8 апреля 2011 год

 Утром я проснулась от ощущения тяжелой руки, сковывающей движения. Осторожно высвободившись из плена, я любовалась спящим поэтом и деканом географического факультета киевского национального университета имени Т.Шевченко – Люсьеном Дюжесиль.

 Он сладко спал. Вдох. Выдох. Вдох. Губы улыбались даже во сне, чувственные и нежные. Мой спящий принц, укравший сердце и подаривший взамен безбрежный океан любви, сказочное волшебство и незабываемые эмоции, был прекрасен и телом, душой. Льняные пряди беспорядочно спадали на гладкий лоб. Кончиками пальцев я коснулась переносицы, провела по шелковым бровям, при этом его густые ресницы лишь слегка вздрогнули. Мой нежный принц, мой бог, мой лев – котенок!

 И словно вся вселенная вращалась вокруг нас, Люсьен  – мое солнце, я его огонь, а за стенами номера космический вакуум и черное бесконечное пространство. Мы еще вместе, на одной кровати, под одним одеялом, и все остальное совсем неважно. Я гнала прочь мысли об измене, заставляла совесть отключиться, убеждая себя, что ради такого мужчины можно отклониться от моральных норм, которые уже давно почти никто не соблюдает. Но я не знала, как измениться моя жизнь после этого романа и, заглядывая в будущее, пыталась предугадать, догадается ли Паулин о моих любовных похождениях. Или он уже знает больше, чем надо?

 На столике стояли бокалы с недопитым вином, отражая утренний свет, заполняющий комнату сквозь не зашторенные прямоугольники гостиничных окон. Нужно было собираться в дорогу. Как раз зазвенел будильник, и Люсьен сразу же проснулся, открывая серые выразительные глаза.

 — Валенсия, – он неловко приподнялся, упершись локтем в подушку. Недолгое молчание, и лишь глаза говорили за нас, нежные прикосновения и поцелуй, легкий, как дуновение ветра в тихую летнюю ночь, горячий, как огонь на поверхности солнца. – Я не хочу с тобой прощаться.

 — Тс-с, давай не будем о грустном.

 — Я буду звонить, писать, – он сжимал в ладонях мою руку, покрывая нежными поцелуями. – Я буду думать о тебе, и ждать новой встречи.

 — Я отвечу на все твои письма и звонки, только не звони по вечерам, иначе мне придется каждый раз искать оправдания перед мужем. А встретиться мы сможем 10 июля в Моршине на всеукраинском фестивале русской поэзии.

 — Но сегодня только 8 апреля, – его взгляд сразу погрустнел, – два месяца в ожидании очередной встречи будут тянуться вечностью.  Может, мы все-таки сможем увидится раньше? – его глаза блеснули озорными огоньками, а сильные руки нежно прижали меня к груди.

 — Я ничего не могу обещать. Скажу только, что буду помнить о тебе всегда, и 10 июля обязательно приеду в Моршин, – мне вовсе не хотелось огорчать Люсьена, но я боялась  прогнозировать продолжение наших  не  планируемых  отношений.

 — Я буду там, где будешь ты.

 Еще один поцелуй, и полчаса на сборы.

 Апрельское небо грустило вместе со мной. Низкое, в ватных облаках. Оно омрачало и без того унылые мысли. Вовсе не хотелось прощаться, расставаться, сдерживать себя, чтобы не броситься ему на шею, вместо того чтобы с равнодушным видом помахать рукой на прощанье. Но я должна была сесть в тот поезд. Должна. Потому что дома, за 700 км от Одессы меня ждали: мой маленький сын, которому я нужна, мой муж, которого я когда-то любила. Когда-то. Теперь все иначе.

