, нежно обтекающей стройную фигуру; Наталья в изумительном бальном платье лилового оттенка с декоративной шнуровкой по бокам, и другие не менее привлекательные девушки в античных нарядах. Ирина Сергеевна и Марина Геннадиевна, мои коллеги и подруги уже были замужем, поэтому наблюдали со стороны.  И букет, составленный из лавровых веток и белых лилий, полетел… в руки к прыгающей от радости Ирине, в чьем доме мы с Люсьеном провели небольшой медовый месяц, не дожидаясь всех формальностей…

 И ровно в полночь, когда часы пробили 12 раз, за нами приехала все та же украшенная белыми цветами и лентами римская колесница. Люсьен держал меня за руку, а в его глазах отражались огни взлетающего вверх фейерверка.

 — Поэт и поэтесса! Вперед, вперед, вперед! – кричали нам радостно захмелевшие гости.

 И мы пошли вперед… на долгие годы…  Осенний интим  В предрассветной синеве несмело  гасли звезды, падая с небес;  в поцелуях, как в ожогах, тело  пламенело точно рыжий лес.  Желтая осенняя тропинка  в рощу соловьиную звала,  где блестели росами слезинки,  отражая свет, как зеркала.  На руках сквозь сонные деревья  ты меня пронес ветрами дней,  подаривших радость восхищенья,  утонувшей в озере страстей.  На ковер из желтых листьев тихо  опустил, целуя невпопад  кисло-сладким вкусом облепихи,  тающим во рту как шоколад.  Мой огонь с глазами лета снова  кисточку в чернила опустил,  магом в бальной маске Казановы,  разукрасив утренний массив…  Белым шелком кружевных узоров  нас укрыла осень от дождей,  паутинками над светофором,  запрещающим грустить о ней.