СВЯТО-ВВЕДЕНСКИЙ ТОЛГСКИЙ
ЖЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Лежала Волга рыбой в стороне,
Рассвет, как сокол, на неё спустился.
О, Присно Дева! Я в монастыре
Пред ликом золотым Твоим молился.
Какой я грешник? Знаю, знаю сам.
Мне дальше паперти не стоило соваться.
Но за спиною братья по стихам,
Которые и плачут, и постятся.
Монахини поют, как стайка птиц,
У каждой из певиц по Божьей ноте.
Вдруг падаю, как перед плахой, ниц,
Услышав глас: – Без Бога вы живёте!
Как воины стоят свеча к свече,
Их огненные шлемы полыхают.
И тени на церковном кирпиче
Коня Георгиева под уздцы хватают.
Не на меня занесено копьё
Святое – на поверженного Гада.
Я русский, значит – это всё моё:
И монастырь, и каждый кедр из сада.
И звонница и Волжские врата,
И сорок шесть монахов убиенных
Литовцами. Ять в книгах и фита,
И даже галки на мирских антеннах.
Здесь исцелился Грозный Иоанн.
От язвы моровой спасались земли…
И я лечился от словесных ран.
За города молился и деревни.
О, Пресвятая, Отчину спаси!
На тихой Пристани народного терпенья.
В себя – Христа вместившая, прости
Поэту очарованному – пенье.
ОБЛОМ
Воробьям и синицам облом!
Нынче царство бомжей и ворон.
Поделили дворцы и помойки,
С четырех наступая сторон,
Захватили столицу и трон –
Да и Кремль взяли после попойки.
Батьковщина! Отчизна! Страна!
Ты родному глаголу верна,
Отчего же картавые Карлы
Твоего отхлебнули вина?
Отказалась от нас старина,
У врагов на рогах наши лавры...
На Дону опускается пыль,
Промахнулась, попавши в Сибирь,
Ледяная казацкая лава...
Перед сном открываю Псалтырь,
В глубину погружаясь и вширь,
Русский Бог там и слева, и справа...
Ну, а в жизни – облом и отрава.
ТАВРИДА
Машина просвистела сквозь страну,
Потом другую, ну а в третьей – встала,
Где лукоморье радугу-дугу,
Словно хомут, на шее моря сжало.
Как билась черноморская вода,
И в сивой пене сила иссякала.
Чтоб этот миг оставить навсегда,
К душе бумаги приложил я жало.
Графит прожёг, а вслед за ним глагол
Ударил… и остался отпечаток.
Я в море встал, как подъяремный вол,
И потащил его, от шторма шаток.
Дельфины ли, царевны водных сфер,
В моих кудрях как в кущах разыгрались.
Входили три страны в СССР,
Потом входить в СССР не…
Сталин,
Сказали, что виновен в этом был.
Недавно говорили же другое…
Я море на себе домой тащил,
Как при пожаре тащат дорогое.
В МОРОЗНЫЙ ДЕНЬ
Мы шли с отцом под небом сизым
Мимо лесов и лагерей.
Отец мой не внимал капризам
Слезинки крохотной моей,
Что падала на лёд калёный,
На камский, на декабрьский лёд.
Он был, словно пирог слоёный,
Пирог с торосами вразлёт.
Я снегом охлаждал ладони,
Когда их обжигал мороз.
Стволы, как белые бидоны,
Звенели в рощице берёз.
На белом фоне – дни неярки,
Хотя и видно далеко…
Да нам бы с батей литр солярки,
Чтоб костерок разжечь легко.
Растворена вблизи дорога
Позёмкой бьющей поперёк.
Отец сказал: – Уже немного
Осталось. Потерпи, сынок!
В лесу трещали лесорубы.
Я был почти полуживой.
Но я терпел, сжимая зубы,
Рычал, как пёс сторожевой.
Так шли мы к бабушке в деревню
По Каме мимо пристаней,
На спины щуки и тайменю
Ступая обувью своей.
ПОЭТЫ
В последнем шарфике и брюках,
Не огрызаясь на людей,
Купаются в небесных звуках,
Но спят в объятиях б…дей.
Гася с утра "сушняк" рассолом,
Хватают острый карандаш
И пишут снова "в рощах голо",
Стакан бросая в свой ягдташ.
Певцам здоровье не помеха,
В почти отсутствии его.
Две комнаты из слёз и смеха
Не разделяет ничего.
Для них дуэль и пистолеты.
Для них остроги и тюрьма.
Они никто – они поэты!
Кипит в их жилах свет и тьма.
Уральские беседы
"... московские евреи
о Мандельштаме говорят"
Д.Веденяпин
С рогатиною на медведя
Отец ходить нас научил!
Но мы не стали злее зверя,
Не тронув Осипа-еврея,
Который к нам по Каме плыл.
Сушили тельники на рее,
Кидали в топку уголёк...
Раздольно – "Любо, братцы" пели,
А в говорильнях не умели
Возвысить русский говорок.
О Пастернаке, Мандельштаме,
О Бродском, этом и другом, –
Мы вспомнить не могли без штампа.
Что взять с уральского кацапа,
Который крутится волчком...
Сгорая на семи работах,
Но не сгорая до конца,
Слова царапая в блокнотах,
Хотелось на своих "болотах"
Спросить московского скворца.
Услышать "умную" беседу
О Заратустре и Бо Сё.
Остротой срезать ус брюнету,
От Ницше перейти к памфлету,
Потом к буфету... то да сё...
Я б рассказал о лапах зверя
В которых наши дни трещат.
И про Есенина Сергея...
Ну почему со мной евреи
О Пастернаке говорят?
***
Владимиру Бондаренко
Мы пили в Коктебеле и Москве
С тобой за Одиночество Отчизны.
Пусть наши девы корчатся в тоске,
Пока мы говорим с тобой о жизни.
Пусть кровь раба из росса выйдет вон!
Из тигля Русской Славы – испарится…
Пускай колеблют олимпийский трон
Восторженные молодые лица.
Пусть разгорятся угольки в золе
От речи, разрывающей пространство,
Затем, чтобы оставить на Земле
В границах Русь и в берегах Славянство!
ДИЕТА
Опять остался без обеда,
Без мяса, пиццы, без еды.
Для похудания диета
Жрёт, словно тля, мои сады.
Молочные глотает реки,
Кисельные пьёт берега.
И потому варяги в греки
Не проплывут здесь никогда.
А ну его бороться с весом.
Скажу вам прямо – с естеством!
Я толщину зову прогрессом,
А похуденье – баловством.
Худые – злые, точно черти,
Готовы лаять на собак.
А полные, уж мне поверьте,
Добры – хоть умный, хоть дурак!