 Никто не обращал на нас внимания. Чужие безразличные лица спешили по своим делам. Люди. Они были как муравьи. Но даже на пироне среди кишащего муравейника, мне было одиноко.   Передо мной горели звезды уже любимых серых глаз. В них проплывали облака, и отражался океан души поэта. Как же больно прощаться. Увидимся ли мы снова? Или этот образ всегда будет со мной, но только необъятной тенью, коротким эпизодом из жизни, кусочком неподдельного счастья, самым красивым воспоминанием, нарушенным запретом, сладким плодом искушения, болью в девичьем сердце, несбыточной мечтой?

 — Валенсия, мне будет не хватать твоей улыбки, – Люсьен согнутым указательным пальцем поднял мой подбородок, коснулся нежно губ, – мы расстаемся только на время, только на время.

 — Тогда «до свиданья», – прошептала я, собираясь уходить (до отбытия поезда оставалось всего несколько минут).

 Мне не хватало сил сдержать нахлынувшие слезы. Мы знакомы всего-то два дня, а такое чувство, что всю жизнь.

 — Постой, – Люсьен остановил меня, вытер слезы губами, ладонями, жарко поцеловал, и сказал то, чего я даже не надеялась услышать. Всего три слова! Три коротких слова, несущих в себе всё самое прекрасное на Земле  – ЛЮБОВЬ! – Я тебя люблю!

 О, боже, и что мне теперь делать? – молнией вспыхнуло в голове. Я в замешательстве. Миг, секунда, две. Его глаза напротив, неловкая тишина, ожидание ответа. А у меня и дар речи от волнения пропал.

 — Люсьен, – еле смогла произнести.

 — Я не требую ничего, – ровным вдумчивым голосом продолжил Люсьен, – но ты будешь моей,   потому что  мы созданы друг для друга.

 — Мне пора, прости. Я не могу сказать «я тебя люблю» потому что еще до конца не уверенна в этом. А то, что я безумно увлечена тобой, ты и без слов знаешь. Время все расставит на свои места. Мне было с тобой хорошо, – я вовсе не хотела его обидеть, но серые глаза наполнились такой грустью, как у бездомного привокзального щенка, потерявшего свою маму.

 Наши руки разомкнулись. Люсьен Дюжесиль остался позади, и я успела лишь махнуть рукой, прежде чем вагон тронулся. Всё. Закончилось моё романтическое приключения по Одессе. Стало печально и горько до слез. Опять слезы. И почему я не сказала ему «я тебя люблю»? Люблю! – шептала я, но он меня не слышал.

 … Сколько мыслей вертелось в моей голове? А главная из них: как вести себя с преданным мужем. Делать вид, что ничего не случилось у меня вряд ли выйдет. Ничего не говорить? А если он уже все знает? Если та ненормальная Мария Григорьевна вправду шпионила за мной? Еще и Изольда Бенедиктовна у нас, та еще проныра, с ней ухо нужно держать востро. Малыш, Елисейка! Он обрадуется пушистому медвежонку, эта игрушка у нас будет общей!

 Люсьен! Я не могла не думать о нем. Для меня он был самым лучшим: умным, красивым, любимым! Но нашу разлуку я воспринимала двояко. С одной стороны, я хотела бы улететь с ним на самую далекую планету, забрав с нами Елисея. Нас никто бы не осуждал, не навешивал ярлыки, мы бы просто пропали без вести для целого мира. Мы были бы вместе, и никогда не прощались бы надолго. Но с другой стороны, расставанием мы проверим наши чувства. На самом ли деле это любовь, а не буря страсти? А поскольку увлечения чаще всего не носят долговечный характер,  то разлука здесь как не зря кстати. И пусть я буду обвинять себя за слабость, винить в содеянном или том, чего, наоборот, не сделала  – каждый человек имеет право на ошибку, и я не исключение.

 Практически все время пребывания в пути я «читала» книгу Артура Конан Дойла. Но на самом деле мои действия вовсе нельзя было назвать чтением. Лишь попутчикам по купе могло показаться, что я читаю. На самом деле я только водила глазами по страницам, даже забывая вовремя их переворачивать. Мои мысли были далеко от описываемых автором детективных историй, тем более эту книгу я уже знала, чуть ли не наизусть. Я размышляла о своем. А поскольку со мной в купе были посторонние люди, с которыми мне отнюдь не хотелось общаться, я делала вид очень увлеченного читателя.

 Еще при входе в купе о каждом из попутчиков у меня сложилось свое мнение. Молодая особа, вульгарно изрисовавшая свое лицо, нервно курила прямо у окна, не соизволив даже выйти в специально отведенное место для курения. Пропитым и прокуренным голосом она кому-то рассказывала то о каких-то заказах, то о финансовых трудностях. Слушать её было совсем неприятно. Молодой человек в черной футболке с непонятными аббревиатурами и изображениями черепов, сделал ей замечание. Мол, «не пошли бы вы решать свои проблемы за дверь», но она лишь пустила облачко дыма ему в лицо. Тогда вмешался второй мужчина. Он выхватил из её рук и телефон, и дымящийся окурок, который затушил черным ботинком прямо посреди купе. А телефон отключил со словами «Захочешь потрепаться, выходи в тамбур. Я не намерен всю дорогу выслушивать чужие проблемы. Усекла?», и  вложил  его в верхний карман её желтой ветровки.

 С попутчиками мне явно не повезло. Все были очень подозрительными, и рядом с такими людьми можно было задуматься не только о сохранности ценных вещей, но о личной безопасности. Мне не нравились косые взгляды этой «продавщицы» с красными губами. Она с завистью смотрела на мой французский маникюр и золотые кольца. У неё то руки были шершавыми, и облупленный лак на грязных ногтях ничего положительного не мог сказать об этой наспех разрисованной особе. Хорошо, что у меня была нижняя полка, и дорожную сумку я поставила в ящик под свое сидение.

 Молодые люди, похоже, нашли общий язык. Тот, что типа панк, рассказывал и до какой станции ему ехать, и сколько ему довелось заплатить за билет, и какую очередь пришлось отстоять. Второй был менее общительный, серьезный, даже злой, грубо изъясняющийся, и на его руке я заметила зеленеющую часть татуировки (что мне не понравилось). Изредка поднимая на них глаза, я сравнивала их жесты, мимику, и было ясно, что со вторым шутить нельзя. Это уловила и девушка в желтом. Может, поэтому она и лежала тихо на верхней полке над мужчинами, щелкая семечки и бросая косые взгляды в мою сторону. И с этими людьми мне предстояло провести весь день.

 Первый представился Евгением по прозвищу Джип. С  детства увлекается тяжелой музыкой, кумир – Курт Дональд Кобейн (вокалист, гитарист американской группы Nirvana). Второй,  называя себя Гиви, рассказывал, как мне показалось, выдуманную и заученную  историю  о своей ученой степени в области археологии. Магистр! Чуть ли не доктор наук!

 — Девушка с книжкой, давайте знакомиться, – обратился ко мне Евгений, расчесывая свои длинные волосы деревянным гребешком.

 — Оливия, – ответила я не задумываясь, назвав себя именем одной из героинь Конан Дойла, – лишь на несколько секунд подняв глаза.

 — Мальчики, а со мной познакомиться вы не желаете? У меня есть две бутылки водки! Может по рюмашке? За знакомство! – растрепанная амазонка с боевой раскраской на лице без доли грации спустилась вниз.

 Естественно, мужчины не отказались. И уже через какое-то время эта троица во всю ржала над рассказами Джипа о его любовных похождениях. Я же на отрез отказалась принимать участие в их, мягко говоря, скромном застолье: литр водки, начатая пачка семечек, два пирожка и горстка сосательных конфет.  А вот парни в благодарность за выпивку чуть ли песни не пели для щедрой Берты с красными губами. 

 Развеселая «продавщица» о себе ничего не рассказывала, в прочем, как и я. А вот у мужчин она выведала и сколько у них с собой денег, и что ценное есть у них при себе, а в итоге предложила им сыграть в дурака, и одурачила их не по-детски. Вот это талант! – удивлялась я её умению зарабатывать, когда она пересчитывала пресс украинской валюты. Расход – две бутылки дешевого сорокаградусного спиртного, а доход – как минимум пара кожаных сапог.

 Евгений очень скоро охмелел. Те двое вызвались помочь ему подняться на верхнюю полку, и молодой парень так и проспал весь остаток дня, громко храпя под стук колес. Гиви с Бертой неоднократно предлагали мне и выпить, и «срезаться в картишки», но я ведь не такая глупая, чтобы пойти на поводу у злоумышленников. А именно так я охарактеризовала бы эту пару. Сначала они сделали вид, что не знакомы, Гиви, или скорее, он вовсе не Гиви, как и она не Берта, нагрубил ей, потом они споили Евгения, очистив содержимое его кошелька, еще  и заставили его играть на серебряную цепочку с кулоном в форме круга с буквой «А» и печатку, напоминающую пиратский флаг. Вероятно, что Евгений и не опьянел бы столь быстро, если бы ему не подсыпали в стакан снотворного или еще какого-нибудь психотропного вещества. Но я не была в этом уверенна, так как не следила за ними постоянно. Да и  помешать им пить или играть в карты я  бы не смогла, даже при всем моем желании.  У каждого есть своя голова, кто-то думает, как бы защититься от возможных неприятностей, а кто-то – как бы поживиться за чужой счет, а некоторые совсем не думают, и в итоге платят высокую цену за легкомыслие. Во всяком случае, людей, нечестным путем зарабатывающих себе на жизнь можно встретить где угодно. И  грабежи в поездах прямое тому подтверждение.

 Естественно, 13 часов просидеть сиднем, не вставая с места,  просто невозможно, тем более я захотела купить что-нибудь вкусненького в вагоне-ресторане. Прежде чем подняться с места я еще раз окинула взором попутчиков. Берта рассматривала свои приобретения, любуясь в зеркальце из старой пудреницы. Гиви сидел напротив, широко расставив ноги и играя в тетрис на телефоне.

 Нет, на таких людей даже пустой чемодан оставить нельзя, – думала я, – а у меня в дорожной сумке кроме одежды и личных принадлежностей лежал еще и очень важный для меня документ – диплом дипломанта литературного фестиваля «Под небом Украины». А мой оранжево-абрикосовый мишка?! И его я боялась потерять. Это ведь подарок. Но не нести же с собой все?

 Я приготовила свою сумочку, в которой был кошелек, затем достала дорожную сумку из-под сидения, при этом сверлящие взгляды пары нетрезвых людей я ощущала спиной. Но брать с собой все я не стала, понадеявшись, что мои вещи не вызовут у них особого интереса. Вынув диплом, черную сумку я снова поместила в ящик, заметив нескромное внимание Гиви. Потом я с трудом вместила диплом в дамскую сумочку, и, перекинув её через плечо, я вышла со словами «я на минутку».

 Обедая, я краем уха подслушала историю одного пострадавшего. У него украли портмоне с крупной суммой денег, когда он спал. А второй ему рассказывал, как его обыграли в карты и «раздели до нитки» профессиональные жулики (типа Гиви и Берты, – подумала я). А главное, что жаловаться в милицию пострадавшим в таких случаях бессмысленно: и проигранное не вернешь, так еще и привлечь к ответственности могут, ведь играть на деньги – это  преступление.

 Поезд приближался к станции Новоукраинка. Пассажиры уже с вещами толпились в проходах, и среди них я заметила знакомые лица. Это была парочка из 7-ого купе – ярко накрашенная «амазонка» и мужчина с татуировкой. Увидев меня, они резко поспешили скрыться.

 Остановка. Я что было духу поспешила в купе, с трудом протискиваясь среди жаждущих как можно скорее сойти на пирон людей. Я так и знала, – огорчено закричала я, влетая в свое купе. Мой плюшевый мишка исчез. Такой мягкий и пушистый, теплый, с большими ласковыми глазами и милой мордашкой. Я очень расстроилась. Моя черная сумка лежала посредине. Из неё беспорядочно торчали скомканные вещи. Вероятно, воры искали в ней что-то ценное, но кроме лечебной и декоративной косметики NSP ничего не взяли. А вот у Евгения забрали и гитару, и его рюкзак.

 Неприятная вышла ситуация. Об ограблении я сообщила проводнице. Потом мы вдвоем долго не могли привести в чувства Евгения, чтобы сообщить ему неприятную новость и записать в протокол бригадира поезда что у него украли, а также его фамилию и адрес. Вызывать милицию не стали, как и производить обыск, ведь подозреваемые Берта и Гиви давно скрылись.

 Эта досадная история с воришками отвлекла меня от мыслей и воспоминаний об Одессе. Меня ожидали родные места Донбасса, навевающие трепетные воспоминания лучшего времени в жизни – детства. А на пироне донецкого вокзала меня ждал законный муж – Паулин Борисович.

 Закат окрасил небо малиновыми красками. Все та же круглая луна бледным шаром заняла свое место. Она немой свидетелей моих преступлений – вечно одинокая луна. Поднимая глаза, я в очередной раз вспомнила Люсьена, его пленительный взгляд, прямой нос, соблазнительные губы, овал лица, и капли воды, стекающие по лицу, шее и мужественной груди во время нашего незабываемого принятия душа. Люсьен и Паулин как небо и земля.

 — Валенсия, – знакомый голос мужа окликнул меня.

 В освещении мощных привокзальных прожекторов его круглое лицо казалось иссини бледным. Мешки под глазами, глубокие морщинки вокруг глаз, рта, на переносице громко кричали и о возрасте, и о явном недовольстве чем-то или кем-то. Неужели он все знает? – подумала я. Чувство вины  так и точило сердце кровожадными червями. И как мне смотреть ему в глаза? Молча! – приободрила я себя, решив делать вид, будто ничего сверхъестественного не произошло.

 — Паулин, – мы стояли на расстоянии метра, сканируя друг друга пристальным взглядом. – Что это за рубашка на тебе? Опять подарок мамы?

 Без сомнений, только Изольда Бенедиктовна могла внушить Паулину отразить свою индивидуальность пышным жабо (отделка рубашки в виде оборки из ткани или кружев, спускающейся от горловины вниз по груди). Хорошо, хоть рубашка была черной и не так бросалась в глаза  издали.

 — Это хит сезона, – не очень то радостно ответил Паулин, теребя черные рюшки своей экстравагантной рубашки. – А тебе разве не нравится?

 — По-моему жабо давно вышли из моды, – начала я мягко, стараясь не огорчать мужа.

 — А мама сказала, что этот фасон очень стильный.

 — Да, Паулин, твоя мама «истинный знаток современной моды». Только вот почему-то кроме тебя никто не носит таких рубашек. Не знаешь почему? – мы так и стояли на расстоянии, даже руками не коснувшись друг друга.

 — Может, потому что у них нет такой мамы? – очень спокойно ответил Паулин, наконец-то взяв меня за руки. – Она ведь у меня знает толк не только в моде!

 — Еще бы, – говорить о вкусах Изольды Бенедиктовны мне вовсе не хотелось, и я сменила тему разговора, спросив о нашем Елисее…

 Пока мы шли к машине, оставленной на стоянке недалеко от вокзала, я слушала монотонные рассказы мужа и о надоевших ему партиях в шахматы, и о беспорядке в детской комнате. А потом снова посыпались упреки в мой адрес. Паулин был странным, угнетенным, обиженным даже, как мне показалось. Неужели он так сильно переживает из-за моей работы? Или дело в приезде его матери? Или он чувствует себя преданным? – думала я.  Паулин даже не спросил «ну, как там твой конкурс?», а я ожидала этого вопроса. По дороге домой я вкратце рассказала ему, что сочла нужным, при этом зачарованно поглядывая на небо и проплывающие огоньки. Над нами зажигались яркие звезды, чаруя  меня  своим далеким холодным светом.

 Одно и тоже небо, звезды и луна светили мне над городом Донецком, и где-то очень далеко (я верила, что так и есть на самом деле) на это же небо смотрят и печальные глаза моего сказочного принца Люсьена Дюжесиль.

 … И не смотря на то, что нашей Мурчелы больше не было, в квартире стоял неприятный запах. Было такое чувство, что два дня не выносили мусорный пакет, в котором явно лежали остатки от соленой селедки или другой рыбы.

 Изольда Бенедиктовна в длинном махровом халате исключительно белоснежного цвета встретила нас у двери. Елисей оживленно крутился вокруг, пока я не взяла его на руки – моего маленького принца, радостно обвившего мою шею теплыми ручками!

 — Мамичка! – мой малыш поцеловал меня в щеки.

 — Моё солнышко! Я за тобой так соскучилась!

 — И я «заскучился»! – прозвучало в ответ.

 — Раздевайтесь, потом будете обниматься, – «её величество королева» распорядилась леденящим голосом.

 — Беги, Елисей, маме нужно снять с себя верхнюю одежду, – я погладила его по светлым волосам, опуская на пол, который, кстати, три дня никто не мыл.

 Одарив меня королевским взглядом, Изольда Бенедиктовна тут же заявила, что нам нужно серьезно поговорить, и едва Паулин помог мне раздеться, гладенькая изящная ручка свекрови потащила меня на кухню.  Паулин же уныло молчал, виновато опуская глаза.

 — Что у вас здесь произошло? – смутные  сомнения  роились в голове.

 На кухне меня ожидал неприятный сюрприз и не только в виде забрызганной раковины, до верху наполненной грязной посудой. На коричневой столешнице белели рассыпанные сахаринки, горстки гранулированного какао вздымались как песочные барханы, утопая в растекающихся каплях молока. На желтых стенах виднелись отчетливые следы от борща, а холодильник был исписан черным фломастером в абстрактном стиле Елисея.

 — Вот полюбуйся, – недовольно ворчала «графиня», разводя руки полукругом. – Разве можно женщине, матери оставлять пятилетнего ребенка одного?

 — Но я оставила ребенка с вами, Изольда Бенедиктовна, – возмутилась я, – вы ведь бабушка как-никак, и женщина, и мать. А еще у Елисея есть отец. Да, Паулин Борисович? Вы что вдвоем не могли справиться с ребенком? А посуду помыть некогда было? А со стола прибрать? И куда вы смотрели, когда Елисей сам ел борщ? А когда рисовал на холодильнике? – лучшая защита, это нападения, именно этой тактике я и последовала в разговоре с недовольной свекровью, обвиняющей меня в длительном отсутствии.

 — Я вам не домработница, Валюшка, а Паулин мужчина, а ты его жена, как бы между прочим, и обязана заниматься домом, а не разъезжать по фестивалям.  Твоё место здесь с мужем и ребенком, – добавила она мягче.

 — Я творческая личность. И считаю, что одно другому вовсе не мешает. А вот вы с поставленной задачей не справились. А может вы сами  дали Елисею черный фломастер, чтобы он изрисовал холодильник?

 Паулин молчал, спрятав руки в карманы. Его жабо при ярком освещении выглядело ужасно. Еще и облегающий покрой рубашки вместо того, чтобы подчеркивать достоинства, указывал на обвисший живот и полное отсутствие квадратиков соблазнительного пресса. Годы, что тут поделаешь, – поразмыслила я.  Но и опять же, в 42 года стоять и молчать как провинившийся школьник,  это ненормально. Изольда Бенедиктовна все-таки  имела большую власть над сыном, и Паулин позволял ей помыкать собой.

 — Грубиянка, – разозлилась свекровь, метая глазами молнии. Тебе совершенно нет надобности работать. У тебя, ты посмотри, какой муж есть, – она обеими руками демонстративно указала на Паулина, который заметно начинал нервничать.  – У него своя фирма, бизнес. Разве тебе мало денег? Или ты в чем-то нуждаешься? Я понимаю, я всю жизнь работала, но у меня не было другого выхода. Я сама растила сына без мужа, без чьей-либо помощи. А ты? – наконец-то она остановилась, сложив руки в боки, ожидая моего ответа.

 — А я не хочу сидеть в четырех стенах, – коротко ответила я, хватаясь за полотенце, чтобы убрать со стола.

 — Значит так, Валенсия Викторовна, пока ты не передашь должность главного редактора своего мини-издательства в другие руки, я никуда отсюда не уеду.

 — Что? Вы больше ничего не придумали? – этого я просто не ожидала (Это ж надо вынуждать меня  стать домохозяйкой, угрожая тем, что мне придется еще длительное время «наслаждаться» компанией свекрови).

 — Я в воскресенье никуда не уезжаю. Мы с Паулином уже побеседовали на эту тему. И я намерена погостить у вас дольше, чем обычно. Как раз попытаюсь повлиять на твое решение относительно работы и твоего творчества в целом. Не нравятся мне твои, пусть и нечастые командировки. Порядочная женщина не должна разъезжать по чужим городам без мужа.

 — Паулин? – я  вопросительно ждала его реакции, но он угрюмо молчал.

 — Это все, что я хотела сказать, Валюшка. Теперь можешь спокойно приниматься за уборку. И обрати внимание на окна, их стоит вымыть, у вас очень пыльный город, – подняв дугой бровки и поправляя безупречную укладку седых волос, Изольда Бенедиктовна вышла в коридор.

 — Паулин, ты, что язык проглотил? – я захлопнула кухонную дверь. – Что это за новости «мы уже побеседовали на эту тему»? По твоему я должна скорее рассчитаться, чтобы облегченно вздохнуть, махая платочком вслед отправляющемуся поезду, увозящему твою маму в Архангельск?

 — Валенсия, я не хочу тебя огорчать, – он взял меня за плечи, при этом соблюдая дистанцию в полметра, – мама хочет остаться у нас навсегда.

 — Что? А как же лесоперерабатывающая база?

 — Маме уже 63 года. Какая может быть лесоперерабатывающая база? Ей давно пора сидеть дома и вязать шерстяные носки, – Паулин отнял у меня полотенце,  продолжая  вместо меня сметать со стола.

 — А как же её любимый дом? – я открыла кран с горячей водой, принимаясь мыть посуду.

 — Она его продаст.

 — И купит себя дом в Донецке?

 — Не знаю, – замялся Паулин, – у нас ведь большая  трехкомнатная квартира, разве нам не хватит места под одной крышей?

 — Я не понимаю, Изольда Бенедиктовна хочет, чтобы я целыми днями находилась в её обществе? Я не выдержу слишком длительного общения с твоей мамой. Ты разве не заметил, в котором часу я уезжала на работу и в понедельник, и во вторник?

 — Заметил, Валенсия, и мама тоже заметила, что ты её недолюбливаешь. А ведь она не сделала тебе ничего плохого, – упрекнул меня муж.

 — Паулин, я дома хочу тишины и покоя, а твоя мама просыпается в 5 утра и начинает греметь чашками, ложками. А еще она заняла нашу спальню. И вообще у меня нет ни малейшего желания выслушивать её нравоученья.

 — В любом случае какое-то время тебе придется её потерпеть. Потом возможно, если она все-таки продаст свой дом в Архангельске, мы подыщем ей домик в нашем городе, или квартиру, например, в нашем районе.

 — Замечательно, но я как работала, так и буду работать, и твоя мама меня не заставит плясать под свою дудку.

 Паулин не стал больше со мной спорить. Он молча вытирал чистые тарелки и складывал на полочку